Страница:
— Иди один, мне ничего не нужно. Обещаю не будить тебя до двенадцати.
Люк поцеловал ее, жалея, что поцелуй так короток. Ведь они снова расстаются. Он вошел в здание и отправился наверх, к себе в комнату.
Там Люк сел за машинку и написал Марджи записку, заверяя, что любит ее, но должен сделать нечто важное, что беспокоиться не стоит, потому что он скоро вернется.
Затем он открыл сумочку Марджи и взял деньги на такси до города, на случай, если сможет его поймать. Если получится, он сэкономит немного времени, но даже если придется всю дорогу до банка идти пешком, то и тогда он попадет туда до одиннадцати, и будет еще достаточно рано.
Люк выглянул в окно — проверить, не наткнется ли в парке на Марджи. Оказалось, что нет. Он перешел к окну в конце холла, но и оттуда ее не увидел. Зато, когда осторожно спускался по лестнице, услышал ее голос, доносящийся из открытой двери в кабинет доктора Снайдера:
—... я не очень беспокоюсь, но он вел себя как-то странно. Хотя не думаю, чтобы...
Люк бесшумно вышел через боковую дверь и пробрался на зады сада, где ряд деревьев заслонял забор от построек.
Теперь единственной опасностью оставалось, что ктонибудь увидит, как он лезет через забор и позвонит в полицию или в санаторий.
Но никто его не увидел.
Люк поцеловал ее, жалея, что поцелуй так короток. Ведь они снова расстаются. Он вошел в здание и отправился наверх, к себе в комнату.
Там Люк сел за машинку и написал Марджи записку, заверяя, что любит ее, но должен сделать нечто важное, что беспокоиться не стоит, потому что он скоро вернется.
Затем он открыл сумочку Марджи и взял деньги на такси до города, на случай, если сможет его поймать. Если получится, он сэкономит немного времени, но даже если придется всю дорогу до банка идти пешком, то и тогда он попадет туда до одиннадцати, и будет еще достаточно рано.
Люк выглянул в окно — проверить, не наткнется ли в парке на Марджи. Оказалось, что нет. Он перешел к окну в конце холла, но и оттуда ее не увидел. Зато, когда осторожно спускался по лестнице, услышал ее голос, доносящийся из открытой двери в кабинет доктора Снайдера:
—... я не очень беспокоюсь, но он вел себя как-то странно. Хотя не думаю, чтобы...
Люк бесшумно вышел через боковую дверь и пробрался на зады сада, где ряд деревьев заслонял забор от построек.
Теперь единственной опасностью оставалось, что ктонибудь увидит, как он лезет через забор и позвонит в полицию или в санаторий.
Но никто его не увидел.
17
Было пятое августа 1964 года. В Нью-Йорке — без нескольких минут час, в иных часовых поясах — соответственно.
Близился великий момент.
Ято Исуко, Генеральный Секретарь Организации Объединенных Наций, одиноко сидел в небольшой студии радиостанции. Он был готов и теперь только ждал.
Полон надежд и опасений.
Ларингофон был на своем месте, в ушах генерального секретаря торчали пробки, которые позволят ему не отвлекаться, когда он начнет говорить. Кроме того, он закроет глаза, как только режиссер подаст знак.
Вспомнив, что ларингфон еще не включен, он несколько раз откашлялся, не сводя глаз с небольшого окошечка и человека по другую сторону стекла.
Ему вот-вот предстояло обратиться к самой большой аудитории, которая когда-либо слушала отдельного человека. Когда-либо и где-либо. За исключением группки дикарей и детей, еще слишком маленьких, чтобы говорить и понимать, практически все люди на планете услышат его слово — прямо или через переводчика.
Подготовка была настолько же тороплива, насколько утомительна. Все правительства Земли сотрудничали в полной мере, все радиостанции мира будут принимать и ретранслировать его выступление. Каждая действующая радиостанция и многие из тех, что закрылись, но быстро активировались для этой цели. И все корабли на всех морях.
Нужно будет говорить не торопясь, делать паузы после фраз, чтобы тысячи переводчиков могли за ним успеть.
Даже кочевники в самых отсталых районах и те будут слушать: предприняты необходимые меры, чтобы там, где это только возможно, туземцы выслушали переводы, даваемые по горячим следам у ближайшего радиоприемника. В цивилизованных государствах все еще работающие заводы и учреждения будут закрыты, а их работники соберутся перед приемниками и громкоговорителями; людей, остающихся дома и не имеющих приемников, просили присоединяться к соседям, у которых они есть.
Отсюда следовало, что слушать его будут три миллиарда людей. И миллиард марсиан.
Если повезет, он станет самым известным... Исуко быстро отогнал эту тщеславную мысль. Он должен думать об интересах человечества, а не о своих собственных. И если ему повезет, нужно будет немедленно уйти с должности: пользоваться своим успехом некрасиво.
Если же он проиграет... впрочем, и об этом нельзя думать.
Похоже, в студии не было марсиан, во всяком случае, в той части режиссерской комнаты, которую он видел через стекло, не было ни одного.
Исуко еще раз откашлялся, и вовремя. По другую сторону окна оператор повернул ручку и кивнул ему.
Ято Исуко закрыл глаза и заговорил:
— Жители Земли, — сказал он, — я обращаюсь к вам и через вас к нашим гостям с Марса. Прежде всего к ним. Однако нужно, чтобы вы тоже слушали и, когда я закончу, могли ответить на вопрос, который я вам задам.
Затем он продолжал:
— Марсиане, по причине, известной только вам, вы не говорили, почему оказались среди нас. Возможно, вы действительно подлы и злобны, и наши страдания доставляют вам удовольствие.
Возможно, ваша психика, образ вашего мышления настолько чужды нам, что мы не поняли вас, хотя вы прилагали все усилия, чтобы объяснить нам свое поведение.
Но, я не верю ни в то, ни в другое.
Если бы вы действительно были таковы, какими выглядите или каких изображаете — сварливыми и мстительными, мы хотя бы несколько раз поймали вас на ссорах или драках между собой.
Однако мы ничего такого не слышали и никогда не видели.
Марсиане, вы просто маскируетесь перед нами, изображаете кого-то, кем не являетесь.
Люди по всей Земле зашевелились...
