Бова Бен. Месть Ориона

   Кассандра проговорила:
   – Увы, могучий Агамемнон, ты не сможешь привезти царицу Трои в Микены на своем черном корабле, она никогда не станет твоей рабыней.
   Мерзкая усмешка искривила губы Агамемнона:
   – Мне хватит и тебя, царевна. Ты станешь моей рабыней вместо своей матери.
   – Да, – согласилась Кассандра. – А потом мы с тобой умрем от руки твоей неверной жены.
   – Троянская сука! – И резким ударом тыльной стороны ладони царь ахейцев сбил царевну на мраморный пол.
   Чтобы предотвратить волну нового насилия, я широко распахнул двери убежища.
   Ахейцы повернулись, руки их потянулись к мечам. Елена вступила в храм с царственной грацией, ее невероятно прекрасное лицо хранило абсолютно невозмутимое выражение. Словно ожило немыслимо чарующее изваяние.
   Не говоря ни слова, Елена подошла к Кассандре и помогла ей встать. Из разбитой губы царевны струилась кровь.
   Я встал возле алтаря, опустив левую руку на рукоять меча. Агамемнон и все ахейцы уже узнали меня. Лица их были суровы, руки обагрены кровью… Даже издали от них разило потом.
   Менелай, на какой-то миг словно окаменевший, шагнул вперед и схватил жену за плечи.
   – Елена! – Губы его дрогнули, должно быть, он хотел еще что-то сказать, но слова не шли с языка.
   Она ответила ему пристальным и внимательным взглядом. Остальные ахейцы молча наблюдали за ними.
   На лице Менелая отразились почти все человеческие эмоции. А Елена просто замерла в его руках, ожидая, как он решит ее судьбу – убьет или сохранит ей жизнь.
   Молчание нарушил Агамемнон:
   – Вот, брат, мы вернули ее, как я и обещал тебе! Теперь она снова принадлежит тебе… Можешь поступать с ней по своему усмотрению.
   Менелай с трудом сглотнул и наконец обрел голос.
   – Елена, ты – моя жена, – проговорил он, как мне показалось, больше для Агамемнона и прочих, чем для нее. – Ты неповинна в том, что произошло… Ведь Александр похитил тебя. Пленница не отвечает за то, что могло случиться с ней в неволе.
   Я едва сдержал улыбку.
   Менелай настолько хотел вернуть ее, что готов был забыть о происшедшем… Хотя бы на время.
   Агамемнон радостно похлопал брата по плечу:
   – Жаль только, что Александру не хватило мужества выйти против меня один на один. Я бы охотно насадил его на копье.
   – А где он? – вдруг поинтересовался Менелай.
   – Мертв, – ответил я. – Тело его валяется где-то у Скейских ворот.
   Женщины тихо всхлипывали возле смертного одра царицы… Все, кроме Кассандры, в глазах которой бушевала нескрываемая ярость.
   – Одиссей ищет по городу остальных царевичей и знать, – проговорил Агамемнон. – Живые пойдут в жертву богам – благородные будут жертвы. – Он расхохотался в восторге от собственного остроумия.
   Я навсегда оставил догоравшую Трою, двигаясь в рядах победителей-ахейцев, следуя за Агамемноном, уводившим в свой лагерь семь троянских царевен, которых ждала участь рабынь, а Менелай выступал рядом с Еленой, вновь объявив ее своей женой. Сбоку, грозя копьями почерневшему небу, вышагивали знатные ахейцы. Вокруг раздавались стоны и рыдания, воздух наполнял запах крови и гари.
   Я держался позади и заметил, что Елена ни разу не протянула руку Менелаю. Я вспомнил ее слова: «Участь жены ахейца, даже если ты царица, не намного лучше рабской».
   Она так и не прикоснулась к мужу… Даже не взглянула на него после их встречи, которая произошла в храме Афродиты возле смертного ложа Гекубы.
   Но Елена все время оглядывалась, стараясь убедиться в том, что я рядом.

21

   Все в лагере ахейцев пустились в разгул. Пьянство продолжалось целый день и затянулось за полночь. Вокруг царил полнейший хаос… Никто и не пытался что-либо делать; воины бражничали, насиловали пленниц… Словом, праздновали победу. Пошатываясь, ахейцы бродили по лагерю в драгоценных шелках, награбленных в горящем городе. Женщины в испуге прятались.
   Время от времени возникали драки. Ссорились из-за какого-нибудь кубка, кольца, а чаще всего из-за женщин. Проливалась и кровь: несколько ахейцев, полагавших, что пережили войну, встретили смерть в самый разгар триумфа.
