Браун Картер. Девушка в саване

   — Какая же вы все-таки девчонка! — миролюбиво заметил я.
   Она весьма картинно вздрогнула.
   — Мне казалось, что максимум, до чего может опуститься мужчина, — это стать сексуальным маньяком, способным силой взять девушку, но теперь сомневаюсь. Возможно, развратник-болтун еще хуже.
   — Вот я смиренно стою, желаю посоветоваться с вами по весьма важному вопросу, а единственное, что вы способны сделать, — это…
   — Мой совет, Эл Уилер, — энергично заговорила она, — предельно прост: даже не пытайтесь. Если только не хотите, чтобы стальная линейка заплясала по вашей голове!
   — Я же говорю совершенно серьезно, если бы вам нужно было выбирать между «хили», «эм-джи-би»и одним из этих классических «морганов»…
   Несколько минут я продолжал в том же духе, пока Аннабел не замахала руками.
   — Эл, на каком языке вы только что пытались со мной изъясниться?
   — На английском, на каком же еще? — проворчал я.
   — Некоторые слова мне показались знакомыми, — с сомнением произнесла она, — но почему же я ничего не поняла?
   — Лично я был уверен, что даже бывшая первая красавица Юга должна кое-что знать о спортивных машинах!
   — Спортивные машины? Я взорвался:
   — Вот именно, я планирую приобрести себе новую машину, вы, пахнуща магнолиями кретинка!
   — В самом деле?
   Ее глаза приобрели заинтересованное выражение.

Глава 5

   Вики Ландау открыла дверь Научно-исследовательского фонда Ландау и без всякого энтузиазма посмотрела на меня своими темными глазами.
   — Я предупредил вас утром, что вернусь, — на всякий случай напомнил я.
   — Знаю. — Она сокрушенно вздохнула. — Я просто надеялась, что в течение дня вы угодите в серьезную аварию. В данный момент отец очень занят в лаборатории. Вам очень необходимо его беспокоить?
   — Нет, я хотел повидать доктора Алтмана и мистера Жерара, — сказал я.
   — Они оба здесь.
   Она приоткрыла дверь чуть шире и отступила в сторону, пропуская мен в холл.
   — Может быть, я смогу воспользоваться кабинетом вашего отца? — спросил я.
   — Полагаю, что можете, — равнодушно бросила она. — Не поговорите ли вы сначала с Луи Жераром? В данный момент доктор Алтман беседует с отцом, но я знаю, что он освободится через четверть часа.
   — Я — самый любезный лейтенант, — сообщил я чуть дрогнувшим голосом, потрясенный собственной покладистостью. — Сначала Жерар, и, если это вас не затруднит, попросите доктора Алтмана прийти в офис, как только он освободится.
   — Конечно, — сказал она, кивая. — Как двигается ваше расследование? Пришлось и вам использовать свое увеличительное стекло при допросе еще одной хористки вчера?
   — Я храню его для вас, дорогуша, — очень серьезно произнес я. — Может быть, вы желаете войти в офис прямо сейчас и покончить с осмотром до того, как я побеседую с другими? На это уйдет не более двух часов.
   Ее лицо вспыхнуло, она круто повернулась на каблуках и зашагала прочь по коридору, причем даже ее расправленные плечи и спина ясно говорили о с трудом подавленной ярости.
   Я вошел в офис Ландау, сел за его стол, сдвинул в сторону какие-то бумаги, чтобы можно было все видеть через стол, и закурил сигарету.
   Через несколько минут раздался вежливый стук в дверь, и в помещение вошел весьма серьезный человек лет тридцати.
   — Лейтенант Уилер? — У него оказался удивительно приятный голос. — Я — Луи Жерар.
   Я предложил ему присесть, и он опустился на стул с прямой спинкой и с вежливым вниманием уставился на меня. Его светлые волосы начали быстро редеть, чем добавили несколько дюймов к его высокому лбу, подчеркива интеллектуальность его облика, глубину внимательных серых глаз.
   — Сколько времени вы работаете в фонде, мистер Жерар? — начал я.
   — Немногим более двух лет, лейтенант. Я химик-аналитик. После окончания университета работал в научно-исследовательской бригаде по иммунологии и…
   — Черт возьми, что такое иммунология? — спросил я.
   — Ох, извините! — Он усмехнулся. — Ну в основном, это изучение причин того, почему некоторые люди восприимчивы к определенным заболеваниям, а другие нет.
