Боумен Салли. Дестини

   – Элен, скажи, что ты довольна. Я хотел, чтобы ты порадовалась. Хотел провести с тобой вечер именно здесь, разве не ясно? Чтобы мы хоть раз поужинали вдвоем, за моим столом, в моем доме. Девочка моя. Моя прекрасная девочка. Она у нас настоящая дама, так что займет а, столом подобающее место. Будем пить шампанское. Мы нынче празднуем, Элен, ты не догадываешься?
   – А что празднуем? – неуверенно спросила она.
   – Ну, это мы еще поглядим, – ухмыльнулся он. – Я бы сказал, у нас с тобой найдется много чего отпраздновать.
   Он взял ее за руку и отвел в гостиную.
   – Сейчас ты у меня тут устроишься, а я принесу шампанское. Пей маленькими глоточками, не торопись – помнишь, как было с бурбоном?
   Что другое, а бурбон Элен помнила очень хорошо, поэтому пила осмотрительно. Бокал шампанского. Стакан вина за обедом. Но все равно алкоголь давал о себе знать. У нее приятно закружилась голова, поднялось настроение, и это ее порадовало. Нед был внимателен, развлекал ее, рассказывал что-то смешное про знакомого конгрессмена. Он держался легко и свободно, восседая под довольно безобразным портретом отца, словно ужинал с ней так каждый вечер.
   Она обратила внимание, что себя он в спиртном не ограничивает: три бокала шампанского, не менее четырех стаканов вина, а когда после ужина они перешли в гостиную, он сделал себе бурбон со льдом.
   Он уселся напротив, вальяжно вытянул ноги и закурил сигару. Между ними повис едкий дымок. «Как только он поставит стакан, – думала Элен, – я попрошу у него денег. Я просто обязана. Больше нельзя тянуть».
   Он поставил стакан – она попросила. Наступило молчание. Он посмотрел на нее через разделяющее их пространство таким взглядом, словно ее просьба его удивила. Затем расплылся в улыбке и затянулся сигарой.
   – Шестьдесят долларов?
   – Взаймы, конечно. Я все верну, до последнего цента. Просто они мне сейчас очень нужны. Я… мне нужно для одной знакомой.
   – Разумеется. Я ее знаю?
   – Нет, нет, вы их не знаете.
   – Что ж, посмотрим.
   Он запустил руку в карман белого пиджака и вынул толстый бумажник из крокодиловой кожи, набитый купюрами. Поглядел на деньги, потом на Элен, закрыл бумажник и отложил в сторону.
   – Иди сюда, голубка.
   Он похлопал по сиденью дивана рядом с собой. Элен медленно поднялась и пошла к нему. Когда она села, он взял ее за руку.
   – Ты захочешь сегодня быть со мной милой, Элен? Подаришь мне счастье? Подаришь – и я почту за честь тебя выручить. Обещаю. Ты же знаешь, как я люблю делать подарки моей девочке…
   Он снова основательно глотнул виски. На ощупь рука его казалась потной, хотя в комнате было прохладно. Мягко, однако настойчиво он потянул ее руку вниз и прижал ладонью к своей мускулистой ляжке.
   – Поцелуй меня, Элен. Всего один разик…
   Элен подалась вперед. Губы у него были полные и красные; взгляд застывший, как в тот раз. Она осторожно прижалась ртом к его губам.
   – Не так, голубка… – Он поерзал, усаживаясь поудобней. – Открой рот; ты же знаешь, какие поцелуи мне по душе. Шире. Да. Ох, голубка, да, так…
   Она ощутила у него на губах вкус виски. Усы кололи ей кожу. Он заставил ее откинуться назад, налег на нее всем телом, скользя рукой вверх по платью. Его горячий язык глубоко проник ей в рот.
   – Что это у тебя под платьем, голубка? – Он игриво стиснул ей грудь, так что проволочки бюстгальтера вдавились ей в кожу. – По-моему, ты купила себе не только платье, а что-то еще, чтобы меня порадовать. Правда, Элен? Купила?
   Элен потупилась. У нее лихорадочно билось сердце, пересохшее горло перехватило.
