Брайдер Юрий Михайлович. Дисбат

   В ближайшем углу, невдалеке от ступеней, которые Синяков пересчитал своими ребрами, лежал рекламный щит кинотеатра «Эра», расположенного по соседству с кладбищем. Поверх щита было набросано всякое тряпье, среди которого выделялась почти новая солдатская шинель.
   Рядом виднелось большое кострище, хотя куда здесь мог выходить дым, оставалось непонятным.
   Дашка, устало присевшая на скудное ложе, как бы между прочим сказала:
   – Кто-то чужой тут успел побывать. И не раз.
   Синяков, увлекаемый не столько страстью исследователя, сколько физиологической нуждой, направился было в дальний конец склепа, но Дашка остановила его.
   – Туда не ходи!
   – Почему?
   – Потому! Нельзя, и все. Я сама там никогда не бывала.
   – Это что, могильный склеп или пещера Аладдина? – Синяковым овладело раздражение.
   – Не знаю. Кладбищу пятьсот лет. Здесь таких склепов не сосчитать. И князей в них хоронили, и купцов. В некоторых тайники имелись, чтобы покойников от злых людей уберечь. Раньше ведь в гроб клали при всех регалиях и украшениях. После революции, говорят, чекисты тут сокровища искали. Из склепа в склеп лазы пробивали. Кое-что вроде бы нашли. До сих пор в краеведческом музее пустые саркофаги демонстрируют. Ну а после все кому не лень здесь шарили. При немцах подпольщики скрывались. Потом многие лазы замуровали, да не все… Брат туда ходил, скрывать не буду. – Она покосилась во тьму, где не горела ни одна свеча. – Долго его не было. А когда вернулся, взял с меня клятву, что я туда никогда не сунусь. Если тебе по нужде, то лучше наверх сходи.
   – Ничего, перебьюсь… – Перспектива карабкаться по осклизлой лестнице наружу, а потом еще и возвращаться назад, совсем не устраивала Синякова.
   – Тогда иди сюда, – Дашка похлопала рукой возле себя.
   Синяков послушно прилег боком на лежанку и невольно вскрикнул – что-то обожгло ему бедро.
   Конечно же, это была иголка! Ругаясь сквозь зубы, он кое-как извлек ее из кармана и тут же выронил, так она была горяча.
   Упав на пол, иголка сразу же развернулась острием в ту сторону, куда еще недавно намеревался наведаться Синяков.
   – Сам видишь, – сдавленно прошептала Дашка. – Недоброе там что-то…
   – Тогда давай уйдем отсюда, – Синяков постарался, чтобы тон, которым он это сказал, никак нельзя было назвать испуганным. – Зачем нам лишние неприятности?
   – Нельзя, – покачала головой Дашка. – Нам здесь нужно остаться. Я это чувствую…
   Как ни тревожно было на душе у Синякова, но усталость и выпитая в гостях водка сказывались – он раз за разом засыпал и снова просыпался, словно из черного омута выныривал.
   Дашка, свернувшаяся клубочком у него в ногах, похоже, собиралась бодрствовать до самого утра. Когда какая-нибудь из свечей гасла, она вставала и зажигала другую.
   Однажды ей во мраке послышался какой-то подозрительный шорох, и она, вытащив из-под тряпья пригоршню ржавых, кривых гвоздей, стала разбрасывать их вокруг, приговаривая при этом заунывным голосом:
   – Гвоздь из креста, гвоздь из гроба, оберегайте меня оба. Незваного гостя покарайте, а злого духа не подпускайте.
   – Думаешь, поможет? – сонно поинтересовался Синяков.
   – Должно помочь, – ответила Дашка, хотя и без подобающей такому случаю убежденности.
   Синяков снова уснул, но очень скоро проснулся от Дашкиного толчка.
   – Смотри, – даже не прошептала, а одними губами прошелестела она, указывая во мрак.
   Там зловеще горели две близко посаженные красные точки.
   Конечно, это могли быть простые стекляшки, отражающие огонь свечей, но уж очень симметрично они располагались. С другой стороны, для явления живой природы – чьих-то глаз, например – они были чересчур неподвижны.