   Во всяком случае, наши исследования неизбежно вторгаются в психиатрические области, ну и в психотерапию.
   Для меня, химика, связь заключалась в употреблении наркотиков, вызывающих галлюцинации, таких как ЛСД. Когда я услышал о той работе, которую в этой области проводит доктор Ландау, я понял, что это именно то, что мне необходимо, и списался с ним. Через полгода у него появилась ставка химика, и я получил работу.
   — Что за человек был доктор Марш? — спросил я.
   — Фанатично преданный своему делу.
   «Вновь это проклятое слово, — недовольно подумал я. — Ну почему кому-то понадобилось убивать человека только за то, что он был фанатично предан своему делу?»
   — Вы с ним ладили?
   — У нас были прекрасные отношения. Не только со мной одним. Он был симпатичным малым, очень застенчивым и излишне сосредоточенным на своем внутреннем мире, но, возможно, именно это делало его особенно привлекательным. Все старались подружиться с ним и разрушить те барьеры, которые он сам создавал своей стеснительностью.
   — И это удавалось сделать? Он слабо улыбнулся.
   — Да не очень-то. Но это никого не обескураживало. Я не могу представить себе такой причины, по которой кому-то вздумалось убить его, лейтенант.
   — Когда вы видели его в последний раз?
   — Вчера вечером после обеда, мы все пили кофе в общей комнате. Я отправился спать рано, еще до десяти, тогда он еще был там. Когда находился в постели уже минут десять, я услышал, как он прошел мимо моей комнаты, направляясь в свою. Но видел я его последний раз в общей комнате.
   — Марш не был вовлечен в какой-нибудь спор или ссору с кем-то из остальных сотрудников? Скажем, из-за работы, которой вы занимаетесь, или из-за эмоциональных взаимоотношений с мисс Аллен или Вики Ландау?
   Жерар широко улыбнулся.
   — Нет, сэр. Думаю, что он видел в докторе Ландау гения, почти святого. Что бы ни изрек доктор Ландау, все это было словом Божьим. Что же касается этих двух особ… — Он медленно покачал головой. — Бедняга Боб прекрасно ладил с ними обеими в смысле работы, но о личных отношениях не могло быть и речи. Знаете, если даже одна из них похвалила бы его галстук, он бы покраснел и так смутился, что не смог бы вымолвить ни слова.
   — Ну что же, мистер Жерар, благодарю за отнятое у вас время, — сказал я.
   — Какие пустяки, лейтенант! — Он рывком поднял свое стройное мускулистое тело со стула. — Если я смогу хоть чем-то помочь вам поймать убийцу Боба Марша, дайте мне знать!
   Он подошел к двери и отступил в сторону, позволяя другому человеку войти внутрь. Я наблюдал, как он подходит к письменному столу, когда Жерар уже закрыл за собой дверь.
   Незнакомец оказался крупным мужчиной, высоким и полным, не будучи грузным. Он был абсолютно лыс, и контраст между его розовой блестящей кожей на голове и темным «дубленым» лицом был почти смехотворным. Рот у него был твердым, но одновременно чувственным, ярко-голубые глаза смотрели не мигая из-под тяжелых век, буквально утонувших под жировыми наслоениями сморщенной ткани. Все вместе создавало впечатление настороженного ума и напористости в достижении цели. «Примечательна личность», — невольно подумал я.
   Он остановился в нескольких шагах от письменного стола, только что не щелкнул каблуками и наклонил слегка голову заученным жестом.
   — Алтман! — произнес он глуховато.
   — Почему вы не присядете, доктор? — спросил я. — Я — лейтенант Уилер.
   Он уселся напротив меня, скрестил руки на груди, вроде бы я был офицером, его начальником, которому нельзя полностью доверять, а он — лишь сержантом, прекрасно усвоившим: какую бы ерунду ни нес мальчишка-офицер, он все равно должен его почтительно слушать и не возражать.
   Я задал ему те же вопросы, на которые только что отвечал Жерар, и выслушал почти такие же ничего не дающие нового ответы. Алтман оставил Марша в общей комнате после обеда вместе с остальными, после этого он его уже больше не видел. Он не имел понятия, почему кому-то понадобилось его убивать, в их исследовательской бригаде совершенно точно не существовало никаких трений между Маршем и кем-то еще.
   — Что за человек был Марш, доктор? — наконец спросил я.
   Он снисходительно улыбнулся.
   — Очень серьезный молодой человек. Вы ведь только что разговаривали с Луи Жераром? По сравнению с Маршем, Луи легкомысленный мотылек, лейтенант!
