Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина

   «Камасутру» она, конечно же, не читала, но до всего изложенного там дошла собственным умом и в двадцать лет могла считаться профессором блудных искусств. Впрочем, ориентировалась она лишь на свой темперамент и свое удовольствие, ни в грош не ставя интересы партнера. Это был редчайший образец сексуального маньяка – маньяк-женщина. То, что Костя по наивности посчитал итогом их первой брачной ночи, на самом деле оказалось лишь ее прелюдией. Добрые люди давно проснулись и занимались своими повседневными делами, когда Килька наконец добилась того, чего хотела. Однако чувство удовлетворения она выразила более чем странно: в буквальном смысле изгрызла жениха. Даже матерые рецидивисты, месяц назад напавшие на Костю, не смогли причинить его внешности такого ущерба. Поза, в которой они в тот момент находились, не позволяла Косте обороняться руками, оставалось только бодаться.
   Что-что, а возбудить в мужчинах ненависть Килька умела.

ГЛАВА 9. НАЕДИНЕ

   Должность, на которую назначили Костю, в отделе считалась самой никчемной и не престижной, но в то же время и самой хлопотливой. Завалив работу в первый же месяц, он уже никогда не мог с ней расхлебаться. Поток захлестывающих его бумаг был сродни зыбучим пескам – любая попытка выбраться из них только ускоряла падение в бездну. Очень скоро Жмуркин стал посмешищем всего управления и всеобщим козлом отпущения. Не было такого совещания, а проводились они не реже пяти раз в неделю, на котором полковник Быкодеров не распекал бы его самым строгим образом. Жалкие попытки самозащиты всегда жестко пресекались. Примерно раз в полгода против Кости фабриковалось новое уголовное дело, с которым его всегда любезно знакомили. Чаще всего это были набившие оскомину обвинения во взяточничестве, а изредка, для разнообразия, – совращение малолеток и незаконные валютные операции. Эти фальшивки, выглядевшие, впрочем, весьма правдоподобно, должны были, по мнению Быкодерова, на неопределенно долгий срок приковать Костю к колеснице его (Быкодерова, естественно) карьеры. А уж о том, как поддерживать младшего лейтенанта Жмуркина в состоянии перманентной ненависти, начальник отдела заботился лично.
   Костю доставали по мелочам и по-крупному. Все положенное по праву перепадало ему в последнюю очередь или вообще не перепадало. Отпуск Косте назначали на ноябрь или февраль, но путевками в ведомственные санатории обделяли даже в это глухое время. Регулярно, раз в неделю – в субботу или воскресенье, – он попадал в состав так называемой «опергруппы», обязанной выезжать на все малые и большие происшествия. Там его часто использовали вместо служебной собаки – первым пускали в квартиру, где укрывался вооруженный кухонным ножом или двухстволкой свихнувшийся алкоголик, только что расправившийся со своей семьей. Трупы в морг приходилось сопровождать исключительно Косте. (На первых порах – пока не выработалась привычка – по прибытии в это почтенное, но не весьма привлекательное учреждение сопровождающего от сопровождаемого можно было отличить только по наличию форменной одежды да слабым признакам сердечной деятельности.)
   Беда была еще в том, что, по меткому замечанию одного ветерана, милиционер из Кости получился «как из дерьма пуля». Для этой деятельности он не подходил ни характером, ни складом ума. Кое-как научившись орать на людей и даже бить их, он всякий раз после этого долго изводил себя муками совести. На работу он шел, как на Голгофу, а каждого понедельника дожидался с содроганием. Иногда Костя даже жалел о том, что предпочел службу заключению. Отбыв срок, он давно бы уже вышел на волю.
   Зато органы процветали, как никогда раньше. И зарплату подняли, и штаты дополнительные ввели, а к Олимпиаде и чрезвычайные права подоспели. Лучшие артисты страны пели, плясали и придуривались на их профессиональных праздниках. Даже другая всесильная контора, призванная денно и нощно блюсти государственное спокойствие, ничего не могла поделать с бравой милицией.
   Не находил Костя успокоения и в семейной жизни. Килька, манкируя все иные супружеские обязанности, тем не менее регулярно экспроприировала мужнину зарплату и не менее регулярно (то есть еженощно) принуждала его ассистировать в своих нимфоманских забавах. Днем она изменяла ему с Быкодеровым и со всеми другими мужчинами, на это согласными.
