Булычев Кир. Агент КФ

   У археолога было полчаса свободного времени. Он спешил. Ему надо было захватить планы раскопок и переодеться. Ему некогда было гулять по сувенирным лавкам. Да и не было еще в городе сувенирных лавочек, не доросли местные жители до этого. Сувениры — дело будущего, для сувениров нужны туристы…
   ПетриА не выносила, когда у Андрея плохое настроение.
   Здесь у женщин сильно развита интуиция, это уже не интуиция, а нечто среднее между интуицией и телепатией.
   ПетриА положила кончики пальцев на руку Андрея.
   — Не волнуйся, — сказала она. — Может, он пошел в вертеп.
   Андрей улыбнулся. Раньше, когда он здесь был новичком, такое предположение, тем более из уст молодой девушки, его бы удивило.
   Солидный археолог пропадает в вертепах. Но для ПетриА это предположение было естественным и никак не порочило мужчину. Еще лет сто назад девушек из хороших, но обедневших семей отдавали на год или больше в вертеп — их там учили танцевать, петь, ухаживать за гостями. И естественно, общаться с мужчинами. Очевидно, это равнодушие происходило от запутанности родственных отношений, совершенно непонятных приезжему. Клан включал не только кровных родственников, но все в клане считались родственниками. Андрей и не старался разобраться в этой путанице — наверное, из всех землян это мог сделать лишь консул Ольсен, узнавший за двенадцать лет жизни здесь и язык, и обычаи лучше многих аборигенов. Правда, Андрея смущало — и с этим трудно было примириться, — что ПетриА была его дочерью, хотя родилась лет за двадцать до его появления на планете.
   Ошибку совершил уже предшественник Андрея, Карлос Перес, который на обеде посадил недавно взятую на работу секретаршу представительства ПетриА между собой и второй (восточной) женой министра Сообщений, а министр Сообщений в то же время был вице-главой клана Западных Ву, что автоматически делало его жрецом святилища Каменного дракона. А так как на том злосчастном обеде присутствовал и отец (настоящий отец) ПетриА, то свидетельство удочерения было отныне нерушимо. Ни ПетриА (которая поняла, что происходит), ни Карлос Перес (который ничего не понял) не придали значения тому происшествию. Когда же Андрей Брюс сменил Переса, то он унаследовал не только контору, но и приемную дочь Переса. И уж конечно, Андрей не подозревал о том, что вступил в родственные отношения с братом ПетриА, никчемным головотяпом и бездельником, и с мамой ПетриА, ленивой толстой дамой, на которую отныне теоретически распространялись супружеские права.
   Все бы шло и дальше, очевидно для одних, незаметно для других.
   Если бы ПетриА не влюбилась в представителя Космофлота Андрея Брюса, а сокращенно агента КФ ДрейЮ, а тот, по прошествии некоторого времени, не ответил бы взаимностью секретарше агентства, смуглой, маленькой, светлоглазой ПетриА.
   ПетриА, как было принято в некоторых передовых семьях планеты, в возрасте пятнадцати лет была вместе с тридцатью другими детьми из высокопоставленных кланов отправлена на рейсовом корабле в Галактический центр, в школу для инопланетян, где проявила себя обыкновенной, не очень талантливой, но в меру умной ученицей. Она вернулась домой через три года, овладев несколькими языками, проглядев миллион фильмов и научившись худо-бедно вести конторское хозяйство — от диктофона до кабинетного компьютера — и оставив в Галактическом центре безутешного поклонника.
