Страница:
«В советской столице нет никаких признаков кризиса», – передает из Москвы корреспондент агентства «Рейтер».
Передовая «Правды» озаглавлена «Против болтунов и бездельников» и призывает бороться за «деловитость в работе, против болтовни и трескотни, прикрывающей бездеятельность».
Вдоль советской границы продолжается рев моторов.
Напряженность невыносимая, кажется, что она висит в воздухе и мешает дышать. Из фронтовых штабов запрашивают Москву: остается ли в силе ранее полученное указание, разрешающее провести увольнение личного состава?
Москва отвечает не просто «да», а «обязательно».
Как иронизировал Черчилль, «все, что „можно“, в России – можно обязательно».
Главнокомандующий Западным фронтом генерал армии Павлов был удивлен, когда член военного совета фронта корпусной генерал-комиссар Фоминых предложил ему сходить на спектакль, который будет завтра в Минском Окружном Доме офицеров.
– Какой еще там театр?! – пытался отмахнуться командующий,
– Это приказ, – ответил Фоминых, сам ничего толком не понимая. В театр был направлен и генерал-полковник Кузнецов, а генералу армии Кирпоносу было приказано провести субботу, 21 июня, на киевском стадионе «Динамо» – посмотреть очередной матч на первенство СССР по футболу.
Пусть немцы спокойно отводят войска.
«Секретное Постановление Политбюро Об организации Южного Фронта и назначениях командного состава
21 июня 1941 года
Особая папка от 21 июня 1941 г. (Дата вписана рукой Сталина.)
1. Организовать Южный фронт в составе двух армии с местопребыванием военного Совета в Виннице.
2. Командующим Южным фронтом назначить т. Тюленева с оставлением его на должности командующего МВО...»
Две армии нового фронта нацелены на Румынию. Они давно развернуты. Их надо просто организовать в один фронт.
Сталин прочел документ и спросил:
– Когда Мерецков выезжает в Ленинград?
Ему ответили, что выезжает сегодня «Красной стрелой». Прибудет завтра утром.
У Жукова и Тимошенко на языке вертится вопрос: когда же мы начнем «Грозу»? Но Сталин сам отвечает на этот вопрос. Немцы закончат переброску войск примерно к 1 июля. Еще недели две понадобится на развертывание войск. Высадка на Британские острова произойдет числа 15—20 июля. Не позже. А мы начнем ровно через три дня после их высадки. То есть, день Д+3. День Д – их, день Д+3 – наш.
Сейчас, продолжал вождь, они перебрасывают войска и существует опасность, что какой-нибудь их генерал, завербованный английской разведкой попытается развязать конфликт на нашей границе. Пусть стреляют, пусть делают, что хотят. Зарыться в землю и сидеть тихо. Понятно?
Военные уехали. Их сменил Молотов, который привез Сталину интересный документ, прошедший через его наркомат.
Сталин, хотя и знал об этом из докладов НКВД, прочел справку с улыбкой и молча ее отложил.
Все правильно, все сходится. Немецкие моряки нужны сейчас на родине.
Затем Сталин поинтересовался у Молотова, видел ли тот Шуленбурга сегодня.
Молотов принимал сегодня немецкого посла и в исключительно резкой форме потребовал у него объяснений по поводу непрекращающихся облетов немецкими самолетами пограничных территорий СССР.
Германский посол ответил, что г. Деканозов должен был посетить Имперского Министра иностранных дел и получить от него все разъяснения по этому вопросу. Деканозову было приказано добиться приема у Риббентропа и вручить ему вербальную ноту следующего содержания:
«По распоряжению Советского Правительства полпредство Союза Советских Социалистических Республик в Германии имеет честь сделать Германскому Правительству следующее заявление:
Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР вербальной нотой от 21 апреля информировал германское посольство в Москве о нарушениях границы Союза Советских Социалистических Республик германскими самолетами...».
Это была первая из задуманной серии нот, целью которых было обострение советско-германских отношений путем предъявления Германии новых и более резких претензий, кульминация которых должна быть достигнута (по замыслу) в самый канун вторжения.
Сталин отодвинул разведсводки, которые утомили его своей тупой тенденциозностью, и поинтересовался у Берии, все ли готово к аресту Мерецкова?
Лаврентий Павлович доложил, что готово все. Только еще не решили, где его брать: прямо в поезде или на перроне.
Сталин сказал, что лучше прямо в поезде. Берия согласился. Вся поездная бригада составлена из оперативников и два соседних вагона набиты также оперативниками.
Сталин спросил, как идет следствие, что нового удалось установить? Берия доложил, что уже раскрывается картина очень крупного заговора. Гораздо более крупного, чем даже в 1937 году. Сталин только вздохнул, сокрушенно покачивая головой, и стал набивать трубку.
Пока Сталин пытался разобраться в темном и грязном лабиринте, кишащем генералами-заговорщиками и агентами-провокаторами, Гитлер, измученный томительным ожиданием часа «Ч», писал длинное письмо своему единственному другу – Муссолини. Письмо выдавало измученное состояние души фюрера, издерганного своими дьявольскими играми в последние дни до нападения на коварного московского партнера.
(Никто в мире и не собирался слушать каких-либо его аргументов. Он уже в глазах мирового общественного мнения попал в положение террориста, взорвавшего жилой дом и пытавшегося объяснить полиции какие негодяи этот дом заселяли.
Но после окончания Второй Мировой войны все предвоенные планы потеряли свою остроту.
Кроме того, никто не был заинтересован в изменении исторической схемы ответственности различных стран за небывалый мировой кризис. Большую роль здесь сыграл старый тезис: «Горе побежденному!»).
На тысячекилометровой линии противостояния, вибрируя от напряжения, как натянутые тетивы гигантских луков, стояли две огромные армии, ожидая условленных сигналов: «Гроза» и «Дортмунд».
