Страница:
– Он звонил мне вчера вечером...
– Ага! Я так и думал... По поводу стены, не так ли?
– Да.
– Ну конечно. Он хочет ее сломать... Что он вам сказал?
– Э-э...
– Не скрывайте от меня ничего, Шармон.
– Он сказал мне оставить все как есть до его возвращения. Потом-де будет видно.
Старик приподнялся на локте.
– Ничего не будет видно... Подойдите ближе, Шармон... Ответьте мне честно... Он говорил с вами только о стене?
Я импровизировал наудачу, все больше и больше чувствуя себя не в своей тарелке.
– Он намекал и на другие проекты, но ничего конкретного не говорил.
Старик откинулся на спину и заговорил прерывающимся голосом:
– Он хочет все переделать. Он не любит этот дом, Шармон. Он не был в нём счастлив. Сейчас от людей только и слышишь: счастлив, несчастлив! Я-то старой закваски... Я привык к постоянству... В общем, слушайте хорошенько... Вы восстановите мне эту стену. Немедленно! Я просил вас сделать прикидку, вы ее сделали?
– Нет еще.
– Так торопитесь. Я хочу, чтобы работы начались раньше, чем вернется мой сын.
Раньше, чем вернется его сын! Я ощущал себя больным в такой же мере, как умирающий старик, если не больше.
– Когда он приедет, мы раз и навсегда поставим все на свои места. А если он вздумает ерепениться, я сделаю приписку к завещанию. Пока еще я тут хозяин. Вы поняли меня, Шармон?.. Вы работаете на меня. На меня одного... Отправляйтесь на место. Сделайте все необходимое. Буду ждать, чтобы вы ввели меня в курс дела... Главное – никаких излишеств. Возведите стену, и ничего более. Благодарю вас.
Он протянул мне восковой желтизны руку, до того худую, что она походила на птичью лапу, и позвонил в колокольчик. Появившийся Фирмэн проводил меня до выхода.
– Как мсье нашел мсье?
– Он вовсе не так уж плох.
– А вот доктор очень обеспокоен. Отстал он от меня только на крыльце. Я залез в машину. Мучившая меня загадка ни на йоту не прояснилась. Что стало с Сен-Тьерри? Возможно ли предположить, что, будучи лишь легко ранен и стремясь во что бы ни стало уехать, он отправился в путь и... Нет, тут что-то другое, но что? Так или иначе, угроза по-прежнему висит надо мной. Она всего лишь видоизменилась. Теперь остерегаться следует не полиции. Тогда кого же? Я тронулся с места и углубился в парк. По крайней мере, я мог быть уверен, что там меня никто не побеспокоит. Каким образом пришла мне в голову эта мысль? Не знаю. Но она вдруг предстала передо мной со всей очевидностью. Сен-Тьерри пришел в себя и, инстинктивно ища укрытия, заполз внутрь павильона... Он был там... Он и сейчас там. Больше ему быть негде.
Выскочив из машины, я побежал к строению. Дверь была закрыта. Должно быть, он захлопнул ее за собой. А вдруг он еще жив? В таком случае, что ж, тем хуже для меня... я подниму тревогу... Не может быть и речи о том, чтобы подло оставить его умирать. Вот где таилась угроза. Все это время я знал, что выдам себя самого. Настоящего убийцы из меня не получится. Никого из меня не получится.
Я открыл дверь и посветил внутрь фонарем. Его фонарем. Там было пусто. Я обшарил все вокруг. Пусто!.. Тут нет никакого укрытия, спрятаться невозможно... А забраться на второй этаж у него ни за что не хватило бы сил. И все же стоит проверить. Я начал взбираться по узкой лесенке – ее разбухшие от сырости деревянные ступени немилосердно скрипели. Наверху никого не было. Я обежал обе комнаты, в которых царило запустение. Сен-Тьерри был прав. Все прогнило и грозило обрушиться. Что же дальше?.. Может, подвал? Я спустился на первый этаж. Результат я знал заранее. Раненый не будет искать спасения в подвале. Дверь, ведущая туда, находилась под лестницей. Свод был такой низкий, что мне приходилось пригибаться и соблюдать величайшую осторожность. Наконец я выпрямился и направил свет фонаря перед собой.
Он был там.
Я не двинулся с места. Все было ясно с первого взгляда. Без сомнения, мертв. Покоится на спине, руки уложены вдоль туловища. Сам бы он не смог спуститься. Сам бы он не принял такую позу. Кто-то нашел его и спрятал здесь... Симон!.. Конечно же, Симон!.. Сколько я перебрал до этого предположений, а до самого простого не додумался... И из всех них оно самое бредовое. У меня задрожали колени. Внезапно меня обуял страх. Это выглядело так, будто Сен-Тьерри убили еще раз. Я повернулся и поспешил подняться наверх. Я закрыл дверь. Где теперь Симон?.. Почему он уехал в "мерседесе" один, никому ни о чем не сказав?.. Может, он прикончил Сен-Тьерри?.. А что теперь делать мне?
Я вышел из павильона и бегом направился к машине. И лишь там, скрестив руки на руле и уронив на них голову, я дал себе передышку: надо было попытаться понять. Сомнений нет: это Симон упрятал его в подвал. Должно быть, какая-то весьма серьезная причина побуждала их спешить в Италию. Ключ к тайне, видимо, находится где-то там, в Турине или в Милане. Может быть, достаточно показаться в "мерседесе" в Италии, создать видимость, будто Сен-Тьерри все же совершил эту поездку... Если труп обнаружат, если за дело возьмется пресса, возможно, сорвется какая-нибудь архиважная тайная сделка. Я не очень ясно видел смысл всего этого, но наверняка был не очень далек от истины. Раз Симон столь спешно разыграл подобный фарс, ясно, что на счету у него каждая минута... Быть может, там надо составить какой-то документ... или срочно передать подписанный контракт, с чем вполне мог справиться и сам Симон. Кстати, совсем неплохая идея – спрятать труп в подвале павильона, куда уже давно никто не заходит. Во всяком случае, мне-то теперь бояться нечего. Симон понятия не имеет, что Сен-Тьерри назначил мне встречу. Наткнувшись на труп и обнаружив, что бумажник исчез, он сделал совершенно естественный вывод, что убийство – дело рук какого-нибудь бродяги. Отсюда и все, что за этим последовало. Я вне подозрений. Если начнется расследование, ниточка первым делом потянется к Симону. Самому большому риску подвергается сейчас именно он, причем сознательно... Огромному риску, если вдуматься. Ведь если Симона спросят, почему он уехал один, никому не сообщив о своем ужасном открытии, что он сможет ответить? Может быть, скажет, что Сен-Тьерри внезапно покинул его в пути? Может, ему очень важно создать видимость, будто Сен-Тьерри исчез именно по ту сторону границы, а по поводу трупа надеется, что до поры до времени его никто не обнаружит? Поле догадок было столь обширным, что я всякий раз рисковал на нем заблудиться. Но чем больше раздумывал я над этой проблемой, тем яснее видел, что интересы Симона и мои диаметрально противоположны. Раз Симон в некотором роде взял на себя ответственность за исчезновение Сен-Тьерри, пусть сам и выпутывается. Теперь мне только на руку появление трупа на свет божий. Марселина становится вдовой, официально признанной вдовой, благодаря чему в моей жизни наступает перелом. Живой, Сен-Тьерри был непреодолимым препятствием. Мертвый, он еще мог бы не дать нам соединиться, доведись ему бесследно исчезнуть. Значит, пойти за ним, вытащить из подвала, положить там, где он упал тогда? Нет. Не мне следует поднимать тревогу, оповещать обитателей замка и полицию. Кто-то третий – посторонний, вне всяких подозрений человек – должен сделать это вместо меня. Сейчас я пойду к старику и предложу ему одновременно со стеной восстановить и павильон. Цену я назначу до того умеренную, что он с радостью ухватится за мое предложение. И тогда я обращусь к подрядчику, который перед началом работ непременно захочет осмотреть павильон сверху донизу.
