Буковски Чарльз. Женщины

   – Твоя чертова башка стоит за дверью!
   Так голова ездила туда и обратно.
   Мы опять расстались, и я свалил с себя эту голову. Я пил: снова свободный человек. У меня имелся молодой приятель, Бобби, довольно никакой пацан, работавший в порнографической книжной лавке. На стороне он прирабатывал фотографией. Жил он в паре кварталов от меня. У Бобби были неприятности с самим собой и со своей женой Валери. Как-то вечером он позвонил и сказал, что хочет привезти ко мне Валери переночевать. Звучало прекрасно. Валери было 22, абсолютно миленькая, с длинными светлыми волосами, безумными голубыми глазами и красивым телом. Как и Лидия, она тоже провела некоторое время в сумасшедшем доме. Немного погодя, я услышал, как они заехали на лужайку перед моим двором.
   Валери вышла. Я вспомнил, как Бобби рассказывал мне, что когда знакомил с Валери своих родителей, те заметили по поводу ее платья, что, мол, оно им нравится, а она ответила:
   – Ага, а как насчет всей остальной меня? – И задрала платье на бедрах. Трусиков на ней не было.
   Валери постучала. Я услышал, как Бобби отъехал. Я впустил ее в дом. Выглядела она прекрасно. Я налил два скотча с водой. Ни она, ни я ни о чем не говорили. Мы выпили, и я налил еще два. После этого сказал:
   – Давай, поехали в бар.
   Мы сели в мою машину. Бар «Машина Для Клея» находился сразу за углом. На той неделе, правда, мне там велели больше не наливать, но когда мы вошли, никто даже не пикнул. Мы сели за столик и заказали выпить.
   По-прежнему не разговаривали. Я просто смотрел в эти безумные голубые глаза. Мы сидели рядом, и я поцеловал ее. Губы ее были прохладны и приоткрыты. Я поцеловал ее еще раз, и ногами мы прижались друг к другу. У Бобби была славная жена. Бобби ненормальный, что раздает ее налево и направо.
   Мы решили пообедать. Каждый заказал себе по стейку, и мы пили и целовались, пока ждали. Барменша сказала:
   – О, да вы влюблены! – и мы оба рассмеялись. Когда принесли стейки, Валери сказала:
   – Я свой не хочу.
   – Я свой тоже не хочу, – ответил я.
   Мы пили там еще часик, а потом решили вернуться ко мне.
   Подъезжая к передней лужайке, я увидел в проезде женщину. То была Лидия. В руке она держала конверт. Я вышел из машины с Валери, и Лидия посмотрела на нас.
   – Кто это? – спросила Валери.
   – Женщина, которую я люблю, – объяснил ей я.
   – Кто эта сука? – завопила Лидия.
   Валери повернулась и побежала по тротуару. Я слышал ее высокие каблучки по мостовой.
   – Заходи давай, – сказал я Лидии. Она вошла в дом следом за мной.
   – Я пришла сюда, чтоб отдать тебе это письмо, и похоже, что зашла в самое время. Кто это была?
   – Жена Бобби. Мы просто друзья.
   – Ты ведь собирался ее выебать, правда?
   – Но послушай, я же ей сказал, что люблю тебя.
   – Ты ведь собирался ее выебать, правда?
   – Но послушай, малышка…
   Вдруг она меня толкнула. Я стоял перед кофейным столиком, а тот стоял перед тахтой. Я упал спиной на столик, между ним и тахтой. Услышал, как хлопнула дверь. А когда поднимался, то мотор машины Лидии уже завелся. Она уехала.
   Сукин сын, подумал я, то у тебя аж две бабы, а через минуту – уже ни одной.

