Был ли когда-нибудь министр, которого выхрапели с занимаемой должности? Потом - и это подводит меня к хорошим новостям - он напомнил мне о своем доме на Кифере; в результате раз-два - и я здесь. На неделю.
Совсем одна! Уж поверь. Одна на острове.
Мне так нравится! Министр полагал, что я захочу поехать с Пирсом - до чего старомодно! Я не стала его разубеждать: скажи я, и он примчался бы следующим же самолетом. Когда я сообщила Жан-Клоду, он пригрозил появиться там в субботу с шампанским и благоуханными речами, но я решила подержать его на расстоянии вытянутой руки. Чуть ближе - сработает галльская магия, и вот я уже пошатываюсь на краю пропасти, томясь желанием прыгнуть в нее. Ну, я подыскала идеальный предлог для охлаждения дипломата: а вдруг министр решит посетить свой дом и застанет французское посольство in flagrante? <На месте (в процессе) преступления (лат.).> Он сразу же признал вескость этого довода: пусть он эксперт в 1'amour <Любовь (фр)> и ценит ее почти превыше всего, но только не превыше 1'honneur <Честь (фр.).>. Такая вот интригующая моральная закавыка: трахать жену коллеги-дипломата в собственном посольстве (что он и делал) вполне корректно, - но не в доме министра местного правительства.
Так что я совсем одна, и это изумительно. Я прилетела сюда из Афин вчера на рассвете. Самолетик на восемнадцать мест почти брил волны, следуя берегу Пелопоннеса. И было бы совсем чудесно, веди самолет летчик, но, видимо, аэрокомпания "Олимпик" ввела этот маршрут для тренировочных полетов стажеров (погибнет ведь всего лишь восемнадцать пассажиров). Из моего кресла я видела только инструктора: то и дело мелькала рука, дергала что-то, и самолет на дюйм-другой промахивался по береговому обрыву. Я и не подозревала, что знаю хотя бы половину молитв, которые возносила.
Наконец мы запрыгали по взлетной полосе, выскобленной в скалах среди колючего кустарника. Так полоса эта - как будто мало было до завтрака стажера за штурвалом! - оканчивалась у края обрыва, отмеченного переносным знаком "СТОП!" из тех, что предупреждают на шоссе о работах впереди. Признаюсь, никто другой явно не тревожился. Самолетик был набит австралийскими иммигрантами, приехавшими в отпуск.
Бронзовые мужчины в футболках и широкополых шляпах высыпали на асфальт здороваться с льющими слезы бабуленьками в черных крестьянских платьях. Затем все заговорили по-гречески и погрузились в такси, чтобы помчаться к родным домам, волоча за собой шлейфы пыли. Министр заказал для меня прокатную машину (возможно, единственную на острове), я бросила чемодан на заднее сиденье и помчалась вперед без карты на юг, зная, что на небольшом островке сбиться с дороги довольно трудно, если не проплыть часть пути. Меня переполняло восхитительное ощущение удачного побега - в этом волшебство островов, чьи чары внушают тебе чувство, будто ты порвала с миром и обрела себя (чистейшей воды иллюзия, сдается мне). Я поворачивала налево или направо, как вздумается, наслаждаясь тем, что не имею ни малейшего представления, где нахожусь.
Миниатюрные дороги петляли между деревушками, среди паутины каменных стенок, разделяющих забытые поля. В одну деревушку я въехала позади почтового фургончика и смотрела, как почтальон раздает авиапочту. Усатые мужчины устраивались поудобнее на пороге, чтобы почитать о жизни в предместьях Мельбурна или в Уогга-Уогге.
Одна старушка поправила очки и принялась читать вслух с большим выражением.
И опять я подумала о силе писем - их писем, наших писем и о том, как ничто не передает наши тихие мысли столь ясно, как эти неловкие, неуклюжие слова. Видишь, как далеко я уношусь, сидя здесь, глядя, как солнце кладет мазки на море, а моя бутылка с вином опустела на три четверти. Я в полном одиночестве, одиночество таит свои особые радости. Я ищу общения с мелочами вокруг меня, которые обычно я просто не замечаю; вот так я глубоко привязалась к белому селезню: он шествует вперевалку по дороге мимо моей террасы и рассматривает хлеб, который я ему бросаю, как оскорбление, требующее громких протестов.
Он предпочитает сточную канаву, а потом уютно устраивается под тамариндом. Было бы замечательно, сиди ты здесь со мной, но твой телефонный звонок все мне объяснил. "Церковь против Речного Подворья" безусловно отодвигает в тень государственные дела.., кстати, не странно ли, как женитьба Папандреу на его любовнице превратила бурлеск в банальность? Прежде все говорили:
"Молодец старик, еще стреляет птичек". А теперь они говорят: "И что она делает с этим старым пердуном?"
Завтра снова возьмусь за "Увы-с". Я как раз добралась до Москвы и моего бурного-пребурного романа с боссом КГБ - Пирс был убежден, что это обернется еще одним "делом Профьюмо".
Единственный раз, когда он пригрозил, что разведется со мной. Не спорю, с моей стороны это было верхом неразумности, но он, правда, был великолепен и - как Жан-Клод - казалось, помещал любовную связь на особую планету, куда материальный мир добраться не мог. Я так и не узнала, исчез он по моей вине или нет; но он единственный, кого я готова была оплакивать. Я все еще думаю о нем и гадаю, где он может находиться. Иногда мне снится, что он вновь возникает на моем пути в качестве советского посла В какой-нибудь Богом забытой столице, к которой его и Пирса приговорили за мое поведение. Ах, какая эпитафия!
Пирс, я замечаю, проявляет подозрительный интерес к твоему благополучию. С тех самых пор, как он узнал про наше пари. Я вижу, как он вглядывается в меня, пока я читаю твои письма. Молчание всегда было его оружием, и под этими отступающими к затылку волосами что-то зреет. Мысль о том, что ты отбарабанишь всех мужчин на твоей улице, крайне его заводит, и раз-другой он осведомляется: "Так какой теперь счет?" Он всегда воображал, будто ты стервоза, и хитрый дипломат в нем, наверное, уже прикидывает, как ему суметь войти в десятку и избежать моего грозного воздаяния. И еще меня интригует, что именно он находит сообщить Гарри, которому постоянно пишет. Сомневаюсь, что они обсуждают погоду.
Итак, встретимся мы только через два месяца. На двух неделях Уимблдона. Не стану слишком неосторожно расспрашивать о том, как осуществляется твой боевой план, поскольку знаю, ты мне сама расскажешь. Как-никак это одно из наших условий. Однако эти два месяца должны явиться тяжким испытанием для твоей изобретательности, особенно поскольку Арольд все еще проживает в своем доме. Во всех других отношениях ты явно процветаешь - роль подрывного элемента тебе очень на пользу. А быть без Гарри тебе еще полезнее. Так стоять! Извини, это же твой боевой клич.