   – Завтра будет торжественное жертвоприношение, ахейцы вознесут хвалу богам, – сообщил Политос возле нашего вечернего очага. – Убьют множество пленников и животных, а дым костров, на которых сожгут их плоть, вознесется к небесам. После жертвоприношения Агамемнон разделит добычу.
   Я взглянул сначала в его скорбное, продубленное непогодой лицо, потом посмотрел на затухавший пожар в городе, который еще рдел на фоне темного вечернего неба.
   – Завтра ты станешь богатым, господин мой Орион, – проговорил старый сказитель. – Агамемнон обязан выделить Одиссею огромную долю добычи. А Одиссей будет щедр к тебе… Он обойдется с тобой благороднее, чем сделал бы это сам Агамемнон.
   Я устало покачал головой:
   – Мне все безразлично, Политос, такие радости не для меня.
   Он улыбнулся, словно бы желая сказать: ну что ж, подождем, что ты скажешь, когда Одиссей вывалит перед тобой груду золота и бронзы, железные треножники и котлы. Тогда ты будешь думать иначе.
   Я встал и отправился искать Лукку и моих воинов-хеттов среди разгулявшихся ахейцев. Долго блуждать мне не пришлось. Они сидели возле костра, завалив все вокруг своей добычей: прекрасными одеялами, обувью, дивными луками из кости; друг к другу жались две дюжины пленниц, смотревших круглыми испуганными глазами на своих новых господ.
   Лукка встал от костра, заметив меня в непроглядной тьме.
   – И все это вы взяли в городе? – поинтересовался я.
   – Да, господин. Обычай велит, чтобы ты забрал себе половину, а мы разделили остальное. Ты хочешь сделать это немедленно?
   Я покачал головой:
   – Нет, разделите все между собой.
   Лукка озадаченно нахмурился:
   – Все?
   – Да. Хорошо, что вы держитесь вместе. Завтра Агамемнон будет делить добычу, и ахейцы могут потребовать долю и от вас.
   – Но мы уже отложили царскую долю, – проговорил он. – Речь идет о твоей собственной…
   – Возьми ее себе, Лукка. Мне ничего не нужно.
   – Даже женщины-пленницы?
   Я улыбнулся:
   – На моей родине женщины не бывают рабынями. Они приходят к мужчине по своей воле… Или же не приходят.
   И впервые после нашего знакомства крепыш хетт удивился. Я расхохотался и пожелал ему спокойной ночи.
   Устроившись на ночлег в своем шатре, я подумал, что вопли и крики в лагере не дадут мне заснуть. Но глаза мои закрылись, едва я распростерся на ложе, и я погрузился в сон.
   И вновь оказался в золотой пустоте, в мире творцов. Я вглядывался в струившееся отовсюду сияние и различал в нем неясные силуэты и контуры, отдаленно похожие на башни и дома далекого города, залитого ослепительным блеском невероятно яркого солнца.
   Я не искал творцов. Должно быть, Золотой Аполлон пожелал видеть меня.
   – Нет, Орион, он не призывал тебя. Это сделал я.
   Ярдах в двадцати от меня медленно обретали плоть контуры человеческой фигуры. Передо мной возник один из творцов – темноволосый, с аккуратно подстриженной бородой; тот, которого я считал Зевсом. Вместо золоченых одеяний на нем был простой комбинезон, застегнутый наглухо. Небесного цвета ткань странным образом переливалась, пока Зевс приближался ко мне.
   – Радуйся, что призвал тебя я, а не наш Аполлон, – проговорил он со странной смесью любопытства и серьезной озабоченности в голосе. – Он в гневе и винит тебя в падении Трои.
   – Ну и хорошо, – проговорил я.
   Зевс качнул головой:
   – Наоборот, Орион. В ярости он может окончательно погубить тебя. И я хочу защитить тебя от него.
   – Почему?
   Он поднял бровь:
   – Орион, тебе подобает поблагодарить богов за милость, оказанную тебе.
   Я слегка наклонил голову:
   – Благодарю тебя, каково бы ни было твое настоящее имя…
   – Можешь звать меня Зевсом, – позволил он. – Какое-то время.
   – Благодарю тебя, Зевс.
   Он широко улыбнулся:
   – Столь пылкой благодарности богу мне еще не доводилось слышать.
   Я пожал плечами.
   – Тем не менее ты действительно разрушил планы Аполлона… Но ненадолго.