Всего группировка германских войск вместе с румынскими и финскими частями насчитывала в своем составе примерно 4,5 миллиона человек, чуть меньше 400 танков и 4275 боевых самолетов, считая самолеты Румынии и Финляндии.
Против них на трех фронтах Западного ТВД была развернута 8-миллионная армия, построенная в два стратегических эшелона и прикрытая тремя отдельными армиями НКВД.
Только в пограничных округах немцам противостояли 11 тысяч танков и еще 8 тысяч в армиях второго эшелона. Сколько было танков в стрелковых дивизиях и в армиях НКВД, включая и их собственную численность, остается неизвестным.
С воздуха эту группировку прикрывали 11 тысяч самолетов и 2300 дальних бомбардировщиков, входивших в состав ДВА РГК. В резерве находились еще 8 тысяч боевых машин.
Приморские фланги фронтов опирались на поддержку мощных и многочисленных соединений Военно-морского флота. Авиация флота (не считая Тихоокеанского) имела в своем составе 6700 самолетов, – больше, чем все соединения Люфтваффе на востоке.
Для чего Сталин сконцентрировал на границе такую чудовищную армию?
Но это вопрос настолько очевиден, что отвечать на него: «Для обороны», – могут только бывшие историки КПСС с вывихнутыми мозгами.
Гораздо интереснее другие вопросы:
Как немцам с их хилыми силами удалось разгромить и уничтожить всю эту чудовищную силу?
Почему официальная история объявила катастрофой потерю 1200 самолетов, когда их было 11 тысяч.
Почему потеря 600 танков в первые два дня войны также объявлена катастрофой, когда их было тоже 11 тысяч?
Куда же делась гигантская армия, нацеленная на вторжение в Европу после высадки немцев на Британские острова?
При всей тактической внезапности удара они должны были быть остановлены к 1 июля. Вырвавшиеся вперед танковые группы Гота, Гудериана и Клейста, опередившие свою пехоту на два суточных перехода, были бы отрезаны от нее, окружены, смяты, раздавлены и размазаны страшным превосходством в силах, которое имела Красная Армия.
И так бы непременно произошло, если бы не одно обстоятельство.
Если бы Красная Армия оказала сопротивление.
Это и была знаменитая ошибка в третьем знаке, допущенная товарищем Сталиным, любившим все упрощать.
Глубокой ночью 22 июня – в 2 часа 10 минут – генерал Гудериан выехал на свой командный пункт, находившийся в 15-ти километрах северо-западнее Бреста у местечка Богукалы.
Он прибыл туда в 3 часа 10 минут ночи. С 8 часов вечера танки его группы, ревя своими бензиновыми моторами, выдвигались к границе.
Солдатам был зачитан приказ Гитлера.
– Что с мостами? – поинтересовался Гудериан и был удивлен, узнав, что русские разминировали мосты, расчистив проходы на многих участках для прохода танков.
Небо на востоке начало сереть. Начинался день 22 июня 1941 года, выпавший на воскресенье. Гудериан еще раз посмотрел на часы. Было 3 часа 15 минут ночи.
И приказал начать артиллерийскую подготовку.
Поздно вечером 21 июня, когда уже всем стало ясно, что немцы перебрасывают свои войска на Запад каким-то очень странным способом – максимально выдвигая их к границам СССР, – из Москвы в штабы фронтов за подписью Тимошенко и Жукова была направлена последняя директива мирного времени – «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения».
Когда же на границах началась стрельба, и немецкие танки двинулись вперед, Сталин, «в рамках достигнутой договоренности», стал дозваниваться до Гитлера, чтобы пожаловаться фюреру на его генералов, предпринявших провокационные акции, о возможности которых Гитлер уже давно предупреждал своего друга.
Однако до фюрера из Москвы оказалось не так-то просто дозвониться. Но Сталин это делал со свойственным ему упорством. Все это выглядело уже совершенно мистически, если учесть, что Шуленбург уже вручил Молотову составленную по всем правилам ноту об объявлении войны, а в Берлине Риббентроп сделал соответствующее заявление вызванному на рассвете Деканозову.
Неужели у Сталина сложилось впечатление, что Имперский Министр Иностранных дел вместе с Чрезвычайным и Полномочным послом Германии действовали от лица какого-нибудь завербованного англичанами, командира танковой дивизии? Он продолжал звонить в Берлин, и, когда стало понятно, что по телефону это не удастся сделать, использовал линию радиосвязи. В конце концов удалось связаться с Рейхсканцелярией в Берлине. Там мгновенно оценили царящий в Кремле маразм и стали морочить великому вождю голову, уверяя, что им ничего не известно, что все будет доложено фюреру, и «конечно, если все так, как вы сообщаете, то виновные будут строжайше наказаны».
Из Москвы требовали немедленно доложить обо всем Гитлеру лично. Но Гитлера в Рейхсканцелярии никак не могли разыскать и предложили связаться с ними завтра утром, заверив, что они «все, кому надо, доложат».
Тут у Сталина лопнуло терпение, и он решил, что эти переговоры будет гораздо легче вести, если немецких войск не будет на нашей территории. А потому приказал всем фронтам немедленно перейти в наступление, выбить немцев с территории СССР, но границу до особого распоряжения не переходить. Поэтому всего через три с половиной часа после вторжения немцев, в штабы пограничных фронтов поступила первая директива военного времени за подписью Тимошенко и Жукова, которая предписывала:
К полудню 22 июня Сталин, Тимошенко и Жуков, наконец, поняли, что вторжение в Англию, судя по всему, откладывается, поскольку Гитлер предпочел вторгнуться в СССР. И тогда настал великий час! Было принято решение начать операцию «Гроза»!
« "Гроза ", "Гроза ", "Гроза "!» – начали надрываться на всех линиях прямой связи и радиочастотах телетайпы и передатчики Наркомата Обороны и Генерального штаба. « "Гроза ", "Гроза ", "Гроза"!». Она зашумела и загремела на еще уцелевших линиях связи между фронтовыми, корпусными и дивизионными штабами.
