Бугров Виталий. 1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой

   Атлантиде угрожает гибель... Чтобы умилостивить наступающее море, жрецы храма Панхимеры готовят в жертву богам юношу Леида. В течение года он будет теперь пользоваться божескими почестями... Что ж, Леид согласен стать искупительной жертвой. Он надеется, что привилегированное - пусть и кратковременно - положение поможет ему осуществить тайную его цель. "Есть далеко отсюда, далеко от наших скал, за вспененным полем океана, новая земля", - убеждает Леид соотечественников и призывает их спешно строить корабли, чтобы плыть на север, "туда, где нет кровожадных богов". Но жрецы, безраздельно управляющие страной, устами богини по-своему истолковывают призывы обреченного: "Имя этой страны благословенной - раскаяние и смирение. Раскайся же, парод мои избранный, и не будет смерти, но вернется жизнь и осветится долгий и темный путь в страну спасения. И расцветет жизнь в очищенных сердцах. Ждут тебя корабли последнего спасения - слезы и вопли раскаяния. Смирись же, смирись, о, народ мой!.." Леид в конце концов гибнет, ему так и не удалось поднять народ на борьбу с судьбой. Гибнет и Атлантида, а вместе с нею и жрецы, и невежественная толпа, во всем следовавшая за ними. Но... "На горизонте белые паруса уходящих кораблей" - это лучшие из атлантов, поверившие Леиду, танком выстроив корабли, отправляются на север искать лучшей доли... Пьеса, сюжет которой здесь пересказан, так и называется - "Атлантида". Появилась она в 1913 году на страницах очередного выпуска альманаха петербургского издательства "Шиповник". Вспомнили же мы о ней и потому, в частности, что автором этого романтического произведения была... юная Лариса Рейснер. В очень близком будущем - женщина-комиссар, прошедшая с моряками весь путь Волжской флотилии в гражданскую войну, талантливый советский журналист. Но все это было в будущем: в год выхода "Атлантиды" ее автору только-только исполнилось восемнадцать...
   В послевоенной нашей фантастике одним из наиболее любопытных произведений об Атлантиде, несомненно, следует признать рассказ Валентины Журавлевой "Человек, создавший Атлантиду". Героиня рассказа работает над фантастическим романом о затонувшем острове. Она придерживается точки зрения А. С. Норова - русского ученого, человека яркой и беспокойной судьбы (в семнадцать лет он, к примеру, участвовал в Бородинской битве, где лишился ноги). В 1854 году Норов первым высказал мысль о том, что легендарная "Атлантия" расположена была не за Гибралтаром (где ее по традиции и сейчас еще помещают фантасты), а в восточной части Средиземного моря. Героиня В. Журавлевой ищет и находит доводы, свидетельствующие в пользу гипотезы Норова и его сторонников. Если верить Платону, атланты собирались завоевать Грецию и Египет. Для островной державы, расположенной в восточной части Средиземноморья, обе эти страны-соседи, и потому такая война была вполне возможна. Если же Атлантида находилась за Геракловыми столбами, трудно допустить, чтобы эту войну атланты начали, не завоевав предварительно Испанию, Италию, северо-западное побережье Африки. Но в таком случае, полагает героиня рассказа, гибель метрополии еще не означала бы гибели государства атлантов в целом! Если бы, например, Македония погибла в то время, когда Александр Македонский дошел до границ Индии, - уничтожило бы это созданную им империю? Разумеется, нет. Но точно так же не могло исчезнуть бесследно государство атлантов, пройди его воины от Гибралтара до Греции. Логичнее потому предположить, что Атлантида была сравнительно небольшим островом, близким к берегам Греции и Египта. Многие современные атлантологи утверждают, что под легендарной Атлантидой следует понимать Санторин - затонувший в большей своей части архипелаг в Эгейском море. Что ж, отдадим должное прозорливости В. Журавлевой, тогда еще совсем молодой писательницы, чей рассказ был опубликован в 1959 году... Однако это не все. Валентина Журавлева идет дальше: истинный герой ее рассказа, Завитаев, вообще склонен полагать, что Атлантида - миф, придуманный Платоном. Сторонники атлантической гипотезы ссылаются на то, что описанная Платоном столица атлантов похожа на Теночтитлан ацтеков. Отсюда делается вывод, что ацтеки копировали атлантов. Сторонники же Норова считают, что Атлантида как две капли воды похожа на Кносс - раскопанную археологами столицу критского царя Миноса. Кто же прав? И те и другие, отвечает Завитаев. В этом вся суть: описанная Платоном Атлантида похожа на любой город той эпохи. У каждого реального города есть свои неповторимые черты. У Атлантиды их нет. И это, считает Завитаев, ярче всего свидетельствует о мифическом характере описанной Платоном державы... Искать этот мифический город бесполезно. Но... "Его можно создать!" заявляет Завитаев. И действительно, создает Атлантиду. Искусственный остров, рожденный в клубах пара, дыма, пепла искусственно вызванным подводным извержением...
