Булыга Сергей. Убей меня ! (Черная сага - 5)

   Я, помолчав, сказал:
   - Итак, если я правильно понял, ты предлагаешь разграбить здешнее капище и отправляться обратно, в Державу.
   - Да, отправляться, и немедленно! Ибо очень скоро здесь начнутся холода, выпадет глубокий снег, и тогда на обратном пути мы получим множество всяких неприятностей.
   - А сколько мы получим их, разграбив здешний храм?
   - "Разграбить" - это слово не мое, - сказал первый легат. - Я предлагаю конфисковать все имеющиеся в Ерлполе ценности в счет погашения тех расходов, которые понесла Держава на организацию нашей экспедиции, ибо наша цель - это благополучие и процветание Державы.
   Он замолчал. И я молчал. Потом спросил:
   - Весь город пуст?
   - Весь, - подтвердил первый легат. - Только в соборном храме как будто бы кто-то скрывается. За храмом ведется пристальное наблюдение.
   - А кто-нибудь входил в него?
   - Нет-нет! - сказал первый легат и даже покраснел. - Я не велел! Да и они...
   - Что?
   - Н-ничего. Но мало ли! Никто не хочет рисковать. Ведь, говорят...
   - Х-ха! - засмеялся я. - Войти, и то не можете. А собирались грабить.
   - Не грабить, а конфисковать, - опять сказал первый легат. - И днем, при свете, а не ночью. И все по весу и по описи...
   - Ну, ладно! - сказал я. - Довольно. Кто у храма?
   - Моя четвертая ударная манипула. Все они как один...
   Я встал, сказал:
   - Так. Хорошо! И пусть стоят, не лезут. А остальным из лагеря не выходить. А я хотел бы отдохнуть. Где ярлы спят?
   - На верхнем этаже, - сказал второй легат. - Там все уже проверено. Нет никого. Но я бы не ходил туда. Я прежде обсушился бы, поел. И здесь бы лег.
   Я осмотрелся. По углам солома. Они там спят после пиров. Но прежде, говорят, снимают кольчатые панцири и сражаются боевыми мечами. А после посыпают пол песком, чтоб не скользить в лужах крови.
   А я ж действительно промок. И голоден! И спать хочу, очень устал. А ярлы, капище...
   Гликериус рассказывал: Хрт ночью спит, а Макья бодрствует, сидит у ткацкого станка и ткет холстину. А на холстине - целый мир; там можно увидать все земли, все селения, все хижины... и даже самого себя - и рассмотреть, что ждет тебя в будущем. И вот они, ярлградцы, ночью приходят к ней, приносят щедрые дары, и пока Макья принимает те дары, они украдкой смотрят на холстину, ищут на ней себя и узнают свою дальнейшую судьбу...
   Бред! Суеверие! Все, что случается, подвластно не холстине и не Макье, а Всевышнему. Так что четвертая ударная манипула...
   А я? Я голоден. И плащ мой мокр. Я снял его. И сел. Второй легат подал мне есть и пить. Я ел и пил. Гликериус рассказывал: Хрт в один раз съедал быка и запивал бочонком сурьи. А сурья - это забродивший мед, настоянный на тридцати целебных травах.
   Пока я ел, высох мой плащ. И мне уже было постелено в углу. И подали другую, сменную одежду. Я лег, сказал:
   - По пустякам не беспокоить.
   Закрыл глаза и сразу же заснул.
   Во сне я видел варварскую женщину. Она была красива, молода. Мы с ней сидели у костра. Я ей рассказывал о всяких пустяках: о том, что носят в Наиполе, что едят, как развлекаются, и что такое ипподром, театр. Женщина слушала меня очень внимательно, а я, хоть и говорил о хорошо известных мне вещах, но почему-то сильно волновался. Горел костер. Вокруг был густой здешний лес. На мне были богатые варварские одежды, у моего пояса был варварский меч. И даже имя у меня было варварское! Я точно это знаю, ибо эта красивая женщина обращалась ко мне: "Барраслав!" А саму ее звали...
   Не помню! Когда утром меня разбудили и сказали, что лагерь уже приступил к завтраку, я еще знал ее по имени, но тут ко мне пришли с докладами, и я разгневался, потому что снова все было не так, опять не так, все перепутали.