Во мне затеплилась надежда. Я был вроде севшей на мель шлюпки, которой приходит на помощь прилив. Воздух свободно входил в мои легкие. Я закурил сигарету. Неплохо было бы еще пропустить стаканчик... После стольких часов кошмара передо мной наконец забрезжил выход. Спасен!.. Правда, остается еще Симон... как-никак он брат Марселины! Ну да он наверняка оставил себе лазейку. Этот парень весьма ловок. Даже слишком!.. Я всегда относился к нему настороженно. Положением сестры он пользовался без зазрения совести. Какую роль играл он при Сен-Тьерри? Нечто вроде прислуги за все, порученец для всяких щекотливых дел. Он-то выкрутится: изворотливости у него хватит на двоих. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Вот-вот должна приехать Марселина. Я направился к замку.
– Ну, так как? – спросил старик.
– Со стеной трудностей никаких. Затрат потребуется не так уж много, поскольку можно будет использовать тот же камень.
– Вот и прекрасно. Я и сам об этом подумал, но рад, что предложение исходит от вас.
– К сожалению, не в одной стене дело. Есть еще павильон.
– Павильон? А с ним-то что?
– То, что он разваливается. Какой смысл восстанавливать ограду, если он того и гляди на нее обрушится.
Нахмурившись, старый Сен-Тьерри устремил на меня пристальный взгляд, словно подозревая какой-то подвох.
– Вы уверены, Шармон, что не преувеличиваете?.. В последний раз, когда я там был, я ничего такого не заметил.
– А как давно это было?
Он смежил веки, устало вздохнул.
– Верно, – пробормотал он. – Давненько...
– Кровля уже никуда не годится. Внутри я, правда, не был, но можно не сомневаться, что балки прогнили. А вдруг произойдет несчастный случай? Ответственность ляжет на вас.
– Туда никто уже не заходит.
– И все-таки! Это неосторожно. Разумеется, полностью восстанавливать его нет надобности, речь идет лишь о том, чтобы подремонтировать самое основное.
– И дорого это встанет?
Снова буравящий взгляд из-под полуопущенных век.
– Не очень. На все должно хватить полутора миллионов.
В разговоре с владельцем замка я переводил все на старые деньги – к новым тот упорно не хотел привыкать[2].
– Что ж, над этим можно поразмыслить, – сказал он.
– Я предпочел бы уладить все до возвращения вашего сына.
Подобные выражения меня больше не страшили. Каким-то непостижимым образом я начинал считать единственным преступником Симона.
– А если ограничиться подпорками?
– Этот угол парка чересчур сырой. Никакое дерево не выдержит. Рано или поздно придется бороться по-настоящему, и чем дольше вы с этим протянете, тем больше будут расходы.
– Кто у вас на примете для этой работы?
– Меньель.
– Он дорого берет.
От нетерпения у меня сжались кулаки. Из-за его тупого упрямства может рухнуть весь мой план. Кто-то постучал в дверь.
– Пойдите откройте, – сказал он мне. – Это, должно быть, Марселина.
Я так торопился покончить с этим делом, что сделал вид, будто не расслышал.
– Он примет наши условия, – сказал я. – Сейчас в строительстве затишье.
– Это, должно быть, Марселина, – повторил старик.
Я поднялся, но, пока шел до двери, продолжал гнуть свое:
– Лучше всего было бы пригласить Меньеля. Пусть посмотрит сам, и мы вместе условимся о цене.
– Давайте не будем спешить.
Держа руку на дверной ручке, я бросил ему:
– А что, если ваш сын уже вступил в переговоры с Меньелем... Я знаю, он подумывал об этом.
Я открыл. На пороге стояла Марселина – в своей просторной дорожной шубке она была сама элегантность. Она вытянула губы как для поцелуя и шепнула:
– Ну как он?
– Как всегда, упрям как осел.
Она вошла в комнату, словно на сцену, заговорив со мной полагающимся по роли холодно-вежливым тоном:
– Как вы находите нашего больного, мсье Шармон?
Но старик, не менее проворно напустивший на себя самый что ни на есть мученический вид, слабо взмахнул рукой и голосом умирающего проговорил:
– Бедное мое дитя, думаю, это конец... А муженек твой, как видишь, все равно уехал. Никому я тут больше не нужен...
Она склонилась над ним с дочерним поцелуем.
– Что вы, папочка... Я ведь специально приехала сюда, чтобы не оставлять вас одного.
Во мне кипела злость. Все сорвалось! Ну что бы Марселине появиться минут на десять попозже!.. Радость новой встречи с ней была безнадежно испорчена. Пора убираться восвояси. Я для них вроде мелкого служащего, который должен знать свое место. И тут меня впервые ужаснула чудовищность разыгрываемого здесь фарса: приговоренный к смерти старик, не верящий в это, но симулирующий агонию, женщина, ласково называющая его папочкой, а в разговоре со мной – старым маразматиком, и я, убивший сына одного и мужа другой... Нет! Это немыслимо. Надо стряхнуть с себя этот кошмар.
Тем не менее я приблизился к изголовью.
– Так как же насчет Меньеля?
Марселина, желая, видимо, поскорее оказаться со мной наедине, погрозила мне пальчиком:
– Мсье Шармон, неужели вы не можете отложить дела на потом? Догадываюсь, что речь идет опять об этой противной стене. Пускай подождет! Папа скажет мне, что он решил, и я сообщу вам его ответ... Во второй половине дня мне как раз надо в Клермон. Я зайду к вам, договорились?
