Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина

   – Ну и что! Не подыхать же нам! – поддержали старика другие обитатели подвала. – В военное время все прежние законы отменяются.
   Стали ждать ночи. Она в конце концов наступила, но темноты не принесла. Горели ближайшие дома, в небе одна за другой вспыхивали осветительные ракеты, проклятые огненные шары, выискивая жертвы, плавно скользили над городом. Сквозь треск автоматов и взрывы гранат теперь слышались и редкие одиночные выстрелы – привет от снайперов.
   – Ерунда, – решительно произнес старик. – Я на фронте в разведке служил. При штурме Будапешта и не такое видел.
   – Только обязательно возвращайтесь, – стали просить его женщины. – Дети от жажды умирают.
   Старик ушел и как в воду канул.
   – Деру дал наш разведчик, – сказал парнишка, владевший транзисторным приемником. – Набрал мешок жратвы и сбежал. Очень ему нужно с нами делиться.
   Прежде чем Костя успел удержать парнишку, тот исчез за дверями.
   Спустя час, не выдержав томительного ожидания, женских слез и сдавленных детских стонов, Костя спросил:
   – Так где же этот чертов гастроном находится? На Луне, что ли?
   – Нет, – ответили ему. – В соседнем доме налево. До него и ста шагов не будет.
   – А через улицу другой магазин расположен, – добавил кто-то из темноты. – Тот коммерческий. В нем раньше даже шпротами торговали.
   – Да-да! – загомонили все. – Идите в частный! Там товаров больше! Молока возьмите! Минералки! Напитка! Детского питания! Спичек! Свечей! Хлеба!
   – За один раз все не унесешь, – ответил Костя. – Сначала надо пробный рейс сделать.
   – А вы нас не бросите? – Это был почти вопль.
   – Куда мне деваться. Я не местный…
   Выбравшись наверх, он некоторое время стоял под защитой стен, присматриваясь к обстановке. До коммерческого магазина, хорошо видного отсюда, было метров двести пустого и совсем не безопасного пространства. Поэтому Костя решил сначала наведаться в гастроном.
   До него действительно оказалось рукой подать – шагов сто от силы. И старик, и парнишка – оба были здесь. Дряхлый фронтовик, похоже, даже не успел проникнуть внутрь, а в судорожно сведенных пальцах подростка был зажат надкушенный батон. Под другую сторону крыльца лежало еще несколько мертвецов.
   Спиной ощущая холод смерти, Костя сквозь разбитую витрину пробрался в гастроном. Отблески пожаров и свет ракет позволяли свободно ориентироваться внутри. Сразу стало ясно, что здесь уже успели пошуровать. Касса была взломана, полки разорены, прилавки опустошены. Однако хлеба и газированной воды в пластмассовых бутылях еще хватало. Тут же нашелся и пустой мешок из-под сахара.
   Теперь оставалось самое опасное – вместе с добычей вернуться в подвал. Предыдущих посыльных. скорее всего срезал снайпер, и, дабы избежать его пули, Костя решил бежать зигзагами, как теща из знаменитого анекдота о сердитом ковбое. Конечно, он понимал всю мизерность своих шансов, но иного выхода просто не видел. Легче было погибнуть самому, чем присутствовать при медленном умирании детей.
   Вскинув мешок на плечо, так чтобы хоть голову прикрыть, Костя выскочил на улицу и угодил прямо в лапы вооруженному детине, одетому по меньшей мере странно. Камуфляжную гимнастерку и форменное кепи дополняли синие галифе с широкими красными лампасами и щегольские сапожки со шпорами. Очевидно, это был казак – земляк сотника-заочника Бубенцова.
   Чуть поодаль, возле крытого армейского грузовика, околачивались его товарищи.
   – Мародер! – взревел казак, ухватив Костю за шиворот. – Мышкуешь, пока другие кровь проливают! На человеческом горе наживаешься! К стенке, сука!
   От сильнейшего толчка Костя отлетел обратно к витрине гастронома, однако мешок из рук не выпустил – очень уж тот дорого ему достался.
   – Подождите! – страстно взмолился он (ведь не за себя просил, за других). – Это не мне! Это детям! Здесь рядом дети умирают от жажды!
   – Кого ты хочешь наебать, мандавошка! – Казак вскинул автомат. – Получай без сдачи!
