Буало-Нарсежак. Белая горячка

Буало-Нарсежак
Белая горячка

Двое под одной обложкой

   Буало-Нарсежак появился на свет в 1952 году. Под двойной фамилией объединились два писателя, Пьер Буало (род. в 1906 г.) и Тома Нарсежак (род. в 1908 г.). К моменту заключения союза оба автора уже пользовались определенной известностью, получив каждый в свое время "Гран-при за приключенческий роман". Но, как отмечают критики, да и сами писатели, Буало и Нарсежак – это одно, а Буало-Нарсежак – нечто другое.
   Один из соавторов, Буало, так говорит о зарождении этого сотрудничества: "Именно потому, что мы абсолютно несхожи (в привычках, вкусах, характерах, складе ума), Нарсежак, который сразу же почувствовал это различие, и предложил мне писать вдвоем. Его идея была оригинальна и вместе с тем чрезвычайно проста: быть может, объединив два инструмента с различным тембром, удастся получить новое звучание?" "Мы совсем разные, – вторит ему Нарсежак. – Буало – парижанин, он любопытен, любит входить в контакт в людьми. Я же, провинциал, более замкнут. Он подбрасывает идеи, "закручивает" интригу, я прорабатываю детали. А потом мы сплавляем все воедино". По мнению писателей, их произведения следует воспринимать не как детективы в обычном смысле этого слова, а как образчики запутанных, "невозможных" на первый взгляд ситуаций, разобраться в подоплеке которых читателю предлагается вместе с заблудившимся в дебрях загадок (в действительности – изощренных, коварных ловушек) главным героем. "В наших книгах психология, моральный климат, чувства занимают куда больше места, нежели кровь и насилие", – утверждают писатели. Критики отмечают, что Буало-Нарсежак создал в рамках детектива свое направление, одинаково далекое и от "романа-расследования" в духе Агаты Кристи, и от столь распространенного сейчас на Западе "черного романа", насыщенного жестокостью и насилием. Это направление окрестили "романом напряженного ожидания". Преступниками в книгах Буало-Нарсежака оказываются не традиционные "злодеи", профессиональные гангстеры и мошенники, а респектабельные с виду буржуа, типичные представители "сытой середины" общества потребления.

* * *

   Постукивая молоточком по моим суставам, Клавьер приговаривал:
   – Не блестяще, не блестяще...
   Я глядел на его гладкий, сияющий череп. Полностью лишившийся в свои тридцать пять лет шевелюры, он походил на состарившегося ребенка. Обследовал он меня не торопясь, подобно механику, дотошно осматривающему потерпевший аварию автомобиль.
   – Пьешь много?
   – Когда как.
   – А в среднем?
   – Что ж... поутру – немного скотча, чтобы взбодриться. Потом иногда часов в десять, если устанешь. После завтрака – само собой. Ну а уж к вечеру...
   – Студентом, если мне не изменяет память, ты был повоздержанней.
   – Да. Я начал пить с тех пор, как сошелся с Марселиной. Уж скоро два года.
   – Вытяни вперед руку, ладонь распрями.
   Напрасны были мои усилия – пальцы дрожали.
   – Ладно... Отдохни, расслабься.
   – Вот расслабиться-то я и не могу, старина... Как раз потому я и пришел к тебе.
   – Приляг.
   Он стянул мне руку тугой черной повязкой, подкачал воздух резиновой грушей.
   – Да-а, если с таким давлением будешь продолжать в том же духе, тебе крышка. Работы много?
   – Хватает.
   – А я думал, в строительном деле сейчас застой.
   – Ты прав. Но приходится крутиться.
   – Тебе надо отдохнуть. Хотя бы пару недель. И даже...
   Он уселся на краешек стола и закурил сигарету.
   – Полежать бы тебе в клинике.
   Я попытался рассмеяться.
   – Погоди... ведь мне еще черти по углам не мерещатся.
   – Пока нет, но до этого недалеко. Посмотри, тебе даже рубашку застегнуть – и то проблема. Присядь-ка в кресло... Слушай, ты ее и в самом деле так любишь?
