"Ничего, - заключил Олег Петрович, - в машине осталось еще множество незадействованных участков, и схема исчерпана далеко не вся, а для первой очереди недурно и то, что получилось. А загадок, конечно, много. И больших и маленьких. Тот же Протокл, откуда могло взяться такое имя?"
Как ни утомился Олег Петрович, но все же не стал откладывать последний вопрос. Книжку имен он уже вернул в ЗАГС, а записанный машиной орфографический словарь лежал еще в аппаратной. Олег Петрович достал его, раскрыл на букве "пэ" и рассмеялся: через слова "протобестия, проток, протокол, протолкать..." шла белесая линия, оставшаяся, должно быть, от налипшей при печатании краски, которая "украла" в этих словах по одной букве, так что из протокола получился протокл. "Если бы все тайны открывались так просто!" - подумал Олег Петрович и пошел за пульт, чтобы убрать каску и пересоединить кое-что для работы машины утром по ее обычному назначению.
Всунувшись по плечи внутрь корпуса и придерживаясь за дверцу, он норовил попасть отверткой в шлиц, думая, что пора уж применить тумблеры вместо временных соединений проводничками. И то ли уж так темновато было, то ли просто у него глаза слипались, но дело продвигалось плохо, отвертка неожиданно сорвалась, и он сунулся головой куда-то внутрь, тут же отпрянул, упал, а дверца откачнулась и автоматически защелкнулась на внутренний замок.
Там, за пультом, его и обнаружил Лев Васильевич, заметивший при последнем обходе, что в аппаратной отдела главного конструктора свет еще не погашен.
25
Дорогой Кузьма Кузьмич!
Приветствую Вас и Вашу семью, рад, что Вы вернулись из своего круиза здоровым, полным впечатлений и в хорошем настроении.
Я уже сообщал Вам, что у меня тоже была поездка, хотя и не столь далекая, как у Вас, но по телефону многого не скажешь, поэтому изложу сейчас во всех подробностях.
Начну с того, что я чуть не "дал дуба", заслушавшись "Шехерезаду", о которой Вы знаете. Электротехника - область все же строгая и не любит, когда с ее установками обращаются на "ты", забывая технику безопасности, а я пофамильярничал и получил по заслугам. Для меня двести двадцать вольт привычны, но вышло так, что я попал под напряжение бритой головой, когда держался рукой за заземленный корпус, так что весь ток прошел через меня, я свалился да при этом еще долбанулся своей голой головой обо что-то.
Это я теперь так объясняю, а в то время все выглядело иначе. Вахтер, нашедший меня бесчувственным в луже крови, вызвал неотложку, а поскольку крови я потерял многонько, пришел в себя лишь в больнице. Спустя какое-то время заявилась зареванная Афина. Она старалась выглядеть беспечной, но я-то видел, что ее косметика пострадала, а губы нет-нет да и передернутся.
- Пустяки, олененок, - говорила она, - переутомился, вот и накатила дурнота, у меня это тоже случалось.
Но ведь от меня, доктор, не скроешь мысли, особенно, если они так и рвутся из головы встревоженного человека, словно чирки из-под выстрела. Мне сразу стало ясным, что она говорила с врачами больницы, а те уже обрекли меня. "Летальный исход, летальный исход", - металось у нее в голове. Тут дело в том, что в больнице не подозревали об ударе током, а приписали происшествие к разряду случаев сердечной недостаточности, поскольку Вы, лукавый друг, оказывается, поставили их в известность о ненормальной работе моего сердца еще до этого случая и тайком от меня. Не знали врачи и о моей близости с Афиной, сочли ее приход обычным визитом сослуживицы, потому и не подумали смягчать при ней диагноз.
А ведь я и сам толком не знал, почему свалился: Афина сказала, что лежал за пультом, а пульт был закрыт, как ему и положено, тут уж и мне пришлось поверить, что меня действительно хватил инфаркт, не зря же и Вы все время стращали состоянием моего сердца.
В общем, с медициной спорить бесполезно, уж если даже подняться не позволят, остается лежать и ждать смерти. Вот и лежу я сутки, помираю... Две недели помирал, но так ничего и не получилось, наоборот, все лучше себя чувствую, взбунтовался и начал вставать, ходить...
Лечащий врач поначалу возмущалась, говорила о бешеном сердцебиении, потом отступила перед очевидностью и согласилась меня выписать. Тогда за дело взялась Афина, энергично и решительно, как это вообще ей присуще. Не спрашивая меня, она купила две путевки на теплоход и потребовала от дирекции отпуск мне и себе - для сопровождения больного по линии завкома.
Зная о своем близком смертном часе, я не протестовал и только удивлялся ее заботливости и привязанности ко мне. Она хлопотала о всех мелочах, даже плед мне купила клетчатый, с кистями, считая, видимо, его необходимой принадлежностью тяжело больного человека.