Из сотен сейфов, с некоторой долей ритуальной торжественности, извлекались толстые красные пакеты с надписью «Вскрыть по получении сигнала «Гроза»».
Из вскрытых пакетов вынимались пачки оперативных приказов с названиями прусских, польских и румынских городов и населенных пунктов, взять которые приказывалось в первые 72 часа после начала операции. На приданных секретных картах жирные красные стрелки хищно нацеливались на Варшаву и Копенгаген, на Берлин и Кенигсберг, на Бухарест, Будапешт и Вену.
На Северо-Западном фронте командир танковой дивизии полковник Иван Черняховский, вскрыв свой красный конверт, не минуты не колеблясь, бросил танки в наступление на Тильзит, имея целью захватив его, развивать наступление на Кенигсберг, как и было указано в извлеченном из пакета приказе. Даже в условиях 22 июня 1941 года танкам Черняховского удалось, давя немецкие позиции, продвинуться на 25 километров. Только общая обстановка на фронте заставила Черняховского повернуть обратно.
На Западном фронте танковая дивизия 14-го механизированного корпуса под командованием подполковника Сергея Медникова одновременно с немецкими танками, но в другом направлении, форсировала Буг и начала наступление на Демблин, как и было приказано вскрытым красным пакетом. Дивизия продвинулась вперед на 30 километров и остановилась, израсходовав горючее и боеприпасы. Подполковник Медников погиб. На Южном фронте несколько дивизий вторглись на территорию Румынии, поддержанные огнем мониторов Дунайской флотилии.
Но это были исключения из той общей обстановки, которая царила на фронтах в тот момент, когда был отдан приказ о начале операции «Гроза». Исключения, совсем не подтверждающие правило.
Через несколько минут после начала артиллерийской подготовки на границе, в скором поезде «Красная Стрела», курсирующем по маршруту Москва—Ленинград и обратно, был арестован генерал армии Кирилл Мерецков и этапирован в Сухановскую тюрьму. В Москве же все считали, что он стал главкомом Северо-Западного направления в составе двух фронтов – Северо-Западного и Северного. Фронтам, которые уже извлекли из сейфов пакеты с «Грозой», было приказано на первом этапе захватить Восточную Пруссию, на втором – остатки Финляндии и Норвегию и быть готовыми оккупировать Швецию. К сожалению, Черняховскому в одиночку этого сделать не удалось...
Доставленный в Сухановскую тюрьму генерал армии Кирилл Мерецков, уже побывавший в лапах НКВД в 1937 году, думал только об одном: как заслужить побыстрее пулю в затылок, избежав при этом пыток и мучений. Этого можно было добиться, как он знал по опыту, только рассказывая следователям все, что они хотели от него услышать. Он не учел только одного, что обладал опытом трехлетней давности, который несколько устарел.
К этому времени вся следовательская бригада была уже сильно утомлена тем, что можно было назвать «неуемной генеральской гордыней». Приходилось тратить слишком много времени, чтобы показать арестованным генералам, что никакие они не генералы, а говно, как любил выражаться Ленин по поводу всей русской интеллигенции.
Чтобы генералы это поняли побыстрее, был разработан своего рода предварительный ритуал «смирения их гордыни» еще до первого допроса.
С Мерецкова, как и положено, любовно срезали петлицы с пятью звездами генерала армии, отвинтили ордена, содрали хромовые сапоги, срезали пуговицы на брюках, отобрали ремень и портупею, сфотографировали в фас и профиль, а затем, не задав ни единого вопроса, принялись избивать резиновыми дубинками. Далее вся следовательская бригада помочилась на голову лежащего в крови на полу генерала армшъи оставила его лежать в следовательской моче до утра.
Дело в том, что принять участие в первом допросе бывшего начальника Генерального штаба РККА изъявил желание лично товарищ Сталин. Мы уже упоминали, что несмотря на наличие огромного числа картин известных советских художников типа «Товарищ Сталин на маневрах Белорусского военного округа», на маневры и полигоны вождь ездить не любил и не ездил, а вот в застенки НКВД хаживал, и с большим удовольствием. Особенно до войны.
К сожалению, события 22 июня несколько изменили планы товарища Сталина, а потому следователи, не дождавшись любимого вождя, получили указание работать самостоятельно «по плану расследования».
Несмотря на предварительную обработку, а может быть благодаря именно ей, Мерецков сразу же стал давать показания, а очной ставке со Штерном, не обращая внимания на истерические крики последнего: «Кирилл Афанасьевич, ну ведь не было этого, не было, не было!», Мерецков показал, что был вовлечен вместе со Штерном в преступную группу, работавшую на немецкую и английскую разведку одновременно. Что группа периодически передавала за границу наиболее секретные документы относительно планов и вооружения Красной Армии.
На вопрос, кто возглавлял преступную группу, Мерецков ответил, что не знает. Но генералу армии было трудно выдать себя за обычного диверсанта, не знающего кто руководит его действиями. Из него немедленно стали выбивать резиновыми дубинками, кулаками и сапогами новые показания. Следователь НКВД Семенов позднее вспоминал: «Я лично видел, как зверски избивали на следствии Мерецкова и Локтионова. Они не то что стонали, а просто ревели от боли... особенно зверски поступали со Штерном. На нем не осталось живого места. На каждом допросе он несколько раз лишался сознания... Локтионов был жестоко избит, весь в крови, его вид действовал и на Мерецкова, который его изобличал. Локтионов отказывался, и Влодзимирский, Шварцман и Родос его продолжали избивать по очереди и вместе на глазах Мерецкова, который убеждал Локтионова подписать все, что от него хотели. Локтионов ревел от боли, катался по полу, но не соглашался...».