   И ее имя я забыл! Я завтракал и гневался - теперь уже на самого себя. Хотя, по чести говоря, что мне до этой варварши? Позавтракав, я вышел на крыльцо. Войска уже были построены. Я принял рапорты. Потом первый легат подал мне план Ярлграда с разметкой по кварталам и когортам - из-за него-то, из-за плана, я и гневался, - и я им зачитал порядок продвижений и расположения. Затем когорты стали понемногу расходиться. Ярлград, как и вчера, был пуст. Только на капище, как мне было доложено, по-прежнему кто-то скрывается.
   И я туда и двинулся. Со мною были две когорты - ударные от первого и от второго легионов, сплошь ветераны, храбрецы, которые видали всякое. Мы шли по улицам. Ярглград, по варварским понятиям, богатый и красивый город дома высокие и сложены из бревен, крыши двухскатные и крыты не соломой, а дощечками, которые здесь называют дранкой, и улицы мощеные, колодцы под навесами, на перекрестках - идолы, и многие из них покрыты позолотой; у Макьи золотые волосы, у Хрт - усы. Встречаются и золоченые ворота, и золоченые наличники на окнах. В таких домах живет... жила до нашего прихода ярлградская знать. Ну а сегодня город пуст. Много сгоревших зданий, распахнутых ворот, черных провалов окон.
   И черных псов! Псы бродят по дворам, сидят возле ворот, смотрят на нас... и все они молчат! Хоть бы один из них залаял ну или увязался бы за нами, стал попрошайничать, а то бы и кидаться, рвать - ведь варварские псы, меня предупреждали, очень злые. У Айгаслава, говорят, была натасканная свора, и он порой, разгневавшись, кричал о ком-нибудь: "Псам! На потеху!" Псы этого кого-нибудь сжирали. Это у них такая казнь, очень позорная.
   А может, это ложь? Вчера я видел этих псов возле дворца. Они сновали у крыльца, но никого не трогали, потом куда-то убежали. А вот сегодня мы идем по улицам - и снова псы, псы, псы кругом. Все они черные и злобные, смотрят на нас, молчат. А жители, наверное, ушли из города заранее. Скотину увели. Скарб унесли. В домах, мне доложили, пусто, по крайней мере ценностей не видно. Хотя, возможно, у них ценностей и нет, ибо все ценное они несут на капище.
   И мы идем на капище. Придем и будем брать. Зачем им, истуканам, золото? Тем более что Хрт сам часто говорит: "Зачем мне это все? Его ж не съесть, не выпить. Так сожгите!" И так они и делают: жрецы бросают золото в огонь, народ ликует и поет, а после, как народ уйдет, жрецы украдкой роются в золе и подбирают слитки золота, уносят в храм и прячут.
   А мы придем, найдем, пересчитаем - и ровно столько, сколько нам положено, возьмем.
   Если, конечно, Хрт позволит. А Хрт бывает крут! Он может и...
   Ха! Сможет лишь тогда, когда на то будет воля Всевышнего! Х-ха!
   А вот мы и дошли до капища. Само капище ничего интересного из себя не представляет - это просто пустырь, посреди которого они разводят костры и сжигают на них пленных или своих именитых покойников - ярлов или их ближайших родственников. А возле капища - кумирня. Кумирня обнесена высоким каменным частоколом. В кумирню есть только один узкий проход, который к тому же еще и почти весь загорожен двумя весьма внушительными каменными изваяниями так называемых Благих Прародителей - Хрт и Макьи. А перед этими изваяниями денно и нощно горит Бессмертный, как они его называют, Огонь. Варвары убеждены, что пройти через Бессмертный Огонь возможно далеко не всякому. И потому мы на нашем утреннем совещании решили так...
   Точнее, я на этом настоял: если и действительно здешняя колдовская сила не позволит нам проникнуть в кумирню через естественные ворота, то мы тогда применим стенобитные орудия, разрушим частокол... Ну, и так далее. А пока что обе наши когорты расположились развернутым строем на капище, квардилионы произвели перекличку и доложили трибунам, трибуны доложили мне, я принял рапорты и приказал быть наготове, а сам...
