Страница:
– Войдите! – Ох, ноги не держат. Бедная Мэри, она-то устоит на ногах?!
Тэсс тут же одернула себя: нельзя так, играть надо до конца. Молчание за спиной затягивалось и становилось все более непредсказуемым. Усилим впечатление. Тэсс подняла руку, картинно провела по распущенным волосам, потянулась, тряхнула головой. Мэри все еще не проронила ни звука. Тэсс даже слегка обиделась: неужели старая верная экономка совершенно не удивлена присутствием голой женщины в спальне управляющего. Ей все равно или она ожидала чего-то подобного? Тэсс постаралась заставить мышцы лица изобразить улыбку и обернулась к двери.
О какой эффект! Успех! Триумф! Лицо Мэри надо было даже не фотографировать, а снимать на видеопленку. Оттенки чувств – удивление, изумление, недоумение, смятение, радость, восхищение, восторг – сменялись на нем с невообразимой быстротой. К ужасу Тэсс, восторг прочно запечатлелся на лице Мэри. Раскинув руки и потрясая ими, она, радостно колыхаясь всем телом, начала приближаться к Тэсс.
– Девочка моя! Родная! У нас будут малыши! У Грегори будет жена! Девочка моя! – Мэри наконец добралась до Тэсс и заключила ее в объятия. – У меня ведь будут почти внуки! Как я счастлива. Господи, спасибо Тебе, дождалась, дал дожить мне, Господи! – Старая служанка совсем растрогалась и начала всхлипывать. – Грегори... А где Грегори? Ведь вот таким же еще его помню. А теперь вот дождалась, что он женится. Грегори, выходи, где ты? Дай я и тебя обниму. Радость-то какая!
У Грегори в ванной все еще шумела вода, и Тэсс от души понадеялась, что он не слышал излияний Мэри.
– Ну что же вы стоите?! Одевайтесь, одевайтесь, милая, а то недолго и простудиться, а вам сейчас никак нельзя. Спускайтесь к завтраку. И вы, мистер Грегори! – обратилась Мэри к двери ванной. – Покушать-то после такой ночи первое дело, правда? – Мэри лукаво подмигнула Тэсс и продолжила, понизив голос: – Мисс Тереза, Грегори очень хороший выбор. Он прекрасный человек, добрый, умный, с деловой хваткой, к старикам уважительно относится, что в наши дни редкость. И не бабник, – совсем уже конфиденциально сообщила она. – У него до вас, уж не припомню, сколько времени, женщин не было. Иногда пристану, почему не женишься, деток не заведешь и самому пора и мне, старой, радость, а он улыбнется, погладит меня по плечу и скажет: «Не нашел я еще женщину, с которой бы хотел всю жизнь прожить. А без любви, чтоб не одному засыпать и просыпаться, жениться не стану. Ни мне, ни жене радости не будет. А детей без любви и вовсе грех заводить. Только жизнь им поломать». Это в нем с детства. Матери Грегори рано лишился, а отец не больно-то им занимался, вот и ходил мальчишка никому не нужный, неприкаянный, ни поговорить, ни совета спросить, ни пожаловаться некому. Придет, бывало, ко мне на кухню, забьется в закуток какой-нибудь и сидит так часами. Иногда попросит: «Расскажи мне что-нибудь». И рассказываю то сказку, то книжку, которую когда-то читала, а то и вовсе, как я маленькой была. Смеется, я ведь веселое рассказываю: про шалости, про приключения, про случаи забавные – девчонка я ой шустрая была. А однажды болтаю-болтаю и слышу, всхлипывает тихонько, оборачиваюсь – плачет. Губу закусил, старается, чтоб тихо было, чтоб я не заметила, а не получается. Я к нему: «Что случилось?» А он мне: «Мэри, почему я не такой, как ты, почему я никому не нужен? У тебя были папа с мамой, а я папе не нужен, мама умерла. Почему она меня бросила одного?» Я его утешаю, мол, и папе нужен, и маме, хоть она с Господом на небесах, и мне нужен, кто ж еще будет слушать мою болтовню, есть мои пироги и возиться с моим маленьким Стэнли, когда я занята... А у самой тоже чуть слезы на глаза не наворачиваются, ведь прав мальчик. А он меня ручками обхватил, прижался и спрашивает: «Правда бывает, что у ребенка и папа и мама и они его любят?» «Да», – отвечаю. «Мэри, – говорит, – когда я вырасту и у меня будут дети, у них обязательно будут и папа и мама и мы будем их очень любить и всегда будем с ними, чтоб они никогда не были такие, как я, ненужные. Я тебе обещаю, Мэри. Веришь?» Вот с того дня и стал он мне почти как второй сын. – Мэри вдруг отошла на шаг, прищурилась и внимательно посмотрела на Тэсс. – А ведь вы будете хорошей женой для Грегори. Лучшей и пожелать нельзя. – В ее глазах разлилось ласковое тепло и спокойствие. – У мальчика хороший вкус. И вы его любите. Правильный выбор. У вас будут счастливые дети. Ой да вы совсем замерзли, – спохватилась Мэри. – Извините, заболтала я вас. Спускайтесь с мистером Грегори к завтраку, пока все горячее, свежее. – И Мэри поспешила на кухню, причитая: – Да у меня и праздничного, особенного по такому случаю ничего к столу нет, вот ведь растяпа. Можно, конечно, попробовать что-нибудь быстренько приготовить, так ведь быстро хорошо не бывает. Боже мой, я ведь совсем разучилась вязать, а у них скоро будут детки! – донесся уже снизу горестный вопль экономки.
Тэсс от души рассмеялась и начала наконец одеваться.
– Грегори, милый, Мэри уже ждет нас к завтраку. Приходи поскорей. И я тебя тоже жду. Очень! – прокричала она под дверью ванной и вышла.
Грегори поднялся с пола. Бросил тряпье и обувь. И встретился глазами с собой в зеркале. Около ванны испокон века стояла маленькая кованая жутко тяжелая и неудобная табуреточка для одежды, сделанная в свое время на заказ мистером Селти. Грегори присел, его пальцы сомкнулись на чугунной ножке. Сознание направило всю боль, ненависть, отчаяние, страх, отвращение, а тело – с наслаждением разворачивающейся пружины – табуретку в омерзительную фигуру в зеркале. Отражение раскололось и осыпалось. Оригинал, сегодня ночью потерявший право быть, остался.
Грегори переступил через куски своего отражения и включил воду.
Мэри не была бы собой, если бы не смогла за пятнадцать минут состряпать почти из ничего что-нибудь изысканное и восхитительно вкусное в честь праздника обретения обожаемым Грегори невесты в лице не менее любимой мисс Терезы. Она носилась по кухне, изо-бражая электровеник, правой рукой очищая апельсин, левой – помешивая в сковороде сахар для карамели. При этом она одновременно умудрялась напевать любимую шотландскую песенку и причитать об утерянном навыке вязания пинеток и шитья стеганых одеялец в стиле пэчворк. Любой человек, хорошо знающий Мэри, заглянув в этот момент на кухню, понял бы, что она счастлива. Она и была безмерно счастлива счастьем человека, обретшего смысл жизни.
