Бост Пьер. Господин Ладмираль скоро умрет

   Уже совсем проснувшись, господин Ладмираль разглядывал дочь добрыми и восхищенными глазами, со счастливой, будто прилипшей к лицу улыбкой из-под бороды. Как на японских масках. Он был действительно счастлив. Однако слегка нахмурился, увидев выходивших из дома обеспокоенных и еще не проснувшихся окончательно Гонзага и его жену.
   - Скажите на милость, - произнес господин Ладмираль. - И вы тут как тут?
   Словно они неожиданно, чуть ли не как чужаки, вторглись в семейный круг. Гонзаг почувствовал эту ноту и ощутил легкое раздражение. Тем более что никак не мог застегнуть воротничок.
   - Я просил Ирен не будить тебя, - произнес он.
   - Я не спал, - живо откликнулся господин Ладмираль.
   - Пусть так, - как всегда, согласился Гонзаг. - Но тебе бы не мешало спокойно отдохнуть. А вы что тут делаете? - крикнул он сыновьям. - Зачем надоедаете дедушке?
   - Оставь их в покое, - сказала Ирен. - Вечно тебе кажется, будто все друг другу надоедают. Постой-ка... - И, подойдя к брату, она помогла ему застегнуть воротничок, понимая, что самому ему не справиться. - И тебе не стыдно сковывать шею этим орудием пытки? Даже папа на такое не решился бы, а он... Она повернулась к Мари-Терез. - Не иначе как вы заставляете мужа надевать сей пояс целомудрия? Вот черт, я сломала ноготь! Смотри, твои мальчишки помирают со смеху. Насколько я понимаю, они скоро начнут носить кальсоны. Может быть, я вторгаюсь в интимные подробности вашей жизни, но держу пари, что ты тоже носишь кальсоны. Не так ли, Мари-Терез? Он носит кальсоны? Вам, кстати, известно, что я открыла магазин? Да, конечно, вам известно. Я приглашала вас на открытие, но вы не пришли, и напрасно. Мой племянник Эмиль сейчас принесет мне что-нибудь выпить, да поживее, я жду! А потом мы пойдем на прогулку с дедушкой. Здесь можно испечься от жары.. Папа, ты напрасно спишь на солнце после обеда. Вам нужно было предупредить его, что это вредно. Эти двое хотят тебя прикончить, - сказала она, повернувшись к отцу, - я давно об этом догадалась.
   Гонзаг терпеть не мог таких шуток.
   - Перестань, прошу тебя! - сказал он чуть громче обычного.
   Пораженный этим своего рода призывом к порядку, лишь придававшим, к слову сказать, вес речам Ирен, господин Ладмираль почему-то решил, что о его смерти заговорил сын. Он бросил на него недовольный взгляд и сразу почувствовал усталость. "Вечно этот парень говорит о неприятных вещах", - подумал он. И не без труда поднялся с кресла. Гонзаг ринулся к нему, чтобы помочь.
   - Оставь! Оставь! Я еще могу сам двигаться, - сказал с некоторым неудовольствием отец.
   И оперся о руку Ирен. Она вроде бы не сдвинулась с места, но все равно оказалась рядом с отцом в нужную минуту. Мари-Терез наблюдала эту сцену без какой бы то ни было обиды, ибо была необидчива, и без всякой иронии, ибо ирония не была ей свойственна. "Занятно, - думала она, - что он даже не замечает, как сильно его дочь накрашена. Смотрит на нее, дотрагивается, ощущает запах косметики - и не замечает".
   Все направились к дому. В сопровождении брата Эмиль шел им навстречу с бокалом красного вина, налитого Мерседес, которой были известны вкусы дочери хозяина. Ирен залпом осушила бокал.
   - У тебя скверное вино. Это новое?
   - Оно у папы уже три месяца, - уточнил Гонзаг.
   - Выходит, - сказала спокойно Ирен, прекрасно понявшая намек, - меня тут не было три месяца.