   — Все остальные характеризуют его одним и тем же эпитетом — фанатично преданный своему делу, — мрачно заметил я.
   Он иронично улыбнулся.
   — Даже Макс, доктор Ландау, предан своему делу, несмотря на свое жизнелюбие и юмор. Наш биолог, блестящий биолог я бы сказал, настолько предана своему делу, что до сих пор не обнаружила, что она еще и женщина. Иногда я испытываю усталость от всего этого.
   — Как долго вы работаете с доктором Ландау? — спросил я.
   — Около двух лет. Мы работали вместе в государственной больнице на восточной границе. Когда фонд был основан, он пригласил меня к себе, охотно согласился. Это случилось примерно пять лет назад, лейтенант.
   — Это была та больница, где он убил двоих пациентов повышенной дозой наркотиков?
   — Вам об этом известно?
   Его брови на мгновение приподнялись, затем он улыбнулся.
   — Ну, конечно же слышали, я почти забыл, что вы офицер полиции. Это была вина не Макса, кто-то ввел им повышенные дозы вопреки его ясным указаниям, но ему пришлось взять вину на себя! Макс Ландау — великий человек, но, к несчастью, он рано родился.
   — Что именно вы имеете в виду? Алтман пожал плечами.
   — Это не имеет значения, а ответ показался бы вам таким сложным и несущественным для вас, что я не стану терять на это время, лейтенант. Разрешите мне просто сказать, что Макс наделен интуитивным нюхом или «чутьем, потому что те исследования, которые мы проводим, близки к гениальным. Вряд ли стоит упоминать о том, что гениальности, как правило, обычные люди не доверяют.
   — Какого рода исследования вы проводите сейчас, доктор? — спросил без особой надежды, что таким образом выяснится что-то новое. — Они очень важны? Нечто такое, что должно содержаться в тайне?
   В его улыбке проскальзывала снисходительная терпимость ученого к ординарному уму.
   — Я надеюсь, что это станет важным, мы все надеемся, но это едва ли нечто секретное. Говоря ненаучным языком, лейтенант, мы исследуем возможности комбинировать вызывающие галлюцинации наркотики, такие, как ЛСД, с гипнотическими успокоительными средствами, чтобы их использовать в психотерапии.
   Задумавшись на минуту, я спросил:
   — Скополамин, не так ли?
   — Разумеется.
   —» Правдоопределитель «?
   — Правдоопределитель.
   Ярко-голубые глаза на мгновение пристально посмотрели на меня. Он рассмеялся.
   — Ах да! Мечта законопроводящего офицера! Я почти позабыл. Да, лейтенант, его много раз так называли, но, к несчастью, это неверно. Гипнотический эффект действительно во многих случаях подавляет силу воли подозреваемого и оставляет его мышление незащищенным. Тогда появляетс шанс, что данный субъект ответит на все вопросы совершенно правдиво. Но у других людей ничем не сдерживаемое мышление даст волю фантазии, полученные при этом ответы будут весьма далеки от истины. Скополамин подобен красивой женщине, лейтенант, очаровательной, заманчивой, но доверять которой нельзя.
   Он извлек из своего кармана тонкую черную сигару, осторожно снял с нее целлофановую обертку, затем с явным удовольствием закурил.
   — Сигара, красивая женщина, хорошее вино — вот что я привык ценить превыше всего.
   — А что вы скажете о Марше? — спросил я.
   — Я вовсе не насмехался над молодым доктором. У меня просто выработалась подобная реакция, тут уж ничего не поделаешь. Марш был очень искренним юношей, и я страшно хотел, чтобы в один прекрасный день он напоил бы допьяна нашу молодую биологичку и соблазнил ее. Я пыталс прописать это ему в качестве терапевтического средства, но тот был настолько шокирован, что едва не потерял дар речи. А вообще-то это им обоим пошло бы на пользу.
   — Должен сказать, доктор Алтман, что вы отнюдь не наилучший источник информации, но разговаривать с вами одно удовольствие! — Я подмигнул ему. — В нацистской Германии вы были практикующим психиатром? Надо думать, вы были заняты выше головы!
   — Занят?
   Я ясно расслышал горькие нотки в его ироническом голосе.
   — Какое это неточное слово в английском языке! Да я только успевал поворачиваться.
   Несколько секунд он молча следил за струйкой дыма, поднимающейся над его сигарой.
