"Смотри ты, сработало!" - обрадовался Олег Петрович и, рассыпав несколько неуклюжих благодарностей, вылетел с драгоценной бумагой из кабинета: "Лаптевников? Знакомая фамилия, - копался он в памяти, шагая по длинным коридорам министерства. - Да это же тот самый чину та, который когда-то хамски ответил на письмо завода об ассортименте металла. Ну, заяц, теперь я тебе покажу!"
Кабинет у Лаптевникова оказался маленьким, насквозь прокуренным; маленьким и суетливым оказался и хозяин, задерганный почти непрерывными звонками трех телефонов. Его лысинку окружали легкие седые волосы, взвихренные, как дым. Большие запорожские усы свисали на подбородок, из-за них, как ствол орудия из башни танка, высовывалась сигарета, неминуемо спалившая бы эти длинные усы, не будь она вставлена в длинный мундштук. Толстые стекла очков в мощной оправе скрывали верхнюю часть лица. Бумагу заместителя министра Лаптевников принял благоговейно и, прочитав, бережно положил в средний ящик стола.
- Сделаем немедленно, - сказал он и, сняв очки, глянул на посетителя маленькими серыми глазами, заслезившимися от дыма. - Говорите адрес вашего предприятия и номер расчетного счета.
Олег Петрович сообщил, а Лаптевников записал что-то в блокноте и заверил:
- Сегодня же и дадим распоряжение в Дубну о немедленной отгрузке. Если задержатся больше недели, звоните вот по этому телефону.
Несмотря на его деловитость, старик выглядел таким беззащитным, что Олегу Петровичу расхотелось сводить с ним счеты, не таким он ему представлялся издали - он только осведомился, почему Лаптевников прошлый раз так категорически осадил завод.
- Припоминаю, было что-то в этом роде. Можно бы поднять документы у секретаря, но, в общем, понятно и без того. Не можем мы, милейший, увязать интересы всех заводов, чтобы никого не обидеть. Вашу цидулю я помню еще и потому, что вы ведь копию ее в газету "Индустрия" послали, а оттуда натравили на нас борзого сотрудника: делов было!
Не могут, вы поймите, не могут нам металлургические и метизные заводы отгружать продукцию в мелкой расфасовке, как сигареты. Они отгружают целыми составами, платформами! Товарные дворы станций тоже не расширишь, и количество перевалочных баз нельзя множить до бесконечности. Вам бы поработать здесь недельку, стало бы все понятно.
- А что остается делать нам?
- Да то же, что и делаете, пока не додумались до лучшего.
- Зачем же тогда было писать нам грозную отповедь?
- Не одергивать тоже нельзя, совсем распояшетесь.
Олег Петрович понял, махнул рукой и ушел, мирно простившись. А заместитель министра, закончив наиболее спешные дела, вспомнил о посетителе и вызвал своего секретаря:
- Чуть не забыл спросить, зачем вы утром пропустили ко мне Голого, я же просил не мешать?
Секретарь рассмеялся:
- Голых не было, что вы!
- Ну этого... Нагого, что ли?
- Прошел тут один, он сослался на вас, сказал, что примете.
- Что за вздор. Значит, вы без моего разрешения заказали ему пропуск?
- Я не заказывал.
- Так не без пропуска же он прошел! Выясните.
Вызванный с пропусками дежурный предъявил всю пачку, и секретарь сразу заметил бумажку, отличавшуюся от других даже по формату.
- Так это же простая записка! - воскликнул он и прочитал вслух:
"Благодарю за любезное содействие. Олег Нагой".
- Это что же такое? - воззрился он на дежурного, только сейчас понявшего, что стряслась беда.
- Оставьте его, пусть вернется на пост, - приказал заместитель министра. - Уж если этот новоявленный Остап Бендер сумел обговорить вас и меня, то чего же с него спрашивать.
- Прикажете затребовать Нагого сюда или сразу передать дело в органы?
Замминистра помедлил, потом поднялся из-за стола, посмотрел в окно, запер сейф и только тогда ответил:
- Собственно говоря, ничего противозаконного Нагой не совершил. Вряд ли можно считать предосудительным способность убедительно отстаивать интересы своего предприятия. Нагой не применял силу, действовал не из корысти, не обманывал и не делал подлога.
- Но - пропуск!
- А он и не назвал свою записку пропуском, он только поблагодарил нас в ней. Он просто нахал, но это мне даже нравится. Люблю рискованных людей. Оставьте без последствий, а сейчас вызовите мне машину к подъезду.
19
На пути из Москвы Олег Петрович был молчаливее обычного, и попытки Афины Павловны расшевелить его не имели успеха.
- Ну и помалкивай в тряпочку, если уж стал такой важный, - обиделась Афина Павловна и достала из сумочки переводный роман.
А Олегу Петровичу, собственно, нечего было и обдумывать по-настоящему, потому что в его распоряжении была только факты, объяснение которых не укладывалось ни в какие рамки. Строго говоря, они вообще были необъяснимы, под них нельзя было подвести никакой теории, оставалось только фантазировать и строить весьма шаткие гипотезы. Но покачивание вагона, удобное кресло и смягченный перестук колес располагали к тому, что Олег Петрович вновь и вновь перекручивал нить своих размышлений.
Не подлежало уже никакому сомнению, что ему, по какой-то неведомой причине, стали присущи таинственные и могущественные способности, ему стало дано не только проникать в сокровенные мысли окружающих, но и влиять на решения и поступки людей по своему желанию. Прежде он за собой этого никогда не замечал, а теперь вот вдруг проявилось, получалось без особого труда, а само проявление этого психологического процесса становилось уже как бы само собой разумеющимся, как зрение, как слух.
Чтобы проникнуть в мысли другого, ему стоило только сосредоточиться, как, скажем, во время слушания лекции, от которой на миг отвлекся, но спохватился и вновь улавливаешь нить рассуждении лектора. Вот также и теперь, стоило немного напрячь внимание - и чужие мысли становились понятными, как свои. Правда, иногда получалась какая-то каша из набора слов, повторяющихся строчек песни или уж вовсе какой-то чепухи, но так, наверное, оно и было в голове того, на ком сосредоточивал он свое внимание.
У Афины, например, сейчас мысли шли, в основном, двумя слоями: самый плотный состоял из текста книги, над ним - ее, неоформленные словами суждения - одно ей нравилось, другое раздражало, - а где-то очень издалека прорывалось иногда беспокойство об оставленном в бюро проекте или расходы по поездке.