   Ребенка Килька родила спустя всего шесть месяцев после свадьбы. Недоносок, как ни странно, весил почти четыре килограмма и оказался черноглазым жизнерадостным бутузом, ничем не похожим ни на мать, ни тем более на официального папеньку. Жмуркин, впрочем, ожидал и худшего – негритенка или монголоида. Управление потешалось целую неделю. Один капитан вроде бы даже с завистью сказал Косте:
   – А твой-то пацан, наверное, в школу с четырех лет пойдет.
   – Почему? – не понял Жмуркин.
   – Но раз через шесть месяцев родился, значит, и впоследствии должен ускоренно развиваться.
   С горя Костя запил и угодил на гауптвахту. Его бы даже разжаловали, да не было куда. Последнюю звездочку даже в милиции не снимают. Вернувшись домой на сутки раньше и застав в своей постели совсем сопливого юнца, Костя наконец не выдержал и отколотил Кильку как Сидорову козу. Жаловаться в официальные инстанции она не стала, но отмщение не заставило себя долго ждать. Трое громил подкараулили Жмуркина в подъезде и отделали по высшему разряду. Сноровка, с которой эта парочка наносила удары (не только руками, но и ногами), наводила на мысль, что драться они насобачились не на улице, а в каком-то закрытом спецучилище.
   Повеситься Косте не позволила Килька. У нее в тот вечер были на него совсем другие планы.

ГЛАВА 10. ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ

   Время от времени всесильный Быкодеров вносил в свои иезуитские эксперименты что-то новенькое, справедливо полагая, что человек может привыкнуть к однообразным унижениям точно так же, как тягловая скотина привыкает к ярму.
   Надо заметить, что возможности в этом плане у него имелись самые широкие. Местные власти давно привыкли затыкать милицией любые дырки, начиная от антирелигиозной пропаганды, проводимой перед престольными праздниками, и кончая обеспечением зимующей скотины кормами.
   Жмуркин от подобных мероприятий никогда в стороне не оставался, причем посылали его всегда в наиболее глухие места, а задания поручали самые невыполнимые. Служебный транспорт такой шишке, как он, естественно, не полагался. До места назначения приходилось добираться и попутным автотранспортом, и на телегах, и на лодках, а иногда даже пешком.
   Самые большие хлопоты сваливались на милицию во время проведения каких-либо очередных выборов – хоть в Верховный Совет, хоть в народные судьи. Тут уж в кабинетах оставались только генералы да полковники, а всякая более мелкая сошка распихивалась по избирательным участкам, на которые точили клыки не только внешние и внутренние враги, но и слепые силы природы.
   Именно благодаря выборам Жмуркин вскоре подробно изучил географию своей области. Особенно ему запомнился первый такой выезд.
   В тот раз ему достались сразу два сельсовета, расположенных в дебрях девственной Волотовской пущи. В свои времена в те края даже немецкие зондеркоманды не добрались. Да и колхозов там никогда не было в связи с отсутствием пахотной земли. Местные жители кормились лесозаготовками, смолокурением, браконьерством, но главным образом – самогоноварением. Такого качественного и крепкого бимбера нельзя было отведать ни в одном другом месте. Его в огромных количествах заказывали на свадьбы, поминки, крестины, новоселья и даже на юбилеи госучреждений.
   Борьба с самогоноварением коснулась, конечно, и этой глухомани, но многочисленные винокуренные заводики, действуя на манер ракетных установок стратегического назначения, постоянно меняли места своей дислокации и поэтому были практически неуязвимы.
   Местные участковые, без сомнения, знали обо всех деталях этого незаконного, но доходного промысла, однако тайна сия, словно сицилийский закон «омерта», была выше служебного долга и партийной совести.
   Первый избирательный участок располагался в деревне Хорьки, а другой – в деревне Петуховщина. Хотя эти населенные пункты отстояли друг от друга почти на два десятка верст, какая-то тайная связь между ними была, пусть даже семантическая.
   Жмуркина заранее предупредили, что в Петуховщине нет ни телефонной связи, ни электрического света (хотя на время выборов и предполагалось доставить туда дизель-генератор), зато избирательную комиссию возглавляет человек с доброй душой и легким характером – районный главврач по фамилии Недорека. В Хорьках, наоборот, эти блага цивилизации присутствуют, но бал там правит прокурор – мрачный субъект, глубоко презирающий нашу славную милицию.
