Страница:
Замминистра ВАРа Лавров. 189".
Глава пятьдесят первая
Смерть на посту
Первые утренние сообщения о катастрофе в шахте номер шесть – о прорыве лавы в тоннель, о гибели Грабина – произвели тягостное впечатление в стране, особенно в Москве. Это впечатление еще более усилилось после появления статьи профессора Герасимова в «Радиогазете». Герасимов с горечью вспоминал все предостережения – о риске, об опасностях, которые ожидали строителей в неизведанных недрах земли. И вот новое доказательство правоты этих предостережений: гибель еще одного человека, возможная гибель всей шахты. «Надо остановиться, пока не поздно! – восклицал профессор. – Лишь головные шахты гольфстримовской трассы более или менее готовы, остальные находятся пока в первых стадиях строительства. Еще не поздно прекратить дальнейшую растрату драгоценных человеческих жизней и богатств страны!»
Еще несколько радиогазет выступили почти с такими же выводами, но большинство ограничилось выпуском экстренных сообщений о печальных событиях, выжидая известий о результатах борьбы со стихией.
Уже ночью стало известно, что мощность магмовои жилы не слишком велика, что есть надежда на быстрое замораживание лавы.
Утром следующего дня газеты были полны сообщений о героической борьбе коллектива шахты во главе с Лавровым, который все время находится в самых опасных местах. Выступления почти всех газет были полны веры и бодрости. Одна из них закончила статью словами: «Проект Лаврова – это будущее нашей страны. Мы всегда готовы драться за нее на любых фронтах, с радостью отдавая свою жизнь за ее счастье. Так почему же мы будем бояться жертв на фронте борьбы с природой?! Слава героям, павшим в этой борьбе! Вечная слава Грабину и Красницкому, отдавшим жизнь за процветание родины! Светлая память о них будет вечно жить в наших сердцах».
Портреты и биографии Лаврова, Садухина, Арсеньева, Сеславиной заполнили страницы журналов, демонстрировались на экранах телевизефонных газет, в кино, общественных местах, на площадях, даже на небе и облаках…
Общая радость еще более усилилась, когда вместе с сообщением о том, что лавовый поток ослабел, из шахты пришла весть о появлении в поселке трех человек, оставшихся на льду после гибели «Чапаева» и считавшихся погибшими…
С возрастающим нетерпением все ждали приезда Лаврова. В министерство ВАРа непрерывно обращались с запросами о дне и часе возвращения Лаврова в Москву. Ответ был точный и краткий: двадцать первого сентября, четырнадцать часов, Центральный московский аэровокзал.
Обширная площадь перед вокзалом была уже заполнена народом, когда Ирина вышла из своей машины у тихого бокового подъезда. На лестнице, как условились еще накануне, ее ожидал Хинский.
Ирину нельзя было узнать. За два дня она расцвела, словно воскреснув к новой жизни. Румянец покрывал ее похудевшее лицо, чуть выпуклые серые глаза лучились счастьем. С губ не сходила улыбка.
– Какой вы милый, Хинский! – говорила Ирина, поднимаясь с лейтенантом по лестнице. – Если бы вы вчера не указали мне на этот подъезд, я не пробилась бы к вокзалу.
– Это один из служебных подъездов, – ответил Хинский. – Мы им иногда пользуемся, и я провожу вас…
– Смотрите, Хинский! – засмеялась Ирина. – Вы, кажется, используете свое служебное положение для посторонних людей…
– Что вы, Ирина Васильевна! – смущенно пробормотал молодой лейтенант. – Вы сегодня здесь не посторонняя и имеете особые права…
– Я сегодня всю ночь глаз не могла сомкнуть, – говорила Ирина. – Сразу две такие огромные радости… Две жизни возвращаются ко мне…
«Какие две?» – подумал Хинский. – Ах, да… Дима и… Лавров".
На просторном ровном поле аэродрома пестрели разноцветные летательные машины. Перрон был полон народу, слышался гул громкого говора.
– А вон Березин, – сказала Ирина.
Вдали, среди работников министерства ВАРа, стоял Березин. Он издали сдержанно поклонился Ирине и получил короткий кивок в ответ.
– У вас почти совсем прошли следы царапин на лице, – заботливо вглядываясь в Хинского, сказала Ирина. – А на руке? Покажите руку. Как можно так беззаботно производить опыты со взрывчатыми веществами!
– Право, это чистая случайность. Не стоит внимания…
– Нет, нет, Хинский, вы беспечны, как ребенок. Я так испугалась за вас, когда увидела следы этого взрыва на вашем лице! Обещайте мне, что вы будете более осторожны с такими веществами.
– Спасибо за внимание, Ирина Васильевна. Обещаю.
– За что спасибо? Вы сами проявили столько теплого участия ко мне, когда у меня было горе. Я никогда не забуду этого. Лев Маркович…
Ирина подняла на Хинского глаза, полные теплоты и благодарности.
Прозвучал удар гонга. Голос из репродуктора торжественно и громко объявил:
«Специальный геликоптер-экспресс Мурманск – Москва пролетел Фили, через две минуты приземлится у главного перрона».
Едва замолк голос диспетчера, как из притихшей на минуту толпы послышались крики:
– Летит! Летит!
Ирина побледнела и схватила за локоть Хинского.
– Дима!.. Димочка!.. Мальчик мой… – почти беззвучно шептала она. – Сережа…
Вдали в ясном небе сверкнула точка; она быстро росла, принимала знакомые формы, и вот уже огромный геликоптер, блистая стеклом и металлом, величаво парит над полем и под гром приветственных криков медленно и мягко опускается у края перрона.
Раскрылись бортовые двери. Мелькнули, как в тумане, родные лица, воздух прорезал ликующий детский крик:
– Ира!.. Ирочка!.. Я здесь!..
Смеясь и плача, Ирина сжимала в своих объятиях брата, что-то лепеча, спрашивая и вновь, не слыша ответов, прижимая Диму к груди.
Плутон метался вокруг них, стараясь обратить, на себя внимание. Наконец, не выдержав, рыча и жалобно визжа, он вскинул могучие лапы на плечи Димы и Ирины и просунул огромную голову между их лицами.
– Плутон! Мой славный Плутон!
Отойдя в сторону, Хинский стоял, вытянувшись, не сводя глаз с открытых дверей геликоптера.
Быстрой походкой прошел бледный Лавров и сразу утонул в толпе встречающих, в гуле приветствий и оваций.