Афину, положим, он знал, а вот заместителя министра увидел первый раз, а мысли его были Олегу Петровичу даже еще яснее, наверное, потому, что сам он, сознавая ответственность момента, напрягся очень сильно. Замминистра, безусловно, был волевым, властным человеком и по натуре и в силу занимаемого им поста, но стоило Олегу Петровичу сосредоточить свои желания, как тот подчинился, незаметно для себя переменил свое решение, нашел подвернувшийся вариант действия и поступил так, как хотел Олег Петрович.
"Большая сила, черт возьми! - который уж раз отметил он, - гипноз, что ли? Вообще такое, если верить литературе, встречалось и раньше. Помнится, был, например, Свенгали, тот тоже умел распоряжаться людьми вопреки их воле. У графа Калиостро наблюдалось что-то в этом роде... В мелочь у них все это вылилось, в личное, а ведь могли бы совершить великие дела! А какие именно, на что стоит употребить такую силу?"
- Фина! - слегка толкнул он свою подругу, - оторвись-ка на минутку.
- Оторвалась, - ответила та, опустив книгу на колени.
- Я хочу тебя спросить об очень важном.
- Я вся - внимание, - заверила она.
- Вот так, молодчина! Скажи мне теперь, что бы ты стала делать, если бы смогла все, что хочешь?
- Подумаешь задача! Ну составила бы себе, например, хороший гардероб, купила тебе новую машину вместо твоей дрянной "букарахи", обзавелась бы дачей на южном берегу Крыма. Хватит тебе?
- Нет, ты размахнись пошире.
- Хорошо. Пусть дача будет на берегу Средиземного моря, у причала личная яхта. Не плохо бы еще иметь пять человек прислуги в своем распоряжении. А ты что, выиграл?
- Ты все-таки мельчишь, Фина. Представь, что тебе служит могущественный джин, готовый выполнить любое твое желание. Ты можешь распоряжаться судьбами людей, править государствами, делать все, что тебе угодно.
- Ну, если так, то я распоряжусь, чтобы был коммунизм. Он, конечно, и без меня неизбежен, но еще не скоро, а тут чтобы раз-два - и дело с концом.
- Это прекрасно. А как ты это осуществишь?
- Я прикажу, а джин пусть уж сам позаботится о способах.
- Афина, но ведь ты понимаешь, что без сопротивления ни капиталисты, ни царьки своего не уступят.
- Черт возьми, Олег, не знаю, чего ты от меня хочешь! Уж если джин всемогущ, пусть он и изворачивается как знает.
- Нет, Фина, даже в сказках должна быть своя логика. Вспомни: чтобы задержать погоню, кидают гребешок - и вырастает лес, бросают полотенце, из которого образуется река, а не наоборот. А баба Яга вынуждена лес сгрызть, а реку выпить, и опять-таки не иначе.
- Уж не собираешься ли ты стать сказочником?
- Нет, но ты не отвечаешь на основной вопрос.
- Дорогой мой, на него так сразу не ответишь, тут крепко думать надо. Разве тебе не ясно, что над этим ломали головы многие люди, куда более способные, чем я или ты. Спроси что-нибудь полегче...
Это было верно, смешно ожидать более определенного ответа, да и спрошено было без надежды на него. А вот попутно в словах Афины Павловны Олегу Петровичу показалось что-то примечательное, даже мало относящееся к вопросу, что промелькнуло, не зацепившись, и лишь через несколько минут он установил, что насторожило его мимолетное упоминание о "букарахе".
"Ну и что из того? - подумал он. - Афина права, хватит уж возиться с этой самоделкой, не то время, чтобы раскатываться на убогой тарахтелке. Ба, передам-ка я ее нашему ГПТУ, пусть ребята забавляются. Вот только ангела с нее надо снять, ни к чему им ангел".
И вдруг Олег Петрович вспомнил свой разговор с Кузьмой Кузьмичем и только тут догадался:
"Стоп! Как же я сразу не сообразил! Наталкивал же он меня на то, что предметом концентрации моих переживаний была вещь, которую я перенес из квартиры в машину; ведь это же ангела я перенес! Значит, действительно, не телевизор служит источником моих загадочных видений, а именно эта старинная статуэтка..."
Приехав домой, Олег Петрович, разумеется, сразу же отвинтил ангела с капота "букарахи", принес в спальню и поставил точно на то самое место, где статуэтка стояла всегда. Помня о подмеченной ранее периодичности явлений, он заглянул в дневник и с огорчением установил, что до появления желанного эффекта надо ждать дней восемь-девять.
"Странная закономерность, - не в первый уже раз задумался он, - почему в основе периодичности лежит такое "некруглое" число - не месяц, не неделя, не декада".
И не впервые также стал он сейчас перебирать в памяти обстоятельства, сопутствующие явлениям. Он вспоминал подробности, глядя на ангела, машинально повертывая его на столе. Он даже наклонил его, поставив в то положение, в котором он был закреплен на машине, как бы вновь увидел, как во время поездки над капотом "букарахи" красовался ангел, летящий перед ветровым стеклом, освещенный красным светом луны. И тут Олег Петрович уловил наконец разгадку:
"В лунном свете был он во время дорожного происшествия!" Олег Петрович схватил настольный календарь, сравнил его с дневником и убедился: "Ну конечно, каждый раз явления происходили в полнолуние. А как же иначе! Мог бы и раньше догадаться, что должна быть связь с Луной, потому что именно на Селене собиралась Лия установить генератор импульсов. Значит, все эти видения наяву и то, что снилось, - следствия одного и того же процесса, все это сводится в единую систему, естественную и закономерную!.."
Ко времени возвращения Олега Петровича из Москвы план по бюро продвинулся в должной мере, безболезненно проходила и реконструкция, затеянная им при учреждении должности главного конструктора.
По новому, разработанному им положению к нему влился отдел технолога, числившийся ранее самостоятельной административной единицей. Бывший начальник технологического отдела инженер Онищенко становился его заместителем, ничего не теряя в окладе. Не ущемлялись и другие работники отдела, так что слияние произошло безболезненно, а Олег Петрович получил больше возможностей маневрирования. Правда, ему уже приклеили звание "реформатора", но звучало это безобидно. Закончилось и переоборудование помещений, поэтому Олег Петрович сразу же смог перебраться в новый кабинет.