   - По меньшей мере! - заметил, улыбаясь, тоном легкого упрека господин Ладмираль
   Ирен повернулась к брату.
   - Вечно он ябедничает! Теперь по твоей вине мэтр устроит мне сцену.
   Дети не верили своим ушам, слыша, как разговаривают с их отцом, и ликовали. Гонзаг, как всегда, был шокирован бесцеремонностью сестры, которой отец все прощает. Взять хотя бы историю с магазином! А отец, кажется, находит все это в порядке вещей. Он, для которого торговля всегда была недостойным занятием!
   - Кажется, ты открыла бутик? - переменил он тему.
   По его мнению, само слово было бранным.
   - Продаешь безделушки и тряпки? - добавил он слегка язвительно.
   Ирен подхватила:
   - Безделушки и тряпки, всякие пустячки, игрушки, мелочевку, кружева и побрякушки . "Еще не хватало, - думала она чуть раздраженно, - чтобы он начал иронизировать..." - Тебе непременно надо выбраться посмотреть, - сказала Ирен отцу. - Раскупают замечательно. Это и помешало мне приехать раньше. Ты не очень скучал? Кстати, как ты себя чувствуешь? Я уже спрашивала тебя, но ты не ответил. У тебя бывают гости?
   - Не так уж много. Чувствую я себя неплохо, но...
   - Я нахожу, - сказала Ирен брату, - что папа потрясающе переносит одиночество.
   - Мы приезжали почти каждую неделю, - ответил Гонзаг.
   - Но пропустили прошлое воскресенье, - напомнил господин Ладмираль. Представляю себе, - обратился он к дочери, - как ты занята.
   На самом деле господин Ладмираль не имел ни малейшего представления о хлопотах, связанных с открытием магазина, да ему это было и ни к чему, он бы все равно ничего не понял.
   - Пойдем, взглянешь на мою новую работу, - сказал он Ирен, когда семейство вошло в дом. - Тебе, разумеется, не понравится. Но все равно. Тем более что в конечном счете, надеюсь, ты не права.
   - Ничего подобного! В вопросах живописи я всегда права!
   Ирен терпеть не могла живопись отца и не скрывала этого. Господин Ладмираль даже стал подумывать, что в суждениях дочери, возможно, и есть доля истины. Но не хотел этому верить. Ему тяжело было выслушивать ее нелицеприятные высказывания о своих картинах. Всякий раз он испытывал болезненное разочарование.
   Вот и сейчас реакция Ирен его огорчила.
   - Снова уголок мастерской? - вопросила Ирен. - С ума сойти, сколько уголков в твоем ателье. Тебе надо было бы построить многоугольную, тысячеугольную и т.п.-угольную мастерскую...
   И она уселась на диван, где красовалась большая шелковая желтая шаль.
   - Осторожно! Это натура! - вскрикнул Гонзаг. Господин Ладмираль нашел, что у сына слишком резкий тон, и сразу перестал сердиться на Ирен за ее бесцеремонность.
   - Где ты раскопал эту желтую шаль? - спросила Ирен.
   - На чердаке. Совершенно случайно. Под руку попались две картонные коробки, набитые старинными тканями. Там есть очень красивые вещи. Они валялись там со дня моего переезда, я о них совершенно позабыл.
   - Ой, мне ужасно хочется посмотреть! - воскликнула Ирен.
   И она не долго думая утащила отца на чердак, где спустя пять минут уже рылась в картонках, набитых яркими тканями, выгружала содержимое чемоданов. С удивительной ловкостью и быстротой она расстилала на полу шали, разматывала ленты, примеривала платья, разбирала многоцветные тряпки. Сидя на старом, обитом гвоздями сундуке, господин Ладмираль растерянно и восхищенно наблюдал за происходящим. О Гонзаге и его жене больше не было и речи. Охваченная эйфорией первооткрывателя, всецело поглощенная находками, которые она одну за другой со сноровкою коробейника извлекала из переполненных ящиков и картонок, Ирен и думать забыла о брате.