   "Жить же нам на Земле..."
   Ивана Антоновича Ефремова едва ли нужно представлять любой - пусть самой широкой - аудитории. Его книги хорошо известны и тем, кто любит остросюжетные, овеянные дымкой романтики рассказы о моряках и геологах, и тем, чье увлечение - через страницы исторических романов и повестей проникать в прошлое человечества, и, наконец, тем, для кого желанный собеседник в неисчерпаемом океане книг - научная фантастика. А поскольку все, что писал Ефремов, отличается исключительной свежестью материала, доскональнейшим проникновением в детали и поистине завидной художественной добротностью, книги его не просто известны, они любимы, относятся к избранным, к тем, которые нет-нет да и вновь перелистываешь, восстанавливая в памяти взволновавшие когда-то страницы...
   Обо всем том, что предшествует интервью, журналисты обычно умалчивают. Вопрос-ответ, вопрос-ответ - такова устоявшаяся схема журнально-газетных бесед с известным человеком. По некоторым причинам мне, однако, хочется отступить от канона. "Подготовительная сторона" этой встречи началась для меня... в конце сороковых - начале пятидесятых годов, когда попала в мои мальчишеские руки основательно потрепанная, без обложки книжка "Белый Рог" И. А. Ефремова. На фамилию автора я поначалу внимания не обратил, но зато залпом проглотил содержимое. ...Геолог, поверивший древнему преданию и на вершине отвесного пика обнаруживший легендарный золотой меч. Алмазы, скрытые в недрах Восточной Сибири, точно где-нибудь в Южной Африке. (Кто мог тогда догадаться, что совсем скоро это пророчество станет явью?!) Таинственные развалины средневековой обсерватории где-то в Каракумах. Гигантский динозавр, "оживший" перед палеонтологами в закрытой со всех сторон долине... Все это было для меня, пожалуй, поинтереснее Жюля Верна и Стивенсона, Майна Рида и Купера. Ведь, что ни говори, капитан Немо и Робинзон Крузо, Натти Бумпо и одноногий Сильвер - все они были затеряны в самом безнадежном прошлом; в них можно было играть, но верить, что они где-то рядом, явно не имело смысла. А тут, у Ефремова, - наши дни, мои (правда, взрослые, но какое это могло иметь значение?) современники... И оказывается, такая бездна тайн и загадок в окружающем меня мире! "Я уверен, сильно ошибаются те, кто полагают, что романтике не будет места на нашей планете, измеренной вдоль и поперек. Огромный, бесконечно просторный мир творческого исследования окружает нас. Стоит лишь заглянуть в него, чтобы убедиться, как смешны рассуждения о скуке жизни..." Это сейчас я вынужден был заглянуть в книгу, чтобы процитировать авторское посвящение к сборнику "Белый Рог", долгое время я помнил его наизусть - таким откровением предстало оно двенадцатилетнему мальчишке. Позднее разыскал я и "Пять румбов", и "Звездные корабли", и "На краю Ойкумены" и случайно набрел в книжном киоске на маленькую книжицу в твердом переплете - первое издание "Путешествия Баурджеда". Уже "знатоком", перечитав к тому времени массу фантастики, встретил я "Туманность Андромеды". Величественная и грандиозная панорама грядущего, она становилась естественной вехой в нашей фантастике; казалось немыслимым после нее писать и читать скучную "фантастику ближнего прицела" - рассказы о шоферах-роботах или миниатюрных радио- и телепередатчиках. И вот... Наконец, решившись, заказываю Москву. В ожидании звонка мысленно репетирую: "Иван Антонович, "Уральскому следопыту" хотелось бы взять у вас интервью. А поскольку у меня командировка в Ленинград и еду я через Москву - я мог бы..." -...