   – Кыш! – Синяков швырнул в ту сторону камень, подвернувшийся под руку. – Изыди, нечистый!
   Точки на мгновение пропали, но снова появились примерно в том же месте.
   – Мне страшно. – Дашка закуталась в шинель, словно это была неуязвимая кольчуга.
   – Разве настоящие ведьмы боятся чего-то? – с напускной бодростью произнес Синяков, которому самому было очень даже не по себе.
   – Они-то как раз больше всех и боятся! Потому что знают, какой ужас может подстерегать нас в этом мире. Особенно вот в таких местечках.
   – Могу поспорить, это обыкновенная крыса.
   – Тогда почему она не уходит?
   – Спроси у нее. – Синяков изо всех сил старался успокоить девчонку, но для этого ему сначала нужно было успокоиться самому. – Эй, крыса, когда ты уйдешь?
   Того, что случилось дальше, он никак не ожидал.
   Раздался странный звук, одновременно резкий и протяжный – не то ворон прокаркал, не то кто-то, страдающий метеоризмом, освободился от кишечных газов.
   – Ой! – взвизгнула Дашка. – Она сказала: «Никогда!»
   – Тебе послышалось! Успокойся! – Синяков вынужден был схватить дрожащую девушку в охапку.
   Ситуация очень не нравилась ему. Нужно было сматываться отсюда. И как можно быстрее. В крайнем случае девчонку придется нести на руках.
   Путь отступления был только один, Синяков оглянулся, прикидывая расстояние до дверного проема. Там его поджидал новый сюрприз – в черном провале низкой арки горела еще одна пара красных огоньков.
   Обложили! Со всех сторон обложили! И похоже, ни ржавые Дашкины гвозди, ни его собственные кулаки здесь не помогут. Остается надеяться только на чудо.
   Клин вышибают клином, а одолеть нечистую силу может только другая нечистая сила.
   Держа девчонку так, чтобы она не могла обернуться, Синяков нашарил на полу иголку, но сразу же отдернул руку – та жглась, словно только что побывала в пламени. Пришлось прихватить ее через обшлаг рукава.
   Затем Синяков безо всякой жалости ткнул себя иголкой, но уже не в палец, где крови было комару на завтрак, а в запястье, туда, где бешено бился пульс.
   – Выручи, родной! – взмолился он, обращаясь к неведомо где скитающемуся духу-покровителю. – Пей мою кровь, только выручи! А уж потом проси все, что тебе заблагорассудится! Я твой вечный должник!
   Это было единственное, что он мог предпринять сейчас для своего и Дашкиного спасения.
   Снаружи вдруг загрохотало так, будто покойники открыли стрельбу из спаренного зенитного пулемета. Грохот оборвался столь же внезапно, как и начался.
   По ступенькам, ведущим в склеп, застучали тяжелые, уверенные шаги. Стало так светло, словно тот, кто спускался сюда, гнал перед собой шаровую молнию…

Глава 10

   – Дешка! Братец! Это ты? – воскликнула девчонка, прикрываясь ладонью от слепящего света, бьющего со стороны дверей.
   – Сколько раз я просил, чтобы ты не называла меня так. – Манера говорить выдавала человека, давным-давно надорвавшего свой голос командами. – Дарием меня зовут. Могла бы уж за столько лет и запомнить.
   «Ясно, – подумал Синяков. – Дарий и Дарья. Брат и сестра. Два сапога пара».
   Человек, носивший имя гордого персидского царя, не щадившего ни владык, ни жрецов, ни простых смертных, перевел луч карманного фонарика (нет, скорее
   карманного прожектора) в глубь склепа.
   Светящиеся точки, так напугавшие Дашку (да и Синякова изрядно смутившие), бесследно исчезли, и сейчас нельзя было даже сказать, что это было – мираж или реальная опасность.
   Внимательно осмотрев все темные углы и стенные ниши, Дарий неторопливо двинулся в глубь склепа и, поравнявшись с последней свечой, направил фонарик в запретный для всех, кроме него самого, мрак. Мощный луч света, не встречая преград, ушел в неимоверную даль, но и там не обнаружилось ничего подозрительного.