   - А это что? А это? Ты никогда мне не говорил... Но я догадывалась, что они есть, я хотела с тобой поговорить, я была уверена, что в старых чемоданах полно вещей. Помнится, я их прежде видела. Но тогда они меня не интересовали... Ты, конечно, мне все отдашь? Разумеется, отдашь... Я правильно сделала, что приехала! Подумать только, что было бы, если бы Маринетта не сломала ногу... Кстати, я что-нибудь сотворю для нее из этой старой кофты. Она обожает зеленое. И совершенно напрасно. Это вбил ей в голову один знакомый тип. Может, он дальтоник? Или дальтонист? Как правильно сказать?
   Ирен обычно прекращала трещать лишь вечером, перед отходом ко сну. Но утром, едва открыв глаза, все начиналось сначала и продолжалось весь день. Это была очень красивая, рослая и решительная девушка, смуглая, с почти черными глазами - такими яркими и живыми, что даже в минуту покоя казалось, что их владелица вот-вот сорвется с места и куда-нибудь побежит. Когда ей было восемнадцать-двадцать лет, господину Ладмиралю стоило немалого труда привыкнуть к ее манерам. Она сильно красилась, выезжала одна, возвращалась поздно и не выказывала ни малейших признаков скромности и стыдливости, которые господин Ладмираль привык почитать со времен своей молодости. Господин Ладмираль страдал от этого. В конце концов он смирился, что стоило ему больших усилий, которые Ирен не оценила в должной мере. Дети, которым бывает так непросто принять то, что их шокирует в родителях, не понимают, что родителям в таких случаях приходится еще труднее. Ирен была полной противоположностью своей матери, сдержаннейшей из женщин, и такой контраст часто приводил господина Ладмираля в замешательство. Но после смерти жены это невольное противостояние прекратилось. У него осталась одна Ирен. Она заняла освободившееся место, а ее отец так и не осознал, какого отречения от самого себя и от своих воззрений эта замена от него потребовала. То же самое происходит с безутешными вдовцами, которые вдруг женятся неожиданно для всех. Господин Ладмираль так и не понял, что в результате этого своего рода инцеста он бессознательно сделал свою красивую, полную жизни дочь орудием мести женщине, никогда не отличавшейся блеском и рано утратившей красоту.
   В свое время Ирен стало ясно, что если она будет продолжать жить вместе с отцом, то станет его рабой. И она решила уйти из дома. Сделать это было непросто. Тогда они жили в Париже. Но Ирен хотелось быть свободной и одной. Причем не столько свободной, сколько одной. Эти два слова наилучшим образом позволяют понять девушек, решившихся уйти из семьи.
   Господин Ладмираль принял разлуку мужественно, однако не мог до конца скрыть свое разочарование. Потеря дочери означала для него второе вдовство. Сначала он воспротивился решению Ирен, потом стал колебаться, но в конце концов с горечью и сожалением смирился. В тот же день Ирен переехала на новую квартиру, отказавшись от дальнейшего обсуждения этой темы. Их разлука выглядела почти разрывом. Господин Ладмираль и его дочь расстались весьма недовольные друг другом, что, как ни странно, поначалу облегчило дело, а потом, спустя совсем немного времени, способствовало возобновлению отношений. Господин Ладмираль не мог обходиться без дочери. Если он хотел ее сохранить, ему, по крайней мере, не следовало жаловаться. Господину Ладмиралю хватило на это мудрости, и он оказался вознагражден. Ирен осталась для него преданной и по-своему любящей дочерью. Когда она уехала, господин Ладмираль, к счастью для него, не сокрушался по поводу неблагодарности детей или, во всяком случае, никогда не говорил об этом. Он начал размышлять на сей счет позднее, когда дочь стала реже навещать его, и особенно когда ему случалось касаться этой темы в разговорах с Гонзагом, который, будучи заботливым сыном, часто приезжал проведать отца даже в будни после работы. Когда Гонзаг покидал его, господин Ладмираль не очень грустил по этому поводу. Но невольно вспоминал, что Ирен давно не наведывалась к нему. В его прощании с Гонзагом всегда сквозило легкое сожаление оттого, что вместо него не приехала Ирен. Гонзаг это чувствовал и, бывало, спускаясь по лестнице в расстроенных чувствах, не раз оступался, словно выставленный за порог влюбленный.
