Бунин Иван Алексеевич. Стихотворения

Запах кофе, люстры свет,
Мех ковра, уют алькова
И сырой мороз газет.
 

17. I.15

Петербург

СВЯТОЙ ЕВСТАФИЙ

 
Ловец великий перед богом,
Я алчен в молодости был.
В восторге буйном, злом и строгом,
 
 
По горним долам и отрогам,
Я расточал мой ловчий пыл.
 
 
– Простите, девственные сени
Языческих родимых мест.
Ты сокрушил мои колени,
Смиренный Взор, голгофский Крест.
 
 
Вот дал я волю пестрым сворам,
Узду коню: рога, рога
Летят над лиственным узором,
А я – за ними, пьян простором,
Погоней, жаждою врага.
 
 
– Простите, девственные сени,
Поющий лес, гремящий бор.
Ты сокрушил мои колени,
Голгофский Крест, смиренный Взор:
 
 
Мрак и стволы великой чащи,
Органных труб умолкший ряд,
Взор, и смиренный и грозящий,
И крест из пламени, горящий
В рогах, откинутых назад.
 

27. VIII.15

Василъевское

ПОЭТУ

 
В глубоких колодцах вода холодна,
И чем холоднее, тем чище она.
Пастух нерадивый напьется из лужи
И в луже напоит отару свою,
Но добрый опустит в колодец бадью,
Веревку к веревке привяжет потуже.
 
 
Бесценный алмаз, оброненный в ночи,
Раб ищет при свете грошовой свечи,
Но зорко он смотрит по пыльным дорогам,
Он ковшиком держит сухую ладонь,
От ветра и тьмы ограждая огонь —
И знай: он с алмазом вернется к чертогам.
 

27. VIII.15

Василъевское

Взойди, о Ночь…

 
Взойди, о Ночь, на горний свой престол,
Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной,
Мир тишины исполни первозданной
И сонных вод смири немой глагол.
 
 
В отверстый храм земли, небес, морей
Вновь прихожу с мольбою и тоскою:
Коснись, о Ночь, целящею рукою,
Коснись чела, как божий иерей.
 
 
Дала судьба мне слишком щедрый дар,
Виденья дня безмерно ярки были:
Росистый хлад твоей епитрахили
Да утолит души мятежный жар.
 

31. VIII.15

Василъевское

НЕВЕСТА

 
Я косы девичьи плела,
На подоконнике сидела,
А ночь созвездьями цвела,
А море медленно шумело,
И степь дрожала в полусне
Своим таинственным журчаньем…
 
 
Кто до тебя вошел ко мне?
Кто, в эту ночь перед венчаньем,
Мне душу истомил такой
Любовью, нежностью и мукой?
Кому я отдалась с тоской
Перед последнею разлукой?
 

2.1Х.15

Роса, при бледно-розовом огне…

 
Роса, при бледно-розовом огне
Далекого востока, золотится.
В степи сидит пустушка па копне.
В степи рассвет, в степи роса дымится.
 
 
День впереди, столь радостный для нас,
А сзади ночь, похожая на тучу.
Спят пастухи. Бараны сбились в кучу,
Сверкая янтарями спящих глаз.
 

2. IХ.15

ЦЕЙЛОН

   Гора Алагалла

 
В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни,
В болотистых низах, в долинах рек – потоп.
Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни,
Сырые хоботы закинувши на лоб.
 
 
На тучах зелень пальм – безжизненней металла,
И, тяжко заступив графитный горизонт,
Глядит из-за лесов нагая Алагалла,
Как сизый мастодонт.
 

10. IX.15

БЕЛЫЙ ЦВЕТ

 
Пустынник нам сказал: «Благословен господь!
Когда я изнурял бунтующую плоть,
Когда я жил в бору над Малым Танаисом,
Я так скорбел порой, что жаловался крысам,
Сбегавшимся из нор на скудный мой обед,
Да спас меня господь от вражеских побед.
И знаете ли чем, какой утехой сладкой?
Я забавлял себя своею сирой хаткой,
Я мел в горах нашел – и за год раза три
Белил ее, друзья, снаружи и внутри.
Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети,
Какая тишина и радость в белом цвете!»
 