Послышались легкие шаги. Спустилась Тэсс. Посвежевшая, почти без косметики, с чуть влажными после душа волосами, одетая в джинсы и мягкую водолазку.
Молодец, девочка! Именно то, что нужно. Грегори она такая и понравилась, и нравится, и будет нравиться всегда.
– Еще раз доброе утро, Мэри. А Грегори...
– Он еще не спускался, мисс Тереза.
– Я знаю, он в душе.
– Позвольте, я подам вам завтрак, а когда Грегори придет – накрою ему.
– Нет, Мэри, я подожду. А ты можешь принести завтрак в столовую? Я потом сама накормлю его.
– Конечно, мисс. – Вот ведь маленькая лиса! – Сейчас принесу.
Мэри принесла завтрак в столовую и, выходя, чуть не зацепила кого-то подносом. В полутьме за дверью, прижавшись виском и щекой к косяку, стоял человек, одной рукой он вцепился в выступ двери так, что пальцы побелели, другой ожесточенно обшаривал карманы пиджака. Незнакомец нервно провел рукой по пепельным волосам и...
Да это же Грегори! Вот негодник! Неудивительно, что старая экономка не сразу узнала его. Он стоял к ней спиной и был одет в черный костюм – а ведь почти никогда не носит костюмы, говорит, что терпеть не может деловую одежду. А тут – нате, смог. Туфли начищены (Мэри и не знала, что у него есть такие: Грегори все время ходит в сапогах для верховой езды или в кроссовках), волосы уложены волосок к волоску. И когда успел?
– Грегори, проказник, сколько можно прихорашиваться, Тэсс уже давно пришла! – вполголоса рявкнула Мэри.
Он вздрогнул и обернулся, блеснули глаза.
– Ты очень хорошо выглядишь, – смягчилась старая служанка, – но учись собираться скорее. Нельзя заставлять женщину ждать.
– Нельзя заставлять женщину ждать, – эхом по
– Платок спрячь, растяпа! – остановила его Мэри. Эх, от любви и правда люди глупеют. Даже такие, как Грегори. И хорошо. И правильно.
В щель между косяком и дверью Мэри видела, как к Тэсс, сидевшей за столом, подошел Грегори. Та радостно встала ему навстречу, обняла, поцеловала в щеку, потом...
Потом Мэри ушла на кухню готовить обед. Сегодня она собиралась побаловать влюбленных рисовым пудингом по старинному, прабабушкиному рецепту. Он всегда получался у Мэри отменно, но требовал много времени. Так что обед сегодня будет готовиться шиворот-навыворот: с десерта.
– Давай я тебя покормлю. Тебе овсянку? Шучу, шучу, Мэри приготовила тебе твою любимую яичницу с беконом, а мне восхитительные оладьи. А хочешь наоборот? Тебе – оладьи, мне – яичницу?
– Нет, благодарю.
Вот дети развлекаются! Не зря Грегори костюм надел (лишь бы не испачкал). Интересно, Тэсс сама-то ест или стоит за стулом мальчика с подносом?
– Прошу вас, мисс Гринхилл, не надо, я отлично сам управляюсь с ножом и вилкой. Прошу вас, сядьте, не дурачьтесь.
Не угадала: она его кормит с ложечки. Одно слово: дети.Зашумела вода: Мэри мыла рис. Захлопали дверцы шкафчиков: понадобились изюм, орехи, чернослив, соль, сахар. Потом весы, мерные ложечки, яйца, миксер.
– ...Будешь сердиться? Я у тебя в комнате книги... – Загромыхали кастрюли. – ...на стол положить, чтобы лампе не было так одиноко.
– Мисс Гринхилл, вас не учили, что чужие вещи...рошо, даже если это...щи...ляющего.
Так, надо еще молока вскипятить. Где оно кстати? Вот. Но совсем мало. Надо послать Стэнли за продуктами.
– Прости, не сердись. А ты гово... цузски? Я у тебя.....тр Дам на...цуз... видела...Гюго.
И овощи, и масло заканчиваются, да и вообще надо купить чего-нибудь вкусненького, а лучше чего-нибудь, из чего можно вкусненькое приготовить.
– ...Молчишь? Это секрет?
Нож! Где же нож? Нет, не этот, а любимый, маленький, острый, с удобной деревянной ручкой. Кто вообще трогает ножи в этом доме, кроме Мэ ри? Ага. Нашла. Ну и кто забыл его в холодильнике? Старею.
– Когда я была маленькой, мама заставляла меня учить французский, хотя сама не знала ни слова. Я была страшно ленива, и она взялась проверять мои домашние задания – переводы. Ох как я переводила! Глядя в книгу, бегло сочиняла текст на заданную тему от первого до последнего слова. Наверное после этого я и стала писательницей. Попалась я только на «Соборе». Мама Гюго очень любила. «Собор Парижской Богоматери» знала почти наизусть и, когда услышала историю Эсмеральды в моей интерпретации, то... Скандал был грандиозный. Я две недели сидела дома, месяц не ела сладкого. А французский все-таки выучила, но Гюго с тех пор не люблю. А ты?
– А я ем, мисс Гринхилл. Когда ешь, говорить вредно, от этого пища плохо усваивается.
Сухарь! Нет, хлеб как раз еще ничего, для пудинга подойдет. А вот Грегори – сухарь! Нельзя так говорить с женщиной, тем более с любимой. Тэсс тебе попалась – терпеливая девочка, любая другая на ее месте устроила бы скандал. И правильно сделала бы. Понятно, что от любви мужчины глупеют, но ведь не настолько же. После завтрака определенно надо будет провести с мальчиком разъяснительную работу.
– Вот вредина! Грегори... – Голос зазвучал глуше.
Обнимаются! Тэсс, определенно, мудрая девочка, лучшей жены и не найти.
– ...спасибо тебе. Просто за то, что ты есть. Я давным-давно не была так спокойна и счастлива. Когда я пришла к тебе вчера, ты спал и был такой...
Молоко! Молоко убежало. Мэри, как не стыдно! Говорила тебе мама, что подслушивать нехорошо... А я и не подслушиваю, а просто слышу: они громко разговаривают. Все равно, нельзя быть такой любопытной. Вредно это и для души, и для тела, и для дела. И молока почти не осталось. Ладно, еще на порцию хватит. Главное, не проворонить. И покрошить орехи...
