Страница:
В самом деле, судьба иногда шутит такие шутки, на какие не осмелится писатель с самой буйной фантазией!
Слуги, которые совсем недавно проводили из замка австрийского и русского императоров, встретили Наполеона с почтением. Пока готовился обед, Наполеон обошел залы, где беспорядок и сдвинутая мебель свидетельствовали о недавнем отъезде. В конце одного из коридоров он обнаружил запертую дверь. По его приказанию дверь выломали; в глубине большой кровати из-под простыни, натянутой до кончика носа, выглядывала хорошенькая женщина.
Наполеон не выказал удивления.
— Кто это? — просто спросил он.
Слуги ответили, что они не знают имени мадемуазель, забытой в спешке царем. Император встал в изножье кровати и минуту разглядывал прелестную женщину, глаза которой были полны слезами.
— Кто Вы? — спросил он. Красавица не ответила.
— Царь Александр уехал, не позаботившись о Вас, — сказал Наполеон, — он поступил не галантно. Одевайтесь, прошу Вас, и мои офицеры проводят Вас до русских аванпостов.
Незнакомка, тронутая галантностью императора, приподнялась, улыбнулась и хотела благодарно поклониться императору. Но при этом движении простыня соскользнула и Наполеон увидел ее голой.
На одно мгновение им овладела мысль воспользоваться ситуацией, но он сразу подумал, что для переговоров о мире с Австрией ему понадобятся все его силы, и Наполеон ограничился поклоном в сторону прекрасной обнаженной груди.
Лицо его немного побагровело, он вышел, позвал Дюрока и поручил ему немедленно доставить мадемуазель к русским.
На следующий день Наполеон встретил австрийского императора, обнял его перед строем изумленных солдат, обсудил с ним пункты договора и снова усадил его в карету.
Вернувшись к своим офицерам, он вскричал:
— Господа, мы возвращаемся в Париж. Мир заключен.
Усевшись в дорожную карету, он отправился в Мюнхен, где его ждала Жозефина.
Здесь ему пришла в голову мысль женить своего приемного сына Евгения Богарнэ на принцессе Августе Баварской.
Король Баварии был крайне раздражен тем, что Наполеон распоряжается судьбой его дочери. Он заявил не без юмора:
— Наполеон, очевидно, думает, что я — отец дурнушки, засидевшейся в девицах. Он как будто и не знает, что принцесса Августа красива и ее страстно обожает принц Баденский… И она его любит…
Король решил показать Наполеону принцессу, но, хотя тот признал ее обаятельной, не отказался от своих принципов в отношении царственных браков. Послушаем Наполеона: «Король Баварии ввел в мой кабинет женщину, снял с нее вуаль — это была его дочь. Я вынужден был признать ее очаровательной и высказал это королю, который пришел в восторг. Я предложил молодой девушке сесть. Потом, при случае, я отчитал ее гувернантку, мадам Вюрмсер, за плохое воспитание своей питомицы. Разве принцессам положено любить? Они — товар на рынке политики».
Это совсем не галантное заявление императора могло бы обречь его проект на неудачу, но, к счастью, очаровательная Августа влюбилась в Евгения Богарнэ.
Пока шли приготовления к свадебной церемонии, Наполеон успел плениться королевой Баварии и запускал за ее корсаж нескромные взгляды.. Не заботясь о возможности политического скандала, он настойчиво ухаживал за очаровательной государыней, о чем рассказывает впоследствии на Святой Елене:
"Королева Баварии была красива; мне доставляло удовольствие общаться с ней. Однажды была назначена охота. Король отправился первый, я должен был присоединиться к нему. Но я остался с королевой и находился у нее полтора часа. Когда царственный супруг вернулся, он пришел в ярость и разбранил ее. Она ответила:
— А Вы хотели, бы, чтобы я выставила императора за дверь?..
Впрочем, впоследствии я оплатил свою галантность…"
В самом деле, королева Баварии не подходила для длинного списка императорских «дам под стеганым одеялом» (по лукавому определению Мериме), и Наполеон ускорил приготовления к свадьбе Евгения и Августы.
Церемония состоялась 4 января 1806 года и привела в дурное расположение духа весь клан Бонапартов.
"В связи с этой свадьбой император должен был вынести несколько семейных сцен, — сообщает нам Гортензия.
— Мюрат и его жена не желали присутствовать на свадьбе. Мюрат был уязвлен тем, что какой-то молокосос был назначен вице-королем Италии вместо него. боевого генерала, только что одержавшего блестящие победы. Каролина [42] была возмущена тем, что семья Богарнэ получила выгоды чрезвычайно удачного брака. Позже она призналась мне, что уговаривала Наполеона развестись и самому жениться на принцессе Августе. Но Мюратам пришлось, сделав хорошую мину при плохой игре, повиноваться императору" [43].
После церемонии новобрачные, вице-король и вице-королева Италии, отправились в Милан; Наполеон и Жозефина отбили в Париж.
«Весь Париж» — светские, политические и финансовые круги — был взбудоражен ошеломляющей историей, случившейся с добродетельной мадам Рекамье. Эта молодая женщина двадцати восьми лет была так прекрасна, что, по. свидетельству современников, когда она входила в гостиную, у присутствующих возникало желание встретить ее овацией.
Замужем за банкиром, на двадцать лет ее старше, по слухам — ее отцом [44], она вела роскошную жизнь, оставаясь безупречно нравственной.
Ее репутация не давала покоя ее более легкомысленным современницам, особенно прекрасной и бесстыдной м-м Амлен с несметным числом любовников, — женщине, прозванной «величайшей распутницей Франции».
Эта прелестная чертовка обнаружила, что мадам Рекамье флиртует с одним из ее поклонников, красавцем Монтроном. Убедившись в этом, она стала шпионить за влюбленными, чтобы разыграть с ними шутку по своему вкусу.
Но мадам Амлен выследила их, узнала и мадам Рекамье в костюме поселянки, и месье Монтрона в мушкетерской форме.