10.1Х.15

ОДИНОЧЕСТВО

 
Худая компаньонка, иностранка,
Купалась в море вечером холодным
И все ждала, что кто-нибудь увидит,
Как выбежит она, полунагая,
В трико, прилипшем к телу, из прибоя.
Потом, надев широкий балахон,
Сидела на песке и ела сливы,
А крупный пес с гремящим лаем прядал
В прибрежную сиреневую кипень
И жаркой пастью радостно кидался
На черный мяч, который с криком «hop!»
Она швыряла в воду… Загорелся
Вдали маяк лучистою звездой…
Сырел песок, взошла луна над морем,
И по волнам у берега ломался,
Сверкал зеленый глянец… На обрыве,
Что возвышался сзади, в светлом небе,
Чернела одинокая скамья…
 
 
Там постоял с раскрытой головою
Писатель, пообедавший в гостях,
Сигару покурил и, усмехнувшись,
Подумал: «Полосатое трико
Ее па зебру делало похожей».
 

10.1Х.15

К вечеру море шумней и мутней…

 
К вечеру море шумней и мутней,
Парус и дальше и дымней,
Няньки по дачам разносят детей,
Ветер с Финляндии, зимний.
 
 
К морю иду – все песок да кусты,
Сосенник сине-зеленый,
С елок холодных срываю кресты,
Иглы из хвои вощеной.
 
 
Вот и скамья, и соломенный зонт,
Дальше обрыв – и туманный,
Мглисто-багровый морской горизонт,
Запад зловещий и странный.
 
 
А над обрывом все тот же гамак
С томной, капризной девицей,
Стул полотняный и с книжкой чудак,
Гнутый, в пенсне, бледнолицый.
 
 
Дремлет, качается в сетке она,
Он ей читает Бальмонта…
Запад темнеет и свищет сосна,
Тучи плывут с горизонта…
 

11. IX.15

ВОЙНА

 
От кипарисовых гробниц
Взлетела стая черных птиц, —
Тюрбэ расстреляно, разбито.
Вот грязный шелковый покров,
Кораны с оттиском подков…
Как грубо конское копыто!
 
 
Вот чей-то сад; он черен, гол —
И не о нем ли мой осел
Рыдающим томится ревом?
А я – я, прокаженный, рад
Бродить, вдыхая горький чад,
Что тает в небе бирюзовом:
 
 
Пустой, разрушенный, немой,
Отныне этот город – мой,
Мой каждый спуск и переулок,
Мои все туфли мертвецов,
Домов руины и дворцов.
Где шум морской так свеж и гулок!
 

12. IХ.15

ЗАСУХА В РАЮ

 
От пальм увядших слабы тени.
Ища воды, кричат в тоске
Среброголосые олени
И пожирают змей в песке.
 
 
В сухом лазоревом тумане
Очерчен солнца алый круг,
И сам творец сжимает длани,
Таит тревогу и испуг.
 

12. IХ.15

У нубийских черных хижин…

 
У нубийских черных хижин
Мы в пути коней поили.
Вечер теплый, тихий, темный
Чуть светил шафраном в Ниле.
 
 
У нубийских черных хижин
Кто-то пел, томясь бесстрастно:
«Я тоскую, я печальна
Оттого, что я прекрасна…»
 
 
Мыши реяли, дрожали,
Буйвол спал в прибрежном иле,
Пахло горьким дымом хижин,
Чуть светили звезды в Ниле.
 

12. IX.15

В жарком золоте заката Пирамиды

 
В жарком золоте заката Пирамиды,
Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам,
Шелком в воду светят парусные лодки
И бежит луксорский белый пароход.
Это час, когда за Нилом пальмы четки,
И в Каире блещут стекла алым глянцем,
И хедив в ландо катается, и гиды
По кофейням отдыхают от господ.
 