Мерецков, корчась от боли, называл сообщников. Первым назвал самого Жукова, затем Павлова, Кирпоноса, Кленова и многих других. В его показаниях отсутствует только новый командующий Северо-Западного фронта генерал-полковник Федор Кузнецов. Как ни странно, но он один и уцелел, хотя его начальник штаба генерал-лейтенант Кленов был арестован и умер на допросе от сердечного приступа, а сам фронт был разгромлен еще почище Западного. Генерал Павлов был расстрелян вместе со всем своим штабом. Принято считать, что за разгром и развал Западного фронта. Тут уже не определить, за что именно. В Киеве был застрелен особистом генерал армии Кирпонос, по официальной версии покончивший с собой (двумя выстрелами из нагана в затылок). Жуков уцелел, но все его сотрудники от начальника штаба генерала Телегина до шофера Бочина были арестованы...
Мерецкова продолжали таскать на очные ставки. Он разоблачил Смушкевича. Дал показания и на Рычагова. Прославленный летчик-истребитель, видимо, к этому времени уже рехнулся, поскольку начал вести себя крайне вызывающе и даже позволил себе словесные оскорбления в адрес следователя Родоса. Это вынудило последнего осуществить свою давнюю угрозу и арестовать жену Рычагова – майора авиации Марию Нестеренко, которая была схвачена прямо в части 24 июня. Мотивировка ареста была такой: «...будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа».
Нестеренко была прославленной летчицей, неоднократно демонстрировавший необыкновенное мужество в небе и редкое мастерство управления самолетом.
«Такое же мужество,—пишет специально исследовавший ее судьбу Аркадий Ваксберг, – проявила она и в камере пыток, спасая от клеветнических обвинений и себя, и мужа... Истязания, которым подвергли эту замечательную женщину, я не в силах описать. У меня не хватает мужества даже на это...»
У меня тоже не хватает духа описывать, как истязали эту женщину. Достаточно хорошо известно, что делали с женщинами в застенках НКВД. Скажу только, что прославленная летчица, майор Мария Нестеренко, ни в чем не призналась, не подписала ни одного протокола и в октябре 1941 года была расстреляна вместе с мужем.
(Не все кремлевские«чудеса» имеют реальное объяснение. В сентябре 1941 года Сталин неожиданно приказал выпустить на свободу Мерецкова, Ванникова, Батова и еще несколько человек. Все остальные, включая Проскурова, Рычагова с женой, Смушкевича, Локтионова, Савченко, Сакриера, Штерна, Засесова, Володина, Склизкова, Аржеухина, Каюко-ва, Соборнова, Таубина, Розова, Розову-Егорову, Булатова и Фибиха были расстреляны. В эту компанию попал и Филипп Голощекин – «цареубийца». Параллельно шли расстрелы в Саратове и Орле.
Следователь Василий Иванов вспоминал: «Будучи в сентябре 1941 года в Харькове, я с огромным удивлением узнал, что Мерецков назначен командующим войсками фронта. А я знал по допросам с моим участием, какие он дал показания, – что состоял в шпионской группе и готовил против Сталина военный переворот».
Переодетый прямо в тюрьме в новую форму, Мерецков в тот же день предстал перед товарищем Сталиным. Вождь сочувственно заметил Мерецкову, что тот плохо выглядит и справился о здоровье. А затем послал командовать фронтом. Ванников назначен наркомом боеприпасов.Можно ли после этого сомневаться, что Сталин был великий человек!) Пока следователи приходили в ужас от открывшейся перед ними бездны очередного военно-контрреволюционного заговора, события на фронте стали принимать формы небывалой в истории военной катастрофы, за которой с усиливающимся ужасом следили из Кремля. Огромный Западный фронт разваливался на глазах.
Сопротивление отдельных застав, частей и гарнизонов не могло скрыть от командования совершенно невероятное поведение армии. Такого история войн еще не знала.
Полтора миллиона человек перешли к немцам с оружием в руках. Некоторые, целыми соединениями, под звуки дивизионных оркестров.
Два миллиона человек сдались в плен, бросив оружие. (Под словом «оружие» подразумевается не только винтовка или пистолет, но все до танка и самолета включительно.) 500 тысяч человек были захвачены в плен при различных обстоятельствах.
1 миллион человек откровенно дезертировали (из них 657354 человека было выловлено, 10200 – расстреляно, остальные исчезли без следа).
800 тысяч человек были убиты и ранены.
Примерно миллион человек рассеялся по лесам.
Оставшиеся (от почти 8 миллионов) 980 тысяч в панике откатывались на восток.
Таково было положение на сентябрь 1941 года.
И именно в этом заключается самая большая тайна военной катастрофы 1941-го года.
В вихре небывалого водоворота бесследно исчезали целые полки, дивизии и даже корпуса. Пропадали без вести целые эскадрильи.
Без вести пропали 20 генералов и 182432 офицера различных рангов. 106 генералов, включая нескольких командующих армиями, оказались в плену.
Передовая «Правды» озаглавлена «Против болтунов и бездельников» и призывает бороться за «деловитость в работе, против болтовни и трескотни, прикрывающей бездеятельность».
Вдоль советской границы продолжается рев моторов.
Напряженность невыносимая, кажется, что она висит в воздухе и мешает дышать. Из фронтовых штабов запрашивают Москву: остается ли в силе ранее полученное указание, разрешающее провести увольнение личного состава?
Москва отвечает не просто «да», а «обязательно».
Как иронизировал Черчилль, «все, что „можно“, в России – можно обязательно».
Главнокомандующий Западным фронтом генерал армии Павлов был удивлен, когда член военного совета фронта корпусной генерал-комиссар Фоминых предложил ему сходить на спектакль, который будет завтра в Минском Окружном Доме офицеров.
– Какой еще там театр?! – пытался отмахнуться командующий,
– Это приказ, – ответил Фоминых, сам ничего толком не понимая. В театр был направлен и генерал-полковник Кузнецов, а генералу армии Кирпоносу было приказано провести субботу, 21 июня, на киевском стадионе «Динамо» – посмотреть очередной матч на первенство СССР по футболу.