Она вскочила в наемный кабриолет, приказав кучеру следовать за каретой влюбленных до заставы Клиши; там она остановила свой экипаж, сбросила домино и, подбежав к карете, остановила лошадей, уцепившись за узду, и закричала во все горло:
— На помощь! На помощь! Какая-то распутница увозит в этом фиакре моего мужа!
Сбежались продавцы, гвардейцы; принесли фонари и осветили влюбленных, съежившихся в глубине кареты, вытащили их, и тогда, воздев руки, м-м Амлен обратила негодующий взор на Жюльетту, которая стояла ни жива, ни мертва посреди галдящей толпы, и воскликнула:
— Мадам Рекамье! Как, это Вы, мадам Рекамье? Ах! Как я в Вас ошиблась!
И проказница, в восторге от учиненного ею скандала, вскочила в кабриолет, надела домино, вернулась на бал и стала направо и налево, с тысячей жестоких подробностей рассказывать о происшествии.
Этим она не ограничилась. На следующий день она посетила два десятка своих знакомых, первую — Каролину Мюрат, и всюду рассказывала, лицемерно вздыхая:
— Сегодня ночью со мной произошло страшное несчастье. Я обожаю месье Монтрона — и что же? Вчера вечером я вижу, что он выходит с костюмированного бала у маркиза де… и садится в карету с дамой. Я последовала за ними, у заставы Клиши вынудила их выйти из кареты, и — представьте мое отчаяние! — это была мадам Рекамье.
Все восклицали:
— Как! Мадам Рекамье?
— Ну да, — подтверждала красавица-ведьмочка, — кому же после этого верить?
Но многим не понравилось ее коварство, и м-м Амлен перестали принимать. «Однако, — замечает генерал Пьебо, — ущерб уже был нанесен».
Парижане усомнились в непоколебимой добродетели Жюльетты.
Сто пятьдесят лет мадам Рекамье имела репутацию «добродетели поневоле». Мериме считал, что физический недостаток мешал ей быть счастливой в любви.
Но в 1960 году потомок дальних родственников Жюльетты месье Бо де Ломени нашел документ, опровергающий эту легенду, — блокнот, в котором его прадед Луи де Ломени записывал беседы с мадам Рекамье. Он делал эти записи для своей книги «Галерея знаменитых современников», очаровательная старая дама любезно принимала его и была с ним откровенна. Однажды вечером, когда она рассказывала ему о своих отношениях с принцем Августом Прусским, он и получил опровержение легенды:
"Мы катались с принцем на лодке. Принц был полон обаяния. Мы собирались понежиться, и поэтому отношения наши стали самыми интимными. Но надо сказать, что для полной интимности ему кое-чего не хватало.
Воспоминания об этих двух неделях и о двух годах в Аббатстве, во времена моей любви с месье Шатобрианом — самые прекрасные, единственно прекрасные в моей жизни. Но есть различие: если у принца Прусского чего-то недоставало, то у месье де Шатобриана все было на месте". Счастливый Ренэ!
Эдуард Эррио в 1948 году в своей книге «В былые времена» добавляет:
«Я имею достаточно доказательств того, что Жюльетта Рекамье была совершенно нормальной женщиной и Шатобриан имел тому неоспоримые доказательства».
Логически рассуждая, надо заключить из этого, что злые языки современников мадам Рекамье в 1806 году имели основания утверждать образным языком своего времени, что месье Монтрон «раздувал огонь в печи» добродетельной мадам Рекамье.
Увы! Его постигла неудача, рассказывает Констан;
"Однажды вечером император приказал мне:
— Констан, я хочу танцевать на балу у итальянского посла. Приготовь десять разных костюмов в помещении, которое мне там отведут.
Я повиновался и вечером отправился с Его Величеством к месье де Марескалчи. Я одел Его Величество в черное домино и его невозможно было узнать. Но он наотрез отказался переменить обувь, и поэтому был узнан сразу при входе в залу. Он направился, по своему обыкновению, заложив руки за спину, к красивой маске, Он хотел завязать интригу, но на первый же вопрос получил в ответ: «О, Сир!»
Он разочарованно отвернулся и позвал меня:
— Вы были правы, Констан, принесите мне башмаки и другой костюм.
Я выполнил его распоряжение, переодел его и посоветовал ему не держать руки за спиной. Он вошел в залу, собираясь следовать «моим инструкциям», но еще не успел изменить привычную позу, как. одна дама весело вскричала:
— Ваше Величество, Вы узнаны!
Он вернулся ко мне и надел третий костюм, уверяя меня, что будет избегать своих привычных жестов, и предлагая пари, что его не узнают.
На этот раз он ввалился в танцевальную залу, как в солдатскую казарму, толкая встречных и наступая им на ноги, но снова потерпел неудачу — к нему подходили и шептали на ухо:
— Ваше Величество, Вы узнаны!
Раздраженный Наполеон, велел мне одеть его турецким пашой.
Увы! Как только он вошел в залу, присутствующие закричали:
— Да здравствует император!
Признав свое поражение, государь велел мне одеть его в обычную форму и удалился с бала, рассерженный тем, что ему не удается остаться неузнанным, как это удается всем на маскарадах.
Зато многое другое ему удавалось отличнейшим образом".
ЖОЗЕФИНА ОБВИНЯЕТ НАПОЛЕОНА В ТОМ, ЧТО ОН ЯВЛЯЕТСЯ ЛЮБОВНИКОМ СВОЕЙ СЕСТРЫ ПОЛИНЫ
Этим утром Наполеон диктовал декреты, заканчивая каждую фразу крепким ругательством, которое хорошо вымуштрованные секретари в государственные бумаги не заносили.
Император был взбешен поведением своего брата, принца Жерома. Этот молодой человек, всего двадцати двух лет, любил пошутить, но, по выражению мемуариста, «шутки его были и неумны, и неучтивы».
Так, Наполеон только что узнал из донесения Фуше, что Жером, прогуливаясь в Люксембургском саду с компанией молодых шутников такого же толка, подошел к старой даме в немодном платье и сказал:
— Мадам, я страстный любитель древностей, и, глядя на ваше платье, я хотел бы запечатлеть на нем восхищенный и почтительный поцелуй. Вы мне разрешите?
