Брайдер Юрий Михайлович. Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками

   – Я целую тебя в последний раз как невесту. Завтра я поцелую тебя как жену.
   – Ты хоть сам веришь в это?
   – Да! Да! Да! Верю! Хочу верить!
 
 
   Кроме Наташи Пряжкин захватил с собой только коменданта Пашку, который всегда сопровождал его во время спусков в подземелье. Слежки заметно не было. Или Сила Гораздович доверял ему, или наблюдение было организовано весьма ловко.
   – Это Кром, – сказал Пряжкин, указывая на тесовый забор высотой в три человеческих роста. – Укрепление вокруг пусковой шахты. Скоро вместо дощатых стен будут возведены каменные. Заходи в эту калитку. Только нагнись. – Он постучал в стену деревянной чуркой, подвешенной на цепи.
   – А почему калитка такая низкая? – спросила Наташа, опускаясь почти на корточки.
   Пряжкин смолчал, зато идущий последним Пашка буркнул:
   – Чтоб головы врагу было удобней рубить.
   И действительно, сразу за калиткой стояло пять или шесть караульных с занесенными алебардами. Убедившись, что врагов среди прибывших нет (о Наташе их предупредили заранее), они заперли калитку огромным засовом и опустили оружие.
   – Ржавчина! – Пряжкин провел пальцем по лезвию одной из алебард. – Разве так за оружием следят? Чтоб завтра как огонь горела! Коменданту проследить за исполнением.
   – Будет сделано, – сказал Пашка и, не глядя, ткнул провинившемуся кулаком в рожу.
   – Хочешь подняться на башню? – спросил Пряжкин у Наташи. – Оттуда далеко видно во все стороны.
   – А можно?
   – Нам можно.
   По скрипучей лестнице, перила на которой были устроены только с правой стороны, они забрались на сторожевую башню. Пашка остался внизу – он терпеть не мог высоты и вообще был сегодня не в настроении.
   На смотровой площадке башни, прикрытой сверху лишь четырехскатной крышей из замшелой дранки, было, казалось, куда холоднее, чем внизу. На караульном было надето столько одежек, что если бы он вдруг упал, то без посторонней помощи уже не встал бы. Кроме его бочкообразной фигуры на башне находился еще только, один предмет – установленный на турели огромный пулемет.
   – Оказывается, у вас и огнестрельное оружие есть, – сказала Наташа, заглядывая в прицел. – И сколько же ему, интересно, лет?
   – Столько же, сколько и этой башне.
   – Исправен?
   – Думаю, что исправен.
   – Ты сам хоть из него стрелял?
   – Стрелять из него будут тогда, когда появится враг. Смотреть надо вот в эту штуку, а нажимать вот здесь…
   Не дожидаясь окончания его разъяснений, Наташа припала к плечевым упорам, схватилась за рукоятки и с натугой повела стволом слева направо.
   – Бах-бах-бах! – протараторила она и засмеялась. – Смазка загустела, да и не чистили его давно.
   – Откуда ты, интересно, в таких вещах разбираешься?
   – Разбираюсь. В детстве по музеям любила ходить. Если не ошибаюсь, это крупнокалиберный пулемет ДШКМ, калибр 12,7 миллиметра, по-вашему 0,26 вершка… Скорострельность 125 выстрелов в минуту, дальность поражения… примерно тысяча саженей. Ну, как?
   – Молодец, – сказал Пряжкин, внимательно наблюдая за ней.
   В том, как Наташа стояла у пулемета, как смотрела, прищурившись, в ракурсный прицел, как прошлась пальчиками по предохранителю и магазинной коробке, было что-то от опытного, ухватистого вояки. Напоследок подергав свисающую с правой стороны пустую патронную ленту, она потеряла интерес к пулемету и сразу стала тем, кем была всегда, – немного взбалмошной, милой девчонкой. Покрутившись немного на одной ноге, она принялась рассматривать расстилавшийся перед ней бело-серо-черный пейзаж, состоявший из бревенчатых избушек с подслеповатыми окнами, словно крепостными стенами окруженных поленницами дров, узких, изъезженных нартами улиц, упиравшихся в снежную пустыню, да бессчетного количества идолов, похожих отсюда на бесплодных, оставшихся не у дел фаллосов. Центром города был Кром – дощатое укрепление, по периметру коего располагалось двадцать башен, на каждой из которых пританцовывали у дедовских пулеметов окоченевшие караульные.
