Страница:
— Это не гадости, а высокая политика, — безапелляционно заявила Ринга. — Мальчики, передайте мне во-он тот кувшинчик и блюдо с куропаткой… Спасибо, Паллантид. А хотите расскажу, кто был связан непосредственно с кофийским королем? Я говорила, что увидела в Ианте, в доме моего прежнего содержателя, тайное письмо с отчетом о покушении. Конан, ну ты помнишь, как тебя хотели убить в какой-то деревушке?
— Верно, — подтвердил король. — Шайка безмозглых идиотов. Они напали на наш отряд в Артене, когда мы все ехали к Ивелину, затоплять подземную тварь.
— Письмо написал Громал, — весело сообщила Ринга. — Когда я уходила из кабинета герцога Просперо, я случайно заметила на его столе бумагу с отчетом о снабжении гвардии, написанную тем же почерком, что и письмо в Хоршемиш. Остальное сообразить нетрудно.
— Ты все знала? — одновременно вскинулись Просперо и Конан. — Но почему никого не предупредила?
— Зачем? — недоуменно подняла брови Ринга. — Конечно, когда мы приехали в Тарантию, я собиралась все рассказать королю — то есть Тицо — однако, почувствовав подмену, решила, что если заговор будет раскрыт, мы не получим возможности устранить самозванца чужими руками. Видите, как все просто?
— Интриганка, — буркнул Конан. — Слушай Ринга, переходи ко мне на службу. Озолочу. И мы старые друзья, в конце концов!
— Твои подружки мне глаза выцарапают, — моя жена тихо рассмеялась. — И, кроме того, я давала присягу Немедии. Ты бы изменил слову?
— Извини, — улыбнулся варвар. — Я забыл, какая ты у нас преданная.
— Конан, — неожиданно воспрял Тотлант, — а позволь узнать самую таинственную для меня часть этой истории. Каким образом вы со Страбонусом попались в лапы тайной службы и оказались во дворце, в заключении?
— О! — хохотнул киммериец. — Теперь я точно могу дать барону Гленнору графский титул! Нас просто выследили. Барон Гленнор не зря занимает должность начальника тайной службы. Он очень умный человек. Гленнор объяснялся со мной вчера и рассказал, в чем суть. Мы слишком часто появлялись в городе и любое наше появление было связано с довольно громкими событиями. Сначала был схвачен Хальк, на следующий день мы явились в Железную башню и стража видела там короля, хотя, по разумению Гленнора, настоящий король в это время находился во дворце… Потом Мораддин и Тотлант повоевали с гвардейцами. Утром возле дома купца Антония нашли труп телохранителя Страбонуса, а, сопоставив историю о побеге и исчезновении Мораддина в квартале Рогаро с этой находкой, можно было понять, что здесь опять поработали мы… Гленнор, обдумав полученные новости, начал искать предполагаемое место убежища «человека, как две капли воды похожего на короля», и его спутников. А где в Тарантии можно найти неприкосновенное для государственных властей укрытие? Верно, в Логиуме!
— Однако Обитель Мудрости довольно большая, — заметил Паллантид. — Множество учебных зданий, домов для вагантов…
— Просто люди Гленнора ненавязчиво расспросили сторожей, — пояснил Конан. — И довольно быстро обнаружили наше временное пристанище. Сначала схватили Робера, припугнули его, устроили засаду… А когда мы со Страбонусом явились в Обитель Мудрости, отдохнуть до полуночи, нас попробовали скрутить. Если бы людей из тайной службы было поменьше, мы отбились бы, но когда на тебя наваливается почти двадцать человек… Меня и Страбонуса мигом отправили во дворец, а Робера — в Железную башню. Я, кстати, вчера распорядился его выпустить и передать от моего имени тысячу сестерциев. Как возмещение за неудобства.
— Воображаю, какая пьянка сейчас в Обители Мудрости… — Хальк поднял голову от пергаментов. — Что ж ты мне не сказал? Я бы сходил, поучаствовал, вспомнил студенческие времена.
— Тебе не нравится мое вино? — с наигранной обидой киммериец воззрился на барона Юсдаля. — Ты предпочитаешь дешевое прокисшее пиво?
— От пива я бы не отказался, — подал голос доселе молчавший Эйвинд. Роскошная тога на его плечах смотрелась скомканной простыней. — И вообще, государь, скажи спасибо Старику. Без него ничего не получилось бы.
Сам того не предполагая, Эйвинд послужил причиной тотчас зародившегося очень длинного яростного спора. Кем все-таки был тот осиянный солнечным светом призрак, благословивший кратким словом Конана на царство и оставивший отметину на его мече? Просперо, например, утверждал, что явился сам Митра; Ринга заявляла, будто всем нам в горячке боя просто померещилось, а Хальк, Эйвинд и Тотлант утверждали — с Высоких Небес снизошел дух прославленного основателя Аквилонии, дабы помочь новому королю, могущему основать династию, способную привести королевство к вершинам, не достигнутым прежде кхарийцами, валузийцами или даже атлантами.
— Конан, — меня взволновали эти противоречивые суждения и я решил выяснить все до конца, — помнишь, человек из солнечного луча поставил отметину на твой клинок? Ты кому-нибудь показывал ее? И вообще, что там изображено?
Варвар поднялся, подошел к стойке для оружия, где на деревянных полочках лежали мечи Паллантида, Просперо, Веллана и его собственный, двумя руками осторожно взялся за ножны и вытянул из них клинок на половину длины.
— Посмотрите сами, — сказал Конан. — По-моему, здесь нарисована какая-то птица…
— Птица в языках пламени! — воскликнул Хальк, бросаясь к киммерийцу и буквально впиваясь взглядом в серовато-синее лезвие меча. — Великие боги! Конан, почему ты мне раньше не сказал, и почему я, дурак, не догадался сразу осмотреть клинок!?
Я тоже подошел к Конану и воззрился на странный символ, глубоко выжженный на металле. Напоминающая орла птица с поднятыми головой и крыльями была коронована пятизубым венцом. Окружали изображение буйные струи огня, одновременно пожиравшие рисунок и испускаемые им. Известный геральдический символ феникса. Только что может означать феникс на мече?
— Символ святого Эпимитриуса! — разорялся Хальк, яростно жестикулируя. — Судя по легендам, на пустом саркофаге преподобного отца Аквилонского королевства тоже был нарисован феникс, возрождающийся из пламени! Этот меч теперь может быть таким же символом страны, как монарший венец или скипетр!
Конан озадаченно внимал.