Дама ответила ему очень ласково:
— Охотно, месье; а если Вы не почтете за труд посетить меня, то можете поцеловать и мою задницу, которая на сорок лет старше платья…
Это очень не понравилось Наполеону, который потратил много сил, чтобы привить своей семье княжеские манеры, а теперь видел, что его родной брат ведет себя как проходимец.
— Ты недостоин титула, который я тебе даровал. Убирайся! — зарычал он.
Вечером в Тюильри явилась Полина, чтобы попытаться смягчить гнев Наполеона.
Она долго вела речи о том, каким горем было бы для их отца Шарля Бонапарта видеть вражду своих сыновей, вспоминала о детстве в Аяччо, толковала о том, что надо сохранять ту же тесную связь и дружбу маленьких Бонапартов «вокруг мамы», как если бы они не стали государями Европы. Наполеон умилился и простил брата.
Полина воспользовалась моментом, чтобы напасть на Жозефину, которую ненавидел весь семейный клан корсиканцев.
— Это она настраивает тебя против нас. Она нарушила единство нашей семьи. И она не может дать тебе…
Наполеон опустил голову. Полина грубо затронула тему, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Десять лет он задавал себе вопрос, бесплоден ли он сам, или Жозефина, изношенная наслаждением, не сможет подарить ему сына, которого он страстно желал.
— Она не может больше иметь детей, — продолжала Полина. — Развод…
Но император не был так уверен, как Полина, что развод поможет делу: он сомневался в своей способности иметь детей. Потому что не только Жозефина, но и ни одна из любовниц до сих пор не подарили ему ребенка.
Он с грустным видом обнял сестру и вернулся в свой рабочий кабинет.
Злость распалила ее воображение, и она словно обезумела.
Послушаем рассказ Луи Фавра, секретаря канцлера Паскье:
"Охладев к Наполеону, Вольней остался верен Жозефине, которой он выказывал искреннюю дружбу, считая ее умной и обаятельной женщиной. Жозефина нуждалась в таком друге и даже поселила его в маленьком павильоне в Марсане, чтобы чаще видеть его. Там-то и произошел эпизод, о котором я расскажу со слов очевидца. Воскресным вечером, зимой 1806 года Вольней спокойно сидел у камина в обществе друга, который часто навещал его (он и поведал мне о событии). Беседа шла о Соединенных Штатах Америки, и Вольней вспоминал свое пребывание там с грустью, жалея, может быть, что вернулся во Францию.
Вдруг раздался неистовый звонок и голоса в передней. Вольней встал, чтобы выяснить, в чем дело; его посетитель хотел попрощаться, но хозяин остановил его:
— Не уходите, это какой-нибудь поставщик… Но не успел он закончить фразу, дверь рывком открылась и императрица Жозефина вбежала в кабинет ученого и остановилась перед ним, простирая руки:
— А! Мой друг, — вскричала она, — мой дорогой Вольней, я так несчастна!
Смущенный гость, которого она в своем смятении не заметила, укрылся за выступом камина, мечтая незаметно добраться до дверей, чтобы не быть свидетелем сцены. Но он не смог этого сделать, так как Жозефина принялась бегать по комнате с гневной гримасой на лице.
— Успокойтесь, мадам, — сказал Вольней, привыкший, как он сказал потом гостю, к бурным вспышкам Жозефины. Полагая, что и на этот раз причина ее гнева, — очередная интрижка императора, начал ее уговаривать:
— Успокойтесь, император Вас любит, Вы сами это знаете. Вы себе что-то нафантазировали.
Но Жозефина зарыдала еще сильнее.
— Ну, ладно, может быть, Вы правы, — сказал тогда он, — но в таком случае это его прихоть, каприз, на час или на день.
— Император — негодяй, чудовище! — с вызывающим видом вскричала императрица.
И добавила раздельно, с безграничным презрением: — Если бы вы знали, что я только что видела…
Я застала императора — слышите меня? — в объятиях Полины!
Облегчив свою душу этим признанием, императрица ринулась к дверям как смерч и исчезла"'.
«Коронованная куртизанка, — пишет о ней Анри д'Алмера, — она, как и подобные ей, могла придумать сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить ей. Излишества в ее личной жизни так загрязнили ее воображение, что она и у других подозревала худшие инстинкты. Кроме того, она испытывала к своей золовке какую-то неистовую ревность, в которой могла дойти до любого рода клеветы, даже самой неправдоподобной. Если учесть ее необузданный характер, ее прошлое, ее темперамент истерички, то ее утверждения не заслуживают никакого доверия. Может быть, искренно заблуждаясь, она приняла за проявления инцеста несколько аффектированную — на итальянский манер — братскую любовь Наполеона к Полине…»
К несчастью, экстравагантное обвинение императрицы было воскрешено Реставрацией. Беньо, министр полиции при Людовике XVIII, утверждал, что его секретные службы перехватили такие письма Полины к Наполеону, находившемуся на Эльбе, язык которых не оставляет сомнений в отношениях инцеста между братом и сестрой".
В действительности, письма, непреложно доказывающие инцест, существовали только в воображении Беньо. Вот отрывок из записки Черного кабинета (секретных служб Беньо), где идет речь о переписке Полины:
"Наполеон вызвал эту женщину (Полину) на остров Эльбу, чтобы она утешала его. Она же там умирала со скуки. Развлекала ее лишь оживленная переписка с континентом. Письма адресовались двум любовникам; одного из них она стремилась вызвать к себе на Эльбу, — это барон Дюшан, полковник Второго артиллерийского полка. Второго, некоего Адольфа, она хотела задержать во Франции и опасалась его приезда. Адольфу она намекала на свои интимные обязанности по отношению к брату, желая отпугнуть его; барону же предлагала разделение, вполне естественное, на ее взгляд: император получит день, барон — часть вечера и всю ночь.