   – Эта башня называется Боровицкая, – сказал Пряжкин. – А та…
   – Знаю, знаю, – перебила его Наташа. – Спасская, Водовозная, Никольская, Троицкая, Беклемишевская и так далее.
   – А это откуда ты знаешь? – уже не на шутку удивился Пряжкин.
   – Нетрудно догадаться… А там что? – Она ткнула пальцем в размещенное внутри стен приземистое здание с дымящейся трубой. – Оружейная палата?
   – Это электростанция.
   – Ух ты, ах ты! А я-то думала, что у вас кроме коптилок да керосиновых ламп ничего другого нет.
   – Под землей нельзя обходиться без электричества. Электричеством питаются все составные части пускового комплекса.
   – Значит, если электростанцию разрушить, ракеты не взлетят?
   – Странные вопросы ты задаешь… Конечно же, взлетят. Существуют еще резервные источники электроснабжения – дизеля, аккумуляторы. Мы все предусмотрели.
   – Мы! – Наташа фыркнула. – Ты хоть мне сказки не рассказывай. Вы здесь и гвоздя не забили. Пришли когда-то на все готовое. Скажешь, нет?
   – Наташа, – Пряжкин покосился на караульного. – Мы здесь не одни.
   – Ах, прости, забыла… Ну, рассказывай дальше.
   – А дальше – все.
   Действительно, кроме электростанции внутри огороженного пространства не было больше ничего, кроме снежных сугробов, через которые в разных направлениях тянулись цепочки собачьих и человеческих следов.
   – Где же ваша знаменитая шахта?
   – Здесь. Но она замаскирована.
   – Подумаешь! – Наташа опять фыркнула. Сейчас она была явно не в себе. Не то волновалась, не то специально нарывалась на скандал. – Вон в том месте снег просел. Тепло, значит, из-под земли поднимается.
   – Действительно, – Пряжкин присмотрелся повнимательней. – Придется подсыпать снежку.
   – Ладно, полезли вниз. Здесь задубеть можно.
   Стараясь не поскользнуться на обледеневших ступеньках, они спустились к подножию башни, где их все еще дожидался Пашка, который, судя по окуркам, приканчивал десятую самокрутку.
   – Наташа, сейчас ты окажешься там, где уже много лет не бывал ни один чужак. Не все министры имеют право посещать пункт управления запуском стратегических ракет. Люди, которых ты встретишь, могут показаться тебе странными. Они живут в особых условиях и по особым законам. Постарайся их понять или хотя бы будь снисходительной, – сказал Пряжкин как можно более убедительно. – Прежде чем сказать или сделать что-нибудь, подумай.
   – Отстань, – Наташа кусала губы. – Я никуда не пойду.
   – Почему? Мы же договорились.
   – Я передумала. Что я вам, мартышка цирковая?
   – Наташа, прошу тебя… Я уже говорил, что от того, как ты поведешь себя сегодня, зависит очень многое, – сказал Пряжкин.
   – Для тебя?
   – Для нас обоих.
   – Хорошо, только потом не обижайся. – Она резко вырвала руку.
   – Если так, то не пойдем.
   – Нет, пойдем. – Наташа почти кричала. – Раз ты все уже решил за меня, пойдем?
   – Вот тебе и любовь, – философски заметил Пашка. – Вчера как голубки ворковали, а ноне как собаки лаются.
 
 
   Люди, населявшие подземелье ракетной базы, никогда не видели солнце и, возможно, даже не подозревали о его существовании. Конечно, они знали, что где-то существует некий другой мир, но ничего хорошего от него не ждали. Там царили кровожадные чудовища, озверевшие враги и стихийные бедствия, именно оттуда могли прилететь чужие ракеты и самолеты. Иногда зимой в разгар пурги или летом в самую буйную грозу кого-нибудь из них доставляли на поверхность, чтобы позволить самолично убедиться во всех ужасах жизни вне бункера.