Пусть немцы спокойно отводят войска.
«Секретное Постановление Политбюро Об организации Южного Фронта и назначениях командного состава
21 июня 1941 года
Особая папка от 21 июня 1941 г. (Дата вписана рукой Сталина.)
1. Организовать Южный фронт в составе двух армии с местопребыванием военного Совета в Виннице.
2. Командующим Южным фронтом назначить т. Тюленева с оставлением его на должности командующего МВО...»
Две армии нового фронта нацелены на Румынию. Они давно развернуты. Их надо просто организовать в один фронт.
Сталин прочел документ и спросил:
– Когда Мерецков выезжает в Ленинград?
Ему ответили, что выезжает сегодня «Красной стрелой». Прибудет завтра утром.
У Жукова и Тимошенко на языке вертится вопрос: когда же мы начнем «Грозу»? Но Сталин сам отвечает на этот вопрос. Немцы закончат переброску войск примерно к 1 июля. Еще недели две понадобится на развертывание войск. Высадка на Британские острова произойдет числа 15—20 июля. Не позже. А мы начнем ровно через три дня после их высадки. То есть, день Д+3. День Д – их, день Д+3 – наш.
Сейчас, продолжал вождь, они перебрасывают войска и существует опасность, что какой-нибудь их генерал, завербованный английской разведкой попытается развязать конфликт на нашей границе. Пусть стреляют, пусть делают, что хотят. Зарыться в землю и сидеть тихо. Понятно?
Военные уехали. Их сменил Молотов, который привез Сталину интересный документ, прошедший через его наркомат.
«Совершенно секретно. Экз. № 1.
Заведующему протокольным отделом Наркоминдела Союза ССР т. Баркову В.Н. 19 июня 1941 г....я, произведя регистрацию поездок иностранцев, обратил внимание на следующее обстоятельство: весь аппарат германского военно-морского атташе состоит из семи человек...
На 20 июня в аппарате атташе не остается ни одного из известных мне сотрудников, что несколько необычно и странно, о чем я считаю необходимым довести до Вашего сведения».
Сталин, хотя и знал об этом из докладов НКВД, прочел справку с улыбкой и молча ее отложил.
Все правильно, все сходится. Немецкие моряки нужны сейчас на родине.
Затем Сталин поинтересовался у Молотова, видел ли тот Шуленбурга сегодня.
Молотов принимал сегодня немецкого посла и в исключительно резкой форме потребовал у него объяснений по поводу непрекращающихся облетов немецкими самолетами пограничных территорий СССР.
Германский посол ответил, что г. Деканозов должен был посетить Имперского Министра иностранных дел и получить от него все разъяснения по этому вопросу. Деканозову было приказано добиться приема у Риббентропа и вручить ему вербальную ноту следующего содержания:
«По распоряжению Советского Правительства полпредство Союза Советских Социалистических Республик в Германии имеет честь сделать Германскому Правительству следующее заявление:
Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР вербальной нотой от 21 апреля информировал германское посольство в Москве о нарушениях границы Союза Советских Социалистических Республик германскими самолетами...».
Это была первая из задуманной серии нот, целью которых было обострение советско-германских отношений путем предъявления Германии новых и более резких претензий, кульминация которых должна быть достигнута (по замыслу) в самый канун вторжения.
Сталин отодвинул разведсводки, которые утомили его своей тупой тенденциозностью, и поинтересовался у Берии, все ли готово к аресту Мерецкова?
Лаврентий Павлович доложил, что готово все. Только еще не решили, где его брать: прямо в поезде или на перроне.
Сталин сказал, что лучше прямо в поезде. Берия согласился. Вся поездная бригада составлена из оперативников и два соседних вагона набиты также оперативниками.
Сталин спросил, как идет следствие, что нового удалось установить? Берия доложил, что уже раскрывается картина очень крупного заговора. Гораздо более крупного, чем даже в 1937 году. Сталин только вздохнул, сокрушенно покачивая головой, и стал набивать трубку.
Пока Сталин пытался разобраться в темном и грязном лабиринте, кишащем генералами-заговорщиками и агентами-провокаторами, Гитлер, измученный томительным ожиданием часа «Ч», писал длинное письмо своему единственному другу – Муссолини. Письмо выдавало измученное состояние души фюрера, издерганного своими дьявольскими играми в последние дни до нападения на коварного московского партнера.
«Дуче, – изливал свою душу фюрер, – я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также бесконечное нервное выжидание, закончились принятием самого трудного в моей жизни решения. Я полагаю, что не вправе больше терпеть такое положение после доклада мне последней карты с обстановкой в России...
Оба государства, Советская Россия и Англия, в равной степени заинтересованы в распавшийся, ослабленной длительной войной, Европе. Позади этих государств стоит в позе подстрекателя и выжидающего Североамериканский Союз. После ликвидации Польши в Советской России появляется последовательное направление, которое умно, осторожно, но неуклонно возвращается к старой большевистской тенденции расширения так называемого«советского, социалистического фронта». Другими словами, расширения до бесконечных пределов Советского государства. Речь идет не больше, не меньше как о советизации всего мира...
Вы видите, Дуче, что на нас накидывают петлю, не давая фактически времени что-либо предпринять... Поэтому после долгих размышлений я пришел к выводу, что лучше разорвать эту петлю до того, как она будет затянута...
Материал, который я намерен постепенно опубликовать о планах Сталина сокрушить Европу, так обширен, что мир удивится больше нашему долготерпению, чем нашему решению...
(Никто в мире и не собирался слушать каких-либо его аргументов. Он уже в глазах мирового общественного мнения попал в положение террориста, взорвавшего жилой дом и пытавшегося объяснить полиции какие негодяи этот дом заселяли.