В письме к своей придворной даме м-м Мишло она просила прислать шесть бутылок «Роб аффектер», эффективного средства против сифилиса. Вскоре весь Париж знал о содержании записки «Черного кабинета», и граф Жокур, помощник министра иностранных дел, пересказал ее в депеше, которую срочно отправил находившемуся в Вене Талейрану. Вот содержание этой депеши от 3 декабря 1814 года:
"Нимфа Полина написала двум своим воздыхателям — полковникам; первому — что его приезд надо отложить, так как Бонапарт слишком ревнив; второму — чтобы он немедленно приехал, потому что она общается с Бонапартом только днем, а вечера и ночи может предоставить в его распоряжение. Она называет своего августейшего брата «старой тухлятиной» и требует две бутылки «Роб Лаффектер». Настолько неправдоподобно, чтобы Полина так назвала брата, что этих двух слов уже достаточно для опровержения достоверности «перехваченных писем». Артур Леви, автор наиболее основательно документированных книг о Наполеоне, даст нам и другие доказательства недостоверности легенды об инцесте:
«На острове Эльба, — пишет он, — ничто не наводило на мысль об аномалии в отношениях между братом и сестрой. Прежде всего, присутствие старой матери было достаточной гарантией. Далее, никакого намека на интимную близость не обнаружено в бумагах императора».
Третье доказательство, которым оперирует Артур Леви, — «финансового характера».
Общеизвестно, что своих любовниц Наполеон осыпал подарками; между тем в отношениях с Полиной Боргезе он проявлял самую мелочную расчетливость. Артур Леви приводит два факта:
Генерал Бертран, главный управитель дворца, представил Наполеону такую записку* «Имею честь доложить Вашему Величеству о расходах, произведенных мною для шитья и развешивания восьми штор в гостиной принцессы Боргезе (ткань была предоставлена самой принцессой); расход равен шестидесяти двум франкам тридцати сантимам».
На полях этой записки император поставил резолюцию:
«Этот незапланированный расход должна оплатить принцесса» [45].
Второй факт: в счетах месье Пепрюса, казначея императора на острове Эльба, внесена под пунктом V главы III сумма в двести сорок франков, которые «принцесса должна уплатить за фураж для ее лошадей».
Такое скряжничество, повторяем, совершенно несвойственное Наполеону в его отношениях с любовницами, служит еще одним косвенным доказательством его чисто братского отношения к Полине.
Но позорное клеветническое измышление Жозефины стало козырной картой в руках роялистов, республиканцев и просто озлобленных людей.
Людовик XVIII любил вольные шутки, и в угоду ему изобретались правдоподобные детали. Так, Фуше не раз повторял, в качестве доказательства имперского инцеста, ответ Полины мадам Матис:
— Знаете, мадам, когда император отдает приказание, ему не говорят «нет»! Если он скажет «Я хочу!» мне, своей сестре, я отвечу ему, что подчиняюсь ему во всем…
Месье Семонвиль, докладчик Сената, любовник Полины, рассказывал, что она однажды воскликнула:
— О, я в превосходных отношениях со своим братом. Раза два он даже со мною переспал…
Месье Мунье, докладчик в Государственном Совете, писал в своей неизданной книге:
«Месье Лесперо и Капель не сомневались в интимных отношениях императора со своими сестрами, так же как и месье Беньо, начальник полиции после Империи, раскапывавший эти сплетни, чтобы угодить королю».
Злополучная фраза Жозефины не остановилась в своем пути и пересекла Ла-Манш. Льюис Голдсмит опубликовал в 1814 году в Лондоне памфлет, где обвинение императора в инцесте нашло место рядом с обвинением в содомии [46]. Как любая ложь, которая разрастается все больше, отдаляясь от своего творца во времени и пространстве, клевета Жозефины за Ла-Маншем удвоилась:
Льюис Голдсмит поместил в постель императора не только Полину, но и Каролину:
«Император не признавал приличий, — писал англичанин, — и не считал нужным маскировать инцест; он открыто жил со своими двумя сестрами, мадам Мюрат и мадам Боргезе, и первая из них даже хвасталась этим».
Даже некоторые почитатели Наполеона, ослепленные своим слишком пылким обожанием, невольно принимали сторону клеветников, желая любой ценой оправдать предполагаемые отклонения своего божества:
— Если император был любовником своей сестры, — заявляли они, — это доказывает только его величие и не подвластность Законам общей морали.
В эпоху Второй империи враги режима, желая нанести ущерб племяннику через дядю, тоже использовали клевету Жозефины и наводнили Францию памфлетами об инцесте Наполеона.
Сегодня ни один серьезный историк не повторяет этого обвинения, его используют разве только особые любители пикантностей.
НАПОЛЕОН СТАНОВИТСЯ ОТЦОМ МАЛЕНЬКОГО ЛЕОНА
Когда бонапартовский клан узнал, что Жозефина распространяет слухи об интимной связи Бонапарта с родной сестрой, они от ярости заскрипели зубами, назвали ее «старой мартышкой» и поклялись побудить императора к разводу.
На большом семейном совете Полина заявила:
— Надо найти молодую и здоровую женщину, которая родит ему ребенка. Тогда он убедится в бесплодии Жозефины и разведется с ней.
— У меня есть как раз то, что нужно, — воскликнула Каролина.
Принцесса Мюрат только что взяла на службу обольстительную восемнадцатилетнюю брюнетку, прекрасно сложенную и, как говорили, совершенно необразованную и не имеющую представления о морали.
* * *
Понадобилось немало времени, чтобы очистить поле битвы, где полегли пятнадцать тысяч убитых, стонали двадцать тысяч раненых, валялись сабли, шпаги, перевязи, знамена, разбитые пушки. Потом Наполеон направился в замок Аустерлиц.Слуги, которые совсем недавно проводили из замка австрийского и русского императоров, встретили Наполеона с почтением. Пока готовился обед, Наполеон обошел залы, где беспорядок и сдвинутая мебель свидетельствовали о недавнем отъезде. В конце одного из коридоров он обнаружил запертую дверь. По его приказанию дверь выломали; в глубине большой кровати из-под простыни, натянутой до кончика носа, выглядывала хорошенькая женщина.
