Лилиан Джексон Браун
Кот, который любил Брамса
ОДИН
Для Джима Квиллера, старого, опытного журналиста, это был один из самых ужасных моментов в его карьере. Много лет назад, военным корреспондентом, он попадал под обстрелы, а как репортёр уголовной хроники не раз испытал на себе ярость толпы. Теперь он вёл «колонку гурманов» в «Дневном прибое», газете, выходящей на Среднем Западе, и оказался неготовым к кошмарной ситуации в пресс-клубе.
День начался совсем неплохо. Квиллер хорошо позавтракал у себя в пансионе: долька сладкой как мёд дыни, омлет с зеленью, соте из куриной печёнки, сырное печенье и три чашки кофе. Обедать он собирался со своим старым другом Арчи Райкером в любимом баре пресс-клуба.
В поддень Квиллер поднялся по ступенькам мрачной каменной крепости, которая когда-то была тюрьмой, а теперь снабжала едой и напитками работяг журналистов. Подойдя к древней, усеянной гвоздями входной двери, он почувствовал: что-то не так. В нос ударил запах свежей олифы! Острый слух уловил, что петли дверей больше не скрипят. Войдя в клуб, Квиллер ахнул. Вместо мрачного, прокуренного холла, столь им любимого, он оказался в помещении, где всё сияло и сверкало.
Квиллер знал, что пресс-клуб был закрыт на две недели – что-то вроде ежегодной генеральной уборки, но о таких метаморфозах никто и не заикался. Они произошли в его отсутствие – уезжал по заданию редакции.
От ярости его роскошные, цвета перца с солью усы встали дыбом, и он пригладил их резким движением кулака. На стенах вместо старых, почерневших от бесчисленных слоёв дешёвого лака панелей обои, чем-то напоминавшие скатерти его бабушки. Под ногами не обшарпанные и выщербленные за сто лет доски, а пушистый ковёр во весь пол. Трубки дневного света, немилосердно полыхавшие под сводчатым потолком, заменила сияющая бронзовая люстра. Исчез даже знакомый затхлый запах, потеснённый новыми, отдающими химией ароматами.
Едва оправившись от первого шока, репортёр рванул в бар, где у него было своё излюбленное местечко в самом дальнем и тёмном уголке. И здесь он обнаружил то же самое: кремовые стены, мягкое освещение, висящие по стенам корзины с искусственными растениями и зеркала. Зеркала! Квиллера даже передернуло от отвращения.
Арчи Райкер, редактор «Дневного прибоя», сидел на своём обычном месте с обычным стаканом шотландского виски, но исцарапанный деревянный стол был тщательно выскоблен и покрыт лаком, на нём лежали белые бумажные салфеточки с узорчатыми краями. Тут же появилась официантка с обычным стаканом томатного сока для Квиллера, но одета она была не в обычное белое платьице с кружевным платочком в нагрудном кармане. Теперь все официантки стали похожи на горничных-француженок – в парадных чёрных платьях с белыми передничками, в чепчиках с оборками.
– Арчи! Что случилось? – спросил Квиллер. – Я не верю собственным глазам! – И, опустив на стул своё весьма обширное тело, он застонал.
– Дело в том, что в клуб принимают и женщин, – невозмутимо начал Райкер, – а они назначают себя в административно-хозяйственный комитет и наводят здесь уют. Это называется обратимые нововведения. На следующий год хозяйственный комитет может содрать обои со стен и ковер с пола и вернуться к прежней грязи и запущенности…
– Ты говоришь так, как будто тебе всё это нравится. Предатель!
– Приходится шагать в ногу со временем, – отозвался Райкер с невозмутимым спокойствием редактора, который уже всё в этом мире видел. – Посмотри меню и реши, что будешь есть. У меня в половине второго совещание. Я закажу баранину с кэрри.
– Мне отшибли аппетит, – пробурчал Квиллер. Поникшие усы подчеркивали его унылую мину. Он обвёл рукой помещение. – Это место потеряло всю свою индивидуальность. Даже запах тут теперь ненастоящий. – Он поднял нос и принюхался. – Синтетика! К тому же не исключено, что канцерогенная!
– Знаешь, Квилл, у тебя, должно быть, нос как у ищейки. Никто ещё не жаловался на этот запах.
– И вот ещё что, – воинственно заявил Квиллер, – происходящее в «Прибое» мне тоже не нравится.
– Что ты имеешь в виду?
– Сначала насажали в редакторскую целый полк женщин. Потом перевели мужчин в женский отдел. Устроили общие туалеты – без разделения на дамскую комнату и мужскую. Наставили новомодные столы: зелёные, оранжевые, синие. Чистый цирк! Отобрали у меня машинку и дали вместо неё компьютер, от которого голова болит.
– Ты всё никак не можешь забыть старые фильмы, – успокаивающим тоном заговорил Райкер. – Тебе непременно нужно, чтобы репортёры сидели за машинками, в шляпе набекрень, и стучали по клавишам двумя пальцами.
– Послушай, Арчи, – начал Квиллер, усаживаясь глубже на стуле, – я тут поразмыслил и наконец принял решение. У меня три недели отпуска и две недели отгулов. Я хочу добавить ещё кое-что за свой счёт и уехать на три месяца.
– Ты шутишь?
– Мне до смерти надоело писать эту слащавую чушь о ресторанах, которые рекламирует «Прибой». Хочу уехать на север и избавиться от городской тесноты, грязи, шума и преступлений.
– С тобой всё в порядке? – обеспокоено спросил Райкер. – Ты случайно не заболел?
– По-твоему, желание дышать свежим воздухом ненормально?
– Это же тебя убьет! Ты городской парень, Квилл. Да и я тоже. Мы оба выросли на выхлопных газах, дыме и чикагской грязи. Я твой самый старый друг, и я говорю тебе: ни в коем случае! Ты только начал вставать на ноги в смысле денег, и вдруг… – Он понизил голос: – У Перси есть для тебя потрясающее новое назначение.
Квиллер буркнул нечто нечленораздельное себе под нос. Он прекрасно знал эти потрясающие новые назначения главного редактора. За последние несколько лет он получил их четыре – каждое было оскорблением для бывшего военного корреспондента и отмеченного – неоднократно – призами репортёра уголовной хроники.
– Что на этот раз? – пробурчал он. – Некрологи? Домашние советы?
Хитро улыбаясь, Райкер понизил голос:
– Журналистские расследования! Ты сможешь сам выбирать темы. Разоблачение продажных политиков, торговые махинации, загрязнение окружающей среды – всё, что раскопаешь.