— Марсиане, — продолжал Исуко, — есть какая-то тайная цель в том, что вы делаете. Это может и должно быть одним из двух, разве что понимание ваших мотивов превосходит мои возможности, разве что ваши мотивы выходят за пределы человеческой логики.
Возможно, ваши мотивы благородны и вы прибыли сюда с чистой душой. Вы знали, что мы разобщены, ненавидим друг друга, ведем между собой войны и находимся на пороге последней решающей войны.
Возможно, вы пришли к выводу, что мы, будучи такими, какие есть, можем объединиться только ради общей борьбы с противником, когда общая ненависть превосходит взаимную враждебность, она уже кажется настолько бессмысленной, что мы о ней почти и не помним.
Но есть и другая возможность — вы доброжелательны, хотя и не враждебны. Возможно, узнав, что мы стоим на пороге космических полетов, вы не захотели видеть нас на Марсе.
Возможно, на Марсе вы вполне вещественны, подвержены ударам и потому боитесь нас; боитесь, что мы могли бы вас завоевать, вскоре или через несколько столетий. Кто знает, может, мы просто скучны вам, как наверняка вам скучны наши радиопередачи, и вы просто не хотите нашего присутсвия на своей планете.
Если один из двух упомянутых мною мотивов соответствует действительности, а я считаю, что третьего не дано, вы должны понимать, что вынуждая нас поступать определенным образом или запрещая нам отправляться на Марс, скорее вызвали бы враждебность, чем достигли бы своей цели.
Вы хотели, чтобы мы сами поняли это и поступали согласно вашим желаниям.
Разве важно, чтобы мы знали или, скорее, угадали, какая из двух основных целей соответствует действительности?
Так вот, независимо от этого я докажу вам, что вы добились своей цели.
Я говорю от имени всех жителей Земли и сейчас докажу это.
Затем он добавил:
— Мы клянемся закончить войны между собой. Клянемся никогда не отправлять ни одного космического корабля на вашу планету — разве что однажды вы пригласите нас к себе, но и тогда вам придется нас упрашивать.
Наконец он торжественно произнес:
— А теперь доказательство. Земляне, согласны ли вы со мной по этим двум вопросам? Если да, то где бы вы ни были, подтвердите это так громко, как только можете! Но чтобы переводчики успели за мной, подождите немного, пока я дам вам знать и скажу... пора!
— ДА!
— YES!
— OUI!
— SI!
— ТАК!
— НАЛ
— NAM!
— SZI!
— JA!
— ANO!
— LA!
И тысячи других слов, каждое из которых означало одно и то же. Вырвавшиеся из глоток и вместе с тем из сердец всех людей, что слушали Исуко.
И среди них ни одного «но» или «нет».
Это был самый чудовищный звук под солнцем. По сравнению с ним водородная бомба была комариным писком, а извержение Кракатау — тихим шепотом.
Не было никаких сомнений, что все марсиане на Земле услышали его. Если бы между планетами имелась атмосфера, передающая звуковые колебания, его услышали бы и марсиане на Марсе.
Ято Исуко услышал его, несмотря на пробки в ушах. И почувствовал, как от него содрогнулось все здание.
Он не произнес ни слова больше, чтобы не портить эффект от этого великолепного звука. Открыв глаза, он кивнул оператору, глубоко вздохнул, заметил движение переключателя, потянулся к ушам и вынул пробки.
Потом встал, совершенно выжатый, и медленно направился к небольшому тамбуру, отделявшему студию от коридора. Там он остановился на секунду, чтобы успокоиться.
При этом он случайно повернулся и увидел свое отражение в зеркале на стене.
На голове его по-турецки сидел марсианин. Исуко увидел в зеркале его ехидный взгляд и услышал, как марсианин сказал ему:
— Отцепись, Джонни.
Тогда Исуко понял, что пришло время для того, к чему он приготовился на случай неудачи.
Вытащив из кармана церемониальный кинжал, Исуко вынул его из ножен, а потом сел на пол так, как того требовала традиция. Обратившись к своим предкам, он свершил краткий вступительный ритуал, а затем с помощью кинжала...
...ушел с поста Генерального Секретаря Организации Объединенных Наций.
Близился великий момент.
Ято Исуко, Генеральный Секретарь Организации Объединенных Наций, одиноко сидел в небольшой студии радиостанции. Он был готов и теперь только ждал.
Полон надежд и опасений.
Ларингофон был на своем месте, в ушах генерального секретаря торчали пробки, которые позволят ему не отвлекаться, когда он начнет говорить. Кроме того, он закроет глаза, как только режиссер подаст знак.
Вспомнив, что ларингфон еще не включен, он несколько раз откашлялся, не сводя глаз с небольшого окошечка и человека по другую сторону стекла.
Ему вот-вот предстояло обратиться к самой большой аудитории, которая когда-либо слушала отдельного человека. Когда-либо и где-либо. За исключением группки дикарей и детей, еще слишком маленьких, чтобы говорить и понимать, практически все люди на планете услышат его слово — прямо или через переводчика.
Подготовка была настолько же тороплива, насколько утомительна. Все правительства Земли сотрудничали в полной мере, все радиостанции мира будут принимать и ретранслировать его выступление. Каждая действующая радиостанция и многие из тех, что закрылись, но быстро активировались для этой цели. И все корабли на всех морях.
Нужно будет говорить не торопясь, делать паузы после фраз, чтобы тысячи переводчиков могли за ним успеть.
Даже кочевники в самых отсталых районах и те будут слушать: предприняты необходимые меры, чтобы там, где это только возможно, туземцы выслушали переводы, даваемые по горячим следам у ближайшего радиоприемника. В цивилизованных государствах все еще работающие заводы и учреждения будут закрыты, а их работники соберутся перед приемниками и громкоговорителями; людей, остающихся дома и не имеющих приемников, просили присоединяться к соседям, у которых они есть.
Отсюда следовало, что слушать его будут три миллиарда людей. И миллиард марсиан.
Если повезет, он станет самым известным... Исуко быстро отогнал эту тщеславную мысль. Он должен думать об интересах человечества, а не о своих собственных. И если ему повезет, нужно будет немедленно уйти с должности: пользоваться своим успехом некрасиво.
Если же он проиграет... впрочем, и об этом нельзя думать.
Похоже, в студии не было марсиан, во всяком случае, в той части режиссерской комнаты, которую он видел через стекло, не было ни одного.
