Каждые полчаса я звонил в отель. У него в номере никто не снимал трубку.
– Может быть, вы оставите сообщение, сэр?
– Нет, благодарю.
Слюнтяй! – ругал я себя. Оставь сообщение: заболел. Оставь сообщение: умер!
Просидев полдня у телефона, я так и не собрался с духом. Неудивительно, что я не узнал этого горлана. Когда постоянно видишь человека за прилавком, за конторкой, за рулем, за пианино и так далее, очень сложно его узнать, если в момент встречи он не торгует, не записывает, не управляет, не исполняет, не доставляет, не обслуживает. Автомеханик без своего замасленного комбинезона, адвокат, сменивший строгий костюм на огненно-красную спортивную майку, официантка из ночного клуба, избавленная от непременного корсета и доверившая свои формы умопомрачительному бикини, – все, все они становятся чужими, посторонними, да еще обижаются, если их не узнаешь! Да и то сказать, все мы считаем, что, куда бы ни пришли, как бы ни оделись, уж нас-то ни с кем не спутать. Рядимся в генерала Макартура, сходим на берег в далекой стране и возвещаем: «Я вернулся!»{12}
Но кому какое до нас дело? Взять хотя бы этого владельца мясной лавки: где, спрашивается, его колпак, где забрызганный кровью фартук, где вентилятор над головой (чтобы отгонять мух), где сверкающие ножи, острые крюки для подвески туш, крутящаяся каменная столешница для разделки мяса, холмы розового фарша и пласты говядины с тонкими прожилками? Без этих принадлежностей он просто мститель в маске.
Кроме всего прочего, за время отпуска он помолодел. Обычно так и бывает. Двухнедельное путешествие, фантастическая архитектура, изысканная кухня, редкие вина, здоровый сон – и десятка лет как не бывало, и уже не хочется возвращаться назад, в старость.
Что до меня – я находился на самом гребне этой волны, когда стремительно накручиваешь мили, сбрасывая годы. Мы с этим мясником обрели вторую жизнь, превратились в великовозрастных юнцов и столкнулись во Флоренции, чтобы среди потока машин прокричать какую-то чушь и проверить память.
– Черт тебя раздери! – Я с досадой нажимал на телефонные кнопки.
Пять часов: ни ответа, ни привета. Шесть: никто не подходит. Семь: тишина. Да что ж это такое?
– С меня хватит! – крикнул я в окно.
Тут в соборах Флоренции зазвонили колокола, обрекая меня на неизбежное.
Бух! Кто-то в сердцах грохнул дверью, выходя на улицу.
Это был я.
Уже в пять минут восьмого мы встретились в назначенном месте; я подозревал, что нам кусок не полезет в горло, как истосковавшимся влюбленным, которые бросаются друг к другу после долгой разлуки.
Поужинаем – и разойдемся; даже не так: поужинаем – и разбежимся в разные стороны, читалось на наших лицах, когда мы, потоптавшись в холле, все-таки обменялись рукопожатием. Вернее сказать, похвалились силой рук. Каждый жест почему-то сопровождался фальшивыми улыбками и неестественными смешками.
– Леонард Дуглас! – вырвалось у него. – Я уж думаю: где его черти носят, сукина сына?
Он покраснел и осекся. Как-никак мяснику не пристало фамильярничать с постоянными покупателями!
– Пора уже, – сказал он. – Пошли, пошли.
Втолкнув меня в кабину лифта, он не умолкал, пока мы не оказались под самой крышей, в лучшем ресторане отеля.
– Надо же, такое совпадение! Столкнулись прямо на мостовой! Кормят здесь отменно. Ага, приехали. Выходим!
Мы сели за стол.
– Люблю хорошее вино. – Мясник нежно разглядывал карту вин, как старую знакомую. – Вот потрясающая штука. «Сент-Эмильон», урожая семидесятого года. Пойдет?
– Спасибо. Я, пожалуй, закажу сухой мартини с водкой.