А, следопыты?! Как же - знаю, знаю... - звучит в трубке искаженный помехами голос. Мне чудятся в нем отзвуки добродушного стариковского брюзжания, и я уже с некоторой опаской рисую в уме предполагаемый внешний облик маститого нашего фантаста. Шестьдесят пять исполнилось ему - возраст, кажущийся мне, мягко говоря, солидным. И в портрете, который я пытаюсь воссоздать по виденным фотографиям и этому голосу, увы, очень мало от того неутомимого путешественника-искателя, каким рисовался мне прежде автор захватывающих, известных всему миру книг. Но тем самым я, пока совершенно того не подозревая, готовлю себе весьма и весьма приятное удивление... Вопрос-ответ, вопрос-ответ... О чем же спросить Ивана Антоновича? Как уместить в десяток вопросов весь свой интерес к писателю и его творчеству? Старательно просматриваю пухлое "досье" - папку с вырезками, где собраны многочисленные беседы журналистов с Ефремовым, его ответы на всевозможные журнально-газетные анкеты. Каждая из вырезок что-то несет в себе. Я узнаю, например, что Иван Антонович находит изъяны в той реформе русской орфографии, какая была предпринята в 1918 году: исчезают - а отчасти уже исчезли - некоторые оттенки в звучании русских слов... Узнаю, каким оригинальным способом выстригая из журналов фотографии красавиц и комбинируя их - "конструирует" писатель внешний облик своих героинь... Узнаю, что в отличие от большинства собратьев-фантастов он предсказывает долгое и завидное будущее железнодорожному транспорту. Правда, транспорту с куда большей, нежели сегодня, шириной колеи и поистине "корабельным" объемом вагонов!.. Узнаю, что фантаст Ефремов отрицательно относится к идее индивидуального физического бессмертия человека, что столь же отрицательно оценивает писатель существующую у нас систему "специальных" школ. Узнаю и еще многое, очень многое; и постепенно и у меня самого набирается десятка полтора вопросов такого вот узкопрактического плана. На всякий случай провожу перед отъездом маленький "референдум" среди своих знакомцев, любителей фантастики. В результате заношу в записную книжку еще одну серию самых разномастных вопросов. А потом, уже в Москве, "процеживаю" заготовленное... "Процеживаю" при деятельной помощи старою товарища, московского журналиста, которому предложил пойти вместе со мной к Ивану Антоновичу. (Честно говоря, побоялся, что, не имея навыков интервьюера, не смогу записать все нужное. А диктофон звучной марки "Дон", о получении которого для редакции два месяца перед этим хлопотал и который все же "выбил" - буквально за день до командировки, - увы, оказался типичным кабинетным аппаратом, но уж никак не грезившейся мне портативной "коробочкой", которую легко унести в портфеле...) Остается лишь полчаса до назначенного Ефремовым срока, когда, отметя все мелкое, незначительное, случайное, мы извлекаем наконец из пишущей машинки листок с "основополагающими" вопросами. Спешим к метро, спешим на метро, спешим от метро... Останавливаемся в подъезде нужного нам дома на улице Губкина, чтобы отдышаться, поправить галстуки и вообще придать себе вид, полностью соответствующий нашим представлениям об интервьюерах. Ровно в шесть мы у дверей квартиры на втором этаже. Открывает нам сам Иван Антонович, и я обрадованно вздыхаю: вдребезги разлетается сложившийся в моей голове облик "маститого старика"! Крупные черты лица. Большие - временами кажущиеся огромными - голубые глаза. И весь он - очень большой, широкоплечий, могучий, именно могучий, как-то и не приходит на ум другое слово, когда вот так, вблизи, смотришь на него. Такой, каким единственно и должен был быть, по давнему моему разумению, автор написанных им книг. В довершение ко всему приятный и сильный, с басовыми нотками голос, в котором тоже ничего стариковского; вот и верь после этого телефонной трубке... По-настоящему знакомимся мы в кабинете, где кажутся огромными - под стать хозяину - стеллажи с книгами вдоль одной из стен. Говорю несколько слов об "Уральском следопыте" - журнале, в котором работаю. О фантастике в нем, о готовящихся публикациях. Среди них упоминаю статью о знаменитом Эдгаре Берроузе - авторе "Тарзана" и многочисленных космических романов. Выясняется, что Ефремов на языке оригинала читал марсианский цикл Берроуза; у нас завязывается оживленный разговор о книгах и героях американского фантаста ("Интересный был писатель, - подытоживает Иван Антонович и предостерегает: - Но и написать о нем надо интересно..."). С Берроуза мы переключаемся на Хаггарда, с Хаггарда - на... Но старая фантастико-приключенческая литература неисчерпаема, говорить о ней оба мы можем, по-видимому, бесконечно: Иван Антонович - потому, что немало перечитал таких книг в юности, я - потому, что с некоторых пор всерьез занялся собиранием старой фантастики... А товарищ мой уже посматривает на часы. Время летит быстро - так понимаю я деликатный его жест, - пора и переходить к делу, с которым пришли. Что ж, дело есть дело...