Исуко еще раз откашлялся, и вовремя. По другую сторону окна оператор повернул ручку и кивнул ему.
Ято Исуко закрыл глаза и заговорил:
— Жители Земли, — сказал он, — я обращаюсь к вам и через вас к нашим гостям с Марса. Прежде всего к ним. Однако нужно, чтобы вы тоже слушали и, когда я закончу, могли ответить на вопрос, который я вам задам.
Затем он продолжал:
— Марсиане, по причине, известной только вам, вы не говорили, почему оказались среди нас. Возможно, вы действительно подлы и злобны, и наши страдания доставляют вам удовольствие.
Возможно, ваша психика, образ вашего мышления настолько чужды нам, что мы не поняли вас, хотя вы прилагали все усилия, чтобы объяснить нам свое поведение.
Но, я не верю ни в то, ни в другое.
Если бы вы действительно были таковы, какими выглядите или каких изображаете — сварливыми и мстительными, мы хотя бы несколько раз поймали вас на ссорах или драках между собой.
Однако мы ничего такого не слышали и никогда не видели.
Марсиане, вы просто маскируетесь перед нами, изображаете кого-то, кем не являетесь.
Люди по всей Земле зашевелились...
— Марсиане, — продолжал Исуко, — есть какая-то тайная цель в том, что вы делаете. Это может и должно быть одним из двух, разве что понимание ваших мотивов превосходит мои возможности, разве что ваши мотивы выходят за пределы человеческой логики.
Возможно, ваши мотивы благородны и вы прибыли сюда с чистой душой. Вы знали, что мы разобщены, ненавидим друг друга, ведем между собой войны и находимся на пороге последней решающей войны.
Возможно, вы пришли к выводу, что мы, будучи такими, какие есть, можем объединиться только ради общей борьбы с противником, когда общая ненависть превосходит взаимную враждебность, она уже кажется настолько бессмысленной, что мы о ней почти и не помним.
Но есть и другая возможность — вы доброжелательны, хотя и не враждебны. Возможно, узнав, что мы стоим на пороге космических полетов, вы не захотели видеть нас на Марсе.
Возможно, на Марсе вы вполне вещественны, подвержены ударам и потому боитесь нас; боитесь, что мы могли бы вас завоевать, вскоре или через несколько столетий. Кто знает, может, мы просто скучны вам, как наверняка вам скучны наши радиопередачи, и вы просто не хотите нашего присутсвия на своей планете.
Если один из двух упомянутых мною мотивов соответствует действительности, а я считаю, что третьего не дано, вы должны понимать, что вынуждая нас поступать определенным образом или запрещая нам отправляться на Марс, скорее вызвали бы враждебность, чем достигли бы своей цели.
Вы хотели, чтобы мы сами поняли это и поступали согласно вашим желаниям.
Разве важно, чтобы мы знали или, скорее, угадали, какая из двух основных целей соответствует действительности?
Так вот, независимо от этого я докажу вам, что вы добились своей цели.
Я говорю от имени всех жителей Земли и сейчас докажу это.
Затем он добавил:
— Мы клянемся закончить войны между собой. Клянемся никогда не отправлять ни одного космического корабля на вашу планету — разве что однажды вы пригласите нас к себе, но и тогда вам придется нас упрашивать.
Наконец он торжественно произнес:
— А теперь доказательство. Земляне, согласны ли вы со мной по этим двум вопросам? Если да, то где бы вы ни были, подтвердите это так громко, как только можете! Но чтобы переводчики успели за мной, подождите немного, пока я дам вам знать и скажу... пора!
— ДА!
— YES!
— OUI!
— SI!
— ТАК!
— НАЛ
— NAM!
— SZI!
— JA!
— ANO!
— LA!
И тысячи других слов, каждое из которых означало одно и то же. Вырвавшиеся из глоток и вместе с тем из сердец всех людей, что слушали Исуко.
И среди них ни одного «но» или «нет».
Это был самый чудовищный звук под солнцем. По сравнению с ним водородная бомба была комариным писком, а извержение Кракатау — тихим шепотом.
Не было никаких сомнений, что все марсиане на Земле услышали его. Если бы между планетами имелась атмосфера, передающая звуковые колебания, его услышали бы и марсиане на Марсе.
Ято Исуко услышал его, несмотря на пробки в ушах. И почувствовал, как от него содрогнулось все здание.
Он не произнес ни слова больше, чтобы не портить эффект от этого великолепного звука. Открыв глаза, он кивнул оператору, глубоко вздохнул, заметил движение переключателя, потянулся к ушам и вынул пробки.
Потом встал, совершенно выжатый, и медленно направился к небольшому тамбуру, отделявшему студию от коридора. Там он остановился на секунду, чтобы успокоиться.
При этом он случайно повернулся и увидел свое отражение в зеркале на стене.
На голове его по-турецки сидел марсианин. Исуко увидел в зеркале его ехидный взгляд и услышал, как марсианин сказал ему:
— Отцепись, Джонни.
Тогда Исуко понял, что пришло время для того, к чему он приготовился на случай неудачи.
Вытащив из кармана церемониальный кинжал, Исуко вынул его из ножен, а потом сел на пол так, как того требовала традиция. Обратившись к своим предкам, он свершил краткий вступительный ритуал, а затем с помощью кинжала...
...ушел с поста Генерального Секретаря Организации Объединенных Наций.
18
В день выступления Исуко биржу закрыли в полдень.
Назавтра, шестого августа, она снова закрылась в полдень, но по другой причине: президент распорядился в срочном порядке закрыть ее на неопределенное время. В то утро акции, стоимость которых в момент открытия биржи равнялась лишь доле вчерашней цены, которая в свою очередь равнялась доле цены домарсианских времен, не находили покупателей и стремительно падали. Чрезвычач ное распоряжение остановило сделки в тот момент, коод по крайней мере часть акций стоила не дороже бумаги, на которой они были отпечатаны.
Еще одна сенсация ждала людей в тот день: сообщение правительства о девяностопроцентном сокращении вооруженных сил. На пресс-конференции президент признал, что решение это продиктовано отчаянием. Это значительно увеличит ряды безработных, однако шаг этот стал неизбежен, поскольку правительство фактически обанкротилось. Проще держать людей на пособии, чем в казармах. Все другие государства поступали подобным же образом, однако все равно оставались на грани банкротства. Каждое из этих распоряжений еще вчера бы вызвало революцию... если не учитывать, что даже самые фанатичные революционеры не желали принимать власть в таких условиях.