Квиллер осторожно пригладил усы и внимательно посмотрел на редактора. Он мечтал заняться журналистскими расследованиями задолго до того, как они вошли в моду. Но его на редкость чувствительная верхняя губа – источник лучших догадок – посылала отчетливые сигналы.
– Может быть, осенью. А сейчас я хочу провести лето среди людей, которые не запирают дверей и не вынимают ключей из зажигания.
– До осени это место может уплыть. Мы узнали, что «Утренняя зыбь» подыскивает репортёра-расследователя, и Перси хочет их обскакать. Ты же его знаешь. Ты сильно рискуешь! Нужно быть под рукой, когда предлагают такую вакансию.
Официантка принесла Райкеру ещё одно виски и приняла заказ.
– Выглядите похудевшим, – сказала она Квиллеру. – Что закажете? Большой гамбургер, двойное пиво и яблочный пирог?
Квиллер бросил на неё недовольный взгляд:
– Я не голоден.
– Тогда закажите индейку с салатом и помидорами, – предложила официантка. – Помидоры и салат съедите сами, а индейку отнесете Коко. Я упакую.
Сиамский кот Квиллера был знаменитостью в пресс-клубе. Портрет Коко висел в холле рядом с изображениями лауреатов Пулитцеровской премии, и, возможно, Коко был единственным в истории журналистики котом, который имел собственную пресс-карту, подписанную начальником полиции. Хотя чутьё и любознательность Квиллера и привели нескольких преступников на скамью подсудимых, в пресс-клубе знали, что за всем этим успехом таятся необыкновенный кошачий ум и чутьё. Коко, видимо, всегда умел понюхать и поскрести в нужном месте в нужный момент.
Оба репортёра молча, в глубокой задумчивости принялись за баранину и сандвич с индейкой. Наконец Райкер спросил:
– А куда ты поедешь, если тебе дадут отпуск на всё лето?
– Поселюсь в маленьком домике на берегу озера, милях в четырехстах к северу. Недалеко от Мусвилла.
– В такой дали? А куда денешь кошек?
– Возьму с собой.
– У тебя же нет машины. А в мусвиллских лесах такси не водятся.
– Куплю в рассрочку – конечно, подержанную.
– Ну конечно, – отозвался Райкер, зная некоторую скуповатость друга. – А кошачий гений, по всей вероятности, получит водительские права.
– Коко? Не удивлюсь. Последнее время он очень интересуется разного рода кнопками, циферблатами, рычажками – всякой механикой.
– Да, но что ты будешь делать в этой глуши? Рыбу ты не ловишь, под парусом не ходишь. Озеро там адски холодное – не поплаваешь. Застывший лед зимой и растаявший – летом.
– Не беспокойся, Арчи. Я уже всё продумал. У меня есть потрясающая идея для книги. Хочу попробовать написать роман: много секса и насилия. Сюжетец – всё отдай, да мало.
Райкер изумлённо смотрел на друга, тщетно пытаясь найти возражения.
– Это же будет стоить тебе кучу денег. Представляешь, сколько дерут за летний домик?
– На самом деле это не будет стоить мне ни цента, – с ноткой триумфа объявил Квиллер. – У меня там старая тётушка, и я могу жить в её летнем коттедже.
– Ты никогда не говорил, что у тебя есть тётушка.
– Вообще-то, она мне не родственница. Она была подругой моей матери, и я ещё мальчишкой звал её тётя Фанни. Мы не встречались много лет, но она увидела моё имя в «Прибое» и написала мне. С тех пор мы переписываемся… Кстати, во вчерашней газете моё имя было напечатано с ошибкой.
– Знаю-знаю, – сказал Райкер. – У нас новый выпускающий, и её не предупредили, что ты не Киллер, а Квиллер. Уже во втором выпуске мы всё исправили.
Официантка принесла кофе – чернее, чем спрятанный под новыми обоями лак, – и Райкер уставился в чашку, словно пытаясь найти там причину Квиллеровых заскоков.
– А как же твоя подружка? Ну та, что ест только натуральные продукты. Что она думает по поводу твоего внезапного помешательства?
– Розмари? Она очень одобряет свежий воздух, физические упражнения и всякое такое.
– Последнее время ты что-то перестал курить трубку. Это тоже её идея?
– Ты хочешь сказать, что собственных идей у меня не бывает? Просто я понял, как это всё утомительно: покупать табак, набивать трубку, долго раскуривать её, вытряхивать пепел, выносить пепельницу, чистить трубку…
– Да, стареешь… – заметил Райкер.
После обеда в баре журналист вернулся за свой оливково-зелёный письменный стол с телефоном такого же цвета и компьютером, а редактор отправился проводить совещание с выпускающими.
Квиллер был доволен, что его заявление вывело Райкера из состояния профессиональной невозмутимости. Вопросы редактора, что и говорить, несколько поколебали его решимость. Как после многих лет шумной городской жизни он выдержит три месяца тихого существования на природе? Квиллер действительно собирался писать летом книгу, но сколько часов в день можно просидеть за машинкой? Там не будет ни обедов в пресс-клубе, ни телефонных звонков, ни вечеров с друзьями, ни ужинов для гурманов, ни спортивных матчей, ни Розмари.
И тем не менее сменить обстановку было просто необходимо. Он разочаровался в «Прибое», и предложение бесплатно провести лето на берегу озера пришлось ему по душе.
С другой стороны, тётя Фанни ни словом не обмолвилась о тамошних удобствах. Квиллеру нравилось спать в очень длинных кроватях, сидеть в глубоких мягких креслах, иметь хорошие настольные лампы, приличный холодильник, много горячей воды и пользоваться исправной канализацией. Конечно, ему будет не хватать комфорта «Мышеловки», шикарного пансиона, в котором он занимал роскошные апартаменты. Он будет скучать по изысканным ужинам Роберта Мауса и приятному обществу соседей по пансиону, особенно Розмари.
Зелёный телефон на столе загудел, и он рассеянно поднял трубку.
– Квилл, ты слышал новость? – пропел бархатный голос Розмари, в котором звучала нотка беспокойства.
– Что случилось?
В прошлом году в «Мышеловке» произошло два убийства, но убийца теперь сидел за решёткой, и обитатели пансиона снова пребывали в покое и безопасности.
– Роберт продаёт дом, – жалобно сообщила Розмари, – и нам всем придётся переезжать.
– Продает? Почему? Всё же было хорошо.
– Ему сделали потрясающе выгодное предложение. Ты же знаешь, он всегда хотел оставить юридическую практику и открыть роскошный ресторан. Говорит, что это его шанс. Место отличное, и новые хозяева хотят построить здесь жилой дом с дорогими роскошными квартирами.