Но после окончания Второй Мировой войны все предвоенные планы потеряли свою остроту.
Кроме того, никто не был заинтересован в изменении исторической схемы ответственности различных стран за небывалый мировой кризис. Большую роль здесь сыграл старый тезис: «Горе побежденному!»).
В заключение я хотел бы Вам сказать еще одно. Я чувствую себя внутренне снова свободным, после того, как пришел к этому решению. Сотрудничество с Советским Союзом при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки, часто тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени.
С сердечным и товарищеским приветом. Искренне Ваш, Дуче, Адольф Гитлер».
На тысячекилометровой линии противостояния, вибрируя от напряжения, как натянутые тетивы гигантских луков, стояли две огромные армии, ожидая условленных сигналов: «Гроза» и «Дортмунд».
Всего группировка германских войск вместе с румынскими и финскими частями насчитывала в своем составе примерно 4,5 миллиона человек, чуть меньше 400 танков и 4275 боевых самолетов, считая самолеты Румынии и Финляндии.
Против них на трех фронтах Западного ТВД была развернута 8-миллионная армия, построенная в два стратегических эшелона и прикрытая тремя отдельными армиями НКВД.
Только в пограничных округах немцам противостояли 11 тысяч танков и еще 8 тысяч в армиях второго эшелона. Сколько было танков в стрелковых дивизиях и в армиях НКВД, включая и их собственную численность, остается неизвестным.
С воздуха эту группировку прикрывали 11 тысяч самолетов и 2300 дальних бомбардировщиков, входивших в состав ДВА РГК. В резерве находились еще 8 тысяч боевых машин.
Приморские фланги фронтов опирались на поддержку мощных и многочисленных соединений Военно-морского флота. Авиация флота (не считая Тихоокеанского) имела в своем составе 6700 самолетов, – больше, чем все соединения Люфтваффе на востоке.
Для чего Сталин сконцентрировал на границе такую чудовищную армию?
Но это вопрос настолько очевиден, что отвечать на него: «Для обороны», – могут только бывшие историки КПСС с вывихнутыми мозгами.
Гораздо интереснее другие вопросы:
Как немцам с их хилыми силами удалось разгромить и уничтожить всю эту чудовищную силу?
Почему официальная история объявила катастрофой потерю 1200 самолетов, когда их было 11 тысяч.
Почему потеря 600 танков в первые два дня войны также объявлена катастрофой, когда их было тоже 11 тысяч?
Куда же делась гигантская армия, нацеленная на вторжение в Европу после высадки немцев на Британские острова?
При всей тактической внезапности удара они должны были быть остановлены к 1 июля. Вырвавшиеся вперед танковые группы Гота, Гудериана и Клейста, опередившие свою пехоту на два суточных перехода, были бы отрезаны от нее, окружены, смяты, раздавлены и размазаны страшным превосходством в силах, которое имела Красная Армия.
И так бы непременно произошло, если бы не одно обстоятельство.
Если бы Красная Армия оказала сопротивление.
Это и была знаменитая ошибка в третьем знаке, допущенная товарищем Сталиным, любившим все упрощать.
Глубокой ночью 22 июня – в 2 часа 10 минут – генерал Гудериан выехал на свой командный пункт, находившийся в 15-ти километрах северо-западнее Бреста у местечка Богукалы.
Он прибыл туда в 3 часа 10 минут ночи. С 8 часов вечера танки его группы, ревя своими бензиновыми моторами, выдвигались к границе.
Солдатам был зачитан приказ Гитлера.
«Наступил час, мои солдаты, – обращался фюрер к вермахту, – когда... судьба Европы, будущее Германии и нашего народа находятся отныне полностью в ваших руках!»
– Что с мостами? – поинтересовался Гудериан и был удивлен, узнав, что русские разминировали мосты, расчистив проходы на многих участках для прохода танков.
Небо на востоке начало сереть. Начинался день 22 июня 1941 года, выпавший на воскресенье. Гудериан еще раз посмотрел на часы. Было 3 часа 15 минут ночи.
И приказал начать артиллерийскую подготовку.
Поздно вечером 21 июня, когда уже всем стало ясно, что немцы перебрасывают свои войска на Запад каким-то очень странным способом – максимально выдвигая их к границам СССР, – из Москвы в штабы фронтов за подписью Тимошенко и Жукова была направлена последняя директива мирного времени – «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения».
Когда же на границах началась стрельба, и немецкие танки двинулись вперед, Сталин, «в рамках достигнутой договоренности», стал дозваниваться до Гитлера, чтобы пожаловаться фюреру на его генералов, предпринявших провокационные акции, о возможности которых Гитлер уже давно предупреждал своего друга.
Однако до фюрера из Москвы оказалось не так-то просто дозвониться. Но Сталин это делал со свойственным ему упорством. Все это выглядело уже совершенно мистически, если учесть, что Шуленбург уже вручил Молотову составленную по всем правилам ноту об объявлении войны, а в Берлине Риббентроп сделал соответствующее заявление вызванному на рассвете Деканозову.
Неужели у Сталина сложилось впечатление, что Имперский Министр Иностранных дел вместе с Чрезвычайным и Полномочным послом Германии действовали от лица какого-нибудь завербованного англичанами, командира танковой дивизии? Он продолжал звонить в Берлин, и, когда стало понятно, что по телефону это не удастся сделать, использовал линию радиосвязи. В конце концов удалось связаться с Рейхсканцелярией в Берлине. Там мгновенно оценили царящий в Кремле маразм и стали морочить великому вождю голову, уверяя, что им ничего не известно, что все будет доложено фюреру, и «конечно, если все так, как вы сообщаете, то виновные будут строжайше наказаны».
Из Москвы требовали немедленно доложить обо всем Гитлеру лично. Но Гитлера в Рейхсканцелярии никак не могли разыскать и предложили связаться с ними завтра утром, заверив, что они «все, кому надо, доложат».