– А потом пришла Мэри. Я почему-то так испугалась сначала, как маленькая девочка, думала, что она будет ругаться. Представляешь? Я так даже мамы не боялась. Мэри тебя любит. Она мне про тебя рассказывала, про то, как ты был маленьким, как приходил к ней на кухню слушать сказки. Она рассказывает, а я стою и пытаюсь представить тебя маленьким и не могу. Вижу такого же, как сейчас, но меньше ростом. Так забавно. У тебя есть фотографии, где ты маленький?
– Я не люблю показывать свои детские фотографии. Это очень личное.
– Хоть одну. Есть с Мэри? Хочется посмотреть, какая она была двадцать лет назад. И с папой и с мамой тоже?
Ах!
– Ты счастливый. У тебя был отец, ты его помнишь, да? А я никогда не видела своего отца, не знаю, на кого он был похож. Нет ни одной фотографии. И мама ничего не рассказывала. Она растила меня одна, как многие женщины сейчас, всегда считала, что мне никакой отец и не нужен, хватит одной матери. Мне почти всегда хватало. Но иногда, особенно когда я была подростком, мне хотелось его найти. Не знаю зачем, просто увидеть, посмотреть на него, спросить, почему он бросил меня и маму, знал ли он вообще, что я есть. Почему ни разу не пришел, хотя бы посмотреть на меня, не искал?
Кровь пошла! Порезаться любимым ножом! Где же пластырь? Как нехорошо слушать, даже случайно, то, что тебе не предназначается. А как не слушать-то? Тьфу! Эти орехи теперь придется выбросить: все в крови – гадость. Что поделаешь, люблю рубить орехи ножом, не доверяю всяким блендерам, кухонным комбайнам, рецепт-то старинный, все кажется, что, если его готовить не так, как двести лет назад, что-нибудь да не получится. Но лучше переучиться, чем есть пудинг с пальцами. Сейчас и начну, буду взбивать яйца в блендере. Будь он неладен, шумит же, как пылесос.
– Тебе не надоело меня слушать? С чего это я ударилась в воспоминания? Может потому, что у меня давно не было человека, которому бы я доверяла. А тебе верю. Я так устала никому не верить, всех остерегаться. А с тобой так спокойно и надежно. Я тебя так люблю! А ты меня?
Заработал блендер.
– Мисс Тереза... честный...ловек...жен признаться... люблю лошадей...фессия. Моя жизнь...с рождения... управляющим...хозяин умер и по завещанию...раз он доверял...профессионалу... я не хотел быть владельцем, только остаться на этой ра... с лошадьми... и вдруг вместо... приехали вы...не понимаете, не разбираетесь...испугался вдруг...шадей, продадите мою жизнь... куда я по... как...рабатывать и, главное, лошади... заметил, что нравлюсь вам... решил... если вы в меня...быть милым, обходительным... даже переспать... сегодня утром... не могу притворя... даже ради... я солгал вам, мисс Тереза... меня уволить...рямо сейчас, я готов... поступил подло... я раскаиваюсь. Простите меня.
Раздался грохот, и хлопнула дверь. Перепуганная Мэри влетела в столовую.
– Что случилось?
За столом, спрятав в ладони лицо, сидел Грегори. Напротив него валялся стул Тэсс, ощетинившись ножками. Ее самой нигде не было.
– Что произошло?
Грегори поднял правую руку ладонью к Мэри в успокаивающем и отстраняющем жесте.
– Все в порядке, Мэри, все правильно. Оставь меня одного, пожалуйста, и не волнуйся. Все хорошо. – И он опять уронил голову на руки.
Растерянная Мэри ушла на кухню. Молоко шумело и поднималось, закипая. Мэри подошла к плите. В кастрюле в полупрозрачной желтоватой жидкости кружились снежные хлопья. Она тихо выключила конфорку. Больше в доме молока не было.
Ненавижу! Эта мысль носилась в голове Тэсс, взрывала сознание, выжигала изнутри, убивала. Ненавижу! Наверное, никогда в жизни Тэсс не испытывала такой всепоглощающей ненависти ни к одному живому существу. И к неживому тоже. Ненавижу! Хотелось все ломать, бить, крушить, рвать, разбрасывать, топтать, как сейчас растоптали ее, смешали с грязью, плюнули в душу и прошлись по ней грязными коваными ковбойскими сапогами в конском навозе. Ненавижу! Тэсс перевернула постель, скинула на пол подушки, одеяло, простыню, с наслаждением пошвыряла в противоположную стенку книги, потом отфутболила их под кровать. Опрокинула стулья. Увидела на одном из них платье. То самое, которое сняла сегодня утром. То самое, которое надела сегодня ночью... Со звоном и грохотом вывернула на пол содержимое ящиков стола, ища ножницы. Крича, исходя слезами, Тэсс резала, рвала и снова резала гадкое платье в бессильной попытке уничтожить все воспоминания об этой страшной ночи. Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! Что ты сделал со мной?! Это все неправда, неправда, неправда!.. Ты лжешь, все время лжешь! Господи, ну почему я так его люблю?!
Тэсс метнулась в ванную, прямо в одежде встала под ледяной душ. Превратиться самой в лед, а потом растаять, чтобы не было ни меня, ни его, ни этой проклятой ночи!
Слезы катились по щекам, падали капли с мокрых волос, Тэсс вытирала их мокрым полотенцем, но они не унимались. На полу оставались мокрые следы босых ног. Механическими движениями сняла мокрую холодную одежду – неудобно, гадко. Она замерзла, но не стала разжигать камин, потому что его разжигал он. Вместо этого она пошла искать сотовый. Нашла, поставила мертвый телефон на подзарядку и набрала номер.
– Джон?
– Здравствуй, малыш! Вот не ожидал тебя услышать! Я тебе звонил, звонил – телефон отключен. Подумал, ты хочешь отдохнуть от цивилизации. Хорошо отдыхается? Понравилось быть хозяйкой конезавода?
– Джон, – всхлипнула Тэсс, – я их всех ненавижу! И лошадей, и Грегори, и Мэри, и дом этот проклятый! Я здесь сойду с ума!
– Вот те на. А я думал, ты любишь животных, – попробовал пошутить Джон.
– Животных – да, собак, кошек, даже мышей, только не этих треклятых лошадей! – взвыла Тэсс.
– Ну-ну, милая, что с тобой? Чем тебя лошади-то обидели?!
– Они тут живут, – пожаловалась Тэсс.
– М-да, это проблема. Но ты же унаследовала конезавод. А, наверное, конезавод без коней был бы чем-то другим. – Джон высказал потрясающе логичную мысль.
– Ах, Джон, перестань! Меня и так тошнит от этого места!
– Хочешь, я приеду?!
– Да! – ни минуты не сомневаясь, выкрикнула Тэсс.
– Без проблем. Жди. Только куплю карту, а то до твоей «Долины» приеду недельки через две. И на всякий случай ты сотовый уж, пожалуйста, не отключай.
