Брантуэйт Лора. Рождественская история

   – Ясно.
   Патриция задумалась. Выходит, ей не все нравится из того, что она делает. Нужно что-то пересмотреть.
   – А как тебе Эрик? Помнится, ты к нему неровно дышала когда-то, – Аманда покосилась на дочь.
   – Интеллигентный зануда. Каким был, таким и остался.
   – А по-моему, очень милый…
   – Лучше скажи, как тебе твоя будущая невестка.
   – Очаровательная девушка, тебе не кажется?
   – Кажется, но… – Патриция поймала себя на том, что скатывается к обычным женским сплетням, и ужаснулась. – Извини, мам, у меня где-то сотовый звонит.
   Патриция поспешно ретировалась из кухни и направилась в библиотеку.
   Это была гордость Роберта. Он собирал свою библиотеку почти сорок лет. Он обожал книги, и на высоких стеллажах стояло немало букинистических редкостей и раритетных изданий.
   В детстве Патриция пряталась здесь, когда хотела, чтобы все решили, что ее нет дома. Помещение библиотеки было не очень большим, зато уютным. Здесь пахло пылью, типографской краской, и старой бумагой, и кожаными переплетами. Как в старинном английском поместье. Патриция точно знала, что в ее усадьбе тоже будет библиотека.
   На этот раз спрятаться от мира не удалось: в библиотеке сидел Эрик.
   – Кто бы мог сомневаться? Если бы тебя кто-то искал, я бы его смело направила в библиотеку.
   – А ты меня искала, Патриция?
   – Вовсе нет.
   – Тем не менее ты здесь… – Эрик без улыбки посмотрел на нее поверх страниц книги в темном переплете, которую держал в руках. Он сидел в кресле за столом. Здесь стояли еще два кресла и небольшой диван – гарнитур, отделанный кожей цвета черного кофе. Патриция вдруг почувствовала себя гостьей, которой не предложили сесть. Это не прибавило ей мягкости.
   – Я искала покоя. Видимо, не судьба.
   – А чем покой лучше приятного человеческого общества?
   – Философский вопрос, особенно если принять во внимание, что «приятная компания» – понятие относительное и весьма субъективное.
   – Ты права. Кстати, я нечасто встречаю женщин, которые разговаривают, как на защите магистерской диссертации.
   – Если ты хотел меня уязвить, то не трать зарядов зря. У меня прочная броня и тяжелая артиллерия за спиной.
   – Я заметил, – серьезно ответил Эрик.
   Патриция посчитала тему исчерпанной.
   – Ладно, я поищу покоя в другом месте.
   – А может, повезет и найдется приятная компания, – улыбнулся Эрик. – Снег идет.
   Патриция взглянула в окно. В сиреневых сумерках и вправду порхали белые пушистые хлопья.
   – Как ты узнал? Ты же сидишь спиной к окну, – поразилась Патриция.
   – Чувствую. – Эрик пожал плечами. – И… свет становится такой… особенный.
   – Романтик, – сказала Патриция таким тоном, каким говорят «придурок».
   – В твоих устах звучит, как обвинение, – рассмеялся Эрик. – Не хочешь прогуляться?
   – Нет.
   – Жаль. А я, пожалуй, пойду пройдусь.
   Патриция подумала, что не гуляла – не ходила просто по улице без дела и без конкретной цели – уже, наверное, целую тысячу лет. И сразу после этого подумала, что правильно делала: бессмысленное занятие для людей, которым нечем занять свое время.
   – Удачи. А я, пожалуй, останусь и почитаю.
   Эрик улыбнулся ей легкой, почти незаметной, как прикосновение крыла бабочки, улыбкой и вышел. Патриция подошла к столу. Ей стало любопытно, что же за книгу он держал в руках… надо же. Камю сорокового года издания. Раритет – для кого-то. Для нее – книга подросткового бунта.
   – Вот чудак… – зачем-то сказала Патриция, взяла «Бунтующего человека» и устроилась с ногами на отцовском диване.
   Ей пришли в голову сразу две нехорошие мысли. Во-первых, что она не брала в руки книгу почти что со времен колледжа. Потом все как-то было не до того. Во-вторых, Эрик ведь рос в Нью-Йорке. Почему он не отправился к матери? Она знала, что отец его давно оставил семью. Надо будет спросить у Алекса. Потихоньку.
   После ужина Аманда куда-то увела Кэтрин: ей не терпелось пообщаться с ней поближе. Алекс разговорился с отцом о рынке ценных бумаг. Он хорошо ориентировался в этих потоках, а Роберт как раз хотел заняться игрой на бирже. Патрицию это пока не интересовало, так что она не прислушивалась. Она сидела в гостиной в кресле и листала мамины глянцевые журналы.