Если б она только знала, глупая! Настаивать опасно. А отложить на потом, как предлагает она, – это, быть может, означает упустить единственную возможность благополучно завершить эту историю. Внезапно мне пришла в голову абсурдная мысль – впрочем, последнее время меня навещали мысли одна абсурдней другой. Сколько дней может сохраняться труп?.. Ведь я очистил карманы Сен-Тьерри от всего, что могло бы дать возможность установить личность умершего. Не обернется ли эта предосторожность против меня же?.. Сколько дней?.. Клавьер прав. Надо лечиться, и немедля.
– Договорились? – повторила Марселина.
– Конечно, конечно, – пробормотал я, почти не слушая ее, – в голове у меня вертелось одно: все пропало!.. – Что же, мое дело предупредить мсье де Сен-Тьерри. Разрушения прогрессируют быстро.
В соседней комнате раздался телефонный звонок. Марселина направилась было к двери.
– Остановитесь, – сказал старик. – Фирмэн возьмет трубку. Наверняка кто-то опять интересуется, как мои дела. Телефон надрывается уже целую неделю. Если б я и питал какие-то иллюзии, их бы весьма скоро развеяли.
Послышались шаркающие шаги Фирмэна, и звонок умолк.
– Алло... А! Добрый день, мсье... Хорошо ли мсье доехал?.. Извольте, мсье.
Вновь раздавшееся шарканье затихло у двери в комнату, затем слуга тихонько постучал.
– Да! – воскликнула Марселина. Фирмэн по обыкновению просунул голову в приоткрытую дверь.
– Это мсье. Мсье просит мадам.
Извинившись, Марселина вышла, не сочтя нужным прикрыть за собой дверь. Старик жестом подозвал меня. Я повиновался, неуверенно ступая одеревенелыми ногами: я напряженно вслушивался.
– Алло... Алло...
До меня отчетливо доносился звеневший на высокой ноте голос Марселины.
– Тебя очень плохо слышно... Уже из Милана?.. Вы оба с ума сошли, гнать всю ночь. Дождетесь вы на свою голову, помяни мое слово.
Старик нетерпеливо дергал меня за рукав.
– Шармон, если Эмманюэль вам позвонит – а это вполне вероятно, – не забудьте: вы работаете на меня.
– Алло... Я тебя почти не слышу... Да, я только что приехала... Что?.. Папа устал, но держится молодцом... Скажи, куда тебе написать...
Слова ее все еще будили во мне мучительную ревность, хоть отныне она была уже беспредметной. Взбешенный, я повернулся к старику.
– Проще всего пригласить Меньеля и поручить подряд ему. И дело с концом.
– Алло... Не слышу тебя, дорогой... Алло...
– Не больше полутора миллионов, Шармон. Это потолок, так и знайте. И еще я желаю взглянуть на подробную смету... Эти расходы можно будет вычесть из суммы, облагаемой налогом.
Боже, как они меня бесят, эти трое... Хотя нет, двое, ведь третий... Ох, Клавьер, приди на помощь!.. Я на грани помешательства. Я подходил к двери, когда вернулась Марселина.
– Вы уже покидаете нас, мсье Шармон?
Высокомерная любезность, светская улыбка – вот бы сейчас рубануть по ней короткой фразой! Спокойно, Шармон, возьми себя в руки, главное – не возбудить подозрений.
– Да... Мсье де Сен-Тьерри согласился на Меньеля. Я подряжу его завтра же.
– Значит, мы будем иметь удовольствие часто видеть вас здесь?
Она играла, и ей, беспечной, ни о чем не ведающей, эта игра доставляла удовольствие.
– Я провожу мсье Шармона, – объявила она свекру.
Затворив за собой дверь, она привалилась к ней спиной.
– Уф! – выдохнула она с облегчением. – Как ты думаешь, они нас не раскусили? Хорошо еще, тот в Милане. Хоть немного побудем в покое.
– В покое! – желчно усмехнулся я.
– Что с тобой?.. У тебя усталый вид. На тебя страшно глядеть. Я сразу обратила внимание.
– Ерунда... Немного переутомился, только и всего. Давай отойдем.
Мы прошли через столовую, выглядевшую весьма мрачно из-за темной мебели, унылых обоев и падавшего из высоких окон сумеречного света, потом через вестибюль, пол в котором, в шахматном порядке выложенный черными плитками, был отполирован так, что наши тени скользили по нему, как по поверхности пруда. Лишь оказавшись снаружи, я вздохнул свободнее.
– Твой муж... что он говорил на самом деле?
– Я его еле слышала... Он хотел узнать, приехала ли я, в каком состоянии отец, все ли в порядке в замке.
Звонил, без сомнения, Симон, приглушив и исказив голос. Как бы то ни было, труп в подвале, видно, причиняет ему немалое беспокойство. Мы спустились по ступеням.
– Не стоит говорить ему о Меньеле и о работах в замке, – сказал я. – Ему это не понравится... Тем более что они уже повздорили по этому поводу со стариком.
– Неужели я, по-твоему, такая непонятливая?.. Пойдем к тебе?
– Нет. Теперь, когда я вырвал у него согласие, это ни к чему. Я сам буду появляться в замке.
– Но когда же мы увидимся... наедине?
– Как получится... Я дам тебе знать.
"Как получится" – зависело, конечно, от Меньеля. Прощаясь, мы ограничились рукопожатием – из окон за нами могли наблюдать. Я вернулся в Клермон, где позавтракал в ресторанчике, посещаемом в основном завсегдатаями. Выпив две чашечки кофе и рюмку коньяку, я закурил сигарету. Мысли мои неотвязно вертелись вокруг Симона: Симон пытается выиграть время, но его партия, по сути, заведомо проиграна. На самое ближайшее время он и вправду имеет все основания считать себя в безопасности. Убийца, кто бы он ни был, объявиться не должен – слишком велика его радость по поводу того, что преступление осталось незамеченным. Из Италии Симону на протяжении еще нескольких дней удастся создавать видимость, будто Сен-Тьерри с ним – посредством телефонных звонков и даже, быть может, писем. Ну а потом?.. Их поездка не может затягиваться до бесконечности. И что тогда?.. Было тут нечто постоянно ускользавшее от моего понимания, и это меня раздражало. Симон достаточно умен для того, чтобы не затевать эту авантюру без весьма веских на то основании. Я выпил еще коньяку. Рука у меня дрожала... рука настоящего алкоголика, рука убийцы. Но разве я преступник? Разве моя вина, если все, что бы я ни делал, оборачивается против меня?.. Вот она – слезливая жалость к самому себе, первый признак опьянения. Самое время сматываться отсюда. Но где взять силы перебороть себя? Я ощущал в себе многопудовую тяжесть. А тут еще надо будет опереться о стол, ничего при этом не опрокинув, пройти через всю залу, а затем – продолжать жить, жить как все... Сен-Тьерри – тому хорошо в своем подвале. Как всегда, в выигрыше остался он!