 

10

   Я удивился на следующее утро, когда ко мне постучалась Эйприл.
   Эйприл – это та, что сидела на диете и была на вечеринке у Гарри Эскота, а потом слиняла с наспидованным маньяком. Было 11 утра. Эйприл вошла и села.
   – Я всегда восхищалась вашей работой, – сказала она.
   Я достал ей пива и взял одно себе.
   – Бог – это крюк в небесах, – сказала она.
   – Ладно, – сказал я.
   Эйприл была тяжеловата, но не очень жирна. Большие бедра и крупная задница, а волосы свисали прямо вниз. Что-то уже в одних ее размерах – матерых, будто и обезьяна ей была бы под силу. Ее умственная отсталость привлекала, поскольку она не играла в игры. Она закинула одну ногу на другую, показав огромные белые ляжки.
   – Я посеяла зернышки помидоров в подвале того дома, где живу, – сказала она.
   – Я возьму у тебя немного, когда взойдут, – ответил я.
   – У меня никогда не было водительских прав, – сказала Эйприл. – Моя мать живет в Нью-Джерси.
   – А моя умерла, – ответил я, подошел и подсел к ней на тахту.
   Потом схватил и поцеловал ее. Пока я ее целовал, она смотрела мне прямо в глаза.
   Я оторвался.
   – Давай ебаться, – сказал я.
   – У меня инфекция, – ответила Эйприл.
   – Чего?
   – Вроде грибка. Ничего серьезного.
   – А я могу заразиться?
   – Выделения такие, типа молочка.
   – А я могу заразиться?
   – Не думаю.
   – Давай ебаться.
   – Я не знаю, хочется ли мне ебаться.
   – Хорошо будет. Пошли в спальню.
   Эйприл зашла в спальню и начала снимать одежду. Я снял свою. Мы забрались под простыни. Я начал играться с ней и целовать ее. Потом оседлал.
   Очень странно. Будто вагина у нее поперек. Я знал, что я внутри, я чувствовал, что вроде должен быть внутри, но все время сползал куда-то в сторону, влево. Я все горбатил и горбатил ее. Такой вот восторг. Я кончил и скатился.
   Позже я отвез ее домой, и мы поднялись к ней в квартиру. Долго разговаривали, и ушел я, лишь записав номер квартиры и адрес. Проходя по вестибюлю, я узнал почтовые ящики этого дома. Я разносил сюда почту много раз, когда служил почтальоном. Я вышел к своей машине и уехал.

 