   … Когда панспермия стала научным фактом, это не приблизило ученых к пониманию причин того, что разумная жизнь в пределах известной нам Галактики возникла на основе того же набора хромосом, что и на Земле. Разумеется, религиозные учения предлагают высший разум как носителя этого единства. Ведь мир неразумный, утверждают они, весьма различен во всех обитаемых мирах. Везде он движется к своей вершине — разуму, везде возникают и отмирают ветви великого дерева зоологии, и везде человек разумный появляется относительно сразу, неожиданно, а недостающего звена так нигде и не найдено. Следовательно, в эволюцию на каком-то этапе обязательно вмешается Провидение, которое осеменяет ту или иную планету согласно единому генетическому коду, и на планете начинает плодиться вид хомо сапиенс. Под влиянием различных условий существования он может быть черным, белым, зеленым, желтым, губастым, плосколицым, высоким, маленьким, курчавым или безволосым, но обязательно принадлежит к одному и тому же виду.
   От смешения земных и галактических рас возникают гибриды, плодя многообразие галактического человечества. Но при этом оно остается Человечеством.
   Иначе рассуждает большинство биологов. Они утверждают, что в живой природе набор хромосомных вариантов ограничен, законы эволюции в определенных природных условиях действуют схоже, и разнообразие внешнее скрывает в себе удивительное внутреннее сходство. И не следует утверждать, что на лестнице эволюции до человека миры Галактики так уж разнообразны — мы можем обнаружить генетические закономерности среди существ, казалось бы, совершенно различных.
   Драконы с Крайи генетически родственники галапагосских черепах. Так что можно говорить о возникновении жизни, как таковой, в каком-то едином центре Галактики с последующим распространением ее в виде спор по Вселенной. Но раз уж она утвердилась на планете — далее законы развития неизбежно приведут ее, если не будет губительного катаклизма — к появлению человека. И далее действуют законы конвергенции — подобного развития в подобных условиях. Человек же, отрываясь от природы, переходит под власть законов социальных.
   В тот момент, когда Андрей Брюс наконец сообразил, что эта смуглая бесплотная девушка его любит, перед ним встала проблема: имеет ли он моральное право на взаимность. Не следует думать, что взаимности не было. И случись это пять лет назад, не лишенный самомнения бравый капитан Брюс не стал бы скрывать своих чувств. Иное дело, когда ты — жалкая тень самого себя. Обломок, из милости оставленный в Космофлоте, но не в летном составе, а получивший отдаленную синекуру — спокойный пост на полудикой планете. Впрочем, он сам этого хотел.
   Чем меньше он будет видеть старых знакомых, чем меньше будут сочувствовать или снисходительно посмеиваться за спиной — тем легче дотянуть до конца. Можно было, конечно, вернуться на Землю — маленькую планету в стороне от космических путей, родину его деда (сам Андрей, как и многие галактические земляне, родился на Земле-3, в центре Галактики, откуда Земля не видна даже в сильнейший из радиотелескопов). Вернуться, как возвращаются в старости многие земляне, вдруг ощутившие свою связь с родиной предков, как зверь, идущий умирать в родной лес. Но он был еще молод — сорок лет не возраст для отдыха. Склонности к литературному труду или писанию картин он не испытывал. И был все равно смертельно и до конца дней своих отравлен космосом. Место на этой планете было связано с несбыточной надеждой — может, когда-нибудь он вновь поднимется к звездам, пускай юнгой, третьим штурманом — кем угодно.
   А пока он не выходит на улицу после захода солнца. Чтобы не видеть звезд.
   Если твоя жизнь фактически завершена и надежды — совсем без надежд не бывает даже висельников — столь туманны, зыбки и неверны, что нельзя в них верить, ты не имеешь права приковывать к своей сломанной колеснице других людей.
   Образ сломанной колесницы был литературен, навязчив и банален.
   ПетриА сама ему все сказала. Разумно и рассудительно, как и положено девушке из хорошего городского клана.
   Они провожали группу экспертов-строителей, которые проектировали плотину в горах, откуда в дождливый сезон на столицу обрушивались грязевые потоки. Эксперты с Фрациолы были длинными, худыми, темнолицыми, молчаливыми людьми. К тому же одинаково одеты — в синие тоги, в черные шляпы с клювом вытянутого вперед поля. Различать их было невозможно, говорить о чем-либо, кроме бетона, почти невозможно. Развлекать, когда они не выражают эмоций, очень трудно.