   Фонарик погас, и Дарий, судя по всему, удовлетворенный результатами осмотра, вернулся к лежанке. Гвозди, попадавшиеся по пути, он небрежно отбрасывал ногой прочь.
   Синяков, минуту назад имевший неосторожность встретиться взглядом с лучом фонарика, ощущал себя сейчас хуже, чем слепая курица.
   – Дом зачем сожгла? – хмуро спросил Дарий. Присутствие Синякова он явно игнорировал.
   – Я нечаянно, – ощущалось, что Дашка слегка побаивается брата.
   – Теперь что будешь делать?
   – Не знаю…
   – Учти, я тебя к себе взять не могу. Своего жилья у меня нет, а там, где я ночую, даже клопы не водятся. – Дарий разговаривал с сестрой холодно, как с чужим человеком.
   –Денег дай, – попросила она неуверенно. – Я угол где-нибудь сниму.
   – Нет у меня денег. Пропиваю я все. – Каждое слово Дария было таким же увесистым, как и камни, из которых были сложены стены склепа.
   – Неправда! Ты ведь водку раньше терпеть не мог.
   – То раньше было…
   – Тогда я здесь останусь. – Она демонстративно завернулась в шинель.
   – Здесь нельзя, —говорил Дарий без всякого выражения, но мало нашлось бы людей, посмевших оспорить сказанное им.
   Однако Дашка посмела.
   – Что еще за новости! – возмутилась она. – Раньше можно было, а теперь вдруг нельзя!
   – То раньше было, – Дарий повторил свою загадочную фразу.
   – Объяснил бы хоть – почему?
   – Рано еще… Скоро сама все поймешь. Вполне возможно, что в этом городе вообще нельзя будет жить.
   Оранжевые пятна, мельтешившие в глазах Синякова, наконец-то исчезли, и он смог воочию разглядеть человека, о котором Дашка успела прожужжать ему все уши.
   Более непохожих людей, чем эти двое, нельзя было себе даже представить. Типичный негр или эскимос имел, наверное, с Дашкой большее сходство, чем ее родной брат.
   Дарий был кряжист до такой степени, что производил впечатление человека, у которого под верхним платьем надето сразу несколько бронежилетов. Его лицо напоминало чугунную отливку, только что освобожденную от опоки, а черные жесткие волосы торчали на голове, как кабанья щетина.
   Губы и глаза ему вполне заменяли узкие горизонтальные щели. Нос, многократно сшитый хирургами, невольно внушал трепет – люди с таким носом не щадят ни себя, ни других.
   Если что-то и объединяло брата с сестрой, так только состояние психики. Дашка была ненормальной, а Дарий и вообще сумасшедшим. (В последнем Синяков не сомневался ни на йоту.)
   Пахло от Дария всем, чем угодно, в широком диапазоне от чеснока до коньяка, но больше всего – бензином. Только сейчас Синяков сообразил, что пулеметный грохот, надо полагать, распугавший всех злых духов, был всего лишь звуком мотоциклетного движка, с выхлопных труб которого для пущей резвости сняты глушители.
   – А это еще кто? – глядя на Синякова, но обращаясь к сестре, поинтересовался Дарий.
   – Друг сердечный, – дерзко ответила девчонка.
   – Не староват ли?
   – Мне в самый раз.
   – А что будет, если я ему сейчас по торцу врежу? – ровным голосом произнес Дарий.
   – По торцу и сдачи получишь, – это были первые слова, сказанные Синяковым в присутствии Дашкиного брата.
   На всякий случай приготовившись к драке, он тем не менее вставать с лежанки не спешил. Не верилось, что человек такой силы и, судя по многократно расплющенному носу, такого спортивного опыта унизится до того, что ударит сидящего.
   – Ты, дядя, похоже, шустрый. – Лицо Дария оставалось по-прежнему невозмутимым. – Вот только зачем к пацанке цепляться? Неровня она тебе.