   – Едва ли я смог бы сделать это самостоятельно – без помощи других творцов, – признал я. – Ведь кое-кто из вас не одобрял его планов.
   Зевс вздохнул:
   – Увы, в наших рядах нет единства…
   – А та, которую здесь зовут Герой, в самом деле твоя жена? – поинтересовался я.
   Он удивился:
   – Жена? Конечно нет. Она не жена и не сестра. Подобных отношений среди нас нет.
   – Никаких жен?
   – И сестер, – добавил он. – Но сейчас речь о другом. Как нам теперь продолжить свой труд, когда Аполлон в гневе? Он взбешен. А ведь среди нас не может быть настоящего раскола: это приведет к катастрофе.
   – И чем же вы заняты? – спросил я.
   – Едва ли ты способен понять это, – сказал Зевс, строго взглянув на меня. – Подобными способностями ты не наделен от рождения.
   – Попробуй объяснить, быть может, я способен учиться…
   Он покачал головой, на этот раз энергичней.
   – Орион, ты не способен представить себе истинный облик вселенной. Когда ты освободил Аримана и позволил ему разорвать прежний континуум, ты не мог даже заподозрить, что из высвободившейся энергии сам собой образуется новый континуум, не так ли?
   Слова его затронули какую-то струну в моей памяти.
   – Да, это я освободил Аримана, – медленно проговорил я. – Но сначала выследил его – еще до ледникового периода.
   – До или после, разница не велика, – нетерпеливо сказал Зевс. – И народ Аримана теперь мирно живет в своем собственном континууме, благополучно выпав из потока, который мы пытаемся защитить. Но ты…
   – А Золотой бог – действительно создал меня?
   Зевс кивнул:
   – И все человечество. Первоначально вас было пять сотен.
   Слабые призраки воспоминаний затрепетали в моем мозгу, размытые и нечеткие, почти неузнаваемые.
   – Нас послали, чтобы погубить народ Аримана и приготовить Землю для вашего прихода.
   Он нетерпеливо отмахнулся:
   – Теперь это уже не имеет значения. Все случилось давным-давно. – Зевс не хотел вспоминать об истреблении целого народа, осуществленном нашими руками по воле творцов. Он не сожалел о содеянном, просто не хотел, чтобы ему напоминали об этом.
   – Мы должны были погибнуть. Но все-таки кое-кто из нас уцелел, мы породили на Земле людей.
   – Так, – согласился Зевс.
   – Мы развивались целую вечность, чтобы наконец породить… – Теперь я вспомнил. – Чтобы наконец породить в будущем вас, совершенных людей, настолько превосходящих нас… что людям вы кажетесь богами.
   – А мы во главе с Аполлоном создали тебя, – продолжил Зевс. – Потом послали назад во времени, чтобы ты сделал Землю пригодной для нас.
   – То есть убил тех, кто населял ее, – расу Аримана.
   – Теперь они в безопасности, – сказал он не без раздражения. – Благодаря твоим стараниям.
   – Значит, теперь Ариман столь же могуществен, как и ты?
   – Можно сказать так.
   Теперь я почти все понял.
   – Но какое отношение ко всему этому имеет Троя? – спросил я.
   Зевс тонко улыбнулся – свысока, словно гордость не позволяла ему, наделенному высшим знанием, снизойти до меня, однако ответил:
   – Орион, когда мы воздействуем на континуум, возникают побочные эффекты. Их следует либо тщательно контролировать… либо не допускать развития, пока последствия не улягутся сами собой. Аполлон пытается управлять событиями, вносить изменения в континуум, – когда они позволяют изменить ситуацию в нашу пользу. Есть среди нас и такие, кто полагает, что такая методика ошибочна… Что каждое вносимое нами изменение будет создавать все новые и новые побочные эффекты, мешая нам сохранять континуум.
   Я догадался:
   – Получается, он послал меня в Трою, чтобы я помог троянцам победить.
   – Да. Большинством голосов мы решили, что война должна закончиться естественным образом – без нашего вмешательства. Но против нашей воли Аполлон послал тебя в это место континуума. Я полагаю, что в соответствии с его замыслами ты должен был перебить вождей ахейцев в их лагере.
   Я едва не расхохотался. Впрочем, смутное воспоминание заставило меня осечься.
   – Он говорил что-то об опасностях, грозящих Земле извне… Ты сам упоминал о множестве вселенных.
   Зевс попытался скрыть удивление… страх, который в нем вызвали мои слова. Лицо его сделалось почти непроницаемым, – но недостаточно быстро, чтобы я ничего не заметил.