– Да, паршивые новости, – согласился Квиллер. – Роберт всех нас развратил своими супами жюльен, омарами а-ля термидор и артишоками по-флорентийски. Почему бы тебе вечерком не зайти в номер шесть? Мы бы поговорили.
– Я принесу бутылку. Остуди бокалы, – сказала Розмари. – Мы как раз получили Новую партию гранатового сока. – Розмари была совладелицей специализированного продуктового магазина под названием «Будьте здоровы».
Он задумчиво положил трубку на рычаг. Плохие новости были словно гласом судьбы, повелевавшим ему ехать на север. Он ушёл с работы пораньше, унося пакетик с индейкой из пресс-клуба и мерную ленту, купленную в антикварном магазинчике «Голубой дракон».
Автобус довёз его до магазина подержанных автомобилей, и Квиллер сразу же направился туда, где стояли малолитражки. Он методически переходил от одной машины к другой, открывал дверцу и измерял пол за сиденьем водителя.
Наблюдавший за этой сценой продавец подобрался поближе.
– Вас интересуют небольшие автомобили?
– Как вам сказать, – пробормотал Квиллер, снова ныряя под сиденье. «Двенадцать на пятнадцать», – мысленно повторял он.
– Ищете какую-то конкретную модель?
– Нет. – Кардан был явно не на месте. «Тринадцать на пятнадцать».
– Вам нужно автоматическое или ручное переключение?
– Не имеет значения, – ответил Квиллер, продолжая ползать с сантиметровой лентой. «Тринадцать на пятнадцать». Он много лет водил служебные машины из гаражей разных газет и мог управлять любой моделью.
Продавец внимательно посмотрел на густые обвисшие усы и печальные глаза.
– Я вас знаю, – сказал он наконец. – Ваша фотография всё время печатается в «Прибое», Вы пишете о ресторанах. У моего кузена пиццерия в Хэппи-Вью-Вудс.
Квиллер что-то буркнул, не вылезая из машины.
– Я 6ы хотел показать вам одну машину, мы её только что получили. Даже не успели почистить. Прошлогодняя модель – прошла всего две тысячи миль.
Квиллер пошёл за продавцом. Вот он, темно-зелёный двухместный автомобильчик, даже ещё не опрысканный специальным аэрозолем с запахом новых машин. Репортёр снова нырнул под сиденье со своим сантиметром. Потом отодвинул водительское сиденье, чтобы было удобно вытянуть длинные ноги, и принялся мерить снова.
– Четырнадцать на шестнадцать. Прекрасно. – Он выпрямился. – Хотя, возможно, придётся отпилить ручки. Сколько?
– Идёмте в офис и там всё обсудим, – предложил продавец.
Репортёр объехал на машине вокруг квартала и обнаружил, что она раскачивается, подпрыгивает, пыхтит и грохочет меньше, чем любая из тех, что ему приходилось водить. Да и цена была подходящей. Он сделал первый взнос, подписал бумаги и поехал домой.
В почтовом ящике он, как и ожидал, обнаружил официальное письмо Роберта Мауса. В нём с выражением крайнего сожаления сообщалось, что здание, известное как «Мышеловка», передается синдикату инвесторов, имеющих обширные планы, которые, как это ни прискорбно, требуют выселения нынешних жильцов не позднее первого сентября.
Квиллер прочитал письмо, пожал плечами и стал подниматься по лестнице. Открыл дверь в свои апартаменты. Тонкий аромат индейки, который витал вокруг него, должен был бы заставить двух голодных сиамцев выскочить ему навстречу, выписывая круги и восьмёрки и дружно мяукая. Вместо этого неблагодарные твари неподвижно сидели на шкуре белого медведя и молчали. И Квиллер знал почему. Они чувствовали грядущие перемены. Хотя и сам Коко, и его сообщница Юм-Юм оба были мастерами устраивать сюрпризы, они терпеть не могли, когда это делал кто-то другой. В «Мышеловке» их вполне устраивал широкий, залитый солнцем подоконник, соседские голуби, за которыми они могли постоянно наблюдать, и роскошная шкура белого медведя.
– Ну ладно вам, ребятки, – обратился к ним Квиллер, – я понимаю, переезжать не хочется, но подождите, пока не увидите, куда мы собрались! Хорошо бы, конечно, забрать с собой шкуру, но она не наша.
Коко, полное имя которого было Као Ко Кун, обладал достоинством восточного владыки. Он сидел царственно прямо, и каждый его ус выражал недовольство. И он, и Юм-Юм прекрасно отдавали себе отчёт, как великолепно выглядят на пушистом белом ковре. Оба имели классическую окраску и пропорции сиамских кошек: голубые глаза на тёмно-коричневой маске, светло-бежевый мех, рядом с которым даже норка смотрелась убого, длинные и стройные лапы коричневого цвета, изящный гибкий хвост.
Человек мелко покрошил индейку.
– Ну идите ешьте! Сегодня мясо срезали прямо с индейки.
Оба сиамца продолжали пребывать в полной неподвижности. Мгновение спустя Квиллер повёл носом. Он почувствовал запах знакомых духов, и скоро в дверь постучала Розмари. Поцелуй, которым он её встретил, не походил на чисто дружеское приветствие. Сиамцы продолжали сидеть, словно каменные изваяния.
В память о приговорённом доме и обо всём, что здесь произошло, был поднят тост – гранатовый сок и содовая со льдом.
– Мы никогда не забудем, как жили здесь, – сказал Квиллер.
– Это была не жизнь, а мечта, – добавила Розмари.
– Да, которая временами превращалась в кошмар.
– Наверное, ты теперь примешь предложение тетушки? Из «Прибоя» тебя отпустят?
– Конечно. Они могут не взять меня обратно, но уж отпустить-то отпустят, А у тебя есть уже какие-то планы?
– Может быть, вернусь в Канаду. Макс хочет открыть в Торонто ресторан натуральной пищи, и если я смогу продать свой пай в «Будьте здоровы», то, возможно, соглашусь стать его компаньоном.
Квиллер сердито фыркнул в усы. Макс Сорэл ни одной юбки не пропустит.
– Я надеялся, что ты приедешь на север и проведёшь какое-то время со мной.
– С удовольствием, если только не застряну в Торонто. Как ты туда доберешься?
– Я купил машину. Мы с кошками доедем до Пикакса, поздороваемся с тетей Фанни и отправимся на озеро. Я не видел её уже лет сорок. Судя по письмам, она всё та же, дама с характером. Она пишет их крест-накрест.
Розмари недоумевающе посмотрела на него.
– Моя мама тоже писала письма крест-накрест. Исписывала страницу по горизонтали, потом поворачивала боком и писала по вертикали, поперёк строк, – пояснил Квиллер.