   Вот он, вопрос, которого я опасался, – недаром я уже несколько месяцев задавал его самому себе. Клавьер сел за стол, и я вдруг почувствовал себя в роли обвиняемого.
   – Ее я хорошо помню, – продолжал он. – Марселина Лефёр!.. Когда я уехал в Париж, она была на втором курсе юридического, верно?.. А разве вы не были уже тогда... м-м... вместе?
   – Были.
   – Тогда что же произошло?.. Поссорились?
   – Она вышла замуж за Сен-Тьерри.
   – Сен-Тьерри?.. Что-то я плохо его припоминаю... Хотя погоди, это был такой тощий верзила, изрядный сноб, он готовился поступать в Центральную^[1]? Сынок фабриканта?
   – Да... Завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромное владение неподалеку отсюда. Да ты, наверное, знаешь его... Почти сразу за Руайя, по левую сторону... Километра два дорога идет через парк...
   – Мне придется осваиваться здесь заново, – сказал Клавьер. – Двенадцать лет в Париже – это немалый срок. Я уже не узнаю Клермон-Ферран. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Из-за денег?
   Меня мучила жажда.
   – Видимо, да... Но тут все сложнее. Не знаю, помнишь ли ты... у нее был брат...
   – Понятия не имел.
   – Никчемный лоботряс... старше Марселины, а жил за ее счет. Это он побудил сестру к выгодному замужеству. Ну а Сен-Тьерри сделал этого прохвоста своим личным секретарем.
   Теперь я ощущал непреодолимую потребность выговориться.
   – Постарайся меня понять... У нас не просто вульгарная интрижка. Сейчас я тебе объясню... У тебя не найдется стакана воды?
   – Подожди, я мигом.
   Он вышел. В свое время мы с Клавьером были близки. Мы часто встречались в клубе любителей кино. Марселина – та тоже с ума сходила по кинематографу. А потом... потом жизнь разошлась с юношескими мечтами. Один только Клавьер стал тем, кем хотел быть: врачом-невропатологом. А я... Я, грезивший о лаврах Ле Корбюзье! А Марселина, что так легко отказалась от своих любимых общественных наук!
   Вернулся Клавьер, держа в руке стакан с водой.
   – Прежде всего я хотел бы, чтобы ты разобрался в сложившейся ситуации. Старый Сен-Тьерри уже не выходит из замка. Он серьезно болен – по всей видимости, рак печени, но он об этом не догадывается. Поэтому сыну приходится то и дело мотаться из Парижа – там его фирма и квартира – в Руайя. Марселина, естественно, его сопровождает. Но частенько ей приходится оставаться подле свекра. Так мы и повстречались вновь. А Сен-Тьерри, которому всегда есть что ремонтировать в замке, обратился с этим ко мне.
   – Понятно... Но ведь он мог выбрать и другого архитектора.
   – Он знал, что ему я не буду заламывать цену... Ты не представляешь себе, что за скупердяи в этой семейке.
   – Но это не объясняет, почему Марселина и ты...
   Я осушил стакан, нисколько не утолив жажды.
   – Она терпеть не может Сен-Тьерри, – сказал я. – Она явно сожалеет о своем шаге... Я вроде как ее настоящий муж.
   – Но ты сам понимаешь, что это все ерунда... пустые слова. Извини за грубость – это входит в курс лечения. Признайся: ты пьешь, потому что положение безвыходное.
   – Ты так считаешь?
   – Очень на то похоже. Как ты себе представляешь дальнейшее?
   – Не знаю.
   Я уставился на стакан. Чего бы я только не отдал сейчас за каплю спиртного.
   – Какие у тебя отношения с Сен-Тьерри? – спросил Клавьер.
   – Когда я открыл свою контору, он одолжил мне денег.
   Клавьер воздел руки к потолку.
   – И, конечно, долг ты еще не отдал.
   – Нет.
   – Хочу надеяться, что это было до того... Вы с Марселиной еще не были?..
   – Я же тебе только что объяснил. Мы с ней не любовники. Любовник он, а не я.