— «…Сим топором я буду править», — насмешливо фыркнула Ринга, процитировав известный стишок Гая Петрониуса. — Конан, приезжай к нам в Бельверус, тебе подобный значок выгравируют за четверть солида в любой оружейной лавке. Не верю! Святые и боги редко снисходят на грешную твердь.
— Вот и неправда! — Эйвинд обиженно засопел, вмешиваясь в разговор. — Я точно знаю, что приходил Старик, с которым я раззнакомился в подземелье Хозяина! Его голос, да и пришел он по моему зову. Старик еще тогда говорил: «Будет плохо — позови меня!»
— С детьми и блаженными не вступаю в споры принципиально, — прохладно ответила Ринга. — Я реалистка.
— Нет у вас ничего святого, госпожа графиня, — возмутились одновременно Хальк и Эйвинд. Библиотекарь, немного подумав, ошеломленно продолжил:
— Так что же получается? Эпимитриус тоже был пленен Хозяином Небесной горы несчетные годы назад? Или все-таки мы ошибаемся?
— Не знаю, — покачал головой варвар. — В этой истории осталось еще столько тайн, что мы не сумеем разрешить их и через десяток лет. Одни люди говорят, будто гробница Эпимитриуса расположена в одной из пещер Голмайры. Публио недавно в приступе благочестия заявил, что Эпимитриус похоронен едва ли не в подвалах замка… Ну, вы знаете, той старой части, что была возведена еще королем Гвайнардом.
— …Еще есть мнение, что по особому благоволению богов Эпимитриус обрел бессмертие и поныне бродит по Аквилонским дорогам в образе нищего, помогающего бедным, — вставил Хальк и его тотчас дополнил Просперо:
— А в Пуантене я слышал легенду о том, что Эпимитриус был земным воплощением Митры, желавшего установить на земле справедливость…
— Я слышал другое, — проворчал Паллантид, — якобы преподобный отец королевства был великим полководцем и погиб в бою.
На некоторое время установилась тишина. Наконец, Конан широко улыбнулся и сказал:
— Не понимаю, о чем спорим? Явился к нам Эпимитриус или нет — есть ли в том разница? Одно знаю: Эйвинд позвал бога или полубога, для которого любая черная магия приблизительно то же самое, что для нас — лошадиный навоз. Однако на всякий случай я пошлю в главный храм Митры, к жрецу Валамиру, лучшего быка для жертвы и подарю жрецам пять тысяч сестерциев. Если боги не забывают о нас, смертных, то и нам не резон оскорблять богов невниманием.
— Пять тысяч!? — у Ринги глаза на лоб полезли. — Пять? Пять тысяч сестерциев для храмов и разжиревших служек в белых рясах? Ты с ума сошел! Что скажет Публио?
— Канцлер, очевидно, будет ругаться, — подтвердил Конан и очень похоже передразнил старика Публио: — «Но, Ваше величество, казна пуста! Недобор налогов, недоимки с крупных землевладельцев, купцы не оплачивают сборы!..» — варвар махнул рукой и сказал своим обычным голосом: — Есть у меня такое чувство, что без вмешательства богов эта история кончилась бы для всех нас очень плохо. Ринга, не жадничай. Деньги-то мои!
— С возрастом ты стал суеверен, — хмыкнула моя жена и тут же обернулась. В дверь постучали, а затем створка приоткрылась. Показалось, как всегда озабоченное и серьезное круглое лицо Хорсы — дворцового управителя.
— Разрешите, Ваше величество? — Хорса вопросительно посмотрел на Конана. Киммериец кивнул, приглашая его в комнату.
— Ну? — Конан исподлобья воззрился на Хорсу, зная, что тот обычно приносит неприятные новости. — Что случилось на этот раз?
— Государь, — с расстановкой начал Хорса, приняв величественный вид доподлинного управителя, от которого зависит обустроенная жизнь Тарантийского дворца, — изволили прибыть девица Мойа Махатан из Темры, а с нею — Бриан Майлдаф…
— Спокойная жизнь кончилась раз и навсегда, — вздохнул Конан, выслушав это сообщение. — Ну что ж делать, проси! Пускай присоединяются к нашей вечеринке.
Недавно варвар мне, как старому другу, по секрету рассказал о своей поездке в провинцию Темра минувшим летом* [2]. Он гостил в замке губернатора этой отдаленной провинции — Коннахта Мабидана — и ввязался в историю с драконом святого Диармайда О’Дуйна. Имена госпожи Мойи и Майлдафа мне были отчасти знакомы, Конан рассказывал об этих людях. И даже приглашал таковых погостить в Тарантии. Вот они и приехали, судя по всему…
Ринга застыла, оценивающим взглядом пожирая неожиданных визитеров, Хальк улыбнулся, Паллантид и Просперо сохранили на лицах безмятежность, Веллан подмигнул неизвестно кому из-под повязки, а у самого Конана появился в глазах «внутренний блеск», как выражается все тот же Гай Петрониус.
— Здравствуй, мой король, — скромно одетая девушка лет восемнадцати с соломенными волосами и нежной загорелой кожей глубоко поклонилась королю. За ее спиной не то чтобы стоял, а скорее громоздился темно-рыжий детина с простецкой физиономией горца и длинными волосами, заплетенными в две косички, спадавшими на грудь. Одет он был странно — темно-синяя рубаха с вышивкой, а поверх нее длинный клетчатый плед, обернутый вокруг бедер. Одежда слегка напоминала юбку.
— Мойа! — радостно выкрикнул варвар, кидаясь навстречу гостям. — Бриан! Плюньте на церемонии! Мойа, прекрати кланяться! Здравствуйте!
Все остальные участники вечеринки застыли, недоумевая. Судя по лицу Просперо, герцог решал, как следует вести себя с простолюдинами — надменно или дружески? Ринга прошептала что-то насчет «недурного фасона платья».
— Славный сид! — прогудел громила, называемый Брианом Майлдафом, оглядывая комнату. — Уж куда лучше паковых подземелий в которых мы бродили летом! Привет, Конан.
Но король лишь кивнул горцу в клетчатом пледе, приветственно хлопнул его по плечу и все внимание киммерийца было перенесено на застенчиво озирающуюся Мойю.
Вечеринка продолжилась, разве что мы больше не говорили о высоких материях и событиях минувших лун. Вино развязало языки, Бриан Майлдаф моментально нашел общий язык с Эйвиндом и Хальком и громогласно повествовал о хорошей жизни в Темре да своей овечьей ферме. Конан же с интересом посматривал на светловолосую загорелую Мойю, вызывая скрытые насмешки со стороны Ринги.
Я понял, что Эвисанда больше не появится при дворе в высоком титуле «Ночной королевы». Конан очень быстро нашел ей замену.
