Брайдер Юрий Михайлович. Дисбат

   – Как тебе сказать… Ты ведь все равно от безделья мучился. А тут хоть на что-то сгодился…. И еще сгодишься. Поэтому ныряй в дробилку!
   Бес взвыл дурным голосом, и лязгающий скрип окованных железом огромных камней сразу стал приглушеннее и мягче, словно между ними оказалось что-то вроде ватного матраса.
   – За что? – ревел угодивший в дробилку бес.
   – А ни за что, – пояснил его коварный приятель. – Сам посуди – зачем мне с тобой эти полведра делить? Авось мне одному целое ведро достанется.
   – Ничего тебе от меня не достанется! Зря надеешься! Я уже и забыл, когда в последний раз кровушку пробовал!
   – Только не надо врать! А кто вчера на огородах в Агропоселке человечишку прихватил?
   – Не было меня там!
   – Был! Я точно знаю. Человечишка этот, говорят, брюкву воровал. А ты из него всю кровь до капли высосал. Один. Ни с кем не поделился! Вот и страдай теперь за это.
   – Пощади! Больше такое не повторится!
   – Поздно. От тебя уже и не осталось почти ничего.
   – Что же со мной теперь будет?
   – Не знаю… Снова бесплотным духом станешь… Впрочем, это не мои проблемы.
   Что-то противно чавкнуло, и дробилка вновь заработала вхолостую.
   – Ну наконец-то, – с облегчением вздохнул оставшийся в одиночестве бес. – И что мы за существа такие! Пока целиком в мезгу не превратимся, все болтаем да болтаем. Несолидно как-то… Надо бы наружу выглянуть. А не то на запах кровушки столько дармоедов сейчас налетит. Не отобьешься…
   Синяков с лихорадочной поспешностью оглянулся по сторонам и понял, что спрятаться здесь негде. Вокруг было голое, без единого кустика торфяное поле, а плот, который он поленился вытащить на берег, теперь дрейфовал посреди реки.
   Тогда Синяков, действуя скорее по счастливому наитию, чем по заранее определенному плану, ворвался в сруб (полумрак, душный залах крови, налет мучной пыли на потолке и стенах) и, прежде чем стоявшее на высоком помосте горбатое, совсем не похожее на человека существо успело опомниться, сковырнул его шестом в продолжавшую работать дробилку.
   Бес-изобретатель мог, конечно, спастись, превратившись в клубок червей или стаю саранчи (имелось у Синякова такое опасение), однако по меркам своего племени был он, как видно, существом заурядным. Жернова мягко, без хруста приняли его тело в свои жесткие, беспощадные объятия и медленно потащили вниз, туда, где грубые железные наковки сходились почти вплотную.
   Последнее, что запомнилось Синякову, были огромные, как плошки, страшные глаза беса, лопнувшие за мгновение до того, как его голова исчезла между жерновами.
   Пулей вылетая из сруба, он услышал позади себя отвратительный чмокающий звук – это, словно коровья лепешка, в приемный лоток плюхнулась первая порция размолотой в кровавую кашу бесовской плоти…
   Шест Синяков сразу выбросил за ненадобностью, зато подобрал возле мельницы увесистый шкворень. Против бесов он вряд ли помог бы, но все равно приятно было ощущать в руках что-то железное, особенно сейчас, в условиях вражеского окружения.
   Выбирать направление не приходилось – лишь бы подальше от этого города-призрака, подальше от реки, подальше от дорог, по которым шастают бесы. Общение с этими лукавыми и кровожадными существами так опостылело Синякову, что он расцеловал бы сейчас даже инспектора Решетняка, попадись тот ему навстречу.
   Хотя что можно спрашивать с бесов, если люди иногда ведут себя еще хуже, чем они? Интересно, как стали бы относиться к роду человеческому другие живые существа, обрети они вдруг разум? Например, свиньи, которых откармливают на мясо? Или стельные важенки, которых убивают только ради того, чтобы содрать нежнейшую шкурку с еще не родившихся оленят? А рыбы, попавшие на крючок, а птицы, запутавшиеся в силках, а раки, живьем ныряющие в кипяток?
   «Нет уж! – поклялся Синяков самому себе, – если вернусь назад, никогда больше не притронусь ни к мясу, ни к рыбе. Запишусь в вегетарианцы».
   Кочковатое болото, на котором совсем недавно пробовали добывать торф (кто? зачем?), скоро кончилось, и дальше пошел типично шишкинский ландшафт – елки, березки, осины, бурелом, пни. Разве что медведей не хватало. Даже не верилось, что перед тобой только тень давно исчезнувшего леса, магическим образом сохранившаяся в преисподней.