   Я уперся. Как и полагается пьянчуге. Марселина – моя жена, правда, жена неверная, пускай. Но моя жена! И к дьяволу Клавьера с его лечением!
   – Вы часто видитесь?
   – Что?
   – Я спрашиваю, часто ли вы видитесь. Сам понимаешь, не из праздного любопытства.
   – Да, довольно часто. Сен-Тьерри много разъезжает. Он готовит слияние с одной итальянской фирмой. Отец его не слишком разбирается в делах, надо сказать, он отстал от жизни. Но состояние в его руках, и потому последнее слово всегда за ним. Сен-Тьерри наверняка ждет не дождется, когда старик отдаст концы, да это и не за горами.
   – Прелестно! Значит, когда он в отлучке, ты приезжаешь в Париж?
   – Да.
   – Хлопотная у тебя жизнь.
   – У меня есть секретарша. Приходится выкручиваться. Впрочем, надолго я там не задерживаюсь.
   – И никто не догадывается, что?..
   – Не думаю. Мы всегда вели себя осторожно.
   – А когда встречаетесь здесь? Я покраснел, поднес стакан к губам – он был пуст.
   – Мы никогда не встречаемся в самом Клермоне, только в окрестностях. В Риоме, в Виши...
   – Да, вот это любовь, – задумчиво протянул Клавьер.
   – Да нет же!..
   Нужные слова все время ускользали от меня.
   – Все это не совсем так... Попробую коротко выразить суть наших отношений, чтобы ты лучше понял. Мы с Марселиной знакомы еще с лицея. В наших отношениях осталось много от былого товарищества... понимаешь, что я хочу сказать? Общее у нас с ней то, что у обоих жизнь не удалась; мы вроде собратьев по несчастью. Она рассказывает мне про то, как живет без меня, а я – как живу без нее.
   – И таким вот образом вы находите способ еще больше мучить друг дружку, когда оказываетесь вдвоем?
   – И да, и нет. Несмотря ни на что, мы счастливы. Если хочешь, мы не в силах обойтись друг без друга.
   – Все это нелепо, – сказал Клавьер. – Она знает, что ты пьешь?
   – Догадывается.
   – Во всяком случае, она видит, в каком ты состоянии. И ее это устраивает!
   – Нас обоих это не устраивает. Но мы вынуждены терпеть такое положение дел. А что, по-твоему, нам делать?
   – Нет-нет, – воскликнул Клавьер. – Нет, старина. Не пытайся меня убедить, что тут ничего нельзя поделать.
   – Ты имеешь в виду развод? Мы тоже думали об этом. Но при таком муже, как Сен-Тьерри, на развод нечего и рассчитывать.
   Клавьер внезапно вырос передо мной.
   – Послушай, Ален... Разбираться в таких историях, как у тебя, – это моя профессия... Признайся, здесь совсем другое!.. Скажи как мужчина мужчине: ты уверен, что Марселина согласилась бы выйти за тебя, будь она свободна?.. Что ты молчишь? Я знаю, тебе больно, но ведь осталась же у тебя еще капля мужества... Ответь!
   Я отвернулся. Говорить больше не было сил.
   – Вот видишь, – сказал Клавьер. – Ты в этом не уверен.
   – Ты не угадал, – пробормотал я. – Она – да, она бы за меня вышла. Но я!.. Сам знаешь, я еле свожу концы с концами. Только что я сказал тебе, что дела мои идут неплохо. Конечно, выкручиваться мне удается, но не более того. Я езжу на "2 СВ", она – в "мерседесе". Вот в чем суть.
   – Ты рассуждаешь как обыватель, – возразил Клавьер. – Ладно, опиши-ка мне этого Сен-Тьерри – о нем ты почти ничего не говорил... Если б ты был женщиной, что бы тебя в нем заинтересовало?
   – Это идиотизм!
   – И все-таки.
   – Ну что ж... вид у него внушительный... Знаешь, такие пользуются успехом. Весьма элегантен, манеры светские... Человек, избалованный богатством... Это заметно даже в мелочах.
   – Например?