Путевка была первого класса на превосходном теплоходе "Адмирал Нахимов", громадном, как цех, торжественном и медлительном, словно архиерей при свершении Светлой заутрени. Стояла на редкость превосходная мягкая погода октября, море было спокойным, и только иногда от Турции накатывалась мертвая зыбь. Было изобилие фруктов и вина. От вин Афина меня пыталась удержать, но тут я ее смягчил сразу же:
- Подумай, милая, не грешно ли отказывать в последнем утешении человеку, которому уже нечего терять!
У меня это получилось так трогательно, что она прослезилась и уже сама стала выбирать для меня приглянувшиеся ей сорта. Ей это удавалось неплохо, а количеством я никогда особенно не злоупотреблял.
Так мы и плыли потихоньку, знакомясь со спутниками, останавливаясь в приморских городах для маленьких экскурсий, немножко читая, а вернее, проглядывая журналы и просто дыша свежим морским воздухом. По вечерам Афина обычно танцевала, за ней сразу же начали увиваться разные ухажеры и воздыхатели, а я в качестве отрешенного от мира папаши сидел, прикрывшись пледом, где-нибудь в шезлонге, подальше от громыхающей музыки, и вспоминал разные песни о море, о воле, о бесхитростных и смелых людях. Чаще всего вспоминалось: "чайки полет над волною, южных ночей забытье..." или "окрасился месяц багрянцем, и волны шумели у скал..."
А месяц и впрямь окрашивался багрянцем и нарастал ночь от ночи, готовый превратиться в полную луну, все время напоминая мне о существах, чья воля вкрадчиво и властно подчинила меня, обязав к действиям, которые могут привести к тому, о чем не могли предвидеть ни они, ни я, никто другой.
Часто, еще до восхода месяца, когда южная ночь зажигала на непривычно для меня черном небе свою пышную звездную иллюминацию, я вглядывался в рисунки созвездий, представляя повисшую в бесконечной прорве пылинку астероида, населенного погруженными в безвременье путниками, невесть на сколько удаленными от окрестностей своей звезды. И мне мучительно хотелось угадать, оставили или нет они вместе со своими дарами людям Терры какой-либо аппарат, сообщающий им о результатах их вмешательства в мир чужих для них созданий. Знают ли они, к чему это привело, узнают ли когда-нибудь?
Про меня им, собственно, нечего узнавать, мне их дар достался слишком поздно, я умираю, не успев им воспользоваться. Не лучше ли было бы вообще не вмешиваться даже с самыми лучшими намерениями в судьбы другого, по чти не постижимого для них мира?
Нет, я был далек от того, чтобы упрекать их, но в один из таких вечеров, накануне заветных трех ночей полнолуния, я вышел на палубу с Фадой, завернутой в плед, сел, по обыкновению, в шезлонг у самого борта и, дождавшись, когда поблизости никого не оказалось, бросил ее через перила. "И за борт ее бросает в набежавшую волну", - смешно, не правда ли, доктор? Палубы "Адмирала Нахимова" высоки, я не услышал никакого всплеска. Впереди, справа по курсу, проглядывала огоньками Керчь, слева угадывалась Тамань, еще более черная, чем море.
А что мне оставалось делать, дорогой доктор? Если бы мой поступок стал известным, нашлось бы, я знаю, много людей, осудивших меня беспощадно: ни себе, мол, ни людям, у самого не хватило смелости и другим не дал воспользоваться бесценным сокровищем, "как собака на сене".
Да разве в храбрости тут дело? Разве в предприимчивости? Правда, жизнь меня достаточно поломала, измяла и насторожила, она отбила у меня охоту пускаться очертя голову в рискованные дела, но я тоже мог что-нибудь предпринять. Только предварительно я не раз бы взвесил, перепроверил, "смоделировал" бы все возможные последствия своих действий. Но я был обречен, у меня не оставалось времени не только для проверки, для дел, но и для жизни.
А отдать другому?.. Нет уж, насмотрелся я, как всякие эти "другие" бездумно распоряжаются чужими судьбами, имея в миллион раз меньше средств, чем могла бы представить Фада. Нет, доктор, такое оружие я не счел возможным передать даже Афине и утопил его, хотя и с болью в сердце, но без колебаний.
Это было уже в конце рейса, а я так и не помер. Меня убили, фигурально говоря, позже, при выходе на работу, когда сообщили, что на другой же день после моего и Афины отбытия в "Шехерезаде" случился пожар. А произошло это так. Есть у нас молодой конструктор Бахметьев, способный, но немножко незадачливый. Вот понадобилось ему просчитать на ЭВМ варианты редуктора, попросил у Погорельского ключ от аппаратной и отправился туда составлять программу. А немного спустя вбегает в бюро и кричит: "Братцы! Шехерезада взбесилась, неприличное кино на дисплее показывает!"