Никаких признаков Афродиты на ее островке.
По-моему, она его покинула. Только компания немок, сбросивших оковы бюстгальтеров. Когда они на пляже играют в мяч, я просто понять не могу, каким образом они умудряются его распознавать.
Завтра я взвешу осторожное погружение в соленые воды, если позволят медузы и похмелье.
С неизменной любовью.
Рут.
Отель "Фальстаф"
Стратфорд-на-Эйвоне
Уорикшир
30 апреля
Рут, миленькая!
Твое письмо с острова Афродиты пришло в то утро, когда я направилась наносить Шекспира на карту.
А теперь моя очередь сообщить скверную новость. С пари - все. Даже не знаю, смеяться мне или плакать. И риф, о который я разбилась, не смесь козьего сыра с грязными носками, которыми отдает дыхание Арольда, но то, с чем я еще никогда не сталкивалась, - мужская верность. Иными словами один из пресловутых четырех мужчин на сотню, предположительно хранящих незыблемую верность женам, жив, здоров и проживает в Речном Подворье, - чтоб его черт побрал!
Я тебе расскажу. Мое столкновение с герметически закупоренным браком произошло по горячим следам вычеркивания № 6 из списка, Кортеней. Можно сказать, он был уложен на обе лопатки, но только это наводит на мысль о сексуальной гимнастике, а вот чего не было, того не было. Раз, два - и готово? Боже мой, неужели нет слов или выражения без второго дна для описания случившегося? Ну хорошо, мы ""того", как говорит молодежь, перед кофе во время совещания по координации нашей кампании против преподобного Упования. Как хороший и нравственный человек Кортеней - а он такой - исходил из принципа, что Господь, если "того" побыстрее, ничего, может, и не заметит. Из него бы вышел преуспевающий политик: он ведь вполне овладел типичным политическим трюком: говори громко и быстро - избиратели и не осознают, что на них кладут. Неудивительно, что его жена ищет утешения в длинных романах. Он даже брюк не снял.
Ощущение было, словно тебя трахают сквозь дырку в заборе. Я откинулась на спину и думала об Уимблдоне.
Но довольно об этом. На следующий день я отправилась на машине в Стратфорд, весенней радостью отнюдь не полнясь, но хотя бы я вычеркнула из списка еще одного, и, в той мере, в какой это касается меня, дело "Церковь против Речного Подворья" только что потеряло помощника истца.
Теперь мне предстоял Шекспир, а Билл, архитектор, ждал меня в отеле "Фальстаф", но только он меня там не ждал. Телефонограмма объяснила, что он задержался "на стройке" в Уорике и приедет завтра. Учитывая, что это интимное уединение он планировал несколько месяцев, такое небрежение меня чуть-чуть задело. Однако, тактично наведя справки, я узнала, что он заказал номер соседний с моим, и простила его. Пришлось признать, что у преуспевающих архитекторов иногда может оказаться что-то более срочное, чем соблазнение. А потому я отлично пообедала, посмотрела фильм у себя в номере и легла спать. Но довольно долго не засыпала, а прикидывала, как это может пройти с Биллом. Он привлекательный мужчина - привлекательный благодаря стольким намекам на то, каким он может оказаться. Мне он всегда нравился, а я, совершенно явно, ему.
Но - если быть с тобой честной до конца - главным образом я прикидывала, каким способом устроить, чтобы он рассказал мне, как он занимается любовью с женщиной Нининого сложения.
(Будь она твоей немкой, то они могли бы поиграть в мяч на кровати.) Что делает мужчина, получив в свое распоряжение весь этот балласт?
Сверху - утонет, снизу - задохнется.
Утром - это было позавчера - я облеклась в мою профессионально джейнисную сбрую и отправилась делать эскизы. Не на машине. Просто пошла пешком вдоль реки; солнечный теплый день, я в джинсах и рубашке, на плече сумка с альбомом, складным табуретом и прочими принадлежностями; солнце в волосах, чувствую себя удивительно молодой, будто я опять стала студент-: кой. Иногда останавливалась и зарисовывала очередного лебедя, а по берегам ивы и даже иногда корова-другая. Потом я вдруг подумала: ерунда какая-то. Я же не Тернер, и век не XIX; никто не захочет посмотреть на "Стратфордский альбом Джейнис Блейкмор" в галерее Тейт; и на какого черта существуют фотоаппараты? Важно же не то; чтобы я ломалась под Рескина на натуре, важно то, что я сотворю из этого у себя в студии. А потому я убрала в сумку альбом и прочее и на" щелкала всего, что может, на мой взгляд, оказаться полезным. И было это, естественно, совсем другое - никаких коров, лебедей и ив, но формы старинных столбов, узоры на воде, древесная кора, отпечатки подошв в грязи и так далее. Мне пришлось вернуться в город поесть и купить еще пленки. Так что Тернер превратился в Картье-Брессона.
Я думала о моих нефтяных магнатах и о том, чего, собственно, им от меня нужно. Логично ли предположить, что они в жизни ни единого шекспировского слова не прочли, а потому я могу творить, что захочу, лишь бы это смахивало на Старую Веселую Англию? Или они принадлежат к той жуткой породе американских миллионеров, которые словно бы на обочине подобрали время, чтобы получить в Гарварде степень доктора филологических наук, и видели все постановки "Кориолана" со времен войны, за исключением прошлогодней московской? В таком случае увитый розами коттедж Энн Хатуэй и река Эйвон с уточками на закате их никак не устроит. Я решила вечером проконсультироваться с Биллом.
Но никакого Билла. Вернулась я в отель в час коктейлей - плечи и спина ноют, волосы всклокочены, джинсы заляпаны грязью, ноги в пузырях; и - " нет, он не зарегистрировался, сказал портье, но, может быть, передать ему что-нибудь от меня, когда приедет? Портье был тот же самый, у кого я наводила справки накануне, и смотрел многозначительным взглядом, будто давая понять, что отель "Фальстаф" - это научное учреждение, ведущее исследование тайных свиданий, и я - пятнадцатая любовница, которую надули за эту неделю. Я отказалась от билета на "Вольпоне" и долго лежала в ванне, испытывая .тупое отчаяние.
Когда я вытирала волосы, зазвенел телефон.
Билл. С многословными извинениями. Он еще в Уорике. Небольшой кризис. В Стратфорд он приедет сегодня, но поздно ночью. "Хорошенько поужинайте, и встретимся за завтраком около восьми". У меня сложилось впечатление, что настенные панно кисти Джейнис на шекспировские темы не занимают в его мыслях никакого места, а все прочее и того меньше. Я рассердилась и пожалела, что приехала туда.