   – Может быть… – Ее голос прозвучал неожиданно низко и хрипло. Подняв взгляд, она увидела, что его глаза в ответ вспыхнули. Мгновенный отзыв и та легкость, с которой она его добилась, взволновали ее и одновременно привели в замешательство.
   – А ты, знаешь ли, хитрая маленькая лисичка. Коварная смышленая лисичка. Умеешь свести мужчину с ума. Где ты этому научилась, Элен? А еще такая маленькая девочка. – Он прижался губами к ее шее, влажно задышал под ухо. – Нравится, да? – хрипло шепнул он. – Ты, бывает, делаешь вид, что нет, но я-то знаю. Скажи Элен, скажи, что тебе нравится, когда я целую мою девочку…
   – Очень нравится. – Она запнулась. – Мне нравится, когда вы меня целуете.
   – А когда я тебя ласкаю? Тоже нравится, голубка?
   – Иногда. – Она отвернулась. – Может быть, это плохо.
   – Нет, не говори так и даже не думай, слышишь? – Он принялся оглаживать ее шею. – Раз нравится, значит, нравится. Бессмысленно отрицать то, что чувствуешь, голубка. Ты знаешь, как я по тебе с ума схожу. Знаешь, что я тебя не обижу. А кроме того, голубка, ты мне веришь, я это знаю. Если б не верила, не пришла бы ко мне за помощью, я-то знаю.
   До этого голос у него был мягкий, теперь же в нем проступила какая-то резкость. Элен впервые ощутила смятение, почувствовала, что перестает быть хозяйкой положения. Он снова принялся ее целовать, ласкать полные груди под тонким хлопчатобумажным платьем. Но в тот миг, когда Элен решила – все, сейчас скажет ему, чтобы остановился, он вдруг встал, одернул брюки и взял ее за руку.
   – Тебе не кажется, что тут жарко? Давай-ка найдем местечко попрохладней и поуютней…
   Он то ли вывел, то ли выволок ее из гостиной и потянул за собой через вестибюль, вверх по широкой лестнице. Если он и слышал ее протесты, то вида не подавал. На просторной, огражденной перилами площадке он, тяжело дыша, крепко прижал ее к себе одной рукой, а другой нащупал дверную ручку. Толкнул дверь и втащил ее в комнату.
   Они оказались в спальне его жены. Элен сразу узнала комнату, хотя была в ней всего один раз много лет назад. Шторы были подняты, лунный свет полосками лежал на полу, отражался в трельяже, на спинках тяжелых серебряных щеток, в гранях флаконов. Набивные стулья были накрыты от пыли белыми полотняными чехлами. Нед отошел, резким движением сорвал чехол и, повернувшись, швырнул на постель, поверх расшитого шелкового покрывала. Суетливо расправил чехол, разгладил складки, так что посреди шелка образовался белый полотняный прямоугольник. Затем начал расстегивать ремень.
   Элен застыла. На мгновение она вновь ощутила в горсти кучу заколок, почувствовала запах щипцов для завивки, увидела бледную кожу, запекшуюся от жары пудру. Она вскинула руки:
   – Не могу. Что вы делаете? Нет, прошу вас…
   – Слушай, голубка, хватит нам играть в детские игры, договорились? – Он слегка покачнулся, на губах у него появилась улыбка, в голосе – нетерпеливые нотки. – Хочешь подарочек – будь со мной ласковой, ясно? Совсем ласковой, ты, я знаю, это умеешь.
   Пальцы его теребили ширинку. Он пошел к Элен, она услышала, как чиркнула «молния». Рассмеявшись, он взял ее за руку.
   – Не ломайся, Элен, дай сюда руку. Сейчас меня не дразни, ты разве не знаешь, что мужчины не любят женщин, которые дразнят? Вот так. А теперь потрогай меня, голубка. Не стесняйся, запусти руку в штаны. Нежно и медленно.
   От наслаждения он замычал.
