Брабенец Иржи. Преступление в Радужном заливе

   Нет, ничего нового он не вспомнил. Но, возможно, какая-нибудь подробность всплывет во время разговора сейчас, когда к версии о смерти Шмидта относятся иначе.
   - Хорошо. - Родин помолчал. - Так вы утверждаете, что были одним из последних, кто говорил с Шмидтом. У шлюзовой камеры, верно? О каких-то пустяках, кажется, о солнечном шуме. Так ведь? Не могли бы вы припомнить какие-нибудь подробности?
   Астроном задумчиво посмотрел на следователя.
   - Насколько я помню, Шмидт жаловался, что в последнее время солнечный шум усилился. По его словам, в четверг ему еще удалось поймать несколько любительских станций, но вчера, он имел в виду пятницу, помехи сильно возросли.
   - Не показалось ли вам, что этот факт его очень расстроил?
   - Ну, нет. Немного огорчил, конечно, ведь наше пребывание на Луне заканчивается, и для него каждый час хорошей слышимости имел значение.
   Родин взял в руки записную книжку Шмидта и начал ее перелистывать.
   - У меня не выходят из головы эти загадочные числа.
   - Я помню. Этот код...
   - Значит, вы убеждены, что это код?
   - Ну, зачем же так категорично? Просто полагаю, что это вероятно и вполне правдоподобно. Впрочем, нельзя исключить и другие варианты. Как знать - может, это пометки, связанные с каким-то опытом?
   Между тем майор нашел нужную страницу, долго смотрел на нее и наконец недоуменно пожал плечами.
   - Тут уж, видимо, мы действительно ничего не узнаем. А может быть, Шмидт стоял на пороге какого-нибудь важного открытия? Впрочем, здесь еще целый ряд записей. - Он перевернул несколько страничек, но тоже ни о чем не говорящих. Несколько названий звезд, и одно - Альфа Орла - подчеркнуто.
   - Знаете, Ланге, я много думал об этой вашей теории, - сказал вдруг Гольберг, и в его словах послышался вызов.
   - В самом деле? - Голос астронома прозвучал холодно, почти враждебно, будто он был настороже и взвешивал, не поднять ли брошенную перчатку. Вы, верно, нашли новые убедительные доводы против нее, - добавил он иронически.
   - Отчего же, я просто вспомнил о старых. Если не возражаете, мне хотелось бы кое-что уточнить.
   Ланге молча кивнул.
   - Вы утверждаете, будто человек является единственным разумным существом...
   - Нет, я этого не говорю.
   - Простите. Я забыл о разумных обезьянах. Итак, человек является единственным существом во Вселенной с высокоразвитым интеллектом. Этим предопределено, что человек покорит Вселенную и станет ее господином.
   - Разумеется, интерпретация весьма упрощенная, но это неважно. Да, в принципе будет именно так, как вы говорите.
   - И вы, вероятно, предполагаете, что когда-нибудь человек покинет Землю и земная цивилизация погибнет.
   - Конечно. Ведь все течет, все изменяется, все, кроме времени и пространства, имеет начало и конец. Даже звезды не вечны.
   - А человек?
   - Он будет существовать всегда. К тому времени, когда погибнет Земля, человечество распространится по всей нашей Галактике.
   - По-вашему, жизнь - это величайшая редкость? Единственная и неповторимая болезнь материи?
   Ланге укоризненно посмотрел на Гольберга.
   - Не болезнь, а высшая форма. Действительно единственная и неповторимая.
   - Но ведь вы сами себе противоречите! Вы же говорите - возникновение высокоорганизованных форм жизни - редчайшая случайность, которая может возникнуть во всей Галактике один раз в миллиарды лет.
   - Это бесспорно, так как математически доказано.
   - Допустим. Но, с другой стороны, вы пророчите человечеству вечное существование. Значит...
   - Да, вечное. Но лишь в одном направлении временной оси.
   - Понятно. Человечество не вечно в полном смысле слова, так как был такой период, когда оно не существовало. Оно возникло, развивается и будет вечным в будущем. Так?