   Сам - в одиночку - двинулся к воротам. Огня я, скажу честно, не боялся. А смерти же... О ней я вдруг подумал так: "Обидно! Тонкорукий будет очень доволен! Будет смеяться и рассказывать, как обманул меня, как заманил в поход. А может, его нет уже в живых? Тогда зачем я здесь, тогда..."
   И я остановился - перед истуканами. Хрт грозен был. А Макья безразлична. А у их ног горел огонь. Этот огонь - бессмертный; горел, горит, будет гореть, он видел прошлое, он видит настоящее...
   Вдруг я услышал чей-то голос:
   - Ты кто такой?
   И этот голос был... Это как будто проскрипели камни! Я поднял голову...
   Они - Благие Прародители - смотрели на меня! Да! Каменные идолы представьте! - скосили на меня свои каменные глаза. На вас когда-нибудь смотрели камни? Нет? Тогда вам не понять, что я тогда почувствовал. А чувство было очень сильное! И оттого-то я... Да это был уже не я, а... Х-ха! И он-то, этот новый я, весь дрожа, и прошептал:
   - Я - Барраслав, ваш раб. Хрт, Макья, не оставьте!
   И, мало этого, снял шлем, покорно склонил голову и ждал. Ждал. Ждал... И, наконец:
   - Входи! - сказали... нет, велели мне они.
   И я, как в мороке, шагнул вперед. Огонь меня объял...
   Но вовсе не обжег! И я прошел через него и оказался во дворе кумирни. Прямо напротив себя я увидел хижину - весьма невзрачную, замшелую, осевшую от времени. А у крыльца той хижины лежал огромный черный пес. Это, я знал, Хвакир. Хвакир не может встать, ибо он каменный, как и его хозяева, но всякий, кто проходит мимо пса, бросает ему "кость" - так это называется. Я бросил ему пригоршню номисм. Пес, как мне показалось, заурчал. Я вошел в хижину.
   Что было там? Да почти ничего: лежанка, стол, скамьи, очаг да колыбель. На лежанке сидел и как будто дремал бородатый старик. А во главе стола были расположены, точнее, посажены, две те же самые фигуры, Благие Прародители. На этот раз они были сработаны из золота, а вместо глаз у них были огромные изумруды, а губы выложены рубинами. Я оробел и замер на пороге. Старик, сидевший на лежанке, встрепенулся, посмотрел на меня и спросил:
   - Ты почему назвался Барраславом?
   - Меня так назвала приснившаяся мне женщина, - подумав, сказал я. Она была красивая, одета, как и все в этой стране. И я был как все: одет по-вашему, и говорил по-вашему, думал по-вашему. И, видимо, поэтому та женщина и назвала меня по-вашему - сказала: "Барраслав".
   - Барра! - сказал старик. - Вчера вы все кричали "Барра!" Что означает этот крик?
   - Так, - сказал я, - кричит самый могучий зверь на свете. Он вдвое... Нет, скорее даже впятеро выше и крепче любого из ваших быков. И ноги у него как бревна. А зубы у него, особенно клыки, длинны и остры как мечи. На каждый из своих клыков он может насадить по четыре тяжеловооруженных воина. Но самое страшное его оружие - это нос, который свисает до самой земли. И этот нос подвижен, как змея. Он может этим носом обвить тебя и задушить, может поймать, подбросить и убить, а может... Может все! А когда он бежит на врага, то кричит: "Барра! Барра!"
   - Да, это грозный зверь! - согласился старик. - А имя "Барраслав"...
   И он задумался. Потом сказал:
   - Садись. К столу.
   И я прошел и сел - не с самого краю, но и не рядом с Хрт и Макьей, а так, посередине. Сел, посмотрел на старика. Старик сказал:
   - Вчера ты славно бился. Если бы не ты, они бы побежали. Так?
   Я пожал плечами. Что, мне семнадцать лет, чтобы бахвалиться? Тогда старик спросил:
   - А если бы вчера твоя дружина все же побежала, ты что бы делал бы?
   - Не знаю, - сказал я. - Моя дружина никогда еще не бегала.
   - А много ли раз ты водил ее в походы?
   - Двенадцать.
   - Ого! - заулыбался старик. - Ты славный ярл! Вот разве что... Меч покажи!
   Я показал.
   - На стол его!
   Я положил. Старик сказал:
   - Меч у тебя плохой.