 
А сиреневые дали Нила к югу,
К дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки
И все так же миру чужды, заповедны,
Как при Хуфу, при Камбизе… Я привез
Лук оттуда и колчан зелено-медный,
Щит из кожи бегемота, дротик гибкий,
Мех пантеры и суданскую кольчугу,
Но на что все это мне – вопрос.
 

13. IX.15

Что ты мутный, светел-месяц?..

 
Что ты мутный, светел-месяц?
Что ты низко в небе ходишь,
Не по-прежнему сияешь
На серебряные снеги?
 
 
Не впервой мне, месяц, видеть,
Что окно ее высоко,
Что краснеет там лампадка
За шелковой занавеской.
 
 
Не впервой я ворочаюсь
Из кружала наглый, пьяный
И всю ночь сижу от скуки
Под Кремлем с блаженным Ваней.
 
 
И когда он спит – дивуюсь!
А ведь кволый да и голый…
Все смеется, все бормочет,
Что башка моя на плахе
Так-то весело подскочит!
 

13. IХ.15

Васильевское

КАЗНЬ

 
Туманно утро красное, туманно,
Да все светлей, белее на восходе,
За темными, за синими лесами,
За дымными болотами, лугами…
Вставайте, подымайтесь, псковичи!
 
 
Роса дождем легла на пыль,
На крыши изб, на торг пустой,
На золото церковных глав,
 
 
На мой помост средь площади…
Точите нож, мочите солью кнут!
 
 
Туманно солнце красное, туманно,
Кровавое не светит и не греет
Над мутными, над белыми лесами,
Над росными болотами, лугами…
Орите позвончее, бирючи!
 
 
– Давай, мужик, лицо умыть,
Сапог обуть, кафтан надеть.
Веди меня, вали под нож
В единый мах – не то держись:
Зубами всех заем, не оторвут!
 

13. IХ.15

ШЕСТИКРЫЛЫЙ

   Мозаика в Московском соборе

 
Алел ты в зареве Батыя —
И потемнел твой жуткий взор.
Ты крылья рыже-золотые
В священном трепете простер.
 
 
Узрел ты Грозного юрода
Монашеский истертый шлык —
И навсегда в изгибах свода
Застыл твой большеглазый лик.
 

14. IX.15

ПАРУС

 
Звездами вышит парус мой,
Высокий, белый и тугой,
Лик богоматери меж них
Сияет, благостен и тих.
 
 
И что́ мне в том, что берега
Уже уходят от меня!
Душа полна, душа строга —
И тонко светятся рога
Младой луны в закате дня.
 

14. IX.15

БЕГСТВО В ЕГИПЕТ

 
По лесам бежала божья мать,
Куньей шубкой запахнув младенца.
Стлалось в небе божье полотенце,
Чтобы ей не сбиться, не плутать.
 
 
Холодна, морозна ночь была,
Дива дивьи и эту ночь творились:
Волчьи очи зеленью дымились,
По кустам сверкали без числа.
 
 
Две седых медведицы в лугу
На дыбах боролись в ярой злобе,
Грызлись, бились и мотались обе,
Тяжело топтались на снегу.
 
 
А в дремучих зарослях, впотьмах,
Жались, табунились и дрожали,
Белым паром из ветвей дышали
Звери с бородами и в рогах.
 
 
И огнем вставал за лесом меч
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
Чтоб главу на Ироде отсечь.
 

21. Х.15

СКАЗКА О КОЗЕ

   Это волчьи глаза или звезды – в стволах на краю перелеска?

 
Полночь, поздняя осень, мороз.
Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска,
Под ногою сухое хрустит серебро.
 
 
Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.
Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза!
Расцветают, горят на железном морозе несытые
Волчьи, божьи глаза.
 