   - Иван Антонович, читателей всегда интересует, как писатель становится писателем? По отношению к вам этот вопрос вдвойне интересен, Что заставило вас - зрелого, сложившегося ученого, человека, уже нашедшего, казалось бы, свою тропу в жизни, начать все сначала в качестве литератора? - Причиной тому два обстоятельства. Прежде всего, неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать ученый. Планы и замыслы любого ученого, как, впрочем, и всякого другого человека, необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать. Вот и получается: с одной стороны всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой - бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть на данном этапе, при жизни... И ясное сознание этого бессилия. А в форме фантастического рассказа я - хозяин. Никто не спросит: где вычисления, опыт? что взвешено, измерено?
   Никто не спросит... Я вспоминаю любопытный факт из биографии Ефремова. В 1929 году он написал статью, в которой обосновывал возможность взятия с океанского дна образцов коренных пород. Отослал ее в солидный немецкий журнал "Геологише Рундшау". Через некоторое время рукопись вернули с рецензией профессора Отто Пратье, крупнейшего в те годы специалиста по морской геологии. Этот последний заявлял, что дно океана наглухо закрыто рыхлыми осадками и потому предложенные автором статьи исследования ненаучный вздор. Между тем сегодня подобные исследования - самое будничное дело...
   ... - Второе обстоятельство - неудовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку: полностью могут быть довольны лишь животные, да и то далеко не всегда. Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своими темпами к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней поспешности... А живем-то мы сейчас! Отталкиваясь от несовершенств существующего мира, всякий человек пытается так или иначе улучшить жизнь. Один разобьет цветник, другой может спеть споет. Ну, а если у третьего хорошо работает фантазия, развито воображение? Что ж, он попытается создать свой мир - явления, которые хотел бы видеть состоявшимися, достижения, не осуществимые в пределах биографии современников. Словом, мир - для себя, мир - в себе. Но существующий в вас мир, мир только для вас - это неживой мир. Он открытие ваше, изобретение, создание, но он - мертв. И как при всяком открытии - музыкальном, научном, любом другом - естественно желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для других. Так вот и рождается писательская потенция. Я начал с рассказов о необыкновенном - романтических рассказов о необыкновенных явлениях природы. Почему я обратился к приключенческому жанру? Да потому, что категорически не согласен с теми, кто склонен считать приключенческие книги литературой второго сорта. Герои таких книг всегда сильные, смелые, положительные, неутомимые; под их влиянием читателю и самому хочется сделать что-то в жизни, искать и найти... Убежден: будь у нас изобилие таких книг - меньше было бы поводов для появления в нашей "большой" литературе унылых произведений с пассивными, страдающими "героями" - растерянными хлюпиками, злобными эгоистами. Но хороших приключенческих книг у нас до сих пор до обидного мало, еще обиднее - недостаточное внимание к ним... Ну, а в те годы, когда я писал первые свои вещи, приключенческих книг, можно сказать, не было совсем...
