Брэдфорд Барбара Тейлор. Удержать мечту. Книга 1

   И вправду она была замечательным садовником. Она ткала из цветов, деревьев и кустарников удивительный и многоцветный ковер, который поражал своей неотразимой красотой. И все же, несмотря на то, что она тщательно обдумывала свои замыслы, ни один из ее садов никогда не казался искусственным – все они выглядели в высшей степени естественно.
   Больше того, в них всегда было что-то от добрых старых времен. Она всегда сажала в изобилии типично английские, но не очень модные сейчас цветы и кустарники. Сад, который она теперь называла своим и над которым трудилась вот уже почти целый год, начинал принимать именно такой облик.
   Но сегодня сад для нее не существовал.
   Взгляд ее был отсутствующим, она словно витала где-то. Она думала о Джиме. Вчера они ужасно поссорились, и хотя потом в конце концов помирились – в постели, где им обычно удавалось забыть о взаимных обидах и недовольстве, – она так и не могла полностью прийти в себя. Они поссорились из-за Эдвины. Снова. В конце концов он добился своего, потому что с ним она всегда проявляет слабость – она так его любит. Поэтому она все-таки согласилась принять сегодня Эдвину, показать ей дом и сад и угостить ее коктейлем, прежде чем они отправятся на ужин. Пола жалела сейчас, что не проявила с Джимом большей решимости. Поздно ночью, после того как они занимались любовью, он уговорил ее, прибегнув и к лести, и к поддразниванию, заставив не раз рассмеяться, согласиться сделать так, как он хочет. Он ловко обвел ее вокруг пальца, и ей вдруг стало досадно и обидно.
   Вздохнув, она прошла к саду на камнях, который она сейчас устраивала, пытаясь стряхнуть с себя остатки неприятных впечатлений от вчерашней бурной ссоры. «Я не желаю помнить об обидах, – твердо сказала она себе. – Я должна избавиться от раздражения, прежде чем он вернется домой сегодня вечером». Она встала на колени, продолжая работу, начатую сегодня утром, полная решимости привести в порядок эту непокорную груду камней, преисполненная желания сделать ее такой же красивой, как в саду у бабушки на приморской вилле.
   Как это обычно бывало, Пола скоро полностью забылась за работой в саду, думая только о том, что делает, отдаваясь спокойному течению жизни природы, – и вскоре без остатка покорилась ее успокаивающей ласке, о душу ее проник покой.
   Еще ребенком Пола обнаружила в себе любовь к земле и ко всему, что растет на ней. Ей было тогда восемь лет.
   В тот год Эмма купила дом, который она собиралась использовать весной и летом, когда у ее внуков будут школьные каникулы. Эта вилла называлась «Гнездо цапли» и стояла высоко на прибрежных скалах Скарборо, а внизу расстилался песчаный пляж, а за ним – свинцово-серый залив. Этот дом был похож на викторианский пряничный домик: с затейливым резным деревянным входом, широким крыльцом, большими солнечными комнатами и огромным запущенным садом.
   Помимо того, что ей хотелось иметь место, где она могла бы проводить с самым младшим поколением своей семьи их каникулы и наслаждаться их обществом, у Эммы была еще одна веская причина для покупки «Гнезда цапли». Она уже давно чувствовала потребность в том, чтобы ее внуки были под полным контролем и влиянием не просто день-два, когда они приезжают в гости, а подольше. Ее цель была проста. Она хотела, чтобы они узнали о жизни кое-что, что им пригодится в будущем, какие-то практические вещи, которые понадобятся в повседневном житье-бытье, чтобы они поняли действительную цену деньгам. В течение многих лет Эмма никак не могла примириться с тем, что большинство ее детей привыкли жить в роскоши, не задумываясь ни на минуту, сколько стоит их удобное, изнеженное существование, и с тем, что они полностью зависят от целой армии слуг, которые заботятся о них, и не могут сами позаботиться о себе даже в простейших ситуациях. Поэтому, когда она решила, что внуков надо воспитать не избалованными, приспособленными к жизни и, конечно же, реалистичными и приземленными в отношении к деньгам, она разработала план, который никому, кроме нее, не мог прийти в голову. «Есть такая старая йоркширская поговорка, – сказала она однажды Генри Россистеру, владельцу банка, через который она всегда осуществляла свои вложения, – за три поколения можно не только выбиться из грязи в князи, но и вернуться назад. Но я-то уж постараюсь, чтобы этого не случилось с моими внуками, можете быть уверены!» Вскоре она подписала чек в уплату за дом.