По-прежнему лил дождь. Я двигался в призрачном мире, обретавшем реальность лишь на краткий миг между взмахами стеклоочистителя. В собор входили люди. В нем они находили прибежище и, быть может, решение всех своих проблем. Лично я искал только места, где бы приткнуть машину. Вот так каждый день кружил я вокруг этих древних камней... Изнутри доносились таинственные звуки пения. Вечерами там иногда зажигались огни, подсвечивая витражи. Может, мне было бы достаточно только войти... нет, не через главный вход – так чересчур торжественно... через одну из боковых дверей... Я не решался... Пока не решался.
Поднявшись к себе в кабинет, я позвонил Меньелю. Тот, в принципе ничего не имея против, заявил, что стоимость работ, но первым прикидкам, занижена. Неужели мне еще придется приплачивать из своего кармана, чтобы вытащить Сен-Тьерри на свет божий? Встречу мы назначили на завтра, на утро. Итак, цена Меньеля не устраивает. Деньги, всюду деньги! У меня одного их не водится. Вот почему на мне висит проклятье!
– В любом случае, – заключил он, – по такой погоде приступать нечего и думать...
– А вообще сделать можно?
– Сделать можно все. Но работы тут сами видите сколько!
Вытащив из нагрудного кармана складной деревянный метр, он подошел к двери строения и поскреб ее медным уголком.
– Еще чуть-чуть, и я бы проткнул ее насквозь... Все основательно прогнило... На мой взгляд, с ремонтом тут ничего не выйдет – по крайней мере, за ту цену, которую вы назвали... Давайте серьезно, Шармон. Не мне же вас учить ремеслу!
– О цене можно будет, видимо, потолковать еще.
– Надеюсь. Внутри, я полагаю, так же скверно?
– Не знаю. У меня не было времени туда заглянуть.
Он вошел. Я последовал за ним. Пока все шло как по нотам. Включив свой фонарик, он уже ощупывал стены, обшаривал лучом оконные рамы.
– Да вы сами взгляните, Шармон. Он что, спятил, ваш старикан? Ремонтировать эдакую гниль!
– Что поделаешь, раз ему так приспичило!
Я чувствовал, что Меньель готов вспылить и разнести меня в пух и прах, доказав, что я ничего в этом не смыслю. Конечно, моя репутация вряд ли от этого бы выиграла, но ведь дело касалось Марселины, моей жизни... Он взял меня под руку.
– Давайте поднимемся! Могу вообразить, в каком состоянии остов... Не понимаю, как вы могли так легко согласиться с подобной ценой! Я, во всяком случае, вашему примеру следовать не намерен... Взять хотя бы лестницу: вы согласны, что ее надо сломать и построить заново?.. А пол чего стоит!
Он топнул каблуком, и эхо удара разнеслось по пустынному помещению. Затем он ткнул кулаком в обшивку.
– Картина ясная, – заключил он. – Все, что из дерева, нужно менять. Абсолютно все! Подсчитайте-ка, во что одно это обойдется. И даже за стены я не поручусь.
– Ну камень-то крепкий.
– Зато цемент уже никуда не годится. В те времена особенно не мудрили – лишь бы кладка была потолще. Я хорошо помню, как работал мой дед. Благо скальная порода тут повсюду выходит на поверхность, достаточно выдолбить в ней яму – вот вам и подвал. Остается только взгромоздить один на другой здоровенные камни...
– Но как бы то ни было, вы сами признаёте: кое-что осталось целым.
– О да, – со смехом ответил тот. – Подвал. Подвал еще хоть куда.
На нижний этаж я спускался первым. За мной под грузной поступью Меньеля стонали ступеньки.
– Во всяком случае, – продолжал он, – глубиной эти старинные подвалы не отличались. Многого туда не поместишь.
– Думаю, здесь-то подвал просторный.
– Такой же, как все другие. Уж я их перевидал!
– Лестница в подвал вон там, – сказал я, направляясь в глубь помещения.
– Не трудитесь! Я заранее знаю, чего он стоит.
– Как, вы не хотите даже заглянуть туда?
– Я и так уже весь перемазался. Увесистыми шлепками, будто отряхиваясь от снега, он похлопал себя по бокам, потом выключил фонарь.
– Подведем итог, – сказал он. – Я готов взяться за эту работу, но при одном условии: чтобы старик нам полностью доверял. Какого черта, ведь он меня знает. Я его не обдирал... Если он согласится, дайте мне знать.
Я был совершенно раздавлен. Но настаивать было бесполезно: Меньель явно спешил. Он уже направился к пролому. Я догнал его.
– Если я уговорю старика, когда вы сможете приступить?
– Как только кончится этот проклятый дождь. По прогнозу, скоро распогодится. Значит, завтра, самое позднее послезавтра. Но это исключительно ради вас.
Я готов был поклясться, что он выбирает каждое слово с таким расчетом, чтобы усугубить охватившую меня панику. Что значил лишний день или два? Для него – ровным счетом ничего. Для меня же...
Перескочив через обломки стены, он открыл дверцу своего фургончика.
– Не давайте ему перехватить инициативу, – прокричал он. – Когда мы начнем, руки у нас должны быть развязаны.
Я остался один посреди разбросанных камней. Дело принимало скверный оборот. А если старик отложит решение на потом?.. У меня оставалась еще одна возможность: махнуть рукой на Меньеля и обратиться к другому подрядчику. Но ведь обычно я всегда работал с Меньелем. Он не поймет... Нет, лучше всего продолжить разговор со старым Сен-Тьерри и вырвать у него окончательное согласие. Я обернулся к павильону, еле удержавшись, чтобы не крикнуть: "Мы еще вернемся!", до того явственно почудилось мне, что губы лежащего в подвале скривились в презрительной усмешке. Неужели так сложно кого-нибудь туда привести? А почему "кого-нибудь"? Почему бы мне самому не "обнаружить" труп? Что мешает мне рискнуть? Я скажу, что после отъезда Меньеля, и как раз потому, что сам он подвал осмотреть не захотел, я спустился туда. Что может быть естественней?.. Но, с другой стороны, два дня... каких-то два дня... Если хорошенько поразмыслить, я по-прежнему остаюсь хозяином положения. К тому же в одном Меньель совершенно прав: главное – начать. Если старику покажется, что расходы непомерно растут, – что ж, работы будут свернуты. Зато труп к тому времени уже обнаружат.
– Ага! Я так и думал... По поводу стены, не так ли?
– Да.
– Ну конечно. Он хочет ее сломать... Что он вам сказал?
– Э-э...
– Не скрывайте от меня ничего, Шармон.