Потом я вышла и нашла итальянский ресторанчик "У Ромео". Владелец больше смахивал на Калибана. Ввалилась американская парочка после "Вольпоне". Он заклеванный, она категоричная за аристократичными очками на серебряной цепочке. Ее оперный итальянский не произвел на Калибана ни малейшего впечатления. Тогда она изменила тактику и испробовала на мне свой английский. Смысл ее речи сводился к тому, сколь тонко было поставить пьесу Бена Джонсона, поскольку, по ее убеждению, Джонсон в любом случае написал все шекспировские пьесы - и значит, это признано на пороге дома так называемого барда.
Я притворилась шведкой и не поняла. Потом услышала, как она шепчет мужу: "Знаешь кто это?
Лив Улманн!" Он тоже не понял. Вот такой вечер. Я думала о тебе: как ты на Кифере одна с бутылкой у моря, и пожалела, что я не с тобой.
Билл появился за завтраком, сыпя извинениями. Я практически еще не видела его без Нины, и, надо сказать, разница очень заметная. Не такой дружеский, более человек от мира сего, причем мира, в котором женщины декоративные излишества. У него был вид человека с сотовым телефоном в кармане, ежесекундно ожидающего звонка.
Я сообщила ему все, что успела сделать (не упомянув про фотоаппарат), и что сегодня я планирую отправиться на машине сделать эскизы мест, которые могут пригодиться. Он слушал без всякого интереса и перевел разговор на собственный перегруженный день, так что я почувствовала себя польщенной, но добавил, что к обеду обязательно освободится. "И мы сможем поговорить по-настоящему!" О чем, хотела бы я знать? Как-то не похоже, что он будет в Настроении поделиться сведениями о том, что это такое - заниматься любовью с Ниной. В заключение я была окончательно поставлена на место, когда он спросил меня про школу Клайва (женская сфера) и, не дав мне ответить, посмотрел на часы, а затем удалился с нахальным "желаю приятного дня".
А иди ты, подумала я. У меня было намерение выглядеть вечером абсолютно неотразимой, источать соблазнительность, но теперь я разозлилась и решила быть не при параде и равнодушной. Весь день я кружила по Уорикширу, много наснимала и сделала несколько эскизов, а потом вернулась, устроила неторопливый налет на бар в номере, прежде чем снова надеть мои латаные джинсы и рубашку в пятнах красок.
Билл в баре выглядел элегантным и подтянутым - пока не увидел меня. Было ясно, что он взвешивает, пустит ли метрдотель нас в ресторан, поскольку я смахиваю на уборщицу. Пока нас провожали к столику, он старательно заслонял меня от неодобрительных взоров. И я пустила в ход мой самый изысканный ист-эндский диалект.
"Шик-'ата, а?" - заявила я во весь голос. Вид у Билла стал растерянный, а потом еще растеряннее, когда я притворилась, будто приняла соленую соломку за китайские палочки и охнула: "На них далеко не ускачешь, а?", когда они рассыпались у меня в пальцах. "Не желает мадам аперитив?" - осведомилась накрахмаленная манишка, сметая бренные останки щеточкой. "Ну, прямо как в парикмахерской. Перхоть то есть! - воскликнула я. - Апери.., чего? Энтот джентльмен очет мне, знаешь, зенки залить, чтобы на своем поставить". Я хрипло захихикала. Потом заказала "Маргариту", по опыту вчерашнего дня зная, что ингредиенты им неизвестны.
"Заказать вина?" - мрачно спросил Билл.
"Я бы "Синей монашки" ватила", - сказала я.
Вела я себя УЖАСНО. Ему бы ответить "ерунда!" и заказать "мерсо", что заставило бы меня заткнуться. Но он только тупо на меня посмотрел, а потому я потребовала сосиски с пюре и маринадом (вкусно оказалось неимоверно). Билл заказал дуврскую камбалу, а пили мы местное (то есть рекомендуемое рестораном) вино, которое было отвратительно. ("Синей монашки" у них не нашлось). Речи струились даже скуднее, чем вино.
Когда дело дошло до десерта, я почувствовала, что мы квиты: первый раунд за Биллом, второй раунд за Джейнис.
Третьего раунда я не предвидела. Мне надоело его дразнить, и я засмеялась. Правда, вино ужасное, сказала я, и почему мы не заказали к сыру приличного кларета? Билл вытаращил глаза, но потом повеселел. И заинтригованно прищурился на меня. Глаза у него довольно красивые, и когда он улыбается, в уголках появляются лукавые морщинки. Я глядела в них, пока он не посмотрел в сторону. В наступившем молчании я взяла его за руку и сказала: "Простите меня, но вы же были просто свиньей". Он кивнул и сжал мою руку. "Я знаю.., и сожалею". Тут он засмеялся.
"Возможно, вам будет приятно узнать, что вино было злейшей карой, какая только может постигнуть мужчину". Он перевернул мою руку ладонью вниз и добавил: "Какие у вас прелестные, изящные руки. У Нины они крестьянские". Ага, подумала я. Приступаем. Но он добавил: "Я женился на ней ради ее "рук. Умелые и надежные. Я знал, что смогу довериться им навсегда". Он улыбнулся и вернул мне мою руку, словно это была ненужная безделушка.
Я не отступила. "И вы доверили себя ей... исключительно?"
"О да, - ответил он. - Конечно".
"И никогда не испытывали искушения?" - спросила я, поднося к губам салфетку, чтобы замаскировать мои пальцы, которые расстегивали верхние пуговки рубашки.
"Разумеется, испытывал. Много "раз. Например, когда гляжу на вас. Да и кто не испытал бы?"
Я приняла мое выражение "так вот же я!" и замолчала. Сидевшие за соседними столиками внезапно понизили голоса - даже ниже моего выреза. И наступила придушенная тишина, означающая, что мужчины притворяются, будто не смотрят, а жены притворяются, будто не замечают. Официант-испанец налил вина с великой услужливостью.
Билл моргнул, словно мой сосок вонзился ему в глаз. И очистительно высморкался в платок.
"Но ведь это же и есть верность, не так ли? - сказал он негромко. - Не поддаваться искушению".
"Никогда-никогда?"
"Никогда".
Так бы его и ударила! За то, что лишил меня наследственного места, и был таким, каким Гарри не был никогда.
Вот так. Конец постельной игры. Конец пари.
И последний иронический штрих: когда мы вышли из ресторана, спина у меня так разболелась, что я едва выпрямилась. Билл был само сочувствие. "Бедняжечка! - сказал он. - Попросите Нину помочь вам. Спины - это ее специальность.
Ароматотерапия. Она прошла курс. Целительное прикосновение. Позвоните ей, когда вернетесь".
