Страница:
В Комине возникла странная тошнота, его пробрала дрожь от развернувшейся перед ним невообразимой жизни.
— Но радиоактивная материя убивает, — сказал он.
— Элементы, известные на Земле, — да. Они конечные продукты, угли, еще горящие, с еще долгим путем до конечного свинца, но свою жизненную энергию они уже потеряли. Нептуний и плутоний — созданные человеком и не существующие в природе гибриды. Настоящие трансурановые элементы, выходящие далеко за пределы нашей периодической системы, — это силы, которые были в самом начале, семена жизни, ее источник. Может быть, все мы
— дети Трансуранидов и все наши жизненные силы исходят оттуда же.
— Не понимаю.
— Еще поймешь, — сказал Викри. — Ты уже можешь бежать? Нам осталось еще много пройти. — Не успев договорить, он уже забыл про Комина и про то, о чем говорил, стремясь к ущелью. Комин побежал.
И пока он бежал, в нем углублялось чувство крепнущей угрозы и страх.
— Но если Трансураниды изменили вас, то кто они? — закричал он.
Викри не ответил. Начался склон, и они побежали по узкой тропе между деревьями, протоптанной множеством ног в течение бесчисленных лет, так что она была гораздо ниже уровня дерна и твердая, как железо. По ней Викри побежал быстрее, и Комин пыхтел за ним. Сквозь редеющий лес он видел темное ущелье, над ним — клонящиеся к закату луны. Звенели голоса.
На тропе были другие люди.
Викри позвал их на мягкой радостной ноте. И они ответили — стройные люди, люди с детскими глазами, которые недоуменно глядели на Комина, но страха в них не было. Он пошел с ними к устью ущелья. Он держался поближе к Викри, так как знал, что если отстанет от него, тот сбежит. Он не хотел остаться один среди этих существ, похожих и непохожих на мужчин и женщин.
Последние деревья остались позади. Они прошли между каменными столбами ворот, и перед ним открылось ущелье. Оно было полно голосов и смутных движущихся силуэтов, и в глубине горело белое погребальное пламя, как сверкающий под ослепительным солнцем снег. Викри остановился и что-то невнятно произнес. Человеческая речь уже покидала его.
Комин надел тесный костюм и сунул голову в шлем. Он боялся.
В предохраняющем от излучения металлическом костюме с лицевой пластиной из просвинцованного стекла, ограничивающей поле зрения он почувствовал себя еще хуже. Пот пропитал одежду, консервированным воздухом из баллона было трудно дышать. Он ковылял за Викри по тропе, ставшей на скале широкой и гладкой. Вокруг него были тела, нагие тела. Многие из них оказались женщинами с белыми бедрами и остроконечными грудями, но они не возбуждали в нем страсти, а мужчины не заставляли его стыдиться. Казалось естественным, что они идут раздетыми, как ветру естественно дуть.
Они торопились, лица их были веселыми. Звук голосов замирал по мере того, как все меньше и меньше людей оставалось на открытой тропе. Дикие, странные очертания скал тянулись по обеим сторонам, с вершинами, купающимися в медном лунном свете. Но они были высоко над головой. Комин шел в темноте, где не было ни лучика света, кроме огня, притягивающего и зовущего. Нечто заразительное начало поступать к нему от Викри и остальных, и он тоже ощутил нетерпение добраться до огня. Но с каждым шагом к огню страх становился все больше.
Дно ущелья все круче уходило вниз, тропа шла по нему, и в скале открылся огромный грот. Белый огонь шел оттуда, и Комин понял, что свет, который он видел прежде, был лишь отсветом этого огня. Тропа расходилась по обеим сторонам грота, и последние люди уходили по ним в обе стороны. Комин остановился.
— Викри! — закричал он. — Викри!
Но Викри исчез. Комин ухватился за скалистую стену, вцепился в нее, чтобы удержаться на месте. Он стоял на краю грота, на самом пороге, решая, убежать или нет. И теперь он увидел, почему тропа расходилась.
Пол грота был широкой открытой расщелиной. Через нее лился вверх белый свет, заря ослепительной, чуть рябящей чистоты. Края расщелины и потолка грота над ней горели смутными огнями. Комин подумал, что века бомбардировки трансурановой радиацией превратили обычную скалу во что-то иное, так что радиацией теперь был наполнен весь грот.
Комин не мог заглянуть в расщелину, он стоял слишком далеко от нее и не под тем углом. Но он видел выступы по обоим сторонам, образующие на стенах грота грубые ступени. На них толпились люди, с взволнованными взглядами, у них были счастливые лица детей на празднике. В одном месте часть выступа немного нависала над расщелиной. Там стояли длинные носилки из грубых шестов, накрытые пышной горой цветов. И цветы шевелились от движений того, кого они скрывали, а возле носилок стояли двое мужчин. На таком расстоянии при ослепительном блеске Комин не различал лиц. Но он понял, кто они.
Он отпустил скалу, стиснул зубы и вошел в грот.
— Но радиоактивная материя убивает, — сказал он.
— Элементы, известные на Земле, — да. Они конечные продукты, угли, еще горящие, с еще долгим путем до конечного свинца, но свою жизненную энергию они уже потеряли. Нептуний и плутоний — созданные человеком и не существующие в природе гибриды. Настоящие трансурановые элементы, выходящие далеко за пределы нашей периодической системы, — это силы, которые были в самом начале, семена жизни, ее источник. Может быть, все мы
— дети Трансуранидов и все наши жизненные силы исходят оттуда же.
— Не понимаю.
— Еще поймешь, — сказал Викри. — Ты уже можешь бежать? Нам осталось еще много пройти. — Не успев договорить, он уже забыл про Комина и про то, о чем говорил, стремясь к ущелью. Комин побежал.
И пока он бежал, в нем углублялось чувство крепнущей угрозы и страх.
— Но если Трансураниды изменили вас, то кто они? — закричал он.
Викри не ответил. Начался склон, и они побежали по узкой тропе между деревьями, протоптанной множеством ног в течение бесчисленных лет, так что она была гораздо ниже уровня дерна и твердая, как железо. По ней Викри побежал быстрее, и Комин пыхтел за ним. Сквозь редеющий лес он видел темное ущелье, над ним — клонящиеся к закату луны. Звенели голоса.
На тропе были другие люди.
Викри позвал их на мягкой радостной ноте. И они ответили — стройные люди, люди с детскими глазами, которые недоуменно глядели на Комина, но страха в них не было. Он пошел с ними к устью ущелья. Он держался поближе к Викри, так как знал, что если отстанет от него, тот сбежит. Он не хотел остаться один среди этих существ, похожих и непохожих на мужчин и женщин.
Последние деревья остались позади. Они прошли между каменными столбами ворот, и перед ним открылось ущелье. Оно было полно голосов и смутных движущихся силуэтов, и в глубине горело белое погребальное пламя, как сверкающий под ослепительным солнцем снег. Викри остановился и что-то невнятно произнес. Человеческая речь уже покидала его.
Комин надел тесный костюм и сунул голову в шлем. Он боялся.
В предохраняющем от излучения металлическом костюме с лицевой пластиной из просвинцованного стекла, ограничивающей поле зрения он почувствовал себя еще хуже. Пот пропитал одежду, консервированным воздухом из баллона было трудно дышать. Он ковылял за Викри по тропе, ставшей на скале широкой и гладкой. Вокруг него были тела, нагие тела. Многие из них оказались женщинами с белыми бедрами и остроконечными грудями, но они не возбуждали в нем страсти, а мужчины не заставляли его стыдиться. Казалось естественным, что они идут раздетыми, как ветру естественно дуть.
Они торопились, лица их были веселыми. Звук голосов замирал по мере того, как все меньше и меньше людей оставалось на открытой тропе. Дикие, странные очертания скал тянулись по обеим сторонам, с вершинами, купающимися в медном лунном свете. Но они были высоко над головой. Комин шел в темноте, где не было ни лучика света, кроме огня, притягивающего и зовущего. Нечто заразительное начало поступать к нему от Викри и остальных, и он тоже ощутил нетерпение добраться до огня. Но с каждым шагом к огню страх становился все больше.
Дно ущелья все круче уходило вниз, тропа шла по нему, и в скале открылся огромный грот. Белый огонь шел оттуда, и Комин понял, что свет, который он видел прежде, был лишь отсветом этого огня. Тропа расходилась по обеим сторонам грота, и последние люди уходили по ним в обе стороны. Комин остановился.
— Викри! — закричал он. — Викри!
Но Викри исчез. Комин ухватился за скалистую стену, вцепился в нее, чтобы удержаться на месте. Он стоял на краю грота, на самом пороге, решая, убежать или нет. И теперь он увидел, почему тропа расходилась.
Пол грота был широкой открытой расщелиной. Через нее лился вверх белый свет, заря ослепительной, чуть рябящей чистоты. Края расщелины и потолка грота над ней горели смутными огнями. Комин подумал, что века бомбардировки трансурановой радиацией превратили обычную скалу во что-то иное, так что радиацией теперь был наполнен весь грот.
Комин не мог заглянуть в расщелину, он стоял слишком далеко от нее и не под тем углом. Но он видел выступы по обоим сторонам, образующие на стенах грота грубые ступени. На них толпились люди, с взволнованными взглядами, у них были счастливые лица детей на празднике. В одном месте часть выступа немного нависала над расщелиной. Там стояли длинные носилки из грубых шестов, накрытые пышной горой цветов. И цветы шевелились от движений того, кого они скрывали, а возле носилок стояли двое мужчин. На таком расстоянии при ослепительном блеске Комин не различал лиц. Но он понял, кто они.
Он отпустил скалу, стиснул зубы и вошел в грот.
13
Люди были еще в движении, и он шел вместе с ними, нелепая негнущаяся фигура среди нагих людей. Нижние выступы были заполнены, но люди поднимались по грубым ступеням, наклонным или извивающимся по стенкам грота. Здесь была тишина, и чувство какой-то застывшей силы. Комин бежал в толпе, направляясь к Паулю Роджерсу. Он чувствовал, что времени у него почти не осталось. Белый огонь рвался из расщелины, великолепный и жуткий.
Комин окликнул Пауля по имени, но голос заглушил шлем, и люди на краю расщелины не услышали его. Они подошли и подняли носилки с телом Стрэнга, и каскад сверкающих цветов полился с них на землю.
Поток на верхних уступах ускорил движение. Бронированные ботинки Комина тяжело стучали по камню.
Медленно, очень торжественно люди наклонили нижнюю часть носилок и дали телу Стрэнга, по-прежнему шевелившемуся, соскользнуть в пропасть.
Все замерли. По выступам пронесся вздох, и наступила тишина, неподвижная, бездыханная, и только Комин, бегущий по краю расщелины, выкрикивал имя Роджерса.
Даже из заглушающего шлема голос его звучал в тишине резко и громко — и люди медленно повернулись к нему. Они далеко ушли в странной жизни, которой жили теперь, были вызваны обратно против воли, и это причиняло им боль. Полотнища огня рвались вверх, изгибаясь над головами, как волны. Их лица, увлеченные и мечтательные, дрогнули от боли, причиняемой гремящим молотом голоса Комина.
Он протянул затянутую в перчатку руку, положил ее на голое плечо Пауля и снова прокричал его имя. И лицо, глядевшее на него сквозь освинцованное стекло, было лицом Пауля Роджерса, каким он знал его всю жизнь, и одновременно не было им. Пауль Роджерс исчез, и его заменил кто-то другой, кто-то за пределами его понимания. Комин убрал руку и вновь ощутил страх.
Колеблющиеся белые огни тянулись к мерцающему потолку, люди ждали на выступах, и глаза, забывшие все знания и дела человеческие, глядели на Комина, и в них было беспокойство. Затем, словно открылась давно захлопнувшаяся дверь, в них появилось узнавание, а затем тревога.
— Не сейчас! — Роджерс говорил неуклюже, с трудом, но настойчиво, и протянул руки, словно пытаясь оттолкнуть Комина. — Не сейчас, не время!
Викри и Киссел — Киссел, который был толст и стар, а теперь похудел, стал без возраста и одновременно изменился — снова повернулись к удивительно яркому огню, не дававшему тепла, и уставились на глубины, из которых он исходил. Люди на уступах стояли неподвижно — белые тени, нарисованные на скале. Глаза их мерцали. Комин закричал. Он не хотел кричать, он обещал Викри не метать им. Но перед ним был Пауль, и слова вырывались сами, независимо от его желания.
— Пауль, идем со мной! Вернись!
Пауль покачал головой. Казалось, он волновался за безопасность Комина и одновременно с нетерпением ждал его ухода, словно тот совершил непростительное вторжение.
— Не сейчас, Арч. Нет времени для тебя думать, нет времени говорить.
— Он сильно уперся руками в грудь Комина, заставляя того отступить. — Я узнал тебя. Ты не можешь драться с ними. Некоторые могут, но не ты. Ты должен сначала подумать. Теперь уходи быстрее.
Комин уперся. Огонь прыгал, плясал и дрожал на скалах и в воздухе над его головой. Он был гипнотическим, прекрасным, манящим, как вода притягивает пловца. Комин пытался не глядеть на него. Он остановил взгляд на Пауле и почувствовал боль при мысли, что Пауль останется здесь, нагой дикарь, как и остальные, его разум и душа потеряются в этом странном безумии. От этой мысли он ощутил гнев и закричал:
— Я прилетел с Земли, чтобы разыскать тебя! Я не оставлю тебя здесь!
— Ты хочешь убить меня, Арч?
Это заставило Комина остановиться. Он сказал:
— Ты умрешь… как Баллантайн? Мне казалось, Викри говорил…
Глядя в пропасть, Пауль заговорил так быстро, что Комин с трудом понимал его через наушники шлемофона.
— Не так. Баллантайн улетел слишком рано. Я уже завершен. Но, с другой стороны, это хуже… Арч, я не могу сейчас объяснить, только уходи, пока не попался, как мы все здесь.
— Ты пойдешь со мной?
— Нет.
— Тогда я остаюсь.
Возможно, он еще достаточно человек, чтобы вспомнить, подумал Комин, возможно, я могу заставить его пойти этим путем. Пауль сказал:
— Смотри.
Он показал в пропасть, подтаскивая Комина ближе к краю. Беззвучные белые огни проносились вокруг него, и он уставился на них, в белое слепящее сияние. И внезапно земля ушла из-под ног и голова закружилась от ужасного мельтешения.
Выступы, подумал он, были тонкими изогнутыми раковинами, сомкнувшимися над пространством внизу, пространством, что было скрыто под гротом, как основная масса айсберга, скрытая под маленькой надводной частью, пространство, уходящее в световой дымке в таинственные невидимые просторы. Трансурановые огни горящие так, словно незнакомое солнце было поймано здесь и хранило под защитой скалы вечное пламя, расточая себя в потоках и взрывах белой радиации. Что-то пробудилось и зашевелилось в глубине души Комина. Он наклонился вперед, и страх его испарился вместе с многими другими вещами, бывшими в его сознании. Огонь расцвел, стал парить и колебаться в глубинах его личного мира. Комин не мог понять все свои чувства, но здесь были красота, радость и счастье.
Затем Комин закричал и метнулся назад, и красоты больше не стало.
— Там что-то движется!
— Жизнь, — тихо сказал Пауль. — Жизнь без потребностей и почти без конца. Помнишь старую историю, которую нам рассказывали в детстве? О людях, которые жили в саду невинности?
Внезапное движение было быстрым и безобразным. Комин отскочил подальше от края и сказал:
— Я прошел через это, Пауль, и ты тоже. Трансурановое заражение… ты отравлен дурманом, идущим снизу. Ты опустился на уровень здешних людей, и очень скоро для тебя не останется надежды. Я не знаю точно, что сделали с тобой Трансураниды, но в конечном результате — это рабство.
Комин поднял взгляд вверх, где ждали нетерпеливые ряды людей.
— Ты поклоняешься, вот что ты делаешь. Ты поклоняешься каким-то вонючим силам природы, калечащим твой разум, пока ты доставляешь удовольствие своему телу.
Он повернулся. Пауль глядел на него с какой-то далекой жалостью, внимание его уже ускользало назад, к неведомым видениям, от которых его оторвал взгляд Комина, и Комин почувствовал в нем отвращение, почти ненависть.
— Ты дал им тело Стрэнга, — сказал он, — и теперь ждешь оплаты.
Пауль Роджерс вздохнул.
— Сейчас нет времени, не медли. Уходи, Арч, беги.
Эти последние обычные слова были невыразимо страшными. Комин слышал их тысячи раз прежде, в невыразимо далекие времена. Он грубо схватил Пауля за руку, этого незнакомого Пауля, потерявшего человеческий облик, Пауля с чужой плотью и чужими мыслями, совершенно не того Пауля, с которым играл в детстве, и сказал:
— Ты пойдешь, хочешь ты того или нет.
Пауль спокойно ответил:
— Слишком поздно.
Странно, что он не пытался вырваться, когда Комин потащил его с выступа от Викри и Киссела. Он спустился с Коминым на главный выступ и сделал три шага к выходу из грота. И тут внезапно у выхода показались люди в антирадиационных одеждах, люди с громкими голосами, в тяжелых ботинках, идущие по тропе — Питер Кохран и другие, все вооруженные.
Комин сделал ошибку, потащив Пауля Роджерса через толпу на выступе. Он хотел поскорее убраться отсюда. Он еще не был уверен, что нужно бежать, что люди чего-то ждут, что то, чего они ждут, является злом, и что вся его плоть отвращается от встречи с этим злом. Нагие тела стояли плотной стеной между ним и выходом. Он бросился на эту стену в надежде пробить ее, но стена была словно из песка, обтекала его и держала крепко.
Голоса впереди поднялись и эхом отразились от свода. Затем послышались другие голоса, голоса людей, которые более не нуждались ни в какой речи для выражения своих простейших эмоций. Они подались вперед на выступах, радостно закричали, и голоса землян утонули в их криках.
Комин пытался пробиться, но было слишком поздно. Слишком поздно было с самого начала, и теперь он попался, попался, как прежде попался Пауль. Он отпустил руку Пауля и повернулся к пропасти, движимый инстинктом драться, чтобы оттуда ни вышло. Но через секунду он забыл даже о страхе.
Внезапно грот наполнился звездами. Свет был здесь и прежде, достаточный, чтобы ослепить человека, но не такой, как этот. Движение было и прежде в зовущих огнях, но не такое как это. Нетерпеливое движение тел подталкивало его почти к самому краю, но это его не трогало. Дыхание и разум покинули его, он мог только смотреть и удивляться, как ребенок.
Звезды пришли в облаке, посылая вперед белую зарю. Они были белые, они были чистой первичной радиацией, и их излучающие руки были как смутные туманности. Они шли, паря, несомые волнами огня, и огонь бледнел перед ними. Они шли, смеясь, и смех их был смехом иных существ, свежих и юных, из руки Божьей, существ, не знающих никакой тьмы.
Комину пришли в голову странные мысли, которые приходили, когда он еще был безбородым юнцом. И почему-то они пришли к нему сейчас. Смех был беззвучным, но он был. Он был в самой их манере движения и сияния.
Белые звезды взорвались в жемчужном небе, и это приветствовал взрыв криков с выступов. Пауль Роджерс сказал:
— Это Трансураниды.
Силы, что были в начале всего, семена жизни, источник сущего. Возможно, все люди их дети, хотя и давно отделившиеся. Комин старался прийти в себя, но его голова была полна обрывков забытых вещей и лохмотьев старых эмоций. И он ничего не видел, кроме сияния Трансуранидов и их счастливого танца.
Облако звезд устремилось вперед, расширяясь и распространяясь, их туманные руки протянулись, чтобы коснуться и обнять. Они кружились, разделялись и вновь соединялись, без причин и умысла, не считая того, что они жили и это было приятно. И веселье было такое, что Комин склонился перед ним, тоже опьяненный странным новым удовольствием.
Питер Кохран медленно двигался к пропасти, а с ним шли другие люди в броне. Они не сводили глаз с Трансуранидов. Комин смутно увидел их и понял, что теперь они не смогут уйти, хотя тропа чиста. Он понял, что и сам не сможет уйти.
Рука Пауля легла на его плечо, и голос прозвучал ему в ухо:
— Сейчас ты поймешь. Через минуту ты все поймешь.
В толпе возникло шевеление, последнее движение, подтолкнувшее Комина к самому краю. И на дальнем выступе за пропастью он увидел бронированную фигуру, освобожденную движением толпы. Она прижалась к скале, и Комин узнал, кто это: Стенли, который пришел сюда раньше их, чтобы найти место Трансуранидов, Стенли, который нашел от и чья винтовка, забытая, тащилась за ним.
Рука Пауля коротко стиснула руку Комина. Комин взглянул на него. Пауль улыбался, и в лице его было что-то от сияния Трансуранидов. Он сказал:
— Мне очень жаль, что у тебя нет возможности выбирать. Но я рад, что ты пришел, Арч.
Это были его последние слова. Больше не было времени для разговоров. Комин поднял взгляд, ошеломленный круговоротом больших звезд. И звезды упали с пылающего свода.
Они падали дождем живого огня, целая галактика, падающая с неба, звезды неслись как метеориты, в изогнутом полете разбиваясь о поверхность внизу, о Комина, застывшего под этим пылающим дождем, о нагих людей с восторженно воздетыми вверх руками.
И Трансураниды широко распростерли свои руки, подобные рукам туманностей, и обняли ими, и люди потускнели, стали неясными, затерявшись в сердце звезд. Комин был среди них, окутанный апокалиптическим огнем.
Несколько секунд он стоял, пригвожденный к месту, зачарованный этим зрелищем. Но затем крепкая, грубая часть Комина вывела его из грез сильным толчком, и он испустил крик ужаса. Он рванулся от державшего его существа, извиваясь в безумных рывках.
Он не хотел стать таким, как Баллантайн. Он не хотел стать таким, как Пауль, с подорванной душой и разумом. Он не хотел быть таким, как Стрэнг, которого кинули еще шевелящимся в пропасть, в жертву звездам.
Он вырвался из окутавшего его нестерпимого блеска. Это было сияние, и ничего больше. Руки проходили сквозь него, как сквозь дым. Он снова попытался бежать, но сомкнутые тела, в каком-то ужасном союзе с Трансуранидами, загородили дорогу. Отсюда не было пути.
Он крикнул Пауля, прося помощи, но Пауль исчез за завесой света, и помочь было некому.
Пойманный, потерявший надежду, Комин лгал. Броня была тяжелая и крепкая, но здесь действовали трансурановые силы, которых никто не понимал, это излучение еще не было изучено. Он почувствовал слабую, отфильтрованную защитной тканью энергию…
Она росла. Комин еще оставался собой, глядя через просвинцованное стекло шлема на такую красоту, о которой и не мечтал, но огромная энергия, лившаяся из этой красоты, начала касаться и волновать его.
Это было теплое прикосновение, как первый солнечный луч, нарушивший зимний холод. Он чувствовал, как энергия входит в тело, в объятое страхом сознание, и там, где она проходила, больше не оставалось места напряжению или страху. Пламя, державшее его в туманных руках, окутывало белой радиацией, и постепенно Комин начал понимать очень странную истину. В Трансуранидах не было зла.
Прилив тепла, жизни затронул только самые дальние его уголки, проникнув через броню, но этого было достаточно. Великолепный белый луч проник сквозь пластину шлема, и Комин начал понимать. Он понял, почему Пауль никогда не вернется назад. Он понял, почему глаза здешних людей беспокоили его, почему взгляд Викри был таким странным. Он понял, почему эти люди не нуждались больше в городах и машинах. Силы, что были в самом начале, семена жизни, источник всего сущего…
Он устремился к свету. Плоть его жаждала свирепой чистоты сияния, энергии, что изменяла, что входила в каждую клетку и уничтожала голод, болезни, все человеческие потребности. Он хотел, чтобы эта энергия прошла через него, как прошла через тела этих людей. Он хотел стать свободным, как был свободен Пауль.
Не будет больше голода, не будет похоти, не будет суровой необходимости. Только солнце дней и медные луны по ночам, только слабая тень забытого и называемого смертью.
Какое-то грубое, стойкое ядро сознания, еще сохранившее память, твердило ему: человечество прошло через это. Невинность была слишком давно и слишком безвозвратно потеряна. Это не человеческая жизнь. Она может быть лучше, но она не для человека. Она чужая. Не касайся ее.
Но теперь Комин понимал, что то, что он называл дегенерацией, было совершенно иным, то, что он называл поклонением, было дружеским приветствием, то, о чем он думал как о жертве, было возвращением жизни через очищение огнем. Мир Трансуранидов манил его, и он не слушал свой несогласный голос.
Звездный блеск, вошедший через пластину шлема, горел теперь в его мозгу, и все сомнения были смыты его белизной. Комин теперь знал, что от не искушают, но предлагают дар, неизвестный на Земле со времен Эдема. Он поднял руки и положил их на застежки своей брони.
Кто-то схватил его за руки. Кто-то закричал, и его оттащили прочь, из туманных рук, обнимавших его, и звездный блеск потускнел. Он вырывался, орал. К нему приблизилось лицо Питера Кохрана. Через стекло шлема он увидел это лицо, искаженное бешенством. Голос Питера что-то прокричал ему. Кружащиеся звезды устремились к нему, а с другой стороны надвигались люди, окутанные рукавами света. Позади него на выступе неподвижно лежали тела и стояли бронированные люди с винтовками.
Комин попытался сорвать с себя броню. В своей слепоте они все боялись. Кохран боялся, как прежде боялся Баллантайн. Они боялись и хотели заставить его вернуться к человечеству и смерти.
— Комин! Ты не соображаешь, что делаешь! Взгляни туда!
Он посмотрел через пропасть. Стенли больше не прижимался к скале. Он стоял вместе с другими людьми и срывал с себя броню.
— Он погиб! Остальные тоже, прежде чем мы поняли. — Пот бежал по лицу Питера, оно было серым, от какой-то внутренней муки. Он тащил Комина, пытаясь заставить его вернуться, бессвязно говоря о спасении. Он спас остальных с винтовками.
По другую сторону пропасти Стенли поднял руки к парящей звезде. Она ринулась вниз, и Стенли замер, как и остальные, полускрытый живым огнем.
— Погиб…
— Посмотри на его лицо! — заорал Комин. — Не он погиб, а ты! Ты! Отпусти меня!
— Я знаю, что это безумие. Я сам чувствовал его. — Питер отчаянно толкал его назад. — Не сопротивляйся, Комин. Другим уже не помочь, но ты… — Он крепко стиснул руку на плече Комина. — Они предлагают не жизнь. Это отрицание жизни, вечное скитание…
Комин поднял взгляд на Трансуранидов. Когда-то было время, в самом начале, время до того, как появились работа, боль, страх…
Они не понимают, потому что слишком боятся. Но он не может уйти с ними. Он рвался из удерживающих рук. Он рвался в пропасть, упорно стремясь сбросить свою броню. Позади него поднялась и щелкнула винтовка.
Броня предохраняла от радиации, но не от шокера. Огни в гроте потускнели, и Комин провалился в темноту, закрывшую звезды, которых он коснулся и которые потерял навеки.
Комин окликнул Пауля по имени, но голос заглушил шлем, и люди на краю расщелины не услышали его. Они подошли и подняли носилки с телом Стрэнга, и каскад сверкающих цветов полился с них на землю.
Поток на верхних уступах ускорил движение. Бронированные ботинки Комина тяжело стучали по камню.
Медленно, очень торжественно люди наклонили нижнюю часть носилок и дали телу Стрэнга, по-прежнему шевелившемуся, соскользнуть в пропасть.
Все замерли. По выступам пронесся вздох, и наступила тишина, неподвижная, бездыханная, и только Комин, бегущий по краю расщелины, выкрикивал имя Роджерса.
Даже из заглушающего шлема голос его звучал в тишине резко и громко — и люди медленно повернулись к нему. Они далеко ушли в странной жизни, которой жили теперь, были вызваны обратно против воли, и это причиняло им боль. Полотнища огня рвались вверх, изгибаясь над головами, как волны. Их лица, увлеченные и мечтательные, дрогнули от боли, причиняемой гремящим молотом голоса Комина.
Он протянул затянутую в перчатку руку, положил ее на голое плечо Пауля и снова прокричал его имя. И лицо, глядевшее на него сквозь освинцованное стекло, было лицом Пауля Роджерса, каким он знал его всю жизнь, и одновременно не было им. Пауль Роджерс исчез, и его заменил кто-то другой, кто-то за пределами его понимания. Комин убрал руку и вновь ощутил страх.
Колеблющиеся белые огни тянулись к мерцающему потолку, люди ждали на выступах, и глаза, забывшие все знания и дела человеческие, глядели на Комина, и в них было беспокойство. Затем, словно открылась давно захлопнувшаяся дверь, в них появилось узнавание, а затем тревога.
— Не сейчас! — Роджерс говорил неуклюже, с трудом, но настойчиво, и протянул руки, словно пытаясь оттолкнуть Комина. — Не сейчас, не время!
Викри и Киссел — Киссел, который был толст и стар, а теперь похудел, стал без возраста и одновременно изменился — снова повернулись к удивительно яркому огню, не дававшему тепла, и уставились на глубины, из которых он исходил. Люди на уступах стояли неподвижно — белые тени, нарисованные на скале. Глаза их мерцали. Комин закричал. Он не хотел кричать, он обещал Викри не метать им. Но перед ним был Пауль, и слова вырывались сами, независимо от его желания.
— Пауль, идем со мной! Вернись!
Пауль покачал головой. Казалось, он волновался за безопасность Комина и одновременно с нетерпением ждал его ухода, словно тот совершил непростительное вторжение.
— Не сейчас, Арч. Нет времени для тебя думать, нет времени говорить.
— Он сильно уперся руками в грудь Комина, заставляя того отступить. — Я узнал тебя. Ты не можешь драться с ними. Некоторые могут, но не ты. Ты должен сначала подумать. Теперь уходи быстрее.
Комин уперся. Огонь прыгал, плясал и дрожал на скалах и в воздухе над его головой. Он был гипнотическим, прекрасным, манящим, как вода притягивает пловца. Комин пытался не глядеть на него. Он остановил взгляд на Пауле и почувствовал боль при мысли, что Пауль останется здесь, нагой дикарь, как и остальные, его разум и душа потеряются в этом странном безумии. От этой мысли он ощутил гнев и закричал:
— Я прилетел с Земли, чтобы разыскать тебя! Я не оставлю тебя здесь!
— Ты хочешь убить меня, Арч?
Это заставило Комина остановиться. Он сказал:
— Ты умрешь… как Баллантайн? Мне казалось, Викри говорил…
Глядя в пропасть, Пауль заговорил так быстро, что Комин с трудом понимал его через наушники шлемофона.
— Не так. Баллантайн улетел слишком рано. Я уже завершен. Но, с другой стороны, это хуже… Арч, я не могу сейчас объяснить, только уходи, пока не попался, как мы все здесь.
— Ты пойдешь со мной?
— Нет.
— Тогда я остаюсь.
Возможно, он еще достаточно человек, чтобы вспомнить, подумал Комин, возможно, я могу заставить его пойти этим путем. Пауль сказал:
— Смотри.
Он показал в пропасть, подтаскивая Комина ближе к краю. Беззвучные белые огни проносились вокруг него, и он уставился на них, в белое слепящее сияние. И внезапно земля ушла из-под ног и голова закружилась от ужасного мельтешения.
Выступы, подумал он, были тонкими изогнутыми раковинами, сомкнувшимися над пространством внизу, пространством, что было скрыто под гротом, как основная масса айсберга, скрытая под маленькой надводной частью, пространство, уходящее в световой дымке в таинственные невидимые просторы. Трансурановые огни горящие так, словно незнакомое солнце было поймано здесь и хранило под защитой скалы вечное пламя, расточая себя в потоках и взрывах белой радиации. Что-то пробудилось и зашевелилось в глубине души Комина. Он наклонился вперед, и страх его испарился вместе с многими другими вещами, бывшими в его сознании. Огонь расцвел, стал парить и колебаться в глубинах его личного мира. Комин не мог понять все свои чувства, но здесь были красота, радость и счастье.
Затем Комин закричал и метнулся назад, и красоты больше не стало.
— Там что-то движется!
— Жизнь, — тихо сказал Пауль. — Жизнь без потребностей и почти без конца. Помнишь старую историю, которую нам рассказывали в детстве? О людях, которые жили в саду невинности?
Внезапное движение было быстрым и безобразным. Комин отскочил подальше от края и сказал:
— Я прошел через это, Пауль, и ты тоже. Трансурановое заражение… ты отравлен дурманом, идущим снизу. Ты опустился на уровень здешних людей, и очень скоро для тебя не останется надежды. Я не знаю точно, что сделали с тобой Трансураниды, но в конечном результате — это рабство.
Комин поднял взгляд вверх, где ждали нетерпеливые ряды людей.
— Ты поклоняешься, вот что ты делаешь. Ты поклоняешься каким-то вонючим силам природы, калечащим твой разум, пока ты доставляешь удовольствие своему телу.
Он повернулся. Пауль глядел на него с какой-то далекой жалостью, внимание его уже ускользало назад, к неведомым видениям, от которых его оторвал взгляд Комина, и Комин почувствовал в нем отвращение, почти ненависть.
— Ты дал им тело Стрэнга, — сказал он, — и теперь ждешь оплаты.
Пауль Роджерс вздохнул.
— Сейчас нет времени, не медли. Уходи, Арч, беги.
Эти последние обычные слова были невыразимо страшными. Комин слышал их тысячи раз прежде, в невыразимо далекие времена. Он грубо схватил Пауля за руку, этого незнакомого Пауля, потерявшего человеческий облик, Пауля с чужой плотью и чужими мыслями, совершенно не того Пауля, с которым играл в детстве, и сказал:
— Ты пойдешь, хочешь ты того или нет.
Пауль спокойно ответил:
— Слишком поздно.
Странно, что он не пытался вырваться, когда Комин потащил его с выступа от Викри и Киссела. Он спустился с Коминым на главный выступ и сделал три шага к выходу из грота. И тут внезапно у выхода показались люди в антирадиационных одеждах, люди с громкими голосами, в тяжелых ботинках, идущие по тропе — Питер Кохран и другие, все вооруженные.
Комин сделал ошибку, потащив Пауля Роджерса через толпу на выступе. Он хотел поскорее убраться отсюда. Он еще не был уверен, что нужно бежать, что люди чего-то ждут, что то, чего они ждут, является злом, и что вся его плоть отвращается от встречи с этим злом. Нагие тела стояли плотной стеной между ним и выходом. Он бросился на эту стену в надежде пробить ее, но стена была словно из песка, обтекала его и держала крепко.
Голоса впереди поднялись и эхом отразились от свода. Затем послышались другие голоса, голоса людей, которые более не нуждались ни в какой речи для выражения своих простейших эмоций. Они подались вперед на выступах, радостно закричали, и голоса землян утонули в их криках.
Комин пытался пробиться, но было слишком поздно. Слишком поздно было с самого начала, и теперь он попался, попался, как прежде попался Пауль. Он отпустил руку Пауля и повернулся к пропасти, движимый инстинктом драться, чтобы оттуда ни вышло. Но через секунду он забыл даже о страхе.
Внезапно грот наполнился звездами. Свет был здесь и прежде, достаточный, чтобы ослепить человека, но не такой, как этот. Движение было и прежде в зовущих огнях, но не такое как это. Нетерпеливое движение тел подталкивало его почти к самому краю, но это его не трогало. Дыхание и разум покинули его, он мог только смотреть и удивляться, как ребенок.
Звезды пришли в облаке, посылая вперед белую зарю. Они были белые, они были чистой первичной радиацией, и их излучающие руки были как смутные туманности. Они шли, паря, несомые волнами огня, и огонь бледнел перед ними. Они шли, смеясь, и смех их был смехом иных существ, свежих и юных, из руки Божьей, существ, не знающих никакой тьмы.
Комину пришли в голову странные мысли, которые приходили, когда он еще был безбородым юнцом. И почему-то они пришли к нему сейчас. Смех был беззвучным, но он был. Он был в самой их манере движения и сияния.
Белые звезды взорвались в жемчужном небе, и это приветствовал взрыв криков с выступов. Пауль Роджерс сказал:
— Это Трансураниды.
Силы, что были в начале всего, семена жизни, источник сущего. Возможно, все люди их дети, хотя и давно отделившиеся. Комин старался прийти в себя, но его голова была полна обрывков забытых вещей и лохмотьев старых эмоций. И он ничего не видел, кроме сияния Трансуранидов и их счастливого танца.
Облако звезд устремилось вперед, расширяясь и распространяясь, их туманные руки протянулись, чтобы коснуться и обнять. Они кружились, разделялись и вновь соединялись, без причин и умысла, не считая того, что они жили и это было приятно. И веселье было такое, что Комин склонился перед ним, тоже опьяненный странным новым удовольствием.
Питер Кохран медленно двигался к пропасти, а с ним шли другие люди в броне. Они не сводили глаз с Трансуранидов. Комин смутно увидел их и понял, что теперь они не смогут уйти, хотя тропа чиста. Он понял, что и сам не сможет уйти.
Рука Пауля легла на его плечо, и голос прозвучал ему в ухо:
— Сейчас ты поймешь. Через минуту ты все поймешь.
В толпе возникло шевеление, последнее движение, подтолкнувшее Комина к самому краю. И на дальнем выступе за пропастью он увидел бронированную фигуру, освобожденную движением толпы. Она прижалась к скале, и Комин узнал, кто это: Стенли, который пришел сюда раньше их, чтобы найти место Трансуранидов, Стенли, который нашел от и чья винтовка, забытая, тащилась за ним.
Рука Пауля коротко стиснула руку Комина. Комин взглянул на него. Пауль улыбался, и в лице его было что-то от сияния Трансуранидов. Он сказал:
— Мне очень жаль, что у тебя нет возможности выбирать. Но я рад, что ты пришел, Арч.
Это были его последние слова. Больше не было времени для разговоров. Комин поднял взгляд, ошеломленный круговоротом больших звезд. И звезды упали с пылающего свода.
Они падали дождем живого огня, целая галактика, падающая с неба, звезды неслись как метеориты, в изогнутом полете разбиваясь о поверхность внизу, о Комина, застывшего под этим пылающим дождем, о нагих людей с восторженно воздетыми вверх руками.
И Трансураниды широко распростерли свои руки, подобные рукам туманностей, и обняли ими, и люди потускнели, стали неясными, затерявшись в сердце звезд. Комин был среди них, окутанный апокалиптическим огнем.
Несколько секунд он стоял, пригвожденный к месту, зачарованный этим зрелищем. Но затем крепкая, грубая часть Комина вывела его из грез сильным толчком, и он испустил крик ужаса. Он рванулся от державшего его существа, извиваясь в безумных рывках.
Он не хотел стать таким, как Баллантайн. Он не хотел стать таким, как Пауль, с подорванной душой и разумом. Он не хотел быть таким, как Стрэнг, которого кинули еще шевелящимся в пропасть, в жертву звездам.
Он вырвался из окутавшего его нестерпимого блеска. Это было сияние, и ничего больше. Руки проходили сквозь него, как сквозь дым. Он снова попытался бежать, но сомкнутые тела, в каком-то ужасном союзе с Трансуранидами, загородили дорогу. Отсюда не было пути.
Он крикнул Пауля, прося помощи, но Пауль исчез за завесой света, и помочь было некому.
Пойманный, потерявший надежду, Комин лгал. Броня была тяжелая и крепкая, но здесь действовали трансурановые силы, которых никто не понимал, это излучение еще не было изучено. Он почувствовал слабую, отфильтрованную защитной тканью энергию…
Она росла. Комин еще оставался собой, глядя через просвинцованное стекло шлема на такую красоту, о которой и не мечтал, но огромная энергия, лившаяся из этой красоты, начала касаться и волновать его.
Это было теплое прикосновение, как первый солнечный луч, нарушивший зимний холод. Он чувствовал, как энергия входит в тело, в объятое страхом сознание, и там, где она проходила, больше не оставалось места напряжению или страху. Пламя, державшее его в туманных руках, окутывало белой радиацией, и постепенно Комин начал понимать очень странную истину. В Трансуранидах не было зла.
Прилив тепла, жизни затронул только самые дальние его уголки, проникнув через броню, но этого было достаточно. Великолепный белый луч проник сквозь пластину шлема, и Комин начал понимать. Он понял, почему Пауль никогда не вернется назад. Он понял, почему глаза здешних людей беспокоили его, почему взгляд Викри был таким странным. Он понял, почему эти люди не нуждались больше в городах и машинах. Силы, что были в самом начале, семена жизни, источник всего сущего…
Он устремился к свету. Плоть его жаждала свирепой чистоты сияния, энергии, что изменяла, что входила в каждую клетку и уничтожала голод, болезни, все человеческие потребности. Он хотел, чтобы эта энергия прошла через него, как прошла через тела этих людей. Он хотел стать свободным, как был свободен Пауль.
Не будет больше голода, не будет похоти, не будет суровой необходимости. Только солнце дней и медные луны по ночам, только слабая тень забытого и называемого смертью.
Какое-то грубое, стойкое ядро сознания, еще сохранившее память, твердило ему: человечество прошло через это. Невинность была слишком давно и слишком безвозвратно потеряна. Это не человеческая жизнь. Она может быть лучше, но она не для человека. Она чужая. Не касайся ее.
Но теперь Комин понимал, что то, что он называл дегенерацией, было совершенно иным, то, что он называл поклонением, было дружеским приветствием, то, о чем он думал как о жертве, было возвращением жизни через очищение огнем. Мир Трансуранидов манил его, и он не слушал свой несогласный голос.
Звездный блеск, вошедший через пластину шлема, горел теперь в его мозгу, и все сомнения были смыты его белизной. Комин теперь знал, что от не искушают, но предлагают дар, неизвестный на Земле со времен Эдема. Он поднял руки и положил их на застежки своей брони.
Кто-то схватил его за руки. Кто-то закричал, и его оттащили прочь, из туманных рук, обнимавших его, и звездный блеск потускнел. Он вырывался, орал. К нему приблизилось лицо Питера Кохрана. Через стекло шлема он увидел это лицо, искаженное бешенством. Голос Питера что-то прокричал ему. Кружащиеся звезды устремились к нему, а с другой стороны надвигались люди, окутанные рукавами света. Позади него на выступе неподвижно лежали тела и стояли бронированные люди с винтовками.
Комин попытался сорвать с себя броню. В своей слепоте они все боялись. Кохран боялся, как прежде боялся Баллантайн. Они боялись и хотели заставить его вернуться к человечеству и смерти.
— Комин! Ты не соображаешь, что делаешь! Взгляни туда!
Он посмотрел через пропасть. Стенли больше не прижимался к скале. Он стоял вместе с другими людьми и срывал с себя броню.
— Он погиб! Остальные тоже, прежде чем мы поняли. — Пот бежал по лицу Питера, оно было серым, от какой-то внутренней муки. Он тащил Комина, пытаясь заставить его вернуться, бессвязно говоря о спасении. Он спас остальных с винтовками.
По другую сторону пропасти Стенли поднял руки к парящей звезде. Она ринулась вниз, и Стенли замер, как и остальные, полускрытый живым огнем.
— Погиб…
— Посмотри на его лицо! — заорал Комин. — Не он погиб, а ты! Ты! Отпусти меня!
— Я знаю, что это безумие. Я сам чувствовал его. — Питер отчаянно толкал его назад. — Не сопротивляйся, Комин. Другим уже не помочь, но ты… — Он крепко стиснул руку на плече Комина. — Они предлагают не жизнь. Это отрицание жизни, вечное скитание…
Комин поднял взгляд на Трансуранидов. Когда-то было время, в самом начале, время до того, как появились работа, боль, страх…
Они не понимают, потому что слишком боятся. Но он не может уйти с ними. Он рвался из удерживающих рук. Он рвался в пропасть, упорно стремясь сбросить свою броню. Позади него поднялась и щелкнула винтовка.
Броня предохраняла от радиации, но не от шокера. Огни в гроте потускнели, и Комин провалился в темноту, закрывшую звезды, которых он коснулся и которые потерял навеки.
14
Комин очнулся от боли. Это была не только острая, жгучая боль во всем теле, но также упорный мучительный шум в ушах и голове, что было не совсем шумом.
Он понял, что это. Не хотел, но понял. Звук звездного двигателя. Звездный двигатель, корабль…
Он открыл глаза. Он не хотел делать этого, но сделал. Над ним висел металлический потолок каюты, а напротив было лицо Кренча.
— Отлично, Комин.
Он пытался говорить обычным тоном, но не был хорошим актером, и в выражении его лица было что-то такое…
— Ну, Комин, кажется, вы чисты. Ну и работку задали вы мне с Ротом. Но, к счастью для вас, вы лишь коснулись Этого, и я думаю, мы выкачали из вас последнюю заразу…
Комин сказал:
— Убирайтесь отсюда к черту.
— Но послушайте! У вас шок, и для него есть причина…
— Убирайтесь!
Лицо Кренча исчезло. Он услышал бормотание голосов и открывшуюся дверь, а затем ничего, кроме коварного, неслышимого визга двигателя.
Комин летал неподвижно и старался не думать, не вспоминать. Но вспоминал. Он не мог забыть звездный дождь в пламенном небе, этот чистый экстаз, сияние вокруг него и наслаждение…
Он дурак. К счастью, он получил возможность убраться оттуда. Он мог стать таким, как Баллантайн. Он говорил себе это, но не мог не думать о Пауле, об остальных в этом мире, что с каждой секундой уносился все дальше и дальше. Пауль и все остальные были свободны, жили так, как никто больше не мог жить, под небом медных лун.
Ему захотелось заплакать, зарыдать, как женщина, но он не мог. Он хотел уснуть, но не мог даже этого. Потом пришел Питер Кохран. Питер был не из мягких людей. Он вошел и стоял, глядя вниз без всякой доброты на темном индейском лице, затем сказал:
— Итак, вы чувствуете себя плохо. Вы чувствуете себя плохо потому, что вы Арч Комин, растерялись, как ребенок, когда столкнулись с этим.
Комин поглядел на него и ничего не сказал. Казалось, ему нечего было говорить. Должно быть, что-то было в его взгляде, потому что лицо Питера изменилось.
— Послушайте, Комин, я могу сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Кренч сказал, что откололись те из нас, кто недостаточно боялся, был недостаточно осторожен, недостаточно сдержан, чтобы это их отпугнуло.
Комин спросил:
— Стенли?
— Да, мы оставили его там, — сказал Питер. Затем голос его стал скрипучим. — Что мы еще могли сделать? Он получил полную дозу, и если бы мы забрали его, повторилась бы история с Баллантайном. Лучше было позволить ему остаться, как он хотел. И в противном случае мы едва ли убрались бы вовремя.
Комин сказал:
— И теперь вы пришли сюда, чтобы получить от меня благодарность за спасение? — Лицо Питера стало сердитым, но Комин продолжал, собрав всю свою ослепительную вспышку гнева: — Вы прошли через врата и оторвали человека от жизни, о которой ни один человек даже не мечтал, и еще хотите, чтобы он был вам благодарен? — Он сел и продолжал, прежде чем Питер успел прервать: — Знаете, что? Вы были напуганы, слишком напуганы, чтобы отбросить маленькую поганую личность по имени Питер Кохран, слишком напуганы, чтобы уйти от маленькой вшивой жизни, которая вам известна. И поэтому вы теперь воображаете, что это было заражение, что это было зло, что к этому нельзя прикасаться, что никто не должен касаться этого!
Он понял, что это. Не хотел, но понял. Звук звездного двигателя. Звездный двигатель, корабль…
Он открыл глаза. Он не хотел делать этого, но сделал. Над ним висел металлический потолок каюты, а напротив было лицо Кренча.
— Отлично, Комин.
Он пытался говорить обычным тоном, но не был хорошим актером, и в выражении его лица было что-то такое…
— Ну, Комин, кажется, вы чисты. Ну и работку задали вы мне с Ротом. Но, к счастью для вас, вы лишь коснулись Этого, и я думаю, мы выкачали из вас последнюю заразу…
Комин сказал:
— Убирайтесь отсюда к черту.
— Но послушайте! У вас шок, и для него есть причина…
— Убирайтесь!
Лицо Кренча исчезло. Он услышал бормотание голосов и открывшуюся дверь, а затем ничего, кроме коварного, неслышимого визга двигателя.
Комин летал неподвижно и старался не думать, не вспоминать. Но вспоминал. Он не мог забыть звездный дождь в пламенном небе, этот чистый экстаз, сияние вокруг него и наслаждение…
Он дурак. К счастью, он получил возможность убраться оттуда. Он мог стать таким, как Баллантайн. Он говорил себе это, но не мог не думать о Пауле, об остальных в этом мире, что с каждой секундой уносился все дальше и дальше. Пауль и все остальные были свободны, жили так, как никто больше не мог жить, под небом медных лун.
Ему захотелось заплакать, зарыдать, как женщина, но он не мог. Он хотел уснуть, но не мог даже этого. Потом пришел Питер Кохран. Питер был не из мягких людей. Он вошел и стоял, глядя вниз без всякой доброты на темном индейском лице, затем сказал:
— Итак, вы чувствуете себя плохо. Вы чувствуете себя плохо потому, что вы Арч Комин, растерялись, как ребенок, когда столкнулись с этим.
Комин поглядел на него и ничего не сказал. Казалось, ему нечего было говорить. Должно быть, что-то было в его взгляде, потому что лицо Питера изменилось.
— Послушайте, Комин, я могу сделать так, чтобы вы почувствовали себя лучше. Кренч сказал, что откололись те из нас, кто недостаточно боялся, был недостаточно осторожен, недостаточно сдержан, чтобы это их отпугнуло.
Комин спросил:
— Стенли?
— Да, мы оставили его там, — сказал Питер. Затем голос его стал скрипучим. — Что мы еще могли сделать? Он получил полную дозу, и если бы мы забрали его, повторилась бы история с Баллантайном. Лучше было позволить ему остаться, как он хотел. И в противном случае мы едва ли убрались бы вовремя.
Комин сказал:
— И теперь вы пришли сюда, чтобы получить от меня благодарность за спасение? — Лицо Питера стало сердитым, но Комин продолжал, собрав всю свою ослепительную вспышку гнева: — Вы прошли через врата и оторвали человека от жизни, о которой ни один человек даже не мечтал, и еще хотите, чтобы он был вам благодарен? — Он сел и продолжал, прежде чем Питер успел прервать: — Знаете, что? Вы были напуганы, слишком напуганы, чтобы отбросить маленькую поганую личность по имени Питер Кохран, слишком напуганы, чтобы уйти от маленькой вшивой жизни, которая вам известна. И поэтому вы теперь воображаете, что это было заражение, что это было зло, что к этому нельзя прикасаться, что никто не должен касаться этого!