За ним в дверях возникла высокая плотная фигура, мужественное, такое знакомое, родное, спокойное и сейчас лицо. Словно подхваченный ветром, как на крыльях, Хинский сделал несколько шагов и остановился, приложив два пальца к фуражке.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант! – тепло и задушевно прозвучал, чуть дрогнув, родной голос.
– Здравствуйте, товарищ майор! Разрешите доложить.
Едва закончив срывающимся голосом краткий и быстрый рапорт о том, что все обстоит благополучно и задание майора выполнено, Хинский утонул в крепких отцовских объятиях.
– Дмитрий Александрович… Дмитрий Александрович… дорогой… – бормотал он. – Ну как вы?.. Ну, что с вами?..
– Все хорошо, мой друг… Все в порядке… Пойдемте… пойдемте в кабину… там обо всем поговорим…
Майор увлек Хинского обратно в геликоптер. Там, в одной из кабин, они заперлись. После первых беспорядочных вопросов и ответов разговор стал деловым.
– Где Коновалов, Дмитрий Александрович? – спросил Хинский.
– Здесь, в геликоптере, под крепкой охраной. А что у вас? Что значит ваш рапорт о выполнении задания?
– Мы с капитаном Светловым пришли к убеждению, что центр организации раскрыт. Решили, что можно приступить к ее ликвидации. Ждали только вас.
– Вот как! Превосходно! Поздравляю… Кто в центре?
– Акимов, начальник производства на Московском гидротехническом заводе. Березин, начальник морского управления ВАРа. Корреспондент Гоберти…
С каждой фамилией брови майора поднимались все выше. С минуту он радостно и немного удивленно смотрел на Хинского.
– Лев Маркович, голубчик… Как вы это узнали? Какие у вас доказательства?
– Документальные, Дмитрий Александрович. Бесспорные.
– Ну, тогда… поздравляю, от души поздравляю вас. В показаниях Коновалова фигурируют те же лица. Значит, ваши и мои материалы подтверждают друг друга. Дело окончено, и можно будет приступить к активным операциям. Ну-с, – добавил майор, вставая и бросая взгляд в окно кабины, – публика расходится, Лаврова увозят. И Кундин бочком пробирается к выходу… Только Иван Павлович, Дима и какая-то девушка еще ждут… должно быть, нас… Выйдем. Это, вероятно, сестра Димы?
Счастливый Дима, крепко держа за руку Ирину и Ивана Павловича, захлебываясь, рассказывал Ивану Павловичу о сестре, а Ирине – об Иване Павловиче, о моржах, о медведях, о плавании под водой.
– Дмитрий Александрович! – вырываясь из рук сестры, бросился Дима навстречу майору. – Дмитрии Александрович! Это моя сестра… Это Ира… Это моя сестра Ира…
Горячая благодарность – в словах, глазах, голосе Ирины – тронули майора. Даже обычная выдержка не помогла ему: он был, видимо, чуть ли не впервые в жизни смущен…
Условились, что Иван Павлович едет с Ириной и Димой и будет жить у них, а послезавтра вечером (раньше никак, при всем желании, никак нельзя, – твердо заявили майор и Хинский) все соберутся у Денисовых, где будет и Лавров, и проведут вечер вместе.
Когда перрон опустел, геликоптер отрулил в дальний конец аэродрома, к его грузовым воротам. Там из геликоптера, окруженный стражей, вышел Коновалов. Его подвели к огромному электромобилю, в котором уже сидели майор и Хинский.
Со стен смутно глядят картины в рамах, из темноты мерцают лак мебели, стекло, металл и фарфор. Небольшая скульптурная фигура на тумбочке белеет в углу.
У человека, сидящего за столом, большая розовая лысина, морщинистый лоб. Мясистые ладони козырьком прикрыли от света глаза и затенили лицо.
Перед человеком на столе небольшой листок алюминиевой матовой бумаги, покрытый бисерным женским почерком. Человек внимательно читает письмо. Дойдя до конца, минуту он сидит неподвижно, потом вздыхает и, сняв руки, открывает лицо. Это Гоберти.
В квартире тихо и пустынно. Жена улетела на неделю за границу, и Гоберти уже четыре дня живет одиноко. Он откладывает в сторону письмо матери и задумывается.
В его памяти всплывает гордая голова с львиной гривой седеющих волос… Барон Раммери… Председатель Международной компании Суэцкого канала.
Двадцать лет назад, когда барон впервые появился на международной бирже, никто не знал, кто он, откуда у него такое богатство, такой размах и уверенная дерзость в самых рискованных операциях. Но биржевые соперники вскоре разузнали, что источник его финансового могущества – в некоторых «нейтральных» банках. Много лет назад, в разгар второй мировой войны, в эти банки были вложены капиталы германских фашистских главарей и промышленных магнатов. Фашистские бандиты погибли, но их ценности, умело скрытые за подставными именами, прилипли к родственным рукам…
Говорили, что холеные и ловкие руки барона Раммери орудуют этими капиталами не только на бирже… Говорили, что на его заводах, кораблях и предприятиях слышится почти одна немецкая речь, что даже не всякий немец может туда попасть, что там почему-то царят воинская иерархия и дисциплина… Когда же интернациональным друзьям барона удалось поставить его во главе Международной компании Суэцкого канала, среди ее штата замелькали новые немецкие фамилии.
В памяти возникает роскошный кабинет барона Раммери. Звучит в ушах, как будто это было только вчера, бархатный голос:
«Советский Союз своим проектом реконструкции Северного морского пути грозит подорвать все значение наших старых вековых путей на Дальний Восток. Вы должны помочь нам…»
«Но чем?.. Чем я могу быть полезным?» – растерянно, со страхом и тяжелыми предчувствиями спросил Гоберти.
"Нам важно заставить Советский Союз отказаться от этого проекта реконструкции Северного морского пути. Если это не удастся, то хотя бы затормозить работы, задержать их, чтобы отдалить их окончание, дать нам время для реорганизации и приспособления к новым условиям…
Для этого мы готовы затратить неограниченные средства, предоставив их в ваше распоряжение. Ваше положение в Советском Союзе, доверие, которым вы там пользуетесь…
Поверьте, что мы сумеем отблагодарить вас. Старость вы проведете спокойно".
В квартире стояла мертвая тишина. Темнота в кабинете, сгущаясь в углах и за мебелью, показалась вдруг беспокойной, полной зловещих теней и смутных угроз. Зачем Хинский приходил на завод?.. Холодок внезапно пробежал по спине, необъяснимый страх сжал сердце.