Помещение, которое занимал Лев Васильевич, имело единственное окно, поэтому в нем было несколько сумрачно, его и отвели под компьютер, а из двух окон нового кабинета открывалась панорама почти всего завода, и виднелся даже участок реки с темневшим за ней в отдалении лесом, уходящим за горизонт. По реке проходили празднично выглядевшие белые пароходы, на подоконнике сновали воробьи, доносился слаженный гул цехов, было солнечно.
Люся разместилась в маленькой приемной. Она теперь стала официальным секретарем, к ней был проведен звонок, появилась пишущая машина и телефонный аппарат. Для начала Олег Петрович поручил ей написать плакат с лаконичной надписью "Не курить!" и укрепил его на самом видном месте кабинета.
- У тебя стало совсем как у заправских бюрократов, о которых ты всегда отзывался презрительно, - заметила Афина Павловна, заглянув мимоходом. Нельзя сказать, что Олег Петрович выслушал это замечание вполне равнодушно, чем-то оно задело, он стал считать, что положение все же к чему-то обязывает и к тому же способствует работе.
К этому времени затеянное им "сближение с профессией", как это стали называть, заканчивала уже вторая группа и пора было ознакомиться с результатами первой. Олег Петрович вызвал конструкторов и предложил поделиться впечатлениями. В общем, получалось, что месяц, проведенный ими за станками и у верстаков, прошел благополучно. Никто ничего не запорол, кое-чему научились, ко многому пригляделись и стали представлять конкретнее, чем это виделось из бюро. С рабочими сошлись поближе, хотя не обошлось и без подначек со стороны "работяг".
Оказалось даже, как ни странно, что все выполнили нормы. Положим, на ответственные участки никого из них не ставили - в цехах не дураки в мастерах ходят - да и работы конструкторам давали невысокой точности, кое в чем не обошлось и без помощи рабочих.
Олег Петрович собирался уже отпустить конструкторов, когда один из них нерешительно заговорил как раз о взаимоотношениях с рабочими.
- Вышел у меня маленький казус. В начале месяца я проработал два дня на дыропробивном прессе: рабочий был на бюллетене, и мне пришлось заменить его. Работенка, доложу вам, однообразная, квалификации не требует, скучновато, вот и дернуло меня затеять "рацию". У пресса ход стола использовался только в одну сторону, а обратно его приходилось возвращать вручную - тяжеленько и долгонько ручку крутить.
- Да не тяни ты, Бахметьев, - пробовали поторопить рассказчика, но тот только отмахнулся и вдался в технические подробности, потом вернулся к "казусу":
- Инженерам, вы знаете, не полагается подавать рационализаторские предложения, касающиеся их работы, поэтому, когда рабочий вышел с бюллетеня, я его и надоумил: "Неужели не надоело крутить глупую ручку? Подай "рацию", чтобы пристроили пару шестерен для использования обратного хода. Это и труд облегчит, и деньгу получишь". Он согласился, переделка была чепуховая, справились за неделю.
- Так это же превосходно! - обрадовался Олег Петрович. - Видите, сказалось и еще одно достоинство сближения профессий.
- Хорошо-то хорошо, да обернулось плохо. До переделки пресс работал в три смены, значит, на нем были заняты трое рабочих, а при новой производительности оказалось достаточно одной смены, поэтому двух сменщиков перевели на другую работу. И вот встретил меня недавно тот, который рацию подавал и говорит: "Черти бы тебя подрали, умная голова, за твой совет. Получил я премии двести рублей, а из-за них двух приятелей лишился, да еще морду они мне на днях набили!"
Оказывается, тем двоим, которых перевели, пришлось к новой работе привыкать, заработок у них на это время снизился, вот они с горя выпили и... свели счеты.
На Бахметьева тут же посыпались шуточки:
- Не тому, выходит, морду набили!
- Ничего, он выпьет тоже и переадресует по назначению.
- Ну, гляди, теперь в цех не очень-то показывайся...
Олег Петрович опешил: хорошая инициатива готова была провалиться, а как поправить дело, сразу не придумаешь.
- Какой же отсюда вывод? - спросил он, чтобы оттянуть время.
- Уж я во всяком случае не сунусь больше в такое дело.
- И не надо соваться, - подал голос Онищенко. - В мою бытность технологом я несколько раз отмечал: как где-нибудь резко поднялась выработка, так и знай, применили подпольно какое-то приспособление. Работяга теперь пошел умненький, он знает, что проведи он рационализацию должным порядком, расценки обстригут, и снова он окажется при пиковом интересе. Теперь рабочий свои приспособления в БРИЗ не тащит, он их в шкафчике хранит, а применяет украдкой. В лучшем случае другу даст на время и под большим секретом, а потом опять в шкафчик спрячет. На этот раз какой-то новичок попался, потому и клюнул на удочку Бахметьева. Такова диалектика.
- Нет, - возразил Олег Петрович, - это торгашеская диалектика, а настоящая требует чего-то другого, о чем именно нам, инженерам, полагается обязательно думать, чтобы вписывалось и в рабочие и в государственные интересы. Я предлагаю задуматься по этому поводу весьма серьезно. К этому мы еще вернемся.
С какими-либо рекомендациями пришлось, однако, задержаться, так как прибыл груз из Дубны, и Олег Петрович с головой окунулся в дела: установку компьютера и его освоение. К его великой радости, устройство пришло уже исправленным: специалисты Дубны оказались на должной высоте, справились без вмешательства фирмы да еще составили подробное описание путей нахождения неисправности, изложив весь ход ремонта с таблицами проверок. Видно было, что над компьютером там поработали весьма квалифицированно и добросовестно.
Когда Олег Петрович с двумя электриками из отдела механика справился с установкой, и машина выдала свое первое решение, Олег Петрович был счастлив, как после хорошо выдержанного экзамена, и ему даже не хотелось уходить в конце рабочего дня. Ему казалось, что теперь она и без него будет продолжать жить своей электронной жизнью, что-то соображать за пределами положенной ей системы исчисления, в принципе, самой элементарной и бесхитростной.
Теперь, когда машина полностью обрела присущий ей облик, она напомнила ему тот самый Комбинатор, за которым любила проводить время Фада, только тот был, безусловно, более могущественным. В память о Комбинаторе Олег Петрович вслух назвал как-то компьютер "Шехерезадой", так это название и привилось.