11

   У Лидии было двое детей: Тонто, мальчик 8 лет, и Лиза, 5-летняя малышка, прервавшая нашу первую поебку. Мы сидели вместе за столом как-то вечером, ужинами. Между нами с Лидией все шло хорошо, и я оставался на ужин почти каждый вечер, потом спал с Лидией и уезжал часов в 11 на следующее утро, возвращался к себе проверить почту и писать. Дети спали в соседней комнате на водяной постели. Старый маленький домишко – Лидия снимала его у бывшего японского борца, теперь занявшегося недвижимостью. Он был, очевидно, в Лидии заинтересован. Ну и ладно. Милый старый домишко.
   – Тонто, – сказал я за едой, – ты знаешь, что когда твоя мама кричит по ночам, я ее не бью. Ты ведь знаешь, кому на самом деле плохо.
   – Да, знаю.
   – Тогда почему ты не заходишь и не помогаешь мне?
   – Не-а. Я ее знаю.
   – Слушай, Хэнк, – сказала Лидия, – не натравливай на меня детей.
   – Он самая большая уродина в мире, – сказала Лиза.
   Лиза мне нравилась. Когда-нибудь она станет настоящей сексапилкой – и не просто так, а личностью.
   После ужина мы с Лидией ушли к себе в спальню и растянулись на кровати. Лидия торчала от угрей и прыщиков. У меня плохая кожа. Она придвинула лампу поближе к моему лицу и приступила. Мне нравилось. У меня от этого все зудело, а иногда вставал. Очень интимно. Иногда между выдавленными прыщами Лидия меня целовала. Сперва она всегда трудилась над моим лицом, а потом переходила к спине и груди.
   – Ты меня любишь?
   – Ага.
   – Ууу, посмотри, какой!
   То был угорь с большим желтым хвостом.
   – Славный, – сказал я.
   Она лежала на мне во весь рост. Потом вдруг перестала давить и посмотрела на меня.
   – Я тебя в могилу еще положу, ебарь ты жирный!
   Я засмеялся. Лидия поцеловала меня.
   – А я засуну тебя обратно в психушку, – сказал ей я.
   – Перевернись. Давай спиной займусь.
   Я перевернулся. Она выдавила у меня на затылке.
   – Ууу, вот хороший какой! Аж выстрелил! Мне в глаз попало!
   – Очки надевать надо.
   – Давай заведем маленького Генри! Только подумай – маленький Генри Чинаски!
   – Давай обождем немного.
   – Я хочу маленького сейчас же!
   – Давай подождем.
   – Мы только и делаем, что дрыхнем, жрем, валяемся везде, да трахаемся. Как слизни. Слизневая любовь, вот как это называется.
   – Мне она нравится.
   – Ты раньше здесь писал. Ты был занят. Ты приносил сюда чернила и рисовал свои рисунки. А теперь идешь домой и всё самое интересное делаешь там. Здесь ты только ешь да спишь, а с утра первым делом уезжаешь. Тупо.
   – Мне нравится.
   – Мы не ходим на вечеринки уже несколько месяцев! Мне нравится встречаться с людьми! Мне скучно! Мне так скучно, что я уже с ума схожу! Мне хочется что-то делать! Я хочу ТАНЦЕВАТЬ! Я жить хочу!
   – Ох, да говно все это.
   – Ты слишком старый. Тебе хочется только сидеть на одном месте, да критиковать всех и вся. Ты не хочешь ничего делать. Тебе всё нехорошо!
   Я выкатился из постели и встал. Начал надевать рубашку.
   – Что ты делаешь? – спросила она.
   – Выметаюсь отсюда.
   – Ну вот, пожалста! Только что не по-твоему, так вскакиваешь и сразу за дверь. Ты никогда не хочешь ни о чем разговаривать. Ты идешь домой и напиваешься, а на следующий день тебе так худо, что хоть ложись и подыхай. И вот тогда только ты звонишь мне!
   – Я ухожу отсюда к чертовой матери!
   – Но почему?
   – Я не хочу оставаться там, где меня не хотят. Я не хочу быть там, где меня не любят.
   Лидия подождала. Потом сказала:
   – Хорошо. Давай, ложись. Мы выключим свет и просто будем тихо вместе.
   Я помедлил. Затем сказал:
   – Ну, ладно.
   Я разделся целиком и залез под одеяло и простыню. Своей ляжкой прижался к ляжке Лидии. Мы оба лежали на спине. Я слышал сверчков. Славный тут район. Прошло несколько минут. Потом Лидия сказала:
   – Я стану великой.
   Я не ответил. Прошло еще несколько минут. Вдруг Лидия вскочила с кровати, вскинула обе руки вверх, к потолку, и громко заявила:
   – Я СТАНУ ВЕЛИКОЙ! Я СТАНУ ИСТИННО ВЕЛИКОЙ! НИКТО НЕ ЗНАЕТ, НАСКОЛЬКО ВЕЛИКОЙ Я СТАНУ!
   – Хорошо, – сказал я.
   Потом она добавила, уже тише:
   – Ты не понимаешь. Я стану великой. Во мне больше потенциала, чем в тебе!
   – Потенциал, – ответил я, – ни фига не значит. Это надо делать.
   Почти у любого младенца в люльке больше потенциала, чем у меня.
   – Но я это СДЕЛАЮ! Я СТАНУ ИСТИННО ВЕЛИКОЙ!
   – Ладно, ладно, – сказал я. – А пока ложись обратно.
   Лидия легла обратно. Мы не целовались. Сексом заниматься мы не собирались. Я чувствовал, что устал. Слушал сверчков. Не знаю, сколько времени прошло. Я уже почти уснул – не совсем, правда, – когда Лидия вдруг села на кровати. И завопила. Вопль был громкий.
   – В чем дело? – спросил я.
   – Лежи тихо.
   Я стал ждать. Лидия сидела, не шевелясь, минут, наверное, десять. Потом снова упала на подушку.
   – Я видела Бога, – сказала она. – Я только что увидела Бога.
   – Слушай, ты, сука, ты с ума меня свести хочешь!
   Я встал и начал одеваться. Я рассвирепел. Я не мог найти свои трусы. Да ну их к черту, подумал я. Пусть валяются там, где валяются. Я надел на себя всё, что у меня было, и сидел на стуле, натягивая на босые ноги башмаки.
   – Что ты делаешь? – спросила Лидия.
   Я не смог ей ответить и вышел в переднюю комнату. Моя куртка висела на спинке стула, я взял ее и надел. Выбежала Лидия. В голубом неглиже и трусиках. Босиком. У Лидии были толстые лодыжки. Обычно она носила сапоги, чтоб их скрыть.
   – ТЫ НИКУДА НЕ ПОЙДЕШЬ! – заорала она на меня.
   – Насрать, – сказал я. – Я пошел отсюда.
   Она на меня прыгнула. Обычно она бросалась на меня, когда я был пьян. Теперь же я был трезв. Я отступил вбок, и она упала на пол, перевернулась и оказалась на спине. Я переступил через нее на пути к двери. Она была в ярости, пузырилась слюна, она рычала, за губами обнажились зубы. Она походила на самку леопарда. Я взглянул на нее сверху вниз. Безопаснее, когда она лежит на полу.
   Она испустила рык, и только я собрался выйти, как она, дотянувшись, вцепилась ногтями в рукав моей куртки, потащила на себя и содрала его прямо с руки. Рукав оторвался в плече.
   – Господи ты боже мой, – сказал я, – посмотри, что ты сделала с моей новой курткой! Я ведь только что ее купил!
   Я открыл дверь и выскочил наружу с голой рукой.
   Только я успел отпереть машину, как услышал, что за спиной по асфальту шлепают ее босые ноги. Я запрыгнул внутрь и запер дверцу. Нажал на стартер.
   – Я убью эту машину! – орала она. – Я прикончу эту машину!
   Ее кулаки колотили по капоту, по крыше, по ветровому стеклу. Я двинул машиной вперед, очень медленно, чтобы не покалечить ее. Мой «меркурий-комета» 62 года развалился, и я недавно купил «фольксваген» 67-го. Я драил и полировал его. В бардачке даже метелка из перьев лежала. Я медленно выезжал, а Лидия все молотила кулаками по машине.
   Едва я от нее оторвался, как сразу дернул на вторую. Бросив взгляд в зеркальце, я увидел, как она стоит одна в лунном свете, не шевелясь, в своем голубом неглиже и трусиках. Все нутро мне начало корежить и переворачивать. Я чувствовал, что болен, ненужен, печален. Я был влюблен в нее.