«Глупости, – встряхнул головой Гоберти, – на время притихнем. Потом быстро наверстаем… Еще три акта – и свобода. Вернусь домой, к старикам, заживу тихо, с детьми. Теперь не надо заботиться о завтрашнем дне. Семья обеспечена».
Он встал, подошел к выключателю, зажег верхнюю люстру и настенные бра. Мягкий, успокаивающий свет залил комнату, прогнал тени из углов. Картины со стен глядели дружелюбно, скульптурный мальчик уютно, по-домашнему расположился в углу и озабоченно вытаскивал занозу из ноги.
«Вот так лучше», – облегченно подумал Гоберти, взглянув на свой оживленный кабинет, сделал два шага обратно к столу и внезапно замер на месте.
Настольный аппарат телевизефона издал короткий и тихий гудок, экран засветился, показал ободок дверного экрана и чье-то незнакомое лицо.
«Кто это? – подумал Гоберти. – Так поздно… Пустить? Нет, не стоит… Никого не хочу видеть. Пусть думают, что никого нет дома».
Он прошелся два раза по комнате, заложив руки в карманы и поминутно взглядывая с досадой на экран.
«Стоит упорно… Черт с ним! Пусть входит. Вот некстати…»
Гоберти выключил экран, нажал под ним кнопку от наружной двери и вышел навстречу нежданному гостю.
Едва он прошел в гостиную, как услышал из передней тихий шорох ног и вдруг остановился – перед глазами поплыл туман.
Из тумана ослепительно засверкали знакомые значки в петлицах и на рукавах, суровые лица, фигуры людей в формах. Оглушительно прозвучал в ушах тихий голос:
– Гражданин Гоберти Эрик? Ознакомьтесь с ордером министра государственной безопасности. Я имею приказ произвести обыск в вашей квартире и задержать вас… Прошу вручить ключи от всех помещений.
Дрожит бумажка в отяжелевших руках, мелькают и пляшут буквы и слова:
«Поручается майору Комарову Дмитрию Александровичу… тщательный обыск… задержать… Гоберти Эрика… обнаруженные документы…»
Чужой дрожащий голос доносится откуда-то издалека, произносит явно ненужные, пустые слова:
– Протестую… иностранный подданный… явное недоразумение… ошибка…
И опять кабинет… В нем нет уже мирной тишины, улетело спокойствие, все чуждо, холодно, и скульптурный мальчик равнодушно отвернулся, занятый своей занозой… Чужие люди быстро и уверенно снуют по комнате, выдвигают ящики из стола, просматривают и откладывают бумаги, письма, документы…
А в затуманенной голове возникают и пропадают обрывки мыслей, слова…
«Все погибло… Что это за связка писем?.. Ах, да… Коновалов, наверное… Нет, это из-за Акимова… Все равно… Все равно позор… И тут и там… Барон Раммери заступится… Нет, все откажутся… Попавшийся шпион и диверсант… Откажется… Что делать? Покорно ждать суда? Нет! Покамест этот порошок в жилетном кармане… Потом будет поздно… обыщут, отнимут… Сейчас! Скорее, пока человек отвернулся и никто не смотрит…»
Быстрое движение руки: в карман – ко рту… Грохот отброшенного стула, шум падающего, словно пораженного молнией тела…
– Афонин, что же вы смотрели? – воскликнул с отчаянием майор, бросаясь на колени перед неподвижно распростертым на полу Гоберти.
Он перевернул тяжелое тело на спину, приложил ухо к груди, посмотрел на быстро синеющее лицо и, не поднимаясь с колен, глухо произнес:
– Мертв… Цианистый калий…
Майор медленно встал, не сводя глаз с лица самоубийцы, и глубоко вздохнул.
– Сержант Басов, поднимите с Афониным тело, перенесите на диван. Вызовите врача. Потом продолжайте обыск. У тела пусть остается Афонин…
Со стесненным сердцем майор вернулся к столу и продолжал работу. С трудом вникал в смысл бумаг. Мысль беспокойно уносилась к капитану Светлову, к Хинскому, к лейтенанту Ганичу. Такая неудача… Может быть, с жизнью Гоберти оборвались какие-то нити – важное, необходимое, чтобы выяснить дело во всех подробностях, до конца… Не случится ли то же и у других? У Акимова – Хинский… Он горяч, порывист, мои Хинский… Эх, не надо было давать ему Акимова!.. Именно потому, что он добивался, просил этого. Как будто у него с ним какие то особые, личные счеты… Не из за «мальчишки» ли? Из за «щенка»? Скорее кончить здесь с обыском… Может быть, еще можно поспеть туда, к Акимову. Да, так и надо сделать.
Внимание майора обострилось, зоркие глаза успевали следить за всем.
– Скорее, скорее, товарищи, – торопил он других. – Внимательнее и скорее.
Приехал врач, констатировал мгновенную смерть Гоберти, составил акт и увез тело…
Беспокойство майора нарастало. Он не выдержал и вызвал по телевизефону квартиру Березина.
На экране появился капитан Светлов. Он сообщил, что все в порядке. Было много возни с Березиным он два раза падал в обморок, уверял, что ни в чем не виноват.
Из квартиры Акимова никто не отвечал.
«Неужели кончили? Не верится…»
На столе вырастали связки бумаг, сержант быстро составлял акты… Наконец поставлена последняя подпись.
Майор поднялся, с облегчением вздохнул и сделал последние распоряжения.
И вот он уже мчится в машине по тихим предрассветным улицам Москвы.
– Скорее, товарищ Савицкий, скорее…
Водитель бросает быстрый взгляд на необычно взволнованное лицо майора, и трубный звук сирены оглашает улицы. Все машины впереди сворачивают в сторону, очищая путь бешено летящему электромобилю…
Вот наконец и этот дом. Он как будто спит безмятежно. У подъезда три словно заснувшие машины… На эскалатор!.. Нет, здесь лифт… Это скорее…
Летят вниз этажи… Восьмой… девятый… десятый… одиннадцатый. Стоп!
Глухой шум из квартиры, топот ног, резкие свистящие звуки, возбужденный голос Хинского:
– Сдавайтесь, Акимов! Антонов, Серебрянский – дверь!