– Зачем? Экономила бумагу?
– Кто знает? Может, желала сохранить тайну переписки. Подобную писанину не так-то просто прочитать. Вообще-то, Фанни мне не родная тети, – продолжал он. – В Первую мировую войну Фанни с моей матерью вместе помогали на кухне в каком-то госпитале. Потом Фанни сделала карьеру в бизнесе, она так и осталась незамужней, А когда отошла от дел, вернулась в Пикакс.
– Никогда об этой дыре не слышала.
– Там раньше были шахты. Её семья сколотила на них состояние.
– Квилл, дорогой, ты мне будешь писать?
– Буду, и часто. Мне тебя будет не хватать, Розмари.
– Расскажешь мне всё о тете Фанни, когда повидаешь её.
– Теперь она именует себя Франческа. Не любит, когда её называют тётя Фанни. Говорит, что это заставляет её чувствовать себя старухой.
– А сколько ей?
– В следующем месяце будет девяносто.
День начался совсем неплохо. Квиллер хорошо позавтракал у себя в пансионе: долька сладкой как мёд дыни, омлет с зеленью, соте из куриной печёнки, сырное печенье и три чашки кофе. Обедать он собирался со своим старым другом Арчи Райкером в любимом баре пресс-клуба.
В поддень Квиллер поднялся по ступенькам мрачной каменной крепости, которая когда-то была тюрьмой, а теперь снабжала едой и напитками работяг журналистов. Подойдя к древней, усеянной гвоздями входной двери, он почувствовал: что-то не так. В нос ударил запах свежей олифы! Острый слух уловил, что петли дверей больше не скрипят. Войдя в клуб, Квиллер ахнул. Вместо мрачного, прокуренного холла, столь им любимого, он оказался в помещении, где всё сияло и сверкало.
Квиллер знал, что пресс-клуб был закрыт на две недели – что-то вроде ежегодной генеральной уборки, но о таких метаморфозах никто и не заикался. Они произошли в его отсутствие – уезжал по заданию редакции.
От ярости его роскошные, цвета перца с солью усы встали дыбом, и он пригладил их резким движением кулака. На стенах вместо старых, почерневших от бесчисленных слоёв дешёвого лака панелей обои, чем-то напоминавшие скатерти его бабушки. Под ногами не обшарпанные и выщербленные за сто лет доски, а пушистый ковёр во весь пол. Трубки дневного света, немилосердно полыхавшие под сводчатым потолком, заменила сияющая бронзовая люстра. Исчез даже знакомый затхлый запах, потеснённый новыми, отдающими химией ароматами.
Едва оправившись от первого шока, репортёр рванул в бар, где у него было своё излюбленное местечко в самом дальнем и тёмном уголке. И здесь он обнаружил то же самое: кремовые стены, мягкое освещение, висящие по стенам корзины с искусственными растениями и зеркала. Зеркала! Квиллера даже передернуло от отвращения.
Арчи Райкер, редактор «Дневного прибоя», сидел на своём обычном месте с обычным стаканом шотландского виски, но исцарапанный деревянный стол был тщательно выскоблен и покрыт лаком, на нём лежали белые бумажные салфеточки с узорчатыми краями. Тут же появилась официантка с обычным стаканом томатного сока для Квиллера, но одета она была не в обычное белое платьице с кружевным платочком в нагрудном кармане. Теперь все официантки стали похожи на горничных-француженок – в парадных чёрных платьях с белыми передничками, в чепчиках с оборками.
– Арчи! Что случилось? – спросил Квиллер. – Я не верю собственным глазам! – И, опустив на стул своё весьма обширное тело, он застонал.
– Дело в том, что в клуб принимают и женщин, – невозмутимо начал Райкер, – а они назначают себя в административно-хозяйственный комитет и наводят здесь уют. Это называется обратимые нововведения. На следующий год хозяйственный комитет может содрать обои со стен и ковер с пола и вернуться к прежней грязи и запущенности…
– Ты говоришь так, как будто тебе всё это нравится. Предатель!
– Приходится шагать в ногу со временем, – отозвался Райкер с невозмутимым спокойствием редактора, который уже всё в этом мире видел. – Посмотри меню и реши, что будешь есть. У меня в половине второго совещание. Я закажу баранину с кэрри.
– Мне отшибли аппетит, – пробурчал Квиллер. Поникшие усы подчеркивали его унылую мину. Он обвёл рукой помещение. – Это место потеряло всю свою индивидуальность. Даже запах тут теперь ненастоящий. – Он поднял нос и принюхался. – Синтетика! К тому же не исключено, что канцерогенная!
– Знаешь, Квилл, у тебя, должно быть, нос как у ищейки. Никто ещё не жаловался на этот запах.
– И вот ещё что, – воинственно заявил Квиллер, – происходящее в «Прибое» мне тоже не нравится.
– Что ты имеешь в виду?
– Сначала насажали в редакторскую целый полк женщин. Потом перевели мужчин в женский отдел. Устроили общие туалеты – без разделения на дамскую комнату и мужскую. Наставили новомодные столы: зелёные, оранжевые, синие. Чистый цирк! Отобрали у меня машинку и дали вместо неё компьютер, от которого голова болит.
– Ты всё никак не можешь забыть старые фильмы, – успокаивающим тоном заговорил Райкер. – Тебе непременно нужно, чтобы репортёры сидели за машинками, в шляпе набекрень, и стучали по клавишам двумя пальцами.
– Послушай, Арчи, – начал Квиллер, усаживаясь глубже на стуле, – я тут поразмыслил и наконец принял решение. У меня три недели отпуска и две недели отгулов. Я хочу добавить ещё кое-что за свой счёт и уехать на три месяца.
– Ты шутишь?
– Мне до смерти надоело писать эту слащавую чушь о ресторанах, которые рекламирует «Прибой». Хочу уехать на север и избавиться от городской тесноты, грязи, шума и преступлений.
– С тобой всё в порядке? – обеспокоено спросил Райкер. – Ты случайно не заболел?
– По-твоему, желание дышать свежим воздухом ненормально?
– Это же тебя убьет! Ты городской парень, Квилл. Да и я тоже. Мы оба выросли на выхлопных газах, дыме и чикагской грязи. Я твой самый старый друг, и я говорю тебе: ни в коем случае! Ты только начал вставать на ноги в смысле денег, и вдруг… – Он понизил голос: – У Перси есть для тебя потрясающее новое назначение.
Квиллер буркнул нечто нечленораздельное себе под нос. Он прекрасно знал эти потрясающие новые назначения главного редактора. За последние несколько лет он получил их четыре – каждое было оскорблением для бывшего военного корреспондента и отмеченного – неоднократно – призами репортёра уголовной хроники.