   – Я сама к нему прицепилась! – В доказательство этому Дашка крепко обняла Синякова, а тому не осталось ничего другого, как промолчать.
   На Дария столь горячее заявление не возымело никакого действия.
   – Ты мне шары-то не втирай, сестренка, – сказал он. – Я тебя знаю, как цилиндр свой поршень. В смысле твоих дефектов.
   – Что тебе нужно? – Похоже, Дашка начала озлобляться. – Ты зачем сюда явился? Выручать меня или нотации читать?
   – Выручать, – кивнул Дарий. – Выручать из горячих объятий этого деляги. Он, между нами говоря, уже успел кое-где засветиться. Чужой он здесь. И ты, сестренка, можешь хлебнуть с ним горя.
   – Я ее не держу, – заявил Синяков самым независимым тоном.
   – Тем более, – снисходительно осклабился Дарий. – Люблю сговорчивых фраеров.
   Синяков и на этот раз промолчал, но про себя отметил, что для офицера (если только эта версия соответствовала действительности) Дарий выражается чересчур свободно. Такой лексикончик скорее подходил бы лагерному вертухаю или оперу из уголовного розыска.
   Между тем Дашка, настроенная сегодня по-боевому, и не думала уступать брату.
   – Ничего у тебя не выйдет! – она показала Дарию язык. – Не разлучить тебе нас. Но уж если ты так о родной сестренке печешься, я, возможно, и уступлю тебе. Только, чур, при одном условии.
   – При каком же, интересно?
   – Пообещай, что поможешь ему, – Дашка приставила палец к груди Синякова.
   – Ему? – Впервые в голосе Дария прозвучало что-то похожее на удивление. – С какой стати?
   – Я так хочу.
   – Хотеть не вредно. Не препятствую… А насчет вашей разлуки ты заблуждаешься. Все очень просто. Он сейчас получит по рогам, а ты по заднице. На этом и разойдемся. Он в одну сторону, а мы с тобой в другую.
   – Врага нажить не боишься? – Голос Дашки упал до зловещего шепота, – Ты ведь меня знаешь…
   – Не пугай. Я тебе не подружка Маша, на которую ты порчу напустила. И не старикашка-сосед, через твои хлопоты в могилу сошедший. – В устах Дария это был не упрек, а просто констатация факта.
   Дашку слова брата возмутили до глубины души.
   – Врешь ты все! Опорочить меня хочешь! – накинулась она на Дария. – Я на эту Машу ни разу даже косо не посмотрела, хотя она и увела у меня парня. А старикашка твой в крови человеческой всю жизнь купался! Надоело мне слушать россказни, как он маршалов да наркомов пытал!
   «Очень интересно, – додумал Синяков. – Как видно, мне предстоит сегодня узнать много нового».
   – Пугать я тебя не хочу братишка, – продолжала тем временем Дашка. – До и в конфликт со мной вступать не советую. Себе дороже будет. А этот деляга, как ты изволил выразиться мне прошлой ночью жизнь спас. Из огня вытащил. Представляешь, сколько бы тебе нынче хлопот добавилось, если бы не он. Гроб, цветы, музыка, водка, запуска. – Она стала загибать пальцы на левой руке, и Синяков обратил внимание, что они в полтора раза длиннее, хотя и в два раза тоньше пальцев брата. – Причем учти, хоронить меня пришлось бы в фате и подвенечном платье. Влетело бы тебе все это в копеечку!
   – Для родного человека ничего не жалко. – Дарий мельком глянул на Синякова и снова перевел взгляд на сестру. – Чем же я буду обязан твоему дружку? Чего он хочет?
   – Сын его в дисбат попал. И с тех пор ни слуху ни духу. Никто ничего сказать не может. Как будто бы сговорились. Мы уже и в суде были, и в прокуратуре…
   – Вот это зря. – Даьй резко взмахнул рукой и поймал в воздухе что-то, заметное ему одному. – Засветились…
   – Можно мне хоть слово сказать? – не выдержал Синяков. – Терпеть не могу, когда другие что-то за меня решают. Ведь как-никак речь о моем сыне идет.