   «Гнездо цапли» должно было помочь ей решить множество проблем. Оно должно было стать ее школой. Поэтому Эмма сочла разумным из прислуги нанять только одну местную женщину, которая должна была приходить каждый день. Она сказала миссис Боннифейс, довольно жизнерадостной толстушке, что та должна главным образом заботиться о вилле на берегу моря, когда семья здесь не живет. Затем Эмма объяснила ей свои не совсем обычные планы: она собирается управляться с домом с помощью многочисленных внуков. Что бы миссис Боннифейс ни подумала о таком необычном ведении дел, она ничего не высказала вслух. Она с воодушевлением приняла планы Эммы и, если судить по тому, как она держалась, явно гордилась тем, что удостоилась чести работать на знаменитую Эмму Харт.
   Будучи умным и в высшей степени умеющим скрывать свои мысли человеком, Эмма не рассказала больше никому о своих намерениях и о том, чем они вызваны, и уж меньше всего она хотела, чтобы об этом узнали ее внуки. Только после того, как она купила дом и наняла миссис Боннифейс, она рассказала им про «Гнездо цапли», но она так заманчиво живописала его, придала ему такой романтический ореол, что всем им не терпелось поскорее его увидеть. Они восприняли идею дома на берегу моря как большое приключение, поскольку там они будут только с Эммой, а родители будут далеко.
   Эмма почти сразу же поняла, что установленный ею распорядок был для них в некотором роде шоком, и она про себя посмеивалась, глядя, как они копошатся вокруг с тряпками для мытья пола и ведрами, с пылесосами и щетками, не говоря уже о гладильных досках, справиться с которыми было очень нелегко. Кухня стала свидетелем многочисленных происшествий – загубленные сковородки, подгоревшие кастрюли, которые невозможно отчистить, ужасная, несъедобная еда. Они ворчали и жаловались на обожженные пальцы, на мозоли, на головную боль, на то, что от мытья пола у них болят коленки, и на многие другие мелкие неприятности, реальные и выдуманные, причем некоторые – с большой изобретательностью, по мнению Эммы.
   Но наибольшую изобретательность в поисках предлога, под которым можно было бы увильнуть от порученной ему домашней работы, продемонстрировал Джонатан. В тот день он сказал ей, что, подстригая газон, растянул ахиллесовы сухожилия и поэтому теперь долгое время не сможет выполнять никакую физическую работу. Эмму его хитрость удивила и даже поразила. Она очень сочувственно выслушала его, покивав головой. И чтобы доказать этому хитроумному маленькому мальчику, что она гораздо сообразительней, чем он думает, рассказала ему с дьявольски изощренными подробностями, очень наглядно, как именно лечат растянутые ахиллесовы сухожилия. «Раз ты испытываешь такую адскую боль, я сейчас же отвезу тебя в больницу, чтобы доктор сразу же мог начать лечение», – сказала она, протягивая руку за сумочкой и ключами от машины. Джонатан поспешно предложил подождать несколько часов – вдруг боль пройдет. Судя по всему, она прошла. Он на удивление быстро выздоровел – ему явно не улыбалось провести остаток весны закованным в корсет от пояса до кончиков пальцев на ногах и остаться здесь с миссис Боннифейс, когда все двоюродные и троюродные сестры и братья вернутся в свои школы, а бабушка – в Пеннистоун-ройял.
   За этот первый месяц на вилле в Скарборо они очень быстро выработали свой ритм жизни. Девочки очень скоро научились неплохо справляться с домашней работой и стряпней. Мальчики без большого труда привыкли выполнять более тяжелую работу по дому, да к тому же пропалывать грядки и подстригать газоны. Никому из них не разрешалось уклоняться от своих обязанностей. Эмма была не из тех людей, которые будут долго мириться с разными отговорками.
   Она была довольно строгой, и у нее не было любимчиков.
   «Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь умер от мытья полов или чистки серебра», – любила повторять она, если один из них осмеливался жаловаться или придумывал несуществующую болезнь, как Джонатан. И непокорный ребенок, которому пришлось собраться с духом, чтобы бунтовать или лгать, сразу же бледнел под сурово-стальным взглядом ее зеленых глаз, вспоминая, как Джонатан чуть не попал в переделку.