   — В тридцать восьмом году я занимался психоанализом в Вене, лейтенант. Получив степень по медицине, я изучал психиатрию целых четыре года под руководством великого Эдельштейна. Мне удалось стать его любимым учеником, так что позднее, когда я начал работать самостоятельно, он дал мне превосходные рекомендации. Это обеспечило мне блестящую карьеру.
   Он тихонько вздохнул.
   — Я был еще молод, мне только что исполнилось тридцать, а у меня уже была обширная практика стараниями того же профессора Эдельштейна, мо профессиональная репутация тоже имела солидную основу. Таков был тогда Теодор Алтман, но тут нацисты двинулись на Вену.
   Эдельштейн был евреем, каждому известно, что Фрейд тоже еврей, а раз так, то вся теория психиатрии и смежных наук стали подозрительными и антиарийскими. Преподавание было жизнью для профессора, так что, когда они попытались ограничить его, он стал выступать против них. И исчез. Я продолжал практиковать, старался не обращать внимания на оказываемое на меня давление, но дела мои с каждым днем шли все хуже и хуже. Через год гестаповцы раскопали, что моя бабушка по материнской линии еврейка, а этого в сочетании с прошлой связью с Эдельштейном для них было достаточно, чтобы» принять меры «.
   — Вас посадили в тюрьму? — спросил я.
   — Отправили в трудовой батальон! В том году началась вторая мирова война, как вы помните, лейтенант. Через три месяца меня заставили чистить отхожие места в бараках эсэсовцев, чем я занимался целых пять лет, сначала в Австрии, затем в Германии и, наконец, в Польше. В сорок четвертом году нас снова направили в Польшу, погрузили как скотину в товарные вагоны. Многие умерли по пути. Молодой майор СС отвечал за поезд, трупы евреев его ни капельки не волновали. Но на пятый день умер один из его собственных людей, майор решил взглянуть на покойника. Поезд остановился, охрана шагала по вагонам, разыскивая кого-нибудь с медицинскими познаниями. Когда они услыхали, что я врач, поспешно потащили меня к страшно перепуганному майору СС, который не хотел сообщать начальству об эпидемии оспы, опасаясь за собственную персону.
   Алтман несколько раз затянулся трубочкой, выпустил струю дыма и неторопливо продолжал:
   — Я сделал все, что было в моих силах, но в тех обстоятельствах это был мизер. До того как мы прибыли к месту назначения, умерло еще тридцать человек. По прибытии нам сообщили, что мы будем работать на земле, но сперва нас вымоют и продезинфицируют от вшей в специальных бараках в лагере.
   Меня вытащили из моего отряда как раз перед тем, как я должен был скинуть с себя всю одежду и войти в сарай, и отвели к коменданту лагеря, который знал от майора СС, что я врач-психиатр. Вроде бы ему хотелось, чтобы я разобрался, почему так много нервных заболеваний и беспорядков среди лагерной охраны.
   Доктор Алтман замолчал, несколько минут смотрел на меня не моргая, затем продолжил:
   — Мы были в Аусшвице, как я выяснил позднее. Вытащив изо рта трубку, он несколько минут внимательно разглядывал ее поблескивающий конец.
   — Почти на протяжении года после этого я наблюдал, как прибывают поезда, слышал речи о работе на земле и видел нагую очередь обреченных, отряд за отрядом, к» дезинфекционным» сараям, из которых, как вы понимаете, никто не вернулся.
   Я вскоре выяснил, что комендант совершенно не интересуется нервными заболеваниями как таковыми. Он хотел, чтобы я выяснил, кто из его людей испытывает отвращение к их работе, чтобы поскорее от них избавиться. Он был уверен, что подобные люди окажутся скверными работниками, у него же была «мания эффективности», если можно так выразиться. Этот комендант был самый преданный своему грязному делу человек, которого я видел в жизни, лейтенант. Наверное, по этой причине я не особенно люблю и доверяю тому человеку, которого называют «фанатично преданным своему делу», независимо от того, каково оно.
   — Что случилось, когда закончилась война?
   — Однажды ночью мне удалось бежать, как раз перед приходом русских. Я поработал какое-то время у них, затем провел год в лагере беженцев, после чего уехал в Америку в качестве иммигранта. Потребовалось какое-то время, чтобы наверстать упущенное. За годы войны психиатрия далеко шагнула вперед. После этого я работал в ряде больниц. В третьей из них и познакомился с Максом Ландау, ну а остальное вам известно.