Однако приглядевшись, Олег Петрович быстро убедился в ограниченности машины и поостыл: "Да-а, - пожалел он, - машина эта, действительно, с низшим образованием и куцыми возможностями. Дисплей и аналоговое устройство еще заслуживают уважения, а остальное - примитив. Нет, с этой бандурой еще работать да работать надо, пока ее до ума доведешь".
О своем намерении усовершенствовать компьютер Олег Петрович сказал заместителю министра не в похвальбу, ему что-то подсказывало, что его вмешательство не окажется безрезультатным, но пока служба настоятельно требовала других действий.
Вновь собрав всех сотрудников, Олег Петрович высказал свою точку зрения на рационализацию.
- Ну какой ты к черту инженер, если не имеешь ни одного авторского свидетельства! - воскликнул он, и конечно же, кто-то немедленно поинтересовался, не без подковырки:
- А у вас их много?
- Маловато. Мог бы сослаться на то, что не было у меня таких богатых возможностей, какие появились теперь. Но все же троечка у меня имеется. И они не окажутся последними, это я вам обещаю твердо!
Выглядел Олег Петрович по-прежнему нереспектабельно: шикарный костюм он повесил в шифоньер, не считаясь с протестами Афины Павловны, и облачился, как только приехал, в привычный полотняный пиджачок. Артистическими способностями он не обладал, в говорунах не числился, а все же чем-то подкупал слушателей.
- На мой взгляд, инженер без изобретений или ученый без открытия выглядит таким же противоестественным и жалким, как комолый черт. Недоукомплектовали, видите ли, беднягу, недоносок, одним словом. Ведь даже само слово "инженер" означает "хитроумный изобретатель", а не чиновник с "поплавком".
- Простите, - перебил парторг. - А рогатого черта вы относите к разряду естественных явлений, так я вас понял?
- А как же! - не смутился Олег Петрович. - С позиций священного писания иначе и быть не может. Там тоже - своя логика.
И переждав одобрительный смешок, Олег Петрович переменил прицел:
- Теперь - о рационализации. На мой взгляд, "рация" рабочего - это использование промаха инженера, исправление его недоделки рабочим, а отсюда - вывод: если такую недоделку - свою или допущенную товарищем заметил сам инженер, он должен ее исправить в служебном порядке, а не подсовывать подставному лицу. Другое дело, что мы, дорожа своей инженерной честью, должны выявлять рабочую инициативу. Не подглядывать, конечно, а побуждать рабочих, наталкивать и помогать в техническом оформлении...
На этом собрании Олег Петрович совсем не хотел давить на сотрудников силой своих психических возможностей, но она, возможно, сказалась бессознательно: не мог же он, призывая других, сам остаться безразличным. Как бы то ни было, он почувствовал отчетливо, что слушатели отнеслись к проблеме заинтересованно, ему удалось победить их безразличие, скептицизм, и, хотя никаких обязательств принято не было, - Олег Петрович и не наталкивал на них - было понятно, что ему удалось затронуть в конструкторах их профессиональную гордость.
За всеми этими делами Олег Петрович чуть не пропустил вычисленный им день начала действий таинственного ангела, но вспомнил вовремя, ушел с работы по звонку, сделал все необходимое по хозяйству, пообедал, часика два поспал, освежился под душем и отдохнувший, полный сил приготовился к встрече с неведомым.
Он еще раз придирчиво проверил положение ангела на столе и, хотя непричастность телевизора к явлениям была теперь несомненной, все же сел в кресло перед ним и стал ждать.
20
Здравствуйте, многоуважаемый Кузьма Кузьмич!
Спешу Вас успокоить, дорогой доктор, у Вас нет теперь никаких оснований упрекать себя в нарушении врачебного долга: я не сумасшедший, а все происходящее со мной объясняется вполне реальными, хотя и необыкновенными причинами, чему я имею теперь вполне достаточные доказательства.
Так вот, могу поздравить с правильной догадкой. Вы оказались правы, предположив, что предметом, вызывающим мои видения, был не телевизор, а некая вещь, которая сначала была в квартире, а потом очутилась в машине. Это оказалась статуэтка, имеющая, как увидите дальше, весьма запутанную историю.
Короче говоря, статуэтка и является одним из "маяков", направляющих импульсы лунного генератора, потому статуэтку я перенес из машины обратно домой. Размеры этого "маяка", вопреки нашему представлению, куда меньше водонапорной башни, он может уместиться в хозяйственной сумке.
Потом я выбрал нужное время (рассчитал, представьте), уселся в кресло и стал ждать. Все было, как и в предыдущих случаях, с той лишь разницей, что телевизор я не включал, а в комнате оставил гореть ночник, так что ясно видел все окружающее, а через неприкрытую дверь спальни мне была видна статуэтка.
Слева от меня был старенький диван - Вы его знаете - справа стол, за ним тумбочка с приемником, передо мной окно и в левом простенке, в трех метрах от меня - телевизор. И вот, примерно через полчасика, этот привычный мне вид сделался зыбким, его стал заполнять другой свет, не от ночника, а дневной, в котором знакомые очертания стали тускнеть и таять, а сквозь них все явственнее проступало нечто другое и делалось все отчетливее и устойчивее.
Надо мной оказался высокий лепной потолок с богатой люстрой, искрящейся красивыми подвесками, но свет шел не от нее, а сзади, освещая впереди стену с оранжевой обивкой, отделанную внизу деревянными панелями, с дверью посередине, сквозь которую виднелась другая комната, с голубой отделкой.
Я осмотрелся, начиная догадываться, что нахожусь в знакомом помещении. Тяжелый обеденный стол, столь же массивный буфет у правой стены, стулья с мелким плетением из соломки, в углах - большие, в половину человеческого роста, вазы с извивающимися драконами - все это я видел в детстве не раз. Слева блестела изразцами высокая печь, и висела картина моря, взглянув на которую, я окончательно понял, что нахожусь в квартире своего детства, в доме Башкирова. И я не могу Вам передать, как защемило у меня сердце грустно и сладко.
Отвлекаясь, замечу, что перед этим я много и упорно старался припомнить все, что было связано с ангелом, доставшимся мне как раз из дома Башкирова. В этот дом переехал мой отец вскоре после революции.
Я знал, что если встану и посмотрю в находящиеся сзади окна, то увижу парк, а за ним реку. Наверное, управляющие мною силы не зря перенесли меня в мир моего детства и юности - где-то здесь ключ к разгадке ангела.