Как хорошо, что все кончилось. И, что характерно, кончилось благополучно для всех нас.
После вышеописанной дружеской вечеринки прошло еще два дня. Не сказал бы, что мы с Рингой занимались в это время хоть мало-мальски важными делами. Супруга целыми днями пропадала в жилых покоях короля, старательно надзирая за ним самим и герцогом Просперо, а также давала им нужные и ненужные советы; я гулял по Тарантии в компании Халька, Эйвинда и Веллана, а Тотлант с самого утра убегал в главный храм Митры, к жрецу Валамиру. Надо сказать, что спесивый и в обычное время просто раздувавшийся от чувства собственной значимости жрец и волшебник внезапно проникся к обаятельному Тотланту чувством, похожим на симпатию, и беседовал с ним целыми вечерами.
Пока Хальк водил нашу компанию по городу, показывая многообразные достопримечательности аквилонской столицы, я по мере сил наблюдал за горожанами и незаметно вслушивался в уличные разговоры. В лавках, на рынке, в домах знатных дворян, куда нас приглашали в гости, говорили лишь об одном: о невероятных странностях, окружавших события последних дней. Разумеется, история неудавшегося заговора обрастала слухами и домыслами (однажды я услышал историю о том, как государь Конан в одиночку сразил полк гвардейцев, поднявших мятеж), но в целом сочиненная Рингой и Просперо история, в которой от истинной правды осталась лишь одна десятая часть (если не меньше), сработала.
Народ жалел, что не будет победоносной войны, дворяне из военных и вовсе впали в уныние, Публио же пришел в ужас, узнав, что на сборы легионов ополчения затрачены колоссальные деньги из казны. А возмещения от офирских золотых рудников теперь и предвидеться не могло. Старик канцлер, кстати, был одним из немногих людей, которые имели негласное право обсуждать (и осуждать) действия короля и таким образом Публио получил возможность огрести свою долю монаршего гнева. Канцлер явился в кабинет Конана, представил ему рескрипты военного ведомства с отчетом о работе вербовщиков и потребовал объяснений. Мол, Ваше величество, я, конечно, понимаю, что раскрытие заговора — дело святое, но к чему такие расходы? Двести тысяч сестерциев как не бывало! Разорение!
Конан в ответ справедливо заметил, что, если судить по докладам барона Гленнора, следившего не только за внешней безопасностью государства, но и за внутренней, уважаемый канцлер Публио, пользуясь своим положением и занятостью монарха, ежегодно ворует из казны не меньше трехсот тысяч — а ведь это огромная сумма, на которую можно купить с потрохами маленькое государство наподобие Хорайи. Канцлер, разумеется, заявил, что это гнусные измышления клеветников и завистников, но Конан (разговор происходил при мне) снова оскалил в улыбке все свои зубы и ненавязчиво предложил Публио «подарить своему королевству» недостающую сумму. И при этом дал понять, что господин канцлер в случае несогласия вполне может потерять государственную цепь и благорасположение короля.
На следующий день глава дворцовой канцелярии Тарквиний прислал монарху бумагу от дома герцогов Форсеза, где указывалось, что «зная бедственное положение государственной казны, обусловленное действиями злодеев-изменников, Его светлость Публио, герцог Форсеза, вносит свой скромный вклад золотом и драгоценностями в дело поддержания престижа страны и монархии». Скромный вклад составлял двести пять тысяч. Дополнительные пять тысяч, видимо, были предназначены лично королю на мелкие расходы. Король понял намек и сразу подарил девице Мойе Махатан несколько новых платьев и драгоценностей из жемчуга. Все остались довольны, кроме Публио, но я-то знал, что железный канцлер владеет состоянием не меньше четырех миллионов (!!!) и при желании может скупить половину Аквилонии. Такими деньгами, по моему мнению, располагали только офирские вельможи, владевшие рудниками, да придворные туранского императора, славящегося своим богатством.
Кстати, о Мойе из Темры и ее сопровождающем, Бриане.
Уж не знаю, насколько Конан был привязан к этим людям, но на сей раз его симпатии перешли все границы. Мойа Махатан (простолюдинка!) получила пять комнат, ранее принадлежавших запершейся в загородном доме и смертно обиженной на весь мир Эвисанде. Бриан Майлдаф, этот варвар из варваров, разгуливал по дворцу, будто хозяин, одновременно шокируя и развлекая дворян. Как-то вечером он без приглашения заявился в нашу с Рингой комнату, притащив с собой бочонок темрийского пива, и заявил, что хочет поближе раззнакомится со столь близкими королю Конану друзьями. Рингу восхитил наряд Майлдафа, состоявший из рубахи, прямой юбки до колен и пледа, покрывавшего костюм сверху. Оказывается, эта штуковина называлась «фейл-брейкен» и горцы из Темры носили одежду такого фасона уже не меньше двух тысяч лет.
Потом рыжий Майлдаф услышал неосторожные слова моей жены о летописце именем Хальк, который собирает любые сведения о народах, населяющих Аквилонию и вообще обо всем интересном. Бриан, разумеется, раззнакомился с Хальком еще на устроенной Конаном вечеринке, но никак не мог предположить, что просвещенного дворянина могут интересовать обычаи столь отдаленных пределов, каковым, без сомнения, является Темра. Майлдаф, поддернув свои клетчатые черно-красные одеяния, щедро оделил меня и Рингу пивом, заставил выпить и провозгласил громогласно:
— Господин граф, госпожа графиня, отведите меня в комнаты месьора Халька! Прямо счас! Иначе я заблужусь в этом сиде, ошибочно именуемом дворцом!
Ринга отговорилась усталостью и крепостью пива, вызвавшего головокружение, а я, вздохнув — делать нечего — вызвался отвести добродушного, но несколько развязного горца на третий этаж, в библиотеку. По дороге Майлдаф трубно возвещал о своем присутствии — казалось, люстры тряслись — это он мне рассказывал о своей ферме в триста овец и торговле шерстью, которую «ты представь, любезный граф, даже шемиты и кофийцы покупают, причем незадешево!»
Вот, наконец, и дверь библиотеки. Не постучав, мы вошли, а я тихонько предупредил Бриана, что в этом помещении разговаривать громко нехорошо — мол, хранятся здесь рукописи древних мудрецов и не стоит тревожить их покой. Горец заткнулся.
Слегка повытертые, но все еще толстые ковры заглушили наши шаги. Я свернул направо, в комнату летописца, и увидел Халька с Эйвиндом, сидевших к нам спинами. Жестом я дал знать Бриану, что нужно остановиться и ненадолго замереть.