– Он сказал мне оставить все как есть до его возвращения. Потом-де будет видно.
Старик приподнялся на локте.
– Ничего не будет видно... Подойдите ближе, Шармон... Ответьте мне честно... Он говорил с вами только о стене?
Я импровизировал наудачу, все больше и больше чувствуя себя не в своей тарелке.
– Он намекал и на другие проекты, но ничего конкретного не говорил.
Старик откинулся на спину и заговорил прерывающимся голосом:
– Он хочет все переделать. Он не любит этот дом, Шармон. Он не был в нём счастлив. Сейчас от людей только и слышишь: счастлив, несчастлив! Я-то старой закваски... Я привык к постоянству... В общем, слушайте хорошенько... Вы восстановите мне эту стену. Немедленно! Я просил вас сделать прикидку, вы ее сделали?
– Нет еще.
– Так торопитесь. Я хочу, чтобы работы начались раньше, чем вернется мой сын.
Раньше, чем вернется его сын! Я ощущал себя больным в такой же мере, как умирающий старик, если не больше.
– Когда он приедет, мы раз и навсегда поставим все на свои места. А если он вздумает ерепениться, я сделаю приписку к завещанию. Пока еще я тут хозяин. Вы поняли меня, Шармон?.. Вы работаете на меня. На меня одного... Отправляйтесь на место. Сделайте все необходимое. Буду ждать, чтобы вы ввели меня в курс дела... Главное – никаких излишеств. Возведите стену, и ничего более. Благодарю вас.
Он протянул мне восковой желтизны руку, до того худую, что она походила на птичью лапу, и позвонил в колокольчик. Появившийся Фирмэн проводил меня до выхода.
– Как мсье нашел мсье?
– Он вовсе не так уж плох.
– А вот доктор очень обеспокоен. Отстал он от меня только на крыльце. Я залез в машину. Мучившая меня загадка ни на йоту не прояснилась. Что стало с Сен-Тьерри? Возможно ли предположить, что, будучи лишь легко ранен и стремясь во что бы ни стало уехать, он отправился в путь и... Нет, тут что-то другое, но что? Так или иначе, угроза по-прежнему висит надо мной. Она всего лишь видоизменилась. Теперь остерегаться следует не полиции. Тогда кого же? Я тронулся с места и углубился в парк. По крайней мере, я мог быть уверен, что там меня никто не побеспокоит. Каким образом пришла мне в голову эта мысль? Не знаю. Но она вдруг предстала передо мной со всей очевидностью. Сен-Тьерри пришел в себя и, инстинктивно ища укрытия, заполз внутрь павильона... Он был там... Он и сейчас там. Больше ему быть негде.
Выскочив из машины, я побежал к строению. Дверь была закрыта. Должно быть, он захлопнул ее за собой. А вдруг он еще жив? В таком случае, что ж, тем хуже для меня... я подниму тревогу... Не может быть и речи о том, чтобы подло оставить его умирать. Вот где таилась угроза. Все это время я знал, что выдам себя самого. Настоящего убийцы из меня не получится. Никого из меня не получится.
Я открыл дверь и посветил внутрь фонарем. Его фонарем. Там было пусто. Я обшарил все вокруг. Пусто!.. Тут нет никакого укрытия, спрятаться невозможно... А забраться на второй этаж у него ни за что не хватило бы сил. И все же стоит проверить. Я начал взбираться по узкой лесенке – ее разбухшие от сырости деревянные ступени немилосердно скрипели. Наверху никого не было. Я обежал обе комнаты, в которых царило запустение. Сен-Тьерри был прав. Все прогнило и грозило обрушиться. Что же дальше?.. Может, подвал? Я спустился на первый этаж. Результат я знал заранее. Раненый не будет искать спасения в подвале. Дверь, ведущая туда, находилась под лестницей. Свод был такой низкий, что мне приходилось пригибаться и соблюдать величайшую осторожность. Наконец я выпрямился и направил свет фонаря перед собой.
Он был там.
Я не двинулся с места. Все было ясно с первого взгляда. Без сомнения, мертв. Покоится на спине, руки уложены вдоль туловища. Сам бы он не смог спуститься. Сам бы он не принял такую позу. Кто-то нашел его и спрятал здесь... Симон!.. Конечно же, Симон!.. Сколько я перебрал до этого предположений, а до самого простого не додумался... И из всех них оно самое бредовое. У меня задрожали колени. Внезапно меня обуял страх. Это выглядело так, будто Сен-Тьерри убили еще раз. Я повернулся и поспешил подняться наверх. Я закрыл дверь. Где теперь Симон?.. Почему он уехал в "мерседесе" один, никому ни о чем не сказав?.. Может, он прикончил Сен-Тьерри?.. А что теперь делать мне?
Я вышел из павильона и бегом направился к машине. И лишь там, скрестив руки на руле и уронив на них голову, я дал себе передышку: надо было попытаться понять. Сомнений нет: это Симон упрятал его в подвал. Должно быть, какая-то весьма серьезная причина побуждала их спешить в Италию. Ключ к тайне, видимо, находится где-то там, в Турине или в Милане. Может быть, достаточно показаться в "мерседесе" в Италии, создать видимость, будто Сен-Тьерри все же совершил эту поездку... Если труп обнаружат, если за дело возьмется пресса, возможно, сорвется какая-нибудь архиважная тайная сделка. Я не очень ясно видел смысл всего этого, но наверняка был не очень далек от истины. Раз Симон столь спешно разыграл подобный фарс, ясно, что на счету у него каждая минута... Быть может, там надо составить какой-то документ... или срочно передать подписанный контракт, с чем вполне мог справиться и сам Симон. Кстати, совсем неплохая идея – спрятать труп в подвале павильона, куда уже давно никто не заходит. Во всяком случае, мне-то теперь бояться нечего. Симон понятия не имеет, что Сен-Тьерри назначил мне встречу. Наткнувшись на труп и обнаружив, что бумажник исчез, он сделал совершенно естественный вывод, что убийство – дело рук какого-нибудь бродяги. Отсюда и все, что за этим последовало. Я вне подозрений. Если начнется расследование, ниточка первым делом потянется к Симону. Самому большому риску подвергается сейчас именно он, причем сознательно... Огромному риску, если вдуматься. Ведь если Симона спросят, почему он уехал один, никому не сообщив о своем ужасном открытии, что он сможет ответить? Может быть, скажет, что Сен-Тьерри внезапно покинул его в пути? Может, ему очень важно создать видимость, будто Сен-Тьерри исчез именно по ту сторону границы, а по поводу трупа надеется, что до поры до времени его никто не обнаружит? Поле догадок было столь обширным, что я всякий раз рисковал на нем заблудиться. Но чем больше раздумывал я над этой проблемой, тем яснее видел, что интересы Симона и мои диаметрально противоположны. Раз Симон в некотором роде взял на себя ответственность за исчезновение Сен-Тьерри, пусть сам и выпутывается. Теперь мне только на руку появление трупа на свет божий. Марселина становится вдовой, официально признанной вдовой, благодаря чему в моей жизни наступает перелом. Живой, Сен-Тьерри был непреодолимым препятствием. Мертвый, он еще мог бы не дать нам соединиться, доведись ему бесследно исчезнуть. Значит, пойти за ним, вытащить из подвала, положить там, где он упал тогда? Нет. Не мне следует поднимать тревогу, оповещать обитателей замка и полицию. Кто-то третий – посторонний, вне всяких подозрений человек – должен сделать это вместо меня. Сейчас я пойду к старику и предложу ему одновременно со стеной восстановить и павильон. Цену я назначу до того умеренную, что он с радостью ухватится за мое предложение. И тогда я обращусь к подрядчику, который перед началом работ непременно захочет осмотреть павильон сверху донизу.