Теснимый, терроризируемый, отуманенный, преследуемый и подталкиваемый средний гражданин среднего государства с тревогой смотрел в таинственное будущее и с тоской мечтал о старых добрых временах, когда главными его заботами были болезни, налоги и термоядерная бомба.
Назавтра, шестого августа, она снова закрылась в полдень, но по другой причине: президент распорядился в срочном порядке закрыть ее на неопределенное время. В то утро акции, стоимость которых в момент открытия биржи равнялась лишь доле вчерашней цены, которая в свою очередь равнялась доле цены домарсианских времен, не находили покупателей и стремительно падали. Чрезвычач ное распоряжение остановило сделки в тот момент, коод по крайней мере часть акций стоила не дороже бумаги, на которой они были отпечатаны.
Еще одна сенсация ждала людей в тот день: сообщение правительства о девяностопроцентном сокращении вооруженных сил. На пресс-конференции президент признал, что решение это продиктовано отчаянием. Это значительно увеличит ряды безработных, однако шаг этот стал неизбежен, поскольку правительство фактически обанкротилось. Проще держать людей на пособии, чем в казармах. Все другие государства поступали подобным же образом, однако все равно оставались на грани банкротства. Каждое из этих распоряжений еще вчера бы вызвало революцию... если не учитывать, что даже самые фанатичные революционеры не желали принимать власть в таких условиях.
Теснимый, терроризируемый, отуманенный, преследуемый и подталкиваемый средний гражданин среднего государства с тревогой смотрел в таинственное будущее и с тоской мечтал о старых добрых временах, когда главными его заботами были болезни, налоги и термоядерная бомба.
Часть третья
Уход марсиан
1
В августе 1964 года человек с довольно необычным именем Хирам Педро Обердорфер из Чикаго, штат Иллинойс, изобрел устройство, которое назвал субатомным антикосмитным супервибратором.
Мистер Обердорфер получил образование в Гейдельберге, штат Висконсин. Его формальное образование закончилось восьмым классом, но на протяжении пятидесяти с лишним лет, которые прошли с тех пор, он был запойным читателем научно-популярных журналов и статей на темы науки в воскресных приложениях. Он был теоретиком-энтузиастом, и по его собственным словам — а кто мы такие, чтобы в них сомневаться? — «знал науку лучше всех этих лаборантов».
В течение многих лет он работал привратником дома на Деарборн-стрит недалеко от Гранд-авеню и жил в двух подвальных комнатах того самого дома. В одной комнате он готовил, ел и спал, во второй проводил ту часть жизни, которая имела для него основное значение. Это была его мастерская.
Кроме рабочего стола и различных электрических инструментов в мастерской находились несколько шкафчиков, а в них и на них, а также на полу и в ящиках валялись части старых автомашин, старые же радиодетали, старые части старых швейных машин и пылесосов. И это не говоря о частях машин стиральных и пишущих, велосипедов, газонокосилок, лодочных моторов, телевизоров, часов, телефонов, всевозможных инструментов, электрических моторчиков, фотоаппаратов, граммофонов, электрических вентиляторов, двустволок и счетчиков Гейгера-Мюллера. Словом, неисчислимые сокровища в одной маленькой комнате.
Его обязанности привратника были не очень обременительны, особенно летом, и оставляли множество времени на изобретения или на второй его любимый способ времяпрепровождения — отдых и размышления на площади У Психов.
Площадь У Психов — это небольшой городской парк на перекрестке улиц и называется он, конечно, по-другому, однако никто этим названием не пользуется. Живут там в основном бродяги, пьянчужки и повернутые всех сортов. Сразу уточним, что мистер Обердорфер не был одним из них. Он имел постоянную работу и пил исключительно пиво, да и то в разумных количествах. На случай обвинения в психической болезни он мог доказать свою нормальность, поскольку имел документы, выданные при выписке из психиатрической клиники, в которой провел некоторое время несколько лет назад.
Мистеру Обердорферу марсиане докучали гораздо меньше, чем большинству людей — по счастливому стечению обстоятельств он был совершенно глух.
Конечно, кое в чем они мешали и ему. Не имея возможности слушать, он обожал разговаривать. Можно даже сказать, что мистер Обердорфер думал вслух, поскольку обычно он разговаривал сам с собой все время, пока занимался изобретениями. Разумеется, выходки марсиан были ему не страшны — даже и не слыша себя, он прекрасно знал, что говорит, заглушали его при этом или нет. Однако, у него был дружок, с которым он любил поболтать — мужчина по имени Пит. Обердорфер пришел к выводу, что марсиане порой вмешивались в его одностороннюю беседу с другом.
Летом Пита всегда можно было найти У Психов — на четвертой скамейке по левой стороне аллеи, ведущей наискосок от центра скверика к юго-восточному углу. Осенью Пит исчезал, Обердорфер предполагал, что он улетает на юг с птицами. Однако каждой весной он появлялся снова, и мистер Обердорфер мог вернуться к прерванному разговору.
Это действительно была односторонняя беседа, поскольку Пит был немым. Впрочем, он с удовольствием слушал мистера Обердорфера, верил, что видит перед собой великого мыслителя и ученого, с чем мистер Обердорфер полностью соглашался. Для поддержания беседы Питу хватало нескольких простых жестов: кивок или покачивание головой означали да или нет, поднятые брови — просьбу дополнительного объяснения. Но даже эти сигналы редко бывали нужны: обычно хватало выражения восторга или напряженного внимания слушателя. Еще большей редкостью было использование карандаша и блокнота, каковые мистер Обердорфер постоянно носил с собой.
Однако в то особенное лето Пит все чаще применял новый сигнал — прикладывал ладонь к уху. Когда Пит впервые использовал его, мистер Обердорфер удивился, поскольку знал, что говорит достаточно громко. Он подал Питу бумагу и карандаш с просьбой объясниться, и Пит написал: «Ничо не слышу. Марсианы шумят».
В связи с этим мистер Обердорфер почувствовал себя обязанным говорить громче, но факт этот слегка его раздражал. Впрочем, гораздо меньше, чем обитателей соседних скамеек, которым его громкий голос мешал уже после того, как болтовня марсиан прекратилась. И это понятно — ведь мистер Обердорфер никоим образом не мог знать, что марсиане уже ушли.