Под свист выстрелов майор летит сквозь ряд комнат… Еще не поздно…
На его глазах под напором двух богатырей с треском срывается с петель и рушится дверь. На миг показался ковер на полу, на нем – лежащий ничком, облитый кровью человек с пистолетом в откинутой руке. Хинский врывается в комнату. За ним стремительно, с разбегу, как тяжелый артиллерийский снаряд, который невозможно остановить, вбегает майор. Еще миг – шевельнулся пистолет в руке человека, приподнялась над ковром голова…
– Хинский, прочь!..
Тяжелый кулак майора обрушился сзади на Хинского, и молодой лейтенант отлетел в сторону.
Но пистолет уже поднят с пола, страшный кровавый глаз взметнулся со злобой и ненавистью. Раздался пронзительный свист…
Прикрыв лицо вскинутыми вверх руками и словно споткнувшись на бегу обо что-то невидимое, майор рухнул на пол, стремительно перевернулся, вздрогнул, вытянулся и замер…
Еще несколько радиогазет выступили почти с такими же выводами, но большинство ограничилось выпуском экстренных сообщений о печальных событиях, выжидая известий о результатах борьбы со стихией.
Уже ночью стало известно, что мощность магмовои жилы не слишком велика, что есть надежда на быстрое замораживание лавы.
Утром следующего дня газеты были полны сообщений о героической борьбе коллектива шахты во главе с Лавровым, который все время находится в самых опасных местах. Выступления почти всех газет были полны веры и бодрости. Одна из них закончила статью словами: «Проект Лаврова – это будущее нашей страны. Мы всегда готовы драться за нее на любых фронтах, с радостью отдавая свою жизнь за ее счастье. Так почему же мы будем бояться жертв на фронте борьбы с природой?! Слава героям, павшим в этой борьбе! Вечная слава Грабину и Красницкому, отдавшим жизнь за процветание родины! Светлая память о них будет вечно жить в наших сердцах».
Портреты и биографии Лаврова, Садухина, Арсеньева, Сеславиной заполнили страницы журналов, демонстрировались на экранах телевизефонных газет, в кино, общественных местах, на площадях, даже на небе и облаках…
Общая радость еще более усилилась, когда вместе с сообщением о том, что лавовый поток ослабел, из шахты пришла весть о появлении в поселке трех человек, оставшихся на льду после гибели «Чапаева» и считавшихся погибшими…
С возрастающим нетерпением все ждали приезда Лаврова. В министерство ВАРа непрерывно обращались с запросами о дне и часе возвращения Лаврова в Москву. Ответ был точный и краткий: двадцать первого сентября, четырнадцать часов, Центральный московский аэровокзал.
Обширная площадь перед вокзалом была уже заполнена народом, когда Ирина вышла из своей машины у тихого бокового подъезда. На лестнице, как условились еще накануне, ее ожидал Хинский.
Ирину нельзя было узнать. За два дня она расцвела, словно воскреснув к новой жизни. Румянец покрывал ее похудевшее лицо, чуть выпуклые серые глаза лучились счастьем. С губ не сходила улыбка.
– Какой вы милый, Хинский! – говорила Ирина, поднимаясь с лейтенантом по лестнице. – Если бы вы вчера не указали мне на этот подъезд, я не пробилась бы к вокзалу.
– Это один из служебных подъездов, – ответил Хинский. – Мы им иногда пользуемся, и я провожу вас…
– Смотрите, Хинский! – засмеялась Ирина. – Вы, кажется, используете свое служебное положение для посторонних людей…
– Что вы, Ирина Васильевна! – смущенно пробормотал молодой лейтенант. – Вы сегодня здесь не посторонняя и имеете особые права…
– Я сегодня всю ночь глаз не могла сомкнуть, – говорила Ирина. – Сразу две такие огромные радости… Две жизни возвращаются ко мне…
«Какие две?» – подумал Хинский. – Ах, да… Дима и… Лавров".
На просторном ровном поле аэродрома пестрели разноцветные летательные машины. Перрон был полон народу, слышался гул громкого говора.
– А вон Березин, – сказала Ирина.
Вдали, среди работников министерства ВАРа, стоял Березин. Он издали сдержанно поклонился Ирине и получил короткий кивок в ответ.
– У вас почти совсем прошли следы царапин на лице, – заботливо вглядываясь в Хинского, сказала Ирина. – А на руке? Покажите руку. Как можно так беззаботно производить опыты со взрывчатыми веществами!
– Право, это чистая случайность. Не стоит внимания…
– Нет, нет, Хинский, вы беспечны, как ребенок. Я так испугалась за вас, когда увидела следы этого взрыва на вашем лице! Обещайте мне, что вы будете более осторожны с такими веществами.
– Спасибо за внимание, Ирина Васильевна. Обещаю.
– За что спасибо? Вы сами проявили столько теплого участия ко мне, когда у меня было горе. Я никогда не забуду этого. Лев Маркович…
Ирина подняла на Хинского глаза, полные теплоты и благодарности.
Прозвучал удар гонга. Голос из репродуктора торжественно и громко объявил:
«Специальный геликоптер-экспресс Мурманск – Москва пролетел Фили, через две минуты приземлится у главного перрона».
Едва замолк голос диспетчера, как из притихшей на минуту толпы послышались крики:
– Летит! Летит!
Ирина побледнела и схватила за локоть Хинского.
– Дима!.. Димочка!.. Мальчик мой… – почти беззвучно шептала она. – Сережа…
Вдали в ясном небе сверкнула точка; она быстро росла, принимала знакомые формы, и вот уже огромный геликоптер, блистая стеклом и металлом, величаво парит над полем и под гром приветственных криков медленно и мягко опускается у края перрона.
Раскрылись бортовые двери. Мелькнули, как в тумане, родные лица, воздух прорезал ликующий детский крик:
– Ира!.. Ирочка!.. Я здесь!..
Смеясь и плача, Ирина сжимала в своих объятиях брата, что-то лепеча, спрашивая и вновь, не слыша ответов, прижимая Диму к груди.
Плутон метался вокруг них, стараясь обратить, на себя внимание. Наконец, не выдержав, рыча и жалобно визжа, он вскинул могучие лапы на плечи Димы и Ирины и просунул огромную голову между их лицами.
– Плутон! Мой славный Плутон!
Отойдя в сторону, Хинский стоял, вытянувшись, не сводя глаз с открытых дверей геликоптера.
Быстрой походкой прошел бледный Лавров и сразу утонул в толпе встречающих, в гуле приветствий и оваций.
За ним в дверях возникла высокая плотная фигура, мужественное, такое знакомое, родное, спокойное и сейчас лицо. Словно подхваченный ветром, как на крыльях, Хинский сделал несколько шагов и остановился, приложив два пальца к фуражке.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант! – тепло и задушевно прозвучал, чуть дрогнув, родной голос.