Тут я должен пояснить, Кузьма Кузьмич, что в свое кресло я вделал страховочное устройство, ударявшее меня током при попытке подняться, чтобы разбудить себя. Это понадобилось, чтобы не натворить чего-нибудь, пока нахожусь в "сомнамбулическом" состоянии. Выходит, что я сам себя принудил оставаться пассивным наблюдателем.
Кабинет у Лаптевникова оказался маленьким, насквозь прокуренным; маленьким и суетливым оказался и хозяин, задерганный почти непрерывными звонками трех телефонов. Его лысинку окружали легкие седые волосы, взвихренные, как дым. Большие запорожские усы свисали на подбородок, из-за них, как ствол орудия из башни танка, высовывалась сигарета, неминуемо спалившая бы эти длинные усы, не будь она вставлена в длинный мундштук. Толстые стекла очков в мощной оправе скрывали верхнюю часть лица. Бумагу заместителя министра Лаптевников принял благоговейно и, прочитав, бережно положил в средний ящик стола.
- Сделаем немедленно, - сказал он и, сняв очки, глянул на посетителя маленькими серыми глазами, заслезившимися от дыма. - Говорите адрес вашего предприятия и номер расчетного счета.
Олег Петрович сообщил, а Лаптевников записал что-то в блокноте и заверил:
- Сегодня же и дадим распоряжение в Дубну о немедленной отгрузке. Если задержатся больше недели, звоните вот по этому телефону.
Несмотря на его деловитость, старик выглядел таким беззащитным, что Олегу Петровичу расхотелось сводить с ним счеты, не таким он ему представлялся издали - он только осведомился, почему Лаптевников прошлый раз так категорически осадил завод.
- Припоминаю, было что-то в этом роде. Можно бы поднять документы у секретаря, но, в общем, понятно и без того. Не можем мы, милейший, увязать интересы всех заводов, чтобы никого не обидеть. Вашу цидулю я помню еще и потому, что вы ведь копию ее в газету "Индустрия" послали, а оттуда натравили на нас борзого сотрудника: делов было!
Не могут, вы поймите, не могут нам металлургические и метизные заводы отгружать продукцию в мелкой расфасовке, как сигареты. Они отгружают целыми составами, платформами! Товарные дворы станций тоже не расширишь, и количество перевалочных баз нельзя множить до бесконечности. Вам бы поработать здесь недельку, стало бы все понятно.
- А что остается делать нам?
- Да то же, что и делаете, пока не додумались до лучшего.
- Зачем же тогда было писать нам грозную отповедь?
- Не одергивать тоже нельзя, совсем распояшетесь.
Олег Петрович понял, махнул рукой и ушел, мирно простившись. А заместитель министра, закончив наиболее спешные дела, вспомнил о посетителе и вызвал своего секретаря:
- Чуть не забыл спросить, зачем вы утром пропустили ко мне Голого, я же просил не мешать?
Секретарь рассмеялся:
- Голых не было, что вы!
- Ну этого... Нагого, что ли?
- Прошел тут один, он сослался на вас, сказал, что примете.
- Что за вздор. Значит, вы без моего разрешения заказали ему пропуск?
- Я не заказывал.
- Так не без пропуска же он прошел! Выясните.
Вызванный с пропусками дежурный предъявил всю пачку, и секретарь сразу заметил бумажку, отличавшуюся от других даже по формату.
- Так это же простая записка! - воскликнул он и прочитал вслух:
"Благодарю за любезное содействие. Олег Нагой".
- Это что же такое? - воззрился он на дежурного, только сейчас понявшего, что стряслась беда.
- Оставьте его, пусть вернется на пост, - приказал заместитель министра. - Уж если этот новоявленный Остап Бендер сумел обговорить вас и меня, то чего же с него спрашивать.
- Прикажете затребовать Нагого сюда или сразу передать дело в органы?
Замминистра помедлил, потом поднялся из-за стола, посмотрел в окно, запер сейф и только тогда ответил:
- Собственно говоря, ничего противозаконного Нагой не совершил. Вряд ли можно считать предосудительным способность убедительно отстаивать интересы своего предприятия. Нагой не применял силу, действовал не из корысти, не обманывал и не делал подлога.
- Но - пропуск!
- А он и не назвал свою записку пропуском, он только поблагодарил нас в ней. Он просто нахал, но это мне даже нравится. Люблю рискованных людей. Оставьте без последствий, а сейчас вызовите мне машину к подъезду.
19
На пути из Москвы Олег Петрович был молчаливее обычного, и попытки Афины Павловны расшевелить его не имели успеха.
- Ну и помалкивай в тряпочку, если уж стал такой важный, - обиделась Афина Павловна и достала из сумочки переводный роман.
А Олегу Петровичу, собственно, нечего было и обдумывать по-настоящему, потому что в его распоряжении была только факты, объяснение которых не укладывалось ни в какие рамки. Строго говоря, они вообще были необъяснимы, под них нельзя было подвести никакой теории, оставалось только фантазировать и строить весьма шаткие гипотезы. Но покачивание вагона, удобное кресло и смягченный перестук колес располагали к тому, что Олег Петрович вновь и вновь перекручивал нить своих размышлений.
Не подлежало уже никакому сомнению, что ему, по какой-то неведомой причине, стали присущи таинственные и могущественные способности, ему стало дано не только проникать в сокровенные мысли окружающих, но и влиять на решения и поступки людей по своему желанию. Прежде он за собой этого никогда не замечал, а теперь вот вдруг проявилось, получалось без особого труда, а само проявление этого психологического процесса становилось уже как бы само собой разумеющимся, как зрение, как слух.
Чтобы проникнуть в мысли другого, ему стоило только сосредоточиться, как, скажем, во время слушания лекции, от которой на миг отвлекся, но спохватился и вновь улавливаешь нить рассуждении лектора. Вот также и теперь, стоило немного напрячь внимание - и чужие мысли становились понятными, как свои. Правда, иногда получалась какая-то каша из набора слов, повторяющихся строчек песни или уж вовсе какой-то чепухи, но так, наверное, оно и было в голове того, на ком сосредоточивал он свое внимание.
У Афины, например, сейчас мысли шли, в основном, двумя слоями: самый плотный состоял из текста книги, над ним - ее, неоформленные словами суждения - одно ей нравилось, другое раздражало, - а где-то очень издалека прорывалось иногда беспокойство об оставленном в бюро проекте или расходы по поездке.