Во мне затеплилась надежда. Я был вроде севшей на мель шлюпки, которой приходит на помощь прилив. Воздух свободно входил в мои легкие. Я закурил сигарету. Неплохо было бы еще пропустить стаканчик... После стольких часов кошмара передо мной наконец забрезжил выход. Спасен!.. Правда, остается еще Симон... как-никак он брат Марселины! Ну да он наверняка оставил себе лазейку. Этот парень весьма ловок. Даже слишком!.. Я всегда относился к нему настороженно. Положением сестры он пользовался без зазрения совести. Какую роль играл он при Сен-Тьерри? Нечто вроде прислуги за все, порученец для всяких щекотливых дел. Он-то выкрутится: изворотливости у него хватит на двоих. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Вот-вот должна приехать Марселина. Я направился к замку.
– Ну, так как? – спросил старик.
– Со стеной трудностей никаких. Затрат потребуется не так уж много, поскольку можно будет использовать тот же камень.
– Вот и прекрасно. Я и сам об этом подумал, но рад, что предложение исходит от вас.
– К сожалению, не в одной стене дело. Есть еще павильон.
– Павильон? А с ним-то что?
– То, что он разваливается. Какой смысл восстанавливать ограду, если он того и гляди на нее обрушится.
Нахмурившись, старый Сен-Тьерри устремил на меня пристальный взгляд, словно подозревая какой-то подвох.
– Вы уверены, Шармон, что не преувеличиваете?.. В последний раз, когда я там был, я ничего такого не заметил.
– А как давно это было?
Он смежил веки, устало вздохнул.
– Верно, – пробормотал он. – Давненько...
– Кровля уже никуда не годится. Внутри я, правда, не был, но можно не сомневаться, что балки прогнили. А вдруг произойдет несчастный случай? Ответственность ляжет на вас.
– Туда никто уже не заходит.
– И все-таки! Это неосторожно. Разумеется, полностью восстанавливать его нет надобности, речь идет лишь о том, чтобы подремонтировать самое основное.
– И дорого это встанет?
Снова буравящий взгляд из-под полуопущенных век.
– Не очень. На все должно хватить полутора миллионов.
В разговоре с владельцем замка я переводил все на старые деньги – к новым тот упорно не хотел привыкать[2].
– Что ж, над этим можно поразмыслить, – сказал он.
– Я предпочел бы уладить все до возвращения вашего сына.
Подобные выражения меня больше не страшили. Каким-то непостижимым образом я начинал считать единственным преступником Симона.
– А если ограничиться подпорками?
– Этот угол парка чересчур сырой. Никакое дерево не выдержит. Рано или поздно придется бороться по-настоящему, и чем дольше вы с этим протянете, тем больше будут расходы.
– Кто у вас на примете для этой работы?
– Меньель.
– Он дорого берет.
От нетерпения у меня сжались кулаки. Из-за его тупого упрямства может рухнуть весь мой план. Кто-то постучал в дверь.
– Пойдите откройте, – сказал он мне. – Это, должно быть, Марселина.
Я так торопился покончить с этим делом, что сделал вид, будто не расслышал.
– Он примет наши условия, – сказал я. – Сейчас в строительстве затишье.
– Это, должно быть, Марселина, – повторил старик.
Я поднялся, но, пока шел до двери, продолжал гнуть свое:
– Лучше всего было бы пригласить Меньеля. Пусть посмотрит сам, и мы вместе условимся о цене.
– Давайте не будем спешить.
Держа руку на дверной ручке, я бросил ему:
– А что, если ваш сын уже вступил в переговоры с Меньелем... Я знаю, он подумывал об этом.
Я открыл. На пороге стояла Марселина – в своей просторной дорожной шубке она была сама элегантность. Она вытянула губы как для поцелуя и шепнула:
– Ну как он?
– Как всегда, упрям как осел.
Она вошла в комнату, словно на сцену, заговорив со мной полагающимся по роли холодно-вежливым тоном:
– Как вы находите нашего больного, мсье Шармон?
Но старик, не менее проворно напустивший на себя самый что ни на есть мученический вид, слабо взмахнул рукой и голосом умирающего проговорил:
– Бедное мое дитя, думаю, это конец... А муженек твой, как видишь, все равно уехал. Никому я тут больше не нужен...
Она склонилась над ним с дочерним поцелуем.
– Что вы, папочка... Я ведь специально приехала сюда, чтобы не оставлять вас одного.
Во мне кипела злость. Все сорвалось! Ну что бы Марселине появиться минут на десять попозже!.. Радость новой встречи с ней была безнадежно испорчена. Пора убираться восвояси. Я для них вроде мелкого служащего, который должен знать свое место. И тут меня впервые ужаснула чудовищность разыгрываемого здесь фарса: приговоренный к смерти старик, не верящий в это, но симулирующий агонию, женщина, ласково называющая его папочкой, а в разговоре со мной – старым маразматиком, и я, убивший сына одного и мужа другой... Нет! Это немыслимо. Надо стряхнуть с себя этот кошмар.
Тем не менее я приблизился к изголовью.
– Так как же насчет Меньеля?
Марселина, желая, видимо, поскорее оказаться со мной наедине, погрозила мне пальчиком:
– Мсье Шармон, неужели вы не можете отложить дела на потом? Догадываюсь, что речь идет опять об этой противной стене. Пускай подождет! Папа скажет мне, что он решил, и я сообщу вам его ответ... Во второй половине дня мне как раз надо в Клермон. Я зайду к вам, договорились?
Если б она только знала, глупая! Настаивать опасно. А отложить на потом, как предлагает она, – это, быть может, означает упустить единственную возможность благополучно завершить эту историю. Внезапно мне пришла в голову абсурдная мысль – впрочем, последнее время меня навещали мысли одна абсурдней другой. Сколько дней может сохраняться труп?.. Ведь я очистил карманы Сен-Тьерри от всего, что могло бы дать возможность установить личность умершего. Не обернется ли эта предосторожность против меня же?.. Сколько дней?.. Клавьер прав. Надо лечиться, и немедля.