Мясник помрачнел.
– Но и от вина не откажусь! – поспешно заверил я.
Для начала я попросил официанта принести салат. Мясник опять нахмурился.
– После салата и мартини, – изрек он, – невозможно оценить букет вина. Извиняюсь, конечно.
– Ну что ж. – Я сдался без боя. – Салат можно оставить на потом.
Он заказал бифштекс с кровью, а я – хорошо прожаренный.
– Прошу меня простить, но мясо долго поджаривать нельзя.
– Это вам не Жанна д'Арк, – подхватил я и хохотнул.
– Неплохо сказано! Что правда, то правда, это не Жанна д'Арк!
Тут нам принесли вино. Когда бутылку откупорили, я быстро подставил свой бокал и тайно порадовался, что мартини подадут позже, а то и вовсе забудут; чтобы сгладить напряжение следующей минуты, я вдохнул аромат, покрутил бокал и пригубил хваленый «Сент-Эмильон». Мясник не сводил с меня взгляда, как домашний кот с малознакомого пса.
Прикрыв глаза, я сделал крошечный глоток и кивнул.
Малознакомый сотрапезник тоже отпил вина и кивнул.
Ничья.
Мы принялись разглядывать панораму вечерней Флоренции.
– Хотел спросить… – начал я, тяготясь молчанием. – Вам нравится флорентийская живопись?
– Картины мне как-то не по нутру, – признался он. – Вот гулять и по сторонам глазеть – это другое дело. Какие в Италии женщины! Их бы заморозить да отправить морем в наши края!
– Хм… ну… – Я прочистил горло. – А Джотто?..
– Тоску нагоняет. Уж не обессудьте. Как на мой вкус, Джотто поспешил родиться, ему бы попозже прийти в искусство. Фигуры тощие, как жерди. Мазаччо – и то получше будет. А уж Рафаэль – тот всем сто очков вперед даст! И Рубенс, конечно! Я в силу своего ремесла предпочитаю обилие плоти.
– Рубенс?
– Рубенс! – Поддев вилкой пару прозрачных ломтиков салями, Гарри Стадлер отправил их в рот и мечтательно пожевал. – Рубенс! Тут тебе и бюсты, и задницы, целые горы плоти, розовой, нежной! Прямо сердце екает при виде такого богатства. Каждая женщина – как перина: прыгай на нее, заройся с головой… А на кой черт нужен этот мраморный Давид? Холодный, белый, хоть бы фиговым листочком прикрылся! Нет, мне подавай сочность, свежесть да побольше мяса, а не сухие кости. Эй, да вы ничего не едите!
– Показываю. – Я демонстративно сжевал ненавистную салями и кружок розовой болонской колбасы, а вслед за тем проглотил бледный словно смерть проволоне, раздумывая о том, как бы перевести разговор на холодные, белые, сухие сыры.
Бифштексы подавал сам метрдотель.
Стадлеру досталось совершенно сырое мясо – впору было отправлять его на анализ крови. Передо мной водрузили бесформенный оковалок, более всего похожий на голову вождя племени, которую бросили в огонь, а потом оставили дымиться и обугливаться на моей тарелке.
Мясника так и перекосило при виде этого жертвоприношения.
– Боже праведный! – вскричал он. – С Жанной д'Арк и то лучше обошлись! Что рекомендуется с этим делать – набивать трубку или жевать?
– Вы лучше посмотрите на свою порцию! – со смехом ответил я. – Она, по-моему, еще дышит!
Когда я пытался жевать свой бифштекс, он шуршал, будто ломкий осенний лист.
Стадлер, как У. К. Филдз{13}, прорубался сквозь живое мясо и тянул за собой каноэ. Его бифштекс напрашивался на заклание. Мой – на предание земле.
Смаковать такую еду не имело смысла. Очень скоро нас охватило беспокойство, потому что оба чувствовали: придется опять начинать беседу.