   – Говори, – милостиво разрешил Дарий.
   – Вот вы здесь…
   – Ты, – проронил Дарий.
   – Что – ты? – не понял Синяков.
   – На «ты» ко мне обращайся. Не ровен час, родней станем.
   – Хорошо… Хотя нет! Это исключается! В смысле родни. – Получив от Дашки увесистый подзатыльник, Синяков чуть не прикусил язык. – Я что хотел сказать… Вот вы… Вот ты сейчас сказал, что мы, дескать, засветились. Как это изволите понимать? Я не шпион иностранный. И сюда приехал не на встречу с резидентом. Я приехал к родному сыну, проходящему в вашем городе срочную службу. Пусть он виноват, хотя это еще вопрос спорный, пусть осужден, но зачем же раздувать такую истерию? По какому праву от меня скрывают местонахождение этого самого дисбата? Почему мне не позволяют увидеться с сыном? Говорят, даже смертники имеют право увидеться с близкими родственниками… К чему эти зловещие намеки, эти угрозы? Почему все уговаривают меня как можно скорее уехать?
   – А разве ты сам не хочешь уехать? – Вопрос был довольно странный, как, впрочем, и все поведение Дария, но Синяков незамедлительно ответил: \
   – Не раньше, чем увижусь с сыном.
   – А ведь еще вчера ты мог уехать вполне спокойно, – произнес Дарий с оттенком сочувствия. – Даже полчаса назад. Даже вот в эту минуту. Но после того, что я скажу сейчас, твои шансы благополучно вернуться домой сразу уменьшатся.
   – Нет, это прямо безумство какое-то! – Синяков заерзал на лежанке так, словно его кусали снизу кровососущие насекомые. – Одно из двух. Или ты из себя дурачка строишь, или хочешь меня дураком сделать.
   – И то и другое. – Дарий, похоже, издевался над ним, исподволь готовя какой-то подвох, о чем предупреждала иголка, не только не остывшая, но раскалившаяся до такой степени, когда обычное железо начинает светиться.
   Удержать иголку в руке было невозможно, и Синяков пока воткнул ее в драное лоскутное одеяло, прикрывавшее лежанку. От Дашки этот жест не ускользнул, а ее братец в сей момент смотрел в другую сторону.
   Памятуя, что лучший способ защиты – это нападение, Синяков набросился на Дария – пока только словесно:
   – Отвечай прямо! Этот чертов дисбат существует?
   – Да, – кивнул тот после некоторой паузы.
   – Где он располагается? Здесь, в городе?
   – Вроде того…
   – Где именно? Мне нужен адрес!
   – Пятьдесят на пятьдесят, – произнес Дарий многозначительно.
   – Какие пятьдесят? Что ты мне голову морочишь!
   – Я говорю, что твои шансы вернуться домой уменьшились ровно наполовину, – охотно объяснил Дарий.
   – Можешь болтать все, что тебе заблагорассудится! Меня интересует адрес дисбата!
   – Чего нет – того нет, – Дарий развел руками и стал похож на медведя, вознамерившегося передними лапами обнять врага. – Раньше присказка такая была: «Десять лет без права переписки». Слыхал? Вот это примерно та же ситуация.
   – Хочешь сказать, что жизни моего сына что-то угрожает?
   – Сам подумай. Что такое дисбат в наших условиях? Это, считай, те же самые штрафные батальоны, которые в атаку впереди всех ходили.
   – Но ведь сейчас не война!
   – Это тебе только кажется… Семьдесят на тридцать.
   – Мои шансы, похоже, падают все ниже?
   – Сам виноват. Я ведь тебя предупреждал заранее.
   – Признайся, отправляясь сюда, ты уже знал о моем существовании?
   – Настырная муха, говорят, хуже шершня.
   – Тебе кто про меня стукнул? Комендант гауптвахты?
   – Какая разница…
   – Короче говоря, с настырной мухой решили расправиться?
   – Никто ничего не решал. Не придавай слишком большого значения собственной особе. Мог бы уже спокойненько трястись в плацкарте и гонять чаи с проводницей.