   - Да, так.
   - Допустим. Но если человечество вечно, то условия для возникновения высших форм жизни будут появляться несчетное число раз, ибо бесконечность, деленная на несколько миллиардов, все равно остается бесконечностью. Значит, согласно вашей теории, в течение нескольких миллиардов лет могут возникнуть другие космические цивилизации? Как же вы, ученый, можете априори утверждать, что ни одна из этих цивилизаций в интеллектуальном отношении не обгонит людей и не ниспровергнет их до уровня своеобразных галактических человекообезьян? А что, если именно в этот момент, за тысячи световых лет от нас, происходит деление клетки и существа, которые появятся в результате этого процесса, превзойдут нас по своему развитию! Почему вы думаете, что, кроме человечества, не могут появиться интеллектуально более развитые существа, у которых творческий гений человека сочетается со скоростью расчетов электронно-вычислительных машин! Заметьте, в этих своих гипотезах я не выходил за рамки вашей теории.
   - Они не могут появиться! - Астроном стукнул кулаками по ручке кресла. - После человека, по крайней мере в этой Галактике, никаких развитых существ более появиться не может.
   - Почему?
   Доктор застыл в позе рыболова, склонившегося над удочкой в тот момент, когда дернулся поплавок.
   - Да потому, что человек приспособит физические и другие условия на космических объектах для своих биологических потребностей. Экосфера человечества не может быть экосферой для других существ, за исключением полезных для человека животных.
   - А не кажется ли вам, что это слишком жестокое и своевольное решение? - Доктор невольно повысил тон. - По какому праву вы так рассуждаете? Ведь выходит, что человечество затормозит развитие всех других форм жизни, умышленно закроет им путь к более высокой организации! Выходит, люди сделают это сознательно и обдуманно?
   - А почему бы нет? Что вас так удивляет?
   - Так, по-вашему...
   - Позвольте. Мы эксплуатируем моря в такой мере, как считаем это выгодным для себя. Не правда ли?
   - Да, - нерешительно подтвердил Гольберг.
   - Разве мы считаемся с тем, что это наносит ущерб дельфинам?
   - Почему именно дельфинам? - удивился майор.
   - Доктор в свое время изучал биологию, он подтвердит, что мозг дельфина в какой-то степени сходен с мозгом человека. Я повторяю, считались ли мы с этим фактом? Разве мы заботимся о том, что своей хищнической деятельностью в океане препятствуем интеллектуальному росту дельфинов, тому, чтобы они создали общество мыслящих, способных к творчеству существ?
   Гольберг кусал губы, на его щеках перекатывались желваки.
   - А что, если эта ваша теория верна, но в смысле, противоположном тому, какой мы, точнее, вы в нее вкладываете?
   - Выражайтесь яснее.
   - По вашим словам, в нашей Галактике существует одна-единственная цивилизация и никакой другой поблизости быть не может. Представьте себе на минуту, что мы не та, настоящая, а другая, лишняя цивилизация. Не та, которая будет тормозить развитие других, а та, которую будут тормозить!
   - Это исключено, - холодно произнес Ланге.
   - Почему? Где доказательства, что я не прав?
   Послышалось чье-то деликатное покашливание. В дверях показалась Рея Сантос.
   - Простите, что помешала научной дискуссии, но...
   - Это не дискуссия, научной она, во всяком случае, не была. - И Ланге бросился к дверям.
   - Я бы попросил! - вслед ему крикнул доктор сорвавшимся голосом. Махнув рукой, он вытащил платок и отер лоб.
   - Вы знаете, о чем я подумал? - обратился Родин к Рее. - Мне кажется, это не первая столь горячая дискуссия в Радужном заливе. Не припомните ли вы, спорил когда-нибудь Ланге с кем-либо из членов экипажа? Скажем, со Шмидтом?
   - Со Шмидтом нет, тот не любил спорить. Но с Маккентом спорил, и неоднократно.
   - Спорил или ссорился?