   - Зато рука крепка!
   - Ой ли?
   Я схватил меч, рванул его... Но меч даже не стронулся с места! Я поднатужился...
   Нет, не поднять! Прилип к столу. Я посмотрел на старика. Старик сидел, поглядывал в окно, на дверь... А после резко встал и подошел к столу, легко взял с него меч - мой меч! - сказал недобрым голосом:
   - Я ж говорил, он плох! А коли так... Жди. И готовься. Я еще приду!
   И вышел, и унес мой меч. А я сидел! Я встать не мог - а то бы кинулся за ним. Да что там встать - я словно весь окаменел, не мог рукою шевельнуть, повести головой... И без меча я был! Вот, приходи, руби!
   Никто не приходил. И я сидел и ждал. Ждал. Ждал... Вдруг начало темнеть. Да неужели это уже вечер? Да и не вечер, а совсем уже темно! Ночь, тьма, только огонь пылает в очаге, горят зеленые глаза... И вновь светло! День... Нет - опять темно... Светло! Темно. Светло. Темно...
   Я ничего не понимал! Светло-темно, светло-темно. Да что это? Я принялся считать и досчитал до сорока, потом еще, еще...
   И, наконец, все это кончилось. Был день. Жарко пылал очаг...
   Но все равно мне было холодно. А старик все не шел и не шел. И я подумал: если бы я мог встать, то прошел бы и погрелся у огня, а там, глядишь...
   Вдруг в дверь вошел старик. В руках он держал меч. Я этот меч сразу узнал - я же сам лично вынимал его из раны, стирал с него кровь, пытался прочитать, что же написано на лезвии... Да, это был меч Любослава. И Любослав мне, помню, говорил: "Когда меня убьют, возьми мой меч". Но я не взял. А вот теперь этим мечом меня будут рубить. А мне не встать, не увернуться, не... Что ж, такова судьба! И я приму ее, глядя врагу в глаза!
   Но старик не рубил. А, улыбнувшись, сказал так:
   - Тот, прежний меч, был плох. И я принес тебе другой. Бери! Надеюсь, он будет получше.
   И я - Всевышний пособил! - я непривычно легко поднял руку, взял меч и стал его рассматривать. Вот какова она, моя судьба, подумал я. А вслух спросил:
   - А чем он так хорош?
   - Тем, что в нем скрыта сила.
   - Которая вчера сожгла все мои корабли?
   - Их корабли, - сказал старик. - Их, не твои. И не вчера, ибо они давно ушли.
   Давно! Вот как! И я задумался. Вот, значит, что это такое было, когда то свет, то тьма, то день, то ночь. Я насчитал таких ночей за пятьдесят. Тогда не удивительно, что я так мерзну, что...
   Я повернул меч так и сяк, провел пальцем по лезвию, порезался, но рана тотчас зажила... И снова посмотрел на старика, сказал:
   - Ты говоришь, они ушли. А как же я, их господин? Они что, меня бросили? Такого быть не может! Лжешь!
   - Я никогда не лгу, - нисколько не обидевшись, ответил старик, - но иногда я говорю не все, что знаю. Однако здесь скрывать мне нечего. Да, все, кто приходил с тобой, ушли. Правда, не сразу.
   - Как это было? Расскажи!
   - И расскажу. Сперва они стояли молча и ждали тебя. Потом подняли шум. Потом наиболее храбрые из них попытались вслед за тобой пройти между Макьей и Хрт, но все они сгорели. И так же полной неудачей закончились все их попытки перебраться по приставным лестницам через частокол - лестницы сами собою ломались, воины падали и разбивались. Тогда они послали за подмогой. Подмога подтащила к частоколу стенобитные орудия и попыталась проломить его, но от сильного сотрясения частокол раскалился докрасна, и все они поспешно отступили, боясь за свою жизнь. А после опять приступили - и вновь отступили. А когда они начали стрелять из огнеметных орудий, то огненные снаряды или не долетали до кумирни или же значительно перелетали через нее и попадали в самые неподходящие - по их понятиям - места. Тогда они прекратили стрельбу и стали совещаться.
   И старик замолчал. Я сказал:
   - Я бы велел начать подкоп.
