Буге Щедрый. Охотничья повесть

   Удэгейцы объясняют это тем, что река берет начало от крупного теплого источника, бьющего из-под горы с кратким названием Ко. И тот лед, что местами все же покрывает реку, очень коварен. Сегодня он прочен, как гранит, а назавтра расползается, как гнилое сукно.
   Эх, на вертолете бы туда! Построить на горном ключе, кишащем рыбой и зверьем, зимовье и наслаждаться красотой нетронутого уголка. Так я стоял, любовался и мечтал минут десять. Было хорошо видно, как из-за островерхих гор крадучись выползали молочные клубы туч и обволакивали одну вершину за другой. Вдруг на противоположной стороне распадка отрывисто, хрипло пролаял изюбр. Струхнув от мысли, что где-то неподалеку бродит тигр, съехал вниз на широкую террасу.
   Там перед моим взором предстала иная живописная картина: сплошь утрамбованный снежный круг, раскиданные тайна кабанов к деревца, будто срезанные на высоте колена чем-то острым.
   Тут же под кедрами лежали остатки чушки: челюсти и копыта. Все остальное было перемолото крепкими, как жернова, зубами и нашло приют в желудке тигра. После обильной трапезы царственный хищник нежился, барахтаясь в снегу, чистил когти -- кора деревьев в свежих царапинах.
   Очевидно, тигр напал на спящий табун ночью. Позже Лукса подтвердил, что по ночам, когда усиливающийся мороз не располагает ко сну, тигры охотятся, а днем, выбрав удобное место, чутко дремлют на солнцепеке.
   Тигр, или как его здесь называют - куты-мафа, по традиционным представлениям удэгейцев - их великий сородич, священный дух уда. Относятся они к нему почтительно и убеждены, что человека, убившего тигра, обязательно постигнет несчастье, а того, кто хоть чем-то помог ему, - ждет удача.
   День пролетел так незаметно, что когда между туч показался оранжевый шар солнца, зацепившийся нижним краем за сопку, я глазам не поверил и, поспешно спустившись к ключу, быстрым шагом заскользил по накатанной лыжне.
   Тяжело, медленно вставал рассвет над промерзшими мышцами хребтов. Когда на востоке затлела, разгораясь, неровная цепочка каменных зубцов, я уже шагал в сторону Маристой пади, где стояли капканы на приманку.
   Как и прежде, во всех пусто, хотя к большинству хаток соболь все же подходил. "Любопытный, - раздраженно думал я. - Интересуется, видите ли, а нет, чтоб в хатку зайти". Но судя по тому, что все следы были трех, четырехдневной давности, я пришел к выводу, что это наследил не местный, а ходовой соболь. Поэтому, сняв капканы, новые настораживать не стал.
   На выходе из пади кто-то мотнулся через лыжню в чащу. Кабарга! Такая крошка, а прыгает словно кенгуру.
   Мой наставник принес двух соболюшек. Одна темно-коричневая, другая светло-коричневая. Добыты на одном ключе, а по цвету так резко отличаются, и за темную он получит вдвое больше, чем за светлую, хотя тех и других ловить одинаково тяжело. Выходит, что охотник за один и тот же труд получает разную плату. Чем больше поймаешь темных соболей, тем больше заработаешь. Такая ценовая политика способствует осветлению расы. Особенно в тех местах, где соболя промышляют с лайкой: промысловик костьми ляжет, а возьмет "казака" черного соболя, ибо получит за него в три раза больше, чем за светлого.
   Вот это день!! Вот это удача!!! Лесные духи с несказанной щедростью одарили меня за упорство и долготерпение. Как говорят, не было ни гроша, да вдруг алтын. Степень моей радости легко представить, если вспомнить, что за прошедшие сорок пять дней колонок был единственным моим трофеем. Зато сегодня... Но все по порядку.
   Утро выдалось на редкость солнечным и тихим. Быстро собравшись, я с волнением зашагал проверять первые капканы на подрезку. Сгорая от нетерпения, поднялся на увал и приблизился к первому. Но что это? Снег вытоптан, посередине лежит ветка, а капкана нет. Сердце екнуло: опять не повезло - оторвал потаск и ушел! Но, овладев собой, стал разбираться. Вижу, одиночный след пересек лыжню и потерялся среди опрятных елочек. Пригляделся. Да вот же он! Свернулся клубочком, положил головку на вытянутые задние лапы да так и застыл. На фоне снега пушистая, шелковистая шубка казалась почти черной и переливалась морозной искоркой седых волос. Округлая большелобая голова с аккуратными, широко посаженными ушами треугольной формы покрыта более короткой светлой шерсткой. Добродушная мордочка напоминала миниатюрного медвежонка. Хвост черный, средней длины. Лапы густо опушены упругими жесткими волосами, которые значительно увеличивают площадь опоры и облегчают бег по рыхлому снегу. След поражает своей несоразмерностью величине зверька. Он, пожалуй, крупнее следа лисицы.