   – Так. Так, голубка. Тебе он нравится? Правда, большой? Видишь, что ты со мной делаешь…
   Ее рука оказалась пойманной как в капкане между его ладонью и набухшей плотью. Жар его кожи, непомерность эрекции привели ее в ужас. Она не могла отодвинуться, он же, видимо, принял ее молчание и неподвижность за согласие. Подтолкнул ее к постели, подхватил и усадил на белый прямоугольник чехла, затем начал неспешно раздеваться, словно получал удовольствие, оголяясь у нее на глазах.
   Элен сидела на чехле как изваяние, не отводя от него глаз. Замешательство и паника отпустили ее, сознание стало жестким, холодным и ясным. Она все понимала – полностью и с отстраненным безразличием, словно это происходило не с нею, а с кем-то еще.
   К этому он вел дело много месяцев; возможно, дожидался, чтобы жена уехала. Просьба о деньгах всего лишь послужила дополнительным поводом. Сейчас, видела она, он считает свои действия совершенно оправданными. Для него это сделка, обмен. Она приняла от него подарок, теперь попросила денег – ему же от нее нужно вот это. Любовью тут, разумеется, и не пахло – она была просто дурой. Только секс и торговля. Потешится на шестьдесят долларов.
   Трусы он снимать не стал. Элен глядела на него и видела крепкий квадратный торс с жирком на талии и первыми признаками брюшка, густую поросль черных волос на груди, сужающуюся книзу и исчезающую под резинкой трусов. По сравнению с загаром на лице, шее и руках, само тело казалось поразительно белым. Эрекция натягивала трусы, собирая их в складки. Он стоял, уперев руки в бока, растянув рот в самоуверенной улыбке. Элен смотрела и понимала, что ненавидит его всем сердцем.
   – Когда-нибудь видала мужчину в таком виде?
   – Нет.
   Он осклабился.
   – Дай-ка, голубка, я устрою тебя поудобней.
   Он взялся за застежку «молнии» у нее на платье – застежка запуталась в волосах – и дернул чуть дрогнувшей рукой. Потом снял с нее через голову платье и бросил на пол. Встал на постели на колени, подался назад и начал пожирать ее взглядом.
   – Господи. Господи всемогущий.
   Он не стал снимать с нее лифчик – просто выпростал груди из кружевных чаш, обнажив соски. Завалил ее на спину и принялся их сосать. Изогнувшись на коленях, он погрузил лицо в ее плоть. Элен лежала как мертвая, глядела на него и ощущала его как бы с огромного расстояния, словно находилась от него за миллион миль, на обратной стороне Луны. Какой-то до тех пор неведомой ей частью сознания она прикидывала, как далеко позволить ему зайти. Поначалу он так увлекся, что не заметил ее каменного спокойствия. Он был слишком занят ее грудями – сосал, облизывал, покусывал. Его пальцы скользнули ниже, задержались на глади ее живота, помедлили и двинулись еще ниже. Наткнулись на нейлон, нащупали лобок, сорвали трусики и больно вцепились в кустик лобковых волос – так берут собаку за шкирку.
   – Раздвинь ноги, голубка. Совсем немножко. Я не сделаю тебе больно, я хочу доставить моей девочке удовольствие. Дай-ка попробую, дай-ка пощекочу. Правда голубка, тебе приятно, когда я так ласкаю?
   Он просунул палец между губами влагалища, пощупал, больно надавливая, покрутил.
   – Ты все еще сухая, голубка. Погоди, сейчас. – Он тихо рассмеялся. – Женщина что машина, понимаешь? Ей тоже надо дать время разогреться.
   Он снова покрутил пальцем. Элен поморщилась.
   – Давай, давай, голубка, ты не стараешься, понимаешь? Вот. – Он резко выдернул палец и схватил ее за руку. – Пощупай меня, узнай меня поближе. Посмотри как я взыграл, как разогрелся…
   Он просунул ее ладонь в разрез своих трусов, грубо прижал к гладкой натянутой коже члена, подтолкнул ни же, к морщинистой мошонке и маятнику яичек. Снаружи они были на ощупь влажные и съежившиеся, а внутри округлые и твердые как галька. От ее прикосновения ствол члена дернулся и вздыбился. Элен закрыла глаза.
   – Хочешь посмотреть поближе, голубка? Полюбоваться товаром? – По его голосу она поняла, что он улыбается; почувствовала, как он приспустил трусы на ляжки.