   К тому же из-за неполадок в посадочном устройстве корабль задержался с отлетом, и весь вечер пришлось провести на космодроме, вежливо беседуя о бетоне.
   Устали в тот вечер они ужасно.
   И ПетриА, и Андрей. ВосеньУ, разумеется, ушел сразу после обеда, сославшись на хронический насморк.
   По дороге с космодрома заехали в контору, чтобы оставить документы.
   Потом Андрей собирался подкинуть девушку до дома.
   Шел теплый мелкий дождь. Андрей подогнал фургончик к самой двери.
   Контора была пристроена снизу к дому-тыкве — он казался грибом-дождевиком на стеклянной ноге.
   Стена дома нависала сверху, так что у дверей было сухо.
   Витрина светилась еле-еле: ее выключали на ночь — очень дорого стоит электричество.
   Андрей выскочил из фургончика, протянул руку ПетриА.
   На деревьях, устраиваясь на ночь, громко кричали птицы.
   ПетриА не выпустила руки Андрея. Она стояла рядом, крепко сжимая его ладонь.
   — Ты устала? — спросил Андрей.
   — Я тебя люблю, — сказала ПетриА. — Я весь день хотела тебе это сказать.
   — Не говори так, — сказал Андрей. Он хотел сказать: «Не говори глупостей», но сдержался, потому что обидел бы ее.
   — Я ничего не могу поделать. Я старалась не любить тебя. И это плохо.
   — Плохо, — согласился Андрей, не зная еще, что ПетриА имеет в виду их родственные отношения. Он думал о себе. О том, что не имеет права любить ее.
   Они вошли в контору.
   ПетриА зажгла свет.
   Андрей прошел за стойку и открыл дверь к себе в кабинет.
   — Скажи, — спросила ПетриА из приемной. — А независимо от закона, если бы ты не боялся, ты бы мог меня полюбить?
   — Я думал, что ты догадаешься, — сказал Андрей, отворяя сейф и кладя туда сумку.
   Он запер сейф, вышел и остановился на пороге кабинета. ПетриА сидела на низком диванчике, поджав ноги в синих башмаках с длинными загнутыми по моде носками. Она крутила вокруг указательного пальца голубую прядь волос. Лишь это выдавало ее волнение. По обычаю, эмоции здесь отданы на откуп мужчинам. Женщине неприлично выдавать себя. А ПетриА была девушкой из очень знатной семьи.
   — Я беру проклятие на себя, — сказала ПетриА. — Ты можешь быть спокоен.
   Андрей сел рядом. Что-то было неправильно.
   — Я не понимаю, — сказал он, — почему ты должна взять на себя проклятие?
   — Я скажу тебе завтра. С твоей точки зрения, это чепуха.
   — Мне проводить тебя?
   — Я останусь у тебя этой ночью.
   — А дома? — Андрей понял, что подчиняется девушке. Словно она знает настолько больше его и ее уверенность в том, что все должно случиться именно так, дает ей право решать.
   — Дома знают, что я осталась на космодроме. Тебе неприятно думать, что я все предусмотрела заранее? Но я ведь чувствовала твое волнение. Много дней.
   Лестница в комнаты Андрея вела из коридора за его кабинетом.
   Больше в этой тыкве никто не жил. Андрей занимал лишь один этаж.
   Верхний этаж был пуст, там гнездились сварливые птицы и по утрам громко топотали над головой, шумно выясняя отношения.
   Птицы и разбудили их, когда начало светать.
   — Ты сердишься? — спросила ПетриА. — Твои мысли тревожны.
   — Ты обещала мне рассказать.
   Луч восходящего солнца вонзился горизонтально в комнату, высветил на дальней, округлой стене треугольник окна, задел стол и заиграл золотыми блестками голубого парика ПетриА.