– Договорились? – повторила Марселина.
– Конечно, конечно, – пробормотал я, почти не слушая ее, – в голове у меня вертелось одно: все пропало!.. – Что же, мое дело предупредить мсье де Сен-Тьерри. Разрушения прогрессируют быстро.
В соседней комнате раздался телефонный звонок. Марселина направилась было к двери.
– Остановитесь, – сказал старик. – Фирмэн возьмет трубку. Наверняка кто-то опять интересуется, как мои дела. Телефон надрывается уже целую неделю. Если б я и питал какие-то иллюзии, их бы весьма скоро развеяли.
Послышались шаркающие шаги Фирмэна, и звонок умолк.
– Алло... А! Добрый день, мсье... Хорошо ли мсье доехал?.. Извольте, мсье.
Вновь раздавшееся шарканье затихло у двери в комнату, затем слуга тихонько постучал.
– Да! – воскликнула Марселина. Фирмэн по обыкновению просунул голову в приоткрытую дверь.
– Это мсье. Мсье просит мадам.
Извинившись, Марселина вышла, не сочтя нужным прикрыть за собой дверь. Старик жестом подозвал меня. Я повиновался, неуверенно ступая одеревенелыми ногами: я напряженно вслушивался.
– Алло... Алло...
До меня отчетливо доносился звеневший на высокой ноте голос Марселины.
– Тебя очень плохо слышно... Уже из Милана?.. Вы оба с ума сошли, гнать всю ночь. Дождетесь вы на свою голову, помяни мое слово.
Старик нетерпеливо дергал меня за рукав.
– Шармон, если Эмманюэль вам позвонит – а это вполне вероятно, – не забудьте: вы работаете на меня.
– Алло... Я тебя почти не слышу... Да, я только что приехала... Что?.. Папа устал, но держится молодцом... Скажи, куда тебе написать...
Слова ее все еще будили во мне мучительную ревность, хоть отныне она была уже беспредметной. Взбешенный, я повернулся к старику.
– Проще всего пригласить Меньеля и поручить подряд ему. И дело с концом.
– Алло... Не слышу тебя, дорогой... Алло...
– Не больше полутора миллионов, Шармон. Это потолок, так и знайте. И еще я желаю взглянуть на подробную смету... Эти расходы можно будет вычесть из суммы, облагаемой налогом.
Боже, как они меня бесят, эти трое... Хотя нет, двое, ведь третий... Ох, Клавьер, приди на помощь!.. Я на грани помешательства. Я подходил к двери, когда вернулась Марселина.
– Вы уже покидаете нас, мсье Шармон?
Высокомерная любезность, светская улыбка – вот бы сейчас рубануть по ней короткой фразой! Спокойно, Шармон, возьми себя в руки, главное – не возбудить подозрений.
– Да... Мсье де Сен-Тьерри согласился на Меньеля. Я подряжу его завтра же.
– Значит, мы будем иметь удовольствие часто видеть вас здесь?
Она играла, и ей, беспечной, ни о чем не ведающей, эта игра доставляла удовольствие.
– Я провожу мсье Шармона, – объявила она свекру.
Затворив за собой дверь, она привалилась к ней спиной.
– Уф! – выдохнула она с облегчением. – Как ты думаешь, они нас не раскусили? Хорошо еще, тот в Милане. Хоть немного побудем в покое.
– В покое! – желчно усмехнулся я.
– Что с тобой?.. У тебя усталый вид. На тебя страшно глядеть. Я сразу обратила внимание.
– Ерунда... Немного переутомился, только и всего. Давай отойдем.
Мы прошли через столовую, выглядевшую весьма мрачно из-за темной мебели, унылых обоев и падавшего из высоких окон сумеречного света, потом через вестибюль, пол в котором, в шахматном порядке выложенный черными плитками, был отполирован так, что наши тени скользили по нему, как по поверхности пруда. Лишь оказавшись снаружи, я вздохнул свободнее.
– Твой муж... что он говорил на самом деле?
– Я его еле слышала... Он хотел узнать, приехала ли я, в каком состоянии отец, все ли в порядке в замке.
Звонил, без сомнения, Симон, приглушив и исказив голос. Как бы то ни было, труп в подвале, видно, причиняет ему немалое беспокойство. Мы спустились по ступеням.
– Не стоит говорить ему о Меньеле и о работах в замке, – сказал я. – Ему это не понравится... Тем более что они уже повздорили по этому поводу со стариком.
– Неужели я, по-твоему, такая непонятливая?.. Пойдем к тебе?
– Нет. Теперь, когда я вырвал у него согласие, это ни к чему. Я сам буду появляться в замке.
– Но когда же мы увидимся... наедине?
– Как получится... Я дам тебе знать.
"Как получится" – зависело, конечно, от Меньеля. Прощаясь, мы ограничились рукопожатием – из окон за нами могли наблюдать. Я вернулся в Клермон, где позавтракал в ресторанчике, посещаемом в основном завсегдатаями. Выпив две чашечки кофе и рюмку коньяку, я закурил сигарету. Мысли мои неотвязно вертелись вокруг Симона: Симон пытается выиграть время, но его партия, по сути, заведомо проиграна. На самое ближайшее время он и вправду имеет все основания считать себя в безопасности. Убийца, кто бы он ни был, объявиться не должен – слишком велика его радость по поводу того, что преступление осталось незамеченным. Из Италии Симону на протяжении еще нескольких дней удастся создавать видимость, будто Сен-Тьерри с ним – посредством телефонных звонков и даже, быть может, писем. Ну а потом?.. Их поездка не может затягиваться до бесконечности. И что тогда?.. Было тут нечто постоянно ускользавшее от моего понимания, и это меня раздражало. Симон достаточно умен для того, чтобы не затевать эту авантюру без весьма веских на то основании. Я выпил еще коньяку. Рука у меня дрожала... рука настоящего алкоголика, рука убийцы. Но разве я преступник? Разве моя вина, если все, что бы я ни делал, оборачивается против меня?.. Вот она – слезливая жалость к самому себе, первый признак опьянения. Самое время сматываться отсюда. Но где взять силы перебороть себя? Я ощущал в себе многопудовую тяжесть. А тут еще надо будет опереться о стол, ничего при этом не опрокинув, пройти через всю залу, а затем – продолжать жить, жить как все... Сен-Тьерри – тому хорошо в своем подвале. Как всегда, в выигрыше остался он!