Наполеон не выказал удивления.
— Кто это? — просто спросил он.
Слуги ответили, что они не знают имени мадемуазель, забытой в спешке царем. Император встал в изножье кровати и минуту разглядывал прелестную женщину, глаза которой были полны слезами.
— Кто Вы? — спросил он. Красавица не ответила.
— Царь Александр уехал, не позаботившись о Вас, — сказал Наполеон, — он поступил не галантно. Одевайтесь, прошу Вас, и мои офицеры проводят Вас до русских аванпостов.
Незнакомка, тронутая галантностью императора, приподнялась, улыбнулась и хотела благодарно поклониться императору. Но при этом движении простыня соскользнула и Наполеон увидел ее голой.
На одно мгновение им овладела мысль воспользоваться ситуацией, но он сразу подумал, что для переговоров о мире с Австрией ему понадобятся все его силы, и Наполеон ограничился поклоном в сторону прекрасной обнаженной груди.
Лицо его немного побагровело, он вышел, позвал Дюрока и поручил ему немедленно доставить мадемуазель к русским.
На следующий день Наполеон встретил австрийского императора, обнял его перед строем изумленных солдат, обсудил с ним пункты договора и снова усадил его в карету.
Вернувшись к своим офицерам, он вскричал:
— Господа, мы возвращаемся в Париж. Мир заключен.
Усевшись в дорожную карету, он отправился в Мюнхен, где его ждала Жозефина.
Здесь ему пришла в голову мысль женить своего приемного сына Евгения Богарнэ на принцессе Августе Баварской.
Король Баварии был крайне раздражен тем, что Наполеон распоряжается судьбой его дочери. Он заявил не без юмора:
— Наполеон, очевидно, думает, что я — отец дурнушки, засидевшейся в девицах. Он как будто и не знает, что принцесса Августа красива и ее страстно обожает принц Баденский… И она его любит…
Король решил показать Наполеону принцессу, но, хотя тот признал ее обаятельной, не отказался от своих принципов в отношении царственных браков. Послушаем Наполеона: «Король Баварии ввел в мой кабинет женщину, снял с нее вуаль — это была его дочь. Я вынужден был признать ее очаровательной и высказал это королю, который пришел в восторг. Я предложил молодой девушке сесть. Потом, при случае, я отчитал ее гувернантку, мадам Вюрмсер, за плохое воспитание своей питомицы. Разве принцессам положено любить? Они — товар на рынке политики».
Это совсем не галантное заявление императора могло бы обречь его проект на неудачу, но, к счастью, очаровательная Августа влюбилась в Евгения Богарнэ.
Пока шли приготовления к свадебной церемонии, Наполеон успел плениться королевой Баварии и запускал за ее корсаж нескромные взгляды.. Не заботясь о возможности политического скандала, он настойчиво ухаживал за очаровательной государыней, о чем рассказывает впоследствии на Святой Елене:
"Королева Баварии была красива; мне доставляло удовольствие общаться с ней. Однажды была назначена охота. Король отправился первый, я должен был присоединиться к нему. Но я остался с королевой и находился у нее полтора часа. Когда царственный супруг вернулся, он пришел в ярость и разбранил ее. Она ответила:
— А Вы хотели, бы, чтобы я выставила императора за дверь?..
Впрочем, впоследствии я оплатил свою галантность…"
В самом деле, королева Баварии не подходила для длинного списка императорских «дам под стеганым одеялом» (по лукавому определению Мериме), и Наполеон ускорил приготовления к свадьбе Евгения и Августы.
Церемония состоялась 4 января 1806 года и привела в дурное расположение духа весь клан Бонапартов.
"В связи с этой свадьбой император должен был вынести несколько семейных сцен, — сообщает нам Гортензия.
— Мюрат и его жена не желали присутствовать на свадьбе. Мюрат был уязвлен тем, что какой-то молокосос был назначен вице-королем Италии вместо него. боевого генерала, только что одержавшего блестящие победы. Каролина [42] была возмущена тем, что семья Богарнэ получила выгоды чрезвычайно удачного брака. Позже она призналась мне, что уговаривала Наполеона развестись и самому жениться на принцессе Августе. Но Мюратам пришлось, сделав хорошую мину при плохой игре, повиноваться императору" [43].
После церемонии новобрачные, вице-король и вице-королева Италии, отправились в Милан; Наполеон и Жозефина отбили в Париж.
«Весь Париж» — светские, политические и финансовые круги — был взбудоражен ошеломляющей историей, случившейся с добродетельной мадам Рекамье. Эта молодая женщина двадцати восьми лет была так прекрасна, что, по. свидетельству современников, когда она входила в гостиную, у присутствующих возникало желание встретить ее овацией.
Замужем за банкиром, на двадцать лет ее старше, по слухам — ее отцом [44], она вела роскошную жизнь, оставаясь безупречно нравственной.
Ее репутация не давала покоя ее более легкомысленным современницам, особенно прекрасной и бесстыдной м-м Амлен с несметным числом любовников, — женщине, прозванной «величайшей распутницей Франции».
Эта прелестная чертовка обнаружила, что мадам Рекамье флиртует с одним из ее поклонников, красавцем Монтроном. Убедившись в этом, она стала шпионить за влюбленными, чтобы разыграть с ними шутку по своему вкусу.
* * *
Однажды вечером прекрасная Жюльетта де Рекамье отправилась на бал-маскарад, чтобы встретиться со своим Ромео. Влюбленные хотели покинуть вечер и отправиться в наемной карете в маленький домик у заставы Клиши, надеясь что благодаря маскарадным костюмам их свидание пройдет незамеченным.Но мадам Амлен выследила их, узнала и мадам Рекамье в костюме поселянки, и месье Монтрона в мушкетерской форме.
Она вскочила в наемный кабриолет, приказав кучеру следовать за каретой влюбленных до заставы Клиши; там она остановила свой экипаж, сбросила домино и, подбежав к карете, остановила лошадей, уцепившись за узду, и закричала во все горло:
— На помощь! На помощь! Какая-то распутница увозит в этом фиакре моего мужа!
