Брэдли Мэрион Зиммер. Король-олень

   Она видела, что Элейне не терпится задать еще множество вопросов; Моргейна с радостью бы открыла душу этой женщине, что была ей подругой с тех самых пор, как она покинула Авалон, и чей брак она устроила, — но нет, нельзя. Тайна всегда была частью могущества жрицы, а если заговорить вслух о том, что связывает ее с Акколоном, в ней увидят лишь бесчестную жену, забравшуюся в постель к пасынку.
   — Но сейчас, Элейна, нам нужно поговорить о другом. Как ты помнишь, некогда ты поклялась, что если я помогу тебе заполучить Ланселета, ты отдашь мне то, что, я у тебя попрошу. Нимуэ уже исполнилась пять лет — она достаточно большая, чтобы ее можно было отдать на воспитание. Завтра я уезжаю на Авалон. Подготовь Нимуэ — она едет со мной.
   — Нет! — пронзительно вскрикнула Элейна. — Нет, нет, Моргейна! Ты не можешь!
   Именно этого Моргейна и боялась. Потому теперь она постаралась говорить как можно тверже и отстраненнее.
   — Элейна, ты поклялась.
   — Как я могла клясться отдать еще не рожденного ребенка? Я не знала тогда, что это значит на самом деле!.. О, нет, дочь, моя дочь!.. Ты не можешь забрать ее у меня! Она же совсем маленькая!
   — Ты поклялась, — повторила Моргейна.
   — А если я откажусь?
   Элейна напоминала сейчас ощетинившуюся кошку, готовую схватиться за своих котят с огромной злой собакой.
   — Если ты откажешься, — бесстрастно произнесла Моргейна, — то, когда Ланселет вернется, я расскажу ему, как был устроен ваш брак, как ты со слезами умоляла меня, чтоб я наложила на него какое-нибудь заклятье, дабы он оставил Гвенвифар и полюбил тебя. Сейчас он считает тебя невинной жертвой моей магии, Элейна, и винит во всем меня, а не тебя. Хочешь ли ты, чтобы он узнал правду?
   Элейна побелела от ужаса.
   — Ты не посмеешь!
   — Можешь проверить, — сказала Моргейна. — Уж не знаю, что значат клятвы для христиан, но я тебя уверяю: те, кто служит Богине, относятся к клятвам со всей серьезностью. Именно так я и отнеслась к твоей клятве. Я подождала, пока ты не родишь еще одну дочь, но Нимуэ — моя. Ты дала слово.
   — Но… но как же?.. Она ведь христианское дитя, как же я отпущу ее из материнского дома к… к безбожным колдуньям…
   — В конце концов, я — ее родственница, — мягко произнесла Моргейна. — Сколько лет ты знаешь меня, Элейна? Разве ты хоть раз слыхала, чтоб я поступила дурно или бесчестно, что не решаешься доверить мне ребенка? Я ведь не собираюсь скармливать ее дракону, да и времена человеческих жертвоприношений давным-давно остались в прошлом — теперь так не поступают даже с преступниками.
   — Но что ее ждет на Авалоне? — спросила Элейна с таким страхом, что Моргейна невольно подумала: уж не питает ли она на самом деле подобных подозрений?
   — Она станет жрицей, познавшей всю мудрость Авалона, — ответила Моргейна. — Настанет день, когда она будет чувствовать движение звезд и знать обо всем, что только есть на земле и на небе.
   Она улыбнулась.
   — Галахад сказал, что Нимуэ хочет научиться читать, писать и играть на арфе. На Авалоне это доступно всякому. Ее жизнь будет менее суровой, чем в какой-нибудь школе при монастыре. Мы уж точно не будем изнурять ее постами и покаянием, — во всяком случае, пока она не подрастет.
   — Но… но что я скажу Ланселету? — дрогнула Элейна.
   — Что хочешь, — отозвалась Моргейна. — Думаю, лучше всего сказать ему правду: что ты отослала девочку на воспитание на Авалон, чтобы она могла занять опустевшее там место. Но меня не волнует, как ты будешь оправдываться перед мужем. Можешь сказать, что она утонула в озере или что ее утащил призрак Пелинорова дракона. Как тебе угодно.