Может быть, и позвоню.
Так что сообщать тебе другие новости особого смысла нет. У Клайва новые неприятности в школе - из-за крикета. Я всегда считала, что это игра джентльменов. Но не когда играет Клайв.
Интересно, был ли Гарри таким в его возрасте, и просто перенес привычку к грязным приемам с крикета на женщин. Кстати, я получила от него письмо. Видимо, он пробудет в Лондоне довольно долго. И даже пригласил меня на новую постановку в Национальном театре. Я отказалась. Я бы хотела ее посмотреть, но только не с Гарри. О чем могли бы мы говорить?
Дом Арольда, видимо, продан. Но теперь это меня не интересует. Да и в любом случае, купил его, вероятно, управляющий банком на покое.
Ох! Спина совсем разболелась. Писать письма - не слишком удачное занятие в таких случаях. Извини за ворчливый тон. Твоя миниатюрная белокурая Венера чувствует себя скорее ведьмой из "Макбета".
Итак, назад к искусству и реальной жизни. Я почти забыла, что это такое.
С любовью.
Джейнис.
МАЙ
Парламент-Хилл
"Мэншенс" 27
Хайгейт-роуд
Лондон NW5
9 мая
Дорогой Пирс!
Квартира бесподобна. В прошлый понедельник я выбрался из норы Болтон-Грув с красными, как у кролика, глазами, бросил зубную щетку и другие ценности в "пежо", которым я себя побаловал, а затем возникла проблем, с которой я не привык сталкиваться, будучи избалованным иностранным корреспондентом, - отсутствие разрешения на парковку, как жильца. К счастью, твой швейцар в "Мэншенс" знает меня по ящику и нашел для меня местечко во дворе - по соседству с мусорными баками. Однако услуга за услугу, и я вынужден слушать его диатрибы против исламского фундаментализма, и о том, что следует сделать мистеру Мейджору по поводу брэдфордских психов. "Вы женаты?" - спросил он меня нынче утром. "Был когда-то", - сказал я. А! "В "Мэншенс" проживает много таких, - продолжал он. - Думается, будете таскать сюда баб. Они все так - члены парламента, епископы, арабские шейхи. - Тут он выразительно на меня посмотрел. - Если вам адресочек понадобится, только скажите. И порядок".
Словно я вернулся в Дрезден.
Но почему я воображал, что писать книгу - это просто набросать статью, только в другом масштабе? И вот я, автор тысяч газетных статей, только Богу известно какого числа рецензий, телевизионных выступлений, выступлений перед камерой и так далее, - так способен ли я написать даже осмысленную первую фразу? Способен ли, черт дери? У меня милейшая редакторша, со слегка материнскими замашками, которая приглашает меня перекусить вместе. "Ну, конечно, вы на это способны, - говорит она. - Возьмите выходной, поезжайте в Чилтерн прогуляться; Уже цветут колокольчики, и вы убедитесь, что скоро ваши идеи организуются". Вчера я последовал ее совету. Лило как из ведра. Я потерял автомобильные ключи и расшиб лоб о притолоку, входя в "трактир под старину", чтобы перекусить.
Хозяин добавил к этому дню последнюю соломинку. "А я вас знаю! - заявил он. - Вы же.., погодите секундочку, я лица запоминаю навсегда. Ага! Вы Дэвид Димблдон".
Я всегда полагал, что блок в сознании писателя возникает где-то на полпути, на странице 150, а не в самом начале. Я бесконечно созерцаю панораму за твоим окном и пересчитываю деревья. Я даже отправляюсь в ванну и открываю кран в рассуждении, что раз звук текущей воды может способствовать отправлению малой нужды, то он может помочь и пробуждению творческой мысли. Ну да ладно! Завтра. Завтра. Завтра все сдвинется с места. "Первый подземный рокот революции в Восточной Европе можно уловить и в безобиднейшем сообщении "Правды", что Михаил Горбачев..." Неплохо, а? Беда, что я сочинил это минуту назад. А что, если я уже все это сочинил?
Может быть, я тайный Ле Карре.
Джейнис отказалась пойти в театр, и я пригласил старинную приятельницу, прежде очень привлекательную. Теперь она какая-то шишка в "Саутби", и у меня возникло ощущение, что ее исходная цена понизилась. Да, не спорю, типичное замечание сексуального шовиниста, но есть нечто неприятное в том, что женщина - эксперт в разных японских штучках-дрючках. Вечер был не из удачных.
Еще мне пришлось позвонить Джейнис о том, что я хотел бы заехать кое за какими подшивками и папками с документами, которые могут мне понадобиться. После твоих высказываний я чутко улавливал признаки таяния снегов. То, что я уловил по телефону, было не столько "холодной войной", сколько "холодным перемирием". Она только что вернулась из поездки на натуру, сказала она (все расходы оплачены!), чтобы сделать наброски для панно, которые пишет для парочки гнуснобогатых американцев, и, да, я могу заехать, но предпочтительно, когда стемнеет. Иначе говоря, Г. Блейкмор не смеет носа показывать в Речном Подворье при дневном свете. Что же, это уменьшает шансы столкнуться с Амандой.
Так странно было идти по улице, где я однажды жил, к дому, который однажды был моим, и ждать на крыльце жену, которая тоже однажды была моей. Не знаю уж, сколько времени она не шла открыть дверь. В тщеславии своем я подумал, уж не прихорашивается ли она ради меня, но оказалось, что она отмывала руки от краски. На ней был джемпер и тугие джинсы - очень заманчивые. Но я никогда не видел ее в Такой одежде и из-за них почувствовал, что передо мной Джейнис, какой я никогда прежде не видел. Она сказал только "привет!", хотя, полагаю, могло быть и хуже, Тут она проводила меня в помещение, которое однажды было моим кабинетом. Она переоборудовала его в студию - я еле его узнал. Все мое было засунуто в шкаф, и она ушла, предоставив мне копаться в содержимом. Потом, правда, предложила мне выпить, и мы разговаривали о Клайве - общение через посредника. Я сказал, что планирую навестить его в школе. Я ведь не видел мальчишку шесть месяцев, а перед этим практически целый год. Джейнис сочла это отличной мыслью. "Ему тебя очень не хватает". В эти слова она вложила чуть больше тепла - через посредника. "А у тебя все хорошо?" - спросил я. Будто в ответ зазвонил телефон. Какой-то мужчина, и она смеялась. Поворачивалась ко мне спиной и говорила в трубку, понизив голос, чтобы я не расслышал.
Вернувшись, она словно бы светилась изнутри, и у меня хватило наглости спросить, не любовник ли это. "Любовник? - сказала она, посмеиваясь. - Что скажут соседи!" Насмешка в ее голосе заставила меня осознать, до чего же она сексуальна - словно бы я никогда не занимался с ней любовью, и только хотел. Не уверен, ревновал я или возбудился.