– Что на этот раз? – пробурчал он. – Некрологи? Домашние советы?
Хитро улыбаясь, Райкер понизил голос:
– Журналистские расследования! Ты сможешь сам выбирать темы. Разоблачение продажных политиков, торговые махинации, загрязнение окружающей среды – всё, что раскопаешь.
Квиллер осторожно пригладил усы и внимательно посмотрел на редактора. Он мечтал заняться журналистскими расследованиями задолго до того, как они вошли в моду. Но его на редкость чувствительная верхняя губа – источник лучших догадок – посылала отчетливые сигналы.
– Может быть, осенью. А сейчас я хочу провести лето среди людей, которые не запирают дверей и не вынимают ключей из зажигания.
– До осени это место может уплыть. Мы узнали, что «Утренняя зыбь» подыскивает репортёра-расследователя, и Перси хочет их обскакать. Ты же его знаешь. Ты сильно рискуешь! Нужно быть под рукой, когда предлагают такую вакансию.
Официантка принесла Райкеру ещё одно виски и приняла заказ.
– Выглядите похудевшим, – сказала она Квиллеру. – Что закажете? Большой гамбургер, двойное пиво и яблочный пирог?
Квиллер бросил на неё недовольный взгляд:
– Я не голоден.
– Тогда закажите индейку с салатом и помидорами, – предложила официантка. – Помидоры и салат съедите сами, а индейку отнесете Коко. Я упакую.
Сиамский кот Квиллера был знаменитостью в пресс-клубе. Портрет Коко висел в холле рядом с изображениями лауреатов Пулитцеровской премии, и, возможно, Коко был единственным в истории журналистики котом, который имел собственную пресс-карту, подписанную начальником полиции. Хотя чутьё и любознательность Квиллера и привели нескольких преступников на скамью подсудимых, в пресс-клубе знали, что за всем этим успехом таятся необыкновенный кошачий ум и чутьё. Коко, видимо, всегда умел понюхать и поскрести в нужном месте в нужный момент.
Оба репортёра молча, в глубокой задумчивости принялись за баранину и сандвич с индейкой. Наконец Райкер спросил:
– А куда ты поедешь, если тебе дадут отпуск на всё лето?
– Поселюсь в маленьком домике на берегу озера, милях в четырехстах к северу. Недалеко от Мусвилла.
– В такой дали? А куда денешь кошек?
– Возьму с собой.
– У тебя же нет машины. А в мусвиллских лесах такси не водятся.
– Куплю в рассрочку – конечно, подержанную.
– Ну конечно, – отозвался Райкер, зная некоторую скуповатость друга. – А кошачий гений, по всей вероятности, получит водительские права.
– Коко? Не удивлюсь. Последнее время он очень интересуется разного рода кнопками, циферблатами, рычажками – всякой механикой.
– Да, но что ты будешь делать в этой глуши? Рыбу ты не ловишь, под парусом не ходишь. Озеро там адски холодное – не поплаваешь. Застывший лед зимой и растаявший – летом.
– Не беспокойся, Арчи. Я уже всё продумал. У меня есть потрясающая идея для книги. Хочу попробовать написать роман: много секса и насилия. Сюжетец – всё отдай, да мало.
Райкер изумлённо смотрел на друга, тщетно пытаясь найти возражения.
– Это же будет стоить тебе кучу денег. Представляешь, сколько дерут за летний домик?
– На самом деле это не будет стоить мне ни цента, – с ноткой триумфа объявил Квиллер. – У меня там старая тётушка, и я могу жить в её летнем коттедже.
– Ты никогда не говорил, что у тебя есть тётушка.
– Вообще-то, она мне не родственница. Она была подругой моей матери, и я ещё мальчишкой звал её тётя Фанни. Мы не встречались много лет, но она увидела моё имя в «Прибое» и написала мне. С тех пор мы переписываемся… Кстати, во вчерашней газете моё имя было напечатано с ошибкой.
– Знаю-знаю, – сказал Райкер. – У нас новый выпускающий, и её не предупредили, что ты не Киллер, а Квиллер. Уже во втором выпуске мы всё исправили.
Официантка принесла кофе – чернее, чем спрятанный под новыми обоями лак, – и Райкер уставился в чашку, словно пытаясь найти там причину Квиллеровых заскоков.
– А как же твоя подружка? Ну та, что ест только натуральные продукты. Что она думает по поводу твоего внезапного помешательства?
– Розмари? Она очень одобряет свежий воздух, физические упражнения и всякое такое.
– Последнее время ты что-то перестал курить трубку. Это тоже её идея?
– Ты хочешь сказать, что собственных идей у меня не бывает? Просто я понял, как это всё утомительно: покупать табак, набивать трубку, долго раскуривать её, вытряхивать пепел, выносить пепельницу, чистить трубку…
– Да, стареешь… – заметил Райкер.
После обеда в баре журналист вернулся за свой оливково-зелёный письменный стол с телефоном такого же цвета и компьютером, а редактор отправился проводить совещание с выпускающими.
Квиллер был доволен, что его заявление вывело Райкера из состояния профессиональной невозмутимости. Вопросы редактора, что и говорить, несколько поколебали его решимость. Как после многих лет шумной городской жизни он выдержит три месяца тихого существования на природе? Квиллер действительно собирался писать летом книгу, но сколько часов в день можно просидеть за машинкой? Там не будет ни обедов в пресс-клубе, ни телефонных звонков, ни вечеров с друзьями, ни ужинов для гурманов, ни спортивных матчей, ни Розмари.
И тем не менее сменить обстановку было просто необходимо. Он разочаровался в «Прибое», и предложение бесплатно провести лето на берегу озера пришлось ему по душе.
С другой стороны, тётя Фанни ни словом не обмолвилась о тамошних удобствах. Квиллеру нравилось спать в очень длинных кроватях, сидеть в глубоких мягких креслах, иметь хорошие настольные лампы, приличный холодильник, много горячей воды и пользоваться исправной канализацией. Конечно, ему будет не хватать комфорта «Мышеловки», шикарного пансиона, в котором он занимал роскошные апартаменты. Он будет скучать по изысканным ужинам Роберта Мауса и приятному обществу соседей по пансиону, особенно Розмари.
Зелёный телефон на столе загудел, и он рассеянно поднял трубку.
– Квилл, ты слышал новость? – пропел бархатный голос Розмари, в котором звучала нотка беспокойства.
– Что случилось?
В прошлом году в «Мышеловке» произошло два убийства, но убийца теперь сидел за решёткой, и обитатели пансиона снова пребывали в покое и безопасности.