— Эйв, слушай! По-моему, получилось неплохо! — восклицал Хальк. Библиотекарь взял со стола только что исписанный лист пергамента и с выражением процитировал:
— «Конан прыгнул навстречу и, размахнувшись, нанес сильнейший удар. Длинное лезвие, со свистом описав в воздухе дугу, опустилось на шлем боссонца. И шлем, и клинок не выдержали и с треском лопнули, а Громал мертвым повалился на пол. Конан отскочил, сжимая в руке сломанный меч…»
— По-моему, все было по-другому, — проворчал Эйвинд, отрицательно качая головой. — Слишком у тебя красиво расписано. В жизни-то все не так…
— Конечно! — взмахнув руками, сказал Хальк. — Но на том ведь и строится честь Гая Петрониуса! Сочинение должно нравиться тем, кто его читает, а правда это или нет — неважно.
— Гхм, — кашлянул я.
Хальк резко обернулся, а в его глазах появилось выражение, какого я прежде никогда не видел — испуг.
— Э-э… — выдавил из себя библиотекарь, а Эйвинд встал и по своему обыкновению поклонился. — А-а… Здравствуй, Мораддин. Приветствую тебя, господин Бриан… С чем пожаловали?
Я скроил наивозможно ехидную физиономию, куртуазно раскланялся, уже понимая, в чем дело, и без обиняков заявил:
— Рад приветствовать Гая Петрониуса. Новый трактат о похождениях Конана сочиняем? А если я донесу королю, то что будет?
Хальк понял, что проиграл и его величайший секрет раскрыт. Он напустил на лицо угрюмство, исподлобья глянул на меня и ответил:
— Плохо будет. Не видать мне больше должности летописца. Мало того, что из дворца выгонят, так еще и по морде надают… Мораддин, ради Митры, молчи! Ты же хороший человек, и сочинения Петрониуса тебе вроде бы нравились…
— А в чем дело-то? — Майлдаф посмотрел на меня зелеными непонимающими глазами. — Какой такой Петрониус?
Я мог бы объяснить это горцу, да не особо хотел. Просто я не разболтаю Конану подноготную этой мистификации, а простодушный Бриан, даже если и пообещает молчать, рано или поздно ляпнет.
Я уже много раз упоминал, что Гай Петрониус, писания которого стояли наравне с повестями Стефана, Короля Историй, по общепринятому мнению, был пожилым тарантийцем, у которого на старости лет прорезался дар сочинителя. Списки рукописей Петрониуса доходили до Немедии и даже до Турана, там многократно копировались, и дети благородных семей, а также вполне взрослые и солидные дворяне, а с ними и купцы, и простые обыватели с увлечением зачитывались волшебными сказками аквилонца. Причем последние два года (я так полагаю, со времени, когда Конан появился в Аквилонии и при дворе Нумедидеса) Петрониус сочинял не слишком истинные истории о прежних похождениях варвара и даже меня самого. Полагаю, Хальк в последнее время наслушался от варвара рассказов о его приключениях и представлял их в собственном изложении. А чтобы на него не пало и тени подозрения, подписывал рукописи именем «Гай Петрониус»…
Конан, между прочим, был изрядно зол на этого сочинителя, придумывавшего про него насквозь неправдоподобные байки, и, если бы узнал, что указанный литератор живет у него во дворце и ест его хлеб, выставил бы Халька без зазрения. Именно поэтому я сейчас чинно раскланялся с библиотекарем, незаметно подмигнул ему, давая понять, что начинается новая игра, и, повернувшись к Майлдафу, сказал:
— Бриан, они просто читают истории одного сочинителя по имени Петрониус. В Тарантии принято читать вслух многоразличные летописи и манускрипты.
— Понятно, — кивнул горец. — Вот и хорошо. Я господину Хальку могу прочитать целый сонм темрийских баллад, которые он может записать если нужно.
Юсдаль просиял. Он уяснил, что я не собираюсь выдавать его тайну королю, Майлдаф, мало знакомый с жизнью столицы, ничего не понял, а Эйвинд, в последнее время ставший едва ли не доверенным лицом ученого книжника, и подавно промолчит.
Я уже совсем было собирался попрощаться и пойти отдыхать, оставив Эйвинда, Халька и Бриана наедине, как вдруг послышались несколько ударов кулаком в дверь и в проеме возник незнакомый мне гвардеец в форме Черных Драконов.
— Господин граф, — военный кивнул мне так, словно мы знали друг друга много лет, и сразу же перевел взгляд на Халька: — Барон Юсдаль, месьор Эйвинд, Его величество просит вас немедленно спуститься к Малой приемной. Прибыл гонец из Гандерланда. Странные новости, господа…
— Опять, — шумно выдохнул Хальк, однако мигом поднялся и потянул за рукав асира. — Эйв, пошли. Мораддин, Бриан, вы идете?
— Граф Эрде также приглашен, — невозмутимо заметил гвардеец.
Мы выбрались в коридор и быстро зашагали к лестнице. Я пытался сообразить, что же такого еще могло случиться? Если бы новость касалась только внутренних дел королевства, относящихся лишь к ведомству государственных властей, никто не стал бы звать библиотекаря, да и меня тоже. Однако на сей раз приглашение исходило лично от короля и за нами был послан не обычный лакей, а подчиняющийся Паллантиду лейтенант.
Хальк, а за ним и все мы, резво сбежали по лестнице, миновали коридор дворцовой канцелярии и всей гурьбой вломились в Малую королевскую приемную, где Конан обычно встречался один на один с посланниками других государств или гонцами.
За столом сидели трое. Ринга, герцог Просперо и, конечно же, сам Конан. Вид у короля был озадаченный. Посреди комнаты стоял человек, обликом и одеждой смахивавший на младшего сына захолустного гандерландского барона — волосы светлые и длинные, покрытое пылью лицо, дорожная кожаная куртка и заляпанные глиной сапоги. Однако на груди красовался гербовый знак с вепрем. Конечно же, символ баронства Линген — не зря я так долго сидел над геральдическими уложениями Аквилонии!
— Антилий? — изумился Хальк, едва завидев прибывшего во дворце молодого человека и сразу же повернулся к мрачноватому Конану: — Государь, это же племянник барона Омсы из Лингена! Помнишь, того самого дворянина, который привез Энунда в столицу?
— Знаю, — отмахнулся король. Неожиданно поднял голову грифон, лежавший у ног Конана. — Выслушай, что он скажет. Мне это не нравится. Антилий, повтори свое известие.