По-прежнему лил дождь. Я двигался в призрачном мире, обретавшем реальность лишь на краткий миг между взмахами стеклоочистителя. В собор входили люди. В нем они находили прибежище и, быть может, решение всех своих проблем. Лично я искал только места, где бы приткнуть машину. Вот так каждый день кружил я вокруг этих древних камней... Изнутри доносились таинственные звуки пения. Вечерами там иногда зажигались огни, подсвечивая витражи. Может, мне было бы достаточно только войти... нет, не через главный вход – так чересчур торжественно... через одну из боковых дверей... Я не решался... Пока не решался.
Поднявшись к себе в кабинет, я позвонил Меньелю. Тот, в принципе ничего не имея против, заявил, что стоимость работ, но первым прикидкам, занижена. Неужели мне еще придется приплачивать из своего кармана, чтобы вытащить Сен-Тьерри на свет божий? Встречу мы назначили на завтра, на утро. Итак, цена Меньеля не устраивает. Деньги, всюду деньги! У меня одного их не водится. Вот почему на мне висит проклятье!
* * *
Меньель – самый что ни на есть типичный овернец, с мохнатыми бровями, придающими ему свирепый вид, и такими густыми волосами, что моросивший дождик оседал на них каплями. Стремительный и уверенный в движениях, он двигался вдоль стены к павильону, время от временя нагибаясь, чтобы колупнуть кладку, и неодобрительно покачивая при этом головой. А я ждал поодаль: хоть и сам не свой от снедавшей меня тревоги, я решил ни с чем его не торопить. Видимо, взопрев, он расстегнул кожанку, стряхнул с нее воду, вытер руки.– В любом случае, – заключил он, – по такой погоде приступать нечего и думать...
– А вообще сделать можно?
– Сделать можно все. Но работы тут сами видите сколько!
Вытащив из нагрудного кармана складной деревянный метр, он подошел к двери строения и поскреб ее медным уголком.
– Еще чуть-чуть, и я бы проткнул ее насквозь... Все основательно прогнило... На мой взгляд, с ремонтом тут ничего не выйдет – по крайней мере, за ту цену, которую вы назвали... Давайте серьезно, Шармон. Не мне же вас учить ремеслу!
– О цене можно будет, видимо, потолковать еще.
– Надеюсь. Внутри, я полагаю, так же скверно?
– Не знаю. У меня не было времени туда заглянуть.
Он вошел. Я последовал за ним. Пока все шло как по нотам. Включив свой фонарик, он уже ощупывал стены, обшаривал лучом оконные рамы.
– Да вы сами взгляните, Шармон. Он что, спятил, ваш старикан? Ремонтировать эдакую гниль!
– Что поделаешь, раз ему так приспичило!
Я чувствовал, что Меньель готов вспылить и разнести меня в пух и прах, доказав, что я ничего в этом не смыслю. Конечно, моя репутация вряд ли от этого бы выиграла, но ведь дело касалось Марселины, моей жизни... Он взял меня под руку.
– Давайте поднимемся! Могу вообразить, в каком состоянии остов... Не понимаю, как вы могли так легко согласиться с подобной ценой! Я, во всяком случае, вашему примеру следовать не намерен... Взять хотя бы лестницу: вы согласны, что ее надо сломать и построить заново?.. А пол чего стоит!
Он топнул каблуком, и эхо удара разнеслось по пустынному помещению. Затем он ткнул кулаком в обшивку.
– Картина ясная, – заключил он. – Все, что из дерева, нужно менять. Абсолютно все! Подсчитайте-ка, во что одно это обойдется. И даже за стены я не поручусь.
– Ну камень-то крепкий.
– Зато цемент уже никуда не годится. В те времена особенно не мудрили – лишь бы кладка была потолще. Я хорошо помню, как работал мой дед. Благо скальная порода тут повсюду выходит на поверхность, достаточно выдолбить в ней яму – вот вам и подвал. Остается только взгромоздить один на другой здоровенные камни...
– Но как бы то ни было, вы сами признаёте: кое-что осталось целым.
– О да, – со смехом ответил тот. – Подвал. Подвал еще хоть куда.
На нижний этаж я спускался первым. За мной под грузной поступью Меньеля стонали ступеньки.
– Во всяком случае, – продолжал он, – глубиной эти старинные подвалы не отличались. Многого туда не поместишь.
– Думаю, здесь-то подвал просторный.
– Такой же, как все другие. Уж я их перевидал!
– Лестница в подвал вон там, – сказал я, направляясь в глубь помещения.
– Не трудитесь! Я заранее знаю, чего он стоит.
– Как, вы не хотите даже заглянуть туда?
– Я и так уже весь перемазался. Увесистыми шлепками, будто отряхиваясь от снега, он похлопал себя по бокам, потом выключил фонарь.
– Подведем итог, – сказал он. – Я готов взяться за эту работу, но при одном условии: чтобы старик нам полностью доверял. Какого черта, ведь он меня знает. Я его не обдирал... Если он согласится, дайте мне знать.
Я был совершенно раздавлен. Но настаивать было бесполезно: Меньель явно спешил. Он уже направился к пролому. Я догнал его.
– Если я уговорю старика, когда вы сможете приступить?
– Как только кончится этот проклятый дождь. По прогнозу, скоро распогодится. Значит, завтра, самое позднее послезавтра. Но это исключительно ради вас.
Я готов был поклясться, что он выбирает каждое слово с таким расчетом, чтобы усугубить охватившую меня панику. Что значил лишний день или два? Для него – ровным счетом ничего. Для меня же...
Перескочив через обломки стены, он открыл дверцу своего фургончика.
– Не давайте ему перехватить инициативу, – прокричал он. – Когда мы начнем, руки у нас должны быть развязаны.
Я остался один посреди разбросанных камней. Дело принимало скверный оборот. А если старик отложит решение на потом?.. У меня оставалась еще одна возможность: махнуть рукой на Меньеля и обратиться к другому подрядчику. Но ведь обычно я всегда работал с Меньелем. Он не поймет... Нет, лучше всего продолжить разговор со старым Сен-Тьерри и вырвать у него окончательное согласие. Я обернулся к павильону, еле удержавшись, чтобы не крикнуть: "Мы еще вернемся!", до того явственно почудилось мне, что губы лежащего в подвале скривились в презрительной усмешке. Неужели так сложно кого-нибудь туда привести? А почему "кого-нибудь"? Почему бы мне самому не "обнаружить" труп? Что мешает мне рискнуть? Я скажу, что после отъезда Меньеля, и как раз потому, что сам он подвал осмотреть не захотел, я спустился туда. Что может быть естественней?.. Но, с другой стороны, два дня... каких-то два дня... Если хорошенько поразмыслить, я по-прежнему остаюсь хозяином положения. К тому же в одном Меньель совершенно прав: главное – начать. Если старику покажется, что расходы непомерно растут, – что ж, работы будут свернуты. Зато труп к тому времени уже обнаружат.