   – Взять хотя бы то, как он произносит: "Дорогой друг"... Этакое высокомерное безразличие. А то, какие он выбирает рестораны, бары... как подзывает метрдотеля, командует официантом... В общем, он везде чувствует себя как рыба в воде! Даже больше того. Он держится с тобой так... ну, словом, ощущаешь себя ничтожеством. Симона, брата Марселины, это вполне устраивает... Марселина – и та ходит по струнке.
   – А ты?
   – Я?.. Говорю же: я ему задолжал.
   – Ты ему не завидуешь, а?
   – Можно еще водички?
   Клавьер усмехнулся.
   – Для меня, – сказал он, – все служит ответом. Даже жажда.
   Взяв стакан, он исчез. Голова у меня раскалывалась. Все эти вопросы... да еще вдобавок к тем, что и без посторонней помощи вертелись у меня в голове... Господи, как все надоело! Никто не в состоянии мне помочь. Клавьер пропишет мне успокаивающее, обнадежит на прощанье, и все останется как было. Не стоило сюда приходить.
   – Бери, пей.
   Он протянул мне запотевший стакан. Я почувствовал, как ледяная вода обжигает внутренности, и медленно помассировал живот. Клавьер уселся за стол, придвинул к себе записную книжку.
   – Дело будет, видно, долгое, – сказал он. – Ты из той категории больных, которым нравится их болезнь. Я могу лишь помочь тебе. Вылечить тебя – это другой вопрос. Это будет зависеть только от тебя самого. Перво-наперво тебе надо рассчитаться с этим Сен-Тьерри. Сколько ты ему должен?
   – Два миллиона старыми.
   – Не такая уж огромная сумма. Возьми ссуду. Думаю, на семь лет тебе будет по силам. В месяц придется выплачивать по тридцать пять тысяч. Главное для тебя, как мне кажется, избавиться от этого долга. Еще мне бы хотелось, чтобы ты прекратил на него работать. Ты говорил мне о ремонте в замке – это крупный подряд?
   – Да нет. Стена парка обвалилась на участке метров в двадцать. Ее просто надо восстановить. Еще надо переделать бывшую конюшню. Там слишком мало места: у Сен-Тьерри – "мерседес", да еще у Марселины "пежо-204". Я должен сделать из этого сарая современный гараж. Заказ я получил от старика отца.
   – Откажись.
   – Тогда я не смогу видеться с Марселиной, когда она будет приезжать в замок.
   Клавьер посмотрел мне в глаза.
   – Будете встречаться в другом месте!.. Хватит тебе быть у них на побегушках! А во-вторых, тебе нужно покончить с пьянством. Но тут, если не принять радикальных мер, ничего не добьешься. Ты должен пройти курс противоалкогольного лечения, старина, ни больше ни меньше. Повторяю: две недели в клинике. Согласен?
   Я кивнул.
   – Тогда завтра же и приступим, – сказал Клавьер.
   – Дай мне время обернуться с делами. У меня их немало накопилось.
   – И к тому же ты хочешь позвонить ей, спросить у нее совета?.. Так или нет? Где она сейчас?
   – В Париже. Я хотел бы увидеться с ней, перед тем как...
   – Ален, дружище, знал бы ты, как мне больно за тебя... Ладно, назначай день.
   – Так, сейчас март... Пусть будет начало апреля.
   – Решено. Вот адрес.
   Набросав в блокноте несколько строк, он вырвал листок и протянул его мне.
   – Предупредишь меня накануне... Обещаю, выйдешь оттуда как новенький. А когда станешь как все нормальные люди, то сумеешь из всего этого выпутаться, черт побери! И если надо будет порвать с ней – порвешь, если не хочешь скатиться на дно. Договорились?
   Он проводил меня до двери, похлопал по плечу, распахнул передо мной дверцу лифта.
   – И начиная с сего дня постарайся, если сумеешь, держаться подальше от забегаловок. До скорого!