   Только встретившись с казаком взглядом, Костя понял, что тот беспробудно пьян. Сейчас у него не вымолила бы пощады и мать родная. Обидно было принимать смерть из рук этой скотины с глазами-стекляшками и лицом столь тупым, что сразу было понятно – он не читал не то что Бубенцова, а даже Шолохова.
   – Давай покороче! – крикнули из грузовика. – Возишься, как целка с гондоном!
   Огни войны были такими яркими, что Костя ясно видел, как корявый палец казака стронул спусковой крючок автомата. Однако очереди не последовало, а раздался звук, словно палкой ударили по спелому арбузу. Под глазом казака появилась дыра, из которой обильно хлынула черная кровь.
   Он еще только начал оседать, храпя, как заезженный конь, а Костя уже бросился наутек. Правда, сделать ему удалось от силы шагов пять – правую ногу рвануло так, словно она в волчий капкан угодила.
   Кто именно подстрелил Костю – тот самый снайпер, который за мгновение до этого спас ему жизнь, или кто-то из приятелей погибшего казака, – так и осталось тайной. По крайней мере, последние уже ничего не могли сказать на сей счет. Один из вездесущих светящихся шаров вдруг резко пошел на снижение, и крытый армейский грузовик, а равно и весь его экипаж превратились в столб ревущего пламени.
   До подвала Костя все-таки добрался, пусть и на карачках. Мало того, он даже доставил по назначению свой драгоценный груз. Когда женщины, к этому времени уже утратившие всякую надежду, стали делить его, в мешке обнаружилось еще два пулевых отверстия.
   Костину рану кое-как дезинфицировали (у одной дамы в ридикюле нашелся флакончик одеколона) и забинтовали клочьями белья, однако крови он успел потерять столько, что вскоре впал в глубокое забытье.
   Очнулся он при свете карманных фонариков. Снова рыдали женщины, снова хныкали дети.
   «Наверное, опять вода кончилась, – тупо подумал Костя. – Нет, я свое уже отходил. Теперь пусть другие идут».
   Ему бесцеремонно ткнули сапогом под ребра. Оказалось, что в подвал набилось много других людей, от которых пахло табаком, бензином и пороховой гарью.
   – А это кто такой? – рявкнул грубый голос. – Солдат? Милиционер? Почему он ранен?
   – За водой выходил, – попыталась объяснить одна из женщин.
   – Врешь! Против нас, наверное, сражался! Обыскать!
   Костю стали трясти и теребить, как сушеную воблу, которую собираются употребить вместе с пивом. В свете фонарика мелькнул его паспорт, тут же разорванный на клочья, а затем и лауреатский диплом, вызвавший куда более пристальное внимание.
   – Ого! – произнес все тот же грубый голос. – Еще та птичка! Тащите его наверх. Он нам еще пригодится, если не сдохнет, конечно…
   Оказывается, Костю вытащили из одного подвала только для того, чтобы заточить в другой, еще более темный да вдобавок и вонючий. Там отсутствовали даже нары, зато людей набилось, как сельдей в бочку. На сей раз это были сплошь мужчины, большинство из которых страдало от ран и контузий.
   Здесь не давали ни есть, ни пить, а ходить по нужде приходилось прямо под себя. Раненая нога распухла, как колода, и горела так, что к ней нельзя было даже прикоснуться.
   Смерть, целые сутки кружившая возле Кости, теперь подобралась к нему почти вплотную.
   Его опять волокли куда-то, но сейчас стоял ясный день. Лица обоих конвоиров были скрыты под черными масками, а один ни на секунду не отрывал от Костиного виска пистолетный ствол.
   Грохот боя утих, только изредка где-то постреливали. Улица впереди была пуста, а дома по обе ее стороны – мертвы. Окна зияли пустыми глазницами, фасады пестрели оспинами от пуль и осколков.
   Навстречу им двигалась другая процессия, также состоявшая из трех человек. Тот, кто был в центре, еле ковылял, опираясь на самодельный костыль. Двое в масках подталкивали его в спину стволами автоматов.
   Когда обе тройки встретились, Костя понял, что его собираются менять на женщину. Изорванный камуфляжный комбинезон не мог скрыть стройную фигуру, багровое от побоев лицо когда-то было прекрасно, клочья волос сохранили свой медвяный цвет, а единственный уцелевший глаз светился сразу и янтарем, и алмазом, и яхонтом.