   Ирен и сейчас жила одна. Прежние недоразумения были забыты. Ирен жила одна, и у нее было занятие, с которым господин Ладмираль смирился, как и со всем остальным. Хотя Гонзаг не столько из желания поддеть сестру, сколько из педантизма, имел обыкновение подчеркнуть, что у нее не одна профессия, а все тридцать шесть. Цифра была завышенная, но ироническая интонация оправданна. Ирен успела поработать в мастерской декоратора, она конструировала модные туалеты, продавала негритянские статуэтки, была секретарем коллекционера и делала еще многое другое. Не отличаясь скромностью, она то и дело намекала на рестораны, праздники, загородные уик-энды и прочие свидетельства своего преуспеяния, что немного раздражало Гонзага, особенно когда это делалось в присутствии его жены. К тому же Ирен уже купила новую машину.
   - А у меня, - шутя, но с намеком говорил Гонзаг, - машины нет, зато есть дети.
   - Ты бы еще больше разозлился, будь у меня дети, - отрезала Ирен, закрывая тему.
   Ибо разговор подбирался к весьма щекотливому вопросу. Был ли у нее любовник? Господин Ладмираль никогда не спрашивал об этом даже себя. И намеревался поступать так и впредь. Хотя имелись все основания считать, что у Ирен есть любовник: на это указывали ее независимость, красота, привычки, а также окружение. К счастью, у каждого мужчины есть одно могущественное средство защиты от печальной очевидности - фигура умолчания: "Я не хочу этого знать". Если бы господин Ладмираль не сомневался в том, что у дочери есть любовник, он был бы очень несчастен, испытывал бы стыд, горечь и страх. Он принадлежал к той породе мужчин (хотя все мужчины таковы), которые придают большое значение сохранению целомудрия девушками из круга их семьи, родных и друзей. Утаив от отца свою первую связь, Ирен проявила столько же благоразумия, сколько сам господин Ладмираль, предпочитавший закрыть на это глаза. К чему было вытаскивать на свет то, что лучше скрыть? Гонзаг тоже кое о чем догадывался, но не хотел, чтобы отец огорчался, и лишь изредка позволял себе нечто вроде намека, желая прощупать обстановку и в случае необходимости успокоить господина Ладмираля.
   - Мы так редко видим Ирен, - говорил он. - Я знаю, что она серьезная девушка, но все равно мне очень жаль, что она совсем одна.
   - В самом деле? - спрашивал слегка обеспокоенно, ожидая продолжения, господин Ладмираль.
   - О! Я прекрасно понимаю, что она не то чтобы одна...
   - Что ты имеешь в виду? - настороженно откликался отец. Ему было понятно, на что намекает сын, но он ненавидел такую форму дознания, увлекавшую его в область недозволенного, и тем не менее всегда хватал наживку.
   - Ничего... Ничего особенного... Я просто хотел сказать, что вокруг нее всегда масса народа... Мне даже кажется, что моя дорогая сестра пользуется большим успехом...
   - Да, - подхватывал внезапно успокоенный и излучающий счастье при мысли об успехах дочери господин Ладмираль, - да, мне кажется, что ее очень любят. И как ты только что заметил, она не из тех девушек, которые делают глупости.
   - Надеюсь, - отвечал уклончиво Гонзаг, но его отец не желал этого замечать.
   И они больше не углублялись в частную жизнь Ирен. Господин Ладмираль думал: " Этот славный Гонзаг на что-то намекает. Подозревает ли он что-то? Хочет ли меня о чем-то спросить? К чему кружить вокруг да около, если ни мне, ни ему ничего не известно? И вообще, я знаю Ирен. Если бы у нее кто-то был... Если для подозрений Гонзага есть основания, то она, со своей обычной прямотой, все бы мне рассказала " . Он хорошо знал, что это не так. Даже не имея доказательств, в глубине души он был убежден, что у Ирен есть любовник, и что она никогда ему ничего не скажет, а он сам ее не спросит, и что лучше всего все оставить так, как есть.