   Некоторое время я благоговейно созерцал предмет своих мечтаний и привыкал к мысли, что поймал соболя. Потом, так и не сумев до конца поверить в свою удачу, вынул зверька из капкана, ласково погладил нежный мех и, счастливый, помчался дальше.
   Три следующие ловушки были пусты. А пятая опять заставила поволноваться. Снег вытоптан, тут же валялся перегрызенный пополам потаск. Ни ловушки, ни соболя. С трудом нашел его в соседней ложбине в щели между обнаженных корней кедра. Зверек так глубоко втиснулся между ними, что я еле извлек его. И вовремя - мышиный помет посыпался прямо из шубки. К счастью, мех попортить грызуны еще не успели. В седьмом капкане опять соболь. Эту ловушку я привязал прямо к кусту без потаска. Бегая вокруг него, соболь перекрутил цепочку восьмерками и оказался вплотную притянутым к кустарнику, как Карабас-Барабас бородой к сосне.
   Оставалось еще два непроверенных капкана, но невероятная удача опьянила меня, и я отдался неуемным мечтам и фантазиям, не замечая уже ни свежих следов, ни новых тропок. Радость переполняла сердца. Мягкие теплые волны счастья несли, качали, дурманя все больше и больше. Я окончательно утратил чувство реальности и наверняка был бы разгневан, окажись восьмой капкан пустым. Однако перед моим взором вновь предстала отрадная для промысловика картина: на том месте, где стоял капкан, вытоптана круглая арена, и на ее краю, уткнувшись мордочкой в снег, словно споткнувшись, лежал соболь-самец кофейного цвета.
   На обратном ходе проверил шесть капканов на приманку. Пусто. Пустяки! Рюкзак и без того под завязку набит!
   Вернулся с фартового путика пораньше, чтобы успеть приготовить достойный такого события ужин. Наварил мяса, бульон. Поджарил на сливочном масле четырех рябчиков с луком.
   Подошедший вскоре Лукса поначалу был озадачен, увидев, что и ужин готов, и даже стол накрыт. Но когда я объяснил, наконец, причину торжества и достал весело булькающую фляжку, то радости его не было границ. Устроившись побыстрее у стола-чурки, он с чувством произнес:
   - Пусть удача приходит чаще, ноги носят до старости, глаз не знает промаха!.. В жизни не ел ничего вкуснее, - похвалил он, досасывая косточки рябчика.
   Какая-то странная погода стоит последние дни. Ночь звездная, мороз 30-35о, а утром небо начинает заволакивать дымкой и временами сыплет пороша. К обеду становится так пасмурно, что казалось: вот-вот повалит настоящий снег, но к вечеру все постепенно рассеивается, и ночью опять высыпают звезды. Раньше при таком морозе я вряд ли бы снял рукавицы. А тут пообвык--капканы-то голыми руками приходится настораживать. Натрешь руки хвоей пихты, чтобы отбить посторонние запахи, и работаешь. К вечеру пальцы от холода опухают и краснеют. В палатку возвращаешься насквозь промерзший. Пока печь непослушными пальцами растопишь-не одну спичку сломаешь. При этом невольно вспоминается рассказ Джека Лондона "Костер".
   Но по мере того, как разгораются дрова, палатка оживает, наполняется теплом, и ты, только что все и вся проклинавший, добреешь, становишься благодушней. Сидишь усталый, расслабленный и неторопливо выдергиваешь из спутавшейся бороды и усов ледяные сосульки, намерзшие за день. А когда вскипит чайник и выльешь кружку сладкого душистого напитка, то уже готов любому доказывать, что лучше этой палатки и этого горного ключа нет места на земле.