Даже когда в то особенное лето Пит не просил говорить громче, разговор был уже не тем, что прежде. Слишком часто мина Пита ясно говорила о том, что он слушал что-то другое, вместо — или кроме — мистера Обердорфера. И каждый раз, когда мистер Обердорфер оглядывался при этом по сторонам, он замечал марсианина или марсиан и знал уже, что Пит беспокоится, и это может довести Пита до невроза, а значит, косвенным образом, должно довести до невроза и его самого.
Мистер Обердорфер начал подумывать, не стоит ли сделать чего-нибудь с этими марсианами.
Однако только к середине августа он окончательно решил что-то с ними делать. В середине августа Пит неожиданно исчез с площади У Психов. Несколько дней подряд мистеру Обердорферу не удавалось найти Пита и он принялся расспрашивать обитателей соседних скамеек, тех, которых видел настолько часто, что мог считать здешними завсегдатаями, что с ним случилось. Какое-то время он не получал в ответ ничего кроме покачиваний головой или иных знаков отказа, например, пожатия плечами. Потом вдруг какой-то мужчина с седой бородой начал ему что-то объяснять, на что мистер Обердорфер ответил, что он глухой и протянул тому блокнот и карандаш. Возникла временная трудность, когда оказалось, что бородач не умеет ни писать, ни читать, однако они нашли посредника, достаточно трезвого, чтобы выслушать историю седобородого и изложить ее в письменном виде мистеру Обердорферу. Пит, оказывается, сидел в тюрьме.
Мистер Обердорфер тут же отправился в полицию и после многих недоразумений, вызванных тем, что там было предостаточно Питов а он не знал фамилию своего приятеля, разведал наконец, где того держат. Он немедленно побежал туда, чтобы увидеться с другом и помочь, если сможет.
Оказалось, что Пит уже осужден и не будет нуждаться в его помощи еще тридцать дней; впрочем, он с удовольствием принял десять долларов на курево.
Все-таки мистеру Обердорферу удалось «поговорить» с Питом с помощью карандаша и блокнота и узнать, что случилось.
Очищенная от орфографических ошибок версия событий Пита выглядела так, что он ни в чем не был виноват, а полиция его просто подставила. В общем, он был немного пьян, иначе не пытался бы совершить кражу среди бела дня, да еще в присутствии марсиан.
Марсиане заманили его в сноску и обещали постоять на шухере, а потом заложили и, пока он набивал карманы, натравили на него копа. Во всем были виноваты только марсиане.
Его патетический рассказ настолько раззадорил мистера Обердорфера, что он сразу решил сделать что-то с марсианами. В тот же вечер. Он человек терпеливый, но теперь его терпение кончилось.
По пути домой он решил нарушить свою многолетнюю привычку и поесть в ресторане — если не придется прерывать мыслительный процесс для еды, он выиграет еще на старте.
Заказав свиные ножки с кислой капустой и дожидаясь, пока принесут заказ, он начал думать. Но тихо, чтобы не мешать другим людям у бара.
Он упорядочил для себя все, что прочитал о марсианах в научно-популярных журналах, а также все, что прочел об электричестве, электронике и теории относительности.
Логичное решение он получил одновременно с ножками с капустой.
— Это должен быть, — сказал он официантке, — субатомный антикосмитный супервибратор! Только он с ними справится.
Ее ответ, если он вообще последовал, прошел незамеченным, и мы его не приводим.
Разумеется, ему пришлось прекратить думать, пока он ел, однако он громко думал всю дорогу домой. Едва оказавшись у себя, Обердорфер отключил сигнальное устройство — вместо звонка у него была красная мигалка, — чтобы ни один жилец не мог ему помешать чепухой о текущем кране или испортившемся холодильнике, и взялся за монтаж субатомного антикосмитного супервибратора.
«Этот лодочный мотор используем для привода, — подумал он, воплощая слово в дело: — Только снять винт, и будет готов генератор постоянного напряжения на... сколько же вольтов?» Поднял напряжение трансформатором, пустил его в индукционную катушку и продолжал работу.
Только однажды столкнулся он с серьезной трудностью. Это произошло, когда он понял, что ему понадобится вибрационная мембрана диаметром в двадцать сантиметров. Ничего подобного в его мастерской не было, а поскольку было почти восемь часов, и все магазины уже закрылись, он едва не отказался от своей затеи.
Однако его спасла Армия Спасения, о которой он вовремя вспомнил. Выйдя из дома, Обердорфер направился на Кларк-стрит и бродил по улице, пока девица из Армии не прибыла для обхода баров. Пришлось пожертвовать ради дела тридцатью долларами, прежде чем она согласилась расстаться со своим бубном; и хорошо еще, что она сдалась на этой сумме, поскольку это были все деньги, которые он имел при себе. Кроме того, если бы она не согласилась, он решился уже вырвать бубен и бежать, а это, вероятно, кончилось бы для него встречей с Питом в его новом обиталище. Мистер Обердорфер был полным мужчиной и быстро бегать не умел — одышка мешала.
Бубен после удаления с него бляшек оказался в самый раз для его целей. Посыпанный щепоткой намагниченных опилок и размещенный между катодной лампой и алюминиевой кастрюлей, служащей сеткой, он не только отфильтрует нежелательные лучи дельта, рассчитал мистер Обердорфер, но вибрация опилок после запуска лодочного мотора — еще и вызовет необходимую флуктуацию индуктивности.
Спустя час после обычного своего времена отхода ко сну мистер Обердорфер припаял последний контакт и отступил на шаг, чтобы взглянуть на деле рук cвоих. Потом довольно вздохнул. Хорошо. Должно сработать!
Затем он проверил, на всю ли ширину охвачено вентиляционное отверстие. Субатомная вибрация должна иметь выход, иначе она будет действовать только в этой комнате. 3ато, однажды выпущенная, она отразится от ионосферы и, подобно радиоволнам, в несколько секунд обежит весь мир.
Убедившись, что в баке лодочного мотора довольно топлива, он намотал на ротор шнур и приготовился дернуть, но тут призадумался. Марсиане заглядывали в мастерскую время от времени в течение всего вечера, но в этот момент ни одного не было. Лучше подождать, пока появится хоть один, а потом запустить машину и сразу же убедиться, действует она или нет.