   - Как вам сказать? Маккент, разумеется, не дразнил его умышленно, но любопытство и замечания биолога, видимо, казались Ланге провокационными.
   - Я уже вторично слышу о чрезмерном любопытстве Маккента.
   - Мне неприятно об этом говорить, - продолжала Рея, - но я не вправе скрывать. Я сушила пленку в фотолаборатории, дверь была полуоткрыта, и я заметила, как в комнату зашел Маккент. Он принялся ворошить медицинские карточки, а одну из них разглядывал особенно внимательно. Это была карточка Шмидта. Видимо, мне сразу надо было войти и дать ему понять... Но я не могла. Мне было стыдно. За него.
   - Понимаю. А что, по-вашему, могло его заинтересовать? Делал он какие-нибудь пометки?
   - Нет. Положил карточку на место, повернулся и вышел.
   - Он действительно рассматривал карточку Шмидта? Вы не ошиблись?
   - Это была карточка Шмидта. Они лежат по алфавиту. Шмидта - последняя.
   - Когда это случилось?
   - В пятницу после обеда. Накануне смерти Шмидта.
   - В пятницу... Я бы хотел задать вам еще вопрос. Когда в субботу, незадолго до тревоги, вы поднимались в оранжерею, вам не встретился Маккент?
   - Маккент? Нет.
   - А по его словам, он был у входа первым. Если вы его не встретили, значит, он должен был прибежать откуда-то из другого места.
   - Конечно.
   - Вы не заметили, откуда он появился?
   - Не помню. Когда я прибежала к базе, он уже был там. Мне как-то не пришло в голову спрашивать, где он был до этого. А в чем дело?
   - Так, мы просто проверяем... Смотрите-ка, целый арсенал! Вот это был бы фейерверк!
   Глац подошел к столу с двумя гроздьями сигнальных пистолетов в руках.
   - Здесь все - двадцать две ракетницы. И у каждой бирка. Где будем их проверять?
   - Где-нибудь снаружи.
   В присутствии врача, командира экипажа и доктора Гольберга следователь двадцать два раза выстрелил в лунную поверхность. Двадцать два раза вспыхивало едва заметное пламя. Двадцать два раза майор чувствовал отдачу, но не слышал выстрела. Да, на Луне другие акустические условия, другие условия для распространения волн... и совершения преступлений.
   В лаборатории следователь двадцать два раза склонялся над микроскопом и наконец отложил в сторону ракетницу. Ту, что была найдена возле трупа Шмидта. Из нее были выстрелены все три ракеты.
   - Фальшивка, трюк, обман! - Глаза Гольберга горели от возбуждения. Неплохо придумано, одно колесико цепляется за другое! Шмидту приписывали самоубийство, и действительно все три выстрела произведены из его ракетницы.
   - Из его ракетницы? - переспросил Родин.
   - То есть, - заколебался доктор, - из пистолета, найденного у трупа. Вы правы, это не обязательно должен был быть пистолет Шмидта. Но ничего, не будь тут кое-каких неясностей, я бы, пожалуй, отважился сказать, кто из него трижды выстрелил.
   Родин несколько раз подкинул на ладони пистолет.
   - Кто же?
   - Тот, кто упорно лжет! Почему он не сказал нам, где был в критический момент и откуда прибежал к базе? Видимо, потому, что не может объяснить, где был, ибо камуфляж с самоубийством провалился. То, что он лгал, это ясно. Что он нам говорил? Что надевал скафандр и собирался идти в лабораторию, но в этот момент взвилась ракета и в гермошлеме раздался сигнал тревоги. "Я сразу понял, что случилось, - сказал он, - ракета загорелась над радиотелескопом. А там работал Шмидт..." Затем он якобы прошел шлюзовую камеру и побежал к базе...
   Родин снова посмотрел в микроскоп:
   - А вы уверены, что кто лжет, тот и убивает? В таком случае человечество давно было бы истреблено. Возможно, у Маккента для этого камуфляжа была другая причина. И, кроме того, как он практически мог это сделать? В 10:53 Нейман заметил его в оранжерее. За шесть минут Маккент не мог добраться до холма. Но даже если бы и смог, то каким образом он через две минуты оказался у базы?