   Со своей стороны, Гонзаг после подобных разговоров приходил к заключению, что отец слеп, но что, может быть, это и к лучшему. Однако ему никак не удавалось сдержаться, и всякий раз он возвращался все к той же теме и к бесполезным намекам. Это было сильнее его. Допустим, что у Ирен есть любовник. Гонзаг вовсе не собирается стеснять ее свободу, выступая в роли старшего брата - блюстителя нравственности. Однако, коли у сестры есть любовник, ему бы хотелось, чтобы она хоть немного страдала, чувствуя осуждение отца, или испытывала бы, по крайней мере, угрызения совести из-за того, что огорчила его. Гонзаг был похож на тех честных, преданных семье добропорядочных людей, для которых исполнение долга является наивысшей добродетелью. Они не осуждают тех, кто сумел разорвать цепи и вырваться на свободу. Но считают, что негоже беглецам наслаждаться безоблачным счастьем. Это было бы уж слишком. За свободу надо платить.
   Между тем, вне всяких сомнений, Ирен была счастлива, особенно в данный момент, на чердаке, среди вороха разноцветного тряпья. Мобилизовав Мерседес, она с ее помощью набила бесценными вещами три картонные коробки, не забыв при этом сделать несколько подарков верной служанке. Мерседес ничуть не нуждалась ни в старых бальных туфлях, ни в муфте из фальшивого, пожелтевшего от времени, как усы курильщика, горностая, но казалось, она никогда не испытывала большего удовольствия. Ничто не трогает прислугу так, как подарок. Он являет собой нечто вроде знака равенства, компенсирует и стирает разницу в положении.
   Упакованные вещи Ирен и Мерседес снесли в машину. Ирен буквально прыгала от радости. Она попыталась объяснить брату и Мари-Терез, как собирается использовать это старье. Гонзаг сделал вид, что ему не требуется объяснений.
   - Коли все эти тряпки в моде, - сказал он, разводя руками, - тем лучше. Папа отдает их тебе, ну и прекрасно. Здесь все принадлежит ему. И он волен распоряжаться всем по своему усмотрению.
   Почувствовав в словах брата намек на раздел имущества и на права наследников, Ирен была уязвлена. И ответила, явно обиженная и огорченная тем, что не подумала об этой стороне дела:
   - Я никого не обкрадываю. За все, что взяла, я заплачу.
   Гонзаг был сражен. С Ирен невозможно спорить, у нее всегда находились неопровержимые доводы. Да и вообще, способен ли он, не очень удачливый, скромный, обремененный семьей и не слишком-то напористый человек, противостоять ей, если зайдет речь о деньгах? Он представил себе, как после смерти господина Ладмираля Ирен завладеет домом, картинами, мебелью, стоившими миллионы, оставив его без всего, голого и босого, вопреки всякой справедливости. В нем поднялось чувство враждебности по отношению к сестре. А что, если она думает лишь о том, чтобы захватить собственность отца после его смерти? А их добрый отец так ни о чем и не догадывается...
   Господин Ладмираль действительно ни о чем таком не беспокоился. Предложение Ирен оплатить вещи не показалось ему ни оскорбительным, ни неприличным. Лишь слегка нелепым. Ему самому никогда бы не пришла в голову мысль продать собственной дочери несколько коробок тряпья, и он, смеясь, отказался взять деньги. Тем не менее господин Ладмираль был тронут тем, что Ирен об этом подумала. Кроме того, он не без удовольствия рассудил, что этим самым она заткнула рот Гонзагу, который вечно был не доволен.
   - Ты с ума сошла, - сказал он примиряюще. - Гонзаг пошутил.