Афину, положим, он знал, а вот заместителя министра увидел первый раз, а мысли его были Олегу Петровичу даже еще яснее, наверное, потому, что сам он, сознавая ответственность момента, напрягся очень сильно. Замминистра, безусловно, был волевым, властным человеком и по натуре и в силу занимаемого им поста, но стоило Олегу Петровичу сосредоточить свои желания, как тот подчинился, незаметно для себя переменил свое решение, нашел подвернувшийся вариант действия и поступил так, как хотел Олег Петрович.
"Большая сила, черт возьми! - который уж раз отметил он, - гипноз, что ли? Вообще такое, если верить литературе, встречалось и раньше. Помнится, был, например, Свенгали, тот тоже умел распоряжаться людьми вопреки их воле. У графа Калиостро наблюдалось что-то в этом роде... В мелочь у них все это вылилось, в личное, а ведь могли бы совершить великие дела! А какие именно, на что стоит употребить такую силу?"
- Фина! - слегка толкнул он свою подругу, - оторвись-ка на минутку.
- Оторвалась, - ответила та, опустив книгу на колени.
- Я хочу тебя спросить об очень важном.
- Я вся - внимание, - заверила она.
- Вот так, молодчина! Скажи мне теперь, что бы ты стала делать, если бы смогла все, что хочешь?
- Подумаешь задача! Ну составила бы себе, например, хороший гардероб, купила тебе новую машину вместо твоей дрянной "букарахи", обзавелась бы дачей на южном берегу Крыма. Хватит тебе?
- Нет, ты размахнись пошире.
- Хорошо. Пусть дача будет на берегу Средиземного моря, у причала личная яхта. Не плохо бы еще иметь пять человек прислуги в своем распоряжении. А ты что, выиграл?
- Ты все-таки мельчишь, Фина. Представь, что тебе служит могущественный джин, готовый выполнить любое твое желание. Ты можешь распоряжаться судьбами людей, править государствами, делать все, что тебе угодно.
- Ну, если так, то я распоряжусь, чтобы был коммунизм. Он, конечно, и без меня неизбежен, но еще не скоро, а тут чтобы раз-два - и дело с концом.
- Это прекрасно. А как ты это осуществишь?
- Я прикажу, а джин пусть уж сам позаботится о способах.
- Афина, но ведь ты понимаешь, что без сопротивления ни капиталисты, ни царьки своего не уступят.
- Черт возьми, Олег, не знаю, чего ты от меня хочешь! Уж если джин всемогущ, пусть он и изворачивается как знает.
- Нет, Фина, даже в сказках должна быть своя логика. Вспомни: чтобы задержать погоню, кидают гребешок - и вырастает лес, бросают полотенце, из которого образуется река, а не наоборот. А баба Яга вынуждена лес сгрызть, а реку выпить, и опять-таки не иначе.
- Уж не собираешься ли ты стать сказочником?
- Нет, но ты не отвечаешь на основной вопрос.
- Дорогой мой, на него так сразу не ответишь, тут крепко думать надо. Разве тебе не ясно, что над этим ломали головы многие люди, куда более способные, чем я или ты. Спроси что-нибудь полегче...
Это было верно, смешно ожидать более определенного ответа, да и спрошено было без надежды на него. А вот попутно в словах Афины Павловны Олегу Петровичу показалось что-то примечательное, даже мало относящееся к вопросу, что промелькнуло, не зацепившись, и лишь через несколько минут он установил, что насторожило его мимолетное упоминание о "букарахе".
"Ну и что из того? - подумал он. - Афина права, хватит уж возиться с этой самоделкой, не то время, чтобы раскатываться на убогой тарахтелке. Ба, передам-ка я ее нашему ГПТУ, пусть ребята забавляются. Вот только ангела с нее надо снять, ни к чему им ангел".
И вдруг Олег Петрович вспомнил свой разговор с Кузьмой Кузьмичем и только тут догадался:
"Стоп! Как же я сразу не сообразил! Наталкивал же он меня на то, что предметом концентрации моих переживаний была вещь, которую я перенес из квартиры в машину; ведь это же ангела я перенес! Значит, действительно, не телевизор служит источником моих загадочных видений, а именно эта старинная статуэтка..."
Приехав домой, Олег Петрович, разумеется, сразу же отвинтил ангела с капота "букарахи", принес в спальню и поставил точно на то самое место, где статуэтка стояла всегда. Помня о подмеченной ранее периодичности явлений, он заглянул в дневник и с огорчением установил, что до появления желанного эффекта надо ждать дней восемь-девять.
"Странная закономерность, - не в первый уже раз задумался он, - почему в основе периодичности лежит такое "некруглое" число - не месяц, не неделя, не декада".
И не впервые также стал он сейчас перебирать в памяти обстоятельства, сопутствующие явлениям. Он вспоминал подробности, глядя на ангела, машинально повертывая его на столе. Он даже наклонил его, поставив в то положение, в котором он был закреплен на машине, как бы вновь увидел, как во время поездки над капотом "букарахи" красовался ангел, летящий перед ветровым стеклом, освещенный красным светом луны. И тут Олег Петрович уловил наконец разгадку:
"В лунном свете был он во время дорожного происшествия!" Олег Петрович схватил настольный календарь, сравнил его с дневником и убедился: "Ну конечно, каждый раз явления происходили в полнолуние. А как же иначе! Мог бы и раньше догадаться, что должна быть связь с Луной, потому что именно на Селене собиралась Лия установить генератор импульсов. Значит, все эти видения наяву и то, что снилось, - следствия одного и того же процесса, все это сводится в единую систему, естественную и закономерную!.."
Ко времени возвращения Олега Петровича из Москвы план по бюро продвинулся в должной мере, безболезненно проходила и реконструкция, затеянная им при учреждении должности главного конструктора.
По новому, разработанному им положению к нему влился отдел технолога, числившийся ранее самостоятельной административной единицей. Бывший начальник технологического отдела инженер Онищенко становился его заместителем, ничего не теряя в окладе. Не ущемлялись и другие работники отдела, так что слияние произошло безболезненно, а Олег Петрович получил больше возможностей маневрирования. Правда, ему уже приклеили звание "реформатора", но звучало это безобидно. Закончилось и переоборудование помещений, поэтому Олег Петрович сразу же смог перебраться в новый кабинет.
Помещение, которое занимал Лев Васильевич, имело единственное окно, поэтому в нем было несколько сумрачно, его и отвели под компьютер, а из двух окон нового кабинета открывалась панорама почти всего завода, и виднелся даже участок реки с темневшим за ней в отдалении лесом, уходящим за горизонт. По реке проходили празднично выглядевшие белые пароходы, на подоконнике сновали воробьи, доносился слаженный гул цехов, было солнечно.