   Когда ракетчики обоего пола, дисциплинированные до абсурда, в мгновение ока собрались в центральном посту управления, Пряжкин сдержанно, без особых эмоций сообщил, что сейчас состоится встреча с человеком, который родился и вырос за рубежом, в полной мере испытал все тамошние невзгоды и лишения, однако несмотря на многочисленные препоны сумел бежать в пределы самого справедливого, самого человеколюбивого и самого сильного государства. Сразу послышались сочувственные ахи и охи. Обреченные на малоподвижный образ жизни и обильно снабжаемые мукой, сахаром и солониной, ракетчики привыкли считать образцом красоты своих расплывшихся, широкозадых жен, любивших наряжаться в пыжиковые жакеты, ватники и песцовые горжетки, поэтому стройная и тонконогая Наташа, одетая в мягкий свитерок и коротенькую юбочку, одним своим видом лучше всяких слов доказывала все неоспоримые преимущества здешнего существования.
   Девушка выглядела больной и потерянной. На вопросы она отвечала тихо и односложно, иногда надолго умолкала. Ракетчики, расстроенные ее горестным прошлым, вели себя максимально конкретно.
   – Скажите, а оленины вам хватало? – спрашивали они. – Вы ее часто ели?
   – Нет, – отвечала Наташа. – Оленины я вообще не ела.
   – Ай-я-яй! – переживали ракетчики. – А сколько сахара в день вы употребляли?
   – Мало. Ложечки две.
   – Это надо же! До чего людей довели! Сегодня за завтраком я целый фунт умяла. А какой чай вы больше любите, брусничный или луковый?
   – Я просто чай люблю.
   – Вот жизнь! Даже чая приличного не хватает. А что вы вообще любили там есть?
   – Бананы и апельсины.
   – А что это такое? – протиснулся вперед чумазый малыш с явными признаками рахита.
   – Если ты когда-нибудь пробовал мыло, значит, и вкус бананов знаешь. – Наташа прижала к себе малыша. – А ананасы и того хуже.
   – Говорят, вам даже змей приходится есть?
   – Приходится. Я сама ела. Угри называются.
   – А что же вы так одеты плохонько? Неужто ватников на всех не хватает.
   – Мне вот не хватило.
   – Не расстраивайся, родимая! Я тебе свой старенький подарю.
   – А как насчет веры истинной? Забыли, поди, кумиров? Жертвенный огонь не разводите?
   – Не разводим. И кумиров забыли.
   – И Перуна? – с ужасом воскликнул кто-то.
   – И Перуна.
   – И Даждьбога?
   – И Даждьбога.
   – До чего народ замордовали, бесы! Чтоб их леший разорвал!
   – Хватит дитя мучить! – дородная баба обняла Наташу. – Да на ней, бедной, лица нет. Покормить надо вначале гостью дорогую, а уж потом вопросами мучить. Я сегодня как раз шанег напекла.
   Обед накрыли прямо на плоской панели пульта управления, предварительно убрав с него недосушенные пеленки. Посуду и пеленки извлекли из аппаратных стоек, в которых клацали реле и стрекотали шаговые искатели. Наташа ела исключительно мало, выпила только кружку брусничного чая, да слегка поклевала шанежку размером с колесо от детского велосипеда. На все уговоры сердобольной хозяйки она отвечала отказом, ссылаясь на отсутствие привычки к такой хорошей пище, чем едва не довела ту до слез. Пряжкин, впавший в мрачное состояние духа, также не притронулся ни к еде, ни к самогону. Зато Пашка, ввернув за двоих, сразу повеселел и принялся популярно разъяснять Наташе устройство индикатора кругового обзора, методику заправки стратегических ракет топливом и преимущества разделяющихся боеголовок над всеми остальными.
   «Откуда он только всего этого нахватался, – подумал Пряжкин рассеянно. – Впрочем, скорее всего от меня самого, от кого же еще. Болтаю много, особенно по пьянке».