– Роберт продаёт дом, – жалобно сообщила Розмари, – и нам всем придётся переезжать.
– Продает? Почему? Всё же было хорошо.
– Ему сделали потрясающе выгодное предложение. Ты же знаешь, он всегда хотел оставить юридическую практику и открыть роскошный ресторан. Говорит, что это его шанс. Место отличное, и новые хозяева хотят построить здесь жилой дом с дорогими роскошными квартирами.
– Да, паршивые новости, – согласился Квиллер. – Роберт всех нас развратил своими супами жюльен, омарами а-ля термидор и артишоками по-флорентийски. Почему бы тебе вечерком не зайти в номер шесть? Мы бы поговорили.
– Я принесу бутылку. Остуди бокалы, – сказала Розмари. – Мы как раз получили Новую партию гранатового сока. – Розмари была совладелицей специализированного продуктового магазина под названием «Будьте здоровы».
Он задумчиво положил трубку на рычаг. Плохие новости были словно гласом судьбы, повелевавшим ему ехать на север. Он ушёл с работы пораньше, унося пакетик с индейкой из пресс-клуба и мерную ленту, купленную в антикварном магазинчике «Голубой дракон».
Автобус довёз его до магазина подержанных автомобилей, и Квиллер сразу же направился туда, где стояли малолитражки. Он методически переходил от одной машины к другой, открывал дверцу и измерял пол за сиденьем водителя.
Наблюдавший за этой сценой продавец подобрался поближе.
– Вас интересуют небольшие автомобили?
– Как вам сказать, – пробормотал Квиллер, снова ныряя под сиденье. «Двенадцать на пятнадцать», – мысленно повторял он.
– Ищете какую-то конкретную модель?
– Нет. – Кардан был явно не на месте. «Тринадцать на пятнадцать».
– Вам нужно автоматическое или ручное переключение?
– Не имеет значения, – ответил Квиллер, продолжая ползать с сантиметровой лентой. «Тринадцать на пятнадцать». Он много лет водил служебные машины из гаражей разных газет и мог управлять любой моделью.
Продавец внимательно посмотрел на густые обвисшие усы и печальные глаза.
– Я вас знаю, – сказал он наконец. – Ваша фотография всё время печатается в «Прибое», Вы пишете о ресторанах. У моего кузена пиццерия в Хэппи-Вью-Вудс.
Квиллер что-то буркнул, не вылезая из машины.
– Я 6ы хотел показать вам одну машину, мы её только что получили. Даже не успели почистить. Прошлогодняя модель – прошла всего две тысячи миль.
Квиллер пошёл за продавцом. Вот он, темно-зелёный двухместный автомобильчик, даже ещё не опрысканный специальным аэрозолем с запахом новых машин. Репортёр снова нырнул под сиденье со своим сантиметром. Потом отодвинул водительское сиденье, чтобы было удобно вытянуть длинные ноги, и принялся мерить снова.
– Четырнадцать на шестнадцать. Прекрасно. – Он выпрямился. – Хотя, возможно, придётся отпилить ручки. Сколько?
– Идёмте в офис и там всё обсудим, – предложил продавец.
Репортёр объехал на машине вокруг квартала и обнаружил, что она раскачивается, подпрыгивает, пыхтит и грохочет меньше, чем любая из тех, что ему приходилось водить. Да и цена была подходящей. Он сделал первый взнос, подписал бумаги и поехал домой.
В почтовом ящике он, как и ожидал, обнаружил официальное письмо Роберта Мауса. В нём с выражением крайнего сожаления сообщалось, что здание, известное как «Мышеловка», передается синдикату инвесторов, имеющих обширные планы, которые, как это ни прискорбно, требуют выселения нынешних жильцов не позднее первого сентября.
Квиллер прочитал письмо, пожал плечами и стал подниматься по лестнице. Открыл дверь в свои апартаменты. Тонкий аромат индейки, который витал вокруг него, должен был бы заставить двух голодных сиамцев выскочить ему навстречу, выписывая круги и восьмёрки и дружно мяукая. Вместо этого неблагодарные твари неподвижно сидели на шкуре белого медведя и молчали. И Квиллер знал почему. Они чувствовали грядущие перемены. Хотя и сам Коко, и его сообщница Юм-Юм оба были мастерами устраивать сюрпризы, они терпеть не могли, когда это делал кто-то другой. В «Мышеловке» их вполне устраивал широкий, залитый солнцем подоконник, соседские голуби, за которыми они могли постоянно наблюдать, и роскошная шкура белого медведя.
– Ну ладно вам, ребятки, – обратился к ним Квиллер, – я понимаю, переезжать не хочется, но подождите, пока не увидите, куда мы собрались! Хорошо бы, конечно, забрать с собой шкуру, но она не наша.
Коко, полное имя которого было Као Ко Кун, обладал достоинством восточного владыки. Он сидел царственно прямо, и каждый его ус выражал недовольство. И он, и Юм-Юм прекрасно отдавали себе отчёт, как великолепно выглядят на пушистом белом ковре. Оба имели классическую окраску и пропорции сиамских кошек: голубые глаза на тёмно-коричневой маске, светло-бежевый мех, рядом с которым даже норка смотрелась убого, длинные и стройные лапы коричневого цвета, изящный гибкий хвост.
Человек мелко покрошил индейку.
– Ну идите ешьте! Сегодня мясо срезали прямо с индейки.
Оба сиамца продолжали пребывать в полной неподвижности. Мгновение спустя Квиллер повёл носом. Он почувствовал запах знакомых духов, и скоро в дверь постучала Розмари. Поцелуй, которым он её встретил, не походил на чисто дружеское приветствие. Сиамцы продолжали сидеть, словно каменные изваяния.
В память о приговорённом доме и обо всём, что здесь произошло, был поднят тост – гранатовый сок и содовая со льдом.
– Мы никогда не забудем, как жили здесь, – сказал Квиллер.
– Это была не жизнь, а мечта, – добавила Розмари.
– Да, которая временами превращалась в кошмар.
– Наверное, ты теперь примешь предложение тетушки? Из «Прибоя» тебя отпустят?
– Конечно. Они могут не взять меня обратно, но уж отпустить-то отпустят, А у тебя есть уже какие-то планы?
– Может быть, вернусь в Канаду. Макс хочет открыть в Торонто ресторан натуральной пищи, и если я смогу продать свой пай в «Будьте здоровы», то, возможно, соглашусь стать его компаньоном.
Квиллер сердито фыркнул в усы. Макс Сорэл ни одной юбки не пропустит.