Он перешел в другую комнату, вынул из холодильника бутылку пива и открыл ее. Вернувшись с нею в мастерскую, он сел, потягивая пиво, и стал ждать марсианина.
Где-то снаружи пробили часы, нр мистер Обердорфер, будучи глухим, этого не услышал.
Марсианин появился, сидя верхом на субатомном антикосмитном супервибраторе.
Мистер Обердорфер отставил пиво, протянул руку и дернул шнур. Мотор завелся, машина заработала.
С марсианином ничего не случилось.
— Ему нужно несколько минут, чтобы накопить потенциал, объяснил мистер Обердорфер, скорее самому себе, чем марсианину.
Он снова сел и взялся за пиво, дожидаясь, пока пройдут эти несколько минут.
Было примерно пять минут двенадцатого чикагского времени, 19 августа, среда.
Мистер Обердорфер получил образование в Гейдельберге, штат Висконсин. Его формальное образование закончилось восьмым классом, но на протяжении пятидесяти с лишним лет, которые прошли с тех пор, он был запойным читателем научно-популярных журналов и статей на темы науки в воскресных приложениях. Он был теоретиком-энтузиастом, и по его собственным словам — а кто мы такие, чтобы в них сомневаться? — «знал науку лучше всех этих лаборантов».
В течение многих лет он работал привратником дома на Деарборн-стрит недалеко от Гранд-авеню и жил в двух подвальных комнатах того самого дома. В одной комнате он готовил, ел и спал, во второй проводил ту часть жизни, которая имела для него основное значение. Это была его мастерская.
Кроме рабочего стола и различных электрических инструментов в мастерской находились несколько шкафчиков, а в них и на них, а также на полу и в ящиках валялись части старых автомашин, старые же радиодетали, старые части старых швейных машин и пылесосов. И это не говоря о частях машин стиральных и пишущих, велосипедов, газонокосилок, лодочных моторов, телевизоров, часов, телефонов, всевозможных инструментов, электрических моторчиков, фотоаппаратов, граммофонов, электрических вентиляторов, двустволок и счетчиков Гейгера-Мюллера. Словом, неисчислимые сокровища в одной маленькой комнате.
Его обязанности привратника были не очень обременительны, особенно летом, и оставляли множество времени на изобретения или на второй его любимый способ времяпрепровождения — отдых и размышления на площади У Психов.
Площадь У Психов — это небольшой городской парк на перекрестке улиц и называется он, конечно, по-другому, однако никто этим названием не пользуется. Живут там в основном бродяги, пьянчужки и повернутые всех сортов. Сразу уточним, что мистер Обердорфер не был одним из них. Он имел постоянную работу и пил исключительно пиво, да и то в разумных количествах. На случай обвинения в психической болезни он мог доказать свою нормальность, поскольку имел документы, выданные при выписке из психиатрической клиники, в которой провел некоторое время несколько лет назад.
Мистеру Обердорферу марсиане докучали гораздо меньше, чем большинству людей — по счастливому стечению обстоятельств он был совершенно глух.
Конечно, кое в чем они мешали и ему. Не имея возможности слушать, он обожал разговаривать. Можно даже сказать, что мистер Обердорфер думал вслух, поскольку обычно он разговаривал сам с собой все время, пока занимался изобретениями. Разумеется, выходки марсиан были ему не страшны — даже и не слыша себя, он прекрасно знал, что говорит, заглушали его при этом или нет. Однако, у него был дружок, с которым он любил поболтать — мужчина по имени Пит. Обердорфер пришел к выводу, что марсиане порой вмешивались в его одностороннюю беседу с другом.
Летом Пита всегда можно было найти У Психов — на четвертой скамейке по левой стороне аллеи, ведущей наискосок от центра скверика к юго-восточному углу. Осенью Пит исчезал, Обердорфер предполагал, что он улетает на юг с птицами. Однако каждой весной он появлялся снова, и мистер Обердорфер мог вернуться к прерванному разговору.
Это действительно была односторонняя беседа, поскольку Пит был немым. Впрочем, он с удовольствием слушал мистера Обердорфера, верил, что видит перед собой великого мыслителя и ученого, с чем мистер Обердорфер полностью соглашался. Для поддержания беседы Питу хватало нескольких простых жестов: кивок или покачивание головой означали да или нет, поднятые брови — просьбу дополнительного объяснения. Но даже эти сигналы редко бывали нужны: обычно хватало выражения восторга или напряженного внимания слушателя. Еще большей редкостью было использование карандаша и блокнота, каковые мистер Обердорфер постоянно носил с собой.
Однако в то особенное лето Пит все чаще применял новый сигнал — прикладывал ладонь к уху. Когда Пит впервые использовал его, мистер Обердорфер удивился, поскольку знал, что говорит достаточно громко. Он подал Питу бумагу и карандаш с просьбой объясниться, и Пит написал: «Ничо не слышу. Марсианы шумят».
В связи с этим мистер Обердорфер почувствовал себя обязанным говорить громче, но факт этот слегка его раздражал. Впрочем, гораздо меньше, чем обитателей соседних скамеек, которым его громкий голос мешал уже после того, как болтовня марсиан прекратилась. И это понятно — ведь мистер Обердорфер никоим образом не мог знать, что марсиане уже ушли.
Даже когда в то особенное лето Пит не просил говорить громче, разговор был уже не тем, что прежде. Слишком часто мина Пита ясно говорила о том, что он слушал что-то другое, вместо — или кроме — мистера Обердорфера. И каждый раз, когда мистер Обердорфер оглядывался при этом по сторонам, он замечал марсианина или марсиан и знал уже, что Пит беспокоится, и это может довести Пита до невроза, а значит, косвенным образом, должно довести до невроза и его самого.
Мистер Обердорфер начал подумывать, не стоит ли сделать чего-нибудь с этими марсианами.