Глава 6

   Я вернулся домой лишь в половине девятого, приготовил себе скотч со льдом отнюдь не в крохотной рюмочке, добавил немного содовой, после чего поставил одну из последних пластинок Сэми Девиса-младшего и предоставил ему возможность петь без остановки все потрясающие блюзы, которые разносились из пяти репродукторов, вмонтированных в стены.
   Вскоре я отправился на поиски второго бокала и припомнил, что в холодильнике имеется отбивная, а я был голоден. Ее следовало приготовить по моему собственному рецепту, настолько простому, что даже женщина справилась бы с задачей. Ты обжариваешь мясо не более минуты, засыпаешь его жареным луком, сдабриваешь французской горчицей и все. Остальное зависит от твоих зубов и пищеварительной системы.
   К половине десятого я полулежал в блаженном состоянии в кресле, переваривая свой бифштекс, в руке у меня был бокал, я же наслаждалс возможностью слышать голос Пегги Ли, льющийся из моих стен, голос, меняющийся от влюбленного до ностальгического и соблазнительного. При подобном случае существует одно несомненное преимущество одинокой холостяцкой жизни. Когда исполнение «Лихорадки» мисс Ли поднимает вашу температуру до сорока с хвостиком, ничто не может испортить вам настроение, ибо исключено неожиданное появление жены в бигудях!
   Ничто, блаженно думал я, не в состоянии испортить тебе настроение, и тут я подпрыгнул чуть ли не на фут в воздух, поскольку одно исключение дало о себе знать. Я неохотно двинулся к входной двери, раздумывая, кто бы это, черт побери, надумал так безжалостно терзать мой дверной звонок в столь поздний час. В тот момент я был способен приветствовать лишь одного посетителя: полуодетую арабскую танцовщицу, которая блуждает по земле в поисках страстной любви и по непонятной причине лишь сейчас узнала мой адрес.
   Но арабская танцовщица была всего лишь плодом моей фантазии, и я уже об этом знал. Не было никакой необходимости прозе жизни подчеркивать это, ударив меня по физиономии мокрой рыбой!
   Я отворил дверь и неожиданно оказался лицом к лицу с чем-то, что, возможно, на самом деле и являлось женщиной, но поскольку плащ тускло-коричневого цвета был застегнут на все пуговицы и свободно свисал с плеч, никакой уверенности у меня не возникло. В наши дни вообще очень просто сделать ужасную ошибку. На бледном лице незнакомки не было и намека на косметику, а светлые волосы стягивал тугой пучок. Только толстая черная оправа очков и ничего не выражающие небесно-голубые глаза за стеклами убедили меня, что это все же существо женского пола. А точнее известная мне Кэй Аллен, которая, насколько я помнил, предпочитала психиатрию.
   — Какого черта вам нужно? — проворчал я. Мы, Уилеры, от природы очень суровы, просто не можем быть любезными, коли у нас дурное настроение.
   — Вы не закончили одно дело, — холодно сообщила она и прямиком прошла мимо меня в комнату.
   Я захлопнул дверь и ухитрился догнать свою гостью только в гостиной.
   — Что это вы пьете?
   Она указала на бокал, оставленный на ручке моего кресла.
   — Скотч со льдом, немного содовой, — автоматически ответил я. — Послушайте, какого…
   — Я выпью один бокал!
   И она принялась неторопливо расстегивать свой плащ.
   — Вы окончательно рехнулись? — завопил я. — Врываетесь в мою квартиру и…
   — Я уйду в тот момент, когда вы признаете, что я была права, — пообещала она.
   — В чем? — Я заподозрил что-то недоброе.
   — В отношении ваших агрессивных комплексов, обусловленных импотенцией.
   — Вы все еще не пришли в себя! — проворчал я.
   — Прекрасно. — Она пожала плечами. — Раз вы не желаете этого признать, значит, я вынуждена представить доказательства. Или, возможно, вам не хватит храбрости?
   Несколько секунд я оторопело смотрел на нее, пока до меня не дошло, что она не шутит. Черт возьми! Может быть, это окажется куда более интересным, чем я предполагаю?
   Я подмигнул.
   — Валяйте доказывайте. Сцена в вашем распоряжении, мисс Аллен.
   — Думаю, вам лучше называть меня Кэй, — деловито заговорила она. — Иначе ситуация внезапно может показаться вам комичной, а я бы этого не хотела. Полагаю, даже у лейтенанта полиции имеется имя?
   — Эл.
   — Эл? — Ее ноздри слегка задрожали. — Полагаю, мне не следовало удивляться. Оно вам очень подходит — Эл.