   Потом начинаешь заниматься повседневными делами. Колешь дрова, приносишь с ключа воду, достаешь с лабаза продукты, моешь посуду, варишь по очереди с Луксой ужин, завтрак и обед одновременно. Обдираешь тушки. Чуть ли не ежедневно латаешь изодранную одежду, ремонтируешь снаряжение, заряжаешь патроны, делаешь записи в дневнике. После ужина поговоришь с Луксой и ныряешь в спальник до утра.
   Спать при таких морозах в ватном мешке, конечно, не то, что в теплом доме на мягкой кровати, но тут главное - правильно настроить себя, осознать неизбежность определенных неудобств. Тогда недостаток комфорта и тепла переносится значительно легче. Я, еще два месяца назад не представлявший, как люди могут зимой жить в матерчатой палатке, теперь считаю это вполне нормальным, а те трудности таежного быта, которые рисует воображение в городе, на самом деле не так велики.
   Имея жестяную печь, палатку, спальник, свечи и необходимые запасы, в тайге можно счастливо и безбедно жить не один месяц. А нужно так мало потому, что есть главное - древнее мужское занятие и изумительной неиссякаемой красоты дикая природа, с которой здесь сливаешься.
   Только в тайге я понял, каким обилием излишеств окружила вас цивилизация. На самом деле, истинно необходимых для жизни человека предметов не так уж много. Но, к сожалению, потребности человека, особенно горожанина, безграничны. То, что еще вчера было пределом его мечтаний, сегодня норма, назавтра же и этого становится недостаточно. При этом в погоне за материальным благополучием зачастую уже не хватает ни сил, ни времени на развитие и укрепление духа.
   ШАТУН
   Ни свет, ни заря начал обход Фартового путика, подарившего мне сразу четырех соболей.
   Поднимаясь по ключу, заметил под козырьком снежного надува хорошо натоптанную тропку норки. Недолго думая, поставил ловушку. А на том участке, где я снял трех соболей, свежих следов больше нет - отработанная зона. Зато на приманку попалась белка. То, что белка иногда идет на мясо, я знал, но меня поразило, что эта милая симпатяга соблазнилась тушкой своей же соплеменницы.
   У края небольшой мари устроился передохнуть на валежине. По небу плыли редкие облака, ярко светило солнце. Недалеко от меня на суку старой березы неподвижно сидела сова. Расстегнув футляр фотоаппарата, стал тихонечко подкрадываться к ней. Сова подпустила метров на двадцать и перелетела через марь на макушку ясеня. Когда я вновь приблизился к ней, она спланировала назад, на то же дерево, на тот же сук, с которого я спугнул ее до этого. Мне думается, что общепринятое мнение о дневной слепоте "мудрой" птицы ошибочно. Возможно, она днем видит хуже, чем ночью, но все таки видит.
   Продлив Фартовый на четыре километра и насторожив там шесть капканов, спустился к ключу. Возвращаясь мимо снежного надува, увидел норку, уже беснующуюся в ловушке. При моем появлении она устрашающе ощерилась, зашипела, впилась злым взглядом прямо в глаза. Мускулистое тело находилось в беспрестанном движении, отчего густая, темно-коричневая шубка отливала перламутром.
   Когда я попытался прижать ее к снегу, норка с такой яростью бросилась на меня, что почудилось - нет в тайге зверя страшнее. Я, признаться, даже растерялся перед ее безумной храбростью и неистовой решимостью драться с несоизмеримо более сильным противником.
   По дороге к палатке стрелял по вылетавшим из-под снега стайкам рябцов. Две замешкавшиеся птицы морозятся теперь на лабазе. Могло быть и больше, если бы не очки: как вскинешь ружье, так линзы от влажного дыхания покрываются налетом изморози. Боюсь, они скоро доведут меня до того, что разобью их о первое попавшееся дерево.
   За ужином рассказал Луксе о беличьем каннибализме.
   - Так бывает у зверей, когда ум теряют, - подтвердил он. -Соболь соболя в капкане никогда не трогает. Но, помню, как-то один соболь к изюбру прикормился. Я, конечно, сразу капканчик поставил. Прихожу проверять в дужках одна лапа. Вроде ушел соболь, но по следам вяжу, нет, не ушел другой съел. Снова капкан поставил. Другой опять съел. Я рассердился - не шутка, елка-моталка, два соболя потерял. Наставил много капканов. На другой день прихожу - никого нет. На второй день - два рядом лежат. У одного лопатка выедена. И этого дурной начал есть, да не успел, сам попался, наконец. Рядом гора мяса, а он своих ест, елка-моталка. Совсем дурной.