Однако только к середине августа он окончательно решил что-то с ними делать. В середине августа Пит неожиданно исчез с площади У Психов. Несколько дней подряд мистеру Обердорферу не удавалось найти Пита и он принялся расспрашивать обитателей соседних скамеек, тех, которых видел настолько часто, что мог считать здешними завсегдатаями, что с ним случилось. Какое-то время он не получал в ответ ничего кроме покачиваний головой или иных знаков отказа, например, пожатия плечами. Потом вдруг какой-то мужчина с седой бородой начал ему что-то объяснять, на что мистер Обердорфер ответил, что он глухой и протянул тому блокнот и карандаш. Возникла временная трудность, когда оказалось, что бородач не умеет ни писать, ни читать, однако они нашли посредника, достаточно трезвого, чтобы выслушать историю седобородого и изложить ее в письменном виде мистеру Обердорферу. Пит, оказывается, сидел в тюрьме.
Мистер Обердорфер тут же отправился в полицию и после многих недоразумений, вызванных тем, что там было предостаточно Питов а он не знал фамилию своего приятеля, разведал наконец, где того держат. Он немедленно побежал туда, чтобы увидеться с другом и помочь, если сможет.
Оказалось, что Пит уже осужден и не будет нуждаться в его помощи еще тридцать дней; впрочем, он с удовольствием принял десять долларов на курево.
Все-таки мистеру Обердорферу удалось «поговорить» с Питом с помощью карандаша и блокнота и узнать, что случилось.
Очищенная от орфографических ошибок версия событий Пита выглядела так, что он ни в чем не был виноват, а полиция его просто подставила. В общем, он был немного пьян, иначе не пытался бы совершить кражу среди бела дня, да еще в присутствии марсиан.
Марсиане заманили его в сноску и обещали постоять на шухере, а потом заложили и, пока он набивал карманы, натравили на него копа. Во всем были виноваты только марсиане.
Его патетический рассказ настолько раззадорил мистера Обердорфера, что он сразу решил сделать что-то с марсианами. В тот же вечер. Он человек терпеливый, но теперь его терпение кончилось.
По пути домой он решил нарушить свою многолетнюю привычку и поесть в ресторане — если не придется прерывать мыслительный процесс для еды, он выиграет еще на старте.
Заказав свиные ножки с кислой капустой и дожидаясь, пока принесут заказ, он начал думать. Но тихо, чтобы не мешать другим людям у бара.
Он упорядочил для себя все, что прочитал о марсианах в научно-популярных журналах, а также все, что прочел об электричестве, электронике и теории относительности.
Логичное решение он получил одновременно с ножками с капустой.
— Это должен быть, — сказал он официантке, — субатомный антикосмитный супервибратор! Только он с ними справится.
Ее ответ, если он вообще последовал, прошел незамеченным, и мы его не приводим.
Разумеется, ему пришлось прекратить думать, пока он ел, однако он громко думал всю дорогу домой. Едва оказавшись у себя, Обердорфер отключил сигнальное устройство — вместо звонка у него была красная мигалка, — чтобы ни один жилец не мог ему помешать чепухой о текущем кране или испортившемся холодильнике, и взялся за монтаж субатомного антикосмитного супервибратора.
«Этот лодочный мотор используем для привода, — подумал он, воплощая слово в дело: — Только снять винт, и будет готов генератор постоянного напряжения на... сколько же вольтов?» Поднял напряжение трансформатором, пустил его в индукционную катушку и продолжал работу.
Только однажды столкнулся он с серьезной трудностью. Это произошло, когда он понял, что ему понадобится вибрационная мембрана диаметром в двадцать сантиметров. Ничего подобного в его мастерской не было, а поскольку было почти восемь часов, и все магазины уже закрылись, он едва не отказался от своей затеи.
Однако его спасла Армия Спасения, о которой он вовремя вспомнил. Выйдя из дома, Обердорфер направился на Кларк-стрит и бродил по улице, пока девица из Армии не прибыла для обхода баров. Пришлось пожертвовать ради дела тридцатью долларами, прежде чем она согласилась расстаться со своим бубном; и хорошо еще, что она сдалась на этой сумме, поскольку это были все деньги, которые он имел при себе. Кроме того, если бы она не согласилась, он решился уже вырвать бубен и бежать, а это, вероятно, кончилось бы для него встречей с Питом в его новом обиталище. Мистер Обердорфер был полным мужчиной и быстро бегать не умел — одышка мешала.
Бубен после удаления с него бляшек оказался в самый раз для его целей. Посыпанный щепоткой намагниченных опилок и размещенный между катодной лампой и алюминиевой кастрюлей, служащей сеткой, он не только отфильтрует нежелательные лучи дельта, рассчитал мистер Обердорфер, но вибрация опилок после запуска лодочного мотора — еще и вызовет необходимую флуктуацию индуктивности.
Спустя час после обычного своего времена отхода ко сну мистер Обердорфер припаял последний контакт и отступил на шаг, чтобы взглянуть на деле рук cвоих. Потом довольно вздохнул. Хорошо. Должно сработать!
Затем он проверил, на всю ли ширину охвачено вентиляционное отверстие. Субатомная вибрация должна иметь выход, иначе она будет действовать только в этой комнате. 3ато, однажды выпущенная, она отразится от ионосферы и, подобно радиоволнам, в несколько секунд обежит весь мир.
Убедившись, что в баке лодочного мотора довольно топлива, он намотал на ротор шнур и приготовился дернуть, но тут призадумался. Марсиане заглядывали в мастерскую время от времени в течение всего вечера, но в этот момент ни одного не было. Лучше подождать, пока появится хоть один, а потом запустить машину и сразу же убедиться, действует она или нет.
Он перешел в другую комнату, вынул из холодильника бутылку пива и открыл ее. Вернувшись с нею в мастерскую, он сел, потягивая пиво, и стал ждать марсианина.
Где-то снаружи пробили часы, нр мистер Обердорфер, будучи глухим, этого не услышал.
Марсианин появился, сидя верхом на субатомном антикосмитном супервибраторе.
Мистер Обердорфер отставил пиво, протянул руку и дернул шнур. Мотор завелся, машина заработала.
С марсианином ничего не случилось.
— Ему нужно несколько минут, чтобы накопить потенциал, объяснил мистер Обердорфер, скорее самому себе, чем марсианину.
Он снова сел и взялся за пиво, дожидаясь, пока пройдут эти несколько минут.
Было примерно пять минут двенадцатого чикагского времени, 19 августа, среда.