   Под париком волосы оказались короткими и шелковыми. Почти черными.
   Проследив за взглядом Андрея, девушка вскочила с постели и, подбежав к столу, схватила парик и надела его.
   — Еще ни один мужчина не видел меня без парика, — сказала она. — Ты знаешь?
   — Без парика ты лучше.
   — Когда я буду приходить к тебе, я всегда буду снимать парик. Но жена так делает только наедине с мужем.
   — Ты обещала рассказать.
   ПетриА сидела на краю постели, закутавшись в халат Андрея, голубой парик казался светящимся нимбом. И она рассказала ему о нечаянном удочерении.
   Андрей не стал смеяться и не сказал, что это чепуха. За время, проведенное здесь, он привык принимать незыблемость здешних табу.
   — Этот обычай, как бы ты ни думал, как бы я над ним ни смеялась, выше нас. Я позавчера ездила к источнику Святого откровения. Но источник не дал мне знака. И я решила, что пускай будет проклятие.
   — Но ты же сама отлично понимаешь, что не можешь быть моей родственницей, тем более по наследству от Переса, которого я в глаза не видел.
   — Не надо больше говорить. Это ничего не изменит. Пойми только, что мы не можем никому сказать.
   — Но я хочу, чтобы ты жила вместе со мной.
   — Я буду приходить к тебе, когда можно.
   — Я хочу, чтобы ты была моей женой. У меня нет никого на свете.
   Только ты. Неужели ничего нельзя сделать?
   — Можно пойти к оракулу Перевернутой долины. Туда надо идти три месяца. Через горы. И там сейчас война.
   — Тогда я увезу тебя.
   — Может быть. Но я думаю, что добрый Ольсен не разрешит. Он ведь боится испортить мир. А наш клан оскорбить нельзя. Он третий клан столицы.
   — Я знаю. И все же я тебя увезу.
   — Наверное, если я тебе не надоем.
   ПетриА вдруг улыбнулась, на мгновение коснулась его щеки ресницами.
   Она была так легка и бесплотна, что ее боязно было любить, но всегда хотелось опекать.
   Месяца через два Андрей снова завел разговор с ней. Может, он пойдет к ее отцу?
   — Если он догадается, тебе никогда меня не увезти, — сказала ПетриА твердо. — Меня спрячут в нашу крепость, в горах. Там тебе меня не отыскать, даже если на подмогу тебе прилетят все корабли Галактики.
   Все твои друзья.
   — У меня не осталось друзей, — сказал Андрей.
   — А тот капитан, который прилетал сюда на «Осаке»? Он был у тебя. Вы долго говорили. Я спросила его: ты хороший человек? Он сказал, что ты очень хороший человек. Значит, он твой друг?
   — Нет, просто мы с ним когда-то летали. Сослуживцы. Космофлот велик.
   — Я знаю. У нас есть все справочники.
   — Мне нелегко, милая.
   — Я тоже хочу жить с тобой. И хочу, чтобы у нас были дети. Только я умею ждать.
   Этот разговор был совсем недавно. И после него Андрей решил просить о переводе на другую планету или в Центр. Он понимал, что его заявление кого-то удивит. Но его удовлетворят. Если будет место. Но послать это заявление означало еще раз признать свое поражение, еще раз не выполнить своего долга. А Андрея Брюса растили и воспитывали как человека долга.

4

   Оставив ПетриА в единственном небольшом зале космопорта и отправив ВосеньУ на склад узнать, освободили ли место для грузов, Андрей Брюс поднялся на вышку, к диспетчерам.
   В стеклянном колпаке диспетчерской было жарко. В открытое окно проникала рыжая пыль.
   Оба диспетчера поднялись, здороваясь. Андрей поклонился им. Они были знакомы. Старший диспетчер год назад вернулся с Крионы, где стажировался.