Тут у Сталина лопнуло терпение, и он решил, что эти переговоры будет гораздо легче вести, если немецких войск не будет на нашей территории. А потому приказал всем фронтам немедленно перейти в наступление, выбить немцев с территории СССР, но границу до особого распоряжения не переходить. Поэтому всего через три с половиной часа после вторжения немцев, в штабы пограничных фронтов поступила первая директива военного времени за подписью Тимошенко и Жукова, которая предписывала:
«Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до особого распоряжения, наземным войскам границу не переходить».
К полудню 22 июня Сталин, Тимошенко и Жуков, наконец, поняли, что вторжение в Англию, судя по всему, откладывается, поскольку Гитлер предпочел вторгнуться в СССР. И тогда настал великий час! Было принято решение начать операцию «Гроза»!
« "Гроза ", "Гроза ", "Гроза "!» – начали надрываться на всех линиях прямой связи и радиочастотах телетайпы и передатчики Наркомата Обороны и Генерального штаба. « "Гроза ", "Гроза ", "Гроза"!». Она зашумела и загремела на еще уцелевших линиях связи между фронтовыми, корпусными и дивизионными штабами.
Из сотен сейфов, с некоторой долей ритуальной торжественности, извлекались толстые красные пакеты с надписью «Вскрыть по получении сигнала «Гроза»».
Из вскрытых пакетов вынимались пачки оперативных приказов с названиями прусских, польских и румынских городов и населенных пунктов, взять которые приказывалось в первые 72 часа после начала операции. На приданных секретных картах жирные красные стрелки хищно нацеливались на Варшаву и Копенгаген, на Берлин и Кенигсберг, на Бухарест, Будапешт и Вену.
На Северо-Западном фронте командир танковой дивизии полковник Иван Черняховский, вскрыв свой красный конверт, не минуты не колеблясь, бросил танки в наступление на Тильзит, имея целью захватив его, развивать наступление на Кенигсберг, как и было указано в извлеченном из пакета приказе. Даже в условиях 22 июня 1941 года танкам Черняховского удалось, давя немецкие позиции, продвинуться на 25 километров. Только общая обстановка на фронте заставила Черняховского повернуть обратно.
На Западном фронте танковая дивизия 14-го механизированного корпуса под командованием подполковника Сергея Медникова одновременно с немецкими танками, но в другом направлении, форсировала Буг и начала наступление на Демблин, как и было приказано вскрытым красным пакетом. Дивизия продвинулась вперед на 30 километров и остановилась, израсходовав горючее и боеприпасы. Подполковник Медников погиб. На Южном фронте несколько дивизий вторглись на территорию Румынии, поддержанные огнем мониторов Дунайской флотилии.
Но это были исключения из той общей обстановки, которая царила на фронтах в тот момент, когда был отдан приказ о начале операции «Гроза». Исключения, совсем не подтверждающие правило.
Через несколько минут после начала артиллерийской подготовки на границе, в скором поезде «Красная Стрела», курсирующем по маршруту Москва—Ленинград и обратно, был арестован генерал армии Кирилл Мерецков и этапирован в Сухановскую тюрьму. В Москве же все считали, что он стал главкомом Северо-Западного направления в составе двух фронтов – Северо-Западного и Северного. Фронтам, которые уже извлекли из сейфов пакеты с «Грозой», было приказано на первом этапе захватить Восточную Пруссию, на втором – остатки Финляндии и Норвегию и быть готовыми оккупировать Швецию. К сожалению, Черняховскому в одиночку этого сделать не удалось...
Доставленный в Сухановскую тюрьму генерал армии Кирилл Мерецков, уже побывавший в лапах НКВД в 1937 году, думал только об одном: как заслужить побыстрее пулю в затылок, избежав при этом пыток и мучений. Этого можно было добиться, как он знал по опыту, только рассказывая следователям все, что они хотели от него услышать. Он не учел только одного, что обладал опытом трехлетней давности, который несколько устарел.
К этому времени вся следовательская бригада была уже сильно утомлена тем, что можно было назвать «неуемной генеральской гордыней». Приходилось тратить слишком много времени, чтобы показать арестованным генералам, что никакие они не генералы, а говно, как любил выражаться Ленин по поводу всей русской интеллигенции.
Чтобы генералы это поняли побыстрее, был разработан своего рода предварительный ритуал «смирения их гордыни» еще до первого допроса.
С Мерецкова, как и положено, любовно срезали петлицы с пятью звездами генерала армии, отвинтили ордена, содрали хромовые сапоги, срезали пуговицы на брюках, отобрали ремень и портупею, сфотографировали в фас и профиль, а затем, не задав ни единого вопроса, принялись избивать резиновыми дубинками. Далее вся следовательская бригада помочилась на голову лежащего в крови на полу генерала армшъи оставила его лежать в следовательской моче до утра.
Дело в том, что принять участие в первом допросе бывшего начальника Генерального штаба РККА изъявил желание лично товарищ Сталин. Мы уже упоминали, что несмотря на наличие огромного числа картин известных советских художников типа «Товарищ Сталин на маневрах Белорусского военного округа», на маневры и полигоны вождь ездить не любил и не ездил, а вот в застенки НКВД хаживал, и с большим удовольствием. Особенно до войны.
К сожалению, события 22 июня несколько изменили планы товарища Сталина, а потому следователи, не дождавшись любимого вождя, получили указание работать самостоятельно «по плану расследования».
Несмотря на предварительную обработку, а может быть благодаря именно ей, Мерецков сразу же стал давать показания, а очной ставке со Штерном, не обращая внимания на истерические крики последнего: «Кирилл Афанасьевич, ну ведь не было этого, не было, не было!», Мерецков показал, что был вовлечен вместе со Штерном в преступную группу, работавшую на немецкую и английскую разведку одновременно. Что группа периодически передавала за границу наиболее секретные документы относительно планов и вооружения Красной Армии.