Все, конечно, кинулись посмотреть, глядят - впрямь, на экране появляются разные люди, полураздетые, а то и совсем голенькие. Они не двигаются и не говорят, а только сменяют один другого с полуминутной выдержкой, будто их передергивает механизм с обтюратором, как у киноаппарата. И позы у них неподобающие, и выражения лиц довольно странные. Многие были сфотографированы с разинутым ртом и высунутым языком, другие с неестественным поворотом головы и тому подобное.
Смотрели на них, надо полагать, долгонько - забавно же да и загадочно! - вдруг почувствовали запах гари, глянь, а из пристроенного отсека дымок поднимается - из того самого, у которого меня подобрали. Тут уж не стали выяснять, почему не сработала защита, установку выключили, дверцу отсека взломали и из огнетушителя залили все пеной. Так и оставили до моего возвращения.
Ну как мне было не помереть, ведь в этом отсеке не только пленки с ваших пациентов и не только моя каска хранились, там же находились и наброски схемы Комбинатора!
Бахметьева тут не приходится особенно винить, в тот раз я не успел кой-чего пересоединить, а он не поглядел на показания приборов защиты, и вышло вот что. Отвертка, которую я выронил на шинку дисплея, и соединила его с выходом энцефалографа, который на такую нагрузку рассчитан не был. Из-за этого, когда Бахметьев включил компьютер, начал, во-первых, вращаться барабан перемотки, а во-вторых, плохой контакт нагрел отвертку, от вибрации она помаленьку сползла и раскаленная упала на пленки, которые и подожгла.
"Банальная история, - скажете Вы, - совсем как в шаблонном приключенческом романе: главная героиня исчезла, чертежи сгорели, машина разрушена..."
Я и сам так решил, и в первые минуты готов был себе локти грызть с досады: ведь надо же было этому случиться как раз тогда, когда я утопил Фаду! Ведь будь она у меня, мне ничего не стоило бы дождаться повторения показа схемы и снова срисовать ее, а тут получилось такое горестное совпадение.
Пишу Вам все так подробно потому, что в разговоре при встрече с вами (которая, надеюсь, не заставит себя ждать) трудно будет удержаться в рамках одной, да еще такой специальной темы, а на бумаге ее изложить, по-моему, уместнее.
Ну ладно, локти кусать, как известно, никому еще не удавалось, поэтому, успокоившись, я пригляделся, оценил потери и установил, что дела не так уж плохи, что далеко еще не все пропало. Энцефалограф и каска "накрылись", что, впрочем, вполне поправимо. Сгоревшие пленки можно заменить, - это дело совсем маленькое. Чувствительнее всего была потеря чертежей, но они, как выяснилось, пропали не совсем. Часть их я, оказывается, унес домой, а в отсеке осталась лишь последняя серия, а она лежала под каской, которая кое-что предохранила и от жара, и от пены огнетушителя. Схема ЭВМ вообще не пострадала и была мною пущена в ход сразу же.
Как видите, я все-таки и здесь не помер, и чем дальше, тем меньше оснований рассчитывать на мою близкую кончину. В общем, я бессовестно подвел медицину, не оправдал ваших прогнозов. Вы уж меня извините, пожалуйста. После отпуска я, как ни в чем не бывало, приступил к работе, а во время предмайских состязаний даже вошел в заводскую команду и занял по марафону шестое место. Правда, шестое с конца, но для моего возраста и это - отлично. И пульс у меня теперь 64-66, в спокойном состоянии, конечно.
Вы, наверное, уже догадываетесь, в чем причина? Да, тут, несомненно, сказалось устранение постороннего воздействия на организм, но не спешите заключать, что оно было губительным. Вы знаете, что я, хотя и дилетантски, но довольно широко познакомился с анатомией и физиологией. Во всяком случае, я знаю, что чем мельче организм, тем чаще работает в нем сердце. Пришельцы, надо полагать, это тоже знали, но они не имели представления о наших размерах.
Помните, я рассказывал, как Лия удивилась, что атлет с неоправданно большим усилием поднял груз, который она свободно могла нести целый день. Если же говорить о размерах Лии, то можно с полным основанием теперь полагать, что по величине они не отличались от тех ангелов, которых подбросили нам. Короче говоря, утопленный мною ангел был, по-моему, точной скульптурной копией Фады в натуральную величину.
Стоит ли после этого удивляться, что пришельцы свободно летали на крыльях. Они могли летать не потому, что их планета была много меньше Земли, а потому, что сами были малого роста. За это говорит и то, что если бы была мала планета, она не могла бы удержать свою атмосферу, а пришельцы дышали воздухом, в этом я убедился сам, когда был Лией: я дышал.
Кстати сказать, большой рост существам сильно развитого интеллекта, вообще говоря, совсем и не нужен. Даже размер черепа не имеет решающего значения, у мамонта башка была чуть не с избу, а ума куда меньше, чем у человека, - все дело в извилинах, как Вы знаете. К тому же маленький рост представляет много преимуществ: малышам и простора больше, и живется легче, и запасов надо меньше, а силовую черную работу за них превосходно выполнят машины. Когда-нибудь, я уверен, доктор, человечество оценит это и сумеет приспособиться.