   Первые рассказы Иван Антонович задумал в 1942 году, находясь в больнице на Урале, в Свердловске. Очередной приступ лихорадки, "заработанной" водной из среднеазиатских экспедиций, надолго оторвал его от научных занятий, высвободив тем самым время для "легкомысленного" литературного творчества. В том же 1942-м семь из задуманных рассказов были написаны... А литературе нашей в те суровые годы действительно было не до каких-то там "приключений". Смешно вспоминать сейчас, но и превосходным ефремовским рассказам нет-нет да и предъявлялся упрек в "ложной занимательности"...
   - Поскольку разговор у нас коснулся романтики, как вы, Иван Антонович, понимаете это слово? - Романтика? Это более серьезное, более вдумчивое, чем обычно, отношение к жизни. Романтик ценит жизненные явления больше, чем кто-либо другой. Его волнуют, поражают отблески заката на воде, девичьи глаза, чья-то походка, смех ребенка... Романтик, как и настоящий художник, - собиратель красоты в жизни, а это порождает ощущение величайшей ценности каждого мгновения, его абсолютной, неизбывной неповторимости. И я всерьез полагаю, что, для того чтобы писать настоящую фантастику, надо родиться романтиком...
   Ефремовское определение романтики возвращает слову давний его смысл, о котором мы нередко забываем. Слишком расхожим стало это слово в последние годы: им ныне нарекают и кафе, и магнитофоны, и многое иное, никакого отношения к взглядам на жизнь, к мировоззрению не имеющее. А ведь именно собирателя красоты чтим мы в нашем романтике А. Грине...
   - Почти одновременно с "Рассказами о необыкновенном" вы обратились к произведениям на исторические темы. Если в ваших научно-фантастических рассказах нашли отражение гипотезы и предположения ученого-геолога, то "На краю Ойкумены" и "Путешествие Баурджеда" были, очевидно, продиктованы давним вашим увлечением историей? - Да, я люблю историю. Впрочем, я не разграничиваю так строго фантастику и исторические произведения: эти последние - та же научная фантастика, только обращенная в прошлое, диаметрально противоположная фантастике, оперирующей с будущим. Ведь у фантастики в литературе - два лика: ретроспективное воссоздание облика людей внутри известного исторического процесса и становление людей в неизвестном нам процессе. А если провести параллель с трехфазным током, то "нулевая фаза", без которой ток "не работает", - это литература о современности, едва ли не самая трудная отрасль литературы, ибо здесь сопрягаются обе задачи... В сороковых годах в нашей литературе бросалось в глаза почти полное отсутствие исторических книг, особенно об античном мире. Чтобы как-то исправить положение, я и написал названные вами книги.
   Иван Антонович, мне кажется, несколько утрирует: и романтические свои рассказы, и исторические повести создавал он, конечно же, вовсе не просто потому, что вещей подобного рода вдруг оказывалась нехватка в советской литературе. В каждый рассказ, в каждую повесть Ефремова вложена частичка его души, сокровенные размышления о человеке, о его духовном богатстве, о его месте и роли в окружающем мире. Ну а если произведения Ефремова всегда оказывались до злободневности современными, так это "просто" сказывался всякий раз талант художника-новатора, чутко реагирующего на запросы жизни, отвечающего именно на те вопросы, которые она, жизнь, выдвигает. Так, кстати, было и с "Туманностью Андромеды"; не случайно в сознании многих читателей живет сегодня именно "ефремовское" видение будущего и человека этого будущего, как не случайно и то, что емкий и выразительный термин "Великое Кольцо", придуманный и обоснованный писателем, вскоре же перекочевал и в специальную, сугубо научную литературу...
   - По сравнению со "Звездными кораблями", вашей первой космической повестью, роман "Туманность Андромеды" - это смелый, во многом неожиданный рывок в неизведанное. Что натолкнуло вас на поиски той концепции человека будущего, которая и предопределила успех романа? - Видите ли, знакомясь в подлинниках с книгами американских и других зарубежных фантастов, я не раз бывал поражен размахом фантазии, писательской выдумкой. Чего только там не было!.. А не было "пустяка" человека. Обыкновенные люди, люди капиталистического сегодня, попадали в необычные условия, подчас талантливо и весьма талантливо сочиненные. Я всегда любил настоящих героев и героинь. Но, заметьте, не сверхгероев, конечно...