   - Не думаю, - ответила Ирен. - Эдуар редко шутит и уж, во всяком случае, не тогда, когда дело касается семейных отношений и денег. Поэтому будет лучше, если я заплачу за то, что взяла. Находить в домах никому, кроме меня, не нужные вещи - это и есть моя профессия. На днях вблизи Дрё я купила у крестьян свадебный венок под колпаком, просто чудо.
   - И тебе продали этот венок?
   - Это оказалось не легким делом. И не из-за каких-то воспоминаний. Они даже не знали, чей он. Просто не хотели продавать, считая, что мне от него никакой пользы. Пришлось предложить им до смешного низкую сумму, иначе у меня ничего бы не вышло. Вот тебе и нормандские крестьяне!..
   - Дрё находится не в Нормандии, - сухо заметил Гонзаг.
   - Дрё? - воскликнула Ирен. - Не смеши меня.
   - Вынужден тебя огорчить, - сказал Гонзаг, словно цитируя географический атлас. - Дрё по-прежнему расположен в Иль-де-Франс. Не бог весть какой городок, но это так.
   Признав свое поражение, Ирен повернулась к отцу.
   - Сколько ты хочешь за свои старые тряпки?
   - Забудем об этом, - ответил господин Ладмираль, чувствовавший себя неловко.
   Полная решимости не отступать, Ирен набросилась на брата:
   - Тогда скажи ты! Раз ты первый заговорил о деньгах, назови сумму.
   - Я? - возмущенно спросил Эдуар.
   Но тут в спор решительно вмешалась его жена.
   - Тут вы не правы, - заявила Мари-Терез.
   Она буквально кипела от негодования. Слишком очевидна была несправедливость, проявленная по отношению к ее мужу. Эта Ирен считает, что ей все дозволено. К тому же в денежных делах Мари-Терез не считала себя глупее других, так что нечего ей голову дурить.
   - Если кто-то и заговорил о деньгах... - сказала она, все еще пылая гневом.
   Перед лицом столь неожиданно возникшего подкрепления Ирен отступила, явно не готовая и не желавшая затевать спор со свояченицей. Все были ей благодарны как за это отступление, так и за последующий примирительный тон.
   - Вы правы, - сказала она. - Не станем спорить. К тому же в этих делах я кое-что смыслю. Папа, я тебя обокрала на тысячу франков. Держи!
   И вынула из сумочки небольшую пачку тысячефранковых билетов, скрепленных золотистой скрепкой. Господин Ладмираль, невероятно смущенный, отказался от денег.
   - Что происходит? Не думаешь ли ты, что я стану продавать что бы то ни было собственным детям?
   Он сам не понимал, на кого сердится - на Гонзага или на Ирен. И был в замешательстве. К тому же тысячефранковая купюра выглядела соблазнительно. Ирен часто делала ему маленькие, а иногда и крупные подарки. Случалось, деньгами, замаскированными под подарки, - она-де не знала, что ему подарить. Нередко она покупала ему вещи, называя при этом заниженную цену. Ирен была само благородство. А вот Гонзаг... но тут не его вина. Он небогат, тогда как Ирен зарабатывала своими таинственными занятиями, по ее собственному признанию, сколько хотела. Ее бутик...
   - Да ладно тебе! - говорила Ирен, держа купюру кончиками пальцев. - Не станем же мы торговаться - дочь с отцом? Может, хочешь больше?
   - О, - запротестовал господин Ладмираль. И, чтобы покончить с этой некрасивой, по его мнению, историей, взял деньги.
   - Надеюсь, тебе понятно, что я делаю это, исключительно чтобы доставить тебе удовольствие? - произнес он с добродушной иронией.
   - Считай, что ты мне его доставил, - мило ответила Ирен.
   Господин Ладмираль подумал, что хорошо было бы употребить эти деньги на подарки детям Гонзага, но смутно понимал, что ничего подобного не сделает. Гонзаг и его жена в некотором смущении следили, как тысячефранковый билет скользнул из рук в руки. Что ж, деньгами тоже можно жонглировать. В общем, каждому свое: Главное, отец доволен. У него было достаточно средств, чтобы жить на широкую ногу, но старики любят деньги куда больше, чем может казаться.