Не стану, однако, отвлекаться, вернусь к тому, что импульсатор наших гостей влиял, по всей вероятности, не только на мозг, а задевал работу всего организма, приноравливал его к размерам самих пришельцев, то есть влияние было комплексным, и если оно не могло изменить мой рост, поскольку он уже сложился, то изменило пульсацию сердца, работающего в какой-то, нами еще не открытой, зависимости от головного мозга. Короче говоря, учащенное сердцебиение мне ничем не угрожало, оно не было патологическим, и упал я за пультом не от инфаркта, а просто от удара током, вот и все!
Словом, сейчас у меня состояние отличное (как у космонавтов), но кое-что я все же утратил: Исчезла моя способность внушать людям свою волю, командовать ими. Так, например, недавно меля попросил зайти наш главбух и предупредил, что в связи с порчей энцефалографа, он относит его стоимость на мой счет и будет весь год удерживать из моей зарплаты по девятнадцать рублей и двадцать три копейки в месяц.
Я попробовал сослаться на независящую от меня производственную случайность, а он упирается, твердит, что тут вообще не было производственной необходимости, и если я в свое время сумел уговорить его на приобретение, то уж за порчу он с меня удержит полностью.
Тогда я задумал приказать ему психически, но сколько я не пыжился, он вежливо стоял на своем и откладывал на счетах все те же девятнадцать рублей и двадцать три копеечки.
Утрата сказалась и на другом: я опять стал обыгрывать в шахматы своих сослуживцев, но зато у меня пропал эффект совместного "штурмового" конструирования - вот это жалко! Правда, кое-что из того времени, когда я был неким "вундеркиндом" у меня все же сохранилось, осталась необыкновенно цепкая своеобразная память и, кажется, несколько повышенные умственные способности, чисто технического порядка.
Читал я, что тринадцатилетний Моцарт, услышав только раз исполнение Мизерере в Сикстинской капелле, смог потом написать ноты по памяти без единой ошибки. Такого я делать не смогу, но в моей памяти с некоторых пор прочно укладываются формулы и хранятся "лица" чертежей и числа...
Однажды ко мне пришли десятиклассники "в порядке оказания шефской помощи больному старому человеку" (так они сказали). Мне их помощь совсем не требовалась, но в разговоре обнаружилось, что сами они не очень уверенно чувствуют себя перед выпускным экзаменом. Пришлось решить для них несколько задачек, и тут получился маленький, цирк. Понадобилось мне посмотреть в таблицу логарифмов, потом потребовалось логарифмировать и еще не раз, но тут я писал нужные мантиссы, уже не заглядывая в таблицы, чем очень удивил ребят.
Они, конечно, тут же задумали меня проверять и пришли в неописуемый восторг, убедившись, что я наизусть отбормотал им мантиссы всей страницы, на которую посмотрел только однажды. А я и сам удивился, не замечал за собой раньше такой цепкости; несомненно, остались в голове стабильные результаты воздействия импульсатора пришельцев. Правда, в данном случае мантиссы были всего трехзначные, из таблиц Брадиса, но ведь и это здорово, доктор, не так ли?
И потому я не жалею, Кузьма Кузьмич, о потере своей власти над людьми (все равно не воспользовался бы), я не герой, не потрясатель, я весь - в технике, и тут я свой след еще сумею отпечатать. И уж во всяком случае Комбинатор Фады я осуществлю, я его вытащу, миленького, из космической бездны, не будь я Нагой, Ометов, Волков, Яковлев!
Я не хвалюсь, Кузьма Кузьмич, потому что схему Комбинатора я уже мало-помалу восстановил. И уверен, что не ошибся.
А уверенность моя покоится вот на чем. Я не стал перечерчивать и даже глядеть на сохранившиеся части чертежей, я стал заново "наизусть" восстанавливать блок за блоком, узел за узлом, контур за контуром, пока не начертил всю схему.
И тут я достал сохранившиеся части погубленной схемы, стал сравнивать. Так вот, доктор, я не обнаружил ни одной ошибки, все сохранившиеся клочки полностью совпали с тем, что я начертил заново.
Другой вопрос, как воплотить всю эту схему материально. Я имею в виду не первую очередь, которая уже показала себя, а весь Комбинатор, какой был у Фады. Задержка в том, что нет пока у нас, у землян, тех элементов и узлов, какие нужны, и их не сделаешь в кустарной мастерской или в имеющихся лабораториях. Нужны специально построенные предприятия и особая технология производства для них.
Ну что ж, я подожду.
Комбинатор послужит для многих целей; он будет решать не только технические задачи, но и прогнозировать всевозможные жизненные и природные процессы, станет рисовать развитие в полной логической связи, точно, исчерпывающе. Он поможет избежать многих ошибок. Вот такому Комбинатору я и посвящу остаток моей жизни, Кузьма Кузьмич.