2
В четыре часа 19 августа 1964 года в Лонг-Бич, штат Калифорния — это соответствовало шести вечера в Чикаго, почти точно то время, когда мистер Обердорфер пришел домой, съев порцию свиных ножек с кислой капустой и готовый начать работу над своим субатомным и прочее — Марджи Деверо остановилась в дверях кабинета доктора Снайдера и спросила:
— Вы заняты, доктор?
— Нисколько, Марджи. Входите, — ответил заваленный работой доктор Снайдер. — Садитесь, пожалуйста.
Она села.
— Доктор, — сказала Марджи слегка запыхавшись, — я наконец придумала, как мы сможем найти Люка.
— Надеюсь, это хорошая идея, Марджи. Прошло уже две недели.
Прошло уже на день больше. Минуло пятнадцать дней и четыре часа с тех пор, как Марджи вошла в их с Люком комнату наверху, чтобы разбудить Люка, и вместо мужа нашла записку.
Она побежала с ней к доктору Снайдеру. Их первой мыслью был банк, поскольку, кроме нескольких долларов из сумочки Марджи, денег у Люка не было. Однако в банке ответили, что Люк уже снял пятьсот долларов с общего счета.
Позднее стало известно, что примерно через полчаса после визита Люка в банк какой-то мужчина, соответствующий описанию, но назвавшийся другой фамилией, купил подержанную машину и заплатил за нее сто долларов наличными.
У доктора Снайдера была рука в полиции, и по всему юго-западу пошел кружить словесный портрет Люка, а также описание его машины — старого желтого «меркури» модели 1957 года. Сам же доктор Снайдер кружил по всем психиатрическим заведениям того же региона.
— Мы пришли к выводу, — продолжала Марджи, — что он скорее всего поехал в тот же домик, где находился в ночь появления марсиан. Вы по-прежнему так считаете?
— Конечно. Он уверен, что придумал марсиан — так сказано в записке. Поэтому ясно, что он вернулся в то самое место, чтобы постараться воспроизвести те самые обстоятельства и исправить то, что по его мнению, он сделал. Однако, вы говорили, будто понятия не имеете, где находится этот домик.
— Я по-прежнему этого не знаю, кроме того, что он должен находиться недалеко от Лос-Анджелеса. Но мне кое-что вспомнилось, доктор. Несколько лет назад Люк упомянул, что Картер купил себе хату где-то недалеко от Индио. Держу пари, это именно то.
— Вы уже говорили с этим Бенсоном, правда?
— Да, я звонила ему. Только я спрашивала, не видел ли он Люка. Он ответил, что нет, но обещал сообщить, если что-то услышит. Я не спрашивала, пользовался ли Люк его домом в марте, а Картеру не пришло в голову сказать мне об этом, потому что я не рассказала ему всей истории и того, что Люк, по нашему мнению, мог вернуться туда. Я просто не подумала об этом.
— Гмм, — буркнул врач. — Что ж, хоть какой-то шанс. Но может ли Люк пользоваться домом Бенсона без его согласия?
— В марте, вероятно, согласие у него было. На этот же раз он скрывается, не забывайте! Ему не нужно, чтобы даже Картер знал, куда он поехал. Кроме того, Люк знал, что Картеру дом не понадобится... только не в августе.
— Вполне возможно. Так вы хотите позвонить Бенсону? Вот телефон.
— Я позвоню от дежурной, доктор. Поиски могут затянуться, а вы очень заняты, хоть и говорите, что нет.
— Вы заняты, доктор?
— Нисколько, Марджи. Входите, — ответил заваленный работой доктор Снайдер. — Садитесь, пожалуйста.
Она села.
— Доктор, — сказала Марджи слегка запыхавшись, — я наконец придумала, как мы сможем найти Люка.
— Надеюсь, это хорошая идея, Марджи. Прошло уже две недели.
Прошло уже на день больше. Минуло пятнадцать дней и четыре часа с тех пор, как Марджи вошла в их с Люком комнату наверху, чтобы разбудить Люка, и вместо мужа нашла записку.
Она побежала с ней к доктору Снайдеру. Их первой мыслью был банк, поскольку, кроме нескольких долларов из сумочки Марджи, денег у Люка не было. Однако в банке ответили, что Люк уже снял пятьсот долларов с общего счета.
Позднее стало известно, что примерно через полчаса после визита Люка в банк какой-то мужчина, соответствующий описанию, но назвавшийся другой фамилией, купил подержанную машину и заплатил за нее сто долларов наличными.
У доктора Снайдера была рука в полиции, и по всему юго-западу пошел кружить словесный портрет Люка, а также описание его машины — старого желтого «меркури» модели 1957 года. Сам же доктор Снайдер кружил по всем психиатрическим заведениям того же региона.
— Мы пришли к выводу, — продолжала Марджи, — что он скорее всего поехал в тот же домик, где находился в ночь появления марсиан. Вы по-прежнему так считаете?
— Конечно. Он уверен, что придумал марсиан — так сказано в записке. Поэтому ясно, что он вернулся в то самое место, чтобы постараться воспроизвести те самые обстоятельства и исправить то, что по его мнению, он сделал. Однако, вы говорили, будто понятия не имеете, где находится этот домик.
— Я по-прежнему этого не знаю, кроме того, что он должен находиться недалеко от Лос-Анджелеса. Но мне кое-что вспомнилось, доктор. Несколько лет назад Люк упомянул, что Картер купил себе хату где-то недалеко от Индио. Держу пари, это именно то.
— Вы уже говорили с этим Бенсоном, правда?
— Да, я звонила ему. Только я спрашивала, не видел ли он Люка. Он ответил, что нет, но обещал сообщить, если что-то услышит. Я не спрашивала, пользовался ли Люк его домом в марте, а Картеру не пришло в голову сказать мне об этом, потому что я не рассказала ему всей истории и того, что Люк, по нашему мнению, мог вернуться туда. Я просто не подумала об этом.
— Гмм, — буркнул врач. — Что ж, хоть какой-то шанс. Но может ли Люк пользоваться домом Бенсона без его согласия?
— В марте, вероятно, согласие у него было. На этот же раз он скрывается, не забывайте! Ему не нужно, чтобы даже Картер знал, куда он поехал. Кроме того, Люк знал, что Картеру дом не понадобится... только не в августе.
— Вполне возможно. Так вы хотите позвонить Бенсону? Вот телефон.
— Я позвоню от дежурной, доктор. Поиски могут затянуться, а вы очень заняты, хоть и говорите, что нет.