   На душе было муторно и хотелось выпить, но слово, данное Наташе, сдерживало.
   – Пойдем, – сказал ей он. – Посмотришь пусковую шахту.
   – Не хочу. – Наташа отрицательно покачала головой. – Я устала.
   – Тогда отдохни. У меня здесь есть своя комната.
   – Хорошо. Проводи меня. Только сразу договоримся, не трогать меня сегодня.
 
 
   В маленьком кабинетике, где пахло одновременно и затхлым погребом и вокзальным сортиром, Наташа сразу забилась в угол дивана и положила голову на согнутую руку. Пряжкин расхаживал из угла в угол, не зная, что и делать. Злость и нежность разом терзали его. Он хоть и старался гнать прочь все невеселые мысли, но тем не менее, ни на минуту не мог забыть, что всего через несколько часов вновь предстанет пред очами кабинета министров, да еще не один, а с Наташей.
   Что скажет он им? Как поведет себя она? Чем все это закончится? Еще до конца этого дня он будет или бесконечно счастлив, или растоптан в пыль.
   Заснуть бы крепко-крепко и проснуться после того, как все решится, подумал Пряжкин.
   – Сядь, – сказала Наташа неожиданно спокойным, хоть и безжизненным голосом. – Сядь, не суетись.
   – Хорошо. – Он сел подальше от нее, у дверей.
   – Говори. Ты ведь хочешь что-то сказать.
   – Я хочу спросить. Зачем ты пришла сюда?
   – А ты как думаешь?
   – Ты шпионка?
   Пусть бы она рассмеялась в ответ или даже неловко соврала – это было бы не так страшно, как наступившее молчание, долгое тяжелое молчание.
   – Скажи что-нибудь, – попросил Пряжкин, чувствуя, что начинает цепенеть от запредельного, досель неизведанного ужаса.
   – Как это тебе лучше объяснить… – Наташа устало вздохнула и откинула волосы с лица. – Я не шпионка в том смысле, как это понимаете вы. Мне не нужны ваши тайны, даже самые жуткие. Тем более я не хочу причинить вам вред. Но я и не перебежчица, за которую себя выдаю. Никто не посылал меня сюда, и я не имею никакого задания. Все это только моя собственная инициатива или, если тебе будет угодно, моя дурость. Мне нужно было побывать среди вас, говорить с вами, попробовать понять вас. Ведь это совсем другая цивилизация, другой народ, вы почти что инопланетяне. Не знаю, для чего все это мне нужно. Тут и любопытство, и каприз, и даже амбиции… Возможно, потом я написала бы о вас. Ведь я собираюсь стать журналисткой. А может быть, все это навсегда осталось бы со мной. Не знаю… Но сейчас… Сейчас мне страшно. Вы сами себя добровольно заточили в тюрьму. Вы беспощадно губите друг друга. А ваши дети… Это просто кошмар какой-то. Они-то в чем виноваты?
   – Ты действительно так считаешь? – спросил он холодно.
   – Да. Ты думал, меня интересуют ваши допотопные ракеты? Успокойся. Их давно никто не боится. Над вами постоянно висит противоракетный спутник, а вокруг натыканы зенитные комплексы. Любая ваша ракета будет уничтожена прямо на старте.
   – Ты противоречишь сама себе. Если вы нас не боитесь, зачем же все это: зенитные комплексы…
   – Нормальные люди не боятся буйнопомешанных. Но помещают их под надзор в специальные клиники. Точно так же и с вами. Мы точно знаем, сколько у вас боеголовок и каков их тротиловый эквивалент. Мы примерно знаем даже намеченные для них цели. Уверена, что ваши ракеты далеко не улетят. Но ведь взрыватели боеголовок установлены так, чтобы неминуемо сработать при разрушении ракеты. Правильно я говорю?
   – Это тебя не касается.