   И когда пришло время всем собираться и уезжать с виллы на берегу моря, Эмма могла сама себя поздравить и признать, что они действительно показали себя с самой лучшей стороны. Они и виду не подали, что им трудно, вместе тянули этот воз, чтобы доставить ей удовольствие. С ее точки зрения, эксперимент завершился безоговорочным успехом. С тех пор каждый год, когда на смену суровым йоркширским зимам приходила более теплая весенняя погода, она привозила их в Скарборо.
   Позднее троюродные и четвероюродные сестры и братья Харты, а также внуки О'Нилов и Каллински стали регулярно наезжать к ним. Даже им не разрешалось бездельничать – они тоже должны были нести свою долю забот по дому, и им не оставалось ничего другого, кроме как весело приниматься за работу, когда они приезжали провести июль и август у моря. Они быстро сообразили, что, если они не подчинятся желаниям Эммы и не будут делать, что положено, их больше не пригласят сюда.
   За спиной дети называли Эмму Генералом, и действительно, у них часто бывало ощущение, что они живут в военном лагере – такие строгие правила и порядки она установила. Но, с другой стороны, им было так хорошо в те счастливые беззаботные годы и они в конце концов стали получать такое удовольствие от того, что они вместе, что даже рутинные обязанности стали восприниматься как игра. К большому удивлению своих родителей и к великой радости Эммы, все они стали с таким нетерпением ожидать этих месяцев в маленьком приморском городке, что решительно отказывались от любых других приглашений на каникулы. Они рвались в «Гнездо цапли» и готовы были ехать туда, как только Эмма открывала дом после зимы.
   Несмотря на то, что сама она была готова отдавать все свое время работе и мало что другое ее интересовало, Эмма проявила достойную прозорливость и поняла, что ее «маленьким разбойникам», как она их называла, нужна любая возможность, чтобы дать выход их неуемной энергии, и множество интересных занятий, которые заполнили бы долгие летние дни. «Если делу отдается все время, а на потеху не остается даже часа, ничего хорошего из этого не выйдет», – частенько повторяла она в разговорах с миссис Боннифейс и снова и снова строила планы развлечений – один интересней другого, – в которых могли бы участвовать вместе и она, и дети.
   Она возила их в чудесные поездки по побережью: в Уитби, к заливу Робин Гуда, в Флэмборо Хед и всячески вознаграждала их за упорный труд. Они ходили в местный кинотеатр, в городской театр, устраивали пикники на прибрежных скалах, ходили под парусом по заливу, купались и загорали. Часто они отправлялись на рыбалку с местными рыбаками и были в восторге, когда им доставалась часть улова. В эти удачные дни они с триумфом возвращались в «Гнездо цапли» и готовили свою небольшую рыбешку Эмме на ужин, и она ела эту рыбу, словно самое изысканное блюдо, приготовленное французским шеф-поваром в ресторане «Ритц». Когда небо было затянуто тучами и море штормило, Эмма устраивала другие развлечения: шуточные соревнования, когда надо бежать, держа в вытянутой руке ложку с яйцом; или поиски «сокровищ» в саду. И поскольку она хорошо понимала, что для детей игра – не игра, когда нет какого-нибудь приза, она всегда старалась, чтобы «сокровище» было интересным и чтобы дети не были разочарованы, найдя его. И она всегда готовила много «сокровищ» – чтобы хватило на всех, и обычно здорово подсказывала тем, кто возвращался с пустыми руками, разочарованный и на грани слез. В дождливые дни, когда нельзя было выйти из дома, они играли в шарады или ставили спектакли.
   В одно лето мальчики создали ансамбль.
   Они называли себя «Цапли», Шейн и Уинстон были главными вдохновителями и организаторами. Шейн провозгласил себя руководителем ансамбля. Кроме того, он играл на пианино и пел. Александр играл на барабанах и тарелках, Филип пытался играть на флейте, Джонатан мучил скрипку, а Майкл Каллински терзал гармонику Но Уинстон считал себя самым главным и самым талантливым членом ансамбля. Он выбрал для себя трубу и с жаром утверждал, что он – новый Бикс Байдербек, – несомненно, вдохновленный фильмом, на который незадолго до этого водила их Эмма и который назывался «Молодой трубач». Сара громко спросила его, где он научился играть, и Эмма, тонко улыбаясь, заметила, что он этому не учился – в этом-то и беда. Когда во время репетиций дом заполняла какофония звуков, ей казалось, что у нее лопнут барабанные перепонки, а репетиции вообще никогда не кончатся.
   Через некоторое время, когда они решили, что достаточно отточили свое мастерство и могут выступать перед публикой, «Цапли» пригласили Эмму и девочек на концерт в саду. Эмма в изумлении наблюдала за их приготовлениями, в душе забавлялась тем, как долго и тщательно они готовятся. Они вынесли шезлонги, устроили небольшую сцену из досок, уложенных на кирпичи, и, выкатив пианино, поставили его рядом. Они тщательно наряжались в свои, как они сказали, «сценарические костюмы»: новые белые фланелевые брюки для крикета с ярко-красными атласными рубашками, явно сшитыми на одной из фабрик семьи Каллински, как решила Эмма. На их шеях были повязаны пурпурные атласные шейные платки, а на головах щегольски сидели скромные соломенные шляпы.
   Увидев из окна своей спальни, что они начинают собираться на сцене, Эмма быстро переоделась в нарядное шелковое платье и поспешила по коридору в комнаты девочек. Она заставила их для такого случая надеть самые нарядные ситцевые платья, и, как только пробило четыре, они все пришли в сад, одетые в свои лучшие платья, с выражением любопытства и ожидания на юных хорошеньких личиках.
   Когда Эмма послушала в исполнении «Цапель» несколько популярных современных песен и пару старинных баллад, она вдруг обнаружила, что ей нравится концерт и что они, как ни удивительно, в конце концов, не такие уж плохие музыканты. После концерта она похвалила ребят и сказала, что в восторге от их представления. Всем было весело, все смеялись. Ободренные похвалой, мальчики без устали играли все лето, к немалому ужасу девочек. Когда те слышали звуки репетиции, они позволяли себе насмешливые выпады, громко хихикали и во всеуслышание объявляли, что «от вонючей музыки «Цапель», наверное, даже на небе – хоть святых выноси».
   Шейн, как и Уинстон, был чрезвычайно тщеславен в том, что касалось его музыкальных достижений, и особенно – его голоса. Он очень скоро нашел верный – и подходящий к случаю – способ припугнуть своих критиков – девочек. Однажды ночью все они нашли что-то дурно пахнущее в своих постелях – от лягушек и дохлых рыбок с остекленевшими глазами до сырых луковиц и мешочков с серой. Месть Шейна возымела действие. После той ужасной ночи, когда пришлось менять постельное белье, открывать настежь окна и брызгать Эммиными духами в их комнатах, ни одна из девочек не осмелилась использовать слово «вонючий» до самого конца каникул. По крайней мере, по отношению к «Цаплям».
   И все эти годы медленно, постепенно, но сознательно и целенаправленно Эмма стремилась внушить каждому из детей понимание того, как важен дух товарищества, когда один – за всех, а все – за одного; как важно не пасовать перед трудностями, подставлять в трудную минуту плечо другому и, конечно, играть по правилам. Она все время напоминала им об обязанностях и ответственности, потому что она твердо решила вооружить их на будущее, когда они станут взрослыми, – всех вместе и каждого в отдельности – здравыми принципами и разумными правилами. Она учила их тому, что такое честь, моральные принципы, честность и правдивость и многому-многому другому. Но ее поучения, часто резкие и жесткие, всегда проистекали из того, что она желала им добра. Она изливала на них столько любви, относилась к ним с таким пониманием, не говоря уж о том, что дарила им настоящую дружбу. Это была такая дружба, которую большинство из них не забудет до конца своей жизни. В глубине души Эмма сожалела, что в некоторые периоды своей жизни не уделяла должного внимания своим собственным детям, когда они росли, когда складывались их характеры. Она хотела, чтобы ошибки, которые она совершила в прошлом и теперь осознала, пошли на пользу ее внукам. А если это попутно пойдет на пользу и ее внучатым племянникам и племянницам и внукам ее ближайших друзей, – еще лучше.
   Но из всех лет, когда они проводили каникулы в высоком старом доме на прибрежных скалах, та, самая первая весна 1952, года стала самой важной для Полы, она останется в ее памяти и сердце навсегда. В тот год она осознала свою близость к природе и самое большое желание в жизни, точнее, насущную необходимость: разводить самые разные растения – все, что украшает землю.
   Однажды в ненастный апрельский день, в субботу, Пола вышла в сад с маленькой Эмили, которую Эмма в тот день отдала на ее попечение. Пола оглянулась вокруг, жадно замечая все своими зоркими молодыми глазами, с новой остротой воспринимая все окружающее. Живые изгороди были аккуратно подстрижены, лишние побеги вырезаны, а газоны приведены в такое безукоризненное состояние усилиями мальчиков, что они походили на изумрудно-зеленый бархат, расстеленный по всему участку, от одной высокой каменной стены до другой. Этот участок за домом был теперь на редкость ухоженным – и абсолютно лишенным какой бы то ни было индивидуальности.
   Она сама себе удивилась, когда внезапно поняла, как мог бы выглядеть сад, если его правильно засадить разными растениями. Перед этой восьмилетней девчушкой вдруг предстало видение, в своем детском воображении она увидела разные по фактуре и форме яркие цветные пятна: ярко-розовые и лиловые, пламенеющие красные, золотистые и прохладно-белые. Она мгновенно нарисовала себе картину невыразимо красивого сочетания разных цветов и кустарников: пышные кусты рододендронов с нежными лепестками цветов и темными, словно отполированными листьями; бледные пионы, настолько совершенные, что они похожи на восковые изображения; азалии с растущими наклонно ветками, склонившимися к земле под тяжестью ярких цветов; целые поляны гордых и статных бело-розовых колокольчиков рядом с веселыми тюльпанами и нарциссами и, уютно прижимаясь к земле – изящные клумбы анютиных глазок, примул и фиалок и, словно маленькие льдинки, цветы подснежника, в беспорядке рассыпанные под деревьями.
   И когда она мысленно увидела все это, она поняла, что ей надо сделать. Она должна посадить самый красивый сад – сад для своей бабушки. В нем будут все цветы, которые только можно вообразить, кроме роз, конечно. По какой-то не известной ей причине бабушка ненавидит розы, терпеть не может их запах, говорит, что они вызывают у нее тошноту, и она не может выносить их ни в своем саду, ни в доме. Она бросилась в дом, ее так и распирало от возбуждения, ее лицо горело румянцем, глаза сверкали. Пола выгребала все деньги из своей копилки, торопливо вскрыв ее своими ножницами для рукоделия.
   Когда из нее высыпались монетки по пенсу, три пенса, полкроны и шиллингу, Эмили закричала капризно-испуганно:
   – Тебе попадет, когда бабушка узнает, что ты разбила свою новую копилку и украла все деньги!
   – Нет, не попадет. Я не краду деньги. Они мои. Я накопила их из тех денег, что мне каждую неделю выдают на карманные расходы.
   Вооружившись своими бесценными сокровищами и в сопровождении Эмили, послушно трусившей за ней, она отправилась в город, чтобы начать двигаться к своей цели.
   Вскоре выяснилось, что Эмили в Скарборо представляет собой немалую помеху, и Пола начала жалеть, что взяла ее с собой. Эмили хотелось остановиться у лотка с дарами моря и попробовать мидий и моллюсков, потом у кафе – выпить лимонада. Она ныла, что голодна и хочет пить, и в конце концов упрямо топнула ножкой.
   Пола сурово посмотрела на нее:
   – Как это ты голодна? Мы только что пообедали. А ты ела даже больше, чем остальные. Ты с каждым днем становишься все больше похожа на маленького жирненького поросенка. – И она поспешила вперед, оставив Эмили плестись позади, надув губы.
   – Ты злая! – прокричала Эмили, ускоряя шаги и пытаясь догнать свою двоюродную сестру, у которой ноги были подлиннее.
   Пола оглянулась через плечо и сказала:
   – По-моему, у тебя в животе солитер – такой огромный червь.
   Это заявление прозвучало столь неожиданно и сердито, что Эмили сразу же остановилась, словно громом пораженная. С минуту она потрясенно молчала, а потом побежала за Полой со всей быстротой, на которую были способны ее маленькие ножки.
   – Ты нарочно говоришь так! – кричала Эмили во всю силу своих легких. Слова Полы напугали ее, и одна мысль, что внутри нее растет какой-то огромный червь, заставила ее быстро бежать вперед. – У меня нет никакого червяка! Нету! – Она перевела дыхание и выдохнула с ужасом: – Пола, неужели правда у меня в животе червяк? Ну пожалуйста, пожалуйста, скажи, что нету. А бабушка может достать его из меня?