Совсем одна! Уж поверь. Одна на острове.
Мне так нравится! Министр полагал, что я захочу поехать с Пирсом - до чего старомодно! Я не стала его разубеждать: скажи я, и он примчался бы следующим же самолетом. Когда я сообщила Жан-Клоду, он пригрозил появиться там в субботу с шампанским и благоуханными речами, но я решила подержать его на расстоянии вытянутой руки. Чуть ближе - сработает галльская магия, и вот я уже пошатываюсь на краю пропасти, томясь желанием прыгнуть в нее. Ну, я подыскала идеальный предлог для охлаждения дипломата: а вдруг министр решит посетить свой дом и застанет французское посольство in flagrante? <На месте (в процессе) преступления (лат.).> Он сразу же признал вескость этого довода: пусть он эксперт в 1'amour <Любовь (фр)> и ценит ее почти превыше всего, но только не превыше 1'honneur <Честь (фр.).>. Такая вот интригующая моральная закавыка: трахать жену коллеги-дипломата в собственном посольстве (что он и делал) вполне корректно, - но не в доме министра местного правительства.
Так что я совсем одна, и это изумительно. Я прилетела сюда из Афин вчера на рассвете. Самолетик на восемнадцать мест почти брил волны, следуя берегу Пелопоннеса. И было бы совсем чудесно, веди самолет летчик, но, видимо, аэрокомпания "Олимпик" ввела этот маршрут для тренировочных полетов стажеров (погибнет ведь всего лишь восемнадцать пассажиров). Из моего кресла я видела только инструктора: то и дело мелькала рука, дергала что-то, и самолет на дюйм-другой промахивался по береговому обрыву. Я и не подозревала, что знаю хотя бы половину молитв, которые возносила.
Наконец мы запрыгали по взлетной полосе, выскобленной в скалах среди колючего кустарника. Так полоса эта - как будто мало было до завтрака стажера за штурвалом! - оканчивалась у края обрыва, отмеченного переносным знаком "СТОП!" из тех, что предупреждают на шоссе о работах впереди. Признаюсь, никто другой явно не тревожился. Самолетик был набит австралийскими иммигрантами, приехавшими в отпуск.
Бронзовые мужчины в футболках и широкополых шляпах высыпали на асфальт здороваться с льющими слезы бабуленьками в черных крестьянских платьях. Затем все заговорили по-гречески и погрузились в такси, чтобы помчаться к родным домам, волоча за собой шлейфы пыли. Министр заказал для меня прокатную машину (возможно, единственную на острове), я бросила чемодан на заднее сиденье и помчалась вперед без карты на юг, зная, что на небольшом островке сбиться с дороги довольно трудно, если не проплыть часть пути. Меня переполняло восхитительное ощущение удачного побега - в этом волшебство островов, чьи чары внушают тебе чувство, будто ты порвала с миром и обрела себя (чистейшей воды иллюзия, сдается мне). Я поворачивала налево или направо, как вздумается, наслаждаясь тем, что не имею ни малейшего представления, где нахожусь.
Миниатюрные дороги петляли между деревушками, среди паутины каменных стенок, разделяющих забытые поля. В одну деревушку я въехала позади почтового фургончика и смотрела, как почтальон раздает авиапочту. Усатые мужчины устраивались поудобнее на пороге, чтобы почитать о жизни в предместьях Мельбурна или в Уогга-Уогге.
Одна старушка поправила очки и принялась читать вслух с большим выражением.
И опять я подумала о силе писем - их писем, наших писем и о том, как ничто не передает наши тихие мысли столь ясно, как эти неловкие, неуклюжие слова. Видишь, как далеко я уношусь, сидя здесь, глядя, как солнце кладет мазки на море, а моя бутылка с вином опустела на три четверти. Я в полном одиночестве, одиночество таит свои особые радости. Я ищу общения с мелочами вокруг меня, которые обычно я просто не замечаю; вот так я глубоко привязалась к белому селезню: он шествует вперевалку по дороге мимо моей террасы и рассматривает хлеб, который я ему бросаю, как оскорбление, требующее громких протестов.
Он предпочитает сточную канаву, а потом уютно устраивается под тамариндом. Было бы замечательно, сиди ты здесь со мной, но твой телефонный звонок все мне объяснил. "Церковь против Речного Подворья" безусловно отодвигает в тень государственные дела.., кстати, не странно ли, как женитьба Папандреу на его любовнице превратила бурлеск в банальность? Прежде все говорили:
"Молодец старик, еще стреляет птичек". А теперь они говорят: "И что она делает с этим старым пердуном?"
Завтра снова возьмусь за "Увы-с". Я как раз добралась до Москвы и моего бурного-пребурного романа с боссом КГБ - Пирс был убежден, что это обернется еще одним "делом Профьюмо".
Единственный раз, когда он пригрозил, что разведется со мной. Не спорю, с моей стороны это было верхом неразумности, но он, правда, был великолепен и - как Жан-Клод - казалось, помещал любовную связь на особую планету, куда материальный мир добраться не мог. Я так и не узнала, исчез он по моей вине или нет; но он единственный, кого я готова была оплакивать. Я все еще думаю о нем и гадаю, где он может находиться. Иногда мне снится, что он вновь возникает на моем пути в качестве советского посла В какой-нибудь Богом забытой столице, к которой его и Пирса приговорили за мое поведение. Ах, какая эпитафия!
Пирс, я замечаю, проявляет подозрительный интерес к твоему благополучию. С тех самых пор, как он узнал про наше пари. Я вижу, как он вглядывается в меня, пока я читаю твои письма. Молчание всегда было его оружием, и под этими отступающими к затылку волосами что-то зреет. Мысль о том, что ты отбарабанишь всех мужчин на твоей улице, крайне его заводит, и раз-другой он осведомляется: "Так какой теперь счет?" Он всегда воображал, будто ты стервоза, и хитрый дипломат в нем, наверное, уже прикидывает, как ему суметь войти в десятку и избежать моего грозного воздаяния. И еще меня интригует, что именно он находит сообщить Гарри, которому постоянно пишет. Сомневаюсь, что они обсуждают погоду.
Итак, встретимся мы только через два месяца. На двух неделях Уимблдона. Не стану слишком неосторожно расспрашивать о том, как осуществляется твой боевой план, поскольку знаю, ты мне сама расскажешь. Как-никак это одно из наших условий. Однако эти два месяца должны явиться тяжким испытанием для твоей изобретательности, особенно поскольку Арольд все еще проживает в своем доме. Во всех других отношениях ты явно процветаешь - роль подрывного элемента тебе очень на пользу. А быть без Гарри тебе еще полезнее. Так стоять! Извини, это же твой боевой клич.