   Гольберг взъерошил шевелюру.
   - Вот это-то меня и смущает. Тогда зачем же, черт побери, ему понадобилось подслушивать у дверей Шмидта? Зачем он копался в его медицинской карточке? Накануне убийства!
   - Все это так, но скажите, к чему убийце знать, какой группы у Шмидта кровь, какое давление, болел ли он в детстве и какими болезнями и так далее и тому подобное?
   - Не знаю. Но разве у нас недостаточно улик для обоснованного подозрения!
   - Для подозрения - да. Что же касается обоснований, это мы еще увидим. Посмотрим, что он нам скажет.
   ЧРЕЗМЕРНОЕ ЛЮБОПЫТСТВО
   Мельхиад стал извиняться еще с порога.
   - Я хотел зайти сразу после завтрака. Но вряд ли я могу быть вам полезным, я ровным счетом ничего не знаю.
   Он действительно не припоминает ничего заслуживающего внимания. Испорченный кабель? Он же все сказал. Да, разумеется, кабель мог быть испорчен преднамеренно. В свете новых обстоятельств это вполне правдоподобно. Но по характеру поломки такого вывода сделать нельзя. Заметил ли он на кабеле отпечатки пальцев? Во-первых, это невозможно определить, во-вторых, ему и в голову не пришло ничего подобного.
   В конце разговора Родин взял в руки гильзы.
   - Убийца должен был выстрелить в Шмидта дважды и один раз в воздух, то бишь, я хотел сказать вверх. Следов ракеты, которая взвилась вверх где-то в районе радиотелескопа, нам, естественно, не найти. Но первые две ракеты должны были упасть где-то поблизости. Как по-вашему, не остались ли от них какие-нибудь следы?
   Инженер некоторое время раздумывал.
   - В ракетах имеются соли стронция, окрашивающие пламя в пурпурный цвет. Взяв в том месте, где был убит Шмидт, с десяток проб грунта, можно точно определить, где сгорели ракеты, даже если на первый взгляд от них не осталось и следа.
   - Неплохо придумано, - заметил Родин, - но возиться с анализами!
   - А для чего существуют манипуляторы? Положитесь на меня, и сегодня же к вечеру у вас будет ответ.
   После ухода Мельхиада Гольберг пожал плечами.
   - Не пустили ли вы козла в огород... Держу пари, что следом появится Ирма Дари.
   Майор пари не принял. И оказался прав.
   Не надо было быть ни следователем, ни психологом, чтобы заметить, как напряжена молодая женщина.
   - Сегодня здесь у нас все напоминает кабинет зубного врача. - Ее слова звучали не очень естественно. - "Следующий, садитесь в кресло, не бойтесь, больно не будет". Ну вот, и я здесь.
   За ее улыбкой что-то таилось. Но что? Сожаление, страх? Или что-то другое?
   - Присаживайтесь.
   Несколько секунд в комнате стояла тягостная тишина.
   - Вряд ли я смогу быть вам полезной, - сказала наконец радистка, - я думала о субботе, но ни к чему не пришла.
   - Когда была объявлена тревога, вы работали в узле связи?
   - Да. Только что закончила передачу радиограммы. Пока я перематывала ленту с текстом - во избежание ошибок мы каждое сообщение передаем дважды, - мне задали несколько вопросов с Земли. Я ответила, и в этот момент прозвучала тревога. Я посмотрела на контрольное табло - откуда тревога - и вызвала Шмидта. Аппарат не отвечал. Я тотчас же связалась с Глацем и после этого сразу снова вставила ленту в радиотелетайп. Вот и все.
   - Больше вы ничего не припомните?
   - Нет... Простите, я хотела бы... Мельхиад здесь был?
   - Да.
   - Я... понимаете... не знаю, как бы это лучше объяснить. Борис такой... ну, немного вспыльчивый. Когда я узнала, что Шмидт убит, мне стало страшно. Понимаете, я подумала... Шмидт и я... а что, если Мельхиад о чем-то подозревал, вы знаете, что я имею в виду...