   Сердце Жмуркина затрепетало.
   – Аурика! – простонал он.
   Девушка презрительно скривилась разбитым ртом и плюнула в его сторону. Нет, это была вовсе не Аурика…
   Конвоиры молча обменялись пленниками и стали расходиться – медленно, пятясь, не спуская друг дружку с прицела…
   – Жмуркин! Ты меня узнаешь? – Над Костей склонилась чья-то бородатая физиономия в черных очках. – Это же я, Верещалкин!
   – А-а-а, – Костя с трудом разлепил губы. – Привет. Как дела?
   – Какие сейчас могут быть дела! Сам все видел. Ты хоть как?
   – Как видишь. Почти труп.
   – Это ты брось! Хирурги у нас отличные. Заштопают тебя в лучшем виде. Даже ногу обещают сохранить.
   – Зачем писателю нога… Оставьте голову да правую руку…
   – А ты все шутишь!
   – Как там наши ребята?
   – Почти всех, слава богу, удалось вывезти. Только Кырля без вести пропал. А Урицкий молодец! Воюет в интернациональном отряде пулеметчиком. Лихой парень. Отсюда собирается в Югославию податься…
   – Как Катька?
   – Ничего. Она-то нигде не пропадет. При первых выстрелах сбежала и кассу с собой успела прихватить. А вот Валечку изнасиловали. – Верещалкин едва не разрыдался.
   Кто такая Валечка, Костя не знал даже приблизительно, однако сочувственно кивнул. Остатка сил ему могло хватить слов на двадцать, не больше, и он тихо попросил:
   – Нагнись… Ниже…
   – Ну? – борода Верещалкина уже щекотала ему лицо.
   – У меня в кармане адрес. Очень тебя прошу, найди эту девушку. Скажи, чтобы ждала меня. А если умру, помоги ей чем сможешь… Обещаешь?
   – Постараюсь, – ответил Верещалкин без особого энтузиазма.
   – Уж постарайся… А не то я тебя найду. Не на этом свете, так на том…
   – Конечно, найдешь! Через месяц будем водку вместе пить.
   – А ведь это я во всем виноват, – закрыв глаза, прошептал Костя.
   – В чем виноват? – Верещалкину, чтобы слышать, пришлось приложить ухо к губам Кости.
   – Во всем… В беде этой… В твоих неприятностях… В смертях, в слезах… Мне нельзя любить. А я вас полюбил… Вот такая я сволочь…
   – Уносите! – Верещалкин махнул кому-то рукой. – Бредить начал!

ГЛАВА 15. САМОУБИЙЦА

   Местные хирурги Косте Жмуркину ничем помочь не смогли. Пока он исповедовался Верещалкину в своем страшном грехе, шальная ракета класса «земля – земля», запущенная своими же, накрыла госпиталь.
   Его едва успели погрузить в санитарный вагон последнего отходящего поезда, однако на ближайшей узловой станции, уже совсем в другой стране, сняли и сначала даже не знали, куда отвезти – в морг или в реанимацию.
   К счастью, все обошлось. Удалось сохранить и жизнь, и ногу. Каких мук это стоило Жмуркину, знал только он один.
   Домой Костя возвращался уже поздней осенью, исхудавший, как медведь после зимовки, и совсем седой. Вся одежда на нем была с чужого плеча.
   В его родном городе многое успело измениться – и цены, и деньги, и власть, и даже форма у милиции. За благополучное возвращение стоило бы выпить, и Костя первым делом направился в привокзальный магазин. Трость, без которой он теперь и шага не мог ступить, придавала ему некоторую солидность.
   Очередь в винно-водочный отдел была приличная. Последним в ней стоял доморощенный политик и частный издатель Рабинович. Не было уже на нем ни золотой цепи, ни драгоценного перстня, ни неброского прикида от Армани. В данный момент он тщательно пересчитывал кучу мелких бумажных купюр, из тех, что только на паперти подают.
   – Добавить? – вежливо поинтересовался Костя.
   – Отвали! – Рабинович мельком глянул на него и, похоже, не узнал.
   – Зря отказываешься, – продолжал Костя. – На армянский коньяк у тебя точно не хватит.