Сбежались продавцы, гвардейцы; принесли фонари и осветили влюбленных, съежившихся в глубине кареты, вытащили их, и тогда, воздев руки, м-м Амлен обратила негодующий взор на Жюльетту, которая стояла ни жива, ни мертва посреди галдящей толпы, и воскликнула:
— Мадам Рекамье! Как, это Вы, мадам Рекамье? Ах! Как я в Вас ошиблась!
И проказница, в восторге от учиненного ею скандала, вскочила в кабриолет, надела домино, вернулась на бал и стала направо и налево, с тысячей жестоких подробностей рассказывать о происшествии.
Этим она не ограничилась. На следующий день она посетила два десятка своих знакомых, первую — Каролину Мюрат, и всюду рассказывала, лицемерно вздыхая:
— Сегодня ночью со мной произошло страшное несчастье. Я обожаю месье Монтрона — и что же? Вчера вечером я вижу, что он выходит с костюмированного бала у маркиза де… и садится в карету с дамой. Я последовала за ними, у заставы Клиши вынудила их выйти из кареты, и — представьте мое отчаяние! — это была мадам Рекамье.
Все восклицали:
— Как! Мадам Рекамье?
— Ну да, — подтверждала красавица-ведьмочка, — кому же после этого верить?
Но многим не понравилось ее коварство, и м-м Амлен перестали принимать. «Однако, — замечает генерал Пьебо, — ущерб уже был нанесен».
Парижане усомнились в непоколебимой добродетели Жюльетты.
Сто пятьдесят лет мадам Рекамье имела репутацию «добродетели поневоле». Мериме считал, что физический недостаток мешал ей быть счастливой в любви.
Но в 1960 году потомок дальних родственников Жюльетты месье Бо де Ломени нашел документ, опровергающий эту легенду, — блокнот, в котором его прадед Луи де Ломени записывал беседы с мадам Рекамье. Он делал эти записи для своей книги «Галерея знаменитых современников», очаровательная старая дама любезно принимала его и была с ним откровенна. Однажды вечером, когда она рассказывала ему о своих отношениях с принцем Августом Прусским, он и получил опровержение легенды:
"Мы катались с принцем на лодке. Принц был полон обаяния. Мы собирались понежиться, и поэтому отношения наши стали самыми интимными. Но надо сказать, что для полной интимности ему кое-чего не хватало.
Воспоминания об этих двух неделях и о двух годах в Аббатстве, во времена моей любви с месье Шатобрианом — самые прекрасные, единственно прекрасные в моей жизни. Но есть различие: если у принца Прусского чего-то недоставало, то у месье де Шатобриана все было на месте". Счастливый Ренэ!
Эдуард Эррио в 1948 году в своей книге «В былые времена» добавляет:
«Я имею достаточно доказательств того, что Жюльетта Рекамье была совершенно нормальной женщиной и Шатобриан имел тому неоспоримые доказательства».
Логически рассуждая, надо заключить из этого, что злые языки современников мадам Рекамье в 1806 году имели основания утверждать образным языком своего времени, что месье Монтрон «раздувал огонь в печи» добродетельной мадам Рекамье.
* * *
В то время, как Париж развлекался злословием по адресу мадам Рекамье, Наполеон решил позабавиться на свой манер, чтобы расслабиться после затраты сил в Булони и Аустерлице.Увы! Его постигла неудача, рассказывает Констан;
"Однажды вечером император приказал мне:
— Констан, я хочу танцевать на балу у итальянского посла. Приготовь десять разных костюмов в помещении, которое мне там отведут.
Я повиновался и вечером отправился с Его Величеством к месье де Марескалчи. Я одел Его Величество в черное домино и его невозможно было узнать. Но он наотрез отказался переменить обувь, и поэтому был узнан сразу при входе в залу. Он направился, по своему обыкновению, заложив руки за спину, к красивой маске, Он хотел завязать интригу, но на первый же вопрос получил в ответ: «О, Сир!»
Он разочарованно отвернулся и позвал меня:
— Вы были правы, Констан, принесите мне башмаки и другой костюм.
Я выполнил его распоряжение, переодел его и посоветовал ему не держать руки за спиной. Он вошел в залу, собираясь следовать «моим инструкциям», но еще не успел изменить привычную позу, как. одна дама весело вскричала:
— Ваше Величество, Вы узнаны!
Он вернулся ко мне и надел третий костюм, уверяя меня, что будет избегать своих привычных жестов, и предлагая пари, что его не узнают.
На этот раз он ввалился в танцевальную залу, как в солдатскую казарму, толкая встречных и наступая им на ноги, но снова потерпел неудачу — к нему подходили и шептали на ухо:
— Ваше Величество, Вы узнаны!
Раздраженный Наполеон, велел мне одеть его турецким пашой.
Увы! Как только он вошел в залу, присутствующие закричали:
— Да здравствует император!
Признав свое поражение, государь велел мне одеть его в обычную форму и удалился с бала, рассерженный тем, что ему не удается остаться неузнанным, как это удается всем на маскарадах.
Зато многое другое ему удавалось отличнейшим образом".
ЖОЗЕФИНА ОБВИНЯЕТ НАПОЛЕОНА В ТОМ, ЧТО ОН ЯВЛЯЕТСЯ ЛЮБОВНИКОМ СВОЕЙ СЕСТРЫ ПОЛИНЫ
«Семейный мир часто нарушается взаимным недоверием»
Ла Брюйер
Этим утром Наполеон диктовал декреты, заканчивая каждую фразу крепким ругательством, которое хорошо вымуштрованные секретари в государственные бумаги не заносили.
Император был взбешен поведением своего брата, принца Жерома. Этот молодой человек, всего двадцати двух лет, любил пошутить, но, по выражению мемуариста, «шутки его были и неумны, и неучтивы».