– Да, Джон.
– Вот и славно. Целую, малышка. И не реви. Вот я приеду, и мы им покажем, этим твоим злобным лошадям! – пообещал Джон. Он часто разговаривал с Тэсс, как с младшей сестренкой. Когда у нее случался очередной приступ депрессии, это был единственный способ привести ее в норму.
– Хорошо, Джон, – вздохнула Тэсс. Почему-то вопреки всем надеждам и ожиданиям легче не стало.
6
Тэсс тут же одернула себя: нельзя так, играть надо до конца. Молчание за спиной затягивалось и становилось все более непредсказуемым. Усилим впечатление. Тэсс подняла руку, картинно провела по распущенным волосам, потянулась, тряхнула головой. Мэри все еще не проронила ни звука. Тэсс даже слегка обиделась: неужели старая верная экономка совершенно не удивлена присутствием голой женщины в спальне управляющего. Ей все равно или она ожидала чего-то подобного? Тэсс постаралась заставить мышцы лица изобразить улыбку и обернулась к двери.
О какой эффект! Успех! Триумф! Лицо Мэри надо было даже не фотографировать, а снимать на видеопленку. Оттенки чувств – удивление, изумление, недоумение, смятение, радость, восхищение, восторг – сменялись на нем с невообразимой быстротой. К ужасу Тэсс, восторг прочно запечатлелся на лице Мэри. Раскинув руки и потрясая ими, она, радостно колыхаясь всем телом, начала приближаться к Тэсс.
– Девочка моя! Родная! У нас будут малыши! У Грегори будет жена! Девочка моя! – Мэри наконец добралась до Тэсс и заключила ее в объятия. – У меня ведь будут почти внуки! Как я счастлива. Господи, спасибо Тебе, дождалась, дал дожить мне, Господи! – Старая служанка совсем растрогалась и начала всхлипывать. – Грегори... А где Грегори? Ведь вот таким же еще его помню. А теперь вот дождалась, что он женится. Грегори, выходи, где ты? Дай я и тебя обниму. Радость-то какая!
У Грегори в ванной все еще шумела вода, и Тэсс от души понадеялась, что он не слышал излияний Мэри.
– Ну что же вы стоите?! Одевайтесь, одевайтесь, милая, а то недолго и простудиться, а вам сейчас никак нельзя. Спускайтесь к завтраку. И вы, мистер Грегори! – обратилась Мэри к двери ванной. – Покушать-то после такой ночи первое дело, правда? – Мэри лукаво подмигнула Тэсс и продолжила, понизив голос: – Мисс Тереза, Грегори очень хороший выбор. Он прекрасный человек, добрый, умный, с деловой хваткой, к старикам уважительно относится, что в наши дни редкость. И не бабник, – совсем уже конфиденциально сообщила она. – У него до вас, уж не припомню, сколько времени, женщин не было. Иногда пристану, почему не женишься, деток не заведешь и самому пора и мне, старой, радость, а он улыбнется, погладит меня по плечу и скажет: «Не нашел я еще женщину, с которой бы хотел всю жизнь прожить. А без любви, чтоб не одному засыпать и просыпаться, жениться не стану. Ни мне, ни жене радости не будет. А детей без любви и вовсе грех заводить. Только жизнь им поломать». Это в нем с детства. Матери Грегори рано лишился, а отец не больно-то им занимался, вот и ходил мальчишка никому не нужный, неприкаянный, ни поговорить, ни совета спросить, ни пожаловаться некому. Придет, бывало, ко мне на кухню, забьется в закуток какой-нибудь и сидит так часами. Иногда попросит: «Расскажи мне что-нибудь». И рассказываю то сказку, то книжку, которую когда-то читала, а то и вовсе, как я маленькой была. Смеется, я ведь веселое рассказываю: про шалости, про приключения, про случаи забавные – девчонка я ой шустрая была. А однажды болтаю-болтаю и слышу, всхлипывает тихонько, оборачиваюсь – плачет. Губу закусил, старается, чтоб тихо было, чтоб я не заметила, а не получается. Я к нему: «Что случилось?» А он мне: «Мэри, почему я не такой, как ты, почему я никому не нужен? У тебя были папа с мамой, а я папе не нужен, мама умерла. Почему она меня бросила одного?» Я его утешаю, мол, и папе нужен, и маме, хоть она с Господом на небесах, и мне нужен, кто ж еще будет слушать мою болтовню, есть мои пироги и возиться с моим маленьким Стэнли, когда я занята... А у самой тоже чуть слезы на глаза не наворачиваются, ведь прав мальчик. А он меня ручками обхватил, прижался и спрашивает: «Правда бывает, что у ребенка и папа и мама и они его любят?» «Да», – отвечаю. «Мэри, – говорит, – когда я вырасту и у меня будут дети, у них обязательно будут и папа и мама и мы будем их очень любить и всегда будем с ними, чтоб они никогда не были такие, как я, ненужные. Я тебе обещаю, Мэри. Веришь?» Вот с того дня и стал он мне почти как второй сын. – Мэри вдруг отошла на шаг, прищурилась и внимательно посмотрела на Тэсс. – А ведь вы будете хорошей женой для Грегори. Лучшей и пожелать нельзя. – В ее глазах разлилось ласковое тепло и спокойствие. – У мальчика хороший вкус. И вы его любите. Правильный выбор. У вас будут счастливые дети. Ой да вы совсем замерзли, – спохватилась Мэри. – Извините, заболтала я вас. Спускайтесь с мистером Грегори к завтраку, пока все горячее, свежее. – И Мэри поспешила на кухню, причитая: – Да у меня и праздничного, особенного по такому случаю ничего к столу нет, вот ведь растяпа. Можно, конечно, попробовать что-нибудь быстренько приготовить, так ведь быстро хорошо не бывает. Боже мой, я ведь совсем разучилась вязать, а у них скоро будут детки! – донесся уже снизу горестный вопль экономки.
Тэсс от души рассмеялась и начала наконец одеваться.
– Грегори, милый, Мэри уже ждет нас к завтраку. Приходи поскорей. И я тебя тоже жду. Очень! – прокричала она под дверью ванной и вышла.
Грегори поднялся с пола. Бросил тряпье и обувь. И встретился глазами с собой в зеркале. Около ванны испокон века стояла маленькая кованая жутко тяжелая и неудобная табуреточка для одежды, сделанная в свое время на заказ мистером Селти. Грегори присел, его пальцы сомкнулись на чугунной ножке. Сознание направило всю боль, ненависть, отчаяние, страх, отвращение, а тело – с наслаждением разворачивающейся пружины – табуретку в омерзительную фигуру в зеркале. Отражение раскололось и осыпалось. Оригинал, сегодня ночью потерявший право быть, остался.
Грегори переступил через куски своего отражения и включил воду.