   – Что? – Рабинович недоуменно уставился на него. – Э-э-э… Гражданин Кронштейн, если не ошибаюсь?
   – Он самый.
   – Изменился ты…
   – Могу и тебе сделать тот же комплимент. Как поживает «Эпсилон»?
   – Никак. Нет уже «Эпсилона». Обанкротился. Все с торгов ушло. Еще и должны остались.
   – Как же так могло случиться? – Голос Жмуркина непроизвольно дрогнул, как у преступника, чья вина вылезла вдруг наружу.
   – Зарвались… Деньгами сорили без счета. Не на того политика ставку сделали. Ссуды давали не тем, кому нужно… Да и наелся уже народ этим Руби Роидом. Тиражи до минимума упали.
   – Извини. – Костя направился к выходу.
   – За что извинить? – не понял Рабинович. – Подожди! На бутылку вина наскребем!
   – Нет, извини. – Костя непроизвольно втянул голову в плечи. – Нельзя нам с тобой общаться. Боюсь, как бы хуже не стало.
   – Мне хуже уже не станет!
   – Не обольщайся…
   Килька, уже давно превратившаяся в кашалотиху, встретила его истерическими воплями:
   – Где ты, старый козел, пропадал столько времени? Хоть бы весточку семье прислал! Я уже тебя с жилплощади выписать собралась! Болтаешься неизвестно где, а у твоего сына, между прочим, дочка родилась.
   – Я рад за него, – буркнул Костя, которому его родное жилье казалось теперь чужим.
   – Рад он, видите ли! – Килька всплеснула руками. – Лучше бы денег внучке на крестины дал, алкоголик проклятый! Все небось пропил!
   – Отстань! – Костя так глянул на нее, что Килька от греха подальше смылась на кухню.
   В старой записной книжке он отыскал номер квартирного телефона Верещалкина и долго накручивал диск. Ответила ему Катька. Не вдаваясь в подробности, она сообщила, что Верещалкин здесь больше не живет и звонить ему следует совсем по другому номеру. Едва только Костя успел записать его, как Катька без предупреждения оборвала разговор.
   До бывшего директора ТОРФа удалось дозвониться только под вечер.
   – Жмуркин! – обрадовался тот. – Вот не ожидал! Мы тебя как-то потеряли из виду.
   – Какие новости? Вы что, разошлись с Катькой?
   – Она со мной разошлась. Отсудила и квартиру, и машину, и счет в банке, и все барахло. Я семь судебных процессов пережил, представляешь? Теперь гол как сокол. Кормлюсь тем, что сочиняю жизнеописания местных боссов.
   О том, что война кончилась (притом – абсолютно безрезультатно, если не считать, конечно, жертв и разрушений), Костя уже знал из газет, поэтому он сразу перешел к делу, ради которого, собственно говоря, и звонил сейчас Верещалкину.
   – Ты мою просьбу выполнил?
   – Какую? – насторожился тот.
   – Девушку нашел?
   – А-а… Я думал, ты про нее давно забыл.
   – Нет, не забыл.
   – Понимаешь, какие пироги… – Верещалкин замялся. – Пропала она. Вместе со всей родней. Возле их хутора десант высадился. Вот его и накрыли из установок залпового огня. Так все перепахали, что сейчас там и пырей не растет… Пустыня Калахари… Жмуркин, ты куда пропал? Алло!
   Но Костя уже отшвырнул телефонную трубку, вслед за которой улетел и аппарат. На шум из кухни выглянула Килька.
   – Ты что себе позволяешь, пьянь! – протявкала она. – Если залил зенки, так веди себя пристойно!
   – Убью! – не выдержал Костя. – Изыди! Исчезни!
   – Вот как! Сейчас ты сам исчезнешь!
   Даже не сняв домашних тапочек, Килька помчалась в опорный пункт милиции, где ее по старой памяти изредка трахали, если не подворачивалось другой, более достойной кандидатуры. На этом основании она считала себя важной персоной, находящейся под особой защитой закона.
   Когда участковый вместе с понятыми прибыл на квартиру Жмуркиных, Костя уже и ногами дрыгать перестал. Виселицей для себя, по примеру поэта Есенина, он избрал верхнюю трубу отопительной системы, а под петлю приспособил брючный ремень.
   К счастью, участковый не растерялся и сразу подхватил его снизу, а уж перерезать ремень было делом минутным.