   Громкое карканье возвестило о наступлении утра. Черные как смоль дармоеды слетелись на лабаз поживиться за наш счет. Пират и Индус, обычно разгонявшие их заливистым лаем, прятались от трескучего мороза в пихтовых гнездах, занесенных снегом. Но как только из трубы потянулась голубая струйка дыма, вороны скрылись в лесной чаще.
   Мороз нынче потрудился на славу. Покрыл ветви невообразимо толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над полыньями клубится туман, густой и плотный, как вата. Я сделал новый кольцевой путик вдоль левого и правого берегов Буге. Лыжня прошла верхом по самым крутым склонам. Поэтому он и получил у меня название "Крутой". Конец путика достигал зубчатого гребня водораздела Буге - Джанго. С него было видно, как во всю ширь горизонта огромными волнами дыбятся горы, подпирающие белыми, островерхими шапками густо-синий небосвод. Воздух настолько чист и прозрачен, что, казалось - протяни руку и достанешь до одной из этих вершин. Мимо проплывали облака, легкие и зыбкие, как миражи средневековых парусников. Следом по земле неотступно, как шакалы за добычей, крались их серые тени. Вдали виднелись отроги главного хребта, поражающего своей мощью. Все в нем завораживало, властно притягивало взгляд. Впоследствии всякий раз, когда первобытный контур этих скалистых вершин всплывал из глубин памяти, в сердце пробуждалась лавина воспоминаний и щемящее желание вновь взглянуть на вздыбленных дикой пляской каменных исполинов.
   Стоит мне подняться в горы и попасть в холодный мир бесстрастных глыб, меня сразу охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обыденностью. Кажется, что ты отрезан от всего земного и переходишь в иное измерение, что еще немного - и постигнешь смысл быстротечной жизни, всеобщий закон мироздания. Даше воздух здесь иной, чем у земли. Не тот вкус и запах. Это ветер континентов. Быть может, совсем недавно он проносился над душными тропиками Индии или над безбрежным ледяным панцирем Антарктиды. Ничто не пленяет так, как горы - самое потрясающее произведение природы. Как точно подметил Владимир Высоцкий: "Лучше гор могут быть только горы..."
   Пронизывающий ветер поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, стоит снять большую часть капканов на приманку и переставить их сюда на подрезку.
   Хотел посоветоваться с Луксой на этот счет, но он опередил меня сообщением, что в четырех километрах от палатки появился медведь. Косолапый был настолько худ, что, пройдя по лыжне метров сто, провалил снег только в двух местах. На следах - пятна крови. Это шатун - зверь-смертник. Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе спокойной охоты не будет. Шатун ничего не боится. Он может разорить лабаз, залезть в палатку. Встреча с ним грозит трагедией - терять ему нечего. Так и так финал у него один - смерть.
   К охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: "Хо-хо!" Я настороженно прислушался: что происходит?
   - Хо-о... - глухо отозвались сопки.
   - Лукса, что случилось? Зачем кричал? - обеспокоено спросил я, когда он вернулся.
   - Ничего не случилось, - невозмутимо ответил охотник.
   - Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, - заключил он уверенно.
   Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Долго тяжело ворочался в темноте. Сон был тревожный, томительный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал, юлил печь. Под утро, наконец, забылся.
   Было еще темно, когда меня тронул за плечо Лукса. Жидкий рассвет едва забрезжил. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.
   Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
   Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, который отбивался от наскакивающего на него с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко увертывалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.
   Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам мы поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько прыжков, обмяк, сдавленно охнул, повалился на бок и затих без агонии.
   Пират стремглав подскочил к медведю и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что тот остался безразличен, сразу успокоился. Зверь лежал, оскалив зубы, без признаков жизни. Вялые уши говорили о том, что косолапый мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще - медведь не шелохнулся. А меня запоздало начала трясти мелкая дрожь, которую я никак не мог унять.
   По обычаям удэгейцев, убив медведя, об этом прямо не говорят. Поэтому мне были понятны слова Луксы:
   - Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошел отдыхать в нижнее царство.
   В горячке мы забыли, что выбежали в одних носках, но холод быстро напомнил об этом и погнал в палатку.
   Одевшись, осмотрели добычу. Это был здоровенный, но чрезвычайно костлявый самец, истощенный до такой степени, что кожа свисала складками. Темно-бурая шерсть местами слиплась от смолы. Голые, неприспособленные к морозам ступни потрескались и кровоточили.