Мэри не была бы собой, если бы не смогла за пятнадцать минут состряпать почти из ничего что-нибудь изысканное и восхитительно вкусное в честь праздника обретения обожаемым Грегори невесты в лице не менее любимой мисс Терезы. Она носилась по кухне, изо-бражая электровеник, правой рукой очищая апельсин, левой – помешивая в сковороде сахар для карамели. При этом она одновременно умудрялась напевать любимую шотландскую песенку и причитать об утерянном навыке вязания пинеток и шитья стеганых одеялец в стиле пэчворк. Любой человек, хорошо знающий Мэри, заглянув в этот момент на кухню, понял бы, что она счастлива. Она и была безмерно счастлива счастьем человека, обретшего смысл жизни.
Послышались легкие шаги. Спустилась Тэсс. Посвежевшая, почти без косметики, с чуть влажными после душа волосами, одетая в джинсы и мягкую водолазку.
Молодец, девочка! Именно то, что нужно. Грегори она такая и понравилась, и нравится, и будет нравиться всегда.
– Еще раз доброе утро, Мэри. А Грегори...
– Он еще не спускался, мисс Тереза.
– Я знаю, он в душе.
– Позвольте, я подам вам завтрак, а когда Грегори придет – накрою ему.
– Нет, Мэри, я подожду. А ты можешь принести завтрак в столовую? Я потом сама накормлю его.
– Конечно, мисс. – Вот ведь маленькая лиса! – Сейчас принесу.
Мэри принесла завтрак в столовую и, выходя, чуть не зацепила кого-то подносом. В полутьме за дверью, прижавшись виском и щекой к косяку, стоял человек, одной рукой он вцепился в выступ двери так, что пальцы побелели, другой ожесточенно обшаривал карманы пиджака. Незнакомец нервно провел рукой по пепельным волосам и...
Да это же Грегори! Вот негодник! Неудивительно, что старая экономка не сразу узнала его. Он стоял к ней спиной и был одет в черный костюм – а ведь почти никогда не носит костюмы, говорит, что терпеть не может деловую одежду. А тут – нате, смог. Туфли начищены (Мэри и не знала, что у него есть такие: Грегори все время ходит в сапогах для верховой езды или в кроссовках), волосы уложены волосок к волоску. И когда успел?
– Грегори, проказник, сколько можно прихорашиваться, Тэсс уже давно пришла! – вполголоса рявкнула Мэри.
Он вздрогнул и обернулся, блеснули глаза.
– Ты очень хорошо выглядишь, – смягчилась старая служанка, – но учись собираться скорее. Нельзя заставлять женщину ждать.
– Нельзя заставлять женщину ждать, – эхом по
– Платок спрячь, растяпа! – остановила его Мэри. Эх, от любви и правда люди глупеют. Даже такие, как Грегори. И хорошо. И правильно.
В щель между косяком и дверью Мэри видела, как к Тэсс, сидевшей за столом, подошел Грегори. Та радостно встала ему навстречу, обняла, поцеловала в щеку, потом...
Потом Мэри ушла на кухню готовить обед. Сегодня она собиралась побаловать влюбленных рисовым пудингом по старинному, прабабушкиному рецепту. Он всегда получался у Мэри отменно, но требовал много времени. Так что обед сегодня будет готовиться шиворот-навыворот: с десерта.
– Давай я тебя покормлю. Тебе овсянку? Шучу, шучу, Мэри приготовила тебе твою любимую яичницу с беконом, а мне восхитительные оладьи. А хочешь наоборот? Тебе – оладьи, мне – яичницу?
– Нет, благодарю.
Вот дети развлекаются! Не зря Грегори костюм надел (лишь бы не испачкал). Интересно, Тэсс сама-то ест или стоит за стулом мальчика с подносом?
– Прошу вас, мисс Гринхилл, не надо, я отлично сам управляюсь с ножом и вилкой. Прошу вас, сядьте, не дурачьтесь.
Не угадала: она его кормит с ложечки. Одно слово: дети.Зашумела вода: Мэри мыла рис. Захлопали дверцы шкафчиков: понадобились изюм, орехи, чернослив, соль, сахар. Потом весы, мерные ложечки, яйца, миксер.
– ...Будешь сердиться? Я у тебя в комнате книги... – Загромыхали кастрюли. – ...на стол положить, чтобы лампе не было так одиноко.
– Мисс Гринхилл, вас не учили, что чужие вещи...рошо, даже если это...щи...ляющего.
Так, надо еще молока вскипятить. Где оно кстати? Вот. Но совсем мало. Надо послать Стэнли за продуктами.
– Прости, не сердись. А ты гово... цузски? Я у тебя.....тр Дам на...цуз... видела...Гюго.
И овощи, и масло заканчиваются, да и вообще надо купить чего-нибудь вкусненького, а лучше чего-нибудь, из чего можно вкусненькое приготовить.
– ...Молчишь? Это секрет?
Нож! Где же нож? Нет, не этот, а любимый, маленький, острый, с удобной деревянной ручкой. Кто вообще трогает ножи в этом доме, кроме Мэ ри? Ага. Нашла. Ну и кто забыл его в холодильнике? Старею.
– Когда я была маленькой, мама заставляла меня учить французский, хотя сама не знала ни слова. Я была страшно ленива, и она взялась проверять мои домашние задания – переводы. Ох как я переводила! Глядя в книгу, бегло сочиняла текст на заданную тему от первого до последнего слова. Наверное после этого я и стала писательницей. Попалась я только на «Соборе». Мама Гюго очень любила. «Собор Парижской Богоматери» знала почти наизусть и, когда услышала историю Эсмеральды в моей интерпретации, то... Скандал был грандиозный. Я две недели сидела дома, месяц не ела сладкого. А французский все-таки выучила, но Гюго с тех пор не люблю. А ты?
– А я ем, мисс Гринхилл. Когда ешь, говорить вредно, от этого пища плохо усваивается.
Сухарь! Нет, хлеб как раз еще ничего, для пудинга подойдет. А вот Грегори – сухарь! Нельзя так говорить с женщиной, тем более с любимой. Тэсс тебе попалась – терпеливая девочка, любая другая на ее месте устроила бы скандал. И правильно сделала бы. Понятно, что от любви мужчины глупеют, но ведь не настолько же. После завтрака определенно надо будет провести с мальчиком разъяснительную работу.
– Вот вредина! Грегори... – Голос зазвучал глуше.
Обнимаются! Тэсс, определенно, мудрая девочка, лучшей жены и не найти.
– ...спасибо тебе. Просто за то, что ты есть. Я давным-давно не была так спокойна и счастлива. Когда я пришла к тебе вчера, ты спал и был такой...