   Младший, загорелый, в клановой каске Восточных гор, похожей на шляпу мухомора, взял со стола листок бумаги.
   — Корабль второго класса, серии Гр-1, «Шквар», порт приписки Земля, находится на планетарной орбите. Связь устойчивая. Посадка в пределах сорока минут.
   «Шквал», — мысленно поправил диспетчера Андрей. В здешнем языке нет буквы «л» и шипящие звучат твердо. Вслух поправлять было нетактично.
   Тем более горца.
   — Кто капитан? — спросил он.
   — Якубаускас, — сказал старший диспетчер, включая экран. — Он ждет связи.
   Длинные пальцы диспетчера пронеслись над пультом, на овальном экране возникло рубленое лицо Витаса.
   — Андрей, — сказал Витас, — я рад тебя видеть.
   — Здравствуй, — сказал Андрей. — Как полет?
   — Лучшая игрушка за последнее столетие. Мне сказали, что ты здесь, и я ждал встречи.
   — Через час увидимся.
   Андрей Брюс спустился вниз. В зале ПетриА не было. Зал показался пустым, хотя в нем сновали люди: прилет корабля всегда событие, привлекающее любопытных. Прилет корабля собирает больше зрителей, чем птичьи бои.
   Некоторые узнавали агента Космофлота. Он раскланивался с ними.
   Хорошо, что прилетел именно Якубаускас. Хоть он все знает, он не будет задавать вопросов и бередить раны.
   — Скажите мне, — обратился к Андрею репортер одной из двух возникших по примеру цивилизованного мира газет, — вам приходилось летать на гравитолете?
   — Нет, — ответил Андрей, не останавливаясь. Он шел к выходу на поле.
   — Гравитолеты появились только в последние годы.
   — Это первый гравитолет в нашем секторе?
   — Это первый гравитолет, который опустится на Пэ-У, — сказал Андрей.
   В тени здания гудела толпа. Такого Андрей здесь еще не видел. Те, кому не хватило места в тени, расположились на солнце, маялись от жары, но не уходили. Впрочем, их можно было понять. Еще никогда на Пэ-У не опускался космический корабль. Здесь видели лишь посадочные катера и капсулы, внушительные сами по себе, но значительно уступающие кораблям. Сами лайнеры оставались на орбите. Они не приспособлены входить в атмосферу. Гравитолеты же могут опускаться где угодно.
   Когда Андрей еще летал сам, они мечтали о гравитолетах. Тогда проводились испытания, и вскоре был заложен первый в серии корабль.
   Это было чуть больше десяти лет назад. Тогда они летали вместе с Якубаускасом. Он был вторым помощником на «Титане». А Брюс — старшим помощником.
   Рыжая пыль ленивыми волнами ползла над полем. Зрители терпеливо ждали. Тускло поблескивали пыльные шлемы, покачивались модные шляпы-зонты. Пронзительно верещали продавцы шипучки, кудахтали торговцы фруктами, глаза ел дым жаровен. Господин Пруг, наследник витора Брендийского, самый экзотичный тип в городе, стоял на высокой подставке, похожей на шахматную ладью. Когда-то лицо его было обыкновенным. Потом широко расплылось, и глаза, нос, рот затерялись в щеках. Его молодцы в голубых, с синим горохом накидках оттесняли зевак, чтобы те случайно не задели столь важную персону.
   Наследник увидел Андрея, когда тот был в дверях, и зазвенел браслетами, высоко воздев толстые лапищи.
   — ДрейЮ, сегодня у меня ужин! Ты приглашен вместе с капитаном!
   Наследник престола хотел, чтобы весь город об этом узнал.
   Андрей изобразил на лице светлую радость. Чертов боров, подумал он, сегодня наш с ПетриА вечер. А ты его отнимаешь. Но придется идти, чтобы Ольсен не расстраивался. Мы дипломаты. Мы терпим. Где же ПетриА?