29. Х.15

Васильевское

СВЯТИТЕЛЬ

 
Твой гроб, дубовая колода,
Стоял открытый, и к нему
Все шли и шли толпы народа
В душистом голубом дыму.
 
 
А на доске, тяжелой, черной,
Был смуглый золотой оклад,
Блистал твой образ чудотворный
В огнях малиновых лампад.
 
 
И, осеняя мир десницей
И в шуйцу взяв завет Христа,
Как горько ты, о темнолицый,
Иссохшие смыкал уста!
 

29. Х.15

СЛОВО

 
Молчат гробницы, мумии и кости,—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
 
 
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.
 

Москва, 1915

ЗАЗИМОК

 
Сивером на холоде
Обжигает желуди,
Листья и кору.
Свищет роща ржавая,
Жесткая, корявая,
В поле на юру.
 
 
Ходят тучи с ношею,
Мерзлою порошею
Стало чаще дуть,
Серебрятся озими —
Скоро под полозьями
Задымится путь,
 
 
Заиграет вьюгою,
И листву муругую
Понесет смелей
По простору вольному,
Гулу колокольному
Стонущих полей!
 

29. Х.15

Пустыня в тусклом, жарком свете…

 
Пустыня в тусклом, жарком свете.
За нею – розовая мгла.
Там минареты и мечети,
Их росписные купола.
 
 
Там шум реки, базар под сводом,
Сон переулков, тень садов —
И, засыхая, пахнут медом
На кровлях лепестки цветов.
 

30. Х.15

АЛЕНУШКА

 
Аленушка в лесу жила,
Аленушка смугла была,
Глаза у ней горячие,
Блескучие, стоячие,
Мала, мала Аленушка,
А пьет с отцом – до донушка.
Пошла она в леса гулять,
Дружка искать, в кустах вилять,
Да кто ж в лесу встречается?
Одна сосна качается!
Аленушка соскучилась,
Безделием измучилась,
Зажгла она большой костер,
А в сушь огонь куда востер!
Сожгла леса Аленушка
На тыщу верст, до пенушка,
И где сама девалася —
Доныне не узналося!
 

ИРИСА

 
Светло в светлице от окна,
Красавице не спится.
За черным деревом луна,
Как зеркальце, дробится.
 
 
Комар тоскует в полутьме,
В пуху лебяжьем знойно,
А что порою на уме —
И молвить непристойно.
 
 
Ириса дышит горячо,
Встает… А ножки босы,
Открыто белое плечо,
Смолой чернеют косы.
 
 
Ступает на ковер она
И на софу садится…
За черным деревом луна,
Склоняясь, золотится.
 

СКОМОРОХИ

 
Веселые скоморохи,
Люди сметливые,
Поломайтесь, позабавьте
Свет боярина!
Скучно ему во палате!
Днем он выспался,
Шашки, сказки да побаски
Уж приелися.
На лежаночке в павлинах
Сел он, батюшка,
В желтом стеганом халате,
В ярь-мурмулочке.
Шибче, шибче, скоморохи!
Ишь как ожил он!
Глаза узкие, косые
Засветилися,
Все лицо его тугое
Смехом сморщилося,
Корешки зубов из рота
Зачернелися…
Ах, недаром вы, собаки,
Виды видывали!
Шибче, шибче! Чтоб соседи
Нам завидовали!
 

МАЛАЙСКАЯ ПЕСНЯ

   L'eclair vibre sa fleche…^[5]

L. de Lisle

 
Чернеет зыбкий горизонт,
Над белым блеском острых волн
Змеится молний быстрый блеск
И бьет прибой мой узкий челн.
 
 
Сырой и теплый ураган
Проносится в сыром лесу,
И сыплет изумрудный лес
Свою жемчужную красу.
 
 
Стою у хижины твоей:
Ты на циновке голубой,
На скользких лыках сладко спишь,
И ветер веет над тобой.
 