Молоко! Молоко убежало. Мэри, как не стыдно! Говорила тебе мама, что подслушивать нехорошо... А я и не подслушиваю, а просто слышу: они громко разговаривают. Все равно, нельзя быть такой любопытной. Вредно это и для души, и для тела, и для дела. И молока почти не осталось. Ладно, еще на порцию хватит. Главное, не проворонить. И покрошить орехи...
– А потом пришла Мэри. Я почему-то так испугалась сначала, как маленькая девочка, думала, что она будет ругаться. Представляешь? Я так даже мамы не боялась. Мэри тебя любит. Она мне про тебя рассказывала, про то, как ты был маленьким, как приходил к ней на кухню слушать сказки. Она рассказывает, а я стою и пытаюсь представить тебя маленьким и не могу. Вижу такого же, как сейчас, но меньше ростом. Так забавно. У тебя есть фотографии, где ты маленький?
– Я не люблю показывать свои детские фотографии. Это очень личное.
– Хоть одну. Есть с Мэри? Хочется посмотреть, какая она была двадцать лет назад. И с папой и с мамой тоже?
Ах!
– Ты счастливый. У тебя был отец, ты его помнишь, да? А я никогда не видела своего отца, не знаю, на кого он был похож. Нет ни одной фотографии. И мама ничего не рассказывала. Она растила меня одна, как многие женщины сейчас, всегда считала, что мне никакой отец и не нужен, хватит одной матери. Мне почти всегда хватало. Но иногда, особенно когда я была подростком, мне хотелось его найти. Не знаю зачем, просто увидеть, посмотреть на него, спросить, почему он бросил меня и маму, знал ли он вообще, что я есть. Почему ни разу не пришел, хотя бы посмотреть на меня, не искал?
Кровь пошла! Порезаться любимым ножом! Где же пластырь? Как нехорошо слушать, даже случайно, то, что тебе не предназначается. А как не слушать-то? Тьфу! Эти орехи теперь придется выбросить: все в крови – гадость. Что поделаешь, люблю рубить орехи ножом, не доверяю всяким блендерам, кухонным комбайнам, рецепт-то старинный, все кажется, что, если его готовить не так, как двести лет назад, что-нибудь да не получится. Но лучше переучиться, чем есть пудинг с пальцами. Сейчас и начну, буду взбивать яйца в блендере. Будь он неладен, шумит же, как пылесос.
– Тебе не надоело меня слушать? С чего это я ударилась в воспоминания? Может потому, что у меня давно не было человека, которому бы я доверяла. А тебе верю. Я так устала никому не верить, всех остерегаться. А с тобой так спокойно и надежно. Я тебя так люблю! А ты меня?
Заработал блендер.
– Мисс Тереза... честный...ловек...жен признаться... люблю лошадей...фессия. Моя жизнь...с рождения... управляющим...хозяин умер и по завещанию...раз он доверял...профессионалу... я не хотел быть владельцем, только остаться на этой ра... с лошадьми... и вдруг вместо... приехали вы...не понимаете, не разбираетесь...испугался вдруг...шадей, продадите мою жизнь... куда я по... как...рабатывать и, главное, лошади... заметил, что нравлюсь вам... решил... если вы в меня...быть милым, обходительным... даже переспать... сегодня утром... не могу притворя... даже ради... я солгал вам, мисс Тереза... меня уволить...рямо сейчас, я готов... поступил подло... я раскаиваюсь. Простите меня.
Раздался грохот, и хлопнула дверь. Перепуганная Мэри влетела в столовую.
– Что случилось?
За столом, спрятав в ладони лицо, сидел Грегори. Напротив него валялся стул Тэсс, ощетинившись ножками. Ее самой нигде не было.
– Что произошло?
Грегори поднял правую руку ладонью к Мэри в успокаивающем и отстраняющем жесте.
– Все в порядке, Мэри, все правильно. Оставь меня одного, пожалуйста, и не волнуйся. Все хорошо. – И он опять уронил голову на руки.
Растерянная Мэри ушла на кухню. Молоко шумело и поднималось, закипая. Мэри подошла к плите. В кастрюле в полупрозрачной желтоватой жидкости кружились снежные хлопья. Она тихо выключила конфорку. Больше в доме молока не было.
Ненавижу! Эта мысль носилась в голове Тэсс, взрывала сознание, выжигала изнутри, убивала. Ненавижу! Наверное, никогда в жизни Тэсс не испытывала такой всепоглощающей ненависти ни к одному живому существу. И к неживому тоже. Ненавижу! Хотелось все ломать, бить, крушить, рвать, разбрасывать, топтать, как сейчас растоптали ее, смешали с грязью, плюнули в душу и прошлись по ней грязными коваными ковбойскими сапогами в конском навозе. Ненавижу! Тэсс перевернула постель, скинула на пол подушки, одеяло, простыню, с наслаждением пошвыряла в противоположную стенку книги, потом отфутболила их под кровать. Опрокинула стулья. Увидела на одном из них платье. То самое, которое сняла сегодня утром. То самое, которое надела сегодня ночью... Со звоном и грохотом вывернула на пол содержимое ящиков стола, ища ножницы. Крича, исходя слезами, Тэсс резала, рвала и снова резала гадкое платье в бессильной попытке уничтожить все воспоминания об этой страшной ночи. Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! Что ты сделал со мной?! Это все неправда, неправда, неправда!.. Ты лжешь, все время лжешь! Господи, ну почему я так его люблю?!
Тэсс метнулась в ванную, прямо в одежде встала под ледяной душ. Превратиться самой в лед, а потом растаять, чтобы не было ни меня, ни его, ни этой проклятой ночи!
Слезы катились по щекам, падали капли с мокрых волос, Тэсс вытирала их мокрым полотенцем, но они не унимались. На полу оставались мокрые следы босых ног. Механическими движениями сняла мокрую холодную одежду – неудобно, гадко. Она замерзла, но не стала разжигать камин, потому что его разжигал он. Вместо этого она пошла искать сотовый. Нашла, поставила мертвый телефон на подзарядку и набрала номер.
– Джон?
– Здравствуй, малыш! Вот не ожидал тебя услышать! Я тебе звонил, звонил – телефон отключен. Подумал, ты хочешь отдохнуть от цивилизации. Хорошо отдыхается? Понравилось быть хозяйкой конезавода?
– Джон, – всхлипнула Тэсс, – я их всех ненавижу! И лошадей, и Грегори, и Мэри, и дом этот проклятый! Я здесь сойду с ума!
– Вот те на. А я думал, ты любишь животных, – попробовал пошутить Джон.
– Животных – да, собак, кошек, даже мышей, только не этих треклятых лошадей! – взвыла Тэсс.
– Ну-ну, милая, что с тобой? Чем тебя лошади-то обидели?!
– Они тут живут, – пожаловалась Тэсс.
– М-да, это проблема. Но ты же унаследовала конезавод. А, наверное, конезавод без коней был бы чем-то другим. – Джон высказал потрясающе логичную мысль.