– Здравствуйте, товарищ майор! Разрешите доложить.
Едва закончив срывающимся голосом краткий и быстрый рапорт о том, что все обстоит благополучно и задание майора выполнено, Хинский утонул в крепких отцовских объятиях.
– Дмитрий Александрович… Дмитрий Александрович… дорогой… – бормотал он. – Ну как вы?.. Ну, что с вами?..
– Все хорошо, мой друг… Все в порядке… Пойдемте… пойдемте в кабину… там обо всем поговорим…
Майор увлек Хинского обратно в геликоптер. Там, в одной из кабин, они заперлись. После первых беспорядочных вопросов и ответов разговор стал деловым.
– Где Коновалов, Дмитрий Александрович? – спросил Хинский.
– Здесь, в геликоптере, под крепкой охраной. А что у вас? Что значит ваш рапорт о выполнении задания?
– Мы с капитаном Светловым пришли к убеждению, что центр организации раскрыт. Решили, что можно приступить к ее ликвидации. Ждали только вас.
– Вот как! Превосходно! Поздравляю… Кто в центре?
– Акимов, начальник производства на Московском гидротехническом заводе. Березин, начальник морского управления ВАРа. Корреспондент Гоберти…
С каждой фамилией брови майора поднимались все выше. С минуту он радостно и немного удивленно смотрел на Хинского.
– Лев Маркович, голубчик… Как вы это узнали? Какие у вас доказательства?
– Документальные, Дмитрий Александрович. Бесспорные.
– Ну, тогда… поздравляю, от души поздравляю вас. В показаниях Коновалова фигурируют те же лица. Значит, ваши и мои материалы подтверждают друг друга. Дело окончено, и можно будет приступить к активным операциям. Ну-с, – добавил майор, вставая и бросая взгляд в окно кабины, – публика расходится, Лаврова увозят. И Кундин бочком пробирается к выходу… Только Иван Павлович, Дима и какая-то девушка еще ждут… должно быть, нас… Выйдем. Это, вероятно, сестра Димы?
Счастливый Дима, крепко держа за руку Ирину и Ивана Павловича, захлебываясь, рассказывал Ивану Павловичу о сестре, а Ирине – об Иване Павловиче, о моржах, о медведях, о плавании под водой.
– Дмитрий Александрович! – вырываясь из рук сестры, бросился Дима навстречу майору. – Дмитрии Александрович! Это моя сестра… Это Ира… Это моя сестра Ира…
Горячая благодарность – в словах, глазах, голосе Ирины – тронули майора. Даже обычная выдержка не помогла ему: он был, видимо, чуть ли не впервые в жизни смущен…
Условились, что Иван Павлович едет с Ириной и Димой и будет жить у них, а послезавтра вечером (раньше никак, при всем желании, никак нельзя, – твердо заявили майор и Хинский) все соберутся у Денисовых, где будет и Лавров, и проведут вечер вместе.
Когда перрон опустел, геликоптер отрулил в дальний конец аэродрома, к его грузовым воротам. Там из геликоптера, окруженный стражей, вышел Коновалов. Его подвели к огромному электромобилю, в котором уже сидели майор и Хинский.
* * *
Большая комната погружена во мрак, лишь яркая настольная лампа из-под абажура заливает светом большой чернильный прибор, бумаги, тяжелую статуэтку из золотистого металла, фарфоровую вазу с цветами, изящный чернильный аппарат с экраном, стопку книг и книфонов на краю стола.Со стен смутно глядят картины в рамах, из темноты мерцают лак мебели, стекло, металл и фарфор. Небольшая скульптурная фигура на тумбочке белеет в углу.
У человека, сидящего за столом, большая розовая лысина, морщинистый лоб. Мясистые ладони козырьком прикрыли от света глаза и затенили лицо.
Перед человеком на столе небольшой листок алюминиевой матовой бумаги, покрытый бисерным женским почерком. Человек внимательно читает письмо. Дойдя до конца, минуту он сидит неподвижно, потом вздыхает и, сняв руки, открывает лицо. Это Гоберти.
В квартире тихо и пустынно. Жена улетела на неделю за границу, и Гоберти уже четыре дня живет одиноко. Он откладывает в сторону письмо матери и задумывается.
В его памяти всплывает гордая голова с львиной гривой седеющих волос… Барон Раммери… Председатель Международной компании Суэцкого канала.
Двадцать лет назад, когда барон впервые появился на международной бирже, никто не знал, кто он, откуда у него такое богатство, такой размах и уверенная дерзость в самых рискованных операциях. Но биржевые соперники вскоре разузнали, что источник его финансового могущества – в некоторых «нейтральных» банках. Много лет назад, в разгар второй мировой войны, в эти банки были вложены капиталы германских фашистских главарей и промышленных магнатов. Фашистские бандиты погибли, но их ценности, умело скрытые за подставными именами, прилипли к родственным рукам…
Говорили, что холеные и ловкие руки барона Раммери орудуют этими капиталами не только на бирже… Говорили, что на его заводах, кораблях и предприятиях слышится почти одна немецкая речь, что даже не всякий немец может туда попасть, что там почему-то царят воинская иерархия и дисциплина… Когда же интернациональным друзьям барона удалось поставить его во главе Международной компании Суэцкого канала, среди ее штата замелькали новые немецкие фамилии.
В памяти возникает роскошный кабинет барона Раммери. Звучит в ушах, как будто это было только вчера, бархатный голос:
«Советский Союз своим проектом реконструкции Северного морского пути грозит подорвать все значение наших старых вековых путей на Дальний Восток. Вы должны помочь нам…»
«Но чем?.. Чем я могу быть полезным?» – растерянно, со страхом и тяжелыми предчувствиями спросил Гоберти.
"Нам важно заставить Советский Союз отказаться от этого проекта реконструкции Северного морского пути. Если это не удастся, то хотя бы затормозить работы, задержать их, чтобы отдалить их окончание, дать нам время для реорганизации и приспособления к новым условиям…
Для этого мы готовы затратить неограниченные средства, предоставив их в ваше распоряжение. Ваше положение в Советском Союзе, доверие, которым вы там пользуетесь…
Поверьте, что мы сумеем отблагодарить вас. Старость вы проведете спокойно".
В квартире стояла мертвая тишина. Темнота в кабинете, сгущаясь в углах и за мебелью, показалась вдруг беспокойной, полной зловещих теней и смутных угроз. Зачем Хинский приходил на завод?.. Холодок внезапно пробежал по спине, необъяснимый страх сжал сердце.