   - Возможно, ты и прав, - сказал старик. - А они совещались. И спорили! И обвиняли один другого! И проклинали... сам знаешь, кого. А потом взяли с собой толмача, пришли к Бессмертному Огню и стали вызывать меня. Я выходить не стал, а подошел к воротам, стоял, скрытый огнем, и говорил. Они грозили мне. Я им тоже грозил. Мы говорили очень долго. Потом я сказал так: "Великий Хрт в великом гневе, он жаждет мщения и месть его будет ужасна. Но Макья, слышу, жаждет примирения. И потому, пока Хрт спит, она готова дать вам на дорогу немного гостинцев - пятьсот тысяч диргемов. Берите и идите прочь"...
   Тут я, не выдержав, спросил:
   - И что, они сразу ушли?
   - О, нет! - сказал старик. - Мы еще долго торговались. И Макья, добрейшая женщина, посулила еще двести тысяч. Всего, значит, семьсот.
   - Или два миллиона номисм! - воскликнул я.
   - Если номисм, то два, - согласился старик. - И утром они получили свои миллионы, ушли.
   - А про меня был разговор?
   - Был. Я им сказал, что ты сгорел, что Хрт тебя сожрал. Они сразу поверили. И, разделив добычу, вышли из Ярлграда.
   Вот уж воистину, подумал я, первый легат, второй легат, а имена лучше забыть! И, сжавши рукоять меча, спросил:
   - А в Наиполь они пришли?
   - Не знаю, что такое Наиполь, - насмешливо сказал старик, - но знаю, что такое Ровск. Дальше Ровска никто не ушел, ни один человек. А золото вернулось в Хижину. Вот почему я был с ними так щедр - я знал, что наше золото останется у нас: Хрт не позволит, Макья не потерпит! И ты останешься у нас.
   - Я? - поразился я. - У вас?
   - Да, Барраслав. Хрт так желает, Макья того просит. Они тебя отметили, избрали и возвысили. А это честь. Великая! А разве что-нибудь бывает выше чести? Неужто золото?!
   - Н-нет, - сказал я...
   И посмотрел на Прародителей. Они были из золота. А что есть золото? Свет, солнце и огонь - жизнь, стало быть. И изумрудные зеленые глаза есть жизнь, и губы красные, кровавые...
   У Макья губы ожили! Она мне улыбнулась! А Хрт - тот мне кивнул; он словно говорил: "Сын мой, не сомневайся; я поддержу тебя, я, если что..."
   А у меня дрожали руки! Да нет - меня всего трясло! Я встал, сжимая меч...
   Старик сказал:
   - Вот ножны.
   Я взял ножны. Меч в них вложил. Приладил ножны к поясу. Я слабый был! Я весь горел! Я думал: вот шагну - и сразу упаду, и хорошо это, и...
   Нет! Старик взял меня под руку, сказал:
   - Ярл! Барраслав! Ты ярл или не ярл?! Ну же! Смелей! Идем! Все ждут тебя!
   И я пошел, старик меня поддерживал, а руки у него были горячие, и этот жар и согревал меня, вселял в меня уверенность, пьянил, и я уже...
   Х-ха! Кто я, в самом деле? Ярл я или не ярл?! Ярл, несомненно ярл! И я вышел из Хижины и, гордо подняв голову, прошел мимо Бессмертного Огня...
   - Ярл! Ярл! - раздался мощный клич. - Ярл Барраслав! Наш ярл!
   Я осмотрелся - толпы варваров! Дружинников и горожан, крестьян, купцов, женщин, детей. И все кричали:
   - Ярл!
   Да и еще выли рога, гремели бубны. Сияло солнце, сыпал мелкий снег, морозило. Зима. Ярлград...
   И я застыл, не зная, как мне быть. Я был словно во сне... А мне уже был подан красный плащ, подбитый горностаем, мне подвели коня, я сел в седло, коня схватили под уздцы и повели прямо в толпу, толпа ревела от восторга и кричала: "Ярл! Ярл!", а я швырял, швырял в толпу диргемы! Диргемами были полны две переметные сумы, и я их брал оттуда, брал! Старик - его звали Белун, как я потом узнал - шел рядом, возле стремени, и все что-то пытался объяснить, но я его не слышал. Да я его и слышать не хотел, знать не желал! Триумф! Х-ха! И какой! Там, в Руммалии, люд совсем другой - угрюмый, чопорный, завистливый. Там никогда не будут так кричать, там обязательно тебе еще и скажут что-нибудь такое гадкое и грязное, что ты еще долго потом...