   Наша радость несколько омрачилась гибелью Индуса. По следам восстановили картину происшедшего. Шатун по лыжне вышел к палатке. Не слежавшийся пушистый снег хорошо скрадывал звуки его шагов. Осторожно прокрался под берегом к ничего не подозревавшим собакам. Сделав два молниеносных прыжка, страшным ударом лапы разрушил пихтовую конуру, размозжив череп Индусу. Схватил добычу и опрометью бросился обратно в лес. Но уйти ему помешал ринувшийся вдогонку Пират.
   - Молодчина! Не спасовал, - ласково потрепали мы пса.
   Лукса острым ножом виртуозно "расстегнул" шубу медведя одним махом от подбородка до паха, и мы принялись свежевать тушу. Но вскоре бросили эту работу, так как мясо было сплошь поражено длинными узкими глистами. Стало ясно, почему медведь не сумел нагулять достаточно жира. - Чем косолапому даром пропадать, давай используем его на приманку, - предложил я.
   - Соболь плохо на медвежье мясо идет. Засыпай снегом, - не согласился Лукса.
   Бывалый охотник вырезал у доходяги только желчный пузырь, который удэгейцы используют как средство от кашля, расстройства живота. Пьют желчь свежей или, высушив в сухом тепле, при необходимости растирают в порошок и употребляют по щепотке. Я же взял себе на память когти длиной в добрый десяток сантиметров.
   После всех треволнений на охоту решили не ходить, и посвятили день нашей извечной проблеме - заготовке дров. Накололи их огромную кучу. Иные поленья были испещрены узкими каналами, впадающими в просторные "комнаты", в которых черными комками лежали смерзшиеся муравьи. Трудно поверить, что весной в них проснется жизнь и шустрые работяги снова заснуют по лесу.
   Я положил одно полено возле печки, и мы весь вечер наблюдали, что произойдет с муравьями, когда они согреются. Но, увы, резкое искусственное тепло не вывело их из оцепенения.
   После ужина обдирали соболей. Дело это тонкое, и у меня из-за отсутствия навыка обработка всего лишь одной шкурки отняла два часа напряженного труда. Отремонтировал сломанный капкан. На нем не было язычка. Отковал его на обухе топора из раскаленного гвоздя.
   Пока занимались всем этим, свечка успела прогореть до основания. Я заметил, что в морозную погоду она горит медленнее и одной хватает на три дня. И это понятно - парафин на морозе плавится только в лунке у фитилька, и "сосулек" из расплавившегося, не успевшего сгореть парафина, не образуется. Поэтому свечку лучше всего устанавливать подальше от печки, на небольшой высоте, но и не слишком низко, чтобы не ухудшать освещенность.
   Под впечатлением благополучной схватки с шатуном Лукса между делом вспоминал, как они в молодости с Митченой за осень по семь-восемь медведей с собаками брали. Некоторые достигали веса двенадцати косуль. Нетрудно подсчитать, что это порядка четырехсот килограммов. Особенно много косолапых водилось в верховьях Хора и Чуев. Да и мы сами с Юрой во время перехода Самарга-Чуи прямо на водораздельном хребте видели хорошо набитые медвежьи тропы с глубокими, выбитыми до самых каменных плит вмятинами от множества ступавших лап.
   - Лукса, вот ты говоришь, немало медведей добыл. Расскажи что-нибудь интересное.
   - Почему не рассказать. Всякие истории случались...
   Тут он красноречиво замолчал и, искоса поглядывая в мою сторону, принялся подкладывать в печь кедровые поленья. Лукса явно ждал, когда я полезу в карман куртки за карандашом и блокнотом. Чувствовалось, что ему правится, когда я записываю его истории. Увидев, наконец, блокнот на моем колене, удовлетворенно хмыкнул и, глядя в огненный зев печурки, начал говорить:
   - Гнал я как-то соболя. Долго он меня мотал. Наконец выдохся - под корни залез. Я сгоряча палкой туда и тычу во все стороны, а соболь вылез с другой стороны и косогором ушел. Ругнул себя и за ним, а сзади кто-то как рявкнет и по ногам трах! Я в снег головой упал. Слышу, кто-то вокруг топчется, пыхтит, обнюхивает. Лежу, не шевелюсь - сообразил, что медведь. Толстозадый походил-походил, понюхал и ушел. Берлога у него там была, елка-моталка, а я его палкой.