   Несколько приободренный, я спустился на улицу. Порвать! Эта мысль давно уже приходила мне в голову. Случалось даже, и не раз, что я принимался за прощальное письмо. Однако пойти до конца я так и не решился. Для разрыва нужен повод – размолвка, обида, ссора. Мне же не в чем было упрекнуть Марселину. Напротив, она всегда была единственной моей отрадой, светлым пятном в моей жизни. Она мой праздник...
   Площадь Жод была в двух шагах. Спускалась ночь, и с гор задул холодный ветер. Ноги сами привели меня в "Юнивер".
   – Один скотч!
   Она для меня свет в окошке! В памяти всплыли слова Клавьера. Он ткнул меня носом в правду и был совершенно прав. Мне ничего не оставалось делать, кроме как признать, что об исступленной страсти тут не может быть и речи. Ни я, ни Марселина не были созданы для неистовства. Порознь каждый из нас влачил весьма унылое существование. Но вдвоем нам становилось не так зябко. Между нами начинал теплиться огонек, к которому мы протягивали руки, обращали лица. И к тому же нас сближал общий недруг!
   Скотч оказался чересчур терпким. Прокашлявшись, я заказал коньяк, мысленно пообещав себе растянуть его насколько можно дольше... Да, мы помногу говорили о ее муже, упиваясь сладостью бунта. Едва нам удавалось уединиться где-нибудь в гостиничном номере, едва мы обменивались быстрым поцелуем, как она начинала:
   – Слышал новость?
   Она раздевалась у меня на глазах точно так же, как делала бы это, к примеру, перед Клавьером, слишком погруженная в свои обиды; она нагишом выходила из ванной с розовой пастой на губах, держа в руке зубную щетку.
   – Раз так, говорю ему...
   А я тем временем закуривал сигарету и, машинально кивая головой в подтверждение ее слов, снимал пиджак и вешал его на спинку стула. В разговоре с Клавьером я нисколько не кривил душой: мы с ней и впрямь как немолодая чета, для которой важны не столько ласки, сколько общение. Сразу после любовных утех мы оседлывали любимого конька: Сен-Тьерри. В этом-то и заключалась вся прелесть. Прижимаясь друг к дружке, мы мстили ему; мы тешили себя иллюзией, будто мы сильнее. Потом мы условливались об очередном свидании. Одна и та же тоска снедала нас.
   – Какое счастье, что у меня есть ты, милый. Одна я бы уж точно рехнулась.
   Назавтра мы безропотно расставались. Она возвращалась в свою богато обставленную квартиру, а я уезжал к себе ночным поездом, в котором резко пахло кислятиной. И снова был Клермон: мрачная горная вершина, круто сбегающие вниз улицы, промозглые ветры, ожидание. Я превратился в "человека ниоткуда". Наверное, следовало бы признаться Клавьеру, что меня это нисколько не страшит. Я пил, чтобы держаться поодаль. Поодаль от чего? Он-то, может, и сумел бы мне это объяснить. Если он вернет мне то, что он называл здоровьем, равновесием, я лишусь той пронзительной отрешенности, которую я столь заботливо взращивал в себе и которая возмещала мне отсутствие таланта.
   Коньяк был сладковатый, маслянистый и отдавал политурой. Я снова перешел на скотч. Последний бокал. Ведь я же обещал... Итак, о разрыве не может быть и речи. Это одна из тех мыслей, что приходят поутру, когда новый день уже наваливается на плечи тяжким грузом. Клавьер думал, что он все понял, но он не понял ничего. Я никогда не расстанусь с Марселиной. Потому что она – отторгнутая от меня часть моего "я", самая неуловимая, самая драгоценная. Я пригубил бокал. На душе полегчало. Много раз я уже замечал: первый бокал всегда будил во мне горечь. Я будто пил свою желчь. Второй начинал настраивать на лирический лад. Я воспарял над своей бренной оболочкой; роящиеся образы приобретали почти болезненную отчетливость, развеивая мои бесплодные умствования... Вот и сейчас, вспоминая Клавьера, я видел перед собой его блестящий череп, лиловатый с боков, где он тщательно сбривал свои редкие волоски, впадину, оставшуюся от родничка, морщины на лбу... Видения эти были настолько живыми, что мне приходилось, бывало, отгонять их рукой, как отмахиваются от сигаретного дыма. Самым лучшим бывал третий бокал – он действовал безотказно. "Каким ты видишь будущее?" – допытывался Клавьер. Оно-то и стояло сейчас у меня перед глазами. О, весьма туманно. И все же... Сен-Тьерри много разъезжает... что летом, что зимой он гоняет вовсю... Значит, один неверный поворот руля, камешек, попавший в ветровое стекло, неожиданный гололед... То была совсем крохотная надежда: пройдет ночь – и ее как не бывало, приходится вновь оживлять ее, раздувать искру, всякий раз еще чуточку разрушая себя.