   – Кроме того, вы можете сами взорвать свой ядерный арсенал. То ли по халатности, то ли по пьянке, то ли из фанатизма. С вас станется! Хотя все соседние поселки отселены, роза ветров в этих краях такая, что радиоактивное заражение покроет огромную площадь, и том числе и мой родной город, где проживают полмиллиона людей. Скажи, это нужно вам?
   – Значит, вы все же нас боитесь?..
   – Господи! – Она всплеснула руками. – И это говоришь ты, быть может, самый разумный человек здесь…
   Она встала и подошла к столу, на котором среди всякой другой аппаратуры был установлен большой, многодиапазонный радиоприемник.
   – Он исправен?
   – Да.
   – Ты слушаешь его?
   – Иногда.
   – И что же?
   – Да ничего. Бред какой-то. Или ложь.
   – Почему ты так решил?
   – По-твоему, я слабоумный? Кое в чем и сам могу разобраться.
   – Ужас! В чем ты, милый, разбираешься? Ты ведь уверен, что у нас надписи на этикетках делают писари. Вы сажаете маринованную свеклу и ждете урожая. Вы ничего не знаете об окружающем мире. А о себе вы хоть что-нибудь знаете? С чего все это началось? Скажи! Как появился этот жуткий город? Как вас учат этому в школе?
   – Разве ты сама не знаешь?
   – Я-то знаю! А вот как знаешь ты?
   – Дабы пресечь происки враждебных сил, толкавших государство к гибели, а народ к нищете, рабству и вырождению, группа патриотов взяла власть в столице в свои руки.
   – Чушь какая! Отсюда до столицы две тысячи ваших верст. И дома там совсем не из бревен.
   – Хорошо, я не скажу больше ни слова.
   – Прости, что перебила тебя. Продолжай.
   – К ним присоединились многие люди доброй воли. Однако часть государства осталась под контролем изменников, которые с помощью демагогии и насилия держат народ в подчинении.
   – А ракеты эти вам зачем?
   – В интересах обороны и защиты мира, как ответ на агрессивные намерения врага.
   – Это ты сам придумал или от Овечкина слышал?
   – Это придумали еще тогда, когда ни тебя, ни меня на свете не было.
   – А теперь послушай меня внимательно. Когда-то здесь была обыкновенная ракетно-ядерная база. Так называемая «точка». Одна из многих. Уже и в то время устаревшая. О том, что тогда творилось в стране, я тебе рассказывать не буду. Для этого сначала надо проштудировать половину мировой истории. Ведь для вас что Владимир Святой, что Гришка Отрепьев – почти одно и тоже. Короче, это было смутное время. Вот тогда-то кучка людей, благосостоянию и положению которых угрожали перемены, сумела захватить базу. С полного согласия и не без помощи гарнизона, конечно. Папочка вашего Силы Гораздовича умел обводить людей вокруг пальца еще почище, чем сынок. Твой отец вольно или невольно стал его главным пособником. Он прекрасно знал ракетную технику и был очень способным инженером. Ведь запустить ракету можно только по распоряжению вполне определенных лиц, владеющих специальными кодами. Если бы кто-то попытался самостоятельно подобрать код, уже после второй попытки вся система пуска бы самоуничтожилась. Но папочка твой нашел гениальное решение. Он просто-напросто ликвидировал контрольное устройство и создал обходную цепь ручного управления, зажигания двигателя. Разгадал он и тайну взрывателя ядерной боеголовки.
   – Если бы это сказал кто-то другой, а не ты…
   – Тогда ты свернул бы ему голову? Не так ли? Твой отец знал очень многое и поплатился за это. Для нас причина его смерти давно не является тайной. Убил его кто-то из зайцевской родни по приказу Попова. Передав дела наследнику, то есть тебе, он стал не нужен, даже опасен.
   – Я не верю.
   – Зачем мне лгать? Вы засылаете к нам шпионов целыми табунами, но ни один из них не вернулся. Ты не знаешь, почему?
   – Шпион не может рассчитывать на снисхождение.
   – Как бы не так. Все они сдались, едва перешли рубеж. Многие потом, правда, погибли от пьянства и всяческих излишеств, но иные ведут вполне нормальную жизнь. Уж они-то порассказали о ваших тайнах! Всю подноготную вывернули.
   – Предатели!
   – Бог им судья. Но только не ты. Дальше будешь слушать?
   – Валяй.
   – Несколько лет человечество жило в страхе. Но ядерный шантаж не удался. Убедившись, что таким путем ничего не добиться, вы решили сохранить статус-кво.
   – Что?
   – Существующее положение вещей. Мы вас кормим, поим и одеваем, а вы не взрываете ядерные боеголовки. Крысу опасно загонять в угол. Живите себе как хотите.
   – Что ты предлагаешь?
   – Кому?
   – Мне, к примеру. Думаешь, там мне будет лучше?
   – Не знаю. Зверь, воспитанный в зоопарке, старается вернуться в клетку. Рабами становятся не только по воле случая, но и по призванию. Даже ты насквозь пропитан этим ядом.
   – Я не хочу расставаться с тобой.
   – Я тоже. Давай уйдем вместе.
   – Мне трудно сказать тебе сейчас что-либо определенное. Над этим надо крепко подумать. Тем более уйти отсюда очень сложно. Ты даже не представляешь, насколько сложно…
   – В условном месте, недалеко от рубежа меня ждет на вездеходе брат. Это он привез меня сюда. Помнишь того парня, который доставлял вам дань?
   – Ах ты!.. – Пряжкин ударил себя кулаком по колену. – Ах ты, какая незадача! Значит, это был твой брат!
   – Что-нибудь случилось?
   – Случилось… Нет… Ничего… Только не уйти нам сейчас. Надо подождать. Скажу прямо, ты находишься в опасности. Единственный путь спасения для тебя – стать моей женой. Перед лицом кабинета министров ты должна дать клятву на верность нашему государству. Хоть раз покриви душой. Вытерпи. Помоги мне.
   Едва поднявшись на поверхность, Пряжкин убедился, что их уже давно ждут. Перед капищем всех богов горел огромный костер, а чуть поодаль на жестком стуле с гнутой спинкой восседал Сила Гораздович. Позади него переминались с ноги на ногу успевшие продрогнуть члены кабинета министров. Рожа Погремушки свидетельствовала, что он уже успел где-то порядочно приложиться. Министр вероисповедания держал посвященного Перуну петуха.
   «Зачем здесь петух? – подумал Пряжкин. – Видно, дело нешуточное заваривается. Гадать, значит, будут. А гадание – штука скользкая – и так можно повернуть и этак».
   – Ну что, не передумал жениться? – ласково спросил Сила Гораздович.
   – Нет, – озираясь по сторонам, ответил Пряжкин.
   Не нравилось ему все это. Очень не нравилось. Особенно не нравилась ухмыляющаяся харя Погремушки, сочувствие в глазах министра градостроения, и нехорошее любопытство на лицах остальных. Сила Гораздович был добр, как Дедушка Мороз под Новый год.
   – А ты, душенька, согласна выйти за этого молодца? – обратился он к Наташе.
   – Согласна, – ответила та, вцепившись в руку Пряжкина.
   – А ведь нельзя тебе за него. Чужая ты нам. Хоть наш хлеб-соль ела, а все равно чужая. Ежели желаешь с моим сподвижником обвенчаться, сначала должна совсем нашей стать. Породниться со всем миром, – он сделал широкий жест рукой.
   – Что я должна для этого сделать? – стараясь быть спокойной, спросила Наташа.
   – Совсем немного. Самую малость. Три раза вокруг костра обойди, каждому кумиру поклонись в пояс, а Перуну и Ладе жертвы принеси.
   – Какие?
   – А что не жалко.
   – И все?
   – Пока все. А потом снова говорить будем. Ступай.
   Наташа с мольбой и страхом глянула на Пряжкина, выпустила его руку и медленно подошла к костру.
   Первый круг. Второй. Третий. Ничего не случилось.
   Продолжая все время оглядываться на Пряжкина, Наташа поравнялась с крайним в шеренге идолом, поклонилась ему и двинулась дальше. Так она постепенно добралась до Перуна. Пряжкин уже хотел крикнуть ей об этом, но его опередил Сила Гораздович.