   Консула Ольсена Андрей отыскал за углом здания, куда заглянул в поисках ПетриА. Он оживленно беседовал с чином в черной накидке.
   Лицо чина было знакомо, но должности Брюс разобрать не смог — он так и не научился разбираться в значении кружков, вышитых на груди.
   Как-то ПетриА потратила целый вечер, терпеливо и вежливо обучая Андрея тому, что знает каждый мальчишка. Но тщетно.
   Вдали, у грузовых ворот, стояла пустая платформа. На нее лезли стражники в высоких медных шлемах, рядом суетились грузчики в желтых робах их гильдии. Там же стояла и ПетриА. Каким-то образом она почувствовала взгляд Андрея и подняла тонкую обнаженную руку.
   Счастливая, подумал Андрей, ей никогда не бывает жарко. И кожа у нее всегда прохладная.
   — Все в порядке? — деловито спросил консул. — Ты говорил с кораблем?
   — Там капитаном Якубаускас, — сказал Брюс. — Мы с ним когда-то летали вместе.
   — Наверное, придет приказ о моей смене, — сказал Ольсен, щурясь.
   Глаза его были воспалены: у него была аллергия на пыль. — Мы с Еленой Казимировной очень надеемся.
   — Будет жалко, если вы улетите, — сказал Андрей. — Я к вам привык.
   — Я тоже, я тоже, но ведь двенадцать лет! У меня три тонны заметок!
   Я должен писать. А я занимаюсь разговорами. Вместо меня прилетит настоящий, энергичный, молодой специалист. Вам с ним будет интересно.
   — Во-первых, мне и с вами интересно, — сказал Андрей. — И сомневаюсь, что в Галактике можно отыскать специалиста лучше вас.
   Во-вторых, я сам собираюсь улетать.
   — Ни в коем случае! Вы так мало здесь пробыли.
   — Если вы все улетите, это будет значительная потеря для Пэ-У, — вежливо произнес чин в черной накидке.
   — Но я же недостаточно инициативен, — сказал Ольсен горько.
   Фраза о недостаточной инициативности была вставлена каким-то чиновником в последнее инструктивное письмо. Ольсен его всем показывал. Не будь этого письма, никуда бы он отсюда не улетел. Он был на Пэ-У своим. Даже умудрился получить белую мантию Высокого знания в школе Озерных братьев. При желании он мог бы расширить свой костюм таким количеством кружков и треугольников, что местные генералы лопнули бы от зависти. Все в городе его знали, и он знал всех, кто собой хоть что-нибудь представлял. Его можно было разбудить среди ночи и спросить, кто был Верховным в Интуре, за океаном, триста двадцать лет назад, и он тут же сообщал не только имя Верховного, но и его основные двенадцать титулов, а если нужно, то мог назвать и первый клан его главной наложницы.
   — Что слышно об археологе? — спросил Андрей, глядя краем глаза, как платформа поползла к месту посадки.
   — ВараЮ лучше меня скажет, — ответил консул.
   И тут же Андрей вспомнил, кто этот чин, — начальник городской стражи, чей орлиный профиль он только вчера видел в газете.
   — Если это простое ограбление, — сказал ВараЮ скучным голосом, чуть покачивая большой узкой головой, как птица, примеряющаяся клюнуть, — то мы его скоро найдем.
   ВараЮ провел ладонью у лица, отпугивая злых духов, и добавил:
   — Его труп, вернее всего, всплывет в озере.

5

   Большое мелкое озеро начиналось на западных окраинах города.
   Кварталы рыбаков сползали в него с берега, и свайные дома уходили далеко в воду. Между кварталами были причалы. Озеро было грязным, заросло тростником и лишь в километре от берега становилось глубоким, и там в сильный ветер гуляли волны.
   — Но откуда взяться грабителям в центре города, днем? Разве это обычно?