   – А теперь, голубка, открой глаза и погляди не спеша и внимательно.
   Элен глянула. Воспаленная красная плоть. Головка члена похожа на глаз, подумалось ей. Маленький немигающий глаз; а вместо зрачка – белая жемчужная капля.
   – Можешь его поцеловать, голубка. Очень будет приятно. – Он схватил член в кулак, словно выставляя на показ. Дрожь прошла по его телу. – Голубка… Я недолго сумею удерживать. Ты знаешь, что мне хочется… – произнес он хрипло и неразборчиво. Он оседлал ее, обхватив за талию плотными ляжками. Элен подняла голубые глаза и посмотрела ему в лицо.
   – Туда не позволю, – отчеканила она и заметила, как от удивления у него на миг широко раскрылись глаза. Но только на миг. Лицо у него покраснело, губы обвисли, взгляд снова обрел сосредоточенность. Словно он ее и не видит, отстраненно подумалось ей.
   – Ладно, ладно. Ложись на спину… – пропыхтел он, грубо завалил ее, нащупал груди, сдвинул так, чтобы между стенками плоти образовалась узкая лощинка, и ввел в нее член. Потом принялся елозить, вперед-назад, вперед-назад, беспорядочно и сердито, нависнув над нею искаженным дергающимся лицом.
   – Вот так. Вот так. Хорошо. Как хорошо. Господи… не двигайся. Какие большие. Маленькая девочка, а такие большие…
   В последний миг он задергался как безумный, вжался в ее плоть – и замер; тело его судорожно напряглось, дыхание со стоном вырвалось из горла. Все случилось так быстро; Элен закрыла глаза и тут же открыла: на нее вдруг напал ужас – почудилось, будто он умирает. Она ощутила, как жидкая струя брызнула ей на грудь и шею. Он сел на нее, ловя ртом воздух.
   Через две или три минуты она легонько его толкнула, и он откатился. Она медленно села, спустила ноги с постели. Оглянулась на белый прямоугольник чехла: постелен с расчетом, на шелковом покрывале не осталось никаких следов. Сколько раз он уже занимался этим – и почему именно в спальне жены? Она ничего не испытывала, только холодное любопытство.
   – Мне нужно домой. Он сел и натянул трусы.
   – Конечно. Но сперва приведем-ка тебя в порядок.
   Он извлек бумажные салфетки и вытер ей кожу и волосы. Без всякого смущения, как она отметила.
   – Лучший лосьон для кожи на всем белом свете, – ухмыльнулся он. – Так говорят, голубка.
   Элен надела платье, застегнула «молнию» и молча подождала, пока он натянул рубашку и брюки.
   – Теперь можно получить деньги?
   Не подарок – деньги. Она произнесла слово вполне отчетливо. Ей хотелось дать ему знать, что она все понимает и не обманывается. Но прежде всего – что она ничего с ним не чувствовала, пусть знает. Поразвлекался за деньги – и только.
   Он нахмурился. Она видела, что он оскорблен, но пытается это скрыть.
   – Что у тебя за манера обо всем говорить в лоб. – Он помедлил, засунув руку в карман пиджака. – Для тебя только это и было важно? Брось, голубка.
   – Разве не вы говорили, что любите делать мне подарки?
   На сей раз ей не удалось скрыть презрение в голосе, и до него дошло. Он помрачнел, нарочитым жестом извлек бумажник и принялся выкладывать десятидолларовые купюры на туалетный столик жены. Тридцать. Сорок Пятьдесят. Пятьдесят пять. С хитрой улыбкой он спрятал бумажник в карман.
   – Мне нужно шестьдесят.
   – Пять кладу на счет. Получишь в другой раз, когда будешь со мной милой.
   Элен наградила его взглядом, торопливо пересекла комнату и взяла деньги. Он схватил ее за руку.
   – Господи, ну ты откалываешь! Только я тебе не верю. В нью-орлеанском борделе я и то встречал больше такта… – Он сжал ей запястье. – Скажи, голубка, почему ты так себя повела? Я тебя чем-то расстроил или как? Элен, да поговори же со мной, скажи что-нибудь. Ведь тебе было хорошо, правда? Я сделал тебе приятное…
   – Мне пора идти.