Никаких признаков Афродиты на ее островке.
По-моему, она его покинула. Только компания немок, сбросивших оковы бюстгальтеров. Когда они на пляже играют в мяч, я просто понять не могу, каким образом они умудряются его распознавать.
Завтра я взвешу осторожное погружение в соленые воды, если позволят медузы и похмелье.
С неизменной любовью.
Рут.
Отель "Фальстаф"
Стратфорд-на-Эйвоне
Уорикшир
30 апреля
Рут, миленькая!
Твое письмо с острова Афродиты пришло в то утро, когда я направилась наносить Шекспира на карту.
А теперь моя очередь сообщить скверную новость. С пари - все. Даже не знаю, смеяться мне или плакать. И риф, о который я разбилась, не смесь козьего сыра с грязными носками, которыми отдает дыхание Арольда, но то, с чем я еще никогда не сталкивалась, - мужская верность. Иными словами один из пресловутых четырех мужчин на сотню, предположительно хранящих незыблемую верность женам, жив, здоров и проживает в Речном Подворье, - чтоб его черт побрал!
Я тебе расскажу. Мое столкновение с герметически закупоренным браком произошло по горячим следам вычеркивания № 6 из списка, Кортеней. Можно сказать, он был уложен на обе лопатки, но только это наводит на мысль о сексуальной гимнастике, а вот чего не было, того не было. Раз, два - и готово? Боже мой, неужели нет слов или выражения без второго дна для описания случившегося? Ну хорошо, мы ""того", как говорит молодежь, перед кофе во время совещания по координации нашей кампании против преподобного Упования. Как хороший и нравственный человек Кортеней - а он такой - исходил из принципа, что Господь, если "того" побыстрее, ничего, может, и не заметит. Из него бы вышел преуспевающий политик: он ведь вполне овладел типичным политическим трюком: говори громко и быстро - избиратели и не осознают, что на них кладут. Неудивительно, что его жена ищет утешения в длинных романах. Он даже брюк не снял.
Ощущение было, словно тебя трахают сквозь дырку в заборе. Я откинулась на спину и думала об Уимблдоне.
Но довольно об этом. На следующий день я отправилась на машине в Стратфорд, весенней радостью отнюдь не полнясь, но хотя бы я вычеркнула из списка еще одного, и, в той мере, в какой это касается меня, дело "Церковь против Речного Подворья" только что потеряло помощника истца.
Теперь мне предстоял Шекспир, а Билл, архитектор, ждал меня в отеле "Фальстаф", но только он меня там не ждал. Телефонограмма объяснила, что он задержался "на стройке" в Уорике и приедет завтра. Учитывая, что это интимное уединение он планировал несколько месяцев, такое небрежение меня чуть-чуть задело. Однако, тактично наведя справки, я узнала, что он заказал номер соседний с моим, и простила его. Пришлось признать, что у преуспевающих архитекторов иногда может оказаться что-то более срочное, чем соблазнение. А потому я отлично пообедала, посмотрела фильм у себя в номере и легла спать. Но довольно долго не засыпала, а прикидывала, как это может пройти с Биллом. Он привлекательный мужчина - привлекательный благодаря стольким намекам на то, каким он может оказаться. Мне он всегда нравился, а я, совершенно явно, ему.
Но - если быть с тобой честной до конца - главным образом я прикидывала, каким способом устроить, чтобы он рассказал мне, как он занимается любовью с женщиной Нининого сложения.
(Будь она твоей немкой, то они могли бы поиграть в мяч на кровати.) Что делает мужчина, получив в свое распоряжение весь этот балласт?
Сверху - утонет, снизу - задохнется.
Утром - это было позавчера - я облеклась в мою профессионально джейнисную сбрую и отправилась делать эскизы. Не на машине. Просто пошла пешком вдоль реки; солнечный теплый день, я в джинсах и рубашке, на плече сумка с альбомом, складным табуретом и прочими принадлежностями; солнце в волосах, чувствую себя удивительно молодой, будто я опять стала студент-: кой. Иногда останавливалась и зарисовывала очередного лебедя, а по берегам ивы и даже иногда корова-другая. Потом я вдруг подумала: ерунда какая-то. Я же не Тернер, и век не XIX; никто не захочет посмотреть на "Стратфордский альбом Джейнис Блейкмор" в галерее Тейт; и на какого черта существуют фотоаппараты? Важно же не то; чтобы я ломалась под Рескина на натуре, важно то, что я сотворю из этого у себя в студии. А потому я убрала в сумку альбом и прочее и на" щелкала всего, что может, на мой взгляд, оказаться полезным. И было это, естественно, совсем другое - никаких коров, лебедей и ив, но формы старинных столбов, узоры на воде, древесная кора, отпечатки подошв в грязи и так далее. Мне пришлось вернуться в город поесть и купить еще пленки. Так что Тернер превратился в Картье-Брессона.
Я думала о моих нефтяных магнатах и о том, чего, собственно, им от меня нужно. Логично ли предположить, что они в жизни ни единого шекспировского слова не прочли, а потому я могу творить, что захочу, лишь бы это смахивало на Старую Веселую Англию? Или они принадлежат к той жуткой породе американских миллионеров, которые словно бы на обочине подобрали время, чтобы получить в Гарварде степень доктора филологических наук, и видели все постановки "Кориолана" со времен войны, за исключением прошлогодней московской? В таком случае увитый розами коттедж Энн Хатуэй и река Эйвон с уточками на закате их никак не устроит. Я решила вечером проконсультироваться с Биллом.
Но никакого Билла. Вернулась я в отель в час коктейлей - плечи и спина ноют, волосы всклокочены, джинсы заляпаны грязью, ноги в пузырях; и - " нет, он не зарегистрировался, сказал портье, но, может быть, передать ему что-нибудь от меня, когда приедет? Портье был тот же самый, у кого я наводила справки накануне, и смотрел многозначительным взглядом, будто давая понять, что отель "Фальстаф" - это научное учреждение, ведущее исследование тайных свиданий, и я - пятнадцатая любовница, которую надули за эту неделю. Я отказалась от билета на "Вольпоне" и долго лежала в ванне, испытывая .тупое отчаяние.
Когда я вытирала волосы, зазвенел телефон.
Билл. С многословными извинениями. Он еще в Уорике. Небольшой кризис. В Стратфорд он приедет сегодня, но поздно ночью. "Хорошенько поужинайте, и встретимся за завтраком около восьми". У меня сложилось впечатление, что настенные панно кисти Джейнис на шекспировские темы не занимают в его мыслях никакого места, а все прочее и того меньше. Я рассердилась и пожалела, что приехала туда.