 

12

   Я поехал к себе, начал пить. Врубил радио и нашел какую-то классическую музыку. Вытащил из чулана свою лампу Коулмэна. Выключил свет и сел забавляться с нею. С лампой Коулмэна можно много разных штук проделать.
   Например, погасить ее, а потом снова зажечь и смотреть, как она разгорается от жара фитиля. Еще мне нравилось ее подкачивать и нагнетать давление. А потом было еще удовольствие от того, что просто смотришь на нее. Я пил, смотрел на лампу, слушал музыку и курил сигару.
   Зазвонил телефон. Там была Лидия.
   – Что ты делаешь? – спросила она.
   – Сижу просто так.
   – Ты сидишь просто так, пьешь, слушаешь классическую музыку и играешься с этой своей проклятой лампой!
   – Да.
   – Ты вернешься?
   – Нет.
   – Ладно, пей! Пей, и пускай тебе будет хуже! Сам знаешь, эта дрянь тебя однажды чуть не прикончила. Ты больницу помнишь?
   – Я ее никогда не забуду.
   – Хорошо, пей, ПЕЙ! УБИВАЙ СЕБЯ! И УВИДИШЬ, НАСРАТЬ МНЕ ИЛИ НЕТ!
   Лидия повесила трубку, и я тоже. Что-то подсказывало мне, что она беспокоится не столько о моей возможной смерти, сколько о своей следующей ебле. Но мне нужны каникулы. Необходим отдых. Лидии нравилось ебстись по меньшей мере пять раз в неделю. Я предпочитал три. Я встал и прошел в обеденный уголок, где на столе стояла пишущая машинка. Зажег свет, сел и напечатал Лидии 4-страничное письмо. Потом зашел в ванную, взял бритву, вышел, сел и хорошенько хлебнул. Вытащил лезвие и чиркнул средний палец правой руки. Потекла кровь. Я подписал свое письмо кровью.
   Потом сходил к почтовому ящику на углу и сбросил его.
   Телефон звонил несколько раз. То была Лидия. Она орала мне разное.
   – Я пошла ТАНЦЕВАТЬ! Я не собираюсь одна тут рассиживать, пока ты там нажираешься!
   Я ей сказал:
   – Ты ведешь себя так, будто я не пью, а хожу с другой теткой.
   – Это еще хуже!
   Она повесила трубку.
   Я продолжал пить. Спать совсем не хотелось. Вскоре настала полночь, потом час, два. Лампа Коулмэна все горела…
   В 3.30 зазвонил телефон. Снова Лидия.
   – Ты все еще пьешь?
   – Ну дак!
   – Ах ты сучья рожа гнилая!
   – Фактически, как раз когда ты позвонила, я сдирал целлофан с этой вот пинты «Катти Сарка». Она прекрасна. Видела бы ты ее!
   Она шваркнула трубкой о рычаг. Я смешал себе еще один. По радио играла хорошая музыка. Я откинулся на спинку. Очень хорошо.
   С грохотом распахнулась дверь, и в комнату вбежала Лидия.
   Задыхаясь, она остановилась посередине. Пинта стояла на кофейном столике. Она ее увидела и схватила. Я подскочил и схватил Лидию. Когда я пьян, а она – безумна, мы почти друг друга стоим. Она держала бутылку высоко в воздухе, отстраняясь от меня и пытаясь выскочить с нею за дверь. Я схватил ее за руку с бутылкой и попытался отобрать.
   – ТЫ, БЛЯДЬ! ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА! ОТДАЙ БУТЫЛКУ, ЕБ ТВОЮ МАТЬ!
   Потом мы оказались на крыльце, мы боролись. Споткнулись на ступеньках и свалились на тротуар. Бутылка ударилась о цемент и разбилась. Лидия поднялась и побежала. Я услышал, как завелась ее машина. Я остался лежать и смотреть на разбитую бутылку. Та валялась в футе от меня. Лидия уехала. Луна все еще сияла. В донышке того, что осталось от бутылки, я разглядел еще глоток скотча. Растянувшись на тротуаре, я дотянулся до него и поднес ко рту. Длинный зубец стекла чуть не выткнул мне глаз, пока я допивал остатки. Затем я встал и зашел внутрь. Жажда была ужасна. Я походил по дому, подбирая пивные бутылки и выпивая те капли, что оставались в каждой. Из одной я порядочно глотнул пепла, поскольку часто пользовался пивными бутылками как пепельницами. Было 4.14 утра.
   Я сидел и наблюдал за часами. Будто снова на почте работаю. Время обездвижело, а существование стало пульсирующей непереносимой ерундой. Я ждал. Я ждал. Я ждал.
   Я ждал. Наконец, настало 6 часов. Я пошел на угол, в винную лавку. Продавец как раз открывался. Он впустил меня. Я приобрел еще одну пинту «Катти Сарка». Пришел домой, запер дверь и позвонил Лидии.
   – У меня тут пинта «Катти Сарка», с которой я сдираю целлофан. Я собираюсь немного выпить. А винный магазин теперь будет работать целых 20 часов.
   Она повесила трубку. Я выпил один стаканчик, а затем зашел в спальню, повалился на постель и уснул, даже не сняв одежду.

 