– Я надеялся, что ты приедешь на север и проведёшь какое-то время со мной.
– С удовольствием, если только не застряну в Торонто. Как ты туда доберешься?
– Я купил машину. Мы с кошками доедем до Пикакса, поздороваемся с тетей Фанни и отправимся на озеро. Я не видел её уже лет сорок. Судя по письмам, она всё та же, дама с характером. Она пишет их крест-накрест.
Розмари недоумевающе посмотрела на него.
– Моя мама тоже писала письма крест-накрест. Исписывала страницу по горизонтали, потом поворачивала боком и писала по вертикали, поперёк строк, – пояснил Квиллер.
– Зачем? Экономила бумагу?
– Кто знает? Может, желала сохранить тайну переписки. Подобную писанину не так-то просто прочитать. Вообще-то, Фанни мне не родная тети, – продолжал он. – В Первую мировую войну Фанни с моей матерью вместе помогали на кухне в каком-то госпитале. Потом Фанни сделала карьеру в бизнесе, она так и осталась незамужней, А когда отошла от дел, вернулась в Пикакс.
– Никогда об этой дыре не слышала.
– Там раньше были шахты. Её семья сколотила на них состояние.
– Квилл, дорогой, ты мне будешь писать?
– Буду, и часто. Мне тебя будет не хватать, Розмари.
– Расскажешь мне всё о тете Фанни, когда повидаешь её.
– Теперь она именует себя Франческа. Не любит, когда её называют тётя Фанни. Говорит, что это заставляет её чувствовать себя старухой.
– А сколько ей?
– В следующем месяце будет девяносто.
ДВА
Квиллер уложил в машину всё необходимое для путешествия: два чемодана, пишущую машинку, тринадцатифунтовый словарь, пятьсот листов машинописной бумаги и две коробки книг. Поскольку Коко наотрез отказывался есть специальную пищу для кошек, пришлось брать с собой двадцать две банки консервированной курятины, лосося, консервированную говядину, целую упаковку тунца, креветок и крабов. На заднем сиденье лежала любимая сиамцами подушка, а на полу стояла овальная латка с отпиленными ручками, в которую был насыпан дюймовый слой песка. Это был кошачий туалет. Когда их предыдущий туалет проржавел, Роберт Маус пожертвовал латку с собственной кухни.
Мебель в квартире Квиллера принадлежала его предшественнику, и немногочисленное Квиллерово имущество – вроде старинных весов и железных лат – было сложено на лето в подвале дома Арчи Райкера. Вот так, не обременённый лишним имуществом, наш журналист с легким сердцем взял курс на север.
Пассажиры на заднем сиденье реагировали на происходящее несколько нервно. Кошечка пронзительно завывала каждый раз, когда машина поворачивала, проезжала по мосту или под виадуком, проходила мимо едущего навстречу грузовика или набирала больше пятидесяти миль в час. Коко сердился на неё, покусывал за заднюю ногу. Его ворчание и шипение вливались в общий шум. Квиллер вёл машину, крепко сжав челюсти, с трудом выдерживая изумленные и возмущенные взгляды проезжающих водителей, которые раздраженно жали на клаксоны.
Его путь проходил через пригороды, потом по извилистым загородным дорогам. Тут было уже прохладнее, сосны стали выше, чаще попадались грузовички и дорожные знаки «Осторожно, олени». До Пикакса оставалась всего сотня миль, но взъерошенные нервы Квиллера заставили его остановиться на ночлег. Путешественники нашли приют в туристском кемпинге, где среди леса были разбросаны далеко друг от друга старые шаткие домики. Все трое были совершенно измучены, и Коко с Юм-Юм немедленно уснули на самой середине кровати.
На следующий день во время путешествия с заднего сиденья раздавалось уже меньше протестов. Стало ещё прохладнее, знаки «Осторожно, олени» сменились другим и – «Осторожно, лоси». Шоссе понемногу поднималось в гору, потом нырнуло в долину и превратилось в главную улицу Пикакса. Старые величественные особняки, стоявшие по обе её стороны, демонстрировали богатство первых здешних лесорубов и рудокопов. Майн-стрит делила город пополам и огибала небольшой парк. Напротив него стояло несколько внушительных зданий: суд, построенный ещё в девятнадцатом веке, библиотека, украшенная колоннами, словно греческий храм; две церкви и пышная резиденция с отполированным до блеска номером дома, принадлежавшая тёте Фанни.
Это был большой каменный особняк, позади которого располагался каретный сарай. Возле дома стоял синий грузовичок, а в кустах копался садовник. Он воззрился на Квиллера, который, однако, не успел разглядеть выражение его лица. На входной двери красовалось старомодное, отделанное сверкающей медью отверстие для почты, на нём была выгравирована фамилия Клингеншоен.
Ответившая на звонок маленькая пожилая леди, несомненно, была сама тётя Фанни – бодрая в свои восемьдесят девять лет, крошечная, но полная энергии. На её напудренном морщинистом лице выделялись накрашенные ярко-оранжевой помадой губы и очки, которые сильно увеличивали глаза. Она пристально смотрела на посетителя и, сфокусировав наконец взгляд сквозь толстые линзы, широко раскинула руки в приветственном жесте. Потом откуда-то из глубин этой крошечной женщины выплеснулись низкие раскаты грома:
– Силы небесные! Как же ты вырос!
– Надеюсь, что так, – весело согласился Квиллер. – Когда мы виделись последний раз, мне было всего семь. Как поживаете, Франческа? Выглядите просто потрясающе.
Её экзотическое имя вполне соответствовало яркому одеянию: вышитой павлинами тунике оранжевого атласа, надетой навыпуск с узкими чёрными брюками. На голове был накручен шарф, тоже оранжевый, который завязывался на макушке таким образом, чтобы добавить роста его обладательнице.
– Входи, входи, – радостно пророкотала она. – Как же я рада тебя видеть!.. Да, ты выглядишь совсем как на фотографии в «Прибое». Если бы тебя сейчас могла видеть твоя мать, упокой Господи её душу. Она была бы просто в восторге от твоих усов. Как насчёт чашечки кофе? Я знаю, вы, журналисты, поглощаете кофе ведрами. Мы будем пить его в солярии.
Из холла с высоким потолком и величественной лестницей тётя Фанни проследовала через чопорную гостиную, пышную столовую и затянутую в пёстрый ситчик комнату для завтрака в просторное помещение с окнами до пола, плетёной мебелью и древними каучуковыми деревцами.
– У меня есть просто божественные булочки с корицей, – произнесла она низким грудным голосом. – Том привёз их утром из булочной. Мальчиком ты обожая булочки с корицей.