С пожеланием Вам всего доброго.
О.Нагой.
Как ни утомился Олег Петрович, но все же не стал откладывать последний вопрос. Книжку имен он уже вернул в ЗАГС, а записанный машиной орфографический словарь лежал еще в аппаратной. Олег Петрович достал его, раскрыл на букве "пэ" и рассмеялся: через слова "протобестия, проток, протокол, протолкать..." шла белесая линия, оставшаяся, должно быть, от налипшей при печатании краски, которая "украла" в этих словах по одной букве, так что из протокола получился протокл. "Если бы все тайны открывались так просто!" - подумал Олег Петрович и пошел за пульт, чтобы убрать каску и пересоединить кое-что для работы машины утром по ее обычному назначению.
Всунувшись по плечи внутрь корпуса и придерживаясь за дверцу, он норовил попасть отверткой в шлиц, думая, что пора уж применить тумблеры вместо временных соединений проводничками. И то ли уж так темновато было, то ли просто у него глаза слипались, но дело продвигалось плохо, отвертка неожиданно сорвалась, и он сунулся головой куда-то внутрь, тут же отпрянул, упал, а дверца откачнулась и автоматически защелкнулась на внутренний замок.
Там, за пультом, его и обнаружил Лев Васильевич, заметивший при последнем обходе, что в аппаратной отдела главного конструктора свет еще не погашен.
25
Дорогой Кузьма Кузьмич!
Приветствую Вас и Вашу семью, рад, что Вы вернулись из своего круиза здоровым, полным впечатлений и в хорошем настроении.
Я уже сообщал Вам, что у меня тоже была поездка, хотя и не столь далекая, как у Вас, но по телефону многого не скажешь, поэтому изложу сейчас во всех подробностях.
Начну с того, что я чуть не "дал дуба", заслушавшись "Шехерезаду", о которой Вы знаете. Электротехника - область все же строгая и не любит, когда с ее установками обращаются на "ты", забывая технику безопасности, а я пофамильярничал и получил по заслугам. Для меня двести двадцать вольт привычны, но вышло так, что я попал под напряжение бритой головой, когда держался рукой за заземленный корпус, так что весь ток прошел через меня, я свалился да при этом еще долбанулся своей голой головой обо что-то.
Это я теперь так объясняю, а в то время все выглядело иначе. Вахтер, нашедший меня бесчувственным в луже крови, вызвал неотложку, а поскольку крови я потерял многонько, пришел в себя лишь в больнице. Спустя какое-то время заявилась зареванная Афина. Она старалась выглядеть беспечной, но я-то видел, что ее косметика пострадала, а губы нет-нет да и передернутся.
- Пустяки, олененок, - говорила она, - переутомился, вот и накатила дурнота, у меня это тоже случалось.
Но ведь от меня, доктор, не скроешь мысли, особенно, если они так и рвутся из головы встревоженного человека, словно чирки из-под выстрела. Мне сразу стало ясным, что она говорила с врачами больницы, а те уже обрекли меня. "Летальный исход, летальный исход", - металось у нее в голове. Тут дело в том, что в больнице не подозревали об ударе током, а приписали происшествие к разряду случаев сердечной недостаточности, поскольку Вы, лукавый друг, оказывается, поставили их в известность о ненормальной работе моего сердца еще до этого случая и тайком от меня. Не знали врачи и о моей близости с Афиной, сочли ее приход обычным визитом сослуживицы, потому и не подумали смягчать при ней диагноз.
А ведь я и сам толком не знал, почему свалился: Афина сказала, что лежал за пультом, а пульт был закрыт, как ему и положено, тут уж и мне пришлось поверить, что меня действительно хватил инфаркт, не зря же и Вы все время стращали состоянием моего сердца.
В общем, с медициной спорить бесполезно, уж если даже подняться не позволят, остается лежать и ждать смерти. Вот и лежу я сутки, помираю... Две недели помирал, но так ничего и не получилось, наоборот, все лучше себя чувствую, взбунтовался и начал вставать, ходить...
Лечащий врач поначалу возмущалась, говорила о бешеном сердцебиении, потом отступила перед очевидностью и согласилась меня выписать. Тогда за дело взялась Афина, энергично и решительно, как это вообще ей присуще. Не спрашивая меня, она купила две путевки на теплоход и потребовала от дирекции отпуск мне и себе - для сопровождения больного по линии завкома.
Зная о своем близком смертном часе, я не протестовал и только удивлялся ее заботливости и привязанности ко мне. Она хлопотала о всех мелочах, даже плед мне купила клетчатый, с кистями, считая, видимо, его необходимой принадлежностью тяжело больного человека.