Люся разместилась в маленькой приемной. Она теперь стала официальным секретарем, к ней был проведен звонок, появилась пишущая машина и телефонный аппарат. Для начала Олег Петрович поручил ей написать плакат с лаконичной надписью "Не курить!" и укрепил его на самом видном месте кабинета.
- У тебя стало совсем как у заправских бюрократов, о которых ты всегда отзывался презрительно, - заметила Афина Павловна, заглянув мимоходом. Нельзя сказать, что Олег Петрович выслушал это замечание вполне равнодушно, чем-то оно задело, он стал считать, что положение все же к чему-то обязывает и к тому же способствует работе.
К этому времени затеянное им "сближение с профессией", как это стали называть, заканчивала уже вторая группа и пора было ознакомиться с результатами первой. Олег Петрович вызвал конструкторов и предложил поделиться впечатлениями. В общем, получалось, что месяц, проведенный ими за станками и у верстаков, прошел благополучно. Никто ничего не запорол, кое-чему научились, ко многому пригляделись и стали представлять конкретнее, чем это виделось из бюро. С рабочими сошлись поближе, хотя не обошлось и без подначек со стороны "работяг".
Оказалось даже, как ни странно, что все выполнили нормы. Положим, на ответственные участки никого из них не ставили - в цехах не дураки в мастерах ходят - да и работы конструкторам давали невысокой точности, кое в чем не обошлось и без помощи рабочих.
Олег Петрович собирался уже отпустить конструкторов, когда один из них нерешительно заговорил как раз о взаимоотношениях с рабочими.
- Вышел у меня маленький казус. В начале месяца я проработал два дня на дыропробивном прессе: рабочий был на бюллетене, и мне пришлось заменить его. Работенка, доложу вам, однообразная, квалификации не требует, скучновато, вот и дернуло меня затеять "рацию". У пресса ход стола использовался только в одну сторону, а обратно его приходилось возвращать вручную - тяжеленько и долгонько ручку крутить.
- Да не тяни ты, Бахметьев, - пробовали поторопить рассказчика, но тот только отмахнулся и вдался в технические подробности, потом вернулся к "казусу":
- Инженерам, вы знаете, не полагается подавать рационализаторские предложения, касающиеся их работы, поэтому, когда рабочий вышел с бюллетеня, я его и надоумил: "Неужели не надоело крутить глупую ручку? Подай "рацию", чтобы пристроили пару шестерен для использования обратного хода. Это и труд облегчит, и деньгу получишь". Он согласился, переделка была чепуховая, справились за неделю.
- Так это же превосходно! - обрадовался Олег Петрович. - Видите, сказалось и еще одно достоинство сближения профессий.
- Хорошо-то хорошо, да обернулось плохо. До переделки пресс работал в три смены, значит, на нем были заняты трое рабочих, а при новой производительности оказалось достаточно одной смены, поэтому двух сменщиков перевели на другую работу. И вот встретил меня недавно тот, который рацию подавал и говорит: "Черти бы тебя подрали, умная голова, за твой совет. Получил я премии двести рублей, а из-за них двух приятелей лишился, да еще морду они мне на днях набили!"
Оказывается, тем двоим, которых перевели, пришлось к новой работе привыкать, заработок у них на это время снизился, вот они с горя выпили и... свели счеты.
На Бахметьева тут же посыпались шуточки:
- Не тому, выходит, морду набили!
- Ничего, он выпьет тоже и переадресует по назначению.
- Ну, гляди, теперь в цех не очень-то показывайся...
Олег Петрович опешил: хорошая инициатива готова была провалиться, а как поправить дело, сразу не придумаешь.
- Какой же отсюда вывод? - спросил он, чтобы оттянуть время.
- Уж я во всяком случае не сунусь больше в такое дело.
- И не надо соваться, - подал голос Онищенко. - В мою бытность технологом я несколько раз отмечал: как где-нибудь резко поднялась выработка, так и знай, применили подпольно какое-то приспособление. Работяга теперь пошел умненький, он знает, что проведи он рационализацию должным порядком, расценки обстригут, и снова он окажется при пиковом интересе. Теперь рабочий свои приспособления в БРИЗ не тащит, он их в шкафчике хранит, а применяет украдкой. В лучшем случае другу даст на время и под большим секретом, а потом опять в шкафчик спрячет. На этот раз какой-то новичок попался, потому и клюнул на удочку Бахметьева. Такова диалектика.
- Нет, - возразил Олег Петрович, - это торгашеская диалектика, а настоящая требует чего-то другого, о чем именно нам, инженерам, полагается обязательно думать, чтобы вписывалось и в рабочие и в государственные интересы. Я предлагаю задуматься по этому поводу весьма серьезно. К этому мы еще вернемся.
С какими-либо рекомендациями пришлось, однако, задержаться, так как прибыл груз из Дубны, и Олег Петрович с головой окунулся в дела: установку компьютера и его освоение. К его великой радости, устройство пришло уже исправленным: специалисты Дубны оказались на должной высоте, справились без вмешательства фирмы да еще составили подробное описание путей нахождения неисправности, изложив весь ход ремонта с таблицами проверок. Видно было, что над компьютером там поработали весьма квалифицированно и добросовестно.
Когда Олег Петрович с двумя электриками из отдела механика справился с установкой, и машина выдала свое первое решение, Олег Петрович был счастлив, как после хорошо выдержанного экзамена, и ему даже не хотелось уходить в конце рабочего дня. Ему казалось, что теперь она и без него будет продолжать жить своей электронной жизнью, что-то соображать за пределами положенной ей системы исчисления, в принципе, самой элементарной и бесхитростной.
Теперь, когда машина полностью обрела присущий ей облик, она напомнила ему тот самый Комбинатор, за которым любила проводить время Фада, только тот был, безусловно, более могущественным. В память о Комбинаторе Олег Петрович вслух назвал как-то компьютер "Шехерезадой", так это название и привилось.
Однако приглядевшись, Олег Петрович быстро убедился в ограниченности машины и поостыл: "Да-а, - пожалел он, - машина эта, действительно, с низшим образованием и куцыми возможностями. Дисплей и аналоговое устройство еще заслуживают уважения, а остальное - примитив. Нет, с этой бандурой еще работать да работать надо, пока ее до ума доведешь".