   — А священник? Если отец Гриффин услышит, что я отпустила свою дочь, чтобы из нее в языческих землях сделали чародейку…
   — Это меня и вовсе не интересует, — отрезала Моргейна. — Если хочешь, можешь рассказать ему, что ты препоручила свою душу моему злокозненному чародейству, чтоб заполучить мужа, а я взамен потребовала от тебя старшую дочь. Что, не хочешь? Вот и я почему-то подумала, что не хочешь.
   — Ты жестока, Моргейна, — сказала Элейна. По лицу ее текли слезы. — Дай мне хоть несколько дней, чтоб я могла собрать для нее все, что нужно…
   — Ей нужно не так уж много, — ответила Моргейна. — Запасная рубашка, теплые вещи для дороги, плотный плащ и прочная обувь — этого довольно. На Авалоне ей дадут одежду новообращенной жрицы. Поверь мне, — мягко добавила она, — с ней будут обращаться с любовью и почтительностью, ведь она — внучка величайшей из жриц. Все будут — как там выражаются ваши священники? — все будут милосердны к ней. Ее не будут принуждать к аскетической жизни, пока она не вырастет настолько, чтоб ей хватало сил переносить суровые условия. И она будет счастлива.
   — Счастлива? В этом средоточии злого колдовства?
   — Клянусь тебе — я была счастлива на Авалоне, — сказала Моргейна, и уверенность, звучащая в ее словах, затронула сердце Элейны, — и с тех пор, как я покинула его, я ежедневно и ежечасно всей душой жажду вернуться туда. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы я лгала? Пойдем — покажи мне ребенка.
   — Я велела ей сидеть у себя в комнате и прясть до заката. Она нагрубила священику и наказана за это.
   — Я отменяю наказание, — сказала Моргейна. — Отныне я — ее опекун и приемная мать, а потому у девочки нет больше причин проявлять почтительность к этому священнику. Покажи мне ее.
 
   Они уехали на следующий день, на рассвете. Расставаясь с матерью, Нимуэ плакала, но не прошло и часа, как она начала с любопытством поглядывать на Моргейну из-под капюшона плаща. Девочка была высокой для своего возраста; она пошла скорее в Моргаузу или Игрейну, чем в мать Ланселета, Вивиану. Она была белокурой, но золотистые пряди отливали медью, и Моргейне подумалось, что с возрастом Нимуэ порыжеет. А глаза у нее были почти в точности того же оттенка, что и маленькие лесные фиалки, растущие вдоль ручьев.
   Перед отъездом они лишь выпили немного вина с водой, и потому Моргейна поинтересовалась:
   — Ты не голодна, Нимуэ? Если хочешь, мы можем остановиться на подходящей полянке и позавтракать.
   — Хочу, тетя.
   — Хорошо.
   Вскоре они остановились. Моргейна спешилась и сняла малышку с пони.
   — Я хочу… — девочка опустила глаза и смущенно поежилась.
   — Если тебе нужно помочиться, отойди вместе со служанкой вон за то дерево, — сказала Моргейна. — И никогда больше не стыдись говорить о том, какими мы созданы.
   — Отец Гриффин говорит, что это нескромно…
   — И никогда больше не говори мне о том, что тебе говорил отец Гриффин, — мягко произнесла Моргейна, но в тоне ее промелькнула стальная нотка. — Это осталось в прошлом, Нимуэ.
   Когда девочка вернулась из кустов, глаза у нее были круглыми от изумления.
   — Там кто-то очень маленький смотрел на меня из-за дерева. Галахад сказал, что тебя зовут Моргейной Волшебницей — это был кто-то из волшебного народа?
   Моргейна покачала головой.
   — Нет, это просто кто-то из Древнего народа холмов — они такие же настоящие, как и мы с тобой. С ними лучше всего не заговаривать, Нимуэ, и вообще не показывать вида, что ты их заметила. Они очень робкие и боятся людей, которые живут в деревнях или на хуторах.