   - Пока мы не располагаем фактами, свидетельствующими о том, что именно Мельхиад является убийцей. - От холодного тона следователя Ирма Дари сжалась в комок. - Вы это имеете в виду?
   - Да, да. Я бы не перенесла, если бы он попал в беду. Как только я себе представляю, что из-за меня один мог лишиться жизни, а другой - чести, мне становится страшно! Борис вспылив, может обругать, даже ударить, но он не способен на хладнокровное, заранее обдуманное убийство. Никогда!
   - Почему вы думаете, что это было обдуманное убийство?
   - Все свидетельствует об этом, - радистка пожала плечами, - по крайней мере мне так кажется. Умышленное повреждение телесвязи, убедительное алиби - невероятно, чтобы все это было результатом неожиданного порыва...
   - Видимо, вы правы, - подтвердил Родин. - Кстати, вы уверены, что Мельхиаду не известно о вашем... - он заколебался, - о ваших взаимоотношениях с Шмидтом?
   - Да, - ответ сорвался с губ молодой женщины прежде, чем Родин закончил свою мысль. - Наверняка да. Он не сумел бы этого скрыть, он не умеет играть. Вы должны были в этом убедиться... Я никогда не скажу ему о случившемся. Не потому, что боюсь. Он бы позлился-позлился, но потом понял бы, что человек не всегда волен в своих поступках. Просто я не хотела напрасно причинять ему боль. Мне ненавистны те, кто испытывает радость оттого, что причиняет другим боль.
   Две пары глаз проводили Ирму до двери.
   - А теперь - очередь за Маккентом, - сказал Гольберг. - По-моему, его любопытство испарится, как только речь пойдет о некоторых щекотливых...
   Прежде чем доктор успел закончить свою фразу, дверь вновь отворилась и на пороге появился Маккент. Быстро обшарив комнату глазами, он задержал взгляд на Родине.
   - У вас есть для нас что-нибудь новое? - спросил тот.
   - Да. То есть я так понял, что вы хотите с каждым из нас побеседовать в свете... ну, что ли, новых обстоятельств смерти Шмидта. Нейман сказал, что вы обнаружили какие-то шифрованные сообщения?
   Следователь пропустил его вопрос мимо ушей.
   - С какой целью вы интересовались медицинской картой Шмидта в пятницу? Что вы в ней искали?
   - Я? - Биолог почти подпрыгнул на стуле.
   - Именно вы. Итак, что вас интересовало?
   - Это, верно. Рея Сантос...
   - Оставьте ее в покое и отвечайте на мой вопрос.
   Взгляд Маккента беспокойно перебегал со следователя на доктора.
   - Это не имеет никакого отношения...
   - Имеет, не имеет - позвольте судить нам. Как это произошло?
   - В последнее время Шмидт не был похож на себя. Он стал задумчивым, чувствовалось, что его что-то гложет. Мне это показалось странным, и я подумал, не подскажет ли мне что-либо его медицинская карта. Вот и все.
   - Это входит в ваши обязанности?
   - Конечно!
   - Каким же образом?
   - А по-вашему, исследуя влияние здешней обстановки на растения, я могу пройти мимо того, как ее переносят люди?
   - Итак, забота о коллеге. Почему же вы не попросили врача показать вам эти карточки?
   - Потому что в тот момент ее не оказалось на месте, а карточки можно было посмотреть.
   Следователь на мгновение был сбит с толку этим доводом, но тут же оправился и продолжил атаку:
   - А для чего вам недавно понадобилось подслушивать у дверей комнаты Шмидта?
   - Мне показалось, что кто-то произнес мое имя, и я остановился.
   - Вы считаете, это в порядке вещей - подслушивать, что о вас говорят за вашей спиной?
   - Пусть будет стыдно тому, кто за глаза говорит одно, а в глаза другое.
   - Расскажите-ка о ваших субботних передвижениях. Только точно, не утаивая... - перебил его майор.