   – Повторяю! Не повидавшись с сыном, я никуда отсюда не уеду.
   – Повидаться с ним ты можешь только в двух случаях. Если сам станешь таким, как он, что в твоих годах вряд ли возможно. Или если сумеешь вернуть его в прежнее состояние, а это не так-то просто. Пойми ты, он человек уже совсем другой породы.
   – Что вы с ним сделали, гады?
   – Ноль! Твои шансы испарились.
   Синяков давно ожидал этого момента. Судя по некоторым характерным приметам, Дарий прежде подвизался в боксе, а с этой категорией драчунов в стойке лучше не связываться – зубы сразу проглотишь, а то и на нокаут нарвешься. Таких противников надо сразу переводить в партер, а уж там ломать или душить привычными борцовскими приемами.
   Дарий еще как следует не замахнулся, а Синяков уже бросился ему в ноги.
   И тут же получил встречный удар коленом, да еще какой! Правда, оба они при
   этом упали, но в голове Синякова колокола уже звонили отходную, а трубы пели отбой.
   Действуя чисто автоматически, он продолжал отбиваться, а иногда даже ловил врага на болевые приемы, из которых тот всякий раз благополучно выворачивался, но дело шло к тому, что Дарий вот-вот встанет на ноги и уж тогда оттянется на всю катушку, благо его тяжелые, подкованные железом ботинки очень тому способствовали.
   Из всех возможных противников Синякову достался самый опасный и неудобный – не какой-нибудь там бывший чемпион, испорченный спортивной этикой и профессиональной солидарностью, а настоящий уличный боец, закаленный в бесчисленных схватках, не признающий ни регламента, ни правил, ни пощады.
   Так они, хрипя и матюгаясь, ворочались на каменном полу склепа, дубася друг друга чем попало: кулаками, локтями, коленками, головой, но финал схватки неминуемо приближался, и это был совсем не тот финал, к которому привык Синяков.
   В его сознании мелькнула запоздалая досадливая мысль:
   «Хоть бы Дашка, тварь бесчувственная, вмешалась. Ведь убьет меня сейчас этот амбал… Да только зачем ей защищать случайного знакомого от родного брата…»
   И в тот же момент Дарий вскрикнул, но не так, как раньше, когда его крик выражал ярость или торжество, а коротко, по-заячьи, словно неожиданно напоролся на что-то острое, к примеру, на лезвие ножа.
   Его могучая хватка сразу ослабла, а пальцы, уже почти сомкнувшиеся на горле Синякова, разжались. Воспользовавшись этим, тот легко оседлал противника и накрепко перехватил сгиб его правой руки. Оставалось сделать еще одно усилие, и локтевой сустав Дария треснул бы, как жердь, попавшая в спицы тележного колеса.
   Только теперь Синяков уяснил, что, вопреки всем сомнениям, Дашка не является безучастным наблюдателем и не бегает вокруг, как перепуганная курица, а принимает самое активное участие в схватке, причем на его стороне.
   Сейчас она усиленно трясла кистью руки и дула на пальцы, из чего можно было заключить, что оружием для нее послужила раскаленная иголка.
   – О-о-о-о! – стонал Дарий. – У-у-у-у! Чем это вы меня,сволочи?
   Тело его стало податливым, как у похотливой бабы, а рука, которую Синяков по-прежнему держал на рычаге, из стального каната превратилась в бессильную плеть.
   – Пень расщепляют клином, а лютого человека укрощают дрыном, – сказала Дашка, при помощи свечки что-то разыскивая на полу. – Помнишь, так бабка говорила, которая у нас в угловой комнатке жила?
   Дарий ничего сестре не ответил, а только застонал еще сильнее.
   Синяков встал с него, но тут же вынужден был присесть на лежанку – дыхание пропало, как у утопленника, зато появились головокружение и жестокая боль во всем теле. Пальцы так ослабли, что даже не сжимались в кулак. По лицу текла кровь – изо рта, из уха, из носа. Под глазом быстро наливался солидный фонарь.
   «Теперь меня точно никто не узнает», – почему-то подумал Синяков.