   Я расплатился и вышел. Хмель трепетал во мне радостным возбуждением. Городские огни сияли на редкость празднично. Я решил отправиться домой. Кто знает, может, меня ждет письмо? Какой-нибудь сногсшибательный заказ: например, школьный комплекс – один из тех проектов, что стоят сотни и сотни миллионов! Я стану богаче, могущественней, чем Сен-Тьерри! Меня будут называть не иначе, как "мэтр Шармон". Он будет принимать меня в гостиной замка, а не в каком-то там холле. Я рассмеялся про себя: видно, сегодня я немного перебрал.
   Я жил рядом с собором, в слишком большой для меня квартире, две комнаты в которой приспособил под рабочий кабинет. Из окон виднелись крыши, тучи, кусочек Пюи-де-Дом. Элиана, моя секретарша, оставила для меня на бюваре записку:
   "Фирма "Дюрюи" сообщила, что шифер прибыл...
   Звонил мсье Эмманюэль де Сен-Тьерри. Просил, чтобы вы как можно быстрее связались с ним..."
   А я и не знал, что он сейчас в Руайя. Марселина и словом не обмолвилась мне о его приезде. Я взглянул на настольные часы. Скоро восемь. Но... раз Эмманюэль в Руайя... может, Марселина тоже здесь? Неужели старый Сен-Тьерри при смерти? Паршиво! Марселине не удастся выкроить для меня время. Я сел. Устал я от этой игры в прятки. А что, если я не двинусь с места? Что, если хоть разок пошлю его ко всем чертям?.. Но я знал, что этот всплеск самолюбия быстро угаснет. Я протянул руку к телефону. Повинуйся, старина, да поживей. Раз уж сам Сен-Тьерри удостаивает тебя такой чести, поторопись! Он ждать не любит! Однажды он уже говорил тебе об этом... Я отпер стенной сейф. Там за папками стояла бутылка "Катти Старк". Я еще стыдился своего порока. Я отпил из горлышка долгий глоток, надолго закашлялся и, из какой-то ребяческой бравады не выпуская из рук бутылку, набрал номер Сен-Тьерри. Должно быть, он сейчас за столом: к нему подойдет старый Фирмэн – там, в замке, все было одряхлевшее – и уважительно зашепчет ему на ухо, что кто-то дерзнул его побеспокоить. Я сделал еще глоток. Как будто меня не побеспокоили! Но нет, на сей раз я ошибся – в трубке послышался голос Сен-Тьерри, сразу же принявший любезную интонацию:
   – Это ты, Шармон?.. Похоже, ты занят больше министра... Могу я с тобой увидеться?
   – Завтра.
   – Нет, сейчас же... дело срочное! Через два часа я уезжаю в Милан вместе с Симоном. Так что сам видишь... Ну как, сможешь? Конечно, сможешь! Жду тебя у ворот. Дело минутное, но я хочу уладить все до отъезда... Да, вот еще что... Не говори никому об этой встрече... Знаешь, как это бывает: повстречаешься на улице с каким-нибудь общим знакомым и в разговоре без всякого умысла вдруг скажешь: "Сен-Тьерри? Да я же сейчас с ним встречаюсь". Так что будь поосторожней. Об этом молчок. Договорились?.. Отлично. До скорого.