Путевка была первого класса на превосходном теплоходе "Адмирал Нахимов", громадном, как цех, торжественном и медлительном, словно архиерей при свершении Светлой заутрени. Стояла на редкость превосходная мягкая погода октября, море было спокойным, и только иногда от Турции накатывалась мертвая зыбь. Было изобилие фруктов и вина. От вин Афина меня пыталась удержать, но тут я ее смягчил сразу же:
- Подумай, милая, не грешно ли отказывать в последнем утешении человеку, которому уже нечего терять!
У меня это получилось так трогательно, что она прослезилась и уже сама стала выбирать для меня приглянувшиеся ей сорта. Ей это удавалось неплохо, а количеством я никогда особенно не злоупотреблял.
Так мы и плыли потихоньку, знакомясь со спутниками, останавливаясь в приморских городах для маленьких экскурсий, немножко читая, а вернее, проглядывая журналы и просто дыша свежим морским воздухом. По вечерам Афина обычно танцевала, за ней сразу же начали увиваться разные ухажеры и воздыхатели, а я в качестве отрешенного от мира папаши сидел, прикрывшись пледом, где-нибудь в шезлонге, подальше от громыхающей музыки, и вспоминал разные песни о море, о воле, о бесхитростных и смелых людях. Чаще всего вспоминалось: "чайки полет над волною, южных ночей забытье..." или "окрасился месяц багрянцем, и волны шумели у скал..."
А месяц и впрямь окрашивался багрянцем и нарастал ночь от ночи, готовый превратиться в полную луну, все время напоминая мне о существах, чья воля вкрадчиво и властно подчинила меня, обязав к действиям, которые могут привести к тому, о чем не могли предвидеть ни они, ни я, никто другой.
Часто, еще до восхода месяца, когда южная ночь зажигала на непривычно для меня черном небе свою пышную звездную иллюминацию, я вглядывался в рисунки созвездий, представляя повисшую в бесконечной прорве пылинку астероида, населенного погруженными в безвременье путниками, невесть на сколько удаленными от окрестностей своей звезды. И мне мучительно хотелось угадать, оставили или нет они вместе со своими дарами людям Терры какой-либо аппарат, сообщающий им о результатах их вмешательства в мир чужих для них созданий. Знают ли они, к чему это привело, узнают ли когда-нибудь?
Про меня им, собственно, нечего узнавать, мне их дар достался слишком поздно, я умираю, не успев им воспользоваться. Не лучше ли было бы вообще не вмешиваться даже с самыми лучшими намерениями в судьбы другого, по чти не постижимого для них мира?
Нет, я был далек от того, чтобы упрекать их, но в один из таких вечеров, накануне заветных трех ночей полнолуния, я вышел на палубу с Фадой, завернутой в плед, сел, по обыкновению, в шезлонг у самого борта и, дождавшись, когда поблизости никого не оказалось, бросил ее через перила. "И за борт ее бросает в набежавшую волну", - смешно, не правда ли, доктор? Палубы "Адмирала Нахимова" высоки, я не услышал никакого всплеска. Впереди, справа по курсу, проглядывала огоньками Керчь, слева угадывалась Тамань, еще более черная, чем море.
А что мне оставалось делать, дорогой доктор? Если бы мой поступок стал известным, нашлось бы, я знаю, много людей, осудивших меня беспощадно: ни себе, мол, ни людям, у самого не хватило смелости и другим не дал воспользоваться бесценным сокровищем, "как собака на сене".
Да разве в храбрости тут дело? Разве в предприимчивости? Правда, жизнь меня достаточно поломала, измяла и насторожила, она отбила у меня охоту пускаться очертя голову в рискованные дела, но я тоже мог что-нибудь предпринять. Только предварительно я не раз бы взвесил, перепроверил, "смоделировал" бы все возможные последствия своих действий. Но я был обречен, у меня не оставалось времени не только для проверки, для дел, но и для жизни.
А отдать другому?.. Нет уж, насмотрелся я, как всякие эти "другие" бездумно распоряжаются чужими судьбами, имея в миллион раз меньше средств, чем могла бы представить Фада. Нет, доктор, такое оружие я не счел возможным передать даже Афине и утопил его, хотя и с болью в сердце, но без колебаний.
Это было уже в конце рейса, а я так и не помер. Меня убили, фигурально говоря, позже, при выходе на работу, когда сообщили, что на другой же день после моего и Афины отбытия в "Шехерезаде" случился пожар. А произошло это так. Есть у нас молодой конструктор Бахметьев, способный, но немножко незадачливый. Вот понадобилось ему просчитать на ЭВМ варианты редуктора, попросил у Погорельского ключ от аппаратной и отправился туда составлять программу. А немного спустя вбегает в бюро и кричит: "Братцы! Шехерезада взбесилась, неприличное кино на дисплее показывает!"
Все, конечно, кинулись посмотреть, глядят - впрямь, на экране появляются разные люди, полураздетые, а то и совсем голенькие. Они не двигаются и не говорят, а только сменяют один другого с полуминутной выдержкой, будто их передергивает механизм с обтюратором, как у киноаппарата. И позы у них неподобающие, и выражения лиц довольно странные. Многие были сфотографированы с разинутым ртом и высунутым языком, другие с неестественным поворотом головы и тому подобное.