   Иван Антонович чуть заметно улыбается при этом, улыбаюсь и я. Последняя реплика явно относится к нашему разговору о Берроузе - к пламенной "принцессе Марса" Дее Торис, к неустрашимому капитану из Виргинии...
   ... - Стал размышлять, какими же они, эти герои, должны быть, чтобы совершать удивительные для нас дела. В книгах западных фантастов была заведомая неправда: герои не были приспособлены к будущему. Это невозможно. Высота уровня общества определяется уровнем составляющих его элементов. Еще и сегодня даже наши фантасты - о писателях англо-американской школы и говорить не приходится! - нет-нет да и "очеловечивают" изображаемое ими будущее, механически перенося нашего современника в мир завтрашнего дня. Ко времени написания первого своего романа я уже был убежден, что подобная тенденция в корне неверна. Люди невероятно далекого будущего во многом и многом должны отличаться от нас. У них совершенно другие, часто труднопредставимые и вовсе не представимые для нас интересы. Их совершенно не интересует то, что волнует нас, и интересуют вещи, нам попросту неведомые... Мне пришлось прилагать поистине нечеловеческие усилия, чтобы очеловечить своих героев; это оказалось невероятно тяжелой задачей. Хорошая физическая основа. Тщательность воспитания - чтобы быть в состоянии хорошо, много, чисто работать... Самообслуживание. Человек будущего - это хозяин своего дела, своего дома. Это люди, умеющие все делать. Сейчас пока идет обратный процесс; наш брат, горожанин, во всем зависящий от "специалистов" - сантехников, электриков и т. п., - очень немногое может сделать сам... И разумеется, люди будущего - это люди науки или искусства или же того и другого. Процент занимающихся наукой повысился уже в те годы, когда я писал свой роман... Так - от признака к признаку - складывался для меня облик людей грядущего. Людей, которым по плечу такие дела, как исследование глубин земли и путь к звездам. Людей, нервы и организм которых не подведут, выдержат любое испытание...
   Когда появилась "Туманность Андромеды", многое в этой истинно энциклопедической книге о будущем оказалось внове для читателей, многое вызвало - да и сейчас нередко вызывает - самые ожесточенные споры. Достаточно вспомнить, с каким упорством кое-кто из критиков обвинял писателя чуть ли не в проповеди технократического режима: им, этим критикам, казалось подозрительным отсутствие в ефремовском мире будущего людей, занятых непосредственным физическим трудом... Думается мне, что много раньше тех сроков, какие мог предполагать Ефремов в процессе создания книги, проявится в нашей жизни и другая намеченная им тенденция - стремление к самообслуживанию. Слушая Ивана Антоновича, я невольно улыбнулся, вспомнив о "мечте новосела", приобретенной накануне в знамени" том московском универмаге "1000 мелочей". Три-четыре десятка пластмассовых пробок, шурупы к ним и нехитрый пробойник - мощное приспособление для "развески штор, полок, зеркала, вешалок и т. п." в современных квартирах, в бетонные стены которых не так-то просто вогнать обыкновенный гвоздь. Если даже я - законченный "книжный червь", как не без оснований полагают в моей семье, - с вожделением спрятал в портфель сущую эту мелочь, значит, тенденция, о которой я говорю, вполне-вполне назрела...