Так, Наполеон только что узнал из донесения Фуше, что Жером, прогуливаясь в Люксембургском саду с компанией молодых шутников такого же толка, подошел к старой даме в немодном платье и сказал:
— Мадам, я страстный любитель древностей, и, глядя на ваше платье, я хотел бы запечатлеть на нем восхищенный и почтительный поцелуй. Вы мне разрешите?
Дама ответила ему очень ласково:
— Охотно, месье; а если Вы не почтете за труд посетить меня, то можете поцеловать и мою задницу, которая на сорок лет старше платья…
Это очень не понравилось Наполеону, который потратил много сил, чтобы привить своей семье княжеские манеры, а теперь видел, что его родной брат ведет себя как проходимец.
— Ты недостоин титула, который я тебе даровал. Убирайся! — зарычал он.
Вечером в Тюильри явилась Полина, чтобы попытаться смягчить гнев Наполеона.
Она долго вела речи о том, каким горем было бы для их отца Шарля Бонапарта видеть вражду своих сыновей, вспоминала о детстве в Аяччо, толковала о том, что надо сохранять ту же тесную связь и дружбу маленьких Бонапартов «вокруг мамы», как если бы они не стали государями Европы. Наполеон умилился и простил брата.
Полина воспользовалась моментом, чтобы напасть на Жозефину, которую ненавидел весь семейный клан корсиканцев.
— Это она настраивает тебя против нас. Она нарушила единство нашей семьи. И она не может дать тебе…
Наполеон опустил голову. Полина грубо затронула тему, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Десять лет он задавал себе вопрос, бесплоден ли он сам, или Жозефина, изношенная наслаждением, не сможет подарить ему сына, которого он страстно желал.
— Она не может больше иметь детей, — продолжала Полина. — Развод…
Но император не был так уверен, как Полина, что развод поможет делу: он сомневался в своей способности иметь детей. Потому что не только Жозефина, но и ни одна из любовниц до сих пор не подарили ему ребенка.
Он с грустным видом обнял сестру и вернулся в свой рабочий кабинет.
* * *
Естественно, Жозефине сообщили о визите Полины к императору. Она так позеленела от злобы, что, восстанавливая цвет лица, вынуждена была пустить в ход изрядное количество румян.Злость распалила ее воображение, и она словно обезумела.
Послушаем рассказ Луи Фавра, секретаря канцлера Паскье:
"Охладев к Наполеону, Вольней остался верен Жозефине, которой он выказывал искреннюю дружбу, считая ее умной и обаятельной женщиной. Жозефина нуждалась в таком друге и даже поселила его в маленьком павильоне в Марсане, чтобы чаще видеть его. Там-то и произошел эпизод, о котором я расскажу со слов очевидца. Воскресным вечером, зимой 1806 года Вольней спокойно сидел у камина в обществе друга, который часто навещал его (он и поведал мне о событии). Беседа шла о Соединенных Штатах Америки, и Вольней вспоминал свое пребывание там с грустью, жалея, может быть, что вернулся во Францию.
Вдруг раздался неистовый звонок и голоса в передней. Вольней встал, чтобы выяснить, в чем дело; его посетитель хотел попрощаться, но хозяин остановил его:
— Не уходите, это какой-нибудь поставщик… Но не успел он закончить фразу, дверь рывком открылась и императрица Жозефина вбежала в кабинет ученого и остановилась перед ним, простирая руки:
— А! Мой друг, — вскричала она, — мой дорогой Вольней, я так несчастна!
Смущенный гость, которого она в своем смятении не заметила, укрылся за выступом камина, мечтая незаметно добраться до дверей, чтобы не быть свидетелем сцены. Но он не смог этого сделать, так как Жозефина принялась бегать по комнате с гневной гримасой на лице.
— Успокойтесь, мадам, — сказал Вольней, привыкший, как он сказал потом гостю, к бурным вспышкам Жозефины. Полагая, что и на этот раз причина ее гнева, — очередная интрижка императора, начал ее уговаривать:
— Успокойтесь, император Вас любит, Вы сами это знаете. Вы себе что-то нафантазировали.
Но Жозефина зарыдала еще сильнее.
— Ну, ладно, может быть, Вы правы, — сказал тогда он, — но в таком случае это его прихоть, каприз, на час или на день.
— Император — негодяй, чудовище! — с вызывающим видом вскричала императрица.
И добавила раздельно, с безграничным презрением: — Если бы вы знали, что я только что видела…
Я застала императора — слышите меня? — в объятиях Полины!
Облегчив свою душу этим признанием, императрица ринулась к дверям как смерч и исчезла"'.
* * *
Жозефина в своем необузданном гневе создала ядовитый слух, которому охотно поверили враги императора. Но эта клевета характеризует и самое Жозефину.«Коронованная куртизанка, — пишет о ней Анри д'Алмера, — она, как и подобные ей, могла придумать сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить ей. Излишества в ее личной жизни так загрязнили ее воображение, что она и у других подозревала худшие инстинкты. Кроме того, она испытывала к своей золовке какую-то неистовую ревность, в которой могла дойти до любого рода клеветы, даже самой неправдоподобной. Если учесть ее необузданный характер, ее прошлое, ее темперамент истерички, то ее утверждения не заслуживают никакого доверия. Может быть, искренно заблуждаясь, она приняла за проявления инцеста несколько аффектированную — на итальянский манер — братскую любовь Наполеона к Полине…»
К несчастью, экстравагантное обвинение императрицы было воскрешено Реставрацией. Беньо, министр полиции при Людовике XVIII, утверждал, что его секретные службы перехватили такие письма Полины к Наполеону, находившемуся на Эльбе, язык которых не оставляет сомнений в отношениях инцеста между братом и сестрой".
В действительности, письма, непреложно доказывающие инцест, существовали только в воображении Беньо. Вот отрывок из записки Черного кабинета (секретных служб Беньо), где идет речь о переписке Полины:
"Наполеон вызвал эту женщину (Полину) на остров Эльбу, чтобы она утешала его. Она же там умирала со скуки. Развлекала ее лишь оживленная переписка с континентом. Письма адресовались двум любовникам; одного из них она стремилась вызвать к себе на Эльбу, — это барон Дюшан, полковник Второго артиллерийского полка. Второго, некоего Адольфа, она хотела задержать во Франции и опасалась его приезда. Адольфу она намекала на свои интимные обязанности по отношению к брату, желая отпугнуть его; барону же предлагала разделение, вполне естественное, на ее взгляд: император получит день, барон — часть вечера и всю ночь.