 
Ты спишь с улыбкой, мой цветок.
Пустая хижина твоя,
В ненастный вечер, на ветру,
Благоухает от тебя.
 
 
Ресницы смольные смежив,
Закрывши длинные глаза,
Окутав бедра кисеей,
Ты изогнулась, как лоза.
 
 
Мала твоя тугая грудь,
И кожа смуглая гладка,
И влажная нежна ладонь,
И крепкая кругла рука.
 
 
И золотые позвонки
Висят на щиколках твоих,
Янтарных, твердых, как кокос,
И сон твой беззаботный тих.
 
 
Но черен, черен горизонт!
Зловеще грому вторит гром,
Темнеет лес, и океан
Сверкает острым серебром.
 
 
Твои уста – пчелиный мед,
Твой смех счастливый – щебет птяц,
Но, женщина, люби лишь раз,
Не поднимай для всех ресниц!
 
 
Ты легче лани на бегу,
Но вот на лань, из тростников,
Метнулся розовый огонь
Двух желтых суженных зрачков:
 
 
О женщина! Люби лишь раз!
Твой смех лукав и лгал твой рот —
Клинок мой медный раскален
В моей руке – и метко бьет.
 
 
Вот пьяные твои глаза,
Вот побелевшие уста.
Вздувает буря парус мой,
Во мраке вьется блеск холста.
 
 
Клинком я голову отсек
В единый взмах от шеи прочь,
Косою к мачте привязал —
И снова в путь, во мрак и ночь.
 
 
Раскалывает небо гром —
И озаряет надо мной
По мачте льющуюся кровь
И лик, качаемый волной.
 

23. I.16

СВЯТОГОР И ИЛЬЯ

 
На гривастых конях на косматых,
На златых стременах на разлатых,
Едут братья, меньшой и старшой,
Едут сутки, и двое, и трое,
Видят в поле корыто простое,
Наезжают – ан гроб, да большой:
 
 
Гроб глубокий, из дуба долбленный,
С черной крышей, тяжелой, томленой,
Вот и поднял ее Святогор,
Лег, накрылся и шутит: «А впору!
Помоги-ка, Илья, Святогору
Снова выйти на божий простор!»
 
 
Обнял крышу Илья, усмехнулся,
Во всю грузную печень надулся,
Двинул кверху… Да нет, погоди!
«Ты мечом!» – слышен голос из гроба.
Он за меч, – занимается злоба,
Загорается сердце в груди, —
 
 
Но и меч не берет: с виду рубит,
Да не делает дела, а губит:
Где ударит – там обруч готов,
Нарастает железная скрепа:
Не подняться из гробного склепа
Святогору во веки веков!
 
 
Кинул биться Илья – божья воля.
Едет прочь вдоль широкого поля,
Утирает слезу… Отняла
Русской силы Земля половину:
Выезжай на иную путину.
На иные дела!
 

23. I.16

СВЯТОЙ ПРОКОПИЙ

 
Бысть некая зима
Всех зим иных лютейша паче.
Бысть нестерпимый мраз и бурный ветр,
И снег спаде на землю превеликий,
И храмины засыпа, и не токмо
В путех, но и во граде померзаху
Скоты и человецы без числа,
И птицы мертвы падаху на кровли.
Бысть в оны дни:
Святый своим наготствующим телом
От той зимы безмерно пострада.
Единожды он нощию прииде
Ко храминам убогих и хоте
Согретися у них; но, ощутивше
Приход его, инии затворяху
Дверь перед ним, инии же его
Бияху и кричаще: – Прочь отсюду,
Отыде прочь, Юроде! – Он в угле
Псов обрете на снеге и соломе,
И ляже посреде их, но бегоша
Те пси его. И возвратися паки
Святый в притвор церковный и седе,
Согнуся и трясыйся и отчаяв
Спасение себе. – Благословенно
Господне имя! Пси и человецы —
Единое в свирепстве и уме.
 