   — А где же тогда живут они сами?
   — В холмах и лесах, — пояснила Моргейна. — Они не в силах смотреть, как землю, их мать, насилуют плугом и заставляют плодоносить, и потому никогда не живут в деревнях.
   — Но если они не пашут и не жнут, тетя, что же они едят?
   — Только то, что земля дает им по доброй воле, — ответила Моргейна. — Коренья, ягоды и травы, плоды и семена — мясо они едят лишь по большим праздникам. Как я уже сказала, с ними лучше не заговаривать, но если хочешь, можешь оставить им немного хлеба на краю поляны — хлеба нам хватит на всех.
   Она отломила кусок от буханки и позволила Нимуэ отнести его к краю леса. Элейна и вправду надавала им столько еды, что хватило бы на десятидневную дорогу — не то, что на короткую поездку до Авалона.
   Сама Моргейна ела мало, но она позволила Нимуэ есть, сколько той хочется, и даже намазала ей хлеб медом; конечно, надо бы понемногу приучать ее к воздержанию — ну да ладно, успеется, в конце концов, девочка еще растет, и строгий пост может ей повредить.
   — Тетя, а почему ты не ешь мяса? — спросила Нимуэ. — Разве сегодня постный день?
   Моргейна вдруг вспомнила, что некогда и она задала Вивиане точно такой же вопрос.
   — Нет, просто я редко его ем.
   — Ты его не любишь? Я люблю.
   — Значит, ешь, раз любишь. Жрицы нечасто едят мясо, но им это не запрещено, особенно девочкам твоих лет.
   — А какие они, жрицы? Они похожи на монахинь? И все время постятся? Отец Гриффин… — Нимуэ осеклась, вспомнив, что ей было велено не пересказывать слова священника. Моргейне это понравилось — девочка быстро учится.
   — Я имела в виду, — пояснила она, — что тебе не следует вспоминать его слова, чтоб решить, как нужно себя вести. Но ты можешь рассказывать мне, что он говорил, и когда-нибудь ты сама научишься отделять, что в его словах было правильным, а что глупым, если не хуже.
   — Он говорил, что мужчины и женщины должны поститься за свои грехи. Это так?
   Моргейна покачала головой.
   — Жители Авалона иногда постятся, — чтобы приучить свои тела повиноваться и не требовать того, что трудно исполнить. Бывают такие моменты, когда человеку приходится обходиться без пищи, без воды или без сна, и тело должно быть слугой разума, а не его хозяином. Разум не сможет сосредоточиться на святых вещах, или на поисках мудрости, или застыть в длительной медитации, чтобы узреть иные царства, если тело в это время будет вопить: «Накорми меня!» или «Хочу пить!» Поэтому мы учимся заглушать его крики. Поняла?
   — Н-не очень, — с сомнением протянула девочка.
   — Ну, значит, поймешь, когда подрастешь. А теперь доедай хлеб, и мы поедем дальше.
   Нимуэ доела хлеб с медом и аккуратно вытерла руки пучком травы.
   — Отца Гриффина я тоже не понимала, и он за это на меня сердился. Меня наказали из-за того, что я спросила, почему мы должны поститься за наши грехи, если Христос уже простил их, а он сказал, что я научилась язычеству, и велел маме запереть меня в моей комнате. А что такое язычество, тетя?
   — Все, что не нравится священникам, — ответила Моргейна. — Отец Гриффин — дурак. Те христианские священники, что получше, не тревожат разговорами о грехах таких малышей, как ты, которые еще не способны грешить. Мы успеем поговорить о грехах, Нимуэ, когда ты будешь способна их совершать или делать выбор между добром и злом.
   Нимуэ послушно взобралась на своего пони, но несколько мгновений спустя сказала:
   — Тетя Моргейна, я, наверное, нехорошая девочка. Я постоянно грешу. Я все время делаю всякие нехорошие вещи. Неудивительно, что мама захотела отослать меня прочь. Она отослала меня в нехорошее место, потому что я и сама нехорошая.
   Что-то до боли сжало горло Моргейны. Она как раз собиралась усесться в седло; но вместо этого она бросилась к пони девочки, обняла Нимуэ, крепко прижала к себе и принялась осыпать поцелуями.
   — Никогда больше не говори так, Нимуэ! — выдохнула Моргейна. — Никогда! Это не правда, клянусь тебе! Твоя мама вообще не хотела никуда тебя отпускать, а если бы она думала, что Авалон — нехорошее место, она бы тебя не отпустила, что бы я ей ни говорила!
   — А почему же тогда меня отослали? — тихо спросила Нимуэ.
   Моргейна продолжала сжимать девочку в объятиях; она никак не могла успокоиться.
   — Потому, что ты еще до рождения была обещана Авалону, дитя мое. Потому, что твоя бабушка была жрицей, и потому, что у меня нет дочери, которую я могла бы посвятить Богине. Вот тебя и отправили на Авалон, чтобы ты научилась его мудрости и служила Богине.
   Моргейна лишь сейчас заметила, что плачет, и слезы капают на золотистые волосы Нимуэ.
   — Кто тебе сказал, что тебя отослали в наказание?
   — Одна служанка, когда собирала мои вещи… — нерешительно отозвалась Нимуэ. — Я слышала, как она сказала, что маме не следовало бы отсылать меня в такое нехорошее место… А отец Гриффин часто говорил мне, что я — нехорошая девочка…
   Моргейна опустилась на землю и, усадив Нимуэ себе на колени, принялась укачивать ее.
   — Нет-нет, — нежно сказала она, — нет, милая, нет. Ты — хорошая девочка. Если ты озорничаешь, или ленишься, или не слушаешься, то это не грех — просто ты еще маленькая и не знаешь, как правильно себя вести. А когда узнаешь, то так и будешь делать.
   А потом, решив, что слишком уж сложный получается разговор для пятилетнего ребенка, Моргейна быстро сменила тему.
   — Смотри, какая бабочка! Я никогда еще не видела бабочек такого цвета! А теперь давай я посажу тебя обратно на пони.
   Малышка принялась что-то рассказывать о бабочках, а Моргейна внимательно слушала ее щебет.
   Будь Моргейна одна, она доехала бы до Авалона за день, но коротким ножкам пони Нимуэ это было не под силу, и потому путники заночевали на поляне. Нимуэ никогда прежде не спала под открытым небом, и потому, когда костер погас, ей стало страшно — девочку пугала темнота. Тогда Моргейна легла рядом с малышкой, обняла ее и принялась показывать ей звезды.
   Девочка устала от целого дня езды и быстро заснула, положив голову на руку Моргейны, а Моргейна осталась лежать, чувствуя, как в сердце заползает страх. Она так давно не была на Авалоне! Медленно, шаг за шагом, она вспомнила все, чему ее учили — или то, что смогла вспомнить; но вдруг она позабыла нечто жизненно важное?
   В конце концов, Моргейна уснула, но перед рассветом ей почудились шаги, и она увидела Врану. Врана была в своем обычном темном платье и пятнистой тунике из оленьей шкуры. Она сказала: «Моргейна! Моргейна, ненаглядная моя!» Ее голос — голос, который Моргейна за все время, проведенное на Авалоне, слышала лишь один-единственный раз, — был исполнен такого изумления и радости, что Моргейна мгновенно проснулась и привстала, оглядывая поляну и почти ожидая, что сейчас увидит перед собой живую Врану. Но поляна была пуста, если не считать заслонявшей звезды туманной дымки; Моргейна улеглась обратно, так и не поняв, то ли это был сон, то ли Врана и вправду при помощи Зрения узнала о ее приближении. Сердце Моргейны бешено колотилось; Моргейна чувствовала, как оно до боли сильно бьется изнутри о грудную клетку.
   «Мне не следовало так долго оставаться вдали от Авалона. Нужно было попробовать вернуться после смерти Вивианы. Пусть бы даже эта попытка убила меня — все равно нужно было попытаться… Захотят ли они принять меня такой, какой я стала, — старой, изнуренной, изношенной, почти потерявшей Зрение, не способной ничего им дать?..»
   Лежавшая рядом с ней малышка что-то сонно пробормотала и повернулась, прижавшись поближе к Моргейне. Моргейна обняла девочку и подумала: «Я даю им внучку Вивианы. Но если мне позволят вернуться лишь ради нее, это будет горше смерти. Неужто Богиня навеки отвернулась от меня?»
   Наконец она снова уснула и проснулась лишь утром; начал моросить мелкий дождик. День начался скверно, и неприятности не заставили себя ждать; около полудня пони Нимуэ потерял подкову. Моргейне не терпелось продолжить путь, и она предпочла бы посадить девочку перед собой — она и сама была легонькой, и ее лошадь спокойно могла бы везти и вдвое больший вес; но при этом ей все-таки не хотелось, чтобы пони охромел, — а значит, нужно было свернуть с дороги в деревню и разыскать кузнеца. Моргейна не желала, чтобы по округе поползли слухи, что сестра Верховного короля ездила на Авалон, но тут уж ничего нельзя было поделать. В здешних краях случалось так мало происшествий, что всякая новость тут же разносилась повсюду, словно на крыльях.
   Ну что ж, ничего не попишешь. В конце концов, несчастный пони ни в чем не виноват. Путникам пришлось задержаться и разыскать в стороне от дороги небольшую деревню. Весь день шел дождь; несмотря на то, что лето было в разгаре, Моргейна озябла до дрожи, а девочка промокла и принялась капризничать. Моргейна не обращала на это особого внимания; ей было жаль малышку, особенно когда Нимуэ принялась тихо плакать, заскучав по матери, но она ничего не могла с этим поделать; первое, чему должна научиться жрица — переносить одиночество. Нимуэ придется плакать до тех пор, пока она сама не найдет какое-нибудь утешение или не научится жить без него, как это делали до нее все девы Дома.
   День уже клонился к вечеру; впрочем, облака были такими плотными, что из-за них не пробивалось ни единого солнечного лучика. Однако же в это время года темнело поздно, а Моргейне не хотелось проводить еще одну ночь в пути. Потому она решила продолжать ехать до тех пор, пока они смогут различать дорогу, и тут же была вознаграждена за это решение: как только они двинулись в путь, Нимуэ перестала хныкать и принялась с интересом смотреть по сторонам. Они уже находились неподалеку от Авалона, но через некоторое время девочка так устала, что принялась клевать носом прямо в седле. В конце концов, Моргейна забрала малышку с пони и посадила перед собой. Но когда они подъехали к берегам Озера, Нимуэ проснулась.
   — Мы уже приехали, тетя? — спросила она, когда Моргейна спустила ее на землю.
   — Нет, но осталось уже немного, — отозвалась Моргейна. — Если все пойдет хорошо, то через полчаса у тебя будет ужин и постель.
   «А если не пойдет?» Моргейна прогнала эту мысль. Сомнения были губительны и для магической силы, и для Зрения… Она потратила пять лет, кропотливо повторяя свой путь с самого начала; теперь ее знания были такими же, как перед побегом с Авалона, — а ведь тогда она не прошла еще никаких испытаний, кроме этого… «Вернулась ли ко мне моя сила?..»
   — Я ничего не вижу, — сказала Нимуэ. — Это — то самое место? Но здесь же ничего нет, тетя.
   И девочка со страхом взглянула на унылые промокшие берега и редкий тростник, шуршащий под дождем.
   — За нами пришлют ладью, — сказала Моргейна.
   — Но откуда они узнают, что мы здесь? Как они разглядят нас через дождь?
   — Я вызову ладью, — сказала Моргейна. — Помолчи, Нимуэ.
   Она услышала, что девочка снова капризно захныкала, но теперь, когда Моргейна наконец-то очутилась на родных берегах, она ощутила, как давнее знание хлынуло потоком и наполнило ее до краев, словно чашу. Моргейна на миг склонила голову, вознося короткую молитву — никогда в жизни она не молилась с таким пылом, а затем глубоко вздохнула и вскинула руки.
   В первое мгновение Моргейна ничего не почувствовала, и ее охватил ужас провала; но затем ее медленно окружило сияние, и она услышала, как девочка охнула от изумления. Но сейчас Моргейне было не до того; ее тело словно превратилось в мост между землей и небесами. Моргейна не произносила слово силы, но чувствовала, как оно пульсирует во всем ее теле, словно раскат грома… Тишина. Тишина, и онемевшая, бледная Нимуэ рядом. Затем хмурые воды озера слегка взволновались, туман словно бы вскипел… затем мелькнула тень… и, наконец, из тумана появилась авалонская ладья, длинная, темная и блестящая. У Моргейны вырвался полувздох-полувсхлип.
   Ладья подплыла к берегу беззвучно, словно тень, но звук днища, проехавшегося по песку, был совершенно настоящим и убедительным. С ладьи спрыгнуло несколько невысоких смуглых людей. Они низко поклонились Моргейне и взяли поводья лошадей. Один из них сказал: «Я отведу их другой дорогой, госпожа», — и исчез за завесой дождя. Остальные отступили, и Моргейне пришлось первой войти в ладью, поднять туда потрясенную Нимуэ, а потом подать руку перепуганным слугам. И все так же бесшумно — не слышно было ни звука, не считая приглушенного бормотания человека, уведшего лошадей, — ладья заскользила по Озеру.
   — Что это за тень, тетя? — прошептала Нимуэ, когда гребцы оттолкнулись от берега.
   — Это церковь в Гластонбери, — сказала Моргейна и сама поразилась тому, насколько спокоен ее голос. — Это на другом острове — его можно увидеть от нас. Там похоронена твоя бабушка, мать твоего отца. Возможно, когда-нибудь ты увидишь ее могилу.
   — А мы туда поедем?
   — Не сегодня.
   — Но лодка плывет прямо туда… Я слыхала, что на Гластонбери есть еще и монастырь…
   — Нет, — отозвалась Моргейна, — мы плывем не туда. Жди, смотри и молчи.
   Приближалось истинное испытание. Ее могли увидеть с Авалона при помощи Зрения и прислать ладью, но вот сможет ли она раздвинуть туманы Авалона… вот что будет проверкой для всех ее трудов последних лет. Она не имела возможности предпринимать попытки и терпеть неудачу, она должна была просто взять и сделать это, не задумываясь. Они находились сейчас на самой середине Озера. Еще один удар весел, и они попадут в течение, что принесет их к Гластонбери… Моргейна быстро поднялась — лишь взметнулись полы одежды — и вскинула руки. Ей снова вспомнилось… все было так же, как и в первый раз, и точно так же она поразилась тому, что неимоверный поток силы оказался беззвучным, вместо того, чтобы прогрохотать, подобно грому… Лишь услышав исполненный испуга и изумления возглас Нимуэ, Моргейна осмелилась открыть глаза.
   Дождь прекратился, и перед ними возник зеленый и прекрасный остров Авалон, озаренный последними лучами заходящего солнца; солнечный свет мерцал на поверхности Озера, пробивался меж камней, венчавших вершину Холма, играл на белых стенах храма. Моргейна смотрела на все это сквозь пелену слез; она покачнулась и упала бы, не подхвати ее чья-то рука.
   «Дома, дома, я снова здесь, я возвращаюсь домой…»
   Она почувствовала, как днище ладьи проскрежетало по прибрежной гальке, и взяла себя в руки. Казалось не правильно, что она одета не так, как полагается жрице, — хоть под платьем у нее и был, как всегда, спрятан небольшой нож Вивианы. Все это было не правильным… ее шелковая вуаль, кольца на узких пальцах… Моргейна, королева Северного Уэльса, а не Моргейна Авалонская… Что ж, это можно исправить. Она горделиво вскинула голову, глубоко вздохнула и взяла девочку за руку. Неважно, насколько сильно она изменилась, неважно, сколько лет прошло — она все равно осталась Моргейной Авалонской, жрицей Великой Богини. За пределами туманов, окружающих Озеро, она могла быть королевой далекой страны, женой старого, смешного короля… но все же она оставалась жрицей, и в ее жилах текла кровь древнего королевского рода Авалона.
   Моргейна сошла с ладьи; она не удивилась, увидев перед собой вереницу согнувшихся в поклоне слуг — а за ними стояли, поджидая ее, жрицы в темных одеяниях… Они все знали. Они пришли поздравить ее с возвращением домой. А за жрицами стояла высокая женщина, светловолосая и царственная, с золотистыми косами, уложенными венцом вокруг головы, — женщина, которую Моргейна до сих пор видела лишь во снах. Женщина быстрым шагом подошла к Моргейне, миновав прочих жриц, и обняла ее.
   — Добро пожаловать, родственница, — сказала она. — Добро пожаловать домой, Моргейна.
   И тогда Моргейна тоже назвала женщину по имени, хоть и знала его лишь по снам, — до тех пор, пока не услышала от Кевина, получив тем самым подтверждение своих снов.
   — Приветствую тебя, Ниниана. Я привела к тебе внучку Вивианы. Она будет воспитываться здесь. Ее зовут Нимуэ.
   Ниниана с интересом смотрела на Моргейну; интересно, что она успела о ней услышать за все эти годы? Затем она перевела взгляд на девочку.
   — Это и есть дочь Галахада?
   — Нет, — отозвалась Нимуэ. — Галахад — это мой брат. А я — дочь славного рыцаря Ланселета. Ниниана улыбнулась.
   — Я знаю, — сказала она, — но мы здесь не пользуемся тем именем, которое твой отец получил от саксов. Видишь ли, на самом деле его зовут так же, как и твоего брата. Что ж, Нимуэ, ты приехала, чтобы стать жрицей?
   Нимуэ оглядела залитый солнцем берег.
   — Так мне сказала моя тетя Моргейна. Я бы хотела научиться читать, писать, и играть на арфе, и знать все о звездах и вообще, обо всем на свете, как она. А вы и вправду злые чародейки? Я думала, чародейки старые и уродливые, а ты очень красивая. — Девочка прикусила губу. — Ой, я опять грублю.
   Ниниана рассмеялась.
   — Всегда говори правду, дитя. Да, я — чародейка. Уродливой я себя не считаю, а вот злая я или добрая, это тебе придется, решать самой. Я просто стараюсь исполнять волю Богини, — а большее никому не под силу.
   — Тогда я тоже буду стараться ее исполнить, если ты расскажешь мне, как это делать, — сказала Нимуэ.
   Солнце опустилось за горизонт, и берег сразу же окутали сумерки. Ниниана подала знак; слуга, державший в руках единственный зажженный факел, коснулся им соседнего; огонь пробежал по цепочке факелов, и вскоре весь берег оказался озарен их пляшущим светом. Ниниана погладила девочку по щеке.
   — Пока ты не станешь достаточно большой, чтобы самой понять, чего Богиня хочет от тебя, будешь ли ты подчиняться здешним правилам и слушаться женщин, которые будут присматривать за тобой?
   — Я буду стараться, — сказала Нимуэ. — Но я постоянно забываю слушаться. И задаю слишком много вопросов.
   — Ты можешь задавать столько вопросов, сколько тебе захочется, — когда для этого настанет подходящий момент, — сказала Ниниана. — Но ты провела весь день в пути, а сейчас уже поздно, так что вот тебе мое первое распоряжение: будь хорошей девочкой — поужинай, выкупайся и ложись спать. Сейчас ты попрощаешься со своей родственницей и пойдешь с Леанной из Дома дев.
   Ниниана подозвала крепко сбитую женщину в платье жрицы; взгляд у нее был по-матерински заботливым.
   Нимуэ шмыгнула носом и спросила:
   — А мне обязательно прощаться прямо сейчас? Ты не придешь попрощаться со мной завтра, тетя Моргейна? Я думала, что буду тут с тобой.