   Он дал отбой. Обнаружив, что руки и лоб у меня влажные, я медленно опустился в кресло. Неужто он знает?.. Что означает вся эта таинственность?.. Я выпил еще. Он и прежде любил скрытничать. Марселина частенько на это жаловалась. Но на этот раз мне чудился какой-то опасный подвох. На какие бы ухищрения ни пускались мы с Марселиной, мы всегда были во власти слепого случая. И что тогда?.. О, тогда!.. Об этом я даже думать не отваживался... Клавьеру я сказал далеко не все. А ведь именно это составляло тревогу моих дней и ночей, это было тайным моим ужасом: что Сен-Тьерри узнает правду. Насилия с его стороны я нисколько не страшился. Наоборот, пусть только он набросится на меня: с каким наслаждением я его отделаю! Нет, не его я боялся. Я боялся его презрения. С меня хватало и своего собственного. В этом городе, кольцом зевак обступившем своих именитых граждан, глазеющем на их ссоры и скандальчики, я в считанные часы буду осужден и приговорен. Мне останется лишь уехать – далеко, как можно дальше отсюда. А на это я был не способен. Не потому, что у меня уже недостало бы сил начать все сначала; скорее потому, что всякое переселение было бы для меня роковым. Я ощущал себя зверем, который всеми своими инстинктами привязан к родному уголку леса, запечатленному в его нервах, в его крови, который привык к его запахам, звукам, тропкам и знает, где можно залечь, куда убежать в случае опасности. Даже если мне суждено потерять Марселину, у меня останется скромная радость шагать по улицам этого города, заходить в кафе, обнаруживать свои вчерашние следы. Клавьер собирался сделать меня "как новенького". Этого я вовсе не хотел. Никогда не доверял тем, кто утратил свое прошлое. Ну все, вставай! Если он нападет, буду защищаться. Я поставил бутылку на место и порвал записку Элианы. А чем защищаться? Оружия у меня нет. Я ослабил узел галстука. Комнату слегка покачивало. Что это мне взбрело в голову? Мой взгляд упал на пресс-папье: небольшой кусок кварца, ощетинившийся фиолетовыми кристаллами – они торчали подобно зубам в челюсти зверя. Ей-ей, уж если тебе придется обороняться, то вот шикарный кастет. Еще немного поколебавшись, я сунул его в карман реглана и вышел.
   Какое-то время ушло у меня на поиски машины. Стоило мне хотя бы пару дней ею не попользоваться, как я уже не мог ее разыскать. Наконец я наткнулся на нее за собором. Свежий воздух, вместо того чтобы развеять винные пары, еще более опьянил меня. Вцепившись в руль, сконцентрировав все внимание на светофорах, я выбрался на дорогу в Руайя. Мыслей не было. Ехал себе и ехал, стараясь держаться по прямой. Миновав деревню, я поехал вдоль стены парка, затормозил и оставил "симку" на обочине: на встречу я решил прийти пешком. Не то чтобы я стыдился своей машины, хотя на мойке она бывала не каждый месяц. Просто мне захотелось немного пройтись. Быть может, эта коротенькая прогулка приведет меня в божеский вид. Сен-Тьерри еще ни разу не видел меня под градусом. Без пяти девять: я пришел с запасом. Я остановился перед воротами. В глубине аллеи виднелся замок. На первом этаже горел свет. У подъезда смутно белел "мерседес". Как узнать; здесь ли Марселина? Сам не знаю почему, но мне вдруг вспомнились таблички в холлах роскошных домов: "Попрошайничать запрещено". Отступив, я увидел в темноте, справа от себя на дороге, красную точку сигареты.
   – Шармон?
   Это был Сен-Тьерри – видимо, он пришел еще раньше меня. Отшвырнув сигарету, он протянул мне руку.

* * *

   – Прости, что побеспокоил, – сказал он. – Но если я собираюсь быть в Милане завтра утром, уезжать надо прямо сейчас.
   У меня было ощущение, будто голос его доносится издалека, и все усилия я сосредоточил на том, чтобы идти прямо, пытаясь выдать свою скованность за невнимательность человека, погруженного в какие-то свои, невеселые мысли.