О своем намерении усовершенствовать компьютер Олег Петрович сказал заместителю министра не в похвальбу, ему что-то подсказывало, что его вмешательство не окажется безрезультатным, но пока служба настоятельно требовала других действий.
Вновь собрав всех сотрудников, Олег Петрович высказал свою точку зрения на рационализацию.
- Ну какой ты к черту инженер, если не имеешь ни одного авторского свидетельства! - воскликнул он, и конечно же, кто-то немедленно поинтересовался, не без подковырки:
- А у вас их много?
- Маловато. Мог бы сослаться на то, что не было у меня таких богатых возможностей, какие появились теперь. Но все же троечка у меня имеется. И они не окажутся последними, это я вам обещаю твердо!
Выглядел Олег Петрович по-прежнему нереспектабельно: шикарный костюм он повесил в шифоньер, не считаясь с протестами Афины Павловны, и облачился, как только приехал, в привычный полотняный пиджачок. Артистическими способностями он не обладал, в говорунах не числился, а все же чем-то подкупал слушателей.
- На мой взгляд, инженер без изобретений или ученый без открытия выглядит таким же противоестественным и жалким, как комолый черт. Недоукомплектовали, видите ли, беднягу, недоносок, одним словом. Ведь даже само слово "инженер" означает "хитроумный изобретатель", а не чиновник с "поплавком".
- Простите, - перебил парторг. - А рогатого черта вы относите к разряду естественных явлений, так я вас понял?
- А как же! - не смутился Олег Петрович. - С позиций священного писания иначе и быть не может. Там тоже - своя логика.
И переждав одобрительный смешок, Олег Петрович переменил прицел:
- Теперь - о рационализации. На мой взгляд, "рация" рабочего - это использование промаха инженера, исправление его недоделки рабочим, а отсюда - вывод: если такую недоделку - свою или допущенную товарищем заметил сам инженер, он должен ее исправить в служебном порядке, а не подсовывать подставному лицу. Другое дело, что мы, дорожа своей инженерной честью, должны выявлять рабочую инициативу. Не подглядывать, конечно, а побуждать рабочих, наталкивать и помогать в техническом оформлении...
На этом собрании Олег Петрович совсем не хотел давить на сотрудников силой своих психических возможностей, но она, возможно, сказалась бессознательно: не мог же он, призывая других, сам остаться безразличным. Как бы то ни было, он почувствовал отчетливо, что слушатели отнеслись к проблеме заинтересованно, ему удалось победить их безразличие, скептицизм, и, хотя никаких обязательств принято не было, - Олег Петрович и не наталкивал на них - было понятно, что ему удалось затронуть в конструкторах их профессиональную гордость.
За всеми этими делами Олег Петрович чуть не пропустил вычисленный им день начала действий таинственного ангела, но вспомнил вовремя, ушел с работы по звонку, сделал все необходимое по хозяйству, пообедал, часика два поспал, освежился под душем и отдохнувший, полный сил приготовился к встрече с неведомым.
Он еще раз придирчиво проверил положение ангела на столе и, хотя непричастность телевизора к явлениям была теперь несомненной, все же сел в кресло перед ним и стал ждать.
20
Здравствуйте, многоуважаемый Кузьма Кузьмич!
Спешу Вас успокоить, дорогой доктор, у Вас нет теперь никаких оснований упрекать себя в нарушении врачебного долга: я не сумасшедший, а все происходящее со мной объясняется вполне реальными, хотя и необыкновенными причинами, чему я имею теперь вполне достаточные доказательства.
Так вот, могу поздравить с правильной догадкой. Вы оказались правы, предположив, что предметом, вызывающим мои видения, был не телевизор, а некая вещь, которая сначала была в квартире, а потом очутилась в машине. Это оказалась статуэтка, имеющая, как увидите дальше, весьма запутанную историю.
Короче говоря, статуэтка и является одним из "маяков", направляющих импульсы лунного генератора, потому статуэтку я перенес из машины обратно домой. Размеры этого "маяка", вопреки нашему представлению, куда меньше водонапорной башни, он может уместиться в хозяйственной сумке.
Потом я выбрал нужное время (рассчитал, представьте), уселся в кресло и стал ждать. Все было, как и в предыдущих случаях, с той лишь разницей, что телевизор я не включал, а в комнате оставил гореть ночник, так что ясно видел все окружающее, а через неприкрытую дверь спальни мне была видна статуэтка.
Слева от меня был старенький диван - Вы его знаете - справа стол, за ним тумбочка с приемником, передо мной окно и в левом простенке, в трех метрах от меня - телевизор. И вот, примерно через полчасика, этот привычный мне вид сделался зыбким, его стал заполнять другой свет, не от ночника, а дневной, в котором знакомые очертания стали тускнеть и таять, а сквозь них все явственнее проступало нечто другое и делалось все отчетливее и устойчивее.
Надо мной оказался высокий лепной потолок с богатой люстрой, искрящейся красивыми подвесками, но свет шел не от нее, а сзади, освещая впереди стену с оранжевой обивкой, отделанную внизу деревянными панелями, с дверью посередине, сквозь которую виднелась другая комната, с голубой отделкой.
Я осмотрелся, начиная догадываться, что нахожусь в знакомом помещении. Тяжелый обеденный стол, столь же массивный буфет у правой стены, стулья с мелким плетением из соломки, в углах - большие, в половину человеческого роста, вазы с извивающимися драконами - все это я видел в детстве не раз. Слева блестела изразцами высокая печь, и висела картина моря, взглянув на которую, я окончательно понял, что нахожусь в квартире своего детства, в доме Башкирова. И я не могу Вам передать, как защемило у меня сердце грустно и сладко.
Отвлекаясь, замечу, что перед этим я много и упорно старался припомнить все, что было связано с ангелом, доставшимся мне как раз из дома Башкирова. В этот дом переехал мой отец вскоре после революции.
Я знал, что если встану и посмотрю в находящиеся сзади окна, то увижу парк, а за ним реку. Наверное, управляющие мною силы не зря перенесли меня в мир моего детства и юности - где-то здесь ключ к разгадке ангела.
Тут я должен пояснить, Кузьма Кузьмич, что в свое кресло я вделал страховочное устройство, ударявшее меня током при попытке подняться, чтобы разбудить себя. Это понадобилось, чтобы не натворить чего-нибудь, пока нахожусь в "сомнамбулическом" состоянии. Выходит, что я сам себя принудил оставаться пассивным наблюдателем.