«Глупости, – встряхнул головой Гоберти, – на время притихнем. Потом быстро наверстаем… Еще три акта – и свобода. Вернусь домой, к старикам, заживу тихо, с детьми. Теперь не надо заботиться о завтрашнем дне. Семья обеспечена».
Он встал, подошел к выключателю, зажег верхнюю люстру и настенные бра. Мягкий, успокаивающий свет залил комнату, прогнал тени из углов. Картины со стен глядели дружелюбно, скульптурный мальчик уютно, по-домашнему расположился в углу и озабоченно вытаскивал занозу из ноги.
«Вот так лучше», – облегченно подумал Гоберти, взглянув на свой оживленный кабинет, сделал два шага обратно к столу и внезапно замер на месте.
Настольный аппарат телевизефона издал короткий и тихий гудок, экран засветился, показал ободок дверного экрана и чье-то незнакомое лицо.
«Кто это? – подумал Гоберти. – Так поздно… Пустить? Нет, не стоит… Никого не хочу видеть. Пусть думают, что никого нет дома».
Он прошелся два раза по комнате, заложив руки в карманы и поминутно взглядывая с досадой на экран.
«Стоит упорно… Черт с ним! Пусть входит. Вот некстати…»
Гоберти выключил экран, нажал под ним кнопку от наружной двери и вышел навстречу нежданному гостю.
Едва он прошел в гостиную, как услышал из передней тихий шорох ног и вдруг остановился – перед глазами поплыл туман.
Из тумана ослепительно засверкали знакомые значки в петлицах и на рукавах, суровые лица, фигуры людей в формах. Оглушительно прозвучал в ушах тихий голос:
– Гражданин Гоберти Эрик? Ознакомьтесь с ордером министра государственной безопасности. Я имею приказ произвести обыск в вашей квартире и задержать вас… Прошу вручить ключи от всех помещений.
Дрожит бумажка в отяжелевших руках, мелькают и пляшут буквы и слова:
«Поручается майору Комарову Дмитрию Александровичу… тщательный обыск… задержать… Гоберти Эрика… обнаруженные документы…»
Чужой дрожащий голос доносится откуда-то издалека, произносит явно ненужные, пустые слова:
– Протестую… иностранный подданный… явное недоразумение… ошибка…
И опять кабинет… В нем нет уже мирной тишины, улетело спокойствие, все чуждо, холодно, и скульптурный мальчик равнодушно отвернулся, занятый своей занозой… Чужие люди быстро и уверенно снуют по комнате, выдвигают ящики из стола, просматривают и откладывают бумаги, письма, документы…
А в затуманенной голове возникают и пропадают обрывки мыслей, слова…
«Все погибло… Что это за связка писем?.. Ах, да… Коновалов, наверное… Нет, это из-за Акимова… Все равно… Все равно позор… И тут и там… Барон Раммери заступится… Нет, все откажутся… Попавшийся шпион и диверсант… Откажется… Что делать? Покорно ждать суда? Нет! Покамест этот порошок в жилетном кармане… Потом будет поздно… обыщут, отнимут… Сейчас! Скорее, пока человек отвернулся и никто не смотрит…»
Быстрое движение руки: в карман – ко рту… Грохот отброшенного стула, шум падающего, словно пораженного молнией тела…
– Афонин, что же вы смотрели? – воскликнул с отчаянием майор, бросаясь на колени перед неподвижно распростертым на полу Гоберти.
Он перевернул тяжелое тело на спину, приложил ухо к груди, посмотрел на быстро синеющее лицо и, не поднимаясь с колен, глухо произнес:
– Мертв… Цианистый калий…
Майор медленно встал, не сводя глаз с лица самоубийцы, и глубоко вздохнул.
– Сержант Басов, поднимите с Афониным тело, перенесите на диван. Вызовите врача. Потом продолжайте обыск. У тела пусть остается Афонин…
Со стесненным сердцем майор вернулся к столу и продолжал работу. С трудом вникал в смысл бумаг. Мысль беспокойно уносилась к капитану Светлову, к Хинскому, к лейтенанту Ганичу. Такая неудача… Может быть, с жизнью Гоберти оборвались какие-то нити – важное, необходимое, чтобы выяснить дело во всех подробностях, до конца… Не случится ли то же и у других? У Акимова – Хинский… Он горяч, порывист, мои Хинский… Эх, не надо было давать ему Акимова!.. Именно потому, что он добивался, просил этого. Как будто у него с ним какие то особые, личные счеты… Не из за «мальчишки» ли? Из за «щенка»? Скорее кончить здесь с обыском… Может быть, еще можно поспеть туда, к Акимову. Да, так и надо сделать.
Внимание майора обострилось, зоркие глаза успевали следить за всем.
– Скорее, скорее, товарищи, – торопил он других. – Внимательнее и скорее.
Приехал врач, констатировал мгновенную смерть Гоберти, составил акт и увез тело…
Беспокойство майора нарастало. Он не выдержал и вызвал по телевизефону квартиру Березина.
На экране появился капитан Светлов. Он сообщил, что все в порядке. Было много возни с Березиным он два раза падал в обморок, уверял, что ни в чем не виноват.
Из квартиры Акимова никто не отвечал.
«Неужели кончили? Не верится…»
На столе вырастали связки бумаг, сержант быстро составлял акты… Наконец поставлена последняя подпись.
Майор поднялся, с облегчением вздохнул и сделал последние распоряжения.
И вот он уже мчится в машине по тихим предрассветным улицам Москвы.
– Скорее, товарищ Савицкий, скорее…
Водитель бросает быстрый взгляд на необычно взволнованное лицо майора, и трубный звук сирены оглашает улицы. Все машины впереди сворачивают в сторону, очищая путь бешено летящему электромобилю…
Вот наконец и этот дом. Он как будто спит безмятежно. У подъезда три словно заснувшие машины… На эскалатор!.. Нет, здесь лифт… Это скорее…
Летят вниз этажи… Восьмой… девятый… десятый… одиннадцатый. Стоп!
Глухой шум из квартиры, топот ног, резкие свистящие звуки, возбужденный голос Хинского:
– Сдавайтесь, Акимов! Антонов, Серебрянский – дверь!