Пока Квиллер устраивался поудобнее на плетёном диванчике, его хозяйка, проворно переставляя крошечные ноги в чёрных китайских туфельках, исчезла где-то в глубине дома, продолжая свой монолог, который он мог разобрать лишь наполовину. Она вернулась с большим подносом.
Квиллер вскочил: – Позвольте помочь вам, Франческа.
– Спасибо, дорогой, – рыкнула она. – Ты всегда был на редкость внимательный. Непременно положи сливки в кофе. Том сегодня привёз их из молочной. Таких сливок в городе не найдешь.
Квиллер предпочитал чёрный кофе, но отказываться от сливок не стал. Откусив от пышной булочки с корицей, он рассеянно перевел взгляд на ведущую в сад стеклянную дверь. Он увидел, что садовник стоит опершись на грабли и пытается заглянуть в комнату.
– Ты остаешься обедать, – объявила тетушка Фанни из глубины огромного кресла-качалки, полностью поглотившего её крошечную фигурку. – Том съездит к мяснику за бифштексом. Ты какую часть предпочитаешь? Филейную? У нас просто великолепный мясник. Ты любишь вареный картофель со сметаной?
Мебель в квартире Квиллера принадлежала его предшественнику, и немногочисленное Квиллерово имущество – вроде старинных весов и железных лат – было сложено на лето в подвале дома Арчи Райкера. Вот так, не обременённый лишним имуществом, наш журналист с легким сердцем взял курс на север.
Пассажиры на заднем сиденье реагировали на происходящее несколько нервно. Кошечка пронзительно завывала каждый раз, когда машина поворачивала, проезжала по мосту или под виадуком, проходила мимо едущего навстречу грузовика или набирала больше пятидесяти миль в час. Коко сердился на неё, покусывал за заднюю ногу. Его ворчание и шипение вливались в общий шум. Квиллер вёл машину, крепко сжав челюсти, с трудом выдерживая изумленные и возмущенные взгляды проезжающих водителей, которые раздраженно жали на клаксоны.
Его путь проходил через пригороды, потом по извилистым загородным дорогам. Тут было уже прохладнее, сосны стали выше, чаще попадались грузовички и дорожные знаки «Осторожно, олени». До Пикакса оставалась всего сотня миль, но взъерошенные нервы Квиллера заставили его остановиться на ночлег. Путешественники нашли приют в туристском кемпинге, где среди леса были разбросаны далеко друг от друга старые шаткие домики. Все трое были совершенно измучены, и Коко с Юм-Юм немедленно уснули на самой середине кровати.
На следующий день во время путешествия с заднего сиденья раздавалось уже меньше протестов. Стало ещё прохладнее, знаки «Осторожно, олени» сменились другим и – «Осторожно, лоси». Шоссе понемногу поднималось в гору, потом нырнуло в долину и превратилось в главную улицу Пикакса. Старые величественные особняки, стоявшие по обе её стороны, демонстрировали богатство первых здешних лесорубов и рудокопов. Майн-стрит делила город пополам и огибала небольшой парк. Напротив него стояло несколько внушительных зданий: суд, построенный ещё в девятнадцатом веке, библиотека, украшенная колоннами, словно греческий храм; две церкви и пышная резиденция с отполированным до блеска номером дома, принадлежавшая тёте Фанни.
Это был большой каменный особняк, позади которого располагался каретный сарай. Возле дома стоял синий грузовичок, а в кустах копался садовник. Он воззрился на Квиллера, который, однако, не успел разглядеть выражение его лица. На входной двери красовалось старомодное, отделанное сверкающей медью отверстие для почты, на нём была выгравирована фамилия Клингеншоен.
Ответившая на звонок маленькая пожилая леди, несомненно, была сама тётя Фанни – бодрая в свои восемьдесят девять лет, крошечная, но полная энергии. На её напудренном морщинистом лице выделялись накрашенные ярко-оранжевой помадой губы и очки, которые сильно увеличивали глаза. Она пристально смотрела на посетителя и, сфокусировав наконец взгляд сквозь толстые линзы, широко раскинула руки в приветственном жесте. Потом откуда-то из глубин этой крошечной женщины выплеснулись низкие раскаты грома:
– Силы небесные! Как же ты вырос!
– Надеюсь, что так, – весело согласился Квиллер. – Когда мы виделись последний раз, мне было всего семь. Как поживаете, Франческа? Выглядите просто потрясающе.
Её экзотическое имя вполне соответствовало яркому одеянию: вышитой павлинами тунике оранжевого атласа, надетой навыпуск с узкими чёрными брюками. На голове был накручен шарф, тоже оранжевый, который завязывался на макушке таким образом, чтобы добавить роста его обладательнице.
– Входи, входи, – радостно пророкотала она. – Как же я рада тебя видеть!.. Да, ты выглядишь совсем как на фотографии в «Прибое». Если бы тебя сейчас могла видеть твоя мать, упокой Господи её душу. Она была бы просто в восторге от твоих усов. Как насчёт чашечки кофе? Я знаю, вы, журналисты, поглощаете кофе ведрами. Мы будем пить его в солярии.
Из холла с высоким потолком и величественной лестницей тётя Фанни проследовала через чопорную гостиную, пышную столовую и затянутую в пёстрый ситчик комнату для завтрака в просторное помещение с окнами до пола, плетёной мебелью и древними каучуковыми деревцами.
– У меня есть просто божественные булочки с корицей, – произнесла она низким грудным голосом. – Том привёз их утром из булочной. Мальчиком ты обожая булочки с корицей.
Пока Квиллер устраивался поудобнее на плетёном диванчике, его хозяйка, проворно переставляя крошечные ноги в чёрных китайских туфельках, исчезла где-то в глубине дома, продолжая свой монолог, который он мог разобрать лишь наполовину. Она вернулась с большим подносом.
Квиллер вскочил: – Позвольте помочь вам, Франческа.
– Спасибо, дорогой, – рыкнула она. – Ты всегда был на редкость внимательный. Непременно положи сливки в кофе. Том сегодня привёз их из молочной. Таких сливок в городе не найдешь.
Квиллер предпочитал чёрный кофе, но отказываться от сливок не стал. Откусив от пышной булочки с корицей, он рассеянно перевел взгляд на ведущую в сад стеклянную дверь. Он увидел, что садовник стоит опершись на грабли и пытается заглянуть в комнату.
– Ты остаешься обедать, – объявила тетушка Фанни из глубины огромного кресла-качалки, полностью поглотившего её крошечную фигурку. – Том съездит к мяснику за бифштексом. Ты какую часть предпочитаешь? Филейную? У нас просто великолепный мясник. Ты любишь вареный картофель со сметаной?