На вопрос, кто возглавлял преступную группу, Мерецков ответил, что не знает. Но генералу армии было трудно выдать себя за обычного диверсанта, не знающего кто руководит его действиями. Из него немедленно стали выбивать резиновыми дубинками, кулаками и сапогами новые показания. Следователь НКВД Семенов позднее вспоминал: «Я лично видел, как зверски избивали на следствии Мерецкова и Локтионова. Они не то что стонали, а просто ревели от боли... особенно зверски поступали со Штерном. На нем не осталось живого места. На каждом допросе он несколько раз лишался сознания... Локтионов был жестоко избит, весь в крови, его вид действовал и на Мерецкова, который его изобличал. Локтионов отказывался, и Влодзимирский, Шварцман и Родос его продолжали избивать по очереди и вместе на глазах Мерецкова, который убеждал Локтионова подписать все, что от него хотели. Локтионов ревел от боли, катался по полу, но не соглашался...».
Мерецков, корчась от боли, называл сообщников. Первым назвал самого Жукова, затем Павлова, Кирпоноса, Кленова и многих других. В его показаниях отсутствует только новый командующий Северо-Западного фронта генерал-полковник Федор Кузнецов. Как ни странно, но он один и уцелел, хотя его начальник штаба генерал-лейтенант Кленов был арестован и умер на допросе от сердечного приступа, а сам фронт был разгромлен еще почище Западного. Генерал Павлов был расстрелян вместе со всем своим штабом. Принято считать, что за разгром и развал Западного фронта. Тут уже не определить, за что именно. В Киеве был застрелен особистом генерал армии Кирпонос, по официальной версии покончивший с собой (двумя выстрелами из нагана в затылок). Жуков уцелел, но все его сотрудники от начальника штаба генерала Телегина до шофера Бочина были арестованы...
Мерецкова продолжали таскать на очные ставки. Он разоблачил Смушкевича. Дал показания и на Рычагова. Прославленный летчик-истребитель, видимо, к этому времени уже рехнулся, поскольку начал вести себя крайне вызывающе и даже позволил себе словесные оскорбления в адрес следователя Родоса. Это вынудило последнего осуществить свою давнюю угрозу и арестовать жену Рычагова – майора авиации Марию Нестеренко, которая была схвачена прямо в части 24 июня. Мотивировка ареста была такой: «...будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности своего мужа».
Нестеренко была прославленной летчицей, неоднократно демонстрировавший необыкновенное мужество в небе и редкое мастерство управления самолетом.
«Такое же мужество,—пишет специально исследовавший ее судьбу Аркадий Ваксберг, – проявила она и в камере пыток, спасая от клеветнических обвинений и себя, и мужа... Истязания, которым подвергли эту замечательную женщину, я не в силах описать. У меня не хватает мужества даже на это...»
У меня тоже не хватает духа описывать, как истязали эту женщину. Достаточно хорошо известно, что делали с женщинами в застенках НКВД. Скажу только, что прославленная летчица, майор Мария Нестеренко, ни в чем не призналась, не подписала ни одного протокола и в октябре 1941 года была расстреляна вместе с мужем.
(Не все кремлевские«чудеса» имеют реальное объяснение. В сентябре 1941 года Сталин неожиданно приказал выпустить на свободу Мерецкова, Ванникова, Батова и еще несколько человек. Все остальные, включая Проскурова, Рычагова с женой, Смушкевича, Локтионова, Савченко, Сакриера, Штерна, Засесова, Володина, Склизкова, Аржеухина, Каюко-ва, Соборнова, Таубина, Розова, Розову-Егорову, Булатова и Фибиха были расстреляны. В эту компанию попал и Филипп Голощекин – «цареубийца». Параллельно шли расстрелы в Саратове и Орле.
Следователь Василий Иванов вспоминал: «Будучи в сентябре 1941 года в Харькове, я с огромным удивлением узнал, что Мерецков назначен командующим войсками фронта. А я знал по допросам с моим участием, какие он дал показания, – что состоял в шпионской группе и готовил против Сталина военный переворот».
Переодетый прямо в тюрьме в новую форму, Мерецков в тот же день предстал перед товарищем Сталиным. Вождь сочувственно заметил Мерецкову, что тот плохо выглядит и справился о здоровье. А затем послал командовать фронтом. Ванников назначен наркомом боеприпасов.Можно ли после этого сомневаться, что Сталин был великий человек!) Пока следователи приходили в ужас от открывшейся перед ними бездны очередного военно-контрреволюционного заговора, события на фронте стали принимать формы небывалой в истории военной катастрофы, за которой с усиливающимся ужасом следили из Кремля. Огромный Западный фронт разваливался на глазах.
Сопротивление отдельных застав, частей и гарнизонов не могло скрыть от командования совершенно невероятное поведение армии. Такого история войн еще не знала.
Полтора миллиона человек перешли к немцам с оружием в руках. Некоторые, целыми соединениями, под звуки дивизионных оркестров.
Два миллиона человек сдались в плен, бросив оружие. (Под словом «оружие» подразумевается не только винтовка или пистолет, но все до танка и самолета включительно.) 500 тысяч человек были захвачены в плен при различных обстоятельствах.
1 миллион человек откровенно дезертировали (из них 657354 человека было выловлено, 10200 – расстреляно, остальные исчезли без следа).
800 тысяч человек были убиты и ранены.
Примерно миллион человек рассеялся по лесам.
Оставшиеся (от почти 8 миллионов) 980 тысяч в панике откатывались на восток.
Таково было положение на сентябрь 1941 года.
И именно в этом заключается самая большая тайна военной катастрофы 1941-го года.
В вихре небывалого водоворота бесследно исчезали целые полки, дивизии и даже корпуса. Пропадали без вести целые эскадрильи.
Без вести пропали 20 генералов и 182432 офицера различных рангов. 106 генералов, включая нескольких командующих армиями, оказались в плену.