Смотрели на них, надо полагать, долгонько - забавно же да и загадочно! - вдруг почувствовали запах гари, глянь, а из пристроенного отсека дымок поднимается - из того самого, у которого меня подобрали. Тут уж не стали выяснять, почему не сработала защита, установку выключили, дверцу отсека взломали и из огнетушителя залили все пеной. Так и оставили до моего возвращения.
Ну как мне было не помереть, ведь в этом отсеке не только пленки с ваших пациентов и не только моя каска хранились, там же находились и наброски схемы Комбинатора!
Бахметьева тут не приходится особенно винить, в тот раз я не успел кой-чего пересоединить, а он не поглядел на показания приборов защиты, и вышло вот что. Отвертка, которую я выронил на шинку дисплея, и соединила его с выходом энцефалографа, который на такую нагрузку рассчитан не был. Из-за этого, когда Бахметьев включил компьютер, начал, во-первых, вращаться барабан перемотки, а во-вторых, плохой контакт нагрел отвертку, от вибрации она помаленьку сползла и раскаленная упала на пленки, которые и подожгла.
"Банальная история, - скажете Вы, - совсем как в шаблонном приключенческом романе: главная героиня исчезла, чертежи сгорели, машина разрушена..."
Я и сам так решил, и в первые минуты готов был себе локти грызть с досады: ведь надо же было этому случиться как раз тогда, когда я утопил Фаду! Ведь будь она у меня, мне ничего не стоило бы дождаться повторения показа схемы и снова срисовать ее, а тут получилось такое горестное совпадение.
Пишу Вам все так подробно потому, что в разговоре при встрече с вами (которая, надеюсь, не заставит себя ждать) трудно будет удержаться в рамках одной, да еще такой специальной темы, а на бумаге ее изложить, по-моему, уместнее.
Ну ладно, локти кусать, как известно, никому еще не удавалось, поэтому, успокоившись, я пригляделся, оценил потери и установил, что дела не так уж плохи, что далеко еще не все пропало. Энцефалограф и каска "накрылись", что, впрочем, вполне поправимо. Сгоревшие пленки можно заменить, - это дело совсем маленькое. Чувствительнее всего была потеря чертежей, но они, как выяснилось, пропали не совсем. Часть их я, оказывается, унес домой, а в отсеке осталась лишь последняя серия, а она лежала под каской, которая кое-что предохранила и от жара, и от пены огнетушителя. Схема ЭВМ вообще не пострадала и была мною пущена в ход сразу же.
Как видите, я все-таки и здесь не помер, и чем дальше, тем меньше оснований рассчитывать на мою близкую кончину. В общем, я бессовестно подвел медицину, не оправдал ваших прогнозов. Вы уж меня извините, пожалуйста. После отпуска я, как ни в чем не бывало, приступил к работе, а во время предмайских состязаний даже вошел в заводскую команду и занял по марафону шестое место. Правда, шестое с конца, но для моего возраста и это - отлично. И пульс у меня теперь 64-66, в спокойном состоянии, конечно.
Вы, наверное, уже догадываетесь, в чем причина? Да, тут, несомненно, сказалось устранение постороннего воздействия на организм, но не спешите заключать, что оно было губительным. Вы знаете, что я, хотя и дилетантски, но довольно широко познакомился с анатомией и физиологией. Во всяком случае, я знаю, что чем мельче организм, тем чаще работает в нем сердце. Пришельцы, надо полагать, это тоже знали, но они не имели представления о наших размерах.
Помните, я рассказывал, как Лия удивилась, что атлет с неоправданно большим усилием поднял груз, который она свободно могла нести целый день. Если же говорить о размерах Лии, то можно с полным основанием теперь полагать, что по величине они не отличались от тех ангелов, которых подбросили нам. Короче говоря, утопленный мною ангел был, по-моему, точной скульптурной копией Фады в натуральную величину.
Стоит ли после этого удивляться, что пришельцы свободно летали на крыльях. Они могли летать не потому, что их планета была много меньше Земли, а потому, что сами были малого роста. За это говорит и то, что если бы была мала планета, она не могла бы удержать свою атмосферу, а пришельцы дышали воздухом, в этом я убедился сам, когда был Лией: я дышал.
Кстати сказать, большой рост существам сильно развитого интеллекта, вообще говоря, совсем и не нужен. Даже размер черепа не имеет решающего значения, у мамонта башка была чуть не с избу, а ума куда меньше, чем у человека, - все дело в извилинах, как Вы знаете. К тому же маленький рост представляет много преимуществ: малышам и простора больше, и живется легче, и запасов надо меньше, а силовую черную работу за них превосходно выполнят машины. Когда-нибудь, я уверен, доктор, человечество оценит это и сумеет приспособиться.