– Ах, Джон, перестань! Меня и так тошнит от этого места!
– Хочешь, я приеду?!
– Да! – ни минуты не сомневаясь, выкрикнула Тэсс.
– Без проблем. Жди. Только куплю карту, а то до твоей «Долины» приеду недельки через две. И на всякий случай ты сотовый уж, пожалуйста, не отключай.
– Да, Джон.
– Вот и славно. Целую, малышка. И не реви. Вот я приеду, и мы им покажем, этим твоим злобным лошадям! – пообещал Джон. Он часто разговаривал с Тэсс, как с младшей сестренкой. Когда у нее случался очередной приступ депрессии, это был единственный способ привести ее в норму.
– Хорошо, Джон, – вздохнула Тэсс. Почему-то вопреки всем надеждам и ожиданиям легче не стало.
6
«
Тридцатое сентября.
Сегодня все произошло. Все, что так пугало меня, чего я так старался избежать и что неотвратимо, неотвязно преследовало меня с самого момента ее появления в доме. Сегодня ночью Тереза стала моей любовницей.
Господи, Ты мне свидетель, я не хотел этого!
Только Тебе известно, сколько раз я грезил о ней, видел ее в своих объятиях – во сне и в грезах наяву – и как возносил хвалу Тебе, когда просыпался, за то, что это только сон!
Господи, как мне теперь жить?!
Ты послал мне искушение, которому я не мог противиться. Я же спал! Я видел сон, тот же сон, что и в последние четырнадцать ночей. Я должен был понять, что он невозможно слаще других. Когда я сегодня увидел ее лицо, склонившееся надо мной, я бы, наверное, полжизни отдал за то, чтобы проснуться еще раз. В пустой постели. Но грех свершен.
Бедная милая девочка, она же сама не знает, что натворила. Должна ли узнать? Не лучше ли оставить все как есть? Какая боль меньше – та, что она испытывает сейчас, злая, нехорошая, черная боль, или же та, которую я могу ей причинить – стыд за свой невольный грех? Я не знаю. Наверное, мне нужно было сразу все ей рассказать. Тогда, возможно, хотя бы ее душа осталась чистой от этой страсти.
Я не знаю, как теперь с этим жить. Не знаю, как смогу смотреть Терезе в глаза, ведь все равно каждый раз будут возвращаться воспоминания о сбывшемся сне – о ее жадных горячих губах и шелковой коже. И черной змеей будет заползать в душу тайная радость оттого, что ее пылкость толкнула ее на безумный поступок. Господи... Я никогда в жизни не испытывал такого счастья, как в сегодняшнем бреду. И пусть я буду вечно гореть в аду, но, Боже, я не хочу потерять ни единого воспоминания об этой ночи. О ее теле. О нашей страсти. Господи, помилуй.
Эта страсть выжигает меня насквозь. Наверное, я почувствовал и осознал ее раньше, чем Тереза. Тогда, когда в свете ночника увидел светлый отблеск ее обнаженной матовой кожи. Тогда, когда держал ее на руках, когда долгими ночами наблюдал ее сон. Вчера, прижимая к себе на верховой прогулке. Я знал все: что я чувствую, к чему это ведет и что нельзя такого допустить. А что вышло?
Сегодня, в ночь с тридцатого сентября на первое октября, я, Грегори Дарт, сделал своей любовницей дочь моей сестры.
А мир все еще стоит.
Мое сердце разрывается, когда я вижу, как страдает Тэсс, как она злится на меня. Я посеял в ее душе зло. Я принял решение, о котором, наверное, буду потом жалеть. Я заменю ее гнев на стыд, надеясь только на то, что воспитание Терезы и ее мораль отличаются от моих и она не будет в таком ужасе от произошедшего, как я. Я расскажу ей.
Чего я пытаюсь добиться, называя ее Терезой? Полное имя уже не поставит необходимых мне преград. Я разрушил самую возможность их возведения. У нас один грех.
Господи, дай силы.
Тереза... Тэсс – это самое прекрасное создание на свете. Моя судьба – сделать ее несчастной, ее, женщину, которую я полюбил. Почему?»
Грегори захлопнул дневник и отшвырнул ручку. Она со стуком упала на стол, покатилась, соскользнула вниз и ударилась об пол. Проводил взглядом. Ему нужно пойти и рассказать Тэсс правду прямо сейчас, иначе произойдет что-то страшное. Грегори стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью.
До комнаты Тэсс было всего несколько шагов. Но это маленькое пространство будто заполнили уплотнившимся воздухом. Грегори показалось, что он движется, как во сне, медленно, тягуче. Перед дверью, за которой спряталась, забилась в угол Тэсс, он остановился. Воздуха решительно не хватало.
Это необходимо. И я сделаю то, что должен.
Он и сам не знал, для чего пришел сейчас к этой двери, не нашел еще слов, которые можно сказать Тэсс, и он вовсе не был уверен в правильности своего решения – разделить с любимой женщиной вину. Но где-то в его душе оформлялось категоричное знание: лучше уж так – страдать вместе, чем Тэсс будет думать, что он использовал ее, а теперь отвергает, не любя. Грегори громко постучал. Тишина. Ах нет, кажется, фарфоровая пепельница совершила полет в направлении двери и со скорбным звоном разбилась вдребезги. Сквозь щелочку под дверью он увидел несколько осколков.
– Тэсс, открой, прошу тебя. – Грегори прислонился лбом к прохладной древесине, покрытой темным лаком.
– Убирайся! – Глухой удар по ту сторону двери.
Ага, бронзовая статуэтка гончей...
– Тэсс, я совершил ошибку. Нам нужно было сразу же поговорить.
Дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла Тэсс: волосы встрепаны, бледное лицо, злые, воспаленные глаза, в которых затаилась нестерпимая боль. У Грегори сердце сжалось.
Кажется, больше Тэсс не могла вымолвить ни слова. Она бессильно отступила в глубь комнаты. Грегори видел, что она силится что-то сказать, губы вздрагивали, но слова так и не прозвучали. Он осторожно вошел, наступив ногой на осколки пепельницы и поддев носком туфли целую, по счастью, статуэтку. Ему в глаза бросились скомканные в порыве отчаяния простыни, подушка жалко валялась возле камина, по полу были неравномерно рассыпаны какие-то бумаги. Возле кровати – лоскутки, и по ним совершенно невозможно определить, чем именно они были еще час назад. Скорбно мерцал монитор ноутбука. Первым порывом Грегори было заключить Тэсс в объятия, прижать к сердцу, успокоить, сказать, что это все неправда, что он ее любит, любит... Нет, нельзя. Отеческим жестом он обнял Тэсс за плечи и осторожно расправил пряди волос, прилипшие к влажным от слез щекам. От этого его прикосновения что-то будто взорвалось внутри нее, она разрыдалась и, вырвавшись из его объятий, упала на постель. Хрупкие плечи вздрагивали. Грегори едва сдержал стон. Что мы наделали?!