Мы ужинали в гнетущем молчании, как старик со старухой, удерживаемые вместе только горечью забытых размолвок, причины которых тоже забылись, оставив после себя досаду и глухую злость.
Чтобы хоть как-то заполнить паузы, мы просили друг друга передать масло. Потом заказывали кофе – это тоже требовало каких-то слов. Наконец каждый из нас откинулся на спинку кресла и, глядя поверх белоснежного льняного поля, салфеток и столовых приборов, уставился на совершенно постороннего человека. Ни с того ни с сего – вспоминаю этот момент с содроганием – я услышал собственный голос:
– Когда вернемся домой, надо будет непременно встретиться: сходим куда-нибудь поужинать, вспомним эту поездку. Флоренция, солнце, живопись… Договорились?
– Да. – Он опустил свой бокал. – То есть нет!
– Что-что?
– Нет, – без обиняков повторил он. – Зачем кривить душой, Леонард? Там, дома, мы толком друг друга не знали. Да и здесь нас ничто не связывает, просто оба поехали отдохнуть и оказались в одно и то же время в одном и том же месте. Поговорить – и то не о чем, общих интересов никаких. Черт, жаль, конечно, но так и есть. Назначили эту встречу из лучших побуждений или уж не знаю из-за чего. Каждый бродил в одиночку по чужому городу, да и сейчас каждый сам по себе. Прямо как в анекдоте: двое встретились ночью на кладбище, хотели обняться – и прошли друг дружку насквозь. Похоже, верно? Зря мы себя обманываем.
У меня поплыло перед глазами. Зажмурившись, я чуть не поперхнулся от негодования, а потом шумно выдохнул:
– Спасибо за откровенность. В жизни не встречал такого человека, как ты.
– Терпеть не могу откровенность и здравомыслие. – Тут он зашелся смехом. – Весь день пытался тебе дозвониться из города.
– А я – тебе!
– Хотел отменить эту встречу.
– Я тоже!
– У тебя было занято.
– А у тебя никто не отвечал.
– Ну и дела!
– С ума сойти!
Запрокинув головы, мы так хохотали, что чуть не выпали из кресел.
– Вот это номер!
– Целиком и полностью с тобой согласен, – сказал я голосом Оливера Гарди.
– По такому случаю надо заказать еще шампанского!
– Официант!
Мы еле-еле сдерживали смех, пока официант наполнял наши бокалы.
– Нет, кое-что нас все-таки связывает, – сказал Гарри Стадлер.
– Интересно, что же?
– Этот нелепый, идиотский, дурацкий, прекрасный день, от полудня до вечера. Мы всю оставшуюся жизнь будем рассказывать про это знакомым. Как я предложил вместе поужинать, а ты из вежливости согласился, как мы оба пытались отменить встречу, как пришли в ресторан, клокоча от злости, как наговорили друг другу глупостей и как в один миг… – Он не договорил. В глазах блеснула предательская влага, голос дрогнул. – Как в один миг все встало на свои места. Что греха таить: лед растопился из-за этих самых глупостей. И если мы вовремя отсюда уйдем, то можно будет считать, что вечер вполне удался.
Я чокнулся с ним своим бокалом. Нелепость положения никуда не делась, но теперь и на меня нахлынула какая-то теплота.
– Так что по возвращении домой – никаких ужинов.
– Ни-ни.
– Больше не придется вести натужные беседы ни о чем.
– Как-нибудь перекинемся парой слов о погоде – и все.
– Не будем приглашать друг друга в гости.
– За это надо выпить.
– Между прочим, вечер не так уж плох. Что скажешь, старина Леонард Дуглас, мой постоянный покупатель?
– За Гарри Стадлера. – Я поднял бокал. – Куда бы ни повела его судьба.
– За меня. И за тебя.
Мы выпили шампанского и посидели минут пять в тепле и блаженстве, как друзья детства, которые вдруг выяснили, что когда-то боготворили одну и ту же прекрасную библиотекаршу, которая прикасалась к их книгам и трепала по щеке. Но воспоминания уже рассеивались.
– Может быть, вы оставите сообщение, сэр?
– Нет, благодарю.
Слюнтяй! – ругал я себя. Оставь сообщение: заболел. Оставь сообщение: умер!
Просидев полдня у телефона, я так и не собрался с духом. Неудивительно, что я не узнал этого горлана. Когда постоянно видишь человека за прилавком, за конторкой, за рулем, за пианино и так далее, очень сложно его узнать, если в момент встречи он не торгует, не записывает, не управляет, не исполняет, не доставляет, не обслуживает. Автомеханик без своего замасленного комбинезона, адвокат, сменивший строгий костюм на огненно-красную спортивную майку, официантка из ночного клуба, избавленная от непременного корсета и доверившая свои формы умопомрачительному бикини, – все, все они становятся чужими, посторонними, да еще обижаются, если их не узнаешь! Да и то сказать, все мы считаем, что, куда бы ни пришли, как бы ни оделись, уж нас-то ни с кем не спутать. Рядимся в генерала Макартура, сходим на берег в далекой стране и возвещаем: «Я вернулся!»{12}
Но кому какое до нас дело? Взять хотя бы этого владельца мясной лавки: где, спрашивается, его колпак, где забрызганный кровью фартук, где вентилятор над головой (чтобы отгонять мух), где сверкающие ножи, острые крюки для подвески туш, крутящаяся каменная столешница для разделки мяса, холмы розового фарша и пласты говядины с тонкими прожилками? Без этих принадлежностей он просто мститель в маске.
Кроме всего прочего, за время отпуска он помолодел. Обычно так и бывает. Двухнедельное путешествие, фантастическая архитектура, изысканная кухня, редкие вина, здоровый сон – и десятка лет как не бывало, и уже не хочется возвращаться назад, в старость.
Что до меня – я находился на самом гребне этой волны, когда стремительно накручиваешь мили, сбрасывая годы. Мы с этим мясником обрели вторую жизнь, превратились в великовозрастных юнцов и столкнулись во Флоренции, чтобы среди потока машин прокричать какую-то чушь и проверить память.
– Черт тебя раздери! – Я с досадой нажимал на телефонные кнопки.
Пять часов: ни ответа, ни привета. Шесть: никто не подходит. Семь: тишина. Да что ж это такое?
– С меня хватит! – крикнул я в окно.
Тут в соборах Флоренции зазвонили колокола, обрекая меня на неизбежное.
Бух! Кто-то в сердцах грохнул дверью, выходя на улицу.
Это был я.
Уже в пять минут восьмого мы встретились в назначенном месте; я подозревал, что нам кусок не полезет в горло, как истосковавшимся влюбленным, которые бросаются друг к другу после долгой разлуки.
Поужинаем – и разойдемся; даже не так: поужинаем – и разбежимся в разные стороны, читалось на наших лицах, когда мы, потоптавшись в холле, все-таки обменялись рукопожатием. Вернее сказать, похвалились силой рук. Каждый жест почему-то сопровождался фальшивыми улыбками и неестественными смешками.
– Леонард Дуглас! – вырвалось у него. – Я уж думаю: где его черти носят, сукина сына?
Он покраснел и осекся. Как-никак мяснику не пристало фамильярничать с постоянными покупателями!
– Пора уже, – сказал он. – Пошли, пошли.
Втолкнув меня в кабину лифта, он не умолкал, пока мы не оказались под самой крышей, в лучшем ресторане отеля.
– Надо же, такое совпадение! Столкнулись прямо на мостовой! Кормят здесь отменно. Ага, приехали. Выходим!
Мы сели за стол.
– Люблю хорошее вино. – Мясник нежно разглядывал карту вин, как старую знакомую. – Вот потрясающая штука. «Сент-Эмильон», урожая семидесятого года. Пойдет?
– Спасибо. Я, пожалуй, закажу сухой мартини с водкой.
Мясник помрачнел.
– Но и от вина не откажусь! – поспешно заверил я.
Для начала я попросил официанта принести салат. Мясник опять нахмурился.
– После салата и мартини, – изрек он, – невозможно оценить букет вина. Извиняюсь, конечно.
– Ну что ж. – Я сдался без боя. – Салат можно оставить на потом.
Он заказал бифштекс с кровью, а я – хорошо прожаренный.
– Прошу меня простить, но мясо долго поджаривать нельзя.
– Это вам не Жанна д'Арк, – подхватил я и хохотнул.
– Неплохо сказано! Что правда, то правда, это не Жанна д'Арк!
Тут нам принесли вино. Когда бутылку откупорили, я быстро подставил свой бокал и тайно порадовался, что мартини подадут позже, а то и вовсе забудут; чтобы сгладить напряжение следующей минуты, я вдохнул аромат, покрутил бокал и пригубил хваленый «Сент-Эмильон». Мясник не сводил с меня взгляда, как домашний кот с малознакомого пса.
Прикрыв глаза, я сделал крошечный глоток и кивнул.
Малознакомый сотрапезник тоже отпил вина и кивнул.
Ничья.
Мы принялись разглядывать панораму вечерней Флоренции.
– Хотел спросить… – начал я, тяготясь молчанием. – Вам нравится флорентийская живопись?
– Картины мне как-то не по нутру, – признался он. – Вот гулять и по сторонам глазеть – это другое дело. Какие в Италии женщины! Их бы заморозить да отправить морем в наши края!
– Хм… ну… – Я прочистил горло. – А Джотто?..
– Тоску нагоняет. Уж не обессудьте. Как на мой вкус, Джотто поспешил родиться, ему бы попозже прийти в искусство. Фигуры тощие, как жерди. Мазаччо – и то получше будет. А уж Рафаэль – тот всем сто очков вперед даст! И Рубенс, конечно! Я в силу своего ремесла предпочитаю обилие плоти.
– Рубенс?
– Рубенс! – Поддев вилкой пару прозрачных ломтиков салями, Гарри Стадлер отправил их в рот и мечтательно пожевал. – Рубенс! Тут тебе и бюсты, и задницы, целые горы плоти, розовой, нежной! Прямо сердце екает при виде такого богатства. Каждая женщина – как перина: прыгай на нее, заройся с головой… А на кой черт нужен этот мраморный Давид? Холодный, белый, хоть бы фиговым листочком прикрылся! Нет, мне подавай сочность, свежесть да побольше мяса, а не сухие кости. Эй, да вы ничего не едите!
– Показываю. – Я демонстративно сжевал ненавистную салями и кружок розовой болонской колбасы, а вслед за тем проглотил бледный словно смерть проволоне, раздумывая о том, как бы перевести разговор на холодные, белые, сухие сыры.
Бифштексы подавал сам метрдотель.
Стадлеру досталось совершенно сырое мясо – впору было отправлять его на анализ крови. Передо мной водрузили бесформенный оковалок, более всего похожий на голову вождя племени, которую бросили в огонь, а потом оставили дымиться и обугливаться на моей тарелке.
Мясника так и перекосило при виде этого жертвоприношения.
– Боже праведный! – вскричал он. – С Жанной д'Арк и то лучше обошлись! Что рекомендуется с этим делать – набивать трубку или жевать?
– Вы лучше посмотрите на свою порцию! – со смехом ответил я. – Она, по-моему, еще дышит!
Когда я пытался жевать свой бифштекс, он шуршал, будто ломкий осенний лист.
Стадлер, как У. К. Филдз{13}, прорубался сквозь живое мясо и тянул за собой каноэ. Его бифштекс напрашивался на заклание. Мой – на предание земле.
Смаковать такую еду не имело смысла. Очень скоро нас охватило беспокойство, потому что оба чувствовали: придется опять начинать беседу.
Мы ужинали в гнетущем молчании, как старик со старухой, удерживаемые вместе только горечью забытых размолвок, причины которых тоже забылись, оставив после себя досаду и глухую злость.
Чтобы хоть как-то заполнить паузы, мы просили друг друга передать масло. Потом заказывали кофе – это тоже требовало каких-то слов. Наконец каждый из нас откинулся на спинку кресла и, глядя поверх белоснежного льняного поля, салфеток и столовых приборов, уставился на совершенно постороннего человека. Ни с того ни с сего – вспоминаю этот момент с содроганием – я услышал собственный голос:
– Когда вернемся домой, надо будет непременно встретиться: сходим куда-нибудь поужинать, вспомним эту поездку. Флоренция, солнце, живопись… Договорились?
– Да. – Он опустил свой бокал. – То есть нет!
– Что-что?
– Нет, – без обиняков повторил он. – Зачем кривить душой, Леонард? Там, дома, мы толком друг друга не знали. Да и здесь нас ничто не связывает, просто оба поехали отдохнуть и оказались в одно и то же время в одном и том же месте. Поговорить – и то не о чем, общих интересов никаких. Черт, жаль, конечно, но так и есть. Назначили эту встречу из лучших побуждений или уж не знаю из-за чего. Каждый бродил в одиночку по чужому городу, да и сейчас каждый сам по себе. Прямо как в анекдоте: двое встретились ночью на кладбище, хотели обняться – и прошли друг дружку насквозь. Похоже, верно? Зря мы себя обманываем.
У меня поплыло перед глазами. Зажмурившись, я чуть не поперхнулся от негодования, а потом шумно выдохнул:
– Спасибо за откровенность. В жизни не встречал такого человека, как ты.
– Терпеть не могу откровенность и здравомыслие. – Тут он зашелся смехом. – Весь день пытался тебе дозвониться из города.
– А я – тебе!
– Хотел отменить эту встречу.
– Я тоже!
– У тебя было занято.
– А у тебя никто не отвечал.
– Ну и дела!
– С ума сойти!
Запрокинув головы, мы так хохотали, что чуть не выпали из кресел.
– Вот это номер!
– Целиком и полностью с тобой согласен, – сказал я голосом Оливера Гарди.
– По такому случаю надо заказать еще шампанского!
– Официант!
Мы еле-еле сдерживали смех, пока официант наполнял наши бокалы.
– Нет, кое-что нас все-таки связывает, – сказал Гарри Стадлер.
– Интересно, что же?
– Этот нелепый, идиотский, дурацкий, прекрасный день, от полудня до вечера. Мы всю оставшуюся жизнь будем рассказывать про это знакомым. Как я предложил вместе поужинать, а ты из вежливости согласился, как мы оба пытались отменить встречу, как пришли в ресторан, клокоча от злости, как наговорили друг другу глупостей и как в один миг… – Он не договорил. В глазах блеснула предательская влага, голос дрогнул. – Как в один миг все встало на свои места. Что греха таить: лед растопился из-за этих самых глупостей. И если мы вовремя отсюда уйдем, то можно будет считать, что вечер вполне удался.
Я чокнулся с ним своим бокалом. Нелепость положения никуда не делась, но теперь и на меня нахлынула какая-то теплота.
– Так что по возвращении домой – никаких ужинов.
– Ни-ни.
– Больше не придется вести натужные беседы ни о чем.
– Как-нибудь перекинемся парой слов о погоде – и все.
– Не будем приглашать друг друга в гости.
– За это надо выпить.
– Между прочим, вечер не так уж плох. Что скажешь, старина Леонард Дуглас, мой постоянный покупатель?
– За Гарри Стадлера. – Я поднял бокал. – Куда бы ни повела его судьба.
– За меня. И за тебя.
Мы выпили шампанского и посидели минут пять в тепле и блаженстве, как друзья детства, которые вдруг выяснили, что когда-то боготворили одну и ту же прекрасную библиотекаршу, которая прикасалась к их книгам и трепала по щеке. Но воспоминания уже рассеивались.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента