— Боже мой, Кейт, что ты говоришь! — выкрикнул он. — Вы с ним — друзья?! Да это же самый обыкновенный картежник, больше того, дешевый шулер!
— Ну вот, — прошептала она. — Ты и сказал то, что хотел. А теперь ты должен это доказать, Генри.
— Он так много для тебя значит, что ты рассердилась, когда я сказал о нем правду?
— А ты хочешь, чтобы я вынесла человеку приговор, не выслушав того, что он скажет в свою защиту? Это… это нечестно.
Тон, которым это было сказано, заставил Генри по-настоящему встревожиться. Дело оказывалось более серьезным, чем он предполагал. Как удалось Коркорану завоевать доверие девушки в такой короткий срок — всего один день и вечер, — когда он сам был так занят другими делами?
— Говорю тебе то, что слышал от сотни других людей, — сказал он. — То, что знают в городе решительно все. Коркоран? Да его имя гремит по всей округе. Его фатовство, многочисленные проделки, жульничество в картах, его невыносимая наглость и бесстыдство. Как это случилось, Кейт, что ты до сих пор ничего не слышала о его так называемых подвигах?
— Ты считаешь, что он безнадежен? Что он — пропащая душа?
— Конечно! Но при чем тут пропащая душа? Да он сам соблазнит, кого хочешь, он настоящий дьявол. Вот тебе вся правда про Коркорана.
Он понимал, что переступает границы дозволенного; знал, что поддается первому по-настоящему преступному порыву, который им овладел, и втайне испытывал грешную радость оттого, что ему поддался.
— Коркоран? Говорю тебе, нет во всей горной пустыне более бесчестного имени, чем это.
Китти Мерран надолго задумалась. Он ожидал ее испуганных и удивленных восклицаний, ожидал, что она расстроится, и ее спокойствие немало его встревожило. А она как бы взвешивала в уме все, что только что услышала от него.
— По крайней мере, — неожиданно сказала она, — мне кажется, ты прав в одном: я думаю, он мог бы стать настоящим негодяем.
— Но я говорю не о возможностях в будущем, а о свершившемся факте.
— Понимаю. Но не кажется ли тебе, Генри, что, если его энергию повернуть в правильном направлении, он может в будущем стать вполне порядочным человеком, каким бы скверным и испорченным он ни был в прошлом?
Роланд махнул рукой в темноте:
— Ну знаешь, то, что ты говоришь, не что иное, как сказки. Неужели ты хочешь сказать, что поверила в этого негодяя?
— Поверила. — Она начала сердиться. — Короче говоря, я считаю, что с этого момента он будет другим человеком.
— Почему же это?
— Вот увидишь.
— Скажи, по крайней мере, чего следует ожидать?
— Прежде всего, ты больше никогда не увидишь его за карточным столом.
— Боже мой, Кейт! Хотел бы я знать, кто внушает тебе эти вздорные мысли.
— Ты говоришь так, словно я сама вообще ничего не понимаю.
— Не волнуйся, пожалуйста.
— Я очень стараюсь. Но ты меня оскорбляешь, Генри, это действительно так. Пожалуйста, позволь мне… — Она замолчала, стыдясь того, что позволила вовлечь себя в этот спор.
— Прости меня, дорогая, — смущенно сказал Роланд, — я не собирался так говорить. Но подумать только: Коркоран, и не играет в карты, — это же просто смешно. Ты можешь себе представить рыбу, которую вынули из воды? Именно так будет чувствовать себя он. Говорят, что этот дьявол счастлив только тогда, когда ему удается разорить и лишить покоя других людей.
— Слишком сильно сказано. Уверена, тебе будет неприятно, если кто-нибудь услышит и повторит твои слова.
— Уверяю тебя, я готов повторить свои слова где угодно. Я пойду к Коркорану и скажу ему все, что о нем думаю. Я… я…
— Замолчи!
— Кейт, ты сводишь меня с ума! Ты… Коркоран… у меня не укладывается в голове.
— Успокойся, успокойся! Я уже все забыла. Не надо так волноваться по пустякам.
— Скажи мне только одно.
— Нет, больше ни слова. Сначала подумай над этим хорошенько. Утро вечера мудренее.
— По крайней мере скажи мне, почему ты так уверена, что он перестанет играть?
В конце концов, причины, заставившие ее это утверждать, были достаточно смехотворны, и она теперь отлично это понимала: случайно оброненные слова случайного знакомого, которые она приняла за чистую монету. Однако, как многие гордые люди, она не желала ничего выдумывать и опиралась только на правду. А если над ее легковерием будут смеяться, что ж, пусть себе смеются.
— Он сам мне об этом сказал. Сказал, что собирается покончить с картами. Коркоран ведь не таясь признался в том, что он профессиональный игрок.
Из груди Роланда вырвался хриплый стон.
— Что же заставило его тебе это обещать?
Она молчала, благословляя небо за то, что было темно и он не видел, как покраснело ее разгоряченное лицо. Еще час назад она об этом не задумывалась. Но теперь вдруг поняла, насколько странно и удивительно, что этот картежник так с ней разговаривал. Тут она внезапно приняла сразу два решения: во-первых, она пришла к выводу, что с ее стороны было весьма глупо вообще слушать его и тем более верить ему; и во-вторых, дала себе слово, что вообще больше не будет никогда верить ни одному мужчине, если Коркоран не исполнит данного ей обещания. Приняв с чисто женской логикой эти весьма противоречивые решения, она устремила взгляд в темноту.
— Полагаю, — сказала она, — что он решил бросить карты потому… потому, что понял, как это дурно.
Однако Роланд был неумолим:
— Почему же это он вдруг понял?
Она молчала, ненавидя Коркорана, ненавидя всех мужчин на свете и больше всего ненавидя своего собеседника.
— Перед нами умный человек, — упрямо продолжал гнуть свое Роланд. — К тому же такой хитрый и жестокий, что другого такого вряд ли еще встретишь. И вдруг, ни с того ни с сего он решает исправиться, будто впервые понимает, что вел до этого момента дурную жизнь, — для него это словно откровение. И ты хочешь, чтобы я этому поверил? Нет, это слишком!
— Я не прошу, чтобы ты мне верил, — сквозь зубы пробормотала Кейт.
— Очень рад, что не просишь. Тем не менее мы можем говорить откровенно. Наш приятель, игрок, вдруг проникся нежными чувствами к Китти Мерран, дьявол забери его черную душу! — Роланд встал со скамьи, на которой сидел. — Мне нужно идти, Кейт, — сказал он.
— Почему вдруг? Но во всяком случае, ты должен мне обещать, что между тобой и мистером Коркораном…
— До свидания! — вскричал Роланд, испытывая мучения от одного только повторения этого ненавистного имени, и направился к калитке. Она бросилась следом.
— Генри, — позвала она, — ты же знаешь, чем это кончится, если между вами возникнет ссора.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вы оба будете убиты! Что-то подсказывает мне. У него слишком быстрая рука, он не может не убить, а ты слишком силен и крепок. Если вы будете драться, значит, умрете оба. Ты это понимаешь, Генри? Я хочу, чтобы ты поклялся, что близко не подойдешь к мистеру Коркорану…
— Я не могу этого обещать.
— Генри!
— Поверь мне, Кейт, я сделаю все, что в моих силах, для того чтобы уладить это дело в твоих интересах, в моих и… в интересах Коркорана! — Голос его задрожал от ненависти, горя и ярости, и он поспешно пошел прочь, в темноту ночи.
Китти проводила его до калитки и стояла, пока он не скрылся из глаз, и только потом медленно побрела к дому. Ей чудилось, что с одной стороны рядом с ней широкими шагами движется высокая фигура Генри, а с другой ей виделось бледное лицо Коркорана и слышались его легкие шаги. Сражение началось. И если так, на чьей она будет стороне?
Девушка задрожала от ужаса, когда поняла, что не может пожелать Генри Роланду успеха!
Глава 22
Глава 23
— Ну вот, — прошептала она. — Ты и сказал то, что хотел. А теперь ты должен это доказать, Генри.
— Он так много для тебя значит, что ты рассердилась, когда я сказал о нем правду?
— А ты хочешь, чтобы я вынесла человеку приговор, не выслушав того, что он скажет в свою защиту? Это… это нечестно.
Тон, которым это было сказано, заставил Генри по-настоящему встревожиться. Дело оказывалось более серьезным, чем он предполагал. Как удалось Коркорану завоевать доверие девушки в такой короткий срок — всего один день и вечер, — когда он сам был так занят другими делами?
— Говорю тебе то, что слышал от сотни других людей, — сказал он. — То, что знают в городе решительно все. Коркоран? Да его имя гремит по всей округе. Его фатовство, многочисленные проделки, жульничество в картах, его невыносимая наглость и бесстыдство. Как это случилось, Кейт, что ты до сих пор ничего не слышала о его так называемых подвигах?
— Ты считаешь, что он безнадежен? Что он — пропащая душа?
— Конечно! Но при чем тут пропащая душа? Да он сам соблазнит, кого хочешь, он настоящий дьявол. Вот тебе вся правда про Коркорана.
Он понимал, что переступает границы дозволенного; знал, что поддается первому по-настоящему преступному порыву, который им овладел, и втайне испытывал грешную радость оттого, что ему поддался.
— Коркоран? Говорю тебе, нет во всей горной пустыне более бесчестного имени, чем это.
Китти Мерран надолго задумалась. Он ожидал ее испуганных и удивленных восклицаний, ожидал, что она расстроится, и ее спокойствие немало его встревожило. А она как бы взвешивала в уме все, что только что услышала от него.
— По крайней мере, — неожиданно сказала она, — мне кажется, ты прав в одном: я думаю, он мог бы стать настоящим негодяем.
— Но я говорю не о возможностях в будущем, а о свершившемся факте.
— Понимаю. Но не кажется ли тебе, Генри, что, если его энергию повернуть в правильном направлении, он может в будущем стать вполне порядочным человеком, каким бы скверным и испорченным он ни был в прошлом?
Роланд махнул рукой в темноте:
— Ну знаешь, то, что ты говоришь, не что иное, как сказки. Неужели ты хочешь сказать, что поверила в этого негодяя?
— Поверила. — Она начала сердиться. — Короче говоря, я считаю, что с этого момента он будет другим человеком.
— Почему же это?
— Вот увидишь.
— Скажи, по крайней мере, чего следует ожидать?
— Прежде всего, ты больше никогда не увидишь его за карточным столом.
— Боже мой, Кейт! Хотел бы я знать, кто внушает тебе эти вздорные мысли.
— Ты говоришь так, словно я сама вообще ничего не понимаю.
— Не волнуйся, пожалуйста.
— Я очень стараюсь. Но ты меня оскорбляешь, Генри, это действительно так. Пожалуйста, позволь мне… — Она замолчала, стыдясь того, что позволила вовлечь себя в этот спор.
— Прости меня, дорогая, — смущенно сказал Роланд, — я не собирался так говорить. Но подумать только: Коркоран, и не играет в карты, — это же просто смешно. Ты можешь себе представить рыбу, которую вынули из воды? Именно так будет чувствовать себя он. Говорят, что этот дьявол счастлив только тогда, когда ему удается разорить и лишить покоя других людей.
— Слишком сильно сказано. Уверена, тебе будет неприятно, если кто-нибудь услышит и повторит твои слова.
— Уверяю тебя, я готов повторить свои слова где угодно. Я пойду к Коркорану и скажу ему все, что о нем думаю. Я… я…
— Замолчи!
— Кейт, ты сводишь меня с ума! Ты… Коркоран… у меня не укладывается в голове.
— Успокойся, успокойся! Я уже все забыла. Не надо так волноваться по пустякам.
— Скажи мне только одно.
— Нет, больше ни слова. Сначала подумай над этим хорошенько. Утро вечера мудренее.
— По крайней мере скажи мне, почему ты так уверена, что он перестанет играть?
В конце концов, причины, заставившие ее это утверждать, были достаточно смехотворны, и она теперь отлично это понимала: случайно оброненные слова случайного знакомого, которые она приняла за чистую монету. Однако, как многие гордые люди, она не желала ничего выдумывать и опиралась только на правду. А если над ее легковерием будут смеяться, что ж, пусть себе смеются.
— Он сам мне об этом сказал. Сказал, что собирается покончить с картами. Коркоран ведь не таясь признался в том, что он профессиональный игрок.
Из груди Роланда вырвался хриплый стон.
— Что же заставило его тебе это обещать?
Она молчала, благословляя небо за то, что было темно и он не видел, как покраснело ее разгоряченное лицо. Еще час назад она об этом не задумывалась. Но теперь вдруг поняла, насколько странно и удивительно, что этот картежник так с ней разговаривал. Тут она внезапно приняла сразу два решения: во-первых, она пришла к выводу, что с ее стороны было весьма глупо вообще слушать его и тем более верить ему; и во-вторых, дала себе слово, что вообще больше не будет никогда верить ни одному мужчине, если Коркоран не исполнит данного ей обещания. Приняв с чисто женской логикой эти весьма противоречивые решения, она устремила взгляд в темноту.
— Полагаю, — сказала она, — что он решил бросить карты потому… потому, что понял, как это дурно.
Однако Роланд был неумолим:
— Почему же это он вдруг понял?
Она молчала, ненавидя Коркорана, ненавидя всех мужчин на свете и больше всего ненавидя своего собеседника.
— Перед нами умный человек, — упрямо продолжал гнуть свое Роланд. — К тому же такой хитрый и жестокий, что другого такого вряд ли еще встретишь. И вдруг, ни с того ни с сего он решает исправиться, будто впервые понимает, что вел до этого момента дурную жизнь, — для него это словно откровение. И ты хочешь, чтобы я этому поверил? Нет, это слишком!
— Я не прошу, чтобы ты мне верил, — сквозь зубы пробормотала Кейт.
— Очень рад, что не просишь. Тем не менее мы можем говорить откровенно. Наш приятель, игрок, вдруг проникся нежными чувствами к Китти Мерран, дьявол забери его черную душу! — Роланд встал со скамьи, на которой сидел. — Мне нужно идти, Кейт, — сказал он.
— Почему вдруг? Но во всяком случае, ты должен мне обещать, что между тобой и мистером Коркораном…
— До свидания! — вскричал Роланд, испытывая мучения от одного только повторения этого ненавистного имени, и направился к калитке. Она бросилась следом.
— Генри, — позвала она, — ты же знаешь, чем это кончится, если между вами возникнет ссора.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вы оба будете убиты! Что-то подсказывает мне. У него слишком быстрая рука, он не может не убить, а ты слишком силен и крепок. Если вы будете драться, значит, умрете оба. Ты это понимаешь, Генри? Я хочу, чтобы ты поклялся, что близко не подойдешь к мистеру Коркорану…
— Я не могу этого обещать.
— Генри!
— Поверь мне, Кейт, я сделаю все, что в моих силах, для того чтобы уладить это дело в твоих интересах, в моих и… в интересах Коркорана! — Голос его задрожал от ненависти, горя и ярости, и он поспешно пошел прочь, в темноту ночи.
Китти проводила его до калитки и стояла, пока он не скрылся из глаз, и только потом медленно побрела к дому. Ей чудилось, что с одной стороны рядом с ней широкими шагами движется высокая фигура Генри, а с другой ей виделось бледное лицо Коркорана и слышались его легкие шаги. Сражение началось. И если так, на чьей она будет стороне?
Девушка задрожала от ужаса, когда поняла, что не может пожелать Генри Роланду успеха!
Глава 22
Он не знал наверняка, однако мог догадываться, что происходило в душе дамы его сердца. Мрачно шагая в темноте, он приходил в бешенство от мысли, что сам, по своей глупости настаивал на продолжении разговора, который закончился так нехорошо.
Он был так зол, что готов был убивать. Однако если он злился на себя, то Коркоран в его глазах был все равно что какое-нибудь ядовитое животное — дай только найти, и он его непременно уничтожит.
По дороге ему попались трое здоровенных шахтеров, они шли обнявшись, высоко подняв головы; все были пьяны, однако не до бесчувствия — просто бесшабашно веселы. Когда Генри Роланд хотел их обойти, ближний подставил ему ножку, и для того, чтобы не упасть, ему пришлось по инерции пробежать несколько шагов вперед. Пьяная троица, хохоча, проследовала дальше, довольная своей выходкой.
Роланд не мог вынести этого смеха: он вернулся и нанес сокрушительный удар своим огромным сильным кулаком прямо в лицо тому парню, что шел в середине. Парень рухнул на землю, вырвавшись из рук товарищей.
Двое самоотверженно бросились на защиту товарища, но где им было сладить с атлетом, который всю свою молодость только и делал, что тренировался, готовясь к беспощадной борьбе. С сокрушительной силой он сбил оставшихся двоих с ног и пошел дальше, оставив за спиной стонущих и проклинающих все на свете парней.
Схватка принесла некоторое облегчение, однако ему этого показалось мало, гнев его еще не остыл. Ему хотелось, так сказать, вонзиться в довершение клином в плотную кучу игроков; но больше всего он мечтал о том, чтобы добраться до Коркорана. Вот он и направился к отелю, и ему тут же показали комнату его врага.
— Войдите, — раздался голос.
Он открыл дверь и увидел Коркорана, который сидел, опершись обеими руками на тросточку и опустив на них голову. Он был целиком погружен в свои мысли.
— Кто там? — осведомился Коркоран, словно больной, которому трудно было открыть глаза.
Эта холодная наглость привела Роланда в еще большую ярость. Он громко хлопнул дверью, закрывая ее, и этот звук заставил Коркорана поднять наконец глаза на вошедшего без стука, однако это было сделано медленно и вполне равнодушно.
— Я вижу, вы чем-то взволнованы, мистер Роланд, — сказал он. — Присядьте, пожалуйста.
— Берлингтон, — начал Роланд, — я намерен сказать следующее…
— Прошу прощения, — перебил его Коркоран. — Какое имя вы назвали?
— Проклятие! — в ярости вскричал гость. — Вы все еще пытаетесь играть со мной в эти дурацкие игры? Говорю, я узнал вас сразу, у меня в этом нет ни малейшего сомнения! Однако, если вам угодно скрываться под вымышленным именем, я готов называть вас Коркораном или как вы еще прикажете.
Он ожидал, что при этих словах Коркоран потянется к револьверу. Если верить тому, что говорят, ему обычно достаточно было и менее значительного повода, чтобы схватиться за оружие. Однако Коркоран сидел совершенно спокойно. И только покачал головой, медленно и задумчиво, словно пытаясь понять, что могло побудить этого человека на столь бессмысленное поведение. Он даже снизошел до того, что выразил сожаление, мягко обратившись к пришедшему:
— Вы сегодня ужасно выглядите, дружище. Присядьте и расскажите, что с вами стряслось, что вас так расстроило. Уверен, что ваши знакомые вас просто не узнали бы.
От этого упрека, высказанного достаточно добродушно и настолько тонко, что его трудно было назвать упреком, кровь бросилась в лицо Роланда. Тем не менее, начав разговор в темпе стремительной кавалерийской атаки, он и дальше намеревался продолжать его в том же духе.
— Коркоран, — сказал он, — мы должны разобраться, выяснить наши отношения.
— Я буду только рад, — ответил тот и встал, поняв, что Роланд садиться не собирается. Стоя рядом со своим высоким, крупным гостем, он выглядел особенно изящным и субтильным. И лицо его, по сравнению с здоровым загорелым лицом Роланда, казалось чрезмерно бледным и худым. — Особенно, — продолжал он, опираясь на стол и продолжая поигрывать своей тростью, — после того как я узнаю, что вас сегодня так взволновало.
— Счастлив буду вам сообщить, — ответил Роланд. — Меня возмутило вот что: мне стало известно, что вам было угодно сделать сегодня определенные заявления.
— И что, они касаются вас? Смею вас уверить, что с тех пор, как мы с вами виделись несколько часов тому назад, я ни разу не произнес вашего имени, тем более не касался ни в каких… своих заявлениях.
— Нет, это касается не меня, а вас.
По лицу Коркорана пробежало облачко недоумения.
— Если они касаются только меня, какое вам-то до них дело, черт возьми?
— Потому что эти лживые заявления рикошетом отразились на мне.
— Надеюсь, я неправильно понял некоторые ваши слова.
— Лживые заявления — я употребил именно эти слова, — подтвердил Роланд.
— Это достаточно сильное выражение, — спокойно заметил Коркоран. — Похоже, вы пришли сюда искать ссоры.
— Надеюсь, в этом не будет необходимости, — сказал гость. — Однако мы должны разобраться в этом деле до конца.
— Совершенно с вами согласен.
— Я хочу задать вам один вопрос, Коркоран: что, по вашему мнению, является самым бесчестным, самым презренным поступком на свете?
Ответ последовал так молниеносно, что Роланд был просто поражен.
— Самое отвратительное, что только может встретиться на свете, это двуличие, мерзкое лицемерие — в этом нет никакого сомнения.
— Но, черт возьми, Коркоран, ведь именно в этом я и собираюсь вас обвинить!
— Это невозможно!
— Но это именно так.
— Поймите меня, — говорил Коркоран; ноздри его дрожали, он тяжело дышал. — Я, как правило, никому не даю отчета в своих поступках. До сих пор в этом не было необходимости. Но сегодня вы меня вынуждаете, мистер Роланд.
— Я буду вам бесконечно обязан.
Говорили они негромко, так что можно было подумать, будто они дружески беседуют, однако оба были бледны и дрожали от ярости.
— Прежде всего должен вам сообщить, — продолжал Роланд, — что с тех пор, как я приехал на Запад, до меня постоянно доходили слухи, касающиеся вашей репутации. Ваше имя, разумеется, ничего мне не говорило. Я не мог себе представить, что мой старый товарищ и соперник на футбольном поле… но оставим это! Повторяю, приехав на Запад, я постоянно слышал о знаменитом Коркоране. В частности, о той стремительности, с которой он выхватывает револьвер.
— Весьма лестные сведения!
— Слышал, как метко он стреляет, неизменно попадая в цель.
— Да он просто сказочный принц, Роланд!
— О том, каким непревзойденным наездником является этот Коркоран.
— Эти сплетники слишком добры.
— О его необычайной… ловкости… когда он играет в карты.
— Ах это! — холодно заметил Коркоран. — Признаюсь, это составляет предмет моей гордости.
— Неужели? И о весьма странном обстоятельстве, а именно: о том, что, когда вы садитесь за стол с зеленым сукном, вам неизменно сопутствует удача.
— Отмечаю это обстоятельство с величайшим удовольствием.
— Кроме всего прочего, я слышал и о ваших любовных похождениях. Вы негодяй, Коркоран, вы настоящий ловелас, вы разбиваете сердца юных дев… Разве это не так?
— В том, что обо мне говорят, немало бессовестной лжи, — сказал Коркоран. — Могу вас уверить, я никогда не тратил времени на прекрасный пол.
— Неужели женщины не играют никакой роли в вашей жизни?
— Весьма незначительную.
— Ну конечно, у вас же богатый выбор. Стоит вам кинуть взгляд направо или налево, и вы тут же выбираете себе жертву — любой красотке лестно услышать, что вы будете ей нашептывать, верно, Коркоран?
— Вы начинаете меня раздражать, — спокойно ответил тот. — Я бы предпочел, чтобы вы вообще прекратили разговор на эту тему. К тому же никак не могу понять, к чему вы клоните, черт возьми!
— Ну конечно, для вас это мелочь, пустяк, негодяй вы этакий! Я говорю о небылицах, морочащих голову женщине, на которой, как вам прекрасно известно, я собираюсь жениться.
Выпалив последние слова, Роланд выхватил револьвер и направил его на человека, к которому пришел в гости. Рука Коркорана, однако, двигалась нарочито медленно. Она спокойно потянулась к карману сюртука, в то время как он говорил, глядя на револьвер, прыгающий в руке гостя.
— Куда бы вы, интересно, попали, если бы действительно выстрелили? Поистине, вам в свое время не следовало бы так увлекаться боксом, а побольше тренироваться в стрельбе. У вас так дрожит рука, что ваша пуля скорее всего угодила бы в стенку.
С этими словами он вынул свой собственный револьвер и, для того чтобы продемонстрировать свои мирные намерения, отложил его в сторону, столь далеко от себя, что не смог бы до него дотянуться. После этого снова обратился к своему гостю:
— Тем не менее у меня нет никакого желания вас сегодня убивать. Я еще никогда в жизни не стрелял в беспомощного человека и не собираюсь делать этого сейчас.
— Коркоран! Это вам даром не пройдет!
Нечто вроде судороги исказило черты Коркорана.
— Любезный друг, — сказал он. — Что бы ни болтали обо мне лжецы, они никогда не забывали добавить одно справедливое утверждение, а именно: что дрался я пятьдесят раз и неизменно оказывался победителем; что не менее сотни раз встречался с опасностью лицом к лицу — и ни разу не поворачивался к ней спиной; эти опасности, замечу, Роланд, не шли ни в какое сравнение с вашими угрозами, которые для меня все равно что легкий ветерок в июньский день, ничуть не больше, клянусь душой!
Даже ярость и упрямство Роланда не могли противостоять горечи и спокойному сарказму этой речи. Он невольно вздрогнул и отступил назад, но в этот момент вспомнил, что недавно рассказала ему девушка, и это придало ему новые силы.
— Коркоран! — воскликнул он. — В первый же день вашего с нею знакомства вы зашли так далеко, что обещали бросить ради нее свои скверные привычки, и в первую очередь карты. Это был с вашей стороны трусливый и бесчестный поступок. Вы прослышали о характере этой глупышки, о ее стремлении помогать другим людям. И вам захотелось, чтобы она открыла вам свое сердце. Вам, Коркоран! Это же просто глупо! Воображаю, как вы корчились от смеха, когда ее слушали.
— Напротив, — сказал Коркоран. — Клянусь вам, что ни одного человека на свете я не слушал с таким благоговением, с таким почтением; мне так хотелось, чтобы она узнала обо мне правду — всю правду до конца!
— Вы хотите, чтобы я поверил во все эти сказки?
— Я действительно решил, Роланд, твердо решил бросить карты.
— По какой такой причине?
— Вы теряете над собой контроль, Роланд. Я вижу это по вашим глазам. Берегитесь, а не то вы зайдете слишком далеко.
— Вы мне угрожаете? — вскричал Роланд.
— Я говорю с вами абсолютно спокойно.
— Я задал вам вопрос. Вы собираетесь на него ответить?
— Если смогу.
— Так извольте сказать, какова причина, по которой вы собираетесь бросить карты?
— Может быть, она вам это уже сказала сама?
— Не желаю вспоминать, что она мне говорила. Но могу утверждать: на основании ее слов я вывел заключение, что причина вашего поступка каким-то образом связана с вами… с вашей дружбой с ней!
— Роланд, вы просто обезумели от ярости и гнева. Я не желаю больше с вами разговаривать.
— Клянусь небом, — загремел Роланд, — это правда! Вы посмели поднять на нее глаза и нашептывать ей в уши всякие глупости, зная, что она принадлежит мне.
— Вы меня удивляете. Принадлежит вам?
— Коркоран, вы сделали все возможное, чтобы восстановить ее против меня.
— Я?!
— Вы использовали свои подлые штучки и добились успеха…
— Успеха? — вскричал Коркоран с такой радостью и так внезапно вскочив с места, что в другое время это заставило бы Роланда призадуматься. — Неужели это возможно? Она действительно догадалась о правде? Увидела то, что есть на самом деле?
— Какой такой правде? — гремел Роланд, подходя ближе.
— А вот такой: что вы грубый, невоспитанный человек, мой дорогой друг!
— Будьте прокляты! — задохнулся от ярости Роланд и ударил его.
Коркоран тяжело ударился о стену, потом покачнулся и упал ничком на пол, широко раскинув руки.
Что до Роланда, то он взирал на дело своих рук с ужасом, смешанным с удивлением, словно не мог понять, как это он — он и не кто-то другой — оказался способным на такой поступок. Потом взглянул на лежащую перед ним хрупкую фигуру. Из его собственного тела можно было свободно выкроить двух таких Коркоранов. И у него возникло такое же чувство, какое он, бывало, испытывал в детстве, когда ему хотелось вздуть какого-нибудь маленького мальчишку. Он отступил к двери. Слава Богу, по крайней мере, никто не видел, что он сделал. А уж Коркоран, конечно, не будет об этом рассказывать. Роланд открыл дверь и бросился вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки, с такой скоростью, словно бесплотный дух Коркорана мчался за ним по пятам.
Он был так зол, что готов был убивать. Однако если он злился на себя, то Коркоран в его глазах был все равно что какое-нибудь ядовитое животное — дай только найти, и он его непременно уничтожит.
По дороге ему попались трое здоровенных шахтеров, они шли обнявшись, высоко подняв головы; все были пьяны, однако не до бесчувствия — просто бесшабашно веселы. Когда Генри Роланд хотел их обойти, ближний подставил ему ножку, и для того, чтобы не упасть, ему пришлось по инерции пробежать несколько шагов вперед. Пьяная троица, хохоча, проследовала дальше, довольная своей выходкой.
Роланд не мог вынести этого смеха: он вернулся и нанес сокрушительный удар своим огромным сильным кулаком прямо в лицо тому парню, что шел в середине. Парень рухнул на землю, вырвавшись из рук товарищей.
Двое самоотверженно бросились на защиту товарища, но где им было сладить с атлетом, который всю свою молодость только и делал, что тренировался, готовясь к беспощадной борьбе. С сокрушительной силой он сбил оставшихся двоих с ног и пошел дальше, оставив за спиной стонущих и проклинающих все на свете парней.
Схватка принесла некоторое облегчение, однако ему этого показалось мало, гнев его еще не остыл. Ему хотелось, так сказать, вонзиться в довершение клином в плотную кучу игроков; но больше всего он мечтал о том, чтобы добраться до Коркорана. Вот он и направился к отелю, и ему тут же показали комнату его врага.
— Войдите, — раздался голос.
Он открыл дверь и увидел Коркорана, который сидел, опершись обеими руками на тросточку и опустив на них голову. Он был целиком погружен в свои мысли.
— Кто там? — осведомился Коркоран, словно больной, которому трудно было открыть глаза.
Эта холодная наглость привела Роланда в еще большую ярость. Он громко хлопнул дверью, закрывая ее, и этот звук заставил Коркорана поднять наконец глаза на вошедшего без стука, однако это было сделано медленно и вполне равнодушно.
— Я вижу, вы чем-то взволнованы, мистер Роланд, — сказал он. — Присядьте, пожалуйста.
— Берлингтон, — начал Роланд, — я намерен сказать следующее…
— Прошу прощения, — перебил его Коркоран. — Какое имя вы назвали?
— Проклятие! — в ярости вскричал гость. — Вы все еще пытаетесь играть со мной в эти дурацкие игры? Говорю, я узнал вас сразу, у меня в этом нет ни малейшего сомнения! Однако, если вам угодно скрываться под вымышленным именем, я готов называть вас Коркораном или как вы еще прикажете.
Он ожидал, что при этих словах Коркоран потянется к револьверу. Если верить тому, что говорят, ему обычно достаточно было и менее значительного повода, чтобы схватиться за оружие. Однако Коркоран сидел совершенно спокойно. И только покачал головой, медленно и задумчиво, словно пытаясь понять, что могло побудить этого человека на столь бессмысленное поведение. Он даже снизошел до того, что выразил сожаление, мягко обратившись к пришедшему:
— Вы сегодня ужасно выглядите, дружище. Присядьте и расскажите, что с вами стряслось, что вас так расстроило. Уверен, что ваши знакомые вас просто не узнали бы.
От этого упрека, высказанного достаточно добродушно и настолько тонко, что его трудно было назвать упреком, кровь бросилась в лицо Роланда. Тем не менее, начав разговор в темпе стремительной кавалерийской атаки, он и дальше намеревался продолжать его в том же духе.
— Коркоран, — сказал он, — мы должны разобраться, выяснить наши отношения.
— Я буду только рад, — ответил тот и встал, поняв, что Роланд садиться не собирается. Стоя рядом со своим высоким, крупным гостем, он выглядел особенно изящным и субтильным. И лицо его, по сравнению с здоровым загорелым лицом Роланда, казалось чрезмерно бледным и худым. — Особенно, — продолжал он, опираясь на стол и продолжая поигрывать своей тростью, — после того как я узнаю, что вас сегодня так взволновало.
— Счастлив буду вам сообщить, — ответил Роланд. — Меня возмутило вот что: мне стало известно, что вам было угодно сделать сегодня определенные заявления.
— И что, они касаются вас? Смею вас уверить, что с тех пор, как мы с вами виделись несколько часов тому назад, я ни разу не произнес вашего имени, тем более не касался ни в каких… своих заявлениях.
— Нет, это касается не меня, а вас.
По лицу Коркорана пробежало облачко недоумения.
— Если они касаются только меня, какое вам-то до них дело, черт возьми?
— Потому что эти лживые заявления рикошетом отразились на мне.
— Надеюсь, я неправильно понял некоторые ваши слова.
— Лживые заявления — я употребил именно эти слова, — подтвердил Роланд.
— Это достаточно сильное выражение, — спокойно заметил Коркоран. — Похоже, вы пришли сюда искать ссоры.
— Надеюсь, в этом не будет необходимости, — сказал гость. — Однако мы должны разобраться в этом деле до конца.
— Совершенно с вами согласен.
— Я хочу задать вам один вопрос, Коркоран: что, по вашему мнению, является самым бесчестным, самым презренным поступком на свете?
Ответ последовал так молниеносно, что Роланд был просто поражен.
— Самое отвратительное, что только может встретиться на свете, это двуличие, мерзкое лицемерие — в этом нет никакого сомнения.
— Но, черт возьми, Коркоран, ведь именно в этом я и собираюсь вас обвинить!
— Это невозможно!
— Но это именно так.
— Поймите меня, — говорил Коркоран; ноздри его дрожали, он тяжело дышал. — Я, как правило, никому не даю отчета в своих поступках. До сих пор в этом не было необходимости. Но сегодня вы меня вынуждаете, мистер Роланд.
— Я буду вам бесконечно обязан.
Говорили они негромко, так что можно было подумать, будто они дружески беседуют, однако оба были бледны и дрожали от ярости.
— Прежде всего должен вам сообщить, — продолжал Роланд, — что с тех пор, как я приехал на Запад, до меня постоянно доходили слухи, касающиеся вашей репутации. Ваше имя, разумеется, ничего мне не говорило. Я не мог себе представить, что мой старый товарищ и соперник на футбольном поле… но оставим это! Повторяю, приехав на Запад, я постоянно слышал о знаменитом Коркоране. В частности, о той стремительности, с которой он выхватывает револьвер.
— Весьма лестные сведения!
— Слышал, как метко он стреляет, неизменно попадая в цель.
— Да он просто сказочный принц, Роланд!
— О том, каким непревзойденным наездником является этот Коркоран.
— Эти сплетники слишком добры.
— О его необычайной… ловкости… когда он играет в карты.
— Ах это! — холодно заметил Коркоран. — Признаюсь, это составляет предмет моей гордости.
— Неужели? И о весьма странном обстоятельстве, а именно: о том, что, когда вы садитесь за стол с зеленым сукном, вам неизменно сопутствует удача.
— Отмечаю это обстоятельство с величайшим удовольствием.
— Кроме всего прочего, я слышал и о ваших любовных похождениях. Вы негодяй, Коркоран, вы настоящий ловелас, вы разбиваете сердца юных дев… Разве это не так?
— В том, что обо мне говорят, немало бессовестной лжи, — сказал Коркоран. — Могу вас уверить, я никогда не тратил времени на прекрасный пол.
— Неужели женщины не играют никакой роли в вашей жизни?
— Весьма незначительную.
— Ну конечно, у вас же богатый выбор. Стоит вам кинуть взгляд направо или налево, и вы тут же выбираете себе жертву — любой красотке лестно услышать, что вы будете ей нашептывать, верно, Коркоран?
— Вы начинаете меня раздражать, — спокойно ответил тот. — Я бы предпочел, чтобы вы вообще прекратили разговор на эту тему. К тому же никак не могу понять, к чему вы клоните, черт возьми!
— Ну конечно, для вас это мелочь, пустяк, негодяй вы этакий! Я говорю о небылицах, морочащих голову женщине, на которой, как вам прекрасно известно, я собираюсь жениться.
Выпалив последние слова, Роланд выхватил револьвер и направил его на человека, к которому пришел в гости. Рука Коркорана, однако, двигалась нарочито медленно. Она спокойно потянулась к карману сюртука, в то время как он говорил, глядя на револьвер, прыгающий в руке гостя.
— Куда бы вы, интересно, попали, если бы действительно выстрелили? Поистине, вам в свое время не следовало бы так увлекаться боксом, а побольше тренироваться в стрельбе. У вас так дрожит рука, что ваша пуля скорее всего угодила бы в стенку.
С этими словами он вынул свой собственный револьвер и, для того чтобы продемонстрировать свои мирные намерения, отложил его в сторону, столь далеко от себя, что не смог бы до него дотянуться. После этого снова обратился к своему гостю:
— Тем не менее у меня нет никакого желания вас сегодня убивать. Я еще никогда в жизни не стрелял в беспомощного человека и не собираюсь делать этого сейчас.
— Коркоран! Это вам даром не пройдет!
Нечто вроде судороги исказило черты Коркорана.
— Любезный друг, — сказал он. — Что бы ни болтали обо мне лжецы, они никогда не забывали добавить одно справедливое утверждение, а именно: что дрался я пятьдесят раз и неизменно оказывался победителем; что не менее сотни раз встречался с опасностью лицом к лицу — и ни разу не поворачивался к ней спиной; эти опасности, замечу, Роланд, не шли ни в какое сравнение с вашими угрозами, которые для меня все равно что легкий ветерок в июньский день, ничуть не больше, клянусь душой!
Даже ярость и упрямство Роланда не могли противостоять горечи и спокойному сарказму этой речи. Он невольно вздрогнул и отступил назад, но в этот момент вспомнил, что недавно рассказала ему девушка, и это придало ему новые силы.
— Коркоран! — воскликнул он. — В первый же день вашего с нею знакомства вы зашли так далеко, что обещали бросить ради нее свои скверные привычки, и в первую очередь карты. Это был с вашей стороны трусливый и бесчестный поступок. Вы прослышали о характере этой глупышки, о ее стремлении помогать другим людям. И вам захотелось, чтобы она открыла вам свое сердце. Вам, Коркоран! Это же просто глупо! Воображаю, как вы корчились от смеха, когда ее слушали.
— Напротив, — сказал Коркоран. — Клянусь вам, что ни одного человека на свете я не слушал с таким благоговением, с таким почтением; мне так хотелось, чтобы она узнала обо мне правду — всю правду до конца!
— Вы хотите, чтобы я поверил во все эти сказки?
— Я действительно решил, Роланд, твердо решил бросить карты.
— По какой такой причине?
— Вы теряете над собой контроль, Роланд. Я вижу это по вашим глазам. Берегитесь, а не то вы зайдете слишком далеко.
— Вы мне угрожаете? — вскричал Роланд.
— Я говорю с вами абсолютно спокойно.
— Я задал вам вопрос. Вы собираетесь на него ответить?
— Если смогу.
— Так извольте сказать, какова причина, по которой вы собираетесь бросить карты?
— Может быть, она вам это уже сказала сама?
— Не желаю вспоминать, что она мне говорила. Но могу утверждать: на основании ее слов я вывел заключение, что причина вашего поступка каким-то образом связана с вами… с вашей дружбой с ней!
— Роланд, вы просто обезумели от ярости и гнева. Я не желаю больше с вами разговаривать.
— Клянусь небом, — загремел Роланд, — это правда! Вы посмели поднять на нее глаза и нашептывать ей в уши всякие глупости, зная, что она принадлежит мне.
— Вы меня удивляете. Принадлежит вам?
— Коркоран, вы сделали все возможное, чтобы восстановить ее против меня.
— Я?!
— Вы использовали свои подлые штучки и добились успеха…
— Успеха? — вскричал Коркоран с такой радостью и так внезапно вскочив с места, что в другое время это заставило бы Роланда призадуматься. — Неужели это возможно? Она действительно догадалась о правде? Увидела то, что есть на самом деле?
— Какой такой правде? — гремел Роланд, подходя ближе.
— А вот такой: что вы грубый, невоспитанный человек, мой дорогой друг!
— Будьте прокляты! — задохнулся от ярости Роланд и ударил его.
Коркоран тяжело ударился о стену, потом покачнулся и упал ничком на пол, широко раскинув руки.
Что до Роланда, то он взирал на дело своих рук с ужасом, смешанным с удивлением, словно не мог понять, как это он — он и не кто-то другой — оказался способным на такой поступок. Потом взглянул на лежащую перед ним хрупкую фигуру. Из его собственного тела можно было свободно выкроить двух таких Коркоранов. И у него возникло такое же чувство, какое он, бывало, испытывал в детстве, когда ему хотелось вздуть какого-нибудь маленького мальчишку. Он отступил к двери. Слава Богу, по крайней мере, никто не видел, что он сделал. А уж Коркоран, конечно, не будет об этом рассказывать. Роланд открыл дверь и бросился вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки, с такой скоростью, словно бесплотный дух Коркорана мчался за ним по пятам.
Глава 23
Прошло несколько долгих минут, прежде чем Коркоран настолько оправился, что смог немного приподняться, опираясь на дрожащую руку. Потом с большим трудом сел, опершись спиной на стену. И только тогда вспомнил, что произошло; это явилось стимулом, вернуло ему способность действовать. Он, пошатываясь, встал на ноги и схватился за револьвер; потом неверными шагами подошел к открытой двери своей комнаты. Но на лестнице было совершенно темно, во всем отеле не было слышно ни звука.
Он вернулся к себе и закрыл дверь. Его раздражал теперь даже свет лампы. Он погасил ее и сидел в полной темноте — виднелись только смутные контуры окна, открытого во тьму ночи. Коркоран медленно перебирал в уме события минувшего часа, словно человек, который пытается поднять тяжелый предмет и не может — у него нет на это сил.
Он должен убить Роланда. Но ведь если он его убьет, то это отнимет что-то у девушки. Чего он ее лишит? Сначала он говорил себе, что она не лишится ровным счетом ничего, что Роланд — всего лишь неотесанный мужлан и ничего не стоит. Однако, поразмыслив, понял, что это не так, в глубине души он прекрасно сознавал, какими огромными, несомненными достоинствами обладал его соперник. У Роланда чистая душа. В нем нет ничего дурного. Не важно, что он мог сделать сгоряча, в порыве гнева, и, скорее всего, никто не мог бы стыдиться того, что он сегодня сделал, более, чем он сам, этот верзила Роланд. Такой уж он человек!
Коркоран еще походил по комнате, а потом бросился на кровать. Но постель словно жгла его, подушка была горячая, как огонь. От грубого покрывала горела кожа. Он соскользнул на пол и лежал там, широко разбросав руки, глядя в бархатную темень ночи.
Из окна повеяло прохладой, потом ветерок стих. Послышался тихий шорох, и Коркоран, повернув голову, увидел смутные очертания какой-то фигуры, которая, как бы припав к подоконнику, всматривалась в темноту
комнаты.
Поначалу она напомнила ему припавшее к земле животное, готовое к смертельному прыжку. Но потом видение прояснилось, и он увидел, что это человек, который выжидает, будто что-то высматривая в комнате. Коркоран увидел, как он осторожно повернул голову.
После этого ночной гость перекинул ногу через подоконник. Он двигался с такой осторожностью, что прошло не менее минуты, прежде чем его нога коснулась пола. Еще столько же времени ушло на то, чтобы все тело просунулось из окна в комнату. И вот, наконец, он встал во весь рост на пол и двинулся к лежащей на кровати фигуре. Он был почти не виден — тень на фоне тени, не более. Подобно кошке, которая неподвижно лежит на полу и вдруг видит, как неосторожная мышка выбирается из своей норки, Коркоран подобрался, повернулся на бок и поднялся на колени. Так же, как это сделала бы кошка, Коркоран начал красться по направлению к незнакомцу, в любую минуту готовый прыгнуть.