23. I.16

СОН ЕПИСКОПА ИГНАТИЯ РОСТОВСКОГО

   Изрину князя из церкви соборныя в полнощь…

Летопись

 
Сон лютый снился мне: в полно́чь, в соборном храме,
Из древней усыпальницы княжо́й,
Шли смерды-мертвецы с дымящими свечами,
Гранитный гроб несли, тяжелый и большой.
 
 
Я поднял жезл, я крикнул: «В доме бога
Владыка – я! Презренный род, стоять!»
Они идут… Глаза горят… Их много…
И ни един не обратился вспять.
 

23. I.16

МАТФЕЙ ПРОЗОРЛИВЫЙ

 

Матфей

Ночь и могильный мрак пещеры…
Бушует буря на реке,
Шумят леса… Кто это серый
Вход заслоняет вдалеке?
Опять ты, низкий искуситель?
 

 

Дьявол

Я, прозорливец, снова я!
Черней трубы твоя обитель,
Да ты ведь зорок, как змея, —
Тотчас заметишь!
 

 

Матфей

Гнус презренный,
Тебе ль смеяться? Нет лютей
Врага для вас во всей вселенной,
Чем я, нижайший из людей.
 

 

Дьявол

Ах, прозорливец! Этим людям
Ты враг не менее, чем нам.
Давай уж лучше вместе будем
Ходить за ними по пятам.
Ты мастер зреть их помышленья,
Внедряться в тайну их сердец,
Не вовсе чужд, святой отец,
И я порядочного зренья:
 
 
Зачем же бесам враждовать?
Ты разве хуже бес, чем все мы?
 

 

Матфей

Молчи, завистливая тать,
Тебе пути мои невемы.
 

 

Дьявол

Ну да, уж где мне! Ты пророк!
Ты разрушаешь наши козни,
Ты топчешь семя зла и розни,
Ты крепко правишь свой оброк!
Ты и стоокий и стоухий!
Спроси тебя: «Ты почему
Исследуешь так жадно тьму?» —
Ты тотчас скажешь: «Там, как мухи,
Как червь на падали, кишат
Исчадия земли и ада —
Я не могу терпеть их смрада,
Я на борьбу спускаюсь в ад».
О ненасытная в гордыне
И беспощадная душа!
Нет в мире для тебя святыни,
Нет заповедного ковша,
Нет сокровенного потока:
Во всех ключах ты воду пил
И все хулил: «Вот в этом ил,
А в том – гниющая осока…»
 

 

Матфей

Что отвечать мне твари сей,
Столь непотребной, скудоумной?
Мой скорбный рок, мой подвиг трудный
Он мерит мерою своей.
И тьма и хлад в моей пещере…
Одежды ветхи… Сплю в гробу…
О боже! Дай опору вере
И укрепи мя на борьбу!
 

24. I.16

КНЯЗЬ ВСЕСЛАВ

 
Князь Всеслав в железы был закован,
В яму брошен братскою рукой:
Князю был жестокий уготован
Жребий, по жестокости людской.
Русь, его призвав к великой чести,
В Киев из темницы извела.
Да не в час он сел на княжьем месте:
Лишь копьем дотронулся Стола.
Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?
 
 
Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! – Долга
Ночь зимою в Полоцке… Другие
Избы в нем, и церкви, и снега…
Далеко до света, – чуть сереют
Мерзлые окошечки… Но вот
Слышит князь: опять зовут и млеют
Звоны как бы ангельских высот!
В Полоцке звонят, а он иное
Слышит в тонкой грезе… Что́ года
Горестей, изгнанья! Неземное
Сердцем он запомнил навсегда.
 

24. I.16

Мне вечор, младой…

 
Мне вечор, младой, скучен терем был,
Темен свет-ночник, страшен Спасов лик.
Вотчим-батютка самоцвет укрыл
В кипарисовый дорогой тайник!
 
 
А любезный друг далеко, в торгу,
Похваляется для другой конем,
Шубу длинную волочит в снегу,
Светит ей огнем, золотым перстнем.
 

24. I.16

Ты, светлая ночь, полнолунная высь!..

 
Ты, светлая ночь, полнолунная высь!
Подайся, засов, – распахнись,
Тяжелая дверь, на морозный простор,
На белый сияющий двор!
 
 
Ты, звонкая ночь, сребролунная даль!
Ах, если б не крепкая паль,
Не ржавый замок, не лихой волкодав,
Не батюшкин ласковый нрав!
 

24. I.16

БОГОМ РАЗЛУЧЕННЫЕ

 
В ризы черные одели, —
И ее в свой срок отпели,
Юную княжну.
Ангел келью затворил ей,
Старец-схимник подарил ей
Саван, пелену.
 
 
Дни идут. Вдали от света
Подвиг скорбного обета
Завершен княжной.
Вот она в соборе, в раке,
При лампадах, в полумраке,
В тишине ночной.
 
 
Смутны своды золотые,
Тайно воинства святые
 
 
Светят на стенах,
И стоит, у кипарисной
Дивной раки, с рукописной
Книгою, монах.
 
 
Синий бархат гробно вышит
Серебром… Она не дышит,
Лик ее сокрыт…
Но бледнеет он, читая,
И скользит слеза, блистая,
Вдоль сухих ланит.
 

25. I.16

КАДИЛЬНИЦА

 
В горах Сицилии, в монастыре забытом,
По храму темному, по выщербленным плитам,
В разрушенный алтарь пастух меня привел,
И увидал я там: стоит нагой престол,
А перед ним, в пыли, могильно-золотая,
Давно потухшая, давным-давно пустая,
Лежит кадильница – вся черная внутри
От угля и смолы, пылавших в ней когда-то…
 
 
Ты, сердце, полное огня и аромата,
Не забывай о ней. До черноты сгори.
 

25. I.16

Когда-то, над тяжелой баркой…

 
Когда-то, над тяжелой баркой
С широкодонною кормой,
Немало дней в лазури яркой
Качались снасти надо мной…
 
 
Пора, пора мне кинуть сушу,
Вздохнуть свободней и полней —
И вновь крестить нагую душу
В купели неба и морей!
 

25. I.16

ДУРМАН

 
Дурману девочка наелась,
Тошнит, головка разболелась,
Пылают щечки, клонит в сон.
Но сердцу сладко, сладко, сладко:
Все непонятно, все загадка,
Какой-то звон со всех сторон:
 
 
Не видя, видит взор иное,
Чудесное и неземное,
Не слыша, ясно ловит слух
Восторг гармонии небесной —
И невесомой, бестелесной
Ее довел домой пастух.
 
 
Наутро гробик сколотили.
Над ним попели, покадили,
Мать порыдала… И отец
Прикрыл его тесовой крышкой
И на погост отнес под мышкой…
Ужели сказочке конец?
 

30. I.16

СОН

 
По снежной поляне,
При мглистой и быстрой луне,
В безлюдной, немой стороне,
Несут меня сани.
 
 
Лежу, как мертвец,
Возница мой гонит и воет,
И лик свой то кажет, то кроет
Небесный беглец.
 
 
И мчатся олени,
Глубоко и жарко дыша,
 
 
В далекие тундры спеша,
И мчатся их тени —
Туда, где конец
Страны этой бедной, суровой,
Где блещет алмазной подковой
Полярный Венец, —
 
 
И мерзлый кочкарник
Визжит и стучит подо мной,
И бог озаряет луной
Снега и кустарник.
 

30. I.16

ЦИРЦЕЯ

 
На треножник богиня садится:
Бледно-рыжее золото кос,
Зелень глаз и аттический нос —
В медном зеркале все отразится.
 
 
Тонко бархатом риса покрыт
Нежный лик, розовато-телесный,
Каплей нектара, влагой небесной,
Блещут серьги, скользя вдоль ланит.