13

   Неделю спустя, я ехал по Бульвару Голливуд с Лидией.
   Развлекательный еженедельник, выходивший тогда в Калифорнии, попросил меня написать им статью о жизни писателя в Лос-Анжелесе. Я ее написал и теперь ехал в редакцию сдавать. Мы оставили машину на стоянке в Мосли-Сквере. Мосли-Сквер – это квартал дорогих бунгало, в которых музыкальные издатели, агенты, антрепренеры и прочая публика устраивают себе конторы. Аренда там очень высокая.
   Мы зашли в один из тех бунгало. За столом сидела симпатичная девица, образованная и невозмутимая.
   – Я Чинаски, – сказал я, – и вот моя статья.
   Я швырнул ее на стол.
   – О, мистер Чинаски. Я всегда очень восхищалась вашей работой!
   – У вас тут выпить чего-нибудь не найдется?
   – Секундочку…
   Она поднялась по ковровой лестнице и снова спустилась с бутылкой дорогого красного вина. Открыла ее и извлекла несколько бокалов из бара-тайника.
   Как бы мне хотелось залечь с нею в постель, подумал я. Но ни фига не выйдет.
   Однако, кто-то же залегает с нею в постель регулярно.
   Мы сидели и потягивали вино.
   – Мы дадим вам знать по поводу статьи очень скоро. Я уверена, что мы ее примем… Но вы совсем не такой, каким я ожидала вас увидеть…
   – Что вы имеете в виду?
   – У вас такой мягкий голос. Вы кажетесь таким милым.
   Лидия расхохоталась. Мы допили вино и ушли. Когда мы шли к машине, я услышал оклик:
   – Хэнк!
   Я обернулся – там в новом «мерседесе» сидела Ди Ди Бронсон. Я подошел.
   – Ну, как оно, Ди Ди?
   – Недурно. Бросила «Кэпитол Рекордз». Теперь вон той вот конторой заправляю.
   Она махнула рукой. Еще одна музыкальная компания, довольно известная, со штаб-квартирой в Лондоне. Ди Ди раньше частенько заскакивала ко мне со своим дружком, когда у него и у меня было по колонке в одной подпольной лос-анжелесской газетке.
   – Боже, да у тебя тогда все нормально, вроде, – сказал я.
   – Да, только…
   – Только что?
   – Только мне нужен мужик. Хороший мужик.
   – Ну, так дай мне свой номер, и я погляжу, смогу ли найти тебе такого.
   – Ладно.
   Ди Ди записала номер на полоске бумаги, и я сложил ее себе в бумажник. Мы с Лидией подошли к моему старенькому «фольку» и залезли внутрь.
   – Ты собираешься ей позвонить, – сказала она. – Ты собираешься позвонить по этому номеру.
   Я завел машину и выехал на Бульвар Голливуд.
   – Ты собрался звонить по этому номеру, – продолжала она. – Я просто знаю, что ты позвонишь по этому номеру!
   – Хватить гундеть! – сказал я.
   Похоже было, что впереди еще одна плохая ночь.

 

14

   Мы снова поссорились. Я вернулся к себе, но мне не хотелось сидеть в одиночестве и пить. В тот вечер проходил заезд упряжек. Я взял с собой пинту и поехал на бега. Прибыл рано, поэтому успел прикинуть все свои цифры. К тому времени, как кончился первый заезд, пинта была, к моему удивлению, более чем наполовину пуста. Я мешал ее с горячим кофе, и проходила она гладко.
   Я выиграл три из первых четырех заездов. Позже выиграл еще и экзакту и опережал долларов на 200 к концу 5-го заезда. Я сходил в бар и сыграл с доски тотализатора. В тот вечер мне дали то, что я назвал «хорошей доской». Лидия усралась бы, видя, как ко мне плывут все эти бабки. Она терпеть не могла, когда я выигрывал на скачках, особенно если сама проигрывала.
   Я продолжал пить и ставить. К концу 9-го заезда я был в выигрыше на 950 долларов и сильно пьян. Я засунул бумажник в один из боковых карманов и пошел медленно к машине.
   Я сидел в ней и смотрел, как проигравшие отваливают со стоянки.
   Я сидел, пока поток машин не иссяк, и только тогда завел свою. Сразу за ипподромом стоял супермаркет. Я увидел освещенную будку телефона на другом конце автостоянки, заехал и вылез. Подошел и набрал номер Лидии.
   – Слушай, – сказал я, – слушай меня, сука. Я сходил на скачки упряжек сегодня и выиграл 950 долларов. Я победитель! Я всегда буду победителем!
   Ты меня не заслуживаешь, сука! Ты со мною в игрушки играла? Так вот, кончились игрушки! Хватит с меня! Наигрался! Ни ты мне не нужна, ни твои проклятые игры!
   Ты меня поняла? Приняла к сведению? Или башка у тебя еще толще лодыжек?
   – Хэнк…
   – Да.
   – Это не Лидия. Это Бонни. Я сижу с детьми за Лидию. Она сегодня ушла на весь вечер.
   Я повесил трубку и пошел обратно к машине.