   Мерседес пришла сказать, что чай подан. Все вернулись в беседку. Ирен не любила чай. Она так усердно пила сок из привезенных ею грейпфрутов, что от него почти ничего не осталось. Мари-Терез тоже не любила чай, но вовремя не решилась в этом признаться. Теперь она не без некоторого замешательства и зависти наблюдала за Ирен, смело заявлявшей о своих предпочтениях. По правде говоря, Мари-Терез не любила и грейпфрутовый сок. Она бы выпила кофе с молоком. Но сейчас поздно об этом думать. Дети тянут малиновый сироп через соломинку. Лучшие моменты в гостях у деда. Эмиль, правда, немного бледен, у него урчит в животе. Просто глупо давать детям столько пить. Когда они сядут в поезд, тошнить будет не только Мирей.
   - Хочешь прокатиться на машине, мой добренький старенький папочка? спросила, закурив сигарету, Ирен.
   Господину Ладмиралю не очень-то хотелось трогаться с места. Но если он отправится на прогулку с дочерью, то ему удастся побыть с ней наедине, немного поговорить, ощутить ее ненадолго рядом с собой. Машина слишком мала, чтобы увезти всех. Разве что взять с собой детей, они не помешают им .
   - С удовольствием, - сказал господин Ладмираль, не без труда встав с места. - Если ты не против, поедем до Гулетского моста. Там очаровательный дом на берегу озера.
   - Имей в виду, что тамошняя усадьба с ее отражением в воде больше не продается, - сказала Ирен. - Но все равно это чудесное место. Вы поедете с нами?
   Она обернулась к Гонзагу и его жене. Нет, им не хочется ехать. Совсем не хочется - ни тому, ни другому. Они отказались, найдя подходящий предлог. Господин Ладмираль и Ирен были им за это благодарны. Обстановка стала снова сердечной.
   - Не возвращайтесь слишком поздно, - сказал Гонзаг, - мы уезжаем поездом восемнадцать пятьдесят шесть.
   - Вы не останетесь на ужин? - спросил господин Ладмираль тоном ребенка, огорченного тем, что его бросают родители.
   - Боюсь, что нет, - ответил Гонзаг. - Мы и так приедем в Париж слишком поздно, а у Эмиля завтра утром сочинение по истории.
   - Ну и что? - сказал господин Ладмираль. - Останьтесь, а Ирен вас отвезет на машине.
   - Охотно, - откликнулась Ирен. - Если вы потеснитесь. Но я должна быть в Париже к ужину.
   - Ты тоже? - Господин Ладмираль был очень расстроен.
   - Мне нужно вернуться во что бы то ни стало, - ответила Ирен.
   Она повернулсь в сторону Гонзага и его жены:
   - Вас это устраивает?
   Мальчики затаили дыхание, обомлев от радости, что поедут с Ирен на машине. Они не отрывали глаз от взрослых. Гонзаг и его жена обменялись вопросительными взглядами.
   - Ну уж нет, - запротестовал господин Ладмираль, - вы не бросите меня одного!
   Гонзаг услышал в голосе отца тревогу, почти страх, как бывало всякий раз при прощании. И даже когда просто заговаривали об отъезде.
   - Вообще-то, - сказал он, - мы можем поужинать тут и выехать поездом двадцать один тринадцать...
   Ничего не поделаешь. Вернемся поездом, Мирей будет тошнить, дети поздно лягут спать. Но какое это имеет значение по сравнению с огорчением старика, который боится остаться один?
   Мари-Терез все поняла и ласково улыбнулась господину Ладмиралю, который задал себе вопрос: не остается ли его невестка лишь из чувства долга? Дети чуть не заплакали. Все пропало, им не придется возвращаться на машине. Еще хорошо, что Ирен предложила им поехать на прогулку с дедушкой. И они помчались к дому.