   Она вырвала руку и отвернулась. Ее начинала бить дрожь, ей хотелось исчезнуть до того, как он это заметит.
   – Элен…
   В его голосе проскользнула мольба. Он протянул к ней руку, и она оглянулась.
   – Элен, голубка, постой. Погоди минутку…
   – Нет! – Злость и обида внезапно вырвались на волю. Она топнула ногой. – Я вас ненавижу. И себя ненавижу. Не нужно вам было так делать. Не нужно.
   Она сорвалась на крик и задохнулась. Ей было ясно, что она говорит как ребенок, но знала она и то, что ребенком ей уже не бывать. Она повернулась и выбежала из комнаты.
 
   Ночью в Оранджберге произошли беспорядки. О том, как все началось, ходило несколько версий.
   Одни рассказывали, что трое белых мужчин и женщина вышли из бара и какой-то негр на Главной улице отпустил по ее адресу замечание.
   По словам других, началось с того, что трое белых мужчин в «Шевроле» попытались затащить в машину молодую негритянку, а ее парень бросился отбивать девчонку.
   Кто-то обвинял во всем спиртное; кто-то – местных негритянских активистов, тех самых, что организовали выступления против сегрегации в автобусах. Кто-то возлагал вину на жару – целую неделю температура не опускалась ниже девяноста градусов при высокой влажности воздуха; кто-то полицию штата, а кто-то – федеральное правительство. Но чем бы ни были вызваны беспорядки и что бы их ни спровоцировало, последствия были налицо.
   Чернокожего юношу Лероя Смита, девятнадцати лет, работавшего механиком в гараже Хайнса, Трасса, дом 48, доставили в окружную больницу Монтгомери, где установили его смерть от ножевых ранений в сердце.
   Были задержаны трое парней, все чернокожие; в ожидании суда их поместили в камеру предварительного заключения. Задержали двух белых ребят, допросили и отпустили. На улице разбили две магазинные витрины подожгли автомобиль. Гражданских свидетелей не оказалось.
   Элен спала беспокойным сном в своей узкой постели. Около часа ночи ее разбудили вопли сирен. Мать повернула голову, пошевелилась, но не проснулась. Сирены все выли и выли во мраке. В конце концов Элен встала, вышла и села на ступеньки.
   Воздух загустел от жары. Деревья неподвижно стояли, погруженные в ночь. Бородатый мох отливал в скудном лунном свете, и казалось, будто серебристые змеи обвиваются вокруг стволов. Белые ночные бабочки, жирные и мохнатые, тупо вылетали на свет и шарахались назад в темноту. Красной точкой промелькнул и скрылся светляк.
   По всему парку автоприцепов слышались голоса, хлопали двери; а дальше, на шоссе, небо вспарывали автомобильные фары и завывали, уносясь во тьму, сирены. Она просидела так с час или немногим больше, не зная что случилось, но примерно догадываясь, потому что такое бывало и раньше; она понимала, что означают сирены – ненависть и смерть.
   В третьем часу сирены замолкли, фары перестали высвечивать небо. Соседи угомонились, двери позакрывались. Она услыхала, как вдали, за хлопковыми полями бежит товарняк; в неподвижном воздухе колеса мерно выстукивали: ненависть – смерть, ненависть – смерть, ненависть – смерть… Паровоз протяжно взревел на оранджбергском переезде, наступила тишина.
   Она сидела не шевелясь, глаза ее привыкли к темноте, и тут она увидела под деревьями движение какой-то смутной тени. Элен встала, тень снова дернулась. Элен скатилась по ступенькам, пересекла дворик и выбежала через деревянную калитку.
   – Билли?
   Он стоял под деревьями, в лунном свете его лицо выглядело белым как мел. Даже на расстоянии она заметила, что он побывал в переделке: пятна крови спереди на рубашке, длинный извилистый кровавый порез на щеке.
   – Билли! Тебя ранили. Тебе плохо? Что они с тобой сделали? Что случилось?