Потом я вышла и нашла итальянский ресторанчик "У Ромео". Владелец больше смахивал на Калибана. Ввалилась американская парочка после "Вольпоне". Он заклеванный, она категоричная за аристократичными очками на серебряной цепочке. Ее оперный итальянский не произвел на Калибана ни малейшего впечатления. Тогда она изменила тактику и испробовала на мне свой английский. Смысл ее речи сводился к тому, сколь тонко было поставить пьесу Бена Джонсона, поскольку, по ее убеждению, Джонсон в любом случае написал все шекспировские пьесы - и значит, это признано на пороге дома так называемого барда.
Я притворилась шведкой и не поняла. Потом услышала, как она шепчет мужу: "Знаешь кто это?
Лив Улманн!" Он тоже не понял. Вот такой вечер. Я думала о тебе: как ты на Кифере одна с бутылкой у моря, и пожалела, что я не с тобой.
Билл появился за завтраком, сыпя извинениями. Я практически еще не видела его без Нины, и, надо сказать, разница очень заметная. Не такой дружеский, более человек от мира сего, причем мира, в котором женщины декоративные излишества. У него был вид человека с сотовым телефоном в кармане, ежесекундно ожидающего звонка.
Я сообщила ему все, что успела сделать (не упомянув про фотоаппарат), и что сегодня я планирую отправиться на машине сделать эскизы мест, которые могут пригодиться. Он слушал без всякого интереса и перевел разговор на собственный перегруженный день, так что я почувствовала себя польщенной, но добавил, что к обеду обязательно освободится. "И мы сможем поговорить по-настоящему!" О чем, хотела бы я знать? Как-то не похоже, что он будет в Настроении поделиться сведениями о том, что это такое - заниматься любовью с Ниной. В заключение я была окончательно поставлена на место, когда он спросил меня про школу Клайва (женская сфера) и, не дав мне ответить, посмотрел на часы, а затем удалился с нахальным "желаю приятного дня".
А иди ты, подумала я. У меня было намерение выглядеть вечером абсолютно неотразимой, источать соблазнительность, но теперь я разозлилась и решила быть не при параде и равнодушной. Весь день я кружила по Уорикширу, много наснимала и сделала несколько эскизов, а потом вернулась, устроила неторопливый налет на бар в номере, прежде чем снова надеть мои латаные джинсы и рубашку в пятнах красок.
Билл в баре выглядел элегантным и подтянутым - пока не увидел меня. Было ясно, что он взвешивает, пустит ли метрдотель нас в ресторан, поскольку я смахиваю на уборщицу. Пока нас провожали к столику, он старательно заслонял меня от неодобрительных взоров. И я пустила в ход мой самый изысканный ист-эндский диалект.
"Шик-'ата, а?" - заявила я во весь голос. Вид у Билла стал растерянный, а потом еще растеряннее, когда я притворилась, будто приняла соленую соломку за китайские палочки и охнула: "На них далеко не ускачешь, а?", когда они рассыпались у меня в пальцах. "Не желает мадам аперитив?" - осведомилась накрахмаленная манишка, сметая бренные останки щеточкой. "Ну, прямо как в парикмахерской. Перхоть то есть! - воскликнула я. - Апери.., чего? Энтот джентльмен очет мне, знаешь, зенки залить, чтобы на своем поставить". Я хрипло захихикала. Потом заказала "Маргариту", по опыту вчерашнего дня зная, что ингредиенты им неизвестны.
"Заказать вина?" - мрачно спросил Билл.
"Я бы "Синей монашки" ватила", - сказала я.
Вела я себя УЖАСНО. Ему бы ответить "ерунда!" и заказать "мерсо", что заставило бы меня заткнуться. Но он только тупо на меня посмотрел, а потому я потребовала сосиски с пюре и маринадом (вкусно оказалось неимоверно). Билл заказал дуврскую камбалу, а пили мы местное (то есть рекомендуемое рестораном) вино, которое было отвратительно. ("Синей монашки" у них не нашлось). Речи струились даже скуднее, чем вино.
Когда дело дошло до десерта, я почувствовала, что мы квиты: первый раунд за Биллом, второй раунд за Джейнис.
Третьего раунда я не предвидела. Мне надоело его дразнить, и я засмеялась. Правда, вино ужасное, сказала я, и почему мы не заказали к сыру приличного кларета? Билл вытаращил глаза, но потом повеселел. И заинтригованно прищурился на меня. Глаза у него довольно красивые, и когда он улыбается, в уголках появляются лукавые морщинки. Я глядела в них, пока он не посмотрел в сторону. В наступившем молчании я взяла его за руку и сказала: "Простите меня, но вы же были просто свиньей". Он кивнул и сжал мою руку. "Я знаю.., и сожалею". Тут он засмеялся.
"Возможно, вам будет приятно узнать, что вино было злейшей карой, какая только может постигнуть мужчину". Он перевернул мою руку ладонью вниз и добавил: "Какие у вас прелестные, изящные руки. У Нины они крестьянские". Ага, подумала я. Приступаем. Но он добавил: "Я женился на ней ради ее "рук. Умелые и надежные. Я знал, что смогу довериться им навсегда". Он улыбнулся и вернул мне мою руку, словно это была ненужная безделушка.
Я не отступила. "И вы доверили себя ей... исключительно?"
"О да, - ответил он. - Конечно".
"И никогда не испытывали искушения?" - спросила я, поднося к губам салфетку, чтобы замаскировать мои пальцы, которые расстегивали верхние пуговки рубашки.
"Разумеется, испытывал. Много "раз. Например, когда гляжу на вас. Да и кто не испытал бы?"
Я приняла мое выражение "так вот же я!" и замолчала. Сидевшие за соседними столиками внезапно понизили голоса - даже ниже моего выреза. И наступила придушенная тишина, означающая, что мужчины притворяются, будто не смотрят, а жены притворяются, будто не замечают. Официант-испанец налил вина с великой услужливостью.
Билл моргнул, словно мой сосок вонзился ему в глаз. И очистительно высморкался в платок.
"Но ведь это же и есть верность, не так ли? - сказал он негромко. - Не поддаваться искушению".
"Никогда-никогда?"
"Никогда".
Так бы его и ударила! За то, что лишил меня наследственного места, и был таким, каким Гарри не был никогда.
Вот так. Конец постельной игры. Конец пари.
И последний иронический штрих: когда мы вышли из ресторана, спина у меня так разболелась, что я едва выпрямилась. Билл был само сочувствие. "Бедняжечка! - сказал он. - Попросите Нину помочь вам. Спины - это ее специальность.
Ароматотерапия. Она прошла курс. Целительное прикосновение. Позвоните ей, когда вернетесь".
Может быть, и позвоню.