   – Итак, где-то вовне существуют другие вселенные? – проговорил я.
   – На это мы не рассчитывали, – признался он. – Наш континуум взаимодействует с остальными. И когда мы вносим изменения в собственное пространство-время, они влияют и на другие вселенные. В свой черед, то, что они делают у себя, воздействует на нашу вселенную.
   – Что это значит?
   Он глубоко вздохнул:
   – Значит, нам приходится бороться не только за целостность этого континуума, но и защищать его от пришельцев извне, желающих воспользоваться им в своих собственных целях.
   – А при чем тут я?
   – Ты? – Зевс взглянул на меня с откровенным удивлением, словно какая-нибудь вещь – меч, компьютер или звездный корабль – принялась интересоваться его намерениями. – Ты – наше орудие, Орион; мы собираемся использовать тебя там, где это необходимо. Но ты своенравное орудие; ты презрел повеление Аполлона, и теперь он хочет тебя погубить.
   – Он убил женщину, которую я любил. Она была одной из вас… Греки называют ее Афиной.
   – Орион, не обвиняй его в этом.
   – Нет, он виноват.
   Зевс покачал головой:
   – Жаль, что в своих бедах ты обвиняешь богов, считаешь нас причиной твоих несчастий. Учти, ты страдаешь из-за собственных поступков… В наши планы это не входило.
   – Но ведь ты защищаешь меня от гнева Аполлона.
   – Потому что ты, Орион, еще можешь послужить нам. Расточительство – уничтожать орудие, которое может еще пригодиться.
   Я ощущал, как во мне закипает гнев. Холодное сухое пренебрежение и безразличие якобы расположенного ко мне творца начинали раздражать меня… Быть может, я злился лишь оттого, что понимал: Зевс действительно высшее существо, куда более могущественное, чем суждено быть мне самому.
   – Тогда передай Золотому богу, – проговорил я, – что я учусь. Память возвращается ко мне. И настанет время, когда я узнаю все, что знает он сам. И все, что умеет он, смогу сделать и я. И тогда я уничтожу его.
   Зевс снисходительно улыбнулся, как отец улыбается капризному ребенку:
   – Гораздо раньше он уничтожит тебя, Орион. А пока считай, что живешь взаймы.
   Я хотел возразить, но он исчез, словно растворившись в воздухе. А с ним исчез и далекий город, и золотое свечение… Все испарилось как роса, как струйка дыма, поднимавшаяся над свечой. Я вновь оказался в своем шатре, занималось утро того дня, когда ахейцы разделят добычу, захваченную в Трое, а боги получат жертвы – скот и пленных.
   Жертвы, которые принесут по обету.

22

   День выдался серым и хмурым. Изнуренные ночными излишествами ахейцы держались спокойно и торжественно. Солнце за облаками медленно ползло вверх. Ветер с моря сулил дождь, нес холодок приближавшейся осени.
   Ни я, ни мои хетты не участвовали в жертвоприношениях. Политос казался озадаченным.
   – Но ты же служишь богине? – укоризненно заметил он.
   – Она мертва. И не сможет принять жертву.
   Бормоча себе под нос что-то о святотатцах, Политос побрел к высоким кострам, которые рабы и феты складывали в центре лагеря из плавника и дров. Я оставался возле собственного костра у корабля Одиссея и наблюдал.
   Следом за Нестором процессия жрецов обошла вокруг лагеря, за ними шествовали Агамемнон и прочие вожди ахейцев – все в самых дорогих доспехах, с длинными сверкающими копьями, куда более нарядными, чем подобает боевому оружию.
   Вознося гимны Зевсу и прочим бессмертным, они торжественно обходили лагерь, тем временем к кострам сгоняли священные жертвы. Стадо козлов, овец и быков подняло столько пыли, что потемневшие руины Трои скрылись из глаз. Блеяние и мычание странным образом гармонировало с хором ахейцев, то распевавших, то выкрикивавших гимны. Сбоку стояли мужчины, назначенные в жертву: богам надлежало отдать каждого, кто был старше двенадцати. Даже со своего места я мог узнать старого придворного, провожавшего меня по дворцу. Молчаливые и мрачные, они прекрасно знали, что их ожидает, но не просили пощады и не оплакивали судьбу – ничто не могло изменить их участь.