Гандер оглянулся на Халька, дружески кивнул ему и четко, с расстановкой произнес:
— Господин барон, мой дядя, Омса из Лингена, просил сообщить королю Аквилонии и его придворным, что три дня назад волшебная стена вокруг Ямурлака полностью восстановилась. Ни один человек теперь не может проникнуть в пределы Забытых земель…
— Верно, — подтвердил король. — Шайка безмозглых идиотов. Они напали на наш отряд в Артене, когда мы все ехали к Ивелину, затоплять подземную тварь.
— Письмо написал Громал, — весело сообщила Ринга. — Когда я уходила из кабинета герцога Просперо, я случайно заметила на его столе бумагу с отчетом о снабжении гвардии, написанную тем же почерком, что и письмо в Хоршемиш. Остальное сообразить нетрудно.
— Ты все знала? — одновременно вскинулись Просперо и Конан. — Но почему никого не предупредила?
— Зачем? — недоуменно подняла брови Ринга. — Конечно, когда мы приехали в Тарантию, я собиралась все рассказать королю — то есть Тицо — однако, почувствовав подмену, решила, что если заговор будет раскрыт, мы не получим возможности устранить самозванца чужими руками. Видите, как все просто?
— Интриганка, — буркнул Конан. — Слушай Ринга, переходи ко мне на службу. Озолочу. И мы старые друзья, в конце концов!
— Твои подружки мне глаза выцарапают, — моя жена тихо рассмеялась. — И, кроме того, я давала присягу Немедии. Ты бы изменил слову?
— Извини, — улыбнулся варвар. — Я забыл, какая ты у нас преданная.
— Конан, — неожиданно воспрял Тотлант, — а позволь узнать самую таинственную для меня часть этой истории. Каким образом вы со Страбонусом попались в лапы тайной службы и оказались во дворце, в заключении?
— О! — хохотнул киммериец. — Теперь я точно могу дать барону Гленнору графский титул! Нас просто выследили. Барон Гленнор не зря занимает должность начальника тайной службы. Он очень умный человек. Гленнор объяснялся со мной вчера и рассказал, в чем суть. Мы слишком часто появлялись в городе и любое наше появление было связано с довольно громкими событиями. Сначала был схвачен Хальк, на следующий день мы явились в Железную башню и стража видела там короля, хотя, по разумению Гленнора, настоящий король в это время находился во дворце… Потом Мораддин и Тотлант повоевали с гвардейцами. Утром возле дома купца Антония нашли труп телохранителя Страбонуса, а, сопоставив историю о побеге и исчезновении Мораддина в квартале Рогаро с этой находкой, можно было понять, что здесь опять поработали мы… Гленнор, обдумав полученные новости, начал искать предполагаемое место убежища «человека, как две капли воды похожего на короля», и его спутников. А где в Тарантии можно найти неприкосновенное для государственных властей укрытие? Верно, в Логиуме!
— Однако Обитель Мудрости довольно большая, — заметил Паллантид. — Множество учебных зданий, домов для вагантов…
— Просто люди Гленнора ненавязчиво расспросили сторожей, — пояснил Конан. — И довольно быстро обнаружили наше временное пристанище. Сначала схватили Робера, припугнули его, устроили засаду… А когда мы со Страбонусом явились в Обитель Мудрости, отдохнуть до полуночи, нас попробовали скрутить. Если бы людей из тайной службы было поменьше, мы отбились бы, но когда на тебя наваливается почти двадцать человек… Меня и Страбонуса мигом отправили во дворец, а Робера — в Железную башню. Я, кстати, вчера распорядился его выпустить и передать от моего имени тысячу сестерциев. Как возмещение за неудобства.
— Воображаю, какая пьянка сейчас в Обители Мудрости… — Хальк поднял голову от пергаментов. — Что ж ты мне не сказал? Я бы сходил, поучаствовал, вспомнил студенческие времена.
— Тебе не нравится мое вино? — с наигранной обидой киммериец воззрился на барона Юсдаля. — Ты предпочитаешь дешевое прокисшее пиво?
— От пива я бы не отказался, — подал голос доселе молчавший Эйвинд. Роскошная тога на его плечах смотрелась скомканной простыней. — И вообще, государь, скажи спасибо Старику. Без него ничего не получилось бы.
Сам того не предполагая, Эйвинд послужил причиной тотчас зародившегося очень длинного яростного спора. Кем все-таки был тот осиянный солнечным светом призрак, благословивший кратким словом Конана на царство и оставивший отметину на его мече? Просперо, например, утверждал, что явился сам Митра; Ринга заявляла, будто всем нам в горячке боя просто померещилось, а Хальк, Эйвинд и Тотлант утверждали — с Высоких Небес снизошел дух прославленного основателя Аквилонии, дабы помочь новому королю, могущему основать династию, способную привести королевство к вершинам, не достигнутым прежде кхарийцами, валузийцами или даже атлантами.
— Конан, — меня взволновали эти противоречивые суждения и я решил выяснить все до конца, — помнишь, человек из солнечного луча поставил отметину на твой клинок? Ты кому-нибудь показывал ее? И вообще, что там изображено?
Варвар поднялся, подошел к стойке для оружия, где на деревянных полочках лежали мечи Паллантида, Просперо, Веллана и его собственный, двумя руками осторожно взялся за ножны и вытянул из них клинок на половину длины.
— Посмотрите сами, — сказал Конан. — По-моему, здесь нарисована какая-то птица…
— Птица в языках пламени! — воскликнул Хальк, бросаясь к киммерийцу и буквально впиваясь взглядом в серовато-синее лезвие меча. — Великие боги! Конан, почему ты мне раньше не сказал, и почему я, дурак, не догадался сразу осмотреть клинок!?
Я тоже подошел к Конану и воззрился на странный символ, глубоко выжженный на металле. Напоминающая орла птица с поднятыми головой и крыльями была коронована пятизубым венцом. Окружали изображение буйные струи огня, одновременно пожиравшие рисунок и испускаемые им. Известный геральдический символ феникса. Только что может означать феникс на мече?
— Символ святого Эпимитриуса! — разорялся Хальк, яростно жестикулируя. — Судя по легендам, на пустом саркофаге преподобного отца Аквилонского королевства тоже был нарисован феникс, возрождающийся из пламени! Этот меч теперь может быть таким же символом страны, как монарший венец или скипетр!
Конан озадаченно внимал.
— «…Сим топором я буду править», — насмешливо фыркнула Ринга, процитировав известный стишок Гая Петрониуса. — Конан, приезжай к нам в Бельверус, тебе подобный значок выгравируют за четверть солида в любой оружейной лавке. Не верю! Святые и боги редко снисходят на грешную твердь.