Он принес ей успокоительное, которое она покорно выпила, а потом сидел с ней рядом, гладил по волосам и терпеливо ждал, пока она перестанет плакать.
– Почему? – только и спросила она. Голос еще не вполне ей подчинялся – может быть, она хотела добавить еще что-то, но не смогла
Сегодня все произошло. Все, что так пугало меня, чего я так старался избежать и что неотвратимо, неотвязно преследовало меня с самого момента ее появления в доме. Сегодня ночью Тереза стала моей любовницей.
Господи, Ты мне свидетель, я не хотел этого!
Только Тебе известно, сколько раз я грезил о ней, видел ее в своих объятиях – во сне и в грезах наяву – и как возносил хвалу Тебе, когда просыпался, за то, что это только сон!
Господи, как мне теперь жить?!
Ты послал мне искушение, которому я не мог противиться. Я же спал! Я видел сон, тот же сон, что и в последние четырнадцать ночей. Я должен был понять, что он невозможно слаще других. Когда я сегодня увидел ее лицо, склонившееся надо мной, я бы, наверное, полжизни отдал за то, чтобы проснуться еще раз. В пустой постели. Но грех свершен.
Бедная милая девочка, она же сама не знает, что натворила. Должна ли узнать? Не лучше ли оставить все как есть? Какая боль меньше – та, что она испытывает сейчас, злая, нехорошая, черная боль, или же та, которую я могу ей причинить – стыд за свой невольный грех? Я не знаю. Наверное, мне нужно было сразу все ей рассказать. Тогда, возможно, хотя бы ее душа осталась чистой от этой страсти.
Я не знаю, как теперь с этим жить. Не знаю, как смогу смотреть Терезе в глаза, ведь все равно каждый раз будут возвращаться воспоминания о сбывшемся сне – о ее жадных горячих губах и шелковой коже. И черной змеей будет заползать в душу тайная радость оттого, что ее пылкость толкнула ее на безумный поступок. Господи... Я никогда в жизни не испытывал такого счастья, как в сегодняшнем бреду. И пусть я буду вечно гореть в аду, но, Боже, я не хочу потерять ни единого воспоминания об этой ночи. О ее теле. О нашей страсти. Господи, помилуй.
Эта страсть выжигает меня насквозь. Наверное, я почувствовал и осознал ее раньше, чем Тереза. Тогда, когда в свете ночника увидел светлый отблеск ее обнаженной матовой кожи. Тогда, когда держал ее на руках, когда долгими ночами наблюдал ее сон. Вчера, прижимая к себе на верховой прогулке. Я знал все: что я чувствую, к чему это ведет и что нельзя такого допустить. А что вышло?
Сегодня, в ночь с тридцатого сентября на первое октября, я, Грегори Дарт, сделал своей любовницей дочь моей сестры.
А мир все еще стоит.
Мое сердце разрывается, когда я вижу, как страдает Тэсс, как она злится на меня. Я посеял в ее душе зло. Я принял решение, о котором, наверное, буду потом жалеть. Я заменю ее гнев на стыд, надеясь только на то, что воспитание Терезы и ее мораль отличаются от моих и она не будет в таком ужасе от произошедшего, как я. Я расскажу ей.
Чего я пытаюсь добиться, называя ее Терезой? Полное имя уже не поставит необходимых мне преград. Я разрушил самую возможность их возведения. У нас один грех.
Господи, дай силы.
Тереза... Тэсс – это самое прекрасное создание на свете. Моя судьба – сделать ее несчастной, ее, женщину, которую я полюбил. Почему?»
Грегори захлопнул дневник и отшвырнул ручку. Она со стуком упала на стол, покатилась, соскользнула вниз и ударилась об пол. Проводил взглядом. Ему нужно пойти и рассказать Тэсс правду прямо сейчас, иначе произойдет что-то страшное. Грегори стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью.
До комнаты Тэсс было всего несколько шагов. Но это маленькое пространство будто заполнили уплотнившимся воздухом. Грегори показалось, что он движется, как во сне, медленно, тягуче. Перед дверью, за которой спряталась, забилась в угол Тэсс, он остановился. Воздуха решительно не хватало.
Это необходимо. И я сделаю то, что должен.
Он и сам не знал, для чего пришел сейчас к этой двери, не нашел еще слов, которые можно сказать Тэсс, и он вовсе не был уверен в правильности своего решения – разделить с любимой женщиной вину. Но где-то в его душе оформлялось категоричное знание: лучше уж так – страдать вместе, чем Тэсс будет думать, что он использовал ее, а теперь отвергает, не любя. Грегори громко постучал. Тишина. Ах нет, кажется, фарфоровая пепельница совершила полет в направлении двери и со скорбным звоном разбилась вдребезги. Сквозь щелочку под дверью он увидел несколько осколков.
– Тэсс, открой, прошу тебя. – Грегори прислонился лбом к прохладной древесине, покрытой темным лаком.
– Убирайся! – Глухой удар по ту сторону двери.
Ага, бронзовая статуэтка гончей...
– Тэсс, я совершил ошибку. Нам нужно было сразу же поговорить.
Дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла Тэсс: волосы встрепаны, бледное лицо, злые, воспаленные глаза, в которых затаилась нестерпимая боль. У Грегори сердце сжалось.
Кажется, больше Тэсс не могла вымолвить ни слова. Она бессильно отступила в глубь комнаты. Грегори видел, что она силится что-то сказать, губы вздрагивали, но слова так и не прозвучали. Он осторожно вошел, наступив ногой на осколки пепельницы и поддев носком туфли целую, по счастью, статуэтку. Ему в глаза бросились скомканные в порыве отчаяния простыни, подушка жалко валялась возле камина, по полу были неравномерно рассыпаны какие-то бумаги. Возле кровати – лоскутки, и по ним совершенно невозможно определить, чем именно они были еще час назад. Скорбно мерцал монитор ноутбука. Первым порывом Грегори было заключить Тэсс в объятия, прижать к сердцу, успокоить, сказать, что это все неправда, что он ее любит, любит... Нет, нельзя. Отеческим жестом он обнял Тэсс за плечи и осторожно расправил пряди волос, прилипшие к влажным от слез щекам. От этого его прикосновения что-то будто взорвалось внутри нее, она разрыдалась и, вырвавшись из его объятий, упала на постель. Хрупкие плечи вздрагивали. Грегори едва сдержал стон. Что мы наделали?!
Он принес ей успокоительное, которое она покорно выпила, а потом сидел с ней рядом, гладил по волосам и терпеливо ждал, пока она перестанет плакать.
– Почему? – только и спросила она. Голос еще не вполне ей подчинялся – может быть, она хотела добавить еще что-то, но не смогла