Не стану, однако, отвлекаться, вернусь к тому, что импульсатор наших гостей влиял, по всей вероятности, не только на мозг, а задевал работу всего организма, приноравливал его к размерам самих пришельцев, то есть влияние было комплексным, и если оно не могло изменить мой рост, поскольку он уже сложился, то изменило пульсацию сердца, работающего в какой-то, нами еще не открытой, зависимости от головного мозга. Короче говоря, учащенное сердцебиение мне ничем не угрожало, оно не было патологическим, и упал я за пультом не от инфаркта, а просто от удара током, вот и все!
Словом, сейчас у меня состояние отличное (как у космонавтов), но кое-что я все же утратил: Исчезла моя способность внушать людям свою волю, командовать ими. Так, например, недавно меля попросил зайти наш главбух и предупредил, что в связи с порчей энцефалографа, он относит его стоимость на мой счет и будет весь год удерживать из моей зарплаты по девятнадцать рублей и двадцать три копейки в месяц.
Я попробовал сослаться на независящую от меня производственную случайность, а он упирается, твердит, что тут вообще не было производственной необходимости, и если я в свое время сумел уговорить его на приобретение, то уж за порчу он с меня удержит полностью.
Тогда я задумал приказать ему психически, но сколько я не пыжился, он вежливо стоял на своем и откладывал на счетах все те же девятнадцать рублей и двадцать три копеечки.
Утрата сказалась и на другом: я опять стал обыгрывать в шахматы своих сослуживцев, но зато у меня пропал эффект совместного "штурмового" конструирования - вот это жалко! Правда, кое-что из того времени, когда я был неким "вундеркиндом" у меня все же сохранилось, осталась необыкновенно цепкая своеобразная память и, кажется, несколько повышенные умственные способности, чисто технического порядка.
Читал я, что тринадцатилетний Моцарт, услышав только раз исполнение Мизерере в Сикстинской капелле, смог потом написать ноты по памяти без единой ошибки. Такого я делать не смогу, но в моей памяти с некоторых пор прочно укладываются формулы и хранятся "лица" чертежей и числа...
Однажды ко мне пришли десятиклассники "в порядке оказания шефской помощи больному старому человеку" (так они сказали). Мне их помощь совсем не требовалась, но в разговоре обнаружилось, что сами они не очень уверенно чувствуют себя перед выпускным экзаменом. Пришлось решить для них несколько задачек, и тут получился маленький, цирк. Понадобилось мне посмотреть в таблицу логарифмов, потом потребовалось логарифмировать и еще не раз, но тут я писал нужные мантиссы, уже не заглядывая в таблицы, чем очень удивил ребят.
Они, конечно, тут же задумали меня проверять и пришли в неописуемый восторг, убедившись, что я наизусть отбормотал им мантиссы всей страницы, на которую посмотрел только однажды. А я и сам удивился, не замечал за собой раньше такой цепкости; несомненно, остались в голове стабильные результаты воздействия импульсатора пришельцев. Правда, в данном случае мантиссы были всего трехзначные, из таблиц Брадиса, но ведь и это здорово, доктор, не так ли?
И потому я не жалею, Кузьма Кузьмич, о потере своей власти над людьми (все равно не воспользовался бы), я не герой, не потрясатель, я весь - в технике, и тут я свой след еще сумею отпечатать. И уж во всяком случае Комбинатор Фады я осуществлю, я его вытащу, миленького, из космической бездны, не будь я Нагой, Ометов, Волков, Яковлев!
Я не хвалюсь, Кузьма Кузьмич, потому что схему Комбинатора я уже мало-помалу восстановил. И уверен, что не ошибся.
А уверенность моя покоится вот на чем. Я не стал перечерчивать и даже глядеть на сохранившиеся части чертежей, я стал заново "наизусть" восстанавливать блок за блоком, узел за узлом, контур за контуром, пока не начертил всю схему.
И тут я достал сохранившиеся части погубленной схемы, стал сравнивать. Так вот, доктор, я не обнаружил ни одной ошибки, все сохранившиеся клочки полностью совпали с тем, что я начертил заново.
Другой вопрос, как воплотить всю эту схему материально. Я имею в виду не первую очередь, которая уже показала себя, а весь Комбинатор, какой был у Фады. Задержка в том, что нет пока у нас, у землян, тех элементов и узлов, какие нужны, и их не сделаешь в кустарной мастерской или в имеющихся лабораториях. Нужны специально построенные предприятия и особая технология производства для них.
Ну что ж, я подожду.
Комбинатор послужит для многих целей; он будет решать не только технические задачи, но и прогнозировать всевозможные жизненные и природные процессы, станет рисовать развитие в полной логической связи, точно, исчерпывающе. Он поможет избежать многих ошибок. Вот такому Комбинатору я и посвящу остаток моей жизни, Кузьма Кузьмич.
С пожеланием Вам всего доброго.
О.Нагой.