— Вот и неправда! — Эйвинд обиженно засопел, вмешиваясь в разговор. — Я точно знаю, что приходил Старик, с которым я раззнакомился в подземелье Хозяина! Его голос, да и пришел он по моему зову. Старик еще тогда говорил: «Будет плохо — позови меня!»
— С детьми и блаженными не вступаю в споры принципиально, — прохладно ответила Ринга. — Я реалистка.
— Нет у вас ничего святого, госпожа графиня, — возмутились одновременно Хальк и Эйвинд. Библиотекарь, немного подумав, ошеломленно продолжил:
— Так что же получается? Эпимитриус тоже был пленен Хозяином Небесной горы несчетные годы назад? Или все-таки мы ошибаемся?
— Не знаю, — покачал головой варвар. — В этой истории осталось еще столько тайн, что мы не сумеем разрешить их и через десяток лет. Одни люди говорят, будто гробница Эпимитриуса расположена в одной из пещер Голмайры. Публио недавно в приступе благочестия заявил, что Эпимитриус похоронен едва ли не в подвалах замка… Ну, вы знаете, той старой части, что была возведена еще королем Гвайнардом.
— …Еще есть мнение, что по особому благоволению богов Эпимитриус обрел бессмертие и поныне бродит по Аквилонским дорогам в образе нищего, помогающего бедным, — вставил Хальк и его тотчас дополнил Просперо:
— А в Пуантене я слышал легенду о том, что Эпимитриус был земным воплощением Митры, желавшего установить на земле справедливость…
— Я слышал другое, — проворчал Паллантид, — якобы преподобный отец королевства был великим полководцем и погиб в бою.
На некоторое время установилась тишина. Наконец, Конан широко улыбнулся и сказал:
— Не понимаю, о чем спорим? Явился к нам Эпимитриус или нет — есть ли в том разница? Одно знаю: Эйвинд позвал бога или полубога, для которого любая черная магия приблизительно то же самое, что для нас — лошадиный навоз. Однако на всякий случай я пошлю в главный храм Митры, к жрецу Валамиру, лучшего быка для жертвы и подарю жрецам пять тысяч сестерциев. Если боги не забывают о нас, смертных, то и нам не резон оскорблять богов невниманием.
— Пять тысяч!? — у Ринги глаза на лоб полезли. — Пять? Пять тысяч сестерциев для храмов и разжиревших служек в белых рясах? Ты с ума сошел! Что скажет Публио?
— Канцлер, очевидно, будет ругаться, — подтвердил Конан и очень похоже передразнил старика Публио: — «Но, Ваше величество, казна пуста! Недобор налогов, недоимки с крупных землевладельцев, купцы не оплачивают сборы!..» — варвар махнул рукой и сказал своим обычным голосом: — Есть у меня такое чувство, что без вмешательства богов эта история кончилась бы для всех нас очень плохо. Ринга, не жадничай. Деньги-то мои!
— С возрастом ты стал суеверен, — хмыкнула моя жена и тут же обернулась. В дверь постучали, а затем створка приоткрылась. Показалось, как всегда озабоченное и серьезное круглое лицо Хорсы — дворцового управителя.
— Разрешите, Ваше величество? — Хорса вопросительно посмотрел на Конана. Киммериец кивнул, приглашая его в комнату.
— Ну? — Конан исподлобья воззрился на Хорсу, зная, что тот обычно приносит неприятные новости. — Что случилось на этот раз?
— Государь, — с расстановкой начал Хорса, приняв величественный вид доподлинного управителя, от которого зависит обустроенная жизнь Тарантийского дворца, — изволили прибыть девица Мойа Махатан из Темры, а с нею — Бриан Майлдаф…
— Спокойная жизнь кончилась раз и навсегда, — вздохнул Конан, выслушав это сообщение. — Ну что ж делать, проси! Пускай присоединяются к нашей вечеринке.
Недавно варвар мне, как старому другу, по секрету рассказал о своей поездке в провинцию Темра минувшим летом* [2]. Он гостил в замке губернатора этой отдаленной провинции — Коннахта Мабидана — и ввязался в историю с драконом святого Диармайда О’Дуйна. Имена госпожи Мойи и Майлдафа мне были отчасти знакомы, Конан рассказывал об этих людях. И даже приглашал таковых погостить в Тарантии. Вот они и приехали, судя по всему…
Ринга застыла, оценивающим взглядом пожирая неожиданных визитеров, Хальк улыбнулся, Паллантид и Просперо сохранили на лицах безмятежность, Веллан подмигнул неизвестно кому из-под повязки, а у самого Конана появился в глазах «внутренний блеск», как выражается все тот же Гай Петрониус.
— Здравствуй, мой король, — скромно одетая девушка лет восемнадцати с соломенными волосами и нежной загорелой кожей глубоко поклонилась королю. За ее спиной не то чтобы стоял, а скорее громоздился темно-рыжий детина с простецкой физиономией горца и длинными волосами, заплетенными в две косички, спадавшими на грудь. Одет он был странно — темно-синяя рубаха с вышивкой, а поверх нее длинный клетчатый плед, обернутый вокруг бедер. Одежда слегка напоминала юбку.
— Мойа! — радостно выкрикнул варвар, кидаясь навстречу гостям. — Бриан! Плюньте на церемонии! Мойа, прекрати кланяться! Здравствуйте!
Все остальные участники вечеринки застыли, недоумевая. Судя по лицу Просперо, герцог решал, как следует вести себя с простолюдинами — надменно или дружески? Ринга прошептала что-то насчет «недурного фасона платья».
— Славный сид! — прогудел громила, называемый Брианом Майлдафом, оглядывая комнату. — Уж куда лучше паковых подземелий в которых мы бродили летом! Привет, Конан.
Но король лишь кивнул горцу в клетчатом пледе, приветственно хлопнул его по плечу и все внимание киммерийца было перенесено на застенчиво озирающуюся Мойю.
Вечеринка продолжилась, разве что мы больше не говорили о высоких материях и событиях минувших лун. Вино развязало языки, Бриан Майлдаф моментально нашел общий язык с Эйвиндом и Хальком и громогласно повествовал о хорошей жизни в Темре да своей овечьей ферме. Конан же с интересом посматривал на светловолосую загорелую Мойю, вызывая скрытые насмешки со стороны Ринги.
Я понял, что Эвисанда больше не появится при дворе в высоком титуле «Ночной королевы». Конан очень быстро нашел ей замену.
Как хорошо, что все кончилось. И, что характерно, кончилось благополучно для всех нас.