 

15

   Лидия позвонила мне утром.
   – Каждый раз, когда ты будешь напиваться, – заявила она, – я буду ходить на танцы. Вчера вечером я ходила в «Красный Зонтик» и приглашала мужчин потанцевать. У женщины есть на это право.
   – Ты шлюха.
   – Вот как? Так если и есть что-то похуже шлюхи, – это скука.
   – Если есть что-то хуже скуки, – это скучная шлюха.
   – Если тебе моей пизды не хочется, – сказала она, – я отдам ее кому-нибудь другому.
   – Твоя привилегия.
   – А после танцев я поехала навестить Марвина. Я хотела найти адрес его подружки и увидеться с ней. С Франсиной. Ты сам ведь как-то ночью ездил к его девчонке Франсине, – сказала Лидия.
   – Слушай, я никогда ее не еб. Я просто слишком напился, чтобы ехать домой после тусовки. Мы даже не целовались. Она разрешила мне переночевать на кушетке, а утром я поехал домой.
   – Как бы то ни было, когда я доехала до Марвина, я раздумала спрашивать у него адрес Франсины.
   У родителей Марвина водились деньги. Дом его стоял на самом берегу. Марвин писал стихи – получше, чем большинство. Мне Марвин нравился.
   – Ну, надеюсь, ты хорошо провела время, – сказал я и повесил трубку.
   Не успел я отойти от телефона, как тот зазвонил снова.
   Марвин.
   – Эй, угадай, кто ко мне вчера посреди ночи нагрянул? Лидия.
   Постучалась в окно, и я ее впустил. У меня на нее встал.
   – Ладно, Марвин. Я понимаю. Я тебя не виню.
   – Ты не злишься?
   – На тебя – нет.
   – Тогда ладно…
   Я взял вылепленную голову и загрузил в машину. Доехал до Лидии и водрузил ее на порог. Звонить в дверь не стал и уже повернулся уходить. Вышла Лидия.
   – Почему ты такой осел? – спросила она.
   Я обернулся.
   – Ты не избирательна. Тебе что один мужик, что другой – без разницы. Я за тобой говно жрать не собираюсь.
   – Я тоже твое говно жрать не буду! – завопила она и хлопнула дверью.
   Я подошел к машине, сел и завел. Поставил на первую. Она не шелохнулась. Попробовал вторую. Ничего. Тогда я снова перешел на первую. Лишний раз проверил, снято ли с тормоза. Машина не двигалась с места. Я попробовал задний ход. Назад она поехала. Я тормознул и снова попробовал первую. Машина не двигалась. Я все еще был очень зол на Лидию. Я подумал: ну ладно же, поеду на этой злоебучке домой задом. Потом представил себе фараонов, которые меня остановят и спросят, какого это дьявола я делаю. Ну, понимаете, офицеры, я поссорился со своей девушкой и добраться до дому теперь могу только так.
   Я уже не так сердился на Лидию. Я вылез и пошел к ее двери. Она втащила мою голову внутрь. Я постучал.
   Лидия открыла.
   – Слушай, – спросил я, – ты что – ведьма какая-то?
   – Нет, я шлюха, разве не помнишь?
   – Ты должна отвезти меня домой. Моя машина едет только назад. Ты эту дрянь заговорила, что ли?
   – Ты что – серьезно?
   – Пойдем, покажу.
   Лидия вышла со мной к машине.
   – Все работало прекрасно. Потом вдруг ни с того ни с сего она начинает ехать только задним ходом. Я уже домой так пилить собирался.
   Я сел.
   – Теперь смотри.
   Я завел и поставил на первую, отпустив сцепление. Она рванулась вперед. Я поставил вторую. Она перешла на вторую и поехала еще быстрее. Перевел на третью. Машина мило катила дальше. Я развернулся и остановился на другой стороне улицы. Подошла Лидия.
   – Послушай, – сказал я, – ты должна мне поверить. Еще минуту назад машина ехала только назад. А теперь с ней все в порядке. Поверь мне, пожалуйста.
   – Я тебе верю, – ответила она. – Это Бог сделал. Я верю в такие вещи.
   – Это должно что-то значить.
   – Оно и значит.
   Я вылез из машины. Мы вошли к ней в дом.
   – Снимай рубашку и ботинки, – сказала она, – и ложись на кровать. Сначала я хочу выдавить тебе угри.