   - Для этого я и пришел сюда. - Маккент облизнул пересохшие губы. - Я хочу вам рассказать нечто почти невероятное. Но сначала мне бы хотелось спросить...
   - Спрашивать буду я!
   - Да, конечно. Но... дайте мне договорить. Я знал, что Шмидт убит. Еще с субботы. Я видел его там, я нашел его... я был у него первым. То есть первым после убийцы.
   - Спокойнее, не все сразу. О том, что вы лгали, мы знаем.
   - Лгал... да... Я боялся. Вы, конечно, сравнили показания Реи Сантос...
   Майор пристально посмотрел на биолога.
   - Я сейчас перейду к делу, - заверил его Маккент. - Все началось с того, что меня заинтересовало поведение Шмидта. Я же видел, что между ним и Ирмой Дари что-то было. Он довольно открыто добивался ее расположения. Но это к делу не относится. Мне показалось, что Шмидт сделал какое-то открытие и скрывает это. Ему известно что-то интересное. Он над чем-то работает. Но где? На базе? У радиотелескопа? Что это могло быть? Потолковать бы с ним наедине. Быть может, он охотнее разговорится, чем в столовой или клубе, где все время народ. И я решил взглянуть, чем занят Шмидт. Я вышел из оранжереи примерно в 10:15, обратите внимание на время...
   - Не беспокойтесь, следите лучше за собой - не забудьте чего-нибудь. Итак, вы направились к радиотелескопу...
   - Ровно в 10:25 я его увидел. Шмидт... - Маккент несколько раз сглотнул слюну, лоб его покрылся испариной, - он там лежал. Мне показалось, что он в обмороке или у него поврежден кислородный баллон. Я подбежал к нему и не поверил своим глазам - его скафандр был прострелен в двух местах. Представляете?..
   - Дальше, дальше.
   - Я растерялся, вытащил ракетницу, думал дать сигнал тревоги... потом хотел позвать на помощь по радио, но не сделал ни того ни другого. Первое, что пришло мне в голову, - радиста кто-то застрелил нечаянно, не мог же он сам всадить в себя две ракеты! Но потом я отбросил эту версию, несчастный случай исключен. Шмидта убили. Два выстрела - неопровержимое доказательство убийства. И никого нет вокруг. Это было жуткое чувство. Я сразу подумал - стоит кому-то меня увидеть у трупа Шмидта - и подозрение может пасть на меня. Поэтому я бросился бежать оттуда со всех ног. Вот и все. - Маккент отер пот со лба. - На этот раз действительно все.
   Закусив губу, доктор Гольберг едва сдерживал нетерпение - так хотелось ему задать Маккенту с десяток вопросов. Но он предоставил инициативу следователю.
   - Скажите, Маккент, вы любите Моцарта? - неожиданно спросил Родин.
   - Люблю. Откуда вы знаете?
   - Какие произведения Моцарта вы здесь прослушивали?
   - Здесь, в Радужном заливе? Насколько я помню, никаких. Да, точно, никаких.
   - Вернемся к Шмидту. Значит, вы утверждаете, что помчались прочь от трупа? Куда - к оранжерее?
   - Да, я вернулся прямо в оранжерею и лихорадочно стал обдумывать ситуацию. Неожиданно я вспомнил, что ровно в 11:00 будет проводиться проверка всех членов экспедиции, находящихся снаружи. Это значит, что с минуты на минуту следует ожидать тревоги. Если я прибегу последним, это может вызвать подозрение. Поэтому я встал и направился к базе.
   - Вы никого не встретили по дороге?
   - Я старался уклониться от встреч. Однако мне показалось, будто я вижу чью-то тень. Видимо, это был Нейман, проходивший мимо оранжереи в тот момент, когда я собирался выйти. Кроме того, я видел врача, Рею Сантос.
   - Каким путем вы шли к базе?
   - Я держался стороной, двигался вдоль склона, в тени. Наконец я притаился и стал выжидать.
   - Что же было дальше?