После вышеописанной дружеской вечеринки прошло еще два дня. Не сказал бы, что мы с Рингой занимались в это время хоть мало-мальски важными делами. Супруга целыми днями пропадала в жилых покоях короля, старательно надзирая за ним самим и герцогом Просперо, а также давала им нужные и ненужные советы; я гулял по Тарантии в компании Халька, Эйвинда и Веллана, а Тотлант с самого утра убегал в главный храм Митры, к жрецу Валамиру. Надо сказать, что спесивый и в обычное время просто раздувавшийся от чувства собственной значимости жрец и волшебник внезапно проникся к обаятельному Тотланту чувством, похожим на симпатию, и беседовал с ним целыми вечерами.
Пока Хальк водил нашу компанию по городу, показывая многообразные достопримечательности аквилонской столицы, я по мере сил наблюдал за горожанами и незаметно вслушивался в уличные разговоры. В лавках, на рынке, в домах знатных дворян, куда нас приглашали в гости, говорили лишь об одном: о невероятных странностях, окружавших события последних дней. Разумеется, история неудавшегося заговора обрастала слухами и домыслами (однажды я услышал историю о том, как государь Конан в одиночку сразил полк гвардейцев, поднявших мятеж), но в целом сочиненная Рингой и Просперо история, в которой от истинной правды осталась лишь одна десятая часть (если не меньше), сработала.
Народ жалел, что не будет победоносной войны, дворяне из военных и вовсе впали в уныние, Публио же пришел в ужас, узнав, что на сборы легионов ополчения затрачены колоссальные деньги из казны. А возмещения от офирских золотых рудников теперь и предвидеться не могло. Старик канцлер, кстати, был одним из немногих людей, которые имели негласное право обсуждать (и осуждать) действия короля и таким образом Публио получил возможность огрести свою долю монаршего гнева. Канцлер явился в кабинет Конана, представил ему рескрипты военного ведомства с отчетом о работе вербовщиков и потребовал объяснений. Мол, Ваше величество, я, конечно, понимаю, что раскрытие заговора — дело святое, но к чему такие расходы? Двести тысяч сестерциев как не бывало! Разорение!
Конан в ответ справедливо заметил, что, если судить по докладам барона Гленнора, следившего не только за внешней безопасностью государства, но и за внутренней, уважаемый канцлер Публио, пользуясь своим положением и занятостью монарха, ежегодно ворует из казны не меньше трехсот тысяч — а ведь это огромная сумма, на которую можно купить с потрохами маленькое государство наподобие Хорайи. Канцлер, разумеется, заявил, что это гнусные измышления клеветников и завистников, но Конан (разговор происходил при мне) снова оскалил в улыбке все свои зубы и ненавязчиво предложил Публио «подарить своему королевству» недостающую сумму. И при этом дал понять, что господин канцлер в случае несогласия вполне может потерять государственную цепь и благорасположение короля.
На следующий день глава дворцовой канцелярии Тарквиний прислал монарху бумагу от дома герцогов Форсеза, где указывалось, что «зная бедственное положение государственной казны, обусловленное действиями злодеев-изменников, Его светлость Публио, герцог Форсеза, вносит свой скромный вклад золотом и драгоценностями в дело поддержания престижа страны и монархии». Скромный вклад составлял двести пять тысяч. Дополнительные пять тысяч, видимо, были предназначены лично королю на мелкие расходы. Король понял намек и сразу подарил девице Мойе Махатан несколько новых платьев и драгоценностей из жемчуга. Все остались довольны, кроме Публио, но я-то знал, что железный канцлер владеет состоянием не меньше четырех миллионов (!!!) и при желании может скупить половину Аквилонии. Такими деньгами, по моему мнению, располагали только офирские вельможи, владевшие рудниками, да придворные туранского императора, славящегося своим богатством.
Кстати, о Мойе из Темры и ее сопровождающем, Бриане.
Уж не знаю, насколько Конан был привязан к этим людям, но на сей раз его симпатии перешли все границы. Мойа Махатан (простолюдинка!) получила пять комнат, ранее принадлежавших запершейся в загородном доме и смертно обиженной на весь мир Эвисанде. Бриан Майлдаф, этот варвар из варваров, разгуливал по дворцу, будто хозяин, одновременно шокируя и развлекая дворян. Как-то вечером он без приглашения заявился в нашу с Рингой комнату, притащив с собой бочонок темрийского пива, и заявил, что хочет поближе раззнакомится со столь близкими королю Конану друзьями. Рингу восхитил наряд Майлдафа, состоявший из рубахи, прямой юбки до колен и пледа, покрывавшего костюм сверху. Оказывается, эта штуковина называлась «фейл-брейкен» и горцы из Темры носили одежду такого фасона уже не меньше двух тысяч лет.
Потом рыжий Майлдаф услышал неосторожные слова моей жены о летописце именем Хальк, который собирает любые сведения о народах, населяющих Аквилонию и вообще обо всем интересном. Бриан, разумеется, раззнакомился с Хальком еще на устроенной Конаном вечеринке, но никак не мог предположить, что просвещенного дворянина могут интересовать обычаи столь отдаленных пределов, каковым, без сомнения, является Темра. Майлдаф, поддернув свои клетчатые черно-красные одеяния, щедро оделил меня и Рингу пивом, заставил выпить и провозгласил громогласно:
— Господин граф, госпожа графиня, отведите меня в комнаты месьора Халька! Прямо счас! Иначе я заблужусь в этом сиде, ошибочно именуемом дворцом!
Ринга отговорилась усталостью и крепостью пива, вызвавшего головокружение, а я, вздохнув — делать нечего — вызвался отвести добродушного, но несколько развязного горца на третий этаж, в библиотеку. По дороге Майлдаф трубно возвещал о своем присутствии — казалось, люстры тряслись — это он мне рассказывал о своей ферме в триста овец и торговле шерстью, которую «ты представь, любезный граф, даже шемиты и кофийцы покупают, причем незадешево!»
Вот, наконец, и дверь библиотеки. Не постучав, мы вошли, а я тихонько предупредил Бриана, что в этом помещении разговаривать громко нехорошо — мол, хранятся здесь рукописи древних мудрецов и не стоит тревожить их покой. Горец заткнулся.
Слегка повытертые, но все еще толстые ковры заглушили наши шаги. Я свернул направо, в комнату летописца, и увидел Халька с Эйвиндом, сидевших к нам спинами. Жестом я дал знать Бриану, что нужно остановиться и ненадолго замереть.