   Залюбовавшись этим скромным великолепием, Синяков вновь утратил бдительность и тут же поплатился за это. Еловая валежина вдруг дала ему подножку, корень березы навалился на спину, а мох, до этого мягкий, как губка, сжал тело тисками.
   Ловушка была хоть и грандиозной, но рассчитанная на простачков (при ближайшем рассмотрении и березы оказались не березами и ели – не елями). Просто удивительно, что Синяков купился так дешево.
   Впрочем, бесы, взявшие его в плен, обозначать свои дальнейшие намерения не торопились – то ли собирались с силами для дальнейших перевоплощений, то ли поджидали кого-то, обладающего как минимум клыками.
   В схватках на борцовском ковре Синяков нередко попадал в опасные положения, грозящие неминуемым поражением, однако благодаря завидной гибкости и умению терпеть боль, почти всегда благополучно выходил из них. Но тогда ему противостояли люди, пусть даже и очень сильные физически, а отнюдь не бесы, принявшие столь экзотический облик. Поэтому прошлый опыт и прошлые навыки здесь пригодиться не могли. Оставалось или дожидаться смертного часа, или придумывать что-то новенькое.
   Руки Синякова были сравнительно свободными, и он не преминул этим воспользоваться. Тщательная ревизия содержимого карманов дала следующие неутешительные результаты: паспорт, носовой платок, несколько мелких монет, волшебная иголка, не имевшая в Пандемонии никакой силы, и столь же бесполезный шаманский порошок.
   Оставалась, правда, еще коробка спичек, не отсыревшая только потому, что вместе с порошком хранилась в целлофановом пакете, но против бесов это было средство столь же сомнительное, как и железный шкворень, при падении отлетевший черт знает куда.
   Впрочем, имея столь ограниченный арсенал средств борьбы, пренебрегать спичками не стоило. Бесы, продолжавшие удерживать Синякова в прежнем положении, скорее всего гореть не могли, хотя и смахивали на растения. Можно было лишь надеяться, что поблизости найдется подходящая пища для огня, всегда спасавшего людей и от хищников, и от нечистой силы. Первая спичка улетела в сторону и благополучно потухла во мху. Бесы-деревья неодобрительно зашумели и попытались перехватить правую руку Синякова, чем только укрепили его веру в действенность своего замысла.
   Еще пять или шесть спичек также пропали втуне. Их судьбу разделил и носовой платок, не горевший, а лишь тлевший. Тогда настала очередь паспорта, вещи безусловно ценной, но для мертвеца, каковым Синякову предстояло стать в самое ближайшее время, абсолютно бесполезной
   Начал он с малозначительных листков, не имевших ни штампов, ни записей. Горящие комки бумаги один за другим улетели прочь, однако никакого реального эффекта не произвели.
   Как назло, оправдал себя только листок, предназначенный для отметок о прописке, – любимое чтение милиционеров и кадровиков. Он угодил в кучу сухого валежника и почти сразу воспламенил ее.
   Может, Синякову это только показалось, но бесов обуяла паника. При полном безветрии их ветки затряслись так, словно над лесом бушевала буря.
   Потянуло дымком. От валежника занялась прошлогодняя трава, а потом и нижние ветки ближайших сухостоин. Когда же, стреляя искрами, запылал смолистый сосновый пень, стало ясно, что пожара не миновать.
   Бесы-деревья или не могли, или не хотели сняться с места, ставшего вдруг таким опасным. Корень проклятой лжеберезы так нажал на спину Синякова, что у того едва хребет не треснул.
   – Спасите! – заорал он, не отдавая себе отчета в том, что точно с таким же успехом можно взывать о помощи, находясь в самом центре Сахары или в окрестностях полюса недоступности.
   Огонь угрожал Синякову ничуть не меньше, чем бесам, по крайней мере имевшим шанс вернуться в свое исходное, бестелесное состояние, однако в его представлении такая смерть была предпочтительней медленного умирания от потери крови.
   Впрочем, когда подступивший сзади жар стал почти невыносимым и на хоре деревьев-бесов запузырилась какая-то беловатая пена, вопль Синякова вновь огласил мрачные просторы Пандемония:
   – Погибаю! На помощь!