   Она протянула к нему руки, он взял ее ладони в свои и слабо пожал.
   – Лерой умер. У него на той неделе должна была быть свадьба. Я ходил в больницу. Я знал, что он умер, но все-таки надеялся. Мало ли что. Фараонов там было тьма-тьмушая, и в вестибюле, и в коридоре. Меня не пустили. Даже не сказали, жив он или нет. В конце концов я выяснил от сестры. Тем временем прибежала его невеста, узнала и начала голосить. – Он прижал ладони к ушам. – До сих пор ее слышу. Она не верила – все случилось так быстро. Я был с ними и все видел. Все-все. Лерой ничего не сделал – ничего, и сказать ничего не успел. Когда нож вошел, он даже не крикнул. Просто согнулся, словно ему дали под дых. Потом у него закатились глаза и он дернул ногой, слабо-слабо. Тут я понял. Он был мне другом. Мы три года рядом работали. Я обещал ему, что приду на свадьбу.
   У Билли вдруг подломились ноги, он весь сжался и опустился на землю, обхватив себя руками, уронив голову. Элен на мгновение застыла, не сводя с него глаз, потом опустилась рядом и обняла его. Ее пробрал ледяной холод, внезапный страх.
   – Билли… – Губы сделались такие сухие, что она с трудом выговаривала слова. – Билли. Ты видел? Видел, кто это сделал? Ты их узнал?
   – Да, – ответил он, потупившись.
   – Билли. Билли. Посмотри мне в глаза. Ты рассказал полиции?
   Он медленно поднял голову.
   – Еще нет. – У него скривилось лицо. – Я пытался, но они вдруг все как оглохли.
   – Но ты им скажешь? Сделаешь заявление?
   – К утру в участке немного уляжется. – Он пожал плечами. – Тогда, думаю, схожу.
   Он посмотрел на нее, дотронулся до ее щеки.
   – Ты плачешь? – удивился он. – Элен, почему ты плачешь?
   – Сам знаешь почему. Ох, Билли, сам знаешь.
   Он поглядел на нее в упор. Потом осторожно и ласково вытер слезы. У него стало другое лицо – черты разом затвердели, и Элен подумала, что никогда еще он не казался ей таким взрослым. Вид у него был усталый, а взгляд, хотя он смотрел ей в лицо, – совсем отрешенный.
   – Билли, я не хочу, чтобы с тобой приключилась беда.
   – Да какая это беда. – Он выдавил улыбку, и она поняла, что он нарочно ее не понял. – Посмотри – обычная царапина…
   – Билли…
   – Все очень просто. Мне не приходится выбирать. Я хочу жить в мире с самим собой. Вот и все. – Он встал и помог подняться Элен. – Когда-нибудь… – Он замолчал, ласково обнял ее и снова заговорил: – Когда-нибудь ты уедешь отсюда. Как бы мне хотелось уехать вместе с тобой, вот и все…
   – И уедем! – Элен порывисто потянулась к нему. – Уедем, Билли! Уедем вместе. Нас тут ничто не держит. Собрали бы вещи и уехали, нашли бы себе работу. В другом месте. Не похожем на это. Что нам мешает, Билли, что?!
   – И мне бы хотелось так думать. Хотелось бы верить.
   – Но ты не веришь?
   – Нет, – мягко ответил он. – Не верю. Но ты уедешь, я в этом не сомневаюсь и этому радуюсь. Куда бы ты ни уехала, что б ни случилось, душой я буду с тобой. Этим я буду счастлив. И горд.
   Элен внимательно на него посмотрела и отвернулась.
   – Билли, ты не знаешь меня, – произнесла она. – Не знаешь. Если б знал, по-настоящему знал, то не сказал бы такого.
   Он нежно тронул ее лицо, повернул так, чтобы поглядеть ей в глаза, но Элен показалось, что он смотрит ей в душу.
   – А теперь иди-ка ты спать. – Он ласково ее оттолкнул. – Уже поздно.
   – Не хочу идти спать. Хочу остаться с тобой, Билли.
   – Не сейчас. Мне нужно побыть одному. Требуется подумать.