Под свист выстрелов майор летит сквозь ряд комнат… Еще не поздно…
На его глазах под напором двух богатырей с треском срывается с петель и рушится дверь. На миг показался ковер на полу, на нем – лежащий ничком, облитый кровью человек с пистолетом в откинутой руке. Хинский врывается в комнату. За ним стремительно, с разбегу, как тяжелый артиллерийский снаряд, который невозможно остановить, вбегает майор. Еще миг – шевельнулся пистолет в руке человека, приподнялась над ковром голова…
– Хинский, прочь!..
Тяжелый кулак майора обрушился сзади на Хинского, и молодой лейтенант отлетел в сторону.
Но пистолет уже поднят с пола, страшный кровавый глаз взметнулся со злобой и ненавистью. Раздался пронзительный свист…
Прикрыв лицо вскинутыми вверх руками и словно споткнувшись на бегу обо что-то невидимое, майор рухнул на пол, стремительно перевернулся, вздрогнул, вытянулся и замер…
Глава пятьдесят вторая
Открытие трассы
«Котовский» радировал, что погода стоит прекрасная, что он уходит и сердечно поздравляет с предстоящим торжеством.
Выключив аппарат и разгладив седые усы, Гуревич, начальник строительства шахты номер три, подвинул к себе стопку газет, привезенных тем же «Котовским» еще два дня назад. В хлопотах погрузки некогда было заняться ими. Теперь можно спокойно сесть в удобное, глубокое кресло, подтянуться так, чтобы захрустели старые косточки, закурить трубку и развернуть первый лист.
Гуревич погрузился в чтение. За два года, пробежавшие после известных нам событий, он мало изменился. Все та же плотная фигура, круглая седая борода, прокуренные жгуты седых усов, черные костистые брови над молодыми глазами.
Вместо прежних уютных комнат в коттедже подводного поселка в распоряжении начальника строительства шахты осталась лишь крохотная комнатушка в порт-тоннеле. Она теперь служила Гуревичу и кабинетом и спальней, а иногда и столовой. Небольшое число оставшихся работников шахты также размещалось в порт-тоннеле – либо в таких же клетушках, либо просто на нарах в общежитии.
За прозрачной стеной порт-тоннеля, раньше выходившей в поселок, простиралось изрытое морское дно. В неподвижной светло-зеленой, как будто стеклянной толще воды, пронизанной светом фонарей, поднимался высокий каркас свода да кое-где остатки его стен. Ни коттеджей, ни надшахтных зданий, ни центральной башни уже не было. Виднелся лишь огромный плоский круг из квадратных плит. От него во все стороны лучеобразно расходились сверкающие полосы рельсов. У остатков свода светились люди в скафандрах, горели, угасали и вновь вспыхивали огни. Высокие краны приподнимали отдельные стенные пластины, отводили их в сторону и складывали в штабели. Между ребрами каркаса люди укладывали теперь поперечные перекладины, образующие нечто вроде гигантской сетчатой шапки над кругом из плит. По протянутым тросам со дна то и дело поднимались со связками этих перекладин воздушные грузовые шары.
Строительство шахты номер три было закончено, шли последние приготовления к пуску воды в готовую шахту. Первая шахта советской гольфстримовской трассы готовилась вступить в строй.
Старый Гуревич начал ее строительство и довел до конца. Он был рад, даже счастлив, прощаясь с грузовым судном «Котовский», который увозил с шахты последние материалы, машины, механизмы.
Но сейчас, насупив мохнатые брови, Гуревич недовольно, ворчал, читая газету.
В дверь постучали.
В комнату вошел Субботин, заместитель Гуревича и начальник строительства шахты номер три бис, человек лет тридцати.
– А! Андрей Игнатьевич! – воскликнул Гуревич. – Вот кстати! Садитесь, где хотите или где можете.
– Устроюсь как-нибудь, Самуил Лазаревич, не беспокойтесь, – говорил Субботин, протискиваясь между книжным шкафом и креслом и опускаясь на диван.
– Ну как, свертываетесь? – спросил Гуревич.
– Да уже, можно сказать, свернулся. Решетка готова. С площадки почти все убрано.
– Вчера на опробовании у вас одну плиту перекрытия в секторе Дельта заело, плохо шла…
– Уже исправлена. Сегодня к ночи все закончим.
– Значит, сутки до прихода «Майора Комарова» будете бездельничать… Ну ладно! Газеты просмотрели?
– Нет еще…
– Вот почитайте-ка, что пишут. Мы-то с вами впереди плана идем, раньше срока кончили Нам повезло… Да ведь коллектив какой у нас замечательный, да близко к базам, да мягкое Баренцево море с большим сроком навигации. А каково остальным? Особенно тем, кто в восточном секторе трассы, – Калганову, Малинину и другим.
– Что и говорить! – сочувственно произнес Субботин. – Нелегко, конечно… Зато у них и флот лучше и ледоколов больше, да каких!
– Значит, это еще не все… Посмотрите сводку. Некоторые шахты готовы только на сорок процентов! На две трети плана. А тундровики, думаете, ждать будут? Провалимся мы в соревновании с ними… Они же там землю роют – в буквальном и переносном смысле!
– Тундровики! – У Субботина разгорелись глаза, лицо осветилось улыбкой. – Да, там, батенька, действительно работают. Во время отпуска я облетел чуть не всю тундру – от Оби и Енисея до Колымы… Что они там только делают! Горы взлетают на воздух, для того чтобы проложить дорогу новой реке или завалить долины для образования внутренних озер и морей! Они уже спрямили Лену. Помните ее гигантскую дугу в среднем течении? Скоро закончат выпрямлять Обь через Таз. О более мелких реках я не говорю… Теперь, когда будет оттаивать подпочвенная мерзлота, избытки воды пойдут по двум руслам… А на низких берегах рек воздвигают валы… Они тянутся порою на сотни километров.
– Ну, что же вы замолчали, – нетерпеливо спросил Гуревич.
– Там есть машины, – мечтательно, закрыв глаза, продолжал Субботин, – которые за сутки прорывают глубокий и широкий канал длиной в десятки километров. Они ведут за собой по целине поезда гигантских самоходных дисковых ножей и вращающихся плугов. Ни болото, ни лес не могут их остановить… Там есть машины, которые с невиданной быстротой пронизывают в десятках мест гору для закладки в нее петровидола. В одну ночь гора поднимается на воздух, открывается новое ущелье для стока будущих вод… Они проделывает длиннейшие тоннели, размывают горы, вот как мы, при помощи гидромониторов и георастворителя. В хребте Черского при этом неожиданно вскрыли богатейшие золотые жилы, на берегах Лены – золотые россыпи и належи великолепных коксующихся углей… В других местах – залежи графита, железные, медные и полиметаллические[101] руды. А тысячи геликоптеров летают над тундрой, окуривают, опрыскивают, опыливают ее, чтобы укрепить и ускорить рост покрывающих землю мхов. Это одеяло из мхов замедлит и будет регулировать таяние подпочвенного льда, чтобы не было бурного появления подпочвенных вод на поверхности. До того мне там понравилось, что я готов был остаться!..