   День прошел в ритуальных убийствах. Начали с нескольких голубей. Наконец дошли до разъяренных быков, сопротивлявшихся даже со связанными ногами… даже с запрокинутыми головами… До тех пор, пока каменный топор жреца не рассекал им горло, откуда немедленно вырывался поток горячей крови. Последними принесли в жертву коней – целую дюжину.
   Потом пришла очередь пленников. По одному их подводили к залитому кровью алтарю, бросали на колени и пригибали головы. Счастливчики умирали с одного удара, но не каждому так везло. Наконец все закончилось, разожгли костры… Жрецы были залиты кровью, а весь лагерь провонял запахом экскрементов и внутренностей. И когда солнце село, темноту прорезал свет тлевших костров, возносивших к небу дым, как считали греки, любезный богам. Тогда все ахейцы отправились к кораблям Агамемнона, стоявшим в середине песчаной косы, где высокой грудой лежали трофеи, добытые в Трое. Возле основания получившейся пирамиды теснились сотни женщин и детей, охраняемых горсткой ухмылявшихся воинов.
   Поднявшись на грубый помост, служивший подножием трона, Агамемнон уселся в прекрасное резное кресло, вывезенное из города. Царь начал оделять награбленным каждого вождя, начиная с белобородого старца Нестора.
   Ахейцы столпились вокруг, зависть и жадность сквозили в глазах каждого. Я оставался возле корабля Одиссея и следил издалека. Лукка и его люди остались со мной.
   – А твоя добыча в сохранности? – спросил я Лукку.
   – У нас хотели забрать женщин, но мы уговорили вестников Агамемнона оставить нас в покое, – недовольно буркнул он.
   Я внутренне улыбнулся, представив себе, как ощетинился копьями отряд Лукки, встречая шайку пьяных ахейских вояк.
   Церемония затянулась до глубокой ночи. Великий царь делил бронзовые доспехи, оружие, золотые украшения, великолепные вазы, драгоценные камни, кухонную медную утварь, железные треножники, одежду, ткани, женщин, девушек и мальчиков.
   По праву великого царя половину он оставил себе. Но вожди и воины ахейцев проходили мимо меня, унося добычу к своим кораблям, и многие сетовали на жадность Агамемнона:
   – Вот это щедрость… Жук навозный. Все знают, как нам досталось на стене. И что же мы получили за это? Меньше, чем его брат.
   – Эти женщины должны принадлежать нам, говорю тебе. Жирный царь чересчур жаден.
   – А что можно поделать? Он забирает себе все, что хочет, а мы получаем остатки.
   Даже подошедший ко мне Одиссей не выказал удовлетворения. В отдалении тускло чадили жертвенные костры, но кострища лагеря золотыми искрами озаряли его темнобородое лицо.
   – Орион, – позвал он меня.
   Я подошел к нему.
   – Твой слуга Политос роет себе могилу, – заявил царь Итаки, – осмеивая щедрость великого царя.
   Я заглянул в темные глаза Одиссея.
   – Разве только он? – негромко спросил я.
   Ответная улыбка чувств его не скрывала.
   – Но никто не высказывается откровенно, если рядом Нестор, Менелай и другие – те, кто все доносит Агамемнону. Сходи-ка забери его. Старик сказитель заплыл на опасную глубину.
   – Благодарю тебя, господин, я пригляжу за ним.
   И я поспешил в стан Агамемнона, постоянно встречая недовольных ахейцев, уносивших свою добычу.
   Политос сидел на песке у небольшого костра возле одного из кораблей великого царя, окруженный толпой воинов… Они ухмылялись и хохотали. Никто из них не принадлежал к знати, впрочем, чуть поодаль, в тени, как мне показалось, я заметил Нестора, который с кислой миной слушал Политоса.
   – …А помните ли вы тот день, когда Гектор загнал нас в лагерь? Тот день, когда он явился сюда в слезах, – а стрела-то едва оцарапала ему кожу, – и еще выл на весь лагерь, как баба: «Мы обречены! Мы обречены!»
   Слушатели хохотали. Признаюсь, старый сказитель почти идеально воспроизвел женственный тенорок Агамемнона.
   – А что же теперь делать Клитемнестре, когда наш щедрый храбрец заявится домой? – ухмыльнулся Политос. – Интересно, достаточно ли места под ее постелью, чтобы укрыть там любовника?
   Мужчины катались по земле от хохота, из глаз у них текли слезы. Я стал протискиваться сквозь толпу, чтобы забрать старика.
   И опоздал: дюжина вооруженных воинов разорвала кольцо слушателей Политоса.
   Отряд возглавлял Менелай.