   - "Туманность Андромеды" сразу обозначила контуры ваших представлений о том, каким может стать человек. А последовавшие за нею романы - это своего рода наведение мостов между настоящим и будущим человека, не так ли? - Да. Вдогонку, по следам "Туманности Андромеды", я написал небольшую повесть "Сердце Змеи". Написал потому, что в романе не было главного непосредственного, физического контакта космических цивилизаций. Контакта - дружеского и, я бы сказал, принципиально обратного обычному для западной фантастики военному столкновению миров... Но оставался еще путь к этому контакту. Путь в мир будущего. В "Туманности Андромеды" лишь упоминаются "Темные века". Человечество Земли уже начало свой путь в мир будущего - в мир коммунизма. Но путь этот не прост и не гладок, множество самых серьезных препятствий встретится еще на этом пути... "Темные века" - это мутная волна фашизма, мы с вами свидетели этого отвратительного явления. И как свидетели можем ли мы быть безучастны к этому? Здесь не может быть двух ответов, ведь вопрос стоит только так: или будет мир, который я попытался изобразить в "Туманности Андромеды", - или не будет ничего. Посмотрите на историю. Что определяло падение государств, цивилизации? Геологические катастрофы? Да, но в исключительно редких случаях. Так было с Атлантидой - под нею, вероятно, нужно понимать Крит. Обычно же существует крепкая цивилизация: эллинская, вавилонская, ассирийская... И вдруг являются завоеватели, стирают ее с лица земли. Ученых посылают бить камни, поэтов привязывают к водовозным бочкам... Но почему же эллинов или вавилонян не разбивали раньше, ведь завоеватели всегда были и пытались сделать это? Помимо весьма важных экономических обстоятельств была, очевидно, высокая моральная стойкость - необходимая элементарная вера в свою страну, в ее будущее, любовь к земле, к прекрасному, созданному цивилизацией. А отсюда - желание во что бы то ни стало защитить ее, мужество в обороне. Однако шло время, и неотвратимо наступал момент, когда - в силу самых разнообразных причин, определяющих крепость государства, - в обществе резко падала мораль, единое целое превращалось в механическую совокупность единиц. И рушились царства и империи, рушились республики, и ничто уже не могло устоять перед ордами завоевателей, еще за пятьдесят - сто лет до того бессильных что-либо сделать. Моральный износ цивилизации жестоко мстил за себя... Сейчас европейская цивилизация (я имею в виду капиталистический Запад) на поворотном пункте. Долгое время моральные основы общественного поведения воплощала в себе религия, унаследовавшая их из древности, из тысячелетиями передававшихся от поколения к поколению элементарных "отцовских заветов" - вроде "не убий", "не укради" и т. п. Человек жил с оглядкой на прошлое и с верой в будущее (а не в будущее, так в загробный мир, место в котором еще надо было заслужить своим поведением в мире земном, бренном), чувствовал себя звеном между прошлым и будущим - это и обеспечивало минимальную моральную стойкость подавляющего большинства единиц не" праведного в целом общества. Но сегодня религия на Западе уходит, падает, так как не в состоянии удовлетворить человека научно мыслящего. Религия падает, но где мораль? Новая, на научных основах созданная мораль, где она? Ее в современном капиталистическом обществе нет. Человеку XX века нужна мораль на основе науки о социологической необходимости, вытекающей из законов общественной жизни. Ведь эти законы действуют с четкостью законов природы: так - можно, а иначе - нельзя, иначе нарушающий будет беспощадно, почти автоматически выброшен из общества... Но те, кто стоят у власти, и не заинтересованы в создании морали на основе науки, и бессильны создать ее. Моральные категории все более ветшают; мещанская потребительская мораль, насаждаемая капитализмом, бескрыла и бесчеловечна. В обществе все более процветает самое неприкрытое жульничество - вплоть до науки, где нужна абсолютная честность... Враждебное отношение к науке в целом, к ученым в целом - кажущемуся источнику всех зол. Отхождение пациентов от врачей. Стремление не работать, а - "устроиться". Все большее обессмысливание самой человеческой жизни, человеческой культуры в целом. Нивелировка индивидуальности и как бессознательный протест против этого рост бродяжничества (вспомните "хиппи")... И все, вместе взятое, порождает равнодушие к прошлому и будущему, к судьбе грядущих поколений, беззаботное и беспощадное, хищническое отношение к основе всех материальных основ - самой планете, ее природным ресурсам, которые ведь тоже не неисчерпаемы. Безответственная порча окружающей среды, загрязнение, замусоривание планеты... Даже повальное увлечение космосом имеет на Западе в своей основе глубокий подсознательный эскапизм - стремление спастись, удрать, найти подходящую свежую планету и начать на ней все заново...