   – Не говори глупостей! – резко ответила Пола с растущим раздражением, сосредоточенная на своей цели. Ей не терпелось поскорее найти цветочный магазин, где можно купить луковицы и саженцы.
   – Пола, я плохо себя чувствую! Меня сейчас стошнит!
   – Это все из-за хлебно-масляного пудинга. Не надо было так много есть.
   – Нет, это не из-за него, – продолжала скулить Эмили. – Это из-за того, что я думаю про своего червяка. Мне плохо. Меня сейчас вырвет, – предупредила девочка. Она стала мертвенно-бледной, ее огромные глаза наполнились слезами.
   Пола почувствовала себя пристыженной. Она очень любила маленькую Эмили и почти никогда не обижала ее. Она обняла пятилетнюю малышку за дрожащие плечи и погладила ее по мягким белокурым волосам.
   – Ну, будет тебе, Эмили, не плачь. Я уверена, у тебя нет никакого солитера, правда-правда. Чтоб мне на месте провалиться!
   В конце концов Эмили перестала плакать и нашла в кармане кофточки носовой платок. Она громко высморкалась, потом доверчиво вложила свою ручку в руку Полы и спокойно засеменила рядом с ней, укрощенная и притихшая. Так они прошли по набережной, мимо многочисленных причудливых старых магазинчиков. Наконец Эмили собрала всю свою храбрость и опасливо спросила шепотом:
   – А если все-таки он у меня есть? Что мне делать с моим…
   – Я запрещаю тебе больше говорить о своем страшном червяке, противная маленькая девчонка! – воскликнула Пола, снова теряя терпение. – Знаешь, что я тебе скажу, Эмили Баркстоун: ты просто зануда. Ужасная зануда. И если ты сию секунду не замолчишь, я никогда больше не буду с тобой разговаривать.
   Эмили была уничтожена.
   – Но ты же всегда говорила, что я твоя любимица. Это что же значит? Я – твоя любимая зануда? – спросила Эмили, пытаясь идти в ногу с Полой, глядя с надеждой на свою старшую двоюродную сестру, которую боготворила.
   Пола рассмеялась. Она взяла Эмили на руки и приласкала маленькую пухленькую девчушку:
   – Да, ты – моя любимая зануда, булочка ты моя с запеченным яблочком. Я знаю, что ты будешь хорошей девочкой и перестанешь капризничать, как избалованный ребенок, поэтому я расскажу тебе очень-очень важный секрет.
   Эмили был так польщена, что слезы ее сразу же высохли, а зеленые глаза широко раскрылись.
   – Какой секрет?
   – Я собираюсь устроить для бабушки сад, очень красивый сад. Поэтому мы с тобой и пришли в Скарборо, чтобы купить семена и все, что для этого нужно. Но ты не должна ничего про это говорить бабушке. Это большой-большой секрет.
   – Я обещаю, обещаю! – возбужденно закричала Эмили.
   В течение следующего получаса, пока две девочки ходили из одного цветочного магазина в другой, Эмили с рабским обожанием слушала Полу, а Пола красноречиво живописала красоты своего будущего сада – все чудесные растения, которые она там посадит. Она описывала все цветы в мельчайших подробностях: какие у них лепестки и какие листья, и как они пахнут, и какого цвета. Эмили была в таком восторге, так зачарована возможностью участвовать в таком взрослом деле, что скоро и думать забыла о солитере. Наконец, хорошенько все обдумав и взвесив, Пола выбрала любимые бабушкины цветы и купила их. Они вышли из последнего цветочного магазина с сумкой, до краев наполненной луковицами, пакетиками с семенами и каталогами для садовода.
   Когда они дошли до конца улицы, Эмили посмотрела снизу вверх на Полу, улыбнулась ласково и хитро, на ее маленьком личике появились ямочки.
   – А теперь-то мы можем пойти к лотку с моллюсками?
   – Эмили, ты что, опять начинаешь занудствовать? Веди себя как положено.
   Эмили не обратила никакого внимания на это увещевание.
   – Послушай! У меня есть предложение получше. Давай пойдем в «Грэнд» и выпьем там чаю. Мне очень хочется. И там можно съесть по слойке с кремом и по бутерброду с огурцом, и по лепешке с клубничным джемом и сгущенными сливками, и…
   – У меня уже не осталось денег, – твердо заявила Пола, надеясь, что это моментально заставит Эмили замолчать.
   – А ты подпиши счет, как бабушка всегда делает, – предложила Эмили.