   – Ты капитан? – просипел Костя, посредством искусственного дыхания возвращенный к жизни. – Ненавижу тебя! Поэтому дослужишься до генерала…
   – Забирайте его в дурдом! – потребовала Килька. – Я с таким шизиком жить не собираюсь. Если он себя жизни лишить не побоялся, то уж меня точно прикончит!
   Первый посетитель явился к Косте только через неделю – кому, спрашивается, охота шляться по психушкам?
   Костю под присмотром санитара отвели в специальную комнату для свиданий, где на окнах имелись решетки, а на дверях отсутствовали ручки. Оказалось, что интерес к его особе проявил не кто иной, как известный народный целитель Ермолай Сероштанов.
   Угостив Костю фруктами, он поинтересовался:
   – Как тебе здесь?
   – Оставайся – узнаешь, – лаконично ответил Костя.
   – Пока воздержусь.
   – Долг пришел сыскивать? Так это зря. Денег нам иметь не полагается.
   – Долг я тебе давно простил. – Ермолай постукивал себя по колену папочкой, в которой содержалась история болезни Константина Жмуркина. – Думаю, это еще не повод полюбить меня… Я, между прочим, все это время следил за тобой. Сначала ты в гору двинул. Писателем стал. По стране поездил. Потом, правда, пошла невезуха…
   – Не пошла, а повалила.
   – Тут про твое психическое состояние много написано. – Ермолай помахал папочкой. – Только у меня свой собственный диагноз имеется.
   – Интересно бы послушать.
   – Случай, конечно, сложный… Но излечимый. Хочу забрать тебя с собой. С администрацией договоренность имеется.
   – Куда забрать? – не понял Костя.
   – Ко мне в клинику. Я сейчас практикующий врач-психотерапевт. Лечу от неврозов, депрессии, истерии.
   – А меня от чего будешь лечить?
   – От любви. От ненависти. От всего того, что мешает тебе нормально жить. Согласен?
   – Согласен! – Костя рванул на себе больничную рубашку. – Вылечи меня от любви! А еще лучше – помоги умереть!

ЭПИЛОГ. ДЕВОЧКА ИЗ БУДУЩЕГО

   Прошло несколько лет. Костя Жмуркин, уже давно признанный вменяемым, тем не менее частенько посещал клинику Ермолая Сероштанова, где проходил так называемые «сеансы профилактической психотерапии».
   Вот и сейчас, закрыв глаза и расслабившись, Костя лежал на специальном столе в процедурном кабинете, а главный врач, он же владелец клиники, священнодействовал над ним, словно ацтекский жрец, готовящий жертву к закланию.
   В последнее время для Кости не было ничего более приятного, чем лежать вот так бездумным и бесчувственным бревном. Сознание меркло, но не угасало, плавно уплывая в мир покоя и грез, где не было ни горя, ни тоски, ни боли, ни тяжких дум, ни угрызений совести.
   – Ну все, оживай, брат. – Ермолай осторожно тронул его за плечо. – Закончено!
   – Что закончено? – Костя открыл глаза, из запредельных просторов, населенных светоносными серафимами, сразу вернувшись на грешную землю.
   – Все закончено. Друзьями мы можем оставаться и дальше, но это наша последняя встреча как врача и пациента. Будем считать, что ты здоров. Ты понимаешь, о чем я?
   – Серьезно?
   – Куда уж серьезнее. Скажи честно, ты любишь сейчас кого-нибудь?
   – Не знаю… Разве что внучку. Хотя и стараюсь подавить это чувство самовнушением. Как ты учил.
   – У нее по жизни все нормально?
   – Да.
   – А как насчет родины? Или бабы какой-нибудь? Про себя самого я уже и не спрашиваю.
   – Затрудняюсь ответить. – Костя напряг память. – Как-то не задумывался.
   – Ну а ненависть твоя знаменитая? Как она?
   – А кого мне ненавидеть? Вроде все нормально… И вообще отстань. У меня сегодня голова что-то плохо варит.
   – При чем здесь голова! Ненавидеть, как и любить, нужно всеми фибрами души и тела. До дрожи! До обморока! Как ненавидел протопоп Аввакум! Как любил Ромео! А если ты, брат, затрудняешься с ответом, то какая тут может быть любовь и ненависть…
   – Устал я. И любить устал, и ненавидеть.