   — Это необычно, — согласился ВараЮ. — Но так проще для следствия.
   Он помолчал немного, поглядел на небо, потом сказал:
   — Я послал агента в клан Западных Ву. И на озеро, к причалам.
   — Почему в клан? — спросил Андрей.
   — Не исключено, что он шел мстить этому клану.
   — Вы в это верите?
   — Я не верю, я проверяю, — сказал ВараЮ. — Для меня это неприятное дело. Я не хочу, чтобы люди из Галактики прилетали сюда вмешиваться в наши дела.
   — Он здесь четыре дня, никогда не был здесь раньше. Все время он проводил в Школе Знаний. — Ольсен повторял аргументы Андрея. Ему было жарко. Он вынул платок и вытер лицо. Платок стал рыжим. Ольсен осторожно сложил платок, чтобы рыжие пятна оказались внутри, и спрятал в карман.
   — Но он с Ар-А, — сказал стражник.
   — Но это при чем? — сказал Андрей.
   — Они нашли сокровища гигантов. А это опасно.

6

   Третью планету (Пэ-У — вторая) археологи назвали Атлантидой.
   Человеческая фантазия ограничена и питается нешироким спектром легенд и общих мест. Известия о планете происходили в основном из легенд, собранных Ольсеном, который и был инициатором раскопок.
   Планета была пуста и потому загадочна. И если на Земле в свое время существовали атланты, погибшие при невыясненных обстоятельствах, то на Ар-А жили гиганты, погибшие в таинственной войне.
   Ар-А обращается сравнительно недалеко от Пэ-У, она восходит на небе не звездой, а голубым кружком, и если у тебя острое зрение, можно угадать сквозь прорывы в облаках очертания континентов. Разумеется, в поисках ответов на вопросы бытия предки жителей Пэ-У обращали взоры к небу и к постоянному украшению его — планете-сестре, а их воображение населяло ее сказочными существами, гигантами и волшебниками.
   Все на Пэ-У верили, что обитатели Ар-А с незапамятных времен прилетали на Пэ-У в железных кораблях. Именно они, светлоликие, научили людей строить дома и считать дни, они дали людям одежду и законы. Непокорных они поражали молниями.
   Затем гиганты перессорились между собой, чему виной интриги богини Солнца УрО, не терпевшей конкуренции со стороны смертных. А так как гиганты были разделены на кланы, то началась страшная война, в которой гиганты перебили друг друга, к удовлетворению злобной богини.
   В различных легендах, тщательно собранных неутомимым Ольсеном, описывались корабли гигантов, их облик, даже язык их был воспроизведен в древних заклинаниях.
   Может, Ольсен ограничился бы записями и создал в конце концов свод легенд, но однажды он узнал, что в долине, за капищем Одноглазой девицы, есть священное место, именуемое «Небесный камень». И в Школе Знаний Ольсену рассказали, что этот камень — вовсе не камень, а найденный лет двадцать назад охотниками глубоко ушедший в землю корабль гигантов.
   Три месяца Ольсен осаждал Школу Знаний с просьбой послать с ним человека в долину, еще два месяца пережидал клановую войну, которая кипела в тех местах, затем сломил сопротивление Елены Казимировны и добрался до долины.
   Когда же он увидел там разбитый планетарный корабль, то поверил в реальность цивилизации на Ар-А и добился посылки туда археологической экспедиции.
   Археологи прилетели на Ар-А полгода назад. Некоторое время они не могли обнаружить ничего, так как умеренные широты и тропики планеты были покрыты густыми лесами. Затем они отыскали руины города. Затем пошли находки. Одна важнее другой.
   По просьбе Ольсена на Пэ-У прилетел археолог Фотий ван Кун, чтобы доложить о находках в Школе Знаний. Три дня он беседовал с коллегами. Но последний, большой, подробный доклад — сенсация в масштабе планеты — не состоялся. Археолог исчез.