Так что сообщать тебе другие новости особого смысла нет. У Клайва новые неприятности в школе - из-за крикета. Я всегда считала, что это игра джентльменов. Но не когда играет Клайв.
Интересно, был ли Гарри таким в его возрасте, и просто перенес привычку к грязным приемам с крикета на женщин. Кстати, я получила от него письмо. Видимо, он пробудет в Лондоне довольно долго. И даже пригласил меня на новую постановку в Национальном театре. Я отказалась. Я бы хотела ее посмотреть, но только не с Гарри. О чем могли бы мы говорить?
Дом Арольда, видимо, продан. Но теперь это меня не интересует. Да и в любом случае, купил его, вероятно, управляющий банком на покое.
Ох! Спина совсем разболелась. Писать письма - не слишком удачное занятие в таких случаях. Извини за ворчливый тон. Твоя миниатюрная белокурая Венера чувствует себя скорее ведьмой из "Макбета".
Итак, назад к искусству и реальной жизни. Я почти забыла, что это такое.
С любовью.
Джейнис.
МАЙ
Парламент-Хилл
"Мэншенс" 27
Хайгейт-роуд
Лондон NW5
9 мая
Дорогой Пирс!
Квартира бесподобна. В прошлый понедельник я выбрался из норы Болтон-Грув с красными, как у кролика, глазами, бросил зубную щетку и другие ценности в "пежо", которым я себя побаловал, а затем возникла проблем, с которой я не привык сталкиваться, будучи избалованным иностранным корреспондентом, - отсутствие разрешения на парковку, как жильца. К счастью, твой швейцар в "Мэншенс" знает меня по ящику и нашел для меня местечко во дворе - по соседству с мусорными баками. Однако услуга за услугу, и я вынужден слушать его диатрибы против исламского фундаментализма, и о том, что следует сделать мистеру Мейджору по поводу брэдфордских психов. "Вы женаты?" - спросил он меня нынче утром. "Был когда-то", - сказал я. А! "В "Мэншенс" проживает много таких, - продолжал он. - Думается, будете таскать сюда баб. Они все так - члены парламента, епископы, арабские шейхи. - Тут он выразительно на меня посмотрел. - Если вам адресочек понадобится, только скажите. И порядок".
Словно я вернулся в Дрезден.
Но почему я воображал, что писать книгу - это просто набросать статью, только в другом масштабе? И вот я, автор тысяч газетных статей, только Богу известно какого числа рецензий, телевизионных выступлений, выступлений перед камерой и так далее, - так способен ли я написать даже осмысленную первую фразу? Способен ли, черт дери? У меня милейшая редакторша, со слегка материнскими замашками, которая приглашает меня перекусить вместе. "Ну, конечно, вы на это способны, - говорит она. - Возьмите выходной, поезжайте в Чилтерн прогуляться; Уже цветут колокольчики, и вы убедитесь, что скоро ваши идеи организуются". Вчера я последовал ее совету. Лило как из ведра. Я потерял автомобильные ключи и расшиб лоб о притолоку, входя в "трактир под старину", чтобы перекусить.
Хозяин добавил к этому дню последнюю соломинку. "А я вас знаю! - заявил он. - Вы же.., погодите секундочку, я лица запоминаю навсегда. Ага! Вы Дэвид Димблдон".
Я всегда полагал, что блок в сознании писателя возникает где-то на полпути, на странице 150, а не в самом начале. Я бесконечно созерцаю панораму за твоим окном и пересчитываю деревья. Я даже отправляюсь в ванну и открываю кран в рассуждении, что раз звук текущей воды может способствовать отправлению малой нужды, то он может помочь и пробуждению творческой мысли. Ну да ладно! Завтра. Завтра. Завтра все сдвинется с места. "Первый подземный рокот революции в Восточной Европе можно уловить и в безобиднейшем сообщении "Правды", что Михаил Горбачев..." Неплохо, а? Беда, что я сочинил это минуту назад. А что, если я уже все это сочинил?
Может быть, я тайный Ле Карре.
Джейнис отказалась пойти в театр, и я пригласил старинную приятельницу, прежде очень привлекательную. Теперь она какая-то шишка в "Саутби", и у меня возникло ощущение, что ее исходная цена понизилась. Да, не спорю, типичное замечание сексуального шовиниста, но есть нечто неприятное в том, что женщина - эксперт в разных японских штучках-дрючках. Вечер был не из удачных.
Еще мне пришлось позвонить Джейнис о том, что я хотел бы заехать кое за какими подшивками и папками с документами, которые могут мне понадобиться. После твоих высказываний я чутко улавливал признаки таяния снегов. То, что я уловил по телефону, было не столько "холодной войной", сколько "холодным перемирием". Она только что вернулась из поездки на натуру, сказала она (все расходы оплачены!), чтобы сделать наброски для панно, которые пишет для парочки гнуснобогатых американцев, и, да, я могу заехать, но предпочтительно, когда стемнеет. Иначе говоря, Г. Блейкмор не смеет носа показывать в Речном Подворье при дневном свете. Что же, это уменьшает шансы столкнуться с Амандой.
Так странно было идти по улице, где я однажды жил, к дому, который однажды был моим, и ждать на крыльце жену, которая тоже однажды была моей. Не знаю уж, сколько времени она не шла открыть дверь. В тщеславии своем я подумал, уж не прихорашивается ли она ради меня, но оказалось, что она отмывала руки от краски. На ней был джемпер и тугие джинсы - очень заманчивые. Но я никогда не видел ее в Такой одежде и из-за них почувствовал, что передо мной Джейнис, какой я никогда прежде не видел. Она сказал только "привет!", хотя, полагаю, могло быть и хуже, Тут она проводила меня в помещение, которое однажды было моим кабинетом. Она переоборудовала его в студию - я еле его узнал. Все мое было засунуто в шкаф, и она ушла, предоставив мне копаться в содержимом. Потом, правда, предложила мне выпить, и мы разговаривали о Клайве - общение через посредника. Я сказал, что планирую навестить его в школе. Я ведь не видел мальчишку шесть месяцев, а перед этим практически целый год. Джейнис сочла это отличной мыслью. "Ему тебя очень не хватает". В эти слова она вложила чуть больше тепла - через посредника. "А у тебя все хорошо?" - спросил я. Будто в ответ зазвонил телефон. Какой-то мужчина, и она смеялась. Поворачивалась ко мне спиной и говорила в трубку, понизив голос, чтобы я не расслышал.
Вернувшись, она словно бы светилась изнутри, и у меня хватило наглости спросить, не любовник ли это. "Любовник? - сказала она, посмеиваясь. - Что скажут соседи!" Насмешка в ее голосе заставила меня осознать, до чего же она сексуальна - словно бы я никогда не занимался с ней любовью, и только хотел. Не уверен, ревновал я или возбудился.