   При этом Лукса так потешно изобразил, как он дырявил топтыгина, что я, сотрясаясь в беззвучном смехе, едва вымолвил:
   - Ох, и сочиняешь!
   - Зачем сочиняю. Правду говорю. Все так было, елка-моталка, - обиделся охотник и, нахмурившись, взялся точить и без того острый, как бритва, нож.
   - Не обижайся, Лукса. Знаю, ты никогда не обманываешь, - примиряюще сказал я, но уж больно история неправдоподобная.
   - Ого! Не то еще бывает. Сам иногда удивляюсь - думаешь одно, выходит другое. Зверь-то разный. Не всегда угадаешь, что у него в голове. Ты Джанси знаешь?
   - Это, у которого указательный палец на правой руке не сгибается? Торчит, как дуло пистолета.
   - Ага. Его Пистолетом и зовут. С ним тоже случай был. Нашли они с Удзали берлогу бурого за Коломинкой. Джанси длинным шестом медведя будил. Тот заревел, выскочил - и на Джанси. Удзали стрельнул, но промахнулся и удрал со страху. Я всегда говорил: Удзали - трусливый человек! Джанси карабин схватил и, уже падая, успел нажать спусковой крючок. Медведь заревел, придавил Джанси. Тот память потерял. Очнулся - медведь рядом лежит, стонет. Карабин торчит в сугробе. Потянулся Джанси за ним. Косолапый заметил. лапой по башке огрел. Пистолет снова память потерял. Пришел в себя и опять за карабином, а медведь не дает-опять по башке дал. Да не так сильно - ослаб уже. Дотянулся Джанси, затвор передернул и сразу пригрохнул. А ты говоришь, привираю, Однако шибко повезло Пистолету. С бурым шутки плохи. Лучше с гималайским дело иметь. Он спокойнее и мясо вкуснее. Шатуном никогда не бывает. Всегда жир нагуляет. А бурый шибко злющий, когда разбудишь. Даже тигр ему не командир.
   К сожалению, детям через сказки и книги дается неправильное представление о многих животных: медведь-увалень неуклюжий, заяц - трус, а волк - отчаянно смелый людоед. На самом деле это не так. Медведь ловок и силен необыкновенно, чему мы и сегодня были свидетелями, а волк человека больше любого другого зверя боится. Даже лыжню другой раз обходит. Репутацию лютого и кровожадного зверя, крайне опасного для человека, прочно завоевал, даже к части специальной литературы, и тигр, но, если обратиться к фактам, то оказывается за последние четыре десятилетия в этих краях не было ни одного случая неспровоцированного нападения тигра на человека. Что же касается кровожадности, то Лукса утверждает, что куты-мафа, когда сыт, не трогает зверей, даже если они проходят на расстоянии прыжка.
   Позади половина сезона. Подошел к этому рубежу с весьма скромными результатами, но успехи последних дней обнадеживают. Вчера на Фартовом снял еще одного соболька. Настоящий "казак": черный, седина серебром отливает. Он так глубоко забился в узкую щель под валежиной, что пришлось тесаком расширять ее. А сегодня утром, перед выходом на путик загадал: "Если сниму еще одного, то и сезон завершу удачно". Я же снял трех! Правда, третьего мыши успели подпортить - на спине мех выстригли.
   Мог бы записать на свой счет и четвертого, да подвел вертлюг. Цепочка соскочила, и соболь ушел вместе с капканом. Битый час пытался найти его, но безуспешно. Жаль зверька. Для него ведь капкан все равно, что двухпудовые кандалы человеку.
   Повстречал следы кабана, на которых лежали комочки снега, пропитанные кровью и светло-зеленой жидкостью. Сейчас у кабанов гон, а в это время секачи очень агрессивны и безжалостны друг к другу. Возможно, кто-то из них и пострадал в одном из турнирных боев.
   Резко похолодало. Выйдя утром из палатки, я чуть не задохнулся от мороза. Придавив толстым поленом вход, пошел осматривать путик. Внезапно мимо с быстротой молнии пронесся какой-то зверь. От неожиданности я вздрогнул, а, разглядев, улыбнулся: из-за кедра, жизнерадостно виляя хвостом, победоносно взирал Пират. Отвязался-таки шельмец. Что же делать? Собака на капканном промысле только вредит - все следы и тропки затаптывает.