   – Вот он, душенька. Мимо не пройди.
   Наташа вновь поклонилась, достала из уха золотую сережку и положила в жертвенную чашу. Ладу она узнала самостоятельно. Хоть та и была топорной работы, но по торчащим вперед грудям и преувеличенно широким бедрам, могла сойти за особу женского пола. Ей Наташа пожертвовала вторую сережку. Затем она почти бегом вернулась на прежнее место и вновь вцепилась в руку Пряжкина. Все происходящее казалось ему жутким сном. В толпе, сгрудившейся позади министров, он попытался отыскать взглядом дружек, певцов и музыкантов, без которых не обходилась ни одна свадьба, но никого не заметил. То есть некоторые из них сшивались среди праздного, полупьяного люда, но вид имели такой, словно явились не на свадьбу, а на травлю медведя. Холодное оцепенение вновь сковало Пряжкина. Он уже понимал, что пропал, но в душе продолжал молить неизвестно кого: «Пронеси! Пронеси! А вдруг все обойдется? Может, поглумятся только и простят? Ведь мы ничего плохого не сделали, ни я, ни она».
   – Вижу, душенька, что согласна ты стать нашей сестрой, – сказал Сила Гораздович. – Да вот только наряд на тебе бесовский. Скидывай его в огонь.
   Наташа онемела и не шевелилась, но Пряжкин ощущал, как судорожно сжимаются и разжимаются ее пальцы.
   – Помочь, может, ей надо! – заржал Погремушкин. – Так это мне не впервой.
   – Заткнись, ублюдок, – нежно сказал Сила Гораздович. – Негоже так с невестой говорить. Не трепещи, душенька. Здесь дело божеское творится. Ты перед кумирами должна свою твердость показать. Как же ты в новую жизнь войдешь, если с барахлом старым боишься расстаться? Наши отцы, когда все это начинали, шкуру с себя живьем драли.
   – Может, не надо, Сила Гораздович? – опустив глаза попросил Пряжкин. – Всеми богами молю. Огради от позора.
   – Никто ее не неволит. Если не хочет, пускай идет себе восвояси. К ночи уже у рубежа, поди будет.
   – Сила Гораздович… – снова начал Пряжкин.
   – Ладно, – сказала Наташа, – чему быть, того не миновать.
   На ходу стягивая шубку, она шагнула к костру. Ком пушистого, никогда не виданного в этих краях меха некоторое время шевелился на поленьях, словно борясь с огнем, а затем разом полыхнул удивительным синеватым пламенем, затрещал искрами, обдал всех стоящих удушливым запахом, совсем не похожим на запах горящей шерсти. «Бесовство! – закричали в толпе. – Нечистая сила! Ее саму надо в огонь кинуть?»
   А Наташа, одним плавным движением вскинув над головой руки, уже стянула с себя свитер и перешагнула через упавшую юбку.
   – Гляньте, что она на задницу себя натянула! – взвизгнула какая-то баба. – Не то чулки, не то портки! Скидывай их, стерва!
   Спустя минуту на Наташе осталась только застиранная тельняшка, едва прикрывавшая бедра, которую она накануне позаимствовала из гардероба Пряжкина.
   – Заголяйся до конца! – крикнул Погремушка. – Нечего братьев и сестер стесняться!
   – Народ дело говорит, – согласно кивнул головой Сила Гораздович. – Что же ты, невеста, остановилась?
   – Это мое! – Пряжкин подскочил к Наташе и обнял ее, стараясь прикрыть полой тулупа. – Это я ей дал! Это не чужое!
   – Тогда другое дело, – сказал Попов. – Тогда шабаш. Конечно, по правилам ее надо было еще остричь, да проверить, нет ли на теле бесовских знаков, но от этого воздержимся. Верим, что ты желаешь остаться среди нас. Но одного твоего желания мало. Надо чтобы и боги тебя возжелали. Взаимно, так сказать. Сейчас станет ясно, по нраву ли ты им, приняли Перун и Лада твои дары.