Оказавшись позади незваного гостя, он неслышно поднялся на ноги. В руке ночного визитера поблескивал продолговатый предмет — трудно сказать, что именно: нож или револьвер. Свой револьвер Коркоран достал уже давно и теперь, одновременно с прыжком, спустил курок. Раздался глухой звук выстрела, слегка задевшего голову незваного пришельца и пробившего его шляпу. Он упал как подкошенный. Второго выстрела не потребовалось. Коркоран спокойно подошел к столу и засветил лампу, потом обернулся и увидел человека, который пытался на него напасть, — бесформенную массу, распростертую на полу; взглянув на лицо, он с удивлением обнаружил, что это не кто иной, как его недавний гость, Габлиэль Дорн!
Взяв человека за шиворот, он встряхнул его и приподнял. Безвольное тело выпрямилось, как растягивается гармонь, и Коркоран швырнул его на кровать. Затем, смочив кончик полотенца водой из кувшина, обтер ему лицо.
Достопочтенный живописец широко раскрыл рот, закашлялся и попытался принять сидячее положение. Но, увидев перед собой лицо Коркорана, который пристально смотрел на него, он отпрянул, прижавшись к спинке кровати, и поднял руку, словно защищаясь от света.
— Не ожидал, что вы вернетесь сюда так скоро, — сурово проговорил Коркоран. — Возможно, вы что-то забыли?
Блуждающий взор Дорна метнулся к лампе — в душе его затеплилась надежда…
— У меня был этюд…
Коркоран указал на пол, где лежал выпавший из руки Дорна револьвер, и, увидев это неумолимое свидетельство своей вины, несчастный так и не смог закончить своего объяснения. Он только поднял руку, указывая на ссадину на голове, причиненную пулей, и посмотрел на Коркорана глазами собаки, которая видит в руке хозяина поднятый хлыст. Дважды он раскрывал рот, пытаясь произнести какие-то слова, и только на третий раз ему удалось пролепетать:
— Коркоран, я… вы… что вы собираетесь со мной делать?
— Пока не знаю. Как раз размышляю на эту тему. Вы ведь явились, чтобы убить меня, Дорн.
Он вернулся к себе и закрыл дверь. Его раздражал теперь даже свет лампы. Он погасил ее и сидел в полной темноте — виднелись только смутные контуры окна, открытого во тьму ночи. Коркоран медленно перебирал в уме события минувшего часа, словно человек, который пытается поднять тяжелый предмет и не может — у него нет на это сил.
Он должен убить Роланда. Но ведь если он его убьет, то это отнимет что-то у девушки. Чего он ее лишит? Сначала он говорил себе, что она не лишится ровным счетом ничего, что Роланд — всего лишь неотесанный мужлан и ничего не стоит. Однако, поразмыслив, понял, что это не так, в глубине души он прекрасно сознавал, какими огромными, несомненными достоинствами обладал его соперник. У Роланда чистая душа. В нем нет ничего дурного. Не важно, что он мог сделать сгоряча, в порыве гнева, и, скорее всего, никто не мог бы стыдиться того, что он сегодня сделал, более, чем он сам, этот верзила Роланд. Такой уж он человек!
Коркоран еще походил по комнате, а потом бросился на кровать. Но постель словно жгла его, подушка была горячая, как огонь. От грубого покрывала горела кожа. Он соскользнул на пол и лежал там, широко разбросав руки, глядя в бархатную темень ночи.
Из окна повеяло прохладой, потом ветерок стих. Послышался тихий шорох, и Коркоран, повернув голову, увидел смутные очертания какой-то фигуры, которая, как бы припав к подоконнику, всматривалась в темноту
комнаты.
Поначалу она напомнила ему припавшее к земле животное, готовое к смертельному прыжку. Но потом видение прояснилось, и он увидел, что это человек, который выжидает, будто что-то высматривая в комнате. Коркоран увидел, как он осторожно повернул голову.
После этого ночной гость перекинул ногу через подоконник. Он двигался с такой осторожностью, что прошло не менее минуты, прежде чем его нога коснулась пола. Еще столько же времени ушло на то, чтобы все тело просунулось из окна в комнату. И вот, наконец, он встал во весь рост на пол и двинулся к лежащей на кровати фигуре. Он был почти не виден — тень на фоне тени, не более. Подобно кошке, которая неподвижно лежит на полу и вдруг видит, как неосторожная мышка выбирается из своей норки, Коркоран подобрался, повернулся на бок и поднялся на колени. Так же, как это сделала бы кошка, Коркоран начал красться по направлению к незнакомцу, в любую минуту готовый прыгнуть.
Оказавшись позади незваного гостя, он неслышно поднялся на ноги. В руке ночного визитера поблескивал продолговатый предмет — трудно сказать, что именно: нож или револьвер. Свой револьвер Коркоран достал уже давно и теперь, одновременно с прыжком, спустил курок. Раздался глухой звук выстрела, слегка задевшего голову незваного пришельца и пробившего его шляпу. Он упал как подкошенный. Второго выстрела не потребовалось. Коркоран спокойно подошел к столу и засветил лампу, потом обернулся и увидел человека, который пытался на него напасть, — бесформенную массу, распростертую на полу; взглянув на лицо, он с удивлением обнаружил, что это не кто иной, как его недавний гость, Габлиэль Дорн!
Взяв человека за шиворот, он встряхнул его и приподнял. Безвольное тело выпрямилось, как растягивается гармонь, и Коркоран швырнул его на кровать. Затем, смочив кончик полотенца водой из кувшина, обтер ему лицо.
Достопочтенный живописец широко раскрыл рот, закашлялся и попытался принять сидячее положение. Но, увидев перед собой лицо Коркорана, который пристально смотрел на него, он отпрянул, прижавшись к спинке кровати, и поднял руку, словно защищаясь от света.
— Не ожидал, что вы вернетесь сюда так скоро, — сурово проговорил Коркоран. — Возможно, вы что-то забыли?
Блуждающий взор Дорна метнулся к лампе — в душе его затеплилась надежда…
— У меня был этюд…
Коркоран указал на пол, где лежал выпавший из руки Дорна револьвер, и, увидев это неумолимое свидетельство своей вины, несчастный так и не смог закончить своего объяснения. Он только поднял руку, указывая на ссадину на голове, причиненную пулей, и посмотрел на Коркорана глазами собаки, которая видит в руке хозяина поднятый хлыст. Дважды он раскрывал рот, пытаясь произнести какие-то слова, и только на третий раз ему удалось пролепетать:
— Коркоран, я… вы… что вы собираетесь со мной делать?
— Пока не знаю. Как раз размышляю на эту тему. Вы ведь явились, чтобы убить меня, Дорн.