   — Теперь, когда мы установили дружеские отношения, что будет дальше? — спросил я.
   — Мой бокал, — равнодушно бросила она. — Припоминаете? Скотч со льдом и что-то еще, то же самое, что пьете вы.
   Она стащила с себя плащ и бросила его кое-как на кушетку. Одета она была по-прежнему в белое платье-халат, которое было на ней в исследовательском фонде. Мне известно много людей в белых халатах, которые ухаживают за психами, невольно подумал я, но впервые слышу, чтобы психопатка в белом халате занималась здравомыслящим человеком. Но поскольку я предложил ей действовать и доказать свою теорию, теперь у меня не было выбора, я должен был подчиняться. Так что я отправился на кухню и приготовил ей скотч со льдом, добавив в него немного содовой.
   Когда я вернулся в гостиную, она сидела в моем кресле, ноги у нее были аккуратно скрещены, а подол белого халата полностью закрывал колени.
   — Вот ваш напиток, как приказано. Я сунул бокал ей под нос.
   Она взяла мой бокал с ручки кресла и сунула его мне под нос.
   — А здесь ваш, Эл.
   Мы обменялись бокалами, уставились друг на друга, пока ее голубые глаза не начали меня снова раздражать: неужели они никогда не проявляли признаков жизни?
   — Это ваша партия, Кэй, — напомнил я. — Что за этим последует?
   — Мы выпьем до самого дна.
   — За что? Каков тост?
   — Ни за что, чтобы быть с вами совершенно откровенной. Но этот эксперимент очень важен, во всяком случае для меня, поэтому мне необходим известный искусственный стимул, чтобы начать его. Вот почему надо выпить до дна.
   — О'кей, — беспечно ответил я. — Вы у нас эскулап, так что до дна!
   Я осушил свой бокал одним большим глотком. Кэй Аллен сделала два, но тут я неохотно припомнил, что она-то пила из нетронутого бокала, я же нет.
   — Теперь что?
   — Не будьте таким нетерпеливым. — Она важно откашлялась. — Это было прекрасное шотландское виски. Теперь мы немного побеседуем, так что садитесь на кушетку и хорошо ведите себя, Эл.
   Выходит, она еще продолжала игру, поэтому я послушно уселся на кушетку, повернувшись к ней лицом. Прошло несколько минут, мне стала невмоготу воцарившаяся тишина.
   — Вам на самом деле нужны эти очки? — спросил я. — Или же они являются одной из деталей вашего оборонительного механизма? Вы же знаете, мужчины никогда не пристают к девушкам в очках.
   — Дороти Паркер всегда корректирует это утверждение, — ровным голосом произнесла она, — нужно говорить «редко», а не «никогда». Очки мне на самом деле нужны, я близорукая. По сравнению со мной у летучей мыши великолепное зрение. Без очков я вижу не далее чем за два шага от себя.
   — Почему вы не употребляете косметику? — не унимался я.
   — Вы не забываетесь, Эл? — Голос ее звучал терпеливо. — Цель данного эксперимента доказать кое-что в отношении вас, а не меня!
   Она глянула на свои самые простые, без «дамских штучек», часы на руке.
   — У вас еще одно свидание? — холодно осведомился я.
   — В некотором роде, но не то, что вы предполагаете. Теперь ее глаза уставились прямо на меня, и мне показалось, что они постепенно становятся все больше и больше. Должно быть, это был какой-то световой трюк, нервно подумал я, что-то связанное со стеклами ее очков. Что бы то ни было, но это не прекращалось. Теперь ее, глаза были огромными, заслоняющими от меня все остальное.
   — Эл?
   Голос ее звучал так слабо, что я его едва различал.
   — Какого черта вы шепчете? — рассердился я.
   — Я вовсе не шепчу. А вот почему вы так таращите на меня глаза?
   — Вовсе не я, а вы сами!
   Огромные голубые глаза возмущенно отреагировали, они оказывались вне фокуса вновь и вновь появлялись под барабанную дробь, которую я почти не слышал. Внезапно вокруг меня закружился голубой мир, превратившись в крутящуюся радужную спираль, от вида которой я почувствовал головокружение.
   — Эл?
   Она едва слышно произносила мое имя где-то за сотни миль от меня и хотела, чтобы я ее услышал!
   — Я верчусь, как волчок, — признался я вслух самому себе. — Я и есть волчок, самый настоящий крутящийся детский волчок.