   – Эй, сказитель! – крикнул он. – Великий царь захотел услышать твои побасенки… Попробуй-ка рассмешить его своей наглой болтовней.
   Глаза Политоса расширились от ужаса.
   – Но я только…
   Двое вооруженных воинов ухватили его под руки и поставили на ноги.
   – Пошли, – проговорил Менелай.
   Я встал перед ним:
   – Этот человек служит мне. Я сам позабочусь о нем.
   Но прежде чем Менелай успел ответить, вмешался Нестор:
   – Великий царь захотел видеть сказителя. Никто не может противиться его воле!
   Более короткой речи от этого достопочтенного старца я еще не слышал.
   Слегка пожав плечами, Менелай направился к лагерю Агамемнона. Слуги его волокли Политоса по песку, за ними следовали Нестор, я и все, кто слушал сказителя.
   Жирный Агамемнон, раскрасневшийся от вина, все еще восседал на троне среди сокровищ Трои. Как только Политос появился перед ним, короткие пальцы царя впились в ручки кресла. На каждом его пальце – даже на больших – поблескивали кольца.
   Сказитель трепеща склонился перед великим царем, с гневом смотревшим на небритого, лохматого и тощего старика.
   – Ты рассказываешь обо мне всякую ложь! – рявкнул Агамемнон.
   Политос напрягся и, оторвав взгляд от земли, обратился к великому царю:
   – Это не так, великий царь. Я старый сказитель и говорю лишь то, что видел собственными глазами или слышал своими ушами.
   – Ты распространяешь грязные домыслы, – пронзительно взвизгнул Агамемнон. – Ты врешь о моей жене!
   – Если бы твоя жена, господин, была честной женщиной, я не оказался бы здесь вообще. Я бы сейчас сидел в Аргосе на торговой площади и, как всегда, рассказывал повести людям.
   – Не трогай мою жену, – осадил его Агамемнон.
   Но Политос настаивал:
   – Великий царь, ты – высший судья в своей земле, самый честный и справедливый. Все знают, что происходит в Микенах… Кого ни спроси. И твоя пленница Кассандра, царевна Трои, предсказывает…
   – Молчать! – рявкнул великий царь.
   – Правду не скроешь, сын Атрея. Неужели ты считаешь, что сумеешь избежать участи, которую уготовила тебе судьба?
   Теперь Агамемнон уже дрожал от гнева. Вскочив с кресла, он сошел на землю и остановился перед Политосом.
   – Держите его! – приказал он, вытаскивая из-за пояса кинжал, рукоять которого была усыпана драгоценными камнями.
   Стража схватила Политоса за хрупкие руки.
   – Эй, сорока, я заставлю тебя молчать, разлучив со лживым языком! – злобно закричал царь.
   – Остановись! – закричал я, проталкиваясь вперед.
   Агамемнон взглянул на меня, и его маленькие поросячьи глазки вдруг приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.
   – Этот человек служит мне, – проговорил я. – Я сам накажу его.
   – Очень хорошо, – сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у моего бедра. – Ты собственноручно лишишь его языка.
   Я покачал головой:
   – Слишком жестоко за несколько шуток.
   – Ты противишься мне?
   – Этот человек – сказитель, – заметил я. – Если ты лишишь его языка, то обречешь на гибель в голоде и рабстве.
   На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.
   – Сказитель, говоришь? – Он повернулся к Политосу, который висел на руках двух крепких стражников. – Итак, ты рассказываешь только то, что видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать… Ничего! Никогда!
   Когда я понял, что он намеревается сделать, судорога свела мои внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями окружили меня… Бронза почти касалась моей кожи. На мое плечо легла чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:
   – Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем рисковать своей жизнью ради слуги.
   Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к нему, но царапавшие кожу острия копий остановили меня.
   – Моя жена сказала мне, что ты помог ей, когда мы брали дворец, – негромко шепнул Менелай. – Я твой должник, но не заставляй меня платить кровью.
   – Тогда беги к Одиссею, – попросил я его. – Прошу тебя. Быть может, он сумеет смягчить великого царя.
   Менелай только покачал головой:
   – Все закончится прежде, чем я успею добраться до первого корабля итакийцев. Гляди.
   Нестор сам извлек из костра дымившуюся ветвь. Агамемнон взял ее, стражники развели шире руки Политоса, один из них уперся коленом в его спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы и откинул назад его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.
   – Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.
   Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон выжег сначала его левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на толстых губах Агамемнон отбросил ветвь, извлек кинжал и отрезал уши сказителя.