Выключив аппарат и разгладив седые усы, Гуревич, начальник строительства шахты номер три, подвинул к себе стопку газет, привезенных тем же «Котовским» еще два дня назад. В хлопотах погрузки некогда было заняться ими. Теперь можно спокойно сесть в удобное, глубокое кресло, подтянуться так, чтобы захрустели старые косточки, закурить трубку и развернуть первый лист.
Гуревич погрузился в чтение. За два года, пробежавшие после известных нам событий, он мало изменился. Все та же плотная фигура, круглая седая борода, прокуренные жгуты седых усов, черные костистые брови над молодыми глазами.
Вместо прежних уютных комнат в коттедже подводного поселка в распоряжении начальника строительства шахты осталась лишь крохотная комнатушка в порт-тоннеле. Она теперь служила Гуревичу и кабинетом и спальней, а иногда и столовой. Небольшое число оставшихся работников шахты также размещалось в порт-тоннеле – либо в таких же клетушках, либо просто на нарах в общежитии.
За прозрачной стеной порт-тоннеля, раньше выходившей в поселок, простиралось изрытое морское дно. В неподвижной светло-зеленой, как будто стеклянной толще воды, пронизанной светом фонарей, поднимался высокий каркас свода да кое-где остатки его стен. Ни коттеджей, ни надшахтных зданий, ни центральной башни уже не было. Виднелся лишь огромный плоский круг из квадратных плит. От него во все стороны лучеобразно расходились сверкающие полосы рельсов. У остатков свода светились люди в скафандрах, горели, угасали и вновь вспыхивали огни. Высокие краны приподнимали отдельные стенные пластины, отводили их в сторону и складывали в штабели. Между ребрами каркаса люди укладывали теперь поперечные перекладины, образующие нечто вроде гигантской сетчатой шапки над кругом из плит. По протянутым тросам со дна то и дело поднимались со связками этих перекладин воздушные грузовые шары.
Строительство шахты номер три было закончено, шли последние приготовления к пуску воды в готовую шахту. Первая шахта советской гольфстримовской трассы готовилась вступить в строй.
Старый Гуревич начал ее строительство и довел до конца. Он был рад, даже счастлив, прощаясь с грузовым судном «Котовский», который увозил с шахты последние материалы, машины, механизмы.
Но сейчас, насупив мохнатые брови, Гуревич недовольно, ворчал, читая газету.
В дверь постучали.
В комнату вошел Субботин, заместитель Гуревича и начальник строительства шахты номер три бис, человек лет тридцати.
– А! Андрей Игнатьевич! – воскликнул Гуревич. – Вот кстати! Садитесь, где хотите или где можете.
– Устроюсь как-нибудь, Самуил Лазаревич, не беспокойтесь, – говорил Субботин, протискиваясь между книжным шкафом и креслом и опускаясь на диван.
– Ну как, свертываетесь? – спросил Гуревич.
– Да уже, можно сказать, свернулся. Решетка готова. С площадки почти все убрано.
– Вчера на опробовании у вас одну плиту перекрытия в секторе Дельта заело, плохо шла…
– Уже исправлена. Сегодня к ночи все закончим.
– Значит, сутки до прихода «Майора Комарова» будете бездельничать… Ну ладно! Газеты просмотрели?
– Нет еще…
– Вот почитайте-ка, что пишут. Мы-то с вами впереди плана идем, раньше срока кончили Нам повезло… Да ведь коллектив какой у нас замечательный, да близко к базам, да мягкое Баренцево море с большим сроком навигации. А каково остальным? Особенно тем, кто в восточном секторе трассы, – Калганову, Малинину и другим.
– Что и говорить! – сочувственно произнес Субботин. – Нелегко, конечно… Зато у них и флот лучше и ледоколов больше, да каких!
– Значит, это еще не все… Посмотрите сводку. Некоторые шахты готовы только на сорок процентов! На две трети плана. А тундровики, думаете, ждать будут? Провалимся мы в соревновании с ними… Они же там землю роют – в буквальном и переносном смысле!
– Тундровики! – У Субботина разгорелись глаза, лицо осветилось улыбкой. – Да, там, батенька, действительно работают. Во время отпуска я облетел чуть не всю тундру – от Оби и Енисея до Колымы… Что они там только делают! Горы взлетают на воздух, для того чтобы проложить дорогу новой реке или завалить долины для образования внутренних озер и морей! Они уже спрямили Лену. Помните ее гигантскую дугу в среднем течении? Скоро закончат выпрямлять Обь через Таз. О более мелких реках я не говорю… Теперь, когда будет оттаивать подпочвенная мерзлота, избытки воды пойдут по двум руслам… А на низких берегах рек воздвигают валы… Они тянутся порою на сотни километров.
– Ну, что же вы замолчали, – нетерпеливо спросил Гуревич.
– Там есть машины, – мечтательно, закрыв глаза, продолжал Субботин, – которые за сутки прорывают глубокий и широкий канал длиной в десятки километров. Они ведут за собой по целине поезда гигантских самоходных дисковых ножей и вращающихся плугов. Ни болото, ни лес не могут их остановить… Там есть машины, которые с невиданной быстротой пронизывают в десятках мест гору для закладки в нее петровидола. В одну ночь гора поднимается на воздух, открывается новое ущелье для стока будущих вод… Они проделывает длиннейшие тоннели, размывают горы, вот как мы, при помощи гидромониторов и георастворителя. В хребте Черского при этом неожиданно вскрыли богатейшие золотые жилы, на берегах Лены – золотые россыпи и належи великолепных коксующихся углей… В других местах – залежи графита, железные, медные и полиметаллические[101] руды. А тысячи геликоптеров летают над тундрой, окуривают, опрыскивают, опыливают ее, чтобы укрепить и ускорить рост покрывающих землю мхов. Это одеяло из мхов замедлит и будет регулировать таяние подпочвенного льда, чтобы не было бурного появления подпочвенных вод на поверхности. До того мне там понравилось, что я готов был остаться!..