— Эйв, слушай! По-моему, получилось неплохо! — восклицал Хальк. Библиотекарь взял со стола только что исписанный лист пергамента и с выражением процитировал:
— «Конан прыгнул навстречу и, размахнувшись, нанес сильнейший удар. Длинное лезвие, со свистом описав в воздухе дугу, опустилось на шлем боссонца. И шлем, и клинок не выдержали и с треском лопнули, а Громал мертвым повалился на пол. Конан отскочил, сжимая в руке сломанный меч…»
— По-моему, все было по-другому, — проворчал Эйвинд, отрицательно качая головой. — Слишком у тебя красиво расписано. В жизни-то все не так…
— Конечно! — взмахнув руками, сказал Хальк. — Но на том ведь и строится честь Гая Петрониуса! Сочинение должно нравиться тем, кто его читает, а правда это или нет — неважно.
— Гхм, — кашлянул я.
Хальк резко обернулся, а в его глазах появилось выражение, какого я прежде никогда не видел — испуг.
— Э-э… — выдавил из себя библиотекарь, а Эйвинд встал и по своему обыкновению поклонился. — А-а… Здравствуй, Мораддин. Приветствую тебя, господин Бриан… С чем пожаловали?
Я скроил наивозможно ехидную физиономию, куртуазно раскланялся, уже понимая, в чем дело, и без обиняков заявил:
— Рад приветствовать Гая Петрониуса. Новый трактат о похождениях Конана сочиняем? А если я донесу королю, то что будет?
Хальк понял, что проиграл и его величайший секрет раскрыт. Он напустил на лицо угрюмство, исподлобья глянул на меня и ответил:
— Плохо будет. Не видать мне больше должности летописца. Мало того, что из дворца выгонят, так еще и по морде надают… Мораддин, ради Митры, молчи! Ты же хороший человек, и сочинения Петрониуса тебе вроде бы нравились…
— А в чем дело-то? — Майлдаф посмотрел на меня зелеными непонимающими глазами. — Какой такой Петрониус?
Я мог бы объяснить это горцу, да не особо хотел. Просто я не разболтаю Конану подноготную этой мистификации, а простодушный Бриан, даже если и пообещает молчать, рано или поздно ляпнет.
Я уже много раз упоминал, что Гай Петрониус, писания которого стояли наравне с повестями Стефана, Короля Историй, по общепринятому мнению, был пожилым тарантийцем, у которого на старости лет прорезался дар сочинителя. Списки рукописей Петрониуса доходили до Немедии и даже до Турана, там многократно копировались, и дети благородных семей, а также вполне взрослые и солидные дворяне, а с ними и купцы, и простые обыватели с увлечением зачитывались волшебными сказками аквилонца. Причем последние два года (я так полагаю, со времени, когда Конан появился в Аквилонии и при дворе Нумедидеса) Петрониус сочинял не слишком истинные истории о прежних похождениях варвара и даже меня самого. Полагаю, Хальк в последнее время наслушался от варвара рассказов о его приключениях и представлял их в собственном изложении. А чтобы на него не пало и тени подозрения, подписывал рукописи именем «Гай Петрониус»…
Конан, между прочим, был изрядно зол на этого сочинителя, придумывавшего про него насквозь неправдоподобные байки, и, если бы узнал, что указанный литератор живет у него во дворце и ест его хлеб, выставил бы Халька без зазрения. Именно поэтому я сейчас чинно раскланялся с библиотекарем, незаметно подмигнул ему, давая понять, что начинается новая игра, и, повернувшись к Майлдафу, сказал:
— Бриан, они просто читают истории одного сочинителя по имени Петрониус. В Тарантии принято читать вслух многоразличные летописи и манускрипты.
— Понятно, — кивнул горец. — Вот и хорошо. Я господину Хальку могу прочитать целый сонм темрийских баллад, которые он может записать если нужно.
Юсдаль просиял. Он уяснил, что я не собираюсь выдавать его тайну королю, Майлдаф, мало знакомый с жизнью столицы, ничего не понял, а Эйвинд, в последнее время ставший едва ли не доверенным лицом ученого книжника, и подавно промолчит.
Я уже совсем было собирался попрощаться и пойти отдыхать, оставив Эйвинда, Халька и Бриана наедине, как вдруг послышались несколько ударов кулаком в дверь и в проеме возник незнакомый мне гвардеец в форме Черных Драконов.
— Господин граф, — военный кивнул мне так, словно мы знали друг друга много лет, и сразу же перевел взгляд на Халька: — Барон Юсдаль, месьор Эйвинд, Его величество просит вас немедленно спуститься к Малой приемной. Прибыл гонец из Гандерланда. Странные новости, господа…
— Опять, — шумно выдохнул Хальк, однако мигом поднялся и потянул за рукав асира. — Эйв, пошли. Мораддин, Бриан, вы идете?
— Граф Эрде также приглашен, — невозмутимо заметил гвардеец.
Мы выбрались в коридор и быстро зашагали к лестнице. Я пытался сообразить, что же такого еще могло случиться? Если бы новость касалась только внутренних дел королевства, относящихся лишь к ведомству государственных властей, никто не стал бы звать библиотекаря, да и меня тоже. Однако на сей раз приглашение исходило лично от короля и за нами был послан не обычный лакей, а подчиняющийся Паллантиду лейтенант.
Хальк, а за ним и все мы, резво сбежали по лестнице, миновали коридор дворцовой канцелярии и всей гурьбой вломились в Малую королевскую приемную, где Конан обычно встречался один на один с посланниками других государств или гонцами.
За столом сидели трое. Ринга, герцог Просперо и, конечно же, сам Конан. Вид у короля был озадаченный. Посреди комнаты стоял человек, обликом и одеждой смахивавший на младшего сына захолустного гандерландского барона — волосы светлые и длинные, покрытое пылью лицо, дорожная кожаная куртка и заляпанные глиной сапоги. Однако на груди красовался гербовый знак с вепрем. Конечно же, символ баронства Линген — не зря я так долго сидел над геральдическими уложениями Аквилонии!
— Антилий? — изумился Хальк, едва завидев прибывшего во дворце молодого человека и сразу же повернулся к мрачноватому Конану: — Государь, это же племянник барона Омсы из Лингена! Помнишь, того самого дворянина, который привез Энунда в столицу?
— Знаю, — отмахнулся король. Неожиданно поднял голову грифон, лежавший у ног Конана. — Выслушай, что он скажет. Мне это не нравится. Антилий, повтори свое известие.
Гандер оглянулся на Халька, дружески кивнул ему и четко, с расстановкой произнес:
— Господин барон, мой дядя, Омса из Лингена, просил сообщить королю Аквилонии и его придворным, что три дня назад волшебная стена вокруг Ямурлака полностью восстановилась. Ни один человек теперь не может проникнуть в пределы Забытых земель…