 
   Элен встала в шесть утра. Солнце еще не успело высоко подняться, но жара уже навалилась – тяжелая, влажная, удушливая жара, какую способна развеять одна только буря. На маленьком желтом комоде у постели матери аккуратной стопкой лежали зеленые купюры – накануне она вручила их матери. Та проснется и первым делом опять их увидит.
   Элен убралась в крохотной кухоньке. Ни одной грязной тарелки: значит, мать снова ничего не поела. Она разгладила сильно потертую пеструю шаль, повесила ее на спинку стула, подмела, помыла клеенку, тщательно накрыла к завтраку, выставив на стол два прибора. Сходила к колонке набрать воды, подогрела и, услышав, как мать завозилась, понесла ей, чтобы та смогла вымыться.
   – Чистое белье, – сказала мать, садясь в постели. – Элен, мне нужно чистое белье.
   Мать долго собиралась, и, когда наконец вышла на кухню, Элен увидела результаты ее стараний: волосы тщательно уложены, лицо подкрашено, так что по контрасту с бледной кожей рот казался поразительно красным. Брови и ресницы мать тронула тушью, которая чуть размазалась. На матери были ее лучшее платье и лучшие туфли на тонком высоком каблуке. Туфли нуждались в починке. Усаживаясь за стол, мать грустно на них посмотрела и поправила швы у чулок.
   – Последняя новая пара. – Она рассеянно улыбнулась Элен. – Я их берегла.
   Элен молча налила матери чай, но мать не стала разводить его молоком и сделала всего несколько глотков. От еды она отказалась. Элен села и наклонилась к матери через стол.
   – Мама. Мама, послушай, что я тебе скажу.
   Мать подняла голову. Фиалковые глаза встретились с голубыми и скользнули куда-то в сторону.
   – Ну пожалуйста, мама. Это очень важно. Я много над этим думала. Мама, нам необходимо уехать отсюда.
   Необходимо.
   – Разумеется, милая. Я знаю. – И вновь фиалковые глаза посмотрели ей в лицо, и вновь Элен поняла, что мать ее не видит, уж тем более не слышит. Элен беспомощно потянулась к матери и взяла ее за руку.
   – Послушай, мама, ну пожалуйста. Я помню, когда была маленькая, мы часто говорили об этом, строили планы, пробовали откладывать деньги, потом на какое-то время забывали, а затем опять возвращались к нашим разговорам. Но я не хочу так, мама. Теперь нет. Я говорю серьезно. Нам необходимо уехать отсюда, и уехать немедленно. Здесь… здесь плохо. Чудовищно. Здешняя отрава проникает до мозга костей. Она… высасывает все твои силы, лишает воли. – Элен замолкла: мать ее не слушала.
   – Мама, – произнесла она, сжав зубы. – Я напишу Элизабет. Твоей сестре Элизабет. Напишу сегодня же.
   Это заставило мать очнуться. Элен увидела, что в ее глазах забрезжило понимание, и сильней сжала ей руку.
   – Я напишу ей, мама, и все объясню. Расскажу, какая ты больная и как нам нужна помощь. – Она глубоко вздохнула. – Попрошу ее выслать нам денег на дорогу до Англии. Мама, я уверена – она нам поможет. Она же твоя сестра. Ты в жизни ее ни о чем не просила. А если она не поможет… что ж, брошу школу. Не через два года. Прямо сейчас. Я хочу бросить школу, найти работу и заработать деньги. Может, это займет больше времени, но я справлюсь, мама, честное слово, справлюсь. Я могу устроиться сразу на двух местах, как в свое время Билли Тэннер. Буду работать и днем, и по вечерам. Я молодая, мама! Мне это нетрудно. Через год накопим достаточно денег. Ты только подумай, мама. Всего один год – и все! А может, и меньше. Если поможет Элизабет, то всего два-три месяца, несколько недель…
   Мать, резко дернувшись, отодвинулась от стола; при этом она задела голенью о шероховатую ножку стула. Элен замолкла. Мать осторожно распрямила ногу и глянула на чулок: белая лесенка пробежала от лодыжки до колена. Мать подняла взгляд на Элен и сказала: