В кадре появился Деним, нежно держащий ее руки в своих. «Я заставлю тебя в это поверить. Я… черт побери!»
«Стоп!» – взревел за кадром Галдинг. Но съемка продолжалась. Лицо Денима вытянулось, стало злобным и уродливым.
«Это все из-за тебя! Ты опять лезешь в камеру!»
«Я? – Ярость Диану не украшала. По крайней мере настоящая ярость. Позолота ее крылышек потускнела, запудренная прахом злобы. – Я? Да ты на себя посмотри: третьеразрядный актеришка! Только и умеешь, что орать, ты, грязный…»
Щелк! Темнота. Конец дубля.
Несколько минут Клив потрясенно пялился на пустой экран. Затем спросил:
– Они не очень-то ладили? – и про себя добавил: «Ну и хорошо».
– А вот тебе еще один, – сказал Джеми, и проектор снова застрекотал.
Теперь на экране был пышный бал. И вдруг, перекрывая смех и музыку, ворвалось злобное, мрачное, ненавидящее: «…Да пошел ты!» – «Ты нарочно подала мне не ту реплику! Из всех самых дешевых, поганых…»
И снова Диана и Роберт Деним!
И еще один дубль, и еще, и еще. Шесть, семь, восемь!
В одном из них Роберт, совсем осатанев, кричал: «Видит Бог, кто-нибудь однажды заткнет вашу грязную пасть навсегда, л-леди!»
«Кто? – заорала в ответ Диана, сверкая изумрудными глазами. – Уж не ты ли? Дилетант! Размазня! Сопли вытри!»
И вдруг Деним успокоился и, мрачно глядя на нее, тихо сказал: «Да. Может, и я. А почему бы нет? Это идея».
С Талли Дархэм тоже было несколько довольно выразительных сцен. Еще в одном дубле Диана с такой яростью набросилась на Джорджа Кролла, что тот перепугался и стал униженно просить прощения. И все это на пленке. Все это отличное свидетельство. Выходило, что на один скандал с Талли или Кроллом приходилось как минимум семь – с Денимом. Снова, и снова!
– Останови! Хватит! – Клив вскочил со стула попав в луч проектора, отбросил на экран дрожащую тень. – Спасибо, Джеми. Извини. Я слишком устал. Ты можешь дать мне… дать все дубли с Денимом?
– Конечно.
– Я сегодня же по дороге домой заеду в полицию и на основании их обвиню его в убийстве Дианы Койл. Еще раз спасибо, Джеми. Спасибо за все. Ты мне очень помог. Доброй ночи.
Пять, десять, пятнадцать, двадцать часов. И каждый из них можно считать за два, за четыре, за шесть. Но Клив их не заметил. Он спорил, спорил с копами, убеждал, доказывал, пока не устал. Тогда он вернулся домой и бросился на кровать.
«Газовая камера ждет тебя, Роберт Деним; будь послушным маленьким убийцей, иди своими ножками!»
А потом, вырвав тебя из тяжелой дремоты, зазвонил твой телефон.
– Алло?
– Клив? – раздался голос в ночи.
– Да.
– Это Джак Дэвис из проявки. Клив, скорее… Меня, ранили, меня ранили, мне больно…
На том конце провода с глухим шумом упало тело.
И больше ни звука.
Он нашел Джака уткнувшимся головой в одну из ванн с химикалиями. Красное органическое химическое соединение широкой струёй вытекало из ножевой раны, унося с собой навсегда все мечты, разговоры, саму жизнь, и разливалось алым озером вокруг.
Телефонная трубка лежала на рычаге. В лаборатории царил полумрак. Тот, кто это сделал, уже выбрался из этой тьмы наружу, и теперь, стоя посреди комнаты, Клив не слышал иных звуков, кроме шороха пленки, ползущей по ванночкам, как лоза, надеющаяся в полуночном мраке выбраться к свету. Клив склонился над Джаком. Тот наполовину висел, зацепившись за проявочный аппарат, все еще продолжавший печатать позитив. Он полз сюда от телефона через всю комнату.
В кулаке он сжимал обрывок пленки. Клив посмотрел его на свет и увидел Диану, Талли, Джорджа и Роберта Денима. Джак обнаружил что-то важное, что-то, что было на этой пленке, что-то об убийце; и награда за это немедленно обрушилась на него из студийной темноты.
Клив поднял трубку:
– Это Клив Моррис. Роберт Деним до сих пор находится в центральной тюрьме?
– Он сидит в камере и не желает ни с кем разговаривать. Ну скажу я вам, Моррис, вы и удружили нам со своими пленками…
– Спасибо. – Клив повесил трубку и посмотрел на тело проявщика, висящее на аппарате. – Кто, кто же это был, Джак? Ведь не Деним же. Остались только Джордж и Талли. И что теперь?
Джак не ответил, а проявочная машина затянула заунывную песню на пронзительной ноте.
Прошел год. Потом еще один. А затем и третий.
Роберт Деним заключил контракт с другой студией. Талли женила на себе Джорджа. Галдинг умер на новогодней вечеринке, то ли с перепоя, то ли сердце подвело. Время шло, и все всё забыли. Да, все забыли…
«Диана, девочка, холодно ли тебе там сегодня ночью?..»
Клив сел прямо. Три года назад. Он прикрыл глаза. И ночь тогда была такая же, как сегодня, – холодная и дождливая.
Экран замерцал.
Почему-то Кливу это мигание показалось странным. А экран все мигал и мигал как-то очень необычно. Слишком необычно. Клив окаменел. Его сердце забилось так громко, что заглушило стрекот кинопроектора. Он подался к экрану.
– Джеми, ты не мог бы открутить назад последние сотню футов и пустить их снова?
– Да запросто, Клив.
Мерцание на экране. Бракованная копия. Мелькание пятен, царапин, длинные тени, короткие тени… Клив стал читать: В… И… Н…
Клив открыл дверь проекционной будки так тихо, что Джеми не услышал, как он вошел. Винтерс продолжал смотреть на экран, и на его лице светилось странное счастливое выражение. Он был похож на святого, взирающего на новое чудо.
– Что, Джеми, доволен собой?
Оператор вздрогнул, обернулся и выдавил принужденную улыбку.
Клив запер дверь изнутри и тихо заговорил:
– Долго же это продолжалось. Сколько ночей я не спал. Три года, Джеми. Сегодня вечером тебе нечем было заняться, и ты решил еще раз прокрутить эту пленку, чтобы еще раз насладиться победой. Чтобы позлорадствовать насчет Дианы и похвалить себя за то, какой ты умный. А может, и меня ты пригласил, чтобы удовольствие было совсем уж полным, ведь ты хорошо знаешь, как я ее любил, и мои страдания только развлекали тебя. И часто ты приходил сюда, чтобы поиздеваться над Дианой, а, Джеми?
Винтерс довольно натурально расхохотался.
– Она тебя не любила, – продолжал Клив так же тихо, – ведь так? Ты был ее оператором. В отместку ты специально стал снимать ее плохо. И у тебя это получилось. Последние два фильма никуда не годились: она выглядела усталой. Но ее вины в том не было – своей камерой ты мог добиться любого эффекта. Диана стала жаловаться на тебя, а это уже грозило тем, что тебя вышвырнут со студии и тогда в другие ход будет заказан. Ты не добился ее любви, а тут еще она стала угрожать твоей карьере. И что же ты сделал, Джеми Винтерс? Ты убил ее.
– Дурацкая шутка, – еле сдерживаясь, процедил оператор.
– Перед самой смертью Диана бросила взгляд на зрителя, – продолжал Клив. – Но смотрела она не в камеру, а на того, кто находился за ней. На тебя. Нам это не могло прийти в голову: когда смотришь фильм, о тех, кто за кадром, забываешь. Остаются лишь актер и зритель. Она умерла. А ты спокойно заснял ее смерть. А потом пригласил меня к себе и скормил мне эту бодягу с запоротыми дублями, выставлявшими Роберта Денима в черном свете. И я купился. А все остальные материалы, где Деним вел себя достойно, ты уничтожил. Джак Дэвис раскусил тебя. Ведь именно он подбирал куски для твоей коллекции. Ты хотел подставить Денима, сделать его козлом отпущения, зато сам остался бы в стороне. Джак задал тебе пару неудобных вопросов, и ты заставил его замолчать. Ты выкрал и уничтожил те несколько важных копий, которые откопал Джак. У него уже не хватило сил сказать по телефону, кто его убил, но он успел сунуть руку в луч проявочной машины и отпечатать твое имя: В-И-Н-Т-Е-Р-С темными пятнами брака на позитиве. И по иронии судьбы заряжены были именно последние кадры Дианы. А ты показал их мне, полагая, что это всего лишь плохая копия.
Джеми Винтерс одним кошачьим движением скользнул к кинопроектору и выдернул из него пленку.
И тут Клив ударил его. Тот отскочил и попытался прорваться к дверям.
Вот теперь все выяснилось, но он не испытывал ни радости, ни облегчения, лишь слепая ярость взбурлила в нем алым ключом.
И все то время, пока он наносил удары в ненавистное лицо Винтерса, один, другой, третий и еще, и еще… все это время, пока он, придерживая его одной рукой, бил снова и снова, и еще раз, и еще… так вот, все это время он думал только об одном.
О камне на голливудском кладбище, лежащем почти у самой стены киностудии. Камне, на котором бронзовые буквы ее имени усеяны дождевыми капельками. И он шептал, хрипло и почти беззвучно:
– Сегодня очень холодно, Диана. Девочка моя, ты не замерзла?..
И бил, и бил, и бил, и еще, и еще, и еще!
Мертвец никогда не воскреснет
Когда Шерри начала кричать, я покрылся испариной и покрепче ухватился за руль. С заднего сиденья машины до меня донеслись аромат и тепло тела девушки, смешанные с несвежим запахом Вилли и едким амбре Марка. Глубоко вдохнув, я почуял и Хэмпхилла, сидящего рядом со мной впереди, от которого пахло мылом и чистотой. Он пытался поговорить с Шерри, успокоить ее:
– Шерри, мы сделали это ради тебя. – Хэмпхилл держал девушку за руку. – Пожалуйста, Шерри, послушай, что я скажу. Мы просто вовремя увезли тебя из дома. Ребята Финли, те самые, которые угрожали, собирались выкрасть тебя сегодня. Клянусь, это правда. Ради Бога, успокойся, мы только защищаем тебя.
Но Шерри не верила Хэмпхиллу.
В зеркале заднего вида я увидел ее темные сияющие глаза, распахнутые широко, как у загнанного зверя. Машина неслась по дороге со скоростью шестьдесят пять миль в час.
«Послушай его, Шерри, – подумал я, – старик любит тебя. Черт возьми, дай же ему шанс».
– Нет! Я не верю вам, – ответила девушка. – Я знаю, вы тоже гангстеры!
Она решила выскочить из машины. Наверное, не знала, что едем мы очень быстро.
В распахнутой двери машины засвистел ветер, дорога расплывчатым пятном замелькала под колесами. Шерри попыталась вырваться. Марк схватил ее. Раздался выстрел, внезапный крик, и наступила тишина!
Шерри внезапно угомонилась и вытянулась на заднем сиденье.
Вилли тупо смотрел на нее, не понимая, что произошло.
– Останови машину. – Хэмпхилл тронул меня за локоть.
– Но, шеф… – попытался я возразить.
– Хэнк, ты не слышал, что я сказал? Тормози!
Мотор заглох, наступила тишина, лишь стонал океан, омывая кромку утеса. Мы стояли на его вершине. Хэмпхилл развернулся к заднему сиденью и пристально посмотрел на сидящих там людей.
– Шерри уснула, шеф, – тупо сказал Вилли. – Наверное, просто очень устала.
Я не стал оборачиваться. А посмотрел на серые облака, затянувшие небо, на кричащих чаек, кружащих в вышине, и на худое длинное лицо Хэмпхилла, измученное, растерянное и побледневшее, ставшее вдруг похожим на резную деревянную маску, растрескавшуюся от жары и иссушенную добела солнцем.
Волны снова и снова накатывались на берег. И при каждом всплеске воды Хэмпхилл втягивал воздух сквозь маленькие, узкие ноздри. Затем он схватил запястья Шерри, пытаясь нащупать пульс, не нашел его и зажмурился.
– Шеф, там на утесе стоит дом. – Я вгляделся вдаль. – На случай, если Финли и его ребята бросились в погоню, было бы лучше укрыться там. Готов поспорить, что они чертовски обозлились на нас за такую проделку. – Я замолк.
Хэмпхилл не слышал ни единого моего слова. Внезапно он стал таким же старым, как древний, битый океанскими ураганами, облупившийся большой особняк, стоящий на краю каменистого утеса.
Любовь к Шерри ненадолго вернула Хэмпхиллу молодость. Но сейчас соленый морской ветер дул ему прямо в лицо, отбрасывая волосы со лба, унося прочь его новую молодость. И каждая волна словно наносила старику сокрушающие удары, лишая способности что-либо понимать.
Я завел машину и очень медленно проехал последние полмили до дома на вершине утеса.
Выбравшись из машины, я хлопнул дверью, чтобы пробудить шефа от кошмара.
Вчетвером неся Шерри, мы зашли в дом. Ступени крыльца заскрипели у нас под ногами.
Наверху, в западной комнате с видом на море, мы положили девушку на старый потрепанный диван. Из обивки вылетело облако пыли и словно окутало Шерри тончайшей вуалью, переливающейся в солнечных лучах. Смерть разгладила черты девушки, ее лицо стало прекрасным, словно полированный слоновый бивень, обрамленный волосами темно-каштанового цвета.
Шеф медленно и осторожно опустился рядом с Шерри и очень тихо, словно ребенок, разговаривающий со сказочной феей, принялся говорить девушке все, что думает о ней. Голос его звучал не так, как голос Хэмпхилла, гуляки и большого любителя пива, или Хэмпхилла, весьма влиятельного человека в городе, или Хэмпхилла, управляющего ипподромом.
Ветер завывал, заглушая слова, потому что Шерри умерла и день подошел к концу.
По дороге проехала машина, и я вздрогнул. Если мы действовали не слишком осторожно, ребята Финли могли объявиться здесь в любую минуту.
Казалось, что комната переполнена. А находиться в ней следовало бы только двоим из всех нас. Я подтолкнул Вилли и кивнул Марку. Ребята вышли, я закрыл дверь, и какое-то время мы стояли в холле, засунув руки глубоко в карманы и размышляя о происшедшем.
– Не надо было тебе пугать ее, – сказал я.
– Да брось ты, – ответил Марк, чиркая спичкой по стене и поднося неверной рукой огонек к сигарете. – Она вопила громко, как паровозный гудок.
– Ты напугал ее своими разговорами, – возразил я. – И вообще, это похищение не было обычным. Mы защищали девчонку от Финли. Ты ведь знаешь, что шеф влюбился в нее по уши.
– Все, что я знаю, так это то, что мы собирались получить за нее денежки, затем обвинили бы в этом деле Финли, засадили его в тюрьму, а сами бы вышли сухими из воды.
– В общем, правильно, – тихо проговорил я, – но ты не знаешь деталей.
Все зависело от того, станет ли Шерри сотрудничать с нами, когда узнает, что мы действуем ей на благо. Сегодня, когда стало известно, что девчонку преследует Финли, времени на объяснения уже не оставалось. Поэтому мы схватили ее и дали деру. Но по плану мы должны были спрятать ее, затем заманить Финли, дать Шерри взглянуть на этого негодяя и сказать в полиции, что Финли и похитил девушку. Он бы быстренько оказался в тюряге, на этом дело бы и закончилось.
– Да, проблема лишь в том, – сказал Марк, легким щелчком стряхивая пепел, – что теперь Шерри мертва. Никто не поверит, что ее похитили не мы. Черт подери! – Марк пнул стену остроносым сияющим черным ботинком. – Все, я больше не хочу иметь с ней никакого дела. Она мертва. Ненавижу мертвецов; Давайте завернем ее в брезент, привяжем пару камней и бросим в море где-нибудь на глубине, а потом уберемся отсюда, получим денежки и…
Дверь открылась. Из нее вышел Хэмпхилл, совершенно бледный.
– Вилли, иди присмотри за ней, пока я поговорю с ребятами, – сказал он медленно, не задумываясь над словами.
Вилли просиял от гордости и неловко вошел в комнату. А мы трое двинулись в другую.
– Шеф, когда мы наконец получим бабки и уберемся отсюда? – Скривив губы, Марк закрыл дверь и прислонился к ней.
– Деньги? – Шеф произнес это слово с таким выражением, словно нашел на пляже какую-то странную штуковину и пытается понять, что же это такое. – Деньги? – Он непонимающе уставился на Марка. – Мне не нужны никакие деньги. Я участвовал в этом деле не из-за денег.
Марк переместил вес своего худого тела на одну ногу.
– Но вы говорили…
– Я говорил. Я говорил. – Хэмпхилл напряженно вспоминал, приложив пальцы к вискам, словно хотел стимулировать мыслительный процесс. – Я хотел заставить тебя подыграть мне, Марк, и сказал про деньги, не так ли? Но я соврал, Марк, наврал всем вам. Да. Наврал.
Все, что мне было нужно, – Шерри. Не деньги. А только она. Я собирался заплатить тебе из своего собственного кармана. Не так ли, Хэнк? – Он как-то странно взглянул в мою сторону. – Правда, Хэнк?
– Правда, – подтвердил я.
– Так все это, – щеки Марка залились злым румянцем, – вся эта чертова операция была задумана ради воркования двух голубков!
– Никаких денег! – закричал Хэмпхилл, выпрямляясь. – Никаких денег! Я просто хотел нагнуть рождественскую елку, чтобы насадить на верхушку звезду. А ты… ты всегда говорил, что мне не стоит любить Шерри, говорил, что ничего не получится. Но я все спланировал. Неделя здесь. А затем, когда она получше узнает меня, когда мы запрячем Финли так, что он больше не потревожит мою девочку, – поездка в Мехико. А ты, Марк, чихал своим грязным носом на всю мою любовь, черт тебя подери!
– Шеф, – усмехнулся Марк, – вам следовало бы заранее объяснить мне, что вы не собираетесь брать деньги за похищенную девчонку. Да, уверяю, врать мне совершенно бесполезно. Вот так вот, шеф, ни к чему было это вранье.
– Полегче, – пробормотал я.
– О, конечно, прошу прощения, – сказал Марк, прищурив маленькие зеленые глазки. – Извините. И, кстати, долго мы собираемся здесь сидеть? Пардон, я конечно, излишне любопытен.
– Я обещал Шерри недельный отдых. Ровно столько мы здесь и пробудем.
Неделя. От удивления мои брови поползли вверх, но я промолчал.
– Целая неделя! И мы даже не попытаемся достать деньги и будем сидеть и ждать, пока нас не отыщут полицейские? Прекрасно, шеф, я, конечно, останусь здесь с вами, разумеется, шеф, я с вами. – Марк развернулся, с силой нажал на дверную ручку и, выйдя, хлопнул дверью.
Правой рукой я уперся в грудь Хэмпхилла, чтобы остановить его.
– Нет, шеф, – прошептал я. – Он же не живет. Он и не жил никогда. Зачем тратить силы и убивать его? Он мертв, говорю вам. Он родился мертвым.
Шеф хотел возразить, но в этот момент мы услышали голос из-за двери на другом конце холла. Мы вышли из комнаты, пересекли холл, медленно открыли дверь и осторожно заглянули внутрь.
Вилли сидел на краю тахты, словно большая серая каменная статуя. Его круглое лицо, наполовину застывшее, а наполовину – оживленное, напоминало камень, по которому скользили тени.
– Вы просто отдохнете, мисс Бурн, – терпеливо объяснял Вилли, обращаясь к Шерри. – Вы, по-моему, устали. Отдохните немного. Мистер Хэмпхилл часто думает о вас. Так он мне сказал. Он планировал всю эту операцию несколько недель, с того самого вечера, как встретил вас во Фриско. Он даже не спал, все думал о вас…
Прошло два дня. Я не помню, сколько чаек прокричало и пролетело над нами. Марк считал их, глядя в небо зелеными глазами. И каждой чайке бросал сигаретный окурок, жадно выкуренный до самого основания. А когда клубы дыма вокруг Марка рассеивались, он начинал считать волны или ракушки.
Я играл в блэк-джек. Медленно раскладывал карты на столе, собирал, снова раскладывал, затем тасовал, снимал колоду и снова метал на стол. Время от времени я посвистывал. Когда проводишь много времени на одном месте, ожидание перестает иметь какое-либо значение. А когда играешь в карты так долго, как это делал я, все вокруг перестает иметь значение. Умереть – так же хорошо, как и жить; ждать – ничуть не хуже, чем торопиться.
Хэмпхилл проводил время в ее комнате, разговаривая с Шерри, словно в исповедальне – тихо и мягко, нежно и задумчиво. Или же гулял по пляжу, карабкаясь по каменистым утесам.
Вилли он приказывал сидеть на корточках на камне. И тому приходилось взгромождаться на камень, словно на насест, и пять часов торчать в такой позе под туманным солнцем. Уши его покрывались соленой изморозью, пока он ждал возвращения шефа, чтобы тот позволил спрыгнуть вниз.
Я играл в блэк-джек.
Марк пнул стол ногой:
– Разговаривает, разговаривает, разговаривает – вот все, что он делает наверху ночи напролет, снова и снова, черт подери! Долго мы еще будем здесь торчать? Долго еще будем ждать?
– Пусть шеф отдыхает так, как ему нравится, – сказал я, кладя на стол несколько карт.
Марк посмотрел, как я вышел на веранду, закрыл за мной дверь, и хотя я и не уверен, но мне показалось, будто послышался щелчок снимаемой телефонной трубки и диска, который крутят пальцем.
Вечером туман сгустился еще сильнее, и мы с Хэмпхиллом стояли наверху, в северной комнате, и ждали.
Хэмпхилл выглянул в окно:
– Помнишь, как мы увидели ее в первый раз? Как она держалась, как поправляла рукой волосы, как смеялась? Я сразу понял, что мне понадобятся все мое образование, ум и очарование, чтобы завоевать ее ceрдце. Хэнк, скажи, я дурак?
– Дураки не задают такие вопросы, – сказал я.
Шеф кивнул на волны, набегающие на камни, в сторону мыса, над которым плыли клочья тумана.
– Посмотри за этот мысок, Хэнк. Там находится здание старой Калифорнийской миссии.
– Под водой?
– На глубине около двадцати футов.
В ясный день, когда солнечные лучи пронизывают воду, она выглядит словно голубой бриллиант, в середину которого попала миссия.
– И она все еще там, в целости и сохранности?
– В основном, да. Говорят, ее построили несколько самых первых падре, но земля постепенно оседала, маленький собор погрузился в океанские глубины.
В погожие дни можно увидеть его, спокойно лежащим на дне. Может быть, там остались лишь руины, можно представить, что видишь целое здание: окна с витражами, бронзовую колокольню, качающиеся на ветру эвкалипты…
– Как водоросли, которые колышет прилив, да?
– Что-то вроде этого. Я хотел, чтобы Шерри увидела это. Хотел побродить у подножия утесов, меж этих огромных камней, поваляться на солнышке. Чтобы оно выжарило из меня старый яд, а из Шерри – все сомнения. Или это мог сделать ветер. Я надеялся, что мне удастся показать Шерри маленький собор, а через день или чуть больше она сможет вздохнуть спокойно посидит рядом со мной на камне. И возможно, мы услышим звон церковного колокола.
– Этот звук доносится со стороны буйка, – сказал я.
– Нет, – возразил Хэмпхилл, – буйки находятся очень далеко в море. А колокол звонит где-то под водой, просто надо хорошенько прислушаться, когда затихает ветер.
– Я слышал сирену! – внезапно закричал я, быстро поворачиваясь. – Полиция!
– Нет. – Хэмпхилл тронул меня за плечо. – Это просто свистит ветер в щелях утеса. Я бывал здесь и раньше. Я знаю. К этому можно привыкнуть.
Сердце мое колотилось.
– И что же мы будем делать дальше, шеф? Я замолчал и посмотрел вниз на бетонную дорогу, мерцающую в ночи и тумане. И увидел машину, которая неслась по дороге, пронзая туман косыми лучами света.
– Шеф, – сказал я. – Посмотрите в окно.
– Посмотри сам и скажи, что видишь.
– Машина. Это седан Финли, я всюду его узнаю!
– Финли. – Хэмпхилл даже не пошевелился. – Все это случилось из-за него. Его одного я хочу видеть. Финли. – Он кивнул. – Я хочу поговорить с ним. Иди впусти его, только тихо.
Машина затормозила и остановилась, двери с шумом распахнулись. Из салона высыпали люди, быстро пересекли двор, вбежали на веранду, кто-то бросился к задней двери. Я увидел ружья, покрытые серебристой росой. И белые лица в капельках тумана.
Внизу позвонили в дверь.
Я спустился по лестнице, один, безоружный и, сжав зубы, открыл дверь.
– Заходите, – пригласил я.
Финли толкнул вперед своего телохранителя. Тот держал ружье наготове и был чрезвычайно удивлен, увидев, что я просто стою на пороге и даже не собираюсь обороняться.
– Где Хэмпхилл? – требовательно спросил Финли. Еще один головорез стоял прямо за дверью.
– Он спустится через минуту.
– Хорошо, что ты не попытался отколоть какой-нибудь номер.
– Черт подери, – хмыкнул я.
– Где Шерри?
– Наверху.
– Я хочу, чтобы она спустилась.
– Ах вот как?
– Мне ударить его? – спросил телохранитель Финли.
Тот посмотрел вверх на темные ступени и на свет, сочившийся из открывающейся двери.
– Все в порядке.
Хэмпхилл очень медленно спускался вниз, шаг за шагом, тяжело останавливаясь на каждой ступеньке, будто тело его вдруг стало старым, усталым и дальнейшая жизнь и существование не имели более никакого смысла. Преодолев полпути, шеф увидел Финли.
– Что тебе надо? – спросил он.
– Я насчет Шерри, – ответил Финли.
Я весь сжался.
– Что насчет Шерри? – как-то приглушенно сказал шеф.
– Верните ее.
– Нет, – ответил Хэмпхилл.
– Может, вы не расслышали? Я сказал, верните сейчас же!
– Нет, – снова повторил шеф.
– Я не хочу неприятностей, – сказал Финли, недоумевая по поводу нашего странного поведения. Его взгляд перебегал с моих пустых рук на пустые руки Хэмпхилла.
– Ты не сможешь забрать ее, – медленно произнес Хэмпхилл. – И никто не сможет. Ее больше нет.
– Как ты нашел нас? – спросил я.
– Не твое собачье дело, – сказал Финли, свирепо глядя на нас. – Вы врете! – крикнул он, повернувшись к Хэмпхиллу. – Он врет? – Финли обратился ко мне.
– Говори тише, – сказал я. – В доме, где есть мертвец, нельзя кричать.
– Мертвец?
– Шерри мертва. Она наверху. Вы опоздали. Лучше нам вернуться в город.
– Я никуда не поеду, пока не увижу ее собственными глазами. – Финли опустил ружье.
– Нет, – возразил Хэмпхилл.
– Черта с два. – Финли посмотрел шефу в лицо, которое было похоже на обтянутый кожей череп, белый и твердый. – Ну ладно, девчонка умерла, – сказал он, наконец поверив. Сглотнул слюну. Посмотрел через плечо. – Но мы все равно можем потребовать за нее выкуп, не так ли?
– Нет, – сказал шеф.
«Стоп!» – взревел за кадром Галдинг. Но съемка продолжалась. Лицо Денима вытянулось, стало злобным и уродливым.
«Это все из-за тебя! Ты опять лезешь в камеру!»
«Я? – Ярость Диану не украшала. По крайней мере настоящая ярость. Позолота ее крылышек потускнела, запудренная прахом злобы. – Я? Да ты на себя посмотри: третьеразрядный актеришка! Только и умеешь, что орать, ты, грязный…»
Щелк! Темнота. Конец дубля.
Несколько минут Клив потрясенно пялился на пустой экран. Затем спросил:
– Они не очень-то ладили? – и про себя добавил: «Ну и хорошо».
– А вот тебе еще один, – сказал Джеми, и проектор снова застрекотал.
Теперь на экране был пышный бал. И вдруг, перекрывая смех и музыку, ворвалось злобное, мрачное, ненавидящее: «…Да пошел ты!» – «Ты нарочно подала мне не ту реплику! Из всех самых дешевых, поганых…»
И снова Диана и Роберт Деним!
И еще один дубль, и еще, и еще. Шесть, семь, восемь!
В одном из них Роберт, совсем осатанев, кричал: «Видит Бог, кто-нибудь однажды заткнет вашу грязную пасть навсегда, л-леди!»
«Кто? – заорала в ответ Диана, сверкая изумрудными глазами. – Уж не ты ли? Дилетант! Размазня! Сопли вытри!»
И вдруг Деним успокоился и, мрачно глядя на нее, тихо сказал: «Да. Может, и я. А почему бы нет? Это идея».
С Талли Дархэм тоже было несколько довольно выразительных сцен. Еще в одном дубле Диана с такой яростью набросилась на Джорджа Кролла, что тот перепугался и стал униженно просить прощения. И все это на пленке. Все это отличное свидетельство. Выходило, что на один скандал с Талли или Кроллом приходилось как минимум семь – с Денимом. Снова, и снова!
– Останови! Хватит! – Клив вскочил со стула попав в луч проектора, отбросил на экран дрожащую тень. – Спасибо, Джеми. Извини. Я слишком устал. Ты можешь дать мне… дать все дубли с Денимом?
– Конечно.
– Я сегодня же по дороге домой заеду в полицию и на основании их обвиню его в убийстве Дианы Койл. Еще раз спасибо, Джеми. Спасибо за все. Ты мне очень помог. Доброй ночи.
Пять, десять, пятнадцать, двадцать часов. И каждый из них можно считать за два, за четыре, за шесть. Но Клив их не заметил. Он спорил, спорил с копами, убеждал, доказывал, пока не устал. Тогда он вернулся домой и бросился на кровать.
«Газовая камера ждет тебя, Роберт Деним; будь послушным маленьким убийцей, иди своими ножками!»
А потом, вырвав тебя из тяжелой дремоты, зазвонил твой телефон.
– Алло?
– Клив? – раздался голос в ночи.
– Да.
– Это Джак Дэвис из проявки. Клив, скорее… Меня, ранили, меня ранили, мне больно…
На том конце провода с глухим шумом упало тело.
И больше ни звука.
Он нашел Джака уткнувшимся головой в одну из ванн с химикалиями. Красное органическое химическое соединение широкой струёй вытекало из ножевой раны, унося с собой навсегда все мечты, разговоры, саму жизнь, и разливалось алым озером вокруг.
Телефонная трубка лежала на рычаге. В лаборатории царил полумрак. Тот, кто это сделал, уже выбрался из этой тьмы наружу, и теперь, стоя посреди комнаты, Клив не слышал иных звуков, кроме шороха пленки, ползущей по ванночкам, как лоза, надеющаяся в полуночном мраке выбраться к свету. Клив склонился над Джаком. Тот наполовину висел, зацепившись за проявочный аппарат, все еще продолжавший печатать позитив. Он полз сюда от телефона через всю комнату.
В кулаке он сжимал обрывок пленки. Клив посмотрел его на свет и увидел Диану, Талли, Джорджа и Роберта Денима. Джак обнаружил что-то важное, что-то, что было на этой пленке, что-то об убийце; и награда за это немедленно обрушилась на него из студийной темноты.
Клив поднял трубку:
– Это Клив Моррис. Роберт Деним до сих пор находится в центральной тюрьме?
– Он сидит в камере и не желает ни с кем разговаривать. Ну скажу я вам, Моррис, вы и удружили нам со своими пленками…
– Спасибо. – Клив повесил трубку и посмотрел на тело проявщика, висящее на аппарате. – Кто, кто же это был, Джак? Ведь не Деним же. Остались только Джордж и Талли. И что теперь?
Джак не ответил, а проявочная машина затянула заунывную песню на пронзительной ноте.
Прошел год. Потом еще один. А затем и третий.
Роберт Деним заключил контракт с другой студией. Талли женила на себе Джорджа. Галдинг умер на новогодней вечеринке, то ли с перепоя, то ли сердце подвело. Время шло, и все всё забыли. Да, все забыли…
«Диана, девочка, холодно ли тебе там сегодня ночью?..»
Клив сел прямо. Три года назад. Он прикрыл глаза. И ночь тогда была такая же, как сегодня, – холодная и дождливая.
Экран замерцал.
Почему-то Кливу это мигание показалось странным. А экран все мигал и мигал как-то очень необычно. Слишком необычно. Клив окаменел. Его сердце забилось так громко, что заглушило стрекот кинопроектора. Он подался к экрану.
– Джеми, ты не мог бы открутить назад последние сотню футов и пустить их снова?
– Да запросто, Клив.
Мерцание на экране. Бракованная копия. Мелькание пятен, царапин, длинные тени, короткие тени… Клив стал читать: В… И… Н…
Клив открыл дверь проекционной будки так тихо, что Джеми не услышал, как он вошел. Винтерс продолжал смотреть на экран, и на его лице светилось странное счастливое выражение. Он был похож на святого, взирающего на новое чудо.
– Что, Джеми, доволен собой?
Оператор вздрогнул, обернулся и выдавил принужденную улыбку.
Клив запер дверь изнутри и тихо заговорил:
– Долго же это продолжалось. Сколько ночей я не спал. Три года, Джеми. Сегодня вечером тебе нечем было заняться, и ты решил еще раз прокрутить эту пленку, чтобы еще раз насладиться победой. Чтобы позлорадствовать насчет Дианы и похвалить себя за то, какой ты умный. А может, и меня ты пригласил, чтобы удовольствие было совсем уж полным, ведь ты хорошо знаешь, как я ее любил, и мои страдания только развлекали тебя. И часто ты приходил сюда, чтобы поиздеваться над Дианой, а, Джеми?
Винтерс довольно натурально расхохотался.
– Она тебя не любила, – продолжал Клив так же тихо, – ведь так? Ты был ее оператором. В отместку ты специально стал снимать ее плохо. И у тебя это получилось. Последние два фильма никуда не годились: она выглядела усталой. Но ее вины в том не было – своей камерой ты мог добиться любого эффекта. Диана стала жаловаться на тебя, а это уже грозило тем, что тебя вышвырнут со студии и тогда в другие ход будет заказан. Ты не добился ее любви, а тут еще она стала угрожать твоей карьере. И что же ты сделал, Джеми Винтерс? Ты убил ее.
– Дурацкая шутка, – еле сдерживаясь, процедил оператор.
– Перед самой смертью Диана бросила взгляд на зрителя, – продолжал Клив. – Но смотрела она не в камеру, а на того, кто находился за ней. На тебя. Нам это не могло прийти в голову: когда смотришь фильм, о тех, кто за кадром, забываешь. Остаются лишь актер и зритель. Она умерла. А ты спокойно заснял ее смерть. А потом пригласил меня к себе и скормил мне эту бодягу с запоротыми дублями, выставлявшими Роберта Денима в черном свете. И я купился. А все остальные материалы, где Деним вел себя достойно, ты уничтожил. Джак Дэвис раскусил тебя. Ведь именно он подбирал куски для твоей коллекции. Ты хотел подставить Денима, сделать его козлом отпущения, зато сам остался бы в стороне. Джак задал тебе пару неудобных вопросов, и ты заставил его замолчать. Ты выкрал и уничтожил те несколько важных копий, которые откопал Джак. У него уже не хватило сил сказать по телефону, кто его убил, но он успел сунуть руку в луч проявочной машины и отпечатать твое имя: В-И-Н-Т-Е-Р-С темными пятнами брака на позитиве. И по иронии судьбы заряжены были именно последние кадры Дианы. А ты показал их мне, полагая, что это всего лишь плохая копия.
Джеми Винтерс одним кошачьим движением скользнул к кинопроектору и выдернул из него пленку.
И тут Клив ударил его. Тот отскочил и попытался прорваться к дверям.
Вот теперь все выяснилось, но он не испытывал ни радости, ни облегчения, лишь слепая ярость взбурлила в нем алым ключом.
И все то время, пока он наносил удары в ненавистное лицо Винтерса, один, другой, третий и еще, и еще… все это время, пока он, придерживая его одной рукой, бил снова и снова, и еще раз, и еще… так вот, все это время он думал только об одном.
О камне на голливудском кладбище, лежащем почти у самой стены киностудии. Камне, на котором бронзовые буквы ее имени усеяны дождевыми капельками. И он шептал, хрипло и почти беззвучно:
– Сегодня очень холодно, Диана. Девочка моя, ты не замерзла?..
И бил, и бил, и бил, и еще, и еще, и еще!
Мертвец никогда не воскреснет
Dead Men Rise Up Never 1945 год Переводчик: А. Думеш
Когда Шерри начала кричать, я покрылся испариной и покрепче ухватился за руль. С заднего сиденья машины до меня донеслись аромат и тепло тела девушки, смешанные с несвежим запахом Вилли и едким амбре Марка. Глубоко вдохнув, я почуял и Хэмпхилла, сидящего рядом со мной впереди, от которого пахло мылом и чистотой. Он пытался поговорить с Шерри, успокоить ее:
– Шерри, мы сделали это ради тебя. – Хэмпхилл держал девушку за руку. – Пожалуйста, Шерри, послушай, что я скажу. Мы просто вовремя увезли тебя из дома. Ребята Финли, те самые, которые угрожали, собирались выкрасть тебя сегодня. Клянусь, это правда. Ради Бога, успокойся, мы только защищаем тебя.
Но Шерри не верила Хэмпхиллу.
В зеркале заднего вида я увидел ее темные сияющие глаза, распахнутые широко, как у загнанного зверя. Машина неслась по дороге со скоростью шестьдесят пять миль в час.
«Послушай его, Шерри, – подумал я, – старик любит тебя. Черт возьми, дай же ему шанс».
– Нет! Я не верю вам, – ответила девушка. – Я знаю, вы тоже гангстеры!
Она решила выскочить из машины. Наверное, не знала, что едем мы очень быстро.
В распахнутой двери машины засвистел ветер, дорога расплывчатым пятном замелькала под колесами. Шерри попыталась вырваться. Марк схватил ее. Раздался выстрел, внезапный крик, и наступила тишина!
Шерри внезапно угомонилась и вытянулась на заднем сиденье.
Вилли тупо смотрел на нее, не понимая, что произошло.
– Останови машину. – Хэмпхилл тронул меня за локоть.
– Но, шеф… – попытался я возразить.
– Хэнк, ты не слышал, что я сказал? Тормози!
Мотор заглох, наступила тишина, лишь стонал океан, омывая кромку утеса. Мы стояли на его вершине. Хэмпхилл развернулся к заднему сиденью и пристально посмотрел на сидящих там людей.
– Шерри уснула, шеф, – тупо сказал Вилли. – Наверное, просто очень устала.
Я не стал оборачиваться. А посмотрел на серые облака, затянувшие небо, на кричащих чаек, кружащих в вышине, и на худое длинное лицо Хэмпхилла, измученное, растерянное и побледневшее, ставшее вдруг похожим на резную деревянную маску, растрескавшуюся от жары и иссушенную добела солнцем.
Волны снова и снова накатывались на берег. И при каждом всплеске воды Хэмпхилл втягивал воздух сквозь маленькие, узкие ноздри. Затем он схватил запястья Шерри, пытаясь нащупать пульс, не нашел его и зажмурился.
– Шеф, там на утесе стоит дом. – Я вгляделся вдаль. – На случай, если Финли и его ребята бросились в погоню, было бы лучше укрыться там. Готов поспорить, что они чертовски обозлились на нас за такую проделку. – Я замолк.
Хэмпхилл не слышал ни единого моего слова. Внезапно он стал таким же старым, как древний, битый океанскими ураганами, облупившийся большой особняк, стоящий на краю каменистого утеса.
Любовь к Шерри ненадолго вернула Хэмпхиллу молодость. Но сейчас соленый морской ветер дул ему прямо в лицо, отбрасывая волосы со лба, унося прочь его новую молодость. И каждая волна словно наносила старику сокрушающие удары, лишая способности что-либо понимать.
Я завел машину и очень медленно проехал последние полмили до дома на вершине утеса.
Выбравшись из машины, я хлопнул дверью, чтобы пробудить шефа от кошмара.
Вчетвером неся Шерри, мы зашли в дом. Ступени крыльца заскрипели у нас под ногами.
Наверху, в западной комнате с видом на море, мы положили девушку на старый потрепанный диван. Из обивки вылетело облако пыли и словно окутало Шерри тончайшей вуалью, переливающейся в солнечных лучах. Смерть разгладила черты девушки, ее лицо стало прекрасным, словно полированный слоновый бивень, обрамленный волосами темно-каштанового цвета.
Шеф медленно и осторожно опустился рядом с Шерри и очень тихо, словно ребенок, разговаривающий со сказочной феей, принялся говорить девушке все, что думает о ней. Голос его звучал не так, как голос Хэмпхилла, гуляки и большого любителя пива, или Хэмпхилла, весьма влиятельного человека в городе, или Хэмпхилла, управляющего ипподромом.
Ветер завывал, заглушая слова, потому что Шерри умерла и день подошел к концу.
По дороге проехала машина, и я вздрогнул. Если мы действовали не слишком осторожно, ребята Финли могли объявиться здесь в любую минуту.
Казалось, что комната переполнена. А находиться в ней следовало бы только двоим из всех нас. Я подтолкнул Вилли и кивнул Марку. Ребята вышли, я закрыл дверь, и какое-то время мы стояли в холле, засунув руки глубоко в карманы и размышляя о происшедшем.
– Не надо было тебе пугать ее, – сказал я.
– Да брось ты, – ответил Марк, чиркая спичкой по стене и поднося неверной рукой огонек к сигарете. – Она вопила громко, как паровозный гудок.
– Ты напугал ее своими разговорами, – возразил я. – И вообще, это похищение не было обычным. Mы защищали девчонку от Финли. Ты ведь знаешь, что шеф влюбился в нее по уши.
– Все, что я знаю, так это то, что мы собирались получить за нее денежки, затем обвинили бы в этом деле Финли, засадили его в тюрьму, а сами бы вышли сухими из воды.
– В общем, правильно, – тихо проговорил я, – но ты не знаешь деталей.
Все зависело от того, станет ли Шерри сотрудничать с нами, когда узнает, что мы действуем ей на благо. Сегодня, когда стало известно, что девчонку преследует Финли, времени на объяснения уже не оставалось. Поэтому мы схватили ее и дали деру. Но по плану мы должны были спрятать ее, затем заманить Финли, дать Шерри взглянуть на этого негодяя и сказать в полиции, что Финли и похитил девушку. Он бы быстренько оказался в тюряге, на этом дело бы и закончилось.
– Да, проблема лишь в том, – сказал Марк, легким щелчком стряхивая пепел, – что теперь Шерри мертва. Никто не поверит, что ее похитили не мы. Черт подери! – Марк пнул стену остроносым сияющим черным ботинком. – Все, я больше не хочу иметь с ней никакого дела. Она мертва. Ненавижу мертвецов; Давайте завернем ее в брезент, привяжем пару камней и бросим в море где-нибудь на глубине, а потом уберемся отсюда, получим денежки и…
Дверь открылась. Из нее вышел Хэмпхилл, совершенно бледный.
– Вилли, иди присмотри за ней, пока я поговорю с ребятами, – сказал он медленно, не задумываясь над словами.
Вилли просиял от гордости и неловко вошел в комнату. А мы трое двинулись в другую.
– Шеф, когда мы наконец получим бабки и уберемся отсюда? – Скривив губы, Марк закрыл дверь и прислонился к ней.
– Деньги? – Шеф произнес это слово с таким выражением, словно нашел на пляже какую-то странную штуковину и пытается понять, что же это такое. – Деньги? – Он непонимающе уставился на Марка. – Мне не нужны никакие деньги. Я участвовал в этом деле не из-за денег.
Марк переместил вес своего худого тела на одну ногу.
– Но вы говорили…
– Я говорил. Я говорил. – Хэмпхилл напряженно вспоминал, приложив пальцы к вискам, словно хотел стимулировать мыслительный процесс. – Я хотел заставить тебя подыграть мне, Марк, и сказал про деньги, не так ли? Но я соврал, Марк, наврал всем вам. Да. Наврал.
Все, что мне было нужно, – Шерри. Не деньги. А только она. Я собирался заплатить тебе из своего собственного кармана. Не так ли, Хэнк? – Он как-то странно взглянул в мою сторону. – Правда, Хэнк?
– Правда, – подтвердил я.
– Так все это, – щеки Марка залились злым румянцем, – вся эта чертова операция была задумана ради воркования двух голубков!
– Никаких денег! – закричал Хэмпхилл, выпрямляясь. – Никаких денег! Я просто хотел нагнуть рождественскую елку, чтобы насадить на верхушку звезду. А ты… ты всегда говорил, что мне не стоит любить Шерри, говорил, что ничего не получится. Но я все спланировал. Неделя здесь. А затем, когда она получше узнает меня, когда мы запрячем Финли так, что он больше не потревожит мою девочку, – поездка в Мехико. А ты, Марк, чихал своим грязным носом на всю мою любовь, черт тебя подери!
– Шеф, – усмехнулся Марк, – вам следовало бы заранее объяснить мне, что вы не собираетесь брать деньги за похищенную девчонку. Да, уверяю, врать мне совершенно бесполезно. Вот так вот, шеф, ни к чему было это вранье.
– Полегче, – пробормотал я.
– О, конечно, прошу прощения, – сказал Марк, прищурив маленькие зеленые глазки. – Извините. И, кстати, долго мы собираемся здесь сидеть? Пардон, я конечно, излишне любопытен.
– Я обещал Шерри недельный отдых. Ровно столько мы здесь и пробудем.
Неделя. От удивления мои брови поползли вверх, но я промолчал.
– Целая неделя! И мы даже не попытаемся достать деньги и будем сидеть и ждать, пока нас не отыщут полицейские? Прекрасно, шеф, я, конечно, останусь здесь с вами, разумеется, шеф, я с вами. – Марк развернулся, с силой нажал на дверную ручку и, выйдя, хлопнул дверью.
Правой рукой я уперся в грудь Хэмпхилла, чтобы остановить его.
– Нет, шеф, – прошептал я. – Он же не живет. Он и не жил никогда. Зачем тратить силы и убивать его? Он мертв, говорю вам. Он родился мертвым.
Шеф хотел возразить, но в этот момент мы услышали голос из-за двери на другом конце холла. Мы вышли из комнаты, пересекли холл, медленно открыли дверь и осторожно заглянули внутрь.
Вилли сидел на краю тахты, словно большая серая каменная статуя. Его круглое лицо, наполовину застывшее, а наполовину – оживленное, напоминало камень, по которому скользили тени.
– Вы просто отдохнете, мисс Бурн, – терпеливо объяснял Вилли, обращаясь к Шерри. – Вы, по-моему, устали. Отдохните немного. Мистер Хэмпхилл часто думает о вас. Так он мне сказал. Он планировал всю эту операцию несколько недель, с того самого вечера, как встретил вас во Фриско. Он даже не спал, все думал о вас…
Прошло два дня. Я не помню, сколько чаек прокричало и пролетело над нами. Марк считал их, глядя в небо зелеными глазами. И каждой чайке бросал сигаретный окурок, жадно выкуренный до самого основания. А когда клубы дыма вокруг Марка рассеивались, он начинал считать волны или ракушки.
Я играл в блэк-джек. Медленно раскладывал карты на столе, собирал, снова раскладывал, затем тасовал, снимал колоду и снова метал на стол. Время от времени я посвистывал. Когда проводишь много времени на одном месте, ожидание перестает иметь какое-либо значение. А когда играешь в карты так долго, как это делал я, все вокруг перестает иметь значение. Умереть – так же хорошо, как и жить; ждать – ничуть не хуже, чем торопиться.
Хэмпхилл проводил время в ее комнате, разговаривая с Шерри, словно в исповедальне – тихо и мягко, нежно и задумчиво. Или же гулял по пляжу, карабкаясь по каменистым утесам.
Вилли он приказывал сидеть на корточках на камне. И тому приходилось взгромождаться на камень, словно на насест, и пять часов торчать в такой позе под туманным солнцем. Уши его покрывались соленой изморозью, пока он ждал возвращения шефа, чтобы тот позволил спрыгнуть вниз.
Я играл в блэк-джек.
Марк пнул стол ногой:
– Разговаривает, разговаривает, разговаривает – вот все, что он делает наверху ночи напролет, снова и снова, черт подери! Долго мы еще будем здесь торчать? Долго еще будем ждать?
– Пусть шеф отдыхает так, как ему нравится, – сказал я, кладя на стол несколько карт.
Марк посмотрел, как я вышел на веранду, закрыл за мной дверь, и хотя я и не уверен, но мне показалось, будто послышался щелчок снимаемой телефонной трубки и диска, который крутят пальцем.
Вечером туман сгустился еще сильнее, и мы с Хэмпхиллом стояли наверху, в северной комнате, и ждали.
Хэмпхилл выглянул в окно:
– Помнишь, как мы увидели ее в первый раз? Как она держалась, как поправляла рукой волосы, как смеялась? Я сразу понял, что мне понадобятся все мое образование, ум и очарование, чтобы завоевать ее ceрдце. Хэнк, скажи, я дурак?
– Дураки не задают такие вопросы, – сказал я.
Шеф кивнул на волны, набегающие на камни, в сторону мыса, над которым плыли клочья тумана.
– Посмотри за этот мысок, Хэнк. Там находится здание старой Калифорнийской миссии.
– Под водой?
– На глубине около двадцати футов.
В ясный день, когда солнечные лучи пронизывают воду, она выглядит словно голубой бриллиант, в середину которого попала миссия.
– И она все еще там, в целости и сохранности?
– В основном, да. Говорят, ее построили несколько самых первых падре, но земля постепенно оседала, маленький собор погрузился в океанские глубины.
В погожие дни можно увидеть его, спокойно лежащим на дне. Может быть, там остались лишь руины, можно представить, что видишь целое здание: окна с витражами, бронзовую колокольню, качающиеся на ветру эвкалипты…
– Как водоросли, которые колышет прилив, да?
– Что-то вроде этого. Я хотел, чтобы Шерри увидела это. Хотел побродить у подножия утесов, меж этих огромных камней, поваляться на солнышке. Чтобы оно выжарило из меня старый яд, а из Шерри – все сомнения. Или это мог сделать ветер. Я надеялся, что мне удастся показать Шерри маленький собор, а через день или чуть больше она сможет вздохнуть спокойно посидит рядом со мной на камне. И возможно, мы услышим звон церковного колокола.
– Этот звук доносится со стороны буйка, – сказал я.
– Нет, – возразил Хэмпхилл, – буйки находятся очень далеко в море. А колокол звонит где-то под водой, просто надо хорошенько прислушаться, когда затихает ветер.
– Я слышал сирену! – внезапно закричал я, быстро поворачиваясь. – Полиция!
– Нет. – Хэмпхилл тронул меня за плечо. – Это просто свистит ветер в щелях утеса. Я бывал здесь и раньше. Я знаю. К этому можно привыкнуть.
Сердце мое колотилось.
– И что же мы будем делать дальше, шеф? Я замолчал и посмотрел вниз на бетонную дорогу, мерцающую в ночи и тумане. И увидел машину, которая неслась по дороге, пронзая туман косыми лучами света.
– Шеф, – сказал я. – Посмотрите в окно.
– Посмотри сам и скажи, что видишь.
– Машина. Это седан Финли, я всюду его узнаю!
– Финли. – Хэмпхилл даже не пошевелился. – Все это случилось из-за него. Его одного я хочу видеть. Финли. – Он кивнул. – Я хочу поговорить с ним. Иди впусти его, только тихо.
Машина затормозила и остановилась, двери с шумом распахнулись. Из салона высыпали люди, быстро пересекли двор, вбежали на веранду, кто-то бросился к задней двери. Я увидел ружья, покрытые серебристой росой. И белые лица в капельках тумана.
Внизу позвонили в дверь.
Я спустился по лестнице, один, безоружный и, сжав зубы, открыл дверь.
– Заходите, – пригласил я.
Финли толкнул вперед своего телохранителя. Тот держал ружье наготове и был чрезвычайно удивлен, увидев, что я просто стою на пороге и даже не собираюсь обороняться.
– Где Хэмпхилл? – требовательно спросил Финли. Еще один головорез стоял прямо за дверью.
– Он спустится через минуту.
– Хорошо, что ты не попытался отколоть какой-нибудь номер.
– Черт подери, – хмыкнул я.
– Где Шерри?
– Наверху.
– Я хочу, чтобы она спустилась.
– Ах вот как?
– Мне ударить его? – спросил телохранитель Финли.
Тот посмотрел вверх на темные ступени и на свет, сочившийся из открывающейся двери.
– Все в порядке.
Хэмпхилл очень медленно спускался вниз, шаг за шагом, тяжело останавливаясь на каждой ступеньке, будто тело его вдруг стало старым, усталым и дальнейшая жизнь и существование не имели более никакого смысла. Преодолев полпути, шеф увидел Финли.
– Что тебе надо? – спросил он.
– Я насчет Шерри, – ответил Финли.
Я весь сжался.
– Что насчет Шерри? – как-то приглушенно сказал шеф.
– Верните ее.
– Нет, – ответил Хэмпхилл.
– Может, вы не расслышали? Я сказал, верните сейчас же!
– Нет, – снова повторил шеф.
– Я не хочу неприятностей, – сказал Финли, недоумевая по поводу нашего странного поведения. Его взгляд перебегал с моих пустых рук на пустые руки Хэмпхилла.
– Ты не сможешь забрать ее, – медленно произнес Хэмпхилл. – И никто не сможет. Ее больше нет.
– Как ты нашел нас? – спросил я.
– Не твое собачье дело, – сказал Финли, свирепо глядя на нас. – Вы врете! – крикнул он, повернувшись к Хэмпхиллу. – Он врет? – Финли обратился ко мне.
– Говори тише, – сказал я. – В доме, где есть мертвец, нельзя кричать.
– Мертвец?
– Шерри мертва. Она наверху. Вы опоздали. Лучше нам вернуться в город.
– Я никуда не поеду, пока не увижу ее собственными глазами. – Финли опустил ружье.
– Нет, – возразил Хэмпхилл.
– Черта с два. – Финли посмотрел шефу в лицо, которое было похоже на обтянутый кожей череп, белый и твердый. – Ну ладно, девчонка умерла, – сказал он, наконец поверив. Сглотнул слюну. Посмотрел через плечо. – Но мы все равно можем потребовать за нее выкуп, не так ли?
– Нет, – сказал шеф.