   На этот раз его мольба не осталась безответной. Чей-то голос, едва слышный за треском пожара, с нескрываемой ненавистью произнес:
   – Что гады делают! На жалость берут. Криком подманивают, как охотники – уток. Каждый день тактику меняют! Раньше только камнями да деревьями прикидывались. А теперь навострились! И бочкой спирта могут обернуться, и бабой сисястой, и огнем, как сейчас.
   – Огонь, по-моему, настоящий, – произнес другой голос с сомнением.
   – Откуда здесь настоящий огонь возьмется? Гроз не бывает. Вулканических извержений – тоже. Бесы настоящего огня чураются.
   – Не знаю… Возможно, кто-то из наших окурок бросил.
   – Не должно тут наших быть… Так говорить между собой могли только люди. Синяков, уже дошедший до последней стадии отчаяния, завопил:
   – Есть тут наши! Есть! Я человек! Меня бесы схватили! Помогите!
   – Во дают! – изумился первый голос. – Совсем обнаглели. За дурачков нас держат. Ну ничего, пусть себе порезвятся.
   – Козлы вонючие! – взвыл Синяков, которому пламя пожара в буквальном смысле уже лизало пятки.
   – Сам такой! – донеслось до него из-за дымного марева. – Бэ-э-э…
   – Ах, подонки! – Синяков зашелся мучительным кашлем. – Ничего, доберусь я еще до вас!
   Неизвесно, что стало тому причиной – то ли вспышка ярости, внезапно овладевшая Синяковым, то ли упадок сил, наступивший у бесов вследствие отравления дымом, – но он сумел-таки вырваться из могучей хватки древесных корней и, сначала на четвереньках, а потом уже на своих двоих, спотыкаясь на каждом шагу, бросился вон из горящего леса.
   На опушке Синякова ожидал очередной сюрприз, как всегда, неприятный.
   Не успел он еще как следует дохнуть свежего воздуха, как кто-то, скрывавшийся в ближайших кустах, почти в упор окатил его струёй жидкости, пахнувшей луком, чесноком и полынью одновременно.
   Едкая настойка попала Синякову в глаза, и без того пострадавшие от дыма. Не выдержав резкой боли, он волчком завертелся на месте.
   – Что, не нравится? – ехидно поинтересовался тот голос, который совсем недавно рассуждал о коварстве бесов. – Еще добавить?
   – Бросьте ребята, я же человек! – прикрывая лицо руками, взмолился Синяков. – Сам от бесов спасаюсь.
   – Че-ло-в-е-е-к? – с издевкой протянул голос. – А чем докажешь?
   – Да чем угодно! – заявил Синяков с готовностью.
   – Документы предъяви. – Это предложение почему-то было встречено взрывом хохота. Смеялись сразу человек шесть-семь. – Есть у тебя документы?
   – Были, – признался Синяков. – Еще минуту назад были. Да только в лесу сгорели.
   Резь в глазах поутихла, и через щелку между пальцами он уже мог рассмотреть своих недоброжелателей – чумазых, заляпанных грязью солдатиков, отягощенных весьма странной амуницией – многочисленными фляжками, подсумками, вещмешками, зелеными армейскими термосами и брезентовыми лифчиками, в которых мотострелки обычно носят автоматные магазины. Огнестрельного оружия, впрочем, ни у кого не было, только штык-ножи да саперные лопатки. Наверное, это были те самые штрафники, не по своей воле защищавшие срединный мир от экспансии бесов.
   Сердце Синякова сразу заныло, однако, как он ни всматривался в лица солдат, Димки среди них так и не обнаружил.
   Возглавляли этот небольшой отряд двое вояк постарше – не то офицеры, не то прапорщики.
   На Синякова смотрели с любопытством, хотя и не без опаски. При этом реплики на его счет сыпали самые разные:
   – Гляньте, у него задница дымится!
   – Доходяга какой-то…
   – Ага, доходяга… Вот он сейчас в тигра превратится да как кинется на нас!
   – А мы его укропчиком, укропчиком!
   – Есть, говорят, такие бесы, что плевать хотели на твой укропчик.
   – Тогда бензинчиком! Чирк!
   – Лучше кол в брюхо!
   – Кольев не хватит. Их в городе, как муравьев в лесу.
   Этот неуставный гомон разом оборвал один из командиров, тот самый, который едва не лишил Синякова зрения.
   – Прекратить разговорчики! – гаркнул он – Отойти на полсотни шагов назад и расссредоточиться. Внимательно наблюдать за местностью. Без моей команды никаких действий не предпринимать.
   Когда отряд, численностью не превышавший отделения, разбрелся по прилегающему к лесу полю и залег за кочками и кустами, командир обратился к Синякову.
   – Допрашивать я тебя не буду, – сказал он с оттенком брезгливости в голосе. – Правды ты все равно не скажешь. Но и отпустить не могу. Тарантулов и скорпионов при встрече рекомендуется давить. Чтобы другие люди не пострадали. Тем более что вы наших никогда не отпускаете. Поэтому копай себе яму, – он швырнул к ногам Синякова саперную лопатку. – Только глубиной метра три, не меньше. Грунт здесь легкий, особо не перетрудишься. Приступай!
   – П-почему яму? – голос Синякова непроизвольно дрогнул.
   – Чтобы возни меньше было, – командир закурил. – Ты же не человек, до смерти тебя все равно не убьешь, как ни старайся. Полежишь в земельке спокойно. Или прикажешь тебя в расколотый пень защемить?
   – Помидоры свои защеми вместе с хреном! – Синяков уже не мог сдерживать себя. – Я человек! Сколько можно твердить одно и то же! У меня сердце в груди бьется! И кровь из ран течет! Видели вы беса, у которого кровь течет?
   – Все мы видели, – устало сказал командир. – Копай яму, пока я добрый. А не то ведь у нас против вашего брата и другие средства имеются, покруче.
   – Подожди, – сказал второй командир, все это время державшийся в отдалении. – Лес-то на самом деле горит. Кто его мог поджечь?
   – Я! Я! – Синяков ударил себя в грудь обоими кулаками. – Спичками поджег! Производства Борисовской фабрики! На этикете тетерев нарисован! Какие вам еще подробности нужны?
   – Никакие, – покачал головой первый командир. – Есть бесы, которые наизусть Гегеля цитируют. Вам верить нельзя.
   – А людям можно? – взъярился Синяков.
   – И людям нельзя. Тут ты прав. Это еще та сволочь. Но вы в тысячу раз хуже. Копай яму.
   – Да пошел ты! – размахивая лопаткой, Синяков смело шагнул вперед.
   Командир встретил его струёй укропной воды и невнятным бормотанием – скорее всего заговором против нечистой силы. В своем превосходстве над несговорчивым бесом он, похоже, не сомневался.
   Синяков от водяного залпа прикрылся лопаткой, а заговор вообще проигнорировал. Уже спустя мгновение они оказались лицом к лицу. Пускать в ход лопатку было жалко (по отношению к человеку, естественно, а не к лопатке), но проучить этого придурка, не умеющего, да и не желающего отличить человека от беса, было просто необходимо. У Синякова прямо-таки руки чесались.
 
   Он в совершенстве владел многими приемами самбо, но коронными среди них считались только пять-шесть, а самым наикоронным, самым любимым был так называемый «бросок через плечо с подсадом», когда противник летит далеко, а плюхается на спину сильно.
   Именно этот прием и довелось испытать на себе дисбатовской сволочи, при ближайшем рассмотрении оказавшейся трехзвездным прапором. Никакого ущерба для себя он при этом не получил, ну разве только зад отшиб. Зато все его фляжки, мешки и подсумки, содержащие, надо думать, всякие антибесовские средства, разлетелись в разные стороны.
   Солдаты, наблюдавшие эту сцену издалека, заулюлюкали и даже захлопали в ладоши. Прапорщик явно не пользовался у них симпатией. Его напарник, столь же осторожный, сколь и скептичный, всем другим методам борьбы с бесами предпочел хоть и бесполезные, но картинные пасы типа: «Изыди, нечистая сила!»
   Преследовать Синякова никто не стал, и он, едва не плача от невыразимой горечи, вновь зашагал в неизвестность.
   Похоже, что пророчества Дария сбывались. Бесы, как ни старались, а не смогли извести Синякова. Очевидно, это предстояло сделать людям.
   Никогда еще в его жизни не было такого долгого и жуткого дня, однако предстоящая ночь – любимая пора бесов – обещала быть еще более жуткой.
   Темнота наступила почти сразу, без долгого угасания дня и без привычных сумерек, словно сверху на Пандемоний накинули глухое черное покрывало. Ни одна звезда не зажглась на небе, и только в той стороне, где остался догорающий лес, едва-едва светилось багровое пятно.
   Идти дальше стало форменной мукой – сначала Синяков свалился с какого-то косогора, к счастью, невысокого, а потом напоролся на колючий кустарник.
   Что, спрашивается, помешало ему выбрать место для ночлега при свете? А ничего, кроме собственной непредусмотрительности. Проклиная себя за это, Синяков вынужден был в конце концов прилечь прямо на голую землю, долгий контакт с которой обещал как минимум воспаление легких.
   Тишина вокруг стояла абсолютная, срединному миру, где даже в самом глухом месте летом шуршат в траве насекомые, а зимой трещат от мороза деревья, совершенно несвойственная.
   Итоги дня были крайне неутешительны. Его легко раскусили чужие и не смогли распознать свои (плутоватый инспектор Решетняк был тут не в счет). Дважды, а то и трижды у него пытались выпить кровь, он чудом не сгорел и едва не был заживо похоронен.
   Тут Синякову припомнилось торфяное болото, подступавшее к реке в районе мельницы, вернее, свежие следы раскопок, оставшиеся на нем. Скорее всего это были могилы, в которых покоились плененные бесы, поставленные тем самым перед выбором – или пребывать в таком состоянии неопределенно долгое время, или, покинув одну временную оболочку, искать другую, что при нынешнем перенаселении Пандемония являлось делом весьма проблематичным.
   Одолевал сон. Синяков понимал, что бороться с ним бесполезно, но заснуть в чистом поле сейчас, когда нечистая сила обретает особенную силу, было бы самоубийством.
   Такой тоски, такой неприкаянности он не испытывал с тех времен, когда, рассорившись с родителями, убегал из дома и скитался в одиночестве по пустынным проселкам. Но тогда хоть кузнечики трещали в ночи, где-то ухала выпь, а в мутном небе дрожали звезды. Тогда была хоть какая-то надежда, да и детские слезы приносили облегчение.
   Теперь надежды оставалось ровно на три неденоминированных копейки, а сухой комок, застрявший где-то на уровне кадыка, не позволял дать волю чувствам. Глубока и беспредельна тоска человеческая, но в темноте она имеет свойство разливаться чуть ли не мировым океаном.
   Две звезды, невидимые ни для кого, кроме самого Синякова, горели в этом океане мрака.
   Одна носила имя Димка и была мучительной болью, горьким стыдом, занозой, засевшей глубоко в сердце.
   Другая звалась Дашкой и была сладкой грезой, солнечным зайчиком, медом для уст и усладой для души.
   Вопрос состоял лишь в том, достижимы ли эти звезды…

Глава 15

 
   И все-таки он уснул! Хоть ненадолго, но уснул! Неприятно просыпаться на сырой земле, чувствуя, что все твое тело одеревенело, но еще неприятнее просыпаться в окружении направленных на тебя чужих светящихся глаз – багровых, зеленоватых, желтых. Сжимая в руках позаимствованную у прапорщика лопатку, Синяков вскочил.
   Глаза (или парные огоньки неизвестного происхождения) никак не отреагировали на это, продолжая неподвижно висеть во мраке где-то между небом и землей.
   А потом раздался тихий, почти на грани слухового восприятия, унылый многоголосый вой. Так не могли выть ни звери, ни люди, ни осенние ветры. Этот вой был сродни печальным стенаниям русалок, оплакивающих свою злосчастную судьбу, или жалобам сонма бесприютных человеческих душ, скитающихся по мрачным берегам Коцита.
   Постепенно его смысл стал доходить до Синякова. Это был скорбный хор бестелесных духов, духов-неудачников, духов-слабаков, духов-младенцев, помимо собственной воли выброшенных из родной стихии в чужой, враждебный мир, где они не смогли обрести столь необходимый здесь материальный облик и превратились в несчастных изгоев.
   Духов неудержимо влекло к людям, чья аура была единственным источником пополнения их иссякающих сил, но вместе с тем человек являлся для них олицетворением всего того зла, которое сначала разрушило привычный порядок вещей, а теперь препятствовало проникновению в срединный мир, где для бестелесных существ якобы открывались самые радужные перспективы.
   Мало было Синякову своего горя, так тут пришлось окунуться еще и в чужое, пусть даже и нечеловеческое. Это было уже слишком!
   – Кыш! – прикрикнул он на духов. – Пошли прочь! Все мы здесь пленники, все мы здесь отщепенцы! И вы, и мы!
   Ночь по-прежнему царила над Пандемонием, однако нужно было идти куда-то, чтобы не околеть на земле или не стать легкой добычей для всякой нечисти. Очень осторожно, тщательно выверяя каждый шаг, Синяков двинулся вперед. Бестелесные духи стаей плыли вокруг него, словно рыбы-лоцманы, сопровождающие акулу. Гнать их было бесполезно, и оставалось только надеяться, что мерцание сотен разноцветных огоньков не привлечет внимания других потусторонних существ, в отличие от своих несчастных собратьев вполне материальных и весьма охочих до человеческой крови.
   Время от времени Синяков замирал и прислушивался. Любая внезапная встреча – как с людьми, так и с бесами – была одинаково опасна для него, но если исчадия преисподней передвигались почти бесшумно, то топот земляков он надеялся услышать загодя. Предстояло, правда, еще убедить их в своей принадлежности к роду человеческому, но Синяков надеялся, что такие идиоты, как тот прапорщик, здесь наперечет.
   Ночь закончилась так же внезапно, как и наступила. Вместе с мраком исчезли и призрачные огоньки, всегда считавшиеся у людей плохой приметой. Вопреки всем опасностям он уцелел. В том, что ему очень повезло. Синяков убедился довольно скоро.
   Плохо представляя себе топографию Пандемония, Синяков тем не менее полагал, что этот мир не слишком велик и его границы в принципе должны соответствовать ближайшим окрестностям города.
   Так, оно и оказалось. Впереди уже смутно маячила какая-то стена, в многочисленных изломах и складках которой должны были скрываться те самые слабые места, посредством которых Пандемоний сообщался со срединным миром.
   Подходы к стене прикрывало примитивное укрепление, сооруженное на вершине холма, у подножия которого оказался сейчас Синяков. Впрочем, для защиты от бесов железобетон и мешки с песком вовсе не требовались. Гарнизон маленькой крепости больше полагался на сложную каббалистическую фигуру, выложенную белыми камушками на склонах. Имелись здесь и другие оборонительные средства – почерневшая хоругвь с равнодушным ликом Михаила Архангела да забор из колючей проволоки, увешанный пустыми консервными банками. Настораживала, правда, тишина, царившая на холме, но вполне вероятно, что солдаты, пережившие долгую и опасную ночь, теперь позволили себе немного вздремнуть.
   Понимая, что внезапное появление неизвестного существа вряд ли обрадует защитников укрепления, Синяков швырнул в сторону забора камень. Консервные банки забренчали, словно ксилофон, на котором взялся играть неуч, но этим все дело и ограничилось. Подождав немного, Синяков крикнул:
   – Эй, христиане, просыпайтесь! Только не надо поливать меня всякой гадостью. Я не огурец и от укропа с чесноком вкуснее не стану.
   Тишина была ему ответом. Синяков наклонился за другим камнем, но тут заметил рыжее петушиное перо, сплошь покрытое засохшей кровью. Версия, что из петуха сварили суп, казалась маловероятной – уж слишком ценной была для людей эта птица, вечно конфликтовавшая с нечистой силой.
   – Не нравятся мне такие дела, – сказал сам себе Синяков. – Очень не нравятся.
   Ощущая на спине неприятные мурашки, словно сама смерть почесывала ему загривок холодными костяшками пальцев. Синяков двинулся к вершине холма.
   Несколько раз чувство, нет, не страха, а какой-то дремучей тоски побуждало его повернуть обратно, однако он вновь и вновь заставлял себя идти дальше.
   Проволочный забор казался хлипким только издали, а на самом деле был сработан на совесть. Чтобы преодолеть его, пришлось подрубить лопаткой один из кольев. Шум при этом Синяков поднял такой, что его, наверное, было слышно даже в городе.
   Все укрепление представляло собой просторный окоп, часть которого была накрыта растянутой на кольях плащ-палаткой. Трое солдат, завернувшись в шинели, лежали у дальней стены окопа, четвертый, уронив голову на грудь, сидел на бруствере.
   Не вызывало никаких сомнений, что все они мертвы и причиной смерти является потеря крови. Лица мертвецов напоминали алебастр, и только в некоторых местах – на висках, на шее, за ушами – виднелись багровые пятна, следы укусов, повредивших крупные сосуды.
   Тут же валялся и рыжий петух, тоже обескровленный. С ним, похоже, церемониться не стали и просто оторвали голову.
   Все говорило о том, что трагедия случилась совсем недавно, в самый канун рассвета.
   Из ноздри ближайшего к Синякову покойника, то-то самого, что, заснув на посту, стал невольным виновником гибели маленького гарнизона, выползла жирная серая муха и тяжело, как перегруженный бомбардировщик, полетела восвояси.
   От этого зрелища Синякова едва не вывернуло наизнанку, но, к счастью, его желудок давно был пуст.