   Выдавая Косте табельное оружие, дежурный по управлению предупредил его:
   – В лепешку разбейся, но чтобы ни один избирательный бюллетень не пропал. Сдашь их в районную комиссию, тогда делай что хочешь. Хоть умирай, хоть горькую пей, хоть сутки подряд отсыпайся. Но до этого – ни-ни! Глаз не смыкать, водку не лакать, на провокации не поддаваться! Такая нынче установка.
   – А какие могут быть провокации? – наивно поинтересовался Костя.
   – Как будто бы ты сам не знаешь! – ухмыльнулся бывалый дежурный. – Поманит тебя какая-нибудь аферистка своей лохматкой, ты и растаешь. А ее подручные тем временем похитят избирательную урну.
   – Зачем она им? ?
   – Ради международного скандала. Мол, если урну прозевали, то и родину не отстоим… Ладно, иди. Чтоб в понедельник к рассвету явился.
   Напуганный слухами о крутом прокурорском характере, Костя решил сделать круг и сначала заехать в Петуховщину, а уж потом действовать по обстоятельствам.
   По пути он несколько раз менял легковые автомобили, в багажниках которых позвякивали пустые сорокалитровые фляги. Водители при виде милиционера сначала терялись, но, рассмотрев Костю поближе, вновь обретали душевный покой.
   Асфальт кончился еще на дальних подступах к пуще, уступив место сначала булыжному тракту, построенному еще холопами князя Радзивилла, а потом и песчаному проселку, к самой обочине которого подступали вековые ели.
   Пару раз дорогу Косте пересекали зайцы, здоровенные, как собаки (впрочем, это и на самом деле могли быть собаки с длинными висячими ушами – в сумерках не разберешь). Однако он мужественно игнорировал недвусмысленные предзнаменования и в конце концов добрался до таинственной Петуховщины, над которой уже успел спуститься первобытный мрак.
   Во всей деревне светилось только несколько окошек. Но, на Костино счастье, все они принадлежали зданию сельсовета. Несмотря на поздний час, избирательная комиссия была в сборе. Огонек керосиновой лампы отражался в тусклом стекле многочисленных бутылок, по большей части еще полных. Судя по всему, Костя подоспел как раз вовремя.
   Главврач Недорека, оправдывая данную ему хвалебную характеристику, встретил гостя с распростертыми объятиями. Ему было предложено самое почетное место за столом. Однако Костя проявил принципиальность и первым делом осмотрел печати на сейфе, в котором хранилась избирательная документация. Затем при помощи карманного фонарика он проверил наиболее опасные в пожарном отношении места – чердак, печи и бухгалтерский архив.
   Лишь после этого Костя познакомился с членами избирательной комиссии поближе. Все они сплошь были суровыми пожилыми людьми – передовые лесники, заслуженные егеря, объездчики лесных кварталов (как позднее выяснилось, молодежь в деревне отсутствовала напрочь, кроме одной девушки-шизофренички). Местная интеллигенция была представлена старухой-фельдшерицей и старухой-завклубом.
   Со стороны хозяев поступило предложение выпить за намечающееся на завтра торжество социалистической демократии. Игнорировать такой тост Костя был не в состоянии. Прикинув, что до назначенного ему контрольного срока (рассвет понедельника) остается еще больше суток, а на Хорьки вместе с засевшим там прокурором можно наплевать, Костя с достоинством принял наполненный до краев граненый стакан (другой посуды в пуще не признавали).
   Оказывается, употребляли здесь исключительно первач, почти столь же крепкий, как и спирт, которого Костя за время своей армейской службы откушал немало. С этим еще можно было как-то мириться, но вот закуска вызывала недоумение. В этом богатом дичью и грибами крае на стол подали только свиное сало, почти неуязвимые для зубов сушки да крутой овсяный кисель, на манер холодца разлитый в глубокие тарелки.
   Седые темнолицые ветераны дружно опрокинули свои стаканы и принялись черпать деревянными ложками густую жижу, своим видом и вкусом очень напоминавшую клейстер. Уж видно, такой здесь был обычай.
   Косте стало дурно уже после пятого захода. Поняв, что аборигенов, имевших к алкоголю наследственную невосприимчивость, перепить невозможно, он попросился на свежий воздух. Завклубом и фельдшерица под руки вывели его из сельсовета и уложили спать на сеновале, рядом с уже давно сломавшимся председателем избирательной комиссии.
   Проснулся Костя где-то около полудня, когда голосование уже шло полным ходом. Остервенело лаяли собаки, весело стучал дизель-генератор, со стороны клуба доносилась бравурная музыка. Слегка ополоснувшись холодной водой и наскоро опохмелившись, он приступил к охране общественного порядка.
   Очень скоро его надежды на то, что сопутствующие выборам культурные мероприятия пройдут без сучка и задоринки, развеялись в прах. Коренные жители в силу своего преклонного возраста особых хлопот не доставляли, сохраняя рассудительность и степенность даже в пьяном виде, зато начало вовсю куролесить молодое поколение, по случаю выходного дня нагрянувшее из города.
   Неблагодарные наследники, по полной программе прошедшие школу заводских общаг, а то и университеты исправительных лагерей, плевать хотели на авторитет отцов и дедов. Власть и закон, представленные в лице Кости Жмуркина, они вообще ни в грош не ставили. Дикие пляски под радиолу вскоре перешли в потасовку. Пока Костя пытался криком унять это безобразие, какой-то мазурик, похитив со стола избирательного участка пачку чистых бюллетеней, бросился наутек.
   Преследуя преступника, Костя потерял фуражку и в отчаянии уже хотел было применить оружие, но на помощь ему неожиданно пришел древний дед, ковылявший навстречу. Вняв тревожным воплям милиционера, он врезал шустрому жигану бутылкой по башке.
   Ни дурная башка, ни бутылка, полная самогона, при этом не пострадали, однако злоумышленник сбился с шага и был немедленно задержан. К счастью, драгоценные бумажки остались целехонькими, только слегка помялись.
   Предупреждения дежурного относительно возможных провокаций начали сбываться, особенно, когда к Косте вдруг стала ластиться девушка-шизофреничка.
   Кое-как отшив ее, он занялся поисками фуражки. Поиски закончились успехом, хотя и частичным. Какой-то охальник успел справить в фуражку большую нужду. Косте не осталось ничего другого, как забросить оскверненный головной убор подальше в кусты.
   Разрешив одну проблему, пришлось немедленно браться за другую – приезжий мордоворот, приревновавший свою жену к председателю избирательной комиссии, собирался нанести ему такие увечья, после которых даже племенной жеребец перестает реагировать на кобыл.
   Затем беды посыпались, как из дырявого мешка. Заглох дизель-генератор, загорелась передвижная киноустановка, в окно избирательного участка засветили булыжником, пьяный тракторист опрокинул свой «Беларусь» с моста в реку, исчез полинявший государственный флаг, еще недавно развевавшийся над сельсоветом.
   Все это происходило на фоне затяжной вялотекущей драки, в которую вскоре ввязались даже женщины. Костя с ужасом представлял себе, какие кары обрушатся на него, если нечто подобное происходит сейчас и в Хорьках.
   Такой бедлам продолжался до десяти часов вечера, вплоть до официального окончания выборов. Запершись изнутри, комиссия принялась подсчитывать голоса. На столах опять появились сушки, кисель и самогонка.
   Довольно скоро выяснилось, что среди массы честных граждан нашлись все же выродки, проголосовавшие против кандидатов блока коммунистов и беспартийных или же оставившие на бюллетенях нецензурные надписи. Председатель сельсовета без труда вычислил как вредителей, так и отказчиков.
   – У-у, морды полицейские! Устрою я им веселую жизнь! – пообещал он. – Узнают они светлое будущее, моль барачная!
   Оказалось, что председатель тоже сидел в свое время, однако не за измену родине, а за чрезмерное усердие в деле охраны социалистической собственности – подстрелил порубщика, задумавшего подремонтировать свою хату казенным лесом.
   Неиспользованные бюллетени члены комиссии заполнили собственноручно, доведя процент проголосовавших до положенных девяноста девяти и восьми десятых процента. Затем вся документация была помещена в специальный пакет и запечатана сургучом.
   Пьянка продолжилась с новой силой, однако главврач Недорека и Костя Жмуркин, которым пора было возвращаться в район, смогли поучаствовать только в первой ее фазе.
   Машину должен был вести лесхозовский водитель, ради такого случая целые сутки просидевший под домашним арестом. За вынужденное воздержание ему были обещаны три отгула и четверть самогона. Наверное, сейчас это был единственный трезвый человек на всю округу.
   В последний момент на заднее сиденье влезла девушка-шизофреничка, и ее пришлось за ноги вытаскивать наружу. Как отметил про себя Костя, ее ноги, в отличие от мозгов, были в полном ажуре.
   Ехать решили более короткой и менее разбитой дорогой через деревню Хорьки. Главврачу было любопытно глянуть, как обстоят дела на соседнем избирательном участке. Костиным мнением он даже не поинтересовался.
   А дела у соседей, похоже, обстояли совсем неплохо. В отличие от Петуховщины, Хорьки сияли, словно лагерная зона, в которой администрация проводит повальный шмон. Из распахнутых настежь окон местного сельсовета доносились звуки гармошки и топот пляски.
   – Зайдем, – сказал главврач, у которого, похоже, пересохло в горле. Расслышав в общем гомоне молодые женские голоса, он задумчиво добавил: – Что-то давно я не проводил полный гинекологический осмотр.
   Костя, сжимавший под мышкой засургученный пакет и оттого ощущавший свою необыкновенную значимость, неосмотрительно согласился на это предложение.
   Стол, накрытый для избирательной комиссии в Хорьках, разительно отличался от своего собрата в Петуховщине. Даже жареный молочный поросенок на нем присутствовал, правда, в достаточно растерзанном виде. Что уж говорить о всяких других разносолах!
   Ядреные девки, визжа в такт переливам гармошки, высоко задирали ноги. За порядком надзирали крепкие и почти трезвые парни с повязками дружинников на рукавах. Во всех ощущались организаторские способности, непререкаемый авторитет и цепкая хватка прокурора.
   Сам он сидел во главе стола за бутылкой коньяка (единственной здесь) и закусывал маринованными грибочками, которые подкладывала ему местная бухгалтерша, дама такая холеная и гладкая, что при виде ее Недорека и Жмуркин невольно облизнулись.
   О внешности прокурора сказать можно было только одно – его предком по отцовской линии был Малюта Скуратов, а по материнской – Салтычиха (или наоборот, что принципиального значения не имело).
   Заметив вошедших, он кивком головы милостиво подозвал их к себе. Бухгалтерша оставила в покое грибочки и налила три стопки коньяку.
   – Как дела? – процедил прокурор сквозь зубы.
   – Закончили, – сообщил главврач. – У нас выборщики уже к двум часам проголосовали.
   – А у нас к двенадцати, – похвастался прокурор. – И каков же процент?
   – Девяносто девять и восемь десятых.
   – А у нас девяносто девять и девяносто пять сотых… Ладно, пейте, – сделал он рукой барский жест, словно бы угощал коньяком не государственных служащих, а каких-нибудь кучеров.
   Главврач не заставил себя упрашивать дважды, а вот Костя заартачился.
   – Не имею права, – сообщил он заплетающимся языком. – Поскольку нахожусь при исполнении служебных обязанностей…
   – Пей, я приказываю! – повысил голос прокурор.
   Костя в уме прикинул, обязан ли он, инспектор Областного Управления милиции, выполнять распоряжения районного прокурора. Получалось, что не обязан. В то же время и раздувать конфликт не хотелось. Прокурор всегда найдет чем досадить милиционеру.
   – Воля ваша. – Костя опрокинул стопку, которая после двухсотграммового стакана в руке почти не ощущалась. Коньяк был куда отвратительнее той самогонки, которую ему довелось пить в Петуховщине.
   – Давай еще. Дуплись. – На этот раз прокурор наполнил стопку собственноручно.
   – Не могу, – опять уперся Костя. – Служебные обязанности… Возможны провокации… Вот, велено стеречь как зеницу ока…
   Он продемонстрировал свое засургученное сокровище.
   – Значит, заодно и наши бумаги постережешь. – Прокурор залез рукой под широкую задницу бухгалтерши и извлек оттуда на свет божий точно такой же казенный пакет, только с другим номером. – А пока пей. Чтоб потом неповадно было доносы строчить. Дескать, прокурор района организовал массовую пьянку. Если пил с нами, значит, и сам замаран. Больше всех на орехи получишь.
   Сраженный такой логикой, Костя живо переправил в свое нутро новую порцию коньяка. К сожалению, она оказалась тем самым детонатором, который привел в действие взрывную энергию самогона, к этому времени уже начавшую постепенно улетучиваться.
   Тут же радиола грянула что-то разухабистое. Главврач кинулся в пляс вместе с бухгалтершей. Прокурор пригласил какую-то жеманную девицу в очках. Костя, держа в каждой руке по драгоценному пакету, вытанцовывал свой любимый твист…
   Очнулся он уже при свете. Они куда-то ехали. За рулем «газика» сидел прокурор. На заднем сиденье пыхтел главврач, пытаясь провести полный гинекологический осмотр бухгалтерши. Дело пока, правда, ограничивалось верхней частью тела. Освобожденные от кофточки и лифчика груди бухгалтерши мотались из стороны в сторону как маятники. Женщина с такими грудями должна была жить в городе Майами, штат Флорида, а не в деревне Хорьки Волотовского района.
   – Где мы? – озираясь по сторонам, слабо пробормотал Костя.
   – Подъезжаем к райцентру, – ответил прокурор. Глаза у него были совершенно стеклянные, но руль он держал уверенно. – Какой сегодня день?
   – Понедельник, слава богу.
   – Это уже рассвет?
   – А ты что – слепой?
   – У меня командировка кончается в понедельник… На рассвете…
   – Бюллетени сдадим, тогда и закончится твоя командировка.
   – А где они – бюллетени? – Костя пошарил вокруг себя.
   – Как где? – прокурор сразу сбросил газ. – Они же у тебя были!
   – Были, – согласился Костя, проверяя карманы. – Помню… А теперь нет…
   – Ах ты, сыч болотный! Ах ты, злыдень! – гадюкой зашипел прокурор. – Да я тебя на всю жизнь в тайгу загоню! Сосну будешь пилить и баланы грузить! Сгною! Молись, чтобы бюллетени не пропали!
   Проклятые бюллетени, конечно же, нашлись. Только не в здании сельсовета, где еще вовсю бушевало веселье, а в планшете Жмуркина, который по недосмотру завалился под переднее сиденье «газика».
   В управление он явился на рассвете, правда, не в понедельник, а во вторник, за что и получил очередного строгача.
   С тех пор на коньяк Костя даже смотреть не мог.

ГЛАВА 11. ПО РУСИ

   Не счесть способов, которыми можно унизить подневольного человека. За годы службы Костя усвоил это истину крепко-накрепко. Мало тебе позорной женитьбы? Мало постылой работы? Ну тогда съезди подучись немного! Хватани лиха на чужой сторонке! Такова была очередная каверза, которую Быкодеров устроил Жмуркину. И как всегда, все у него было законно, все шито-крыто.
   Раз в пять-шесть лет каждый сотрудник милиции, носивший офицерское звание, обязан был проходить переподготовку в специальном учебном центре, которых по стране имелось предостаточно. Вот только дураков, согласных несколько месяцев корпеть за партой да еще вести казарменный образ жизни, было мало. Все, кто мог, любыми путями отлынивали от этого дела. В ход шли и фиктивные справки о болезнях ближайших родственников, и ходатайства непосредственных начальников, и связи в высших сферах, и банальные взятки.
   Только Костя не мог рассчитывать ни на какие послабления. Его участь была предрешена раз и навсегда. Если бы, к примеру, в управление поступила разнарядка на кастрирование одного штатного сотрудника, им, несомненно, оказался бы лейтенант Жмуркин.
   Надо думать, Быкодеров долго ломал голову, выбирая для Кости самый паршивый вариант. Ведь тот же мог угодить летом в город Измаил или весной – в узбекскую Дурмень, место тоже почти курортное. Да и порядки в разных учебных центрах были разные. Где-то режим был почти санаторный, а где-то почти тюремный.
   Короче, жребий Косте выпал печальный. Название города, в который ему предстояло отправиться, он слышал впервые. Как вскоре выяснилось, сей населенный пункт являлся столицей автономной республики, расположенной в самой российской глубинке. Больше всего эта республика была известна своими лагерями. На каждого вольного жителя там приходилось чуть ли не по двое заключенных, а потому, наверное, и нравы в обществе царили соответствующие.