В письме к своей придворной даме м-м Мишло она просила прислать шесть бутылок «Роб аффектер», эффективного средства против сифилиса. Вскоре весь Париж знал о содержании записки «Черного кабинета», и граф Жокур, помощник министра иностранных дел, пересказал ее в депеше, которую срочно отправил находившемуся в Вене Талейрану. Вот содержание этой депеши от 3 декабря 1814 года:
"Нимфа Полина написала двум своим воздыхателям — полковникам; первому — что его приезд надо отложить, так как Бонапарт слишком ревнив; второму — чтобы он немедленно приехал, потому что она общается с Бонапартом только днем, а вечера и ночи может предоставить в его распоряжение. Она называет своего августейшего брата «старой тухлятиной» и требует две бутылки «Роб Лаффектер». Настолько неправдоподобно, чтобы Полина так назвала брата, что этих двух слов уже достаточно для опровержения достоверности «перехваченных писем». Артур Леви, автор наиболее основательно документированных книг о Наполеоне, даст нам и другие доказательства недостоверности легенды об инцесте:
«На острове Эльба, — пишет он, — ничто не наводило на мысль об аномалии в отношениях между братом и сестрой. Прежде всего, присутствие старой матери было достаточной гарантией. Далее, никакого намека на интимную близость не обнаружено в бумагах императора».
Третье доказательство, которым оперирует Артур Леви, — «финансового характера».
Общеизвестно, что своих любовниц Наполеон осыпал подарками; между тем в отношениях с Полиной Боргезе он проявлял самую мелочную расчетливость. Артур Леви приводит два факта:
Генерал Бертран, главный управитель дворца, представил Наполеону такую записку* «Имею честь доложить Вашему Величеству о расходах, произведенных мною для шитья и развешивания восьми штор в гостиной принцессы Боргезе (ткань была предоставлена самой принцессой); расход равен шестидесяти двум франкам тридцати сантимам».
На полях этой записки император поставил резолюцию:
«Этот незапланированный расход должна оплатить принцесса» [45].
Второй факт: в счетах месье Пепрюса, казначея императора на острове Эльба, внесена под пунктом V главы III сумма в двести сорок франков, которые «принцесса должна уплатить за фураж для ее лошадей».
Такое скряжничество, повторяем, совершенно несвойственное Наполеону в его отношениях с любовницами, служит еще одним косвенным доказательством его чисто братского отношения к Полине.
Но позорное клеветническое измышление Жозефины стало козырной картой в руках роялистов, республиканцев и просто озлобленных людей.
Людовик XVIII любил вольные шутки, и в угоду ему изобретались правдоподобные детали. Так, Фуше не раз повторял, в качестве доказательства имперского инцеста, ответ Полины мадам Матис:
— Знаете, мадам, когда император отдает приказание, ему не говорят «нет»! Если он скажет «Я хочу!» мне, своей сестре, я отвечу ему, что подчиняюсь ему во всем…
Месье Семонвиль, докладчик Сената, любовник Полины, рассказывал, что она однажды воскликнула:
— О, я в превосходных отношениях со своим братом. Раза два он даже со мною переспал…
Месье Мунье, докладчик в Государственном Совете, писал в своей неизданной книге:
«Месье Лесперо и Капель не сомневались в интимных отношениях императора со своими сестрами, так же как и месье Беньо, начальник полиции после Империи, раскапывавший эти сплетни, чтобы угодить королю».
Злополучная фраза Жозефины не остановилась в своем пути и пересекла Ла-Манш. Льюис Голдсмит опубликовал в 1814 году в Лондоне памфлет, где обвинение императора в инцесте нашло место рядом с обвинением в содомии [46]. Как любая ложь, которая разрастается все больше, отдаляясь от своего творца во времени и пространстве, клевета Жозефины за Ла-Маншем удвоилась:
Льюис Голдсмит поместил в постель императора не только Полину, но и Каролину:
«Император не признавал приличий, — писал англичанин, — и не считал нужным маскировать инцест; он открыто жил со своими двумя сестрами, мадам Мюрат и мадам Боргезе, и первая из них даже хвасталась этим».
Даже некоторые почитатели Наполеона, ослепленные своим слишком пылким обожанием, невольно принимали сторону клеветников, желая любой ценой оправдать предполагаемые отклонения своего божества:
— Если император был любовником своей сестры, — заявляли они, — это доказывает только его величие и не подвластность Законам общей морали.
В эпоху Второй империи враги режима, желая нанести ущерб племяннику через дядю, тоже использовали клевету Жозефины и наводнили Францию памфлетами об инцесте Наполеона.
Сегодня ни один серьезный историк не повторяет этого обвинения, его используют разве только особые любители пикантностей.
НАПОЛЕОН СТАНОВИТСЯ ОТЦОМ МАЛЕНЬКОГО ЛЕОНА
"Маленький Леон, к материнской груди прильнувши,
Ты волей судьбы никогда нищеты не узнаешь".
Из обряда крещения маленького «Краснодеревщика».
Когда бонапартовский клан узнал, что Жозефина распространяет слухи об интимной связи Бонапарта с родной сестрой, они от ярости заскрипели зубами, назвали ее «старой мартышкой» и поклялись побудить императора к разводу.
На большом семейном совете Полина заявила:
— Надо найти молодую и здоровую женщину, которая родит ему ребенка. Тогда он убедится в бесплодии Жозефины и разведется с ней.
— У меня есть как раз то, что нужно, — воскликнула Каролина.
Принцесса Мюрат только что взяла на службу обольстительную восемнадцатилетнюю брюнетку, прекрасно сложенную и, как говорили, совершенно необразованную и не имеющую представления о морали.