   - Потом произошло то, от чего я остолбенел. Над мертвым Шмидтом взлетела ракета. Но там же никого не было! Вы можете это объяснить?
   И снова следователь пропустил его вопрос мимо ушей.
   - Откуда вы знаете, что у радиотелескопа никого не было?
   - Но я же собственными глазами видел мертвого Шмидта, а через две-три минуты после объявления тревоги все собрались у выхода! Кроме Ирмы Дари, но она все время была на связи.
   - Вы видели ракету?
   - Видел.
   - Я, очевидно, неточно выразился. Я спрашиваю, вы посмотрели на холм после того как ваше внимание привлек красный свет, или...
   - Нет. Я смотрел именно в этом направлении. Меня... я не знаю, как бы это лучше выразить... Просто радиотелескоп, холм, где лежал Шмидт... это место притягивало меня, я не мог от него оторваться. У меня было такое чувство... доктору, верно, знакомо это состояние...
   - Архаическая аномалия, - проворчал Гольберг, - атавизм. Еще лет сто назад никого не удивляло, что люди толпятся перед домом, где совершено убийство.
   - Вы не заметили ничего особенного в этой сигнальной ракете?
   - Нет. Мне показалось, что она ничем не отличается от тех, какими мы стреляли на тренировке. Разумеется, за исключением цвета.
   - А высота?
   Биолог пожал плечами.
   - Высота? Я бы сказал - обычная, может, чуть меньше.
   - Хорошо. Вспомните, откуда кто прибежал.
   - Первой прибежала врач, справа. Мне тогда просто в голову не пришло, что она бежала от оранжереи. Потом из шлюзовой камеры показались Глац и Мельхиад. Нейман бежал со стороны ракетоплана. Юрамото шагал от своей сейсмической станции, а Ланге мчался сверху, от обсерватории. Он прибежал последним.
   - К слову, верно ли, что у вас с ним был довольно крупный разговор?
   - Да, мы немного повздорили.
   - По какому поводу?
   Маккент недоуменно развел руками.
   - Уж и не знаю, как вам объяснить. Речь шла о человеке, вернее, о человеке, о его прошлом и будущем. Ланге что-то сказал о господстве человека во Вселенной, а я имел неосторожность пожалеть Вселенную, подразумевая биологическое несовершенство человека. Он мне возразил, слово за слово - мы поспорили. Вот и все.
   Родин посмотрел Маккенту в глаза.
   - Скажите мне, пожалуйста, вы же не маленький ребенок - признанный ученый, заслуженный человек. Я понимаю, что, когда вы наткнулись на мертвого Шмидта, для вас это было сильнейшим потрясением, вы не знали, что делать, и в панике совершили ошибку. Но потом, когда прилетели мы... почему вы так долго скрывали от нас правду?
   - Я подумал, - Маккент в волнении сжал руки, - я сказал себе... вы понимаете, я же тут, на Луне, только временно. Мы с вами расходимся во взглядах на целый ряд проблем, ко многому я отношусь с оговорками, возражениями. Кроме того, следует признать, что по натуре я достаточно активен, до всего хочу докопаться, все меня интересует, иногда это даже кое-кого злит. - Он улыбнулся уголками губ. - Представьте себе, что именно я выстрелил над Шмидтом ракету. Соберите все факты воедино, и вы поймете, что мне трудно было бы объяснить свое присутствие у мертвого тела радиста. Я признаю, что допустил ошибку. Но, мне кажется, я сумел объяснить, почему я не сказал вам всего сразу. Настало время исправить эту ошибку. Поэтому я и пришел - сказать вам чистую правду. Вы меня понимаете?
   - Хотел бы я знать, - произнес доктор, когда за Маккентом захлопнулась дверь, - чем вызвано это его признание. Уж не тем ли, что он обнаружил пробелы в предыдущих показаниях, которые были чистой ложью?
   - Вполне возможно.
   У ЛЖИ КОРОТКИЕ НОГИ
   После обеда доктор вытащил блокнот с пометками и некоторое время бесцельно перелистывал странички, пока не остановился на списке личного состава экспедиции.