   А, что и вспоминать! Забудь! А...
   - Ярл! Наш ярл! Ярл Барраслав!
   А я швырял им золото - без счета. И так мы шли по городу, и так пришли к дворцу. Взошли по золоченому крыльцу, расселись в пиршественной зале - я, воеводы, старшая дружина. Белун исчез. Но что Белун! Встал Шуба, поднял рог, провозгласил:
   - Будь славен, ярл!
   - Будь славен! - подхватили все.
   И выпили. А пили сурью, забродивший мед. Кровь закипала, голова кружилась. Сон! Славный сон! И в этом сне они уже снимали кольчатые панцири и выходили в круг, и бились, падали, и выходили новые, и снова бились, падали, а за столом кричали:
   - Любо! Любо!
   И я кричал. Зачем? Кто я такой? Что я здесь делаю? Чему я радуюсь? Зачем мне тот триумф - я разве заслужил его?!
   Но, повторяю - это же все сон! И потому я пил во сне, как все, кричал, как все...
   А если все это не сон, а я и впрямь уже не руммалиец, не Нечиппа, а Барраслав, ярл варваров и сам такой же варвар, веду себя по-варварски и говорю по-варварски, смеюсь по-варварски и думаю... А говорили ведь: нельзя учить их варварский язык, иначе превратишься...
   Да! А все Гликериус! Урод, подлец! Где, кстати, он? Гликериус...
   ...А утром я проснулся очень поздно, ибо уже было светло, а здесь, на севере, зимой день очень короток...
   А лежал я на мягкой пуховой перине и был накрыт таким же мягким и пуховым покрывалом. А горница, в которой я лежал, была просторная. На стенах там и сям было развешено богатое оружие и черепа хищных зверей. На полу - руммалийский ковер. Скамьи вдоль стен. Сундук. А меч...
   На месте, как всегда, под головой. Я сел, взял меч, задумчиво огладил лезвие.
   Хотя, по правде говоря, мне ни о чем не думалось. Вспомнил вчерашнее и отмахнулся. Нет! Сон это, хмельное наваждение. Забудь о нем, Нечиппа...
   Барраслав! Да, я - это ярл Барраслав, есть у меня своя Земля, есть храбрая дружина. Я поклоняюсь Хрт, Хрт мне благоволит. И это справедливо! Ибо у каждой Земли свои боги, и чтят только своих богов. Живя в Руммалии, я поклонялся Всевышнему, живя в Ярлграде, поклоняюсь Хрт и подношу ему дары рабов и золото, - и Макью чту, и сыновей ее, и дочерей, чту и Подкидыша, страшусь тени Чурыка, кляну его и проклинаю его именем врагов, а в бедствиях зову на помощь Хрт и свожу пальцы крестиком, но если в этот миг солгу, то эти пальцы мне уже не развести, они скукожатся и слипнутся, отсохнут, и, значит, лук уже не натянуть, я стану беззащитен, и пусть тогда меня убьют, зарубят, пусть даже бросят псам - все это будет справедливо, ибо как я, сын Хрт, его наследник и надежда, смел преступить...
   Ф-фу! Тяжело. Лоб мой пылал! Да, я когда-то вправду был Нечиппой, и было у меня фамильное поместье, был секретарь, добрейший Иокан, был Кракс, учитель фехтования, и был я там первейшим среди первых воинов, то бишь архистратигом, и были у меня сражения, триумфы, был Великий Поход по Великой Пустыне - и было облачко над самым горизонтом, и это облачко вселило в нас надежду, что вот еще чуть-чуть, и мы, преодолев бескрайние безводные пески, войдем в Счастливую Страну, в которой, говорят...
   Да что ни говорили бы, теперь мне все равно! Та жизнь прошла и не вернуть ее, да и не надо, ибо там все чужое, а здесь все свое, я Барраслав, ярлградский ярл, пусть нечестивцы называют меня варваром и пусть смеются надо мной, а вот до смеха будет ли, когда я к ним приду и приведу с собой на сорока по сорок кораблей свою дружину?! Великий Хрт! Коль ты меня отметил, так дай же мне и силу, чтобы рука моя была тверда, а меч остер, чтобы враги мои всегда были храбры, чтобы вода была высокая, весла легки, а ветер - сильный и попутный!