   Дарий валялся у него в ногах, и было непонятно, что он сейчас собой представляет – бесчувственное бревно или лишь на время оглушенного зверя.
   Легко угадав сомнения Синякова, Дашка сказала:
   – Если его без помощи бросить – загнется. Иголочка твоя пострашнее лома будет. Руки-ноги напрочь отнимаются.
   – Я тебя поблагодарить забыл, – произнес Синяков, сплевывая сгустки крови. – Не знаю даже, что бы со мной было, если бы не ты…
   – Ерунда. Он же у меня припадочный. На всех бросается. Чем я его только не колотила! И сковородкой, и молотком, и палкой. Привыкла уже…
   Она отыскала наконец иголку и на видном месте воткнула ее в кусочек воска, оставшийся после потухшей свечки.
   – Остыла уже? – имея в виду иголку, поинтересовался Синяков.
   – Холодненькая… Значит, нам пока ничто не угрожает. Побудь здесь, а я схожу поищу для брата подходящее снадобье. Да и твою физиономию подлатать не мешает. Кладбища тем хороши, что всякими зельями богаты. Тут тебе и зверобой, и пустырник, и крапива и черви могильные, и дерьмо собачье, и жабы пучеглазые…
   Освещая себе путь свечкой, Дашка удалилась.
   А ее брату тем временем становилось все хуже. Он уже и ногами сучить перестал, и не ругался матерно, а только бормотал заплетающимся языком что-то невразумительное.
   Боевых отметин хватало и на его роже – бровь рассечена, губы распухли, у корней волос на; лбу запеклась кровь.
   «А. ведь я еще могу подраться, – с гордостью подумал Синяков. – Если бы он меня сразу не оглушил,, еще бы посмотрели, кто кого…»
   Застонав от боли, он встал и стянул с Дария кожанку старомодного покроя, такую жесткую, словно она была сшита из кровельной жести. Надо думать, это и был подарок покойного чекиста, по версии брата, изведенного Дашкой.
   Под кожанкой оказалась камуфляжная униформа – судя по всему, солдатская, но с полевыми капитанскими погонами. Всякие нашивки, в которых так любила щеголять местная милиция и военщина, напрочь отсутствовали.
   Сунув свернутую кожанку Дарию под голову. Синяков на всякий случай проверил содержимое его карманов. Там ничего примечательного не оказалось – ни оружия, ни даже документов. Исключение составлял только сверхмощный фонарик, совсем недавно едва не ослепивший Синякова.
   Пока Дашка отсутствовала, можно было обдумать последние события, а в особенности странное поведение и зловещие речи Дария.
   Как понимать его слова о том, что Димка превратился в человека совсем другой породы? Это иносказательное выражение, профессиональный сленг или нечто ужасное, связанное с воздействием на человеческую психику, с разрушением личности? Говорят, такие опыты над заключенными уже проводятся, и не только за рубежом.
   А для каких таких тайных дел предназначен этот загадочный дисбат, якобы чуть ли не участвующий в боевых действиях? С кем, интересно? С бандитами, экстремистами, оппозиционерами? Да тут на одного бандита не меньше сотни ментов приходится, а экстремисты отродясь не водились. С оппозиционерами вроде Грошева тоже все ясно. Они своей собственной тени боятся. Где же тогда враг? Город к полуночи затихает, даже трамваи не звенят. На телевизионной вышке, помнится, горят огни. В центре светится реклама. Нет, на зону военных действий это совсем не похоже. Где же тогда здесь хоть какая-то логика? Где? И тут Синяков с пугающей отчетливостью вдруг осознал, что в этом странном мирке, куда его занесли очень даже неприятные обстоятельства, никакой логики нет да и быть не может. И вообще, разве логично то, что приключилось с ним за последние дни – визит Нелки, телеграмма Димки, опасные фокусы неизвестно откуда взявшегося шамана, адский порошок, волшебная игла, путешествие по подземной реке в потусторонний мир, общение со своим собственным духом-покровителем, неправедный суд, похожий на дурной сон, и эта последняя жуткая ночь на заброшенном кладбище?