   Скука, это позорное чувство бездельников, накрыла ее своей тенью.
   Конечно, можно было попробовать позвонить кому-то из школьных подруг, встретиться и поделиться своими жизненными достижениями. Для Патриции этот вариант всегда оставался на крайний случай.
   – Патриция, ты занята? – Эрик подошел к ней сзади, так что она вздрогнула.
   – Как видишь, страшно занята, – съязвила она. – А ты сам как относишься к женской журналистике?
   – Никак не отношусь, потому что не сталкивался. Я хотел кое-что с тобой обсудить.
   – Пожалуйста. – Она закрыла журнал с видом королевы, которая милостиво назначила внеплановую аудиенцию.
   – Нет, не здесь. Если у тебя есть несколько свободных минут, то пошли.
   – Куда?
   – Там холодно и все еще идет снег. Так что оденься.
   – Собрался меня похитить и съесть?
   – Ну зачем же съесть? Я не голоден. Миссис Дин отлично готовит…
   Патриция фыркнула, чтобы не выдать искренней улыбки.
   Она поднялась к себе, надела теплую обувь, повязала на шею шелковый платок. Подкрасила губы. Нанесла капельку духов за ухо. Просто так…
   Эрик ждал ее в холле. Ее поразил его переброшенный через плечо щегольской белый шарф. Настоящий джентльмен. Или герой мультфильма.
   – Учти: если предлог окажется нестоящим…
   – То что?
   Патриция не сразу нашлась:
   – То я стану думать о тебе еще хуже.
   Эрик развел руками.
   – Пойдем.
   Он изящным жестом открыл перед ней дверь. Патриция вздернула бровь: у него это получилось очень легко и красиво, а между тем дверь в доме Динов была тяжелая-претяжелая, из старого дуба.
   – Смотри. – Он указал рукой влево.
   Патриция чуть не упала с крыльца.
   Посреди занесенной снегом лужайки восседал огромный снежный заяц. Упитанный заяц с длинными ушами и красным шарфом.
   – Это ты сделал?! – воскликнула Патриция.
   – Да. Хотел тебя спросить: стоит ли показать остальным?
   Патрицию захлестнула волна такого детского веселья, что она не удержалась от хохота. При ближайшем рассмотрении у зайца обнаружилась во рту ирландская курительная трубка.
   – Ну ты даешь! – только и смогла выговорить она.
   – Я рад, что удалось тебя рассмешить.
   – Это не тебе, это зайцу! – запротестовала Патриция. – Очень уж он… потешный.
   – Нам с зайцем. А все-таки тебе идет смеяться…
   – Ты на что намекаешь?
   – Ни на что. – При свете уличных фонарей видно было, как в глазах у Эрика пляшут веселые чертики.
   – Давай позовем всех, я уверена, что Алекс точно оценит.
   – А давай потом. Раз уж ты взяла на себя труд надеть пальто, может быть, дойдем до ближайшего магазина и купим вишневой шипучки и пончиков? Очень хочется вспомнить детство.
   – По-моему, ты уже достаточно в него впал. Ну пойдем.
   Патриция прошла по дорожке через двор и вышла на тротуар. В этот момент в спину ей влепилось что-то холодное и плотное.
   – А-ах! – Она задохнулась от негодования.
   В следующий момент снежок полетел в сторону Эрика.
   – Ты что себе позволяешь?! – завопила Патриция.
   – Я проверяю, где границы твоего терпения! – Еще один комок.
   Возня затянулась минут на десять. Патриция обнаружила себя сидящей в сугробе. Снег набился ей за шиворот, и платок промок. Этот платок ручной росписи ей привезла из Парижа приятельница, которую туда возил любовник. Патриция вспомнила, что она серьезная женщина, которой вовсе не пристало барахтаться в снегу и громко хохотать посреди улицы.
   – Уайз! У меня к тебе вопрос.
   – Да? – Эрик подошел, протянул ей руку и сильным движением поставил на ноги. Сложно понять, откуда столько мощи в руках этого невысокого человека.
   – Как я теперь в таком виде пойду по улице и зайду в магазин?
   – Ну… Добропорядочные обыватели в это время должны сидеть по домам и смотреть телевизор. До остальных тебе нет дела, правда? Или ты замерзла?
   – Нет, ничего особенного. Воспользуюсь тем преимуществом, что я работаю в другом городе и здесь меня никто не помнит. – Патриция расстегнула верхнюю пуговицу пальто и сняла с шеи мокрый платок. Перчатки тоже стали влажными от талого снега, но тут уж ничего не попишешь.