   – То-то и оно. Я давно в тебе это подметил. А сегодня убедился окончательно. Все, опустел ты. Страх остался. Тоска. Но больше ничего. В этом смысле ты полный импотент.
   Известие это оставило Костю совершенно равнодушным. Он почесался под рубашкой и стал обуваться. Потом спросил:
   – Считаешь, твое шарлатанство помогло?
   – Не знаю. И оно, конечно, тоже. Но и годы сказываются. К пятидесяти уже сила чувств не та. Только тебе какая разница? Главное, брат, ты никому не опасен. Проклятье снято. Радоваться надо, а ты нос повесил. Я ведь раньше, честно сказать, побаивался тебя. Всякий раз при встрече блок в своем сознании ставил. Щит от любви и дружбы.
   – Нужен ты мне, костоправ несчастный.
   – И на том спасибо… Ну давай отметим это дело. Закатимся в ресторанчик.
   – Мне внучку надо из садика забрать.
   – Нет проблем! Захватим ее с собой. Люблю женское общество.
   – Не рано ли ей еще по ресторанам?
   – Думаю, что от порции мороженого она по кривой дорожке не пойдет.
   – Тогда пошли. Туда на автобусе час езды с двумя пересадками.
   – Брат, я достаточно зарабатываю, чтобы взять такси…
   Очкастая девочка, прищуром глаз похожая на деда, а изысканными чертами лица – неизвестно на кого, стояла за забором детского сада, вцепившись в его железные прутья, как в тюремную решетку. Даже не принимая во внимание очки, сразу было понятно, какая это умная девочка.
   – Здравствуй, – сказал Ермолай, присаживаясь на корточки по эту сторону забора.
   – Богаты, так здравствуйте, а убоги, так прощайте, – с достоинством ответила девочка.
   – Читает все подряд, – сообщил Костя. – Вот до Даля на днях добралась.
   – А как тебя зовут?
   – Аурика.
   –Странное имя.
   – Ничего не странное! Это значит – золотая.
   – Знал бы ты, сколько я сил положил, чтобы это имя отстоять, – добавил Костя.
   – Хочешь конфетку? – Ермолай протянул ей карамельку, каким-то чудом завалявшуюся в его кармане.
   – Не люблю сладкого. От него кариес бывает.
   – Не любишь? – Ермолай подмигнул Косте. – А что ты любишь?
   – Женщин об этом спрашивать неприлично. – Костина внучка поджала губы.
   – Ну хоть деда своего ты любишь? – настаивал Ермолай.
   – Я согласна его любить. При условии искоренения имеющихся недостатков. С перечнем он ознакомлен.
   Ермолай в комической растерянности оглянулся на Костю, а тот только печально кивнул головой.
   – А вот, допустим, ты полюбишь кого-нибудь, – зашел с другой стороны. – Ему от этого хорошо будет или плохо?
   – Естественно, хорошо. Примеры имеются.
   – Ей собака соседская приглянулась. Честно говоря, так себе шавка. С сомнительной родословной. И тем не менее медаль на последней выставке отхватила, – пояснил Костя.
   – Дай-ка, маленькая, я тебя за ручку подержу, – озабоченно сказал Ермолай. – Хорошая ручка, хорошая… Ну ладно, иди к нам. Мы тебя ждем.
   Девочка в обход забора двинулась к калитке, а Ермолай многозначительно глянул на Костю.
   – Догадываешься, дедушка?
   – Догадываюсь, – вздохнул Костя.
   – Ты не вздыхай, тут все совсем по-другому, чем у тебя. Между любовью разрушающей и любовью созидающей разница как-никак имеется.
   – А если она подлеца полюбит?
   – А если тебе сейчас самолет на голову упадет? Если, если… Любовь и подлеца способна исправить. Но только ей об этом еще рано думать. Она же ребенок. Пусть сначала тебя, бедолагу, полюбит, страну свою несчастную, людей добрых, садик этот зачуханный.
   – Вот еще. – Девочка подошла очень тихо и почему-то совсем не с той стороны, откуда ее ожидали. – Любовь не резиновая, на всех не хватит. Если уж я кого-нибудь полюблю по-настоящему, так это только себя. Ну, может быть, еще деньги, власть, жевательную резинку и хороших кукол…