   Однако и пора уже! Я встал...
   И мне опять подумалось: а я и вправду здешний ярл, ибо здесь все кругом мое, привычное, вот я сейчас, как уже много лет подряд, окликну...
   И окликнул:
   - Тихий!
   Вошел слуга.
   - Тихий, - сказал я, - накрывай.
   - Уже готово, господин, - с поклоном сказал Тихий.
   Я щелкнул пальцами - и он пошел из горницы. И я пошел за ним. В соседней горнице, которую мы именуем верхней трапезной, стоял накрытый стол. Я сел. Тихий подал мне квашеную рыбу, посыпанную луком с чесноком. Лук был нарезан крупно, как попало. Я указал на это. Тихий повинился.
   Но зато рыба была очень хороша - и мягкая, и сочная. Наевшись досыта, я взял у Тихого рушник, утерся и спросил:
   - Пришел народ?
   - Маленько собралось.
   - Маленько - это хорошо.
   Я не люблю судить. Да и кого судить?! Свободный человек не должен приходить на чей-то суд, свободный должен сам ответить за обиду, ибо когда имеешь меч, тогда мечом и разговаривай, а судятся лишь те, кто нем, труслив и лжив: раб, пахотный наймит, закуп, срочный холоп и прочие. Ну а свободный человек, как я уже вам объяснял...
   Но так я могу только думать, а вслух о том не говорят, ибо народу, пусть даже свободному, жить без закона нельзя. Закон - это набольший меч, меч всем мечам, его сам Хрт вложил мне в руки. И я сужу так, как судили до меня и как после меня будут судить. Вот я схожу по лестнице, вот выхожу и восседаю на крыльце - а там уже стоит почетная скамья, я на нее сажусь и смотрю вниз. Там, у нижней ступени крыльца, толпятся истцы. Они кричат, их унимают, бьют, они опять кричат, их снова бьют, они опять и их опять, тогда я поднимаю руку...
   И наступает тишина. Потом я начинаю их расспрашивать, а если надо, то и переспрашивать, они клянутся, лгут, они - как дети малые, им кажется, что я не замечаю их неловкой лжи, а я просто молчу, мне скучно. Мне, если честно, все равно, кто из них прав, кто виноват, и потому я наблюдаю за толпой - и кому она благоволит, кому больше сочувствует, тот обычно и бывает мною оправдан. А посрамленный отвечает по закону. В законе все указано, какая вира и какое полувирье, и сколько деньги в рост, а мед в настав, а хлеб в присып, но чтоб не более чем в треть, и сколько пеня за татьбу и сколько за навет, а конокрада - в рабство на чужбину, и как испытывать железом и водой, и как вести правеж, и что бесчестие свободному, и что бесчестие рабу, так и разбой: бывает в драке явно на пиру, и это вполовину, но если тайно и в нощи да и еще...
   Вот так я и судил. Еще раз говорю: я не любил судов. Да и пиры я не любил. Я на пирах молчал, почти не пил, а то и вообще не досидев вставал и уходил. А в спину мне шептали:
   - Словно Хальдер!
   А что?! Ведь мы и действительно во многом с ним схожи. И он чужак, и я чужак. Он не любил пиры - и я их не люблю. Он мрачен был - и я не говорлив. Его терпели - терпят и меня. Вот только он был белобров, а я, как говорят про руммалийцев, темнорож. И вот еще: он возвышался много лет, и подкупал, интриговал, и воевал, и бунты подавлял, а я... Вошел в кумирню, посидел, а вышел - я и ярл. А Хальдер ярлом так и не назвался - не решился. А я о том и не просил, оно само собой так вышло.
   И вот я - ярл; утром встаю и принимаю воевод, а после вершу суд, после пируем, а то и выезжаем на охоту, а то - на новолуние и четверти и полнолуние - мы ходим на кумирню и славим Хрт и воздаем ему дары, Белун их принимает, а мы, вернувшись, вновь садимся пировать. Они все называют меня ярлом, пьют, пляшут в мою честь, даже сражаются без панцирей - и падают в крови.