Буревой Роман. Колдун из Темногорска

   Бородатый красавец тем временем, постанывая, распрямился и пихнул в бок Дрозда, но напарник по-прежнему лежал неподвижно. Надя стояла, прислонившись к сосновому стволу, и наблюдала за происходящим.
   – Я давно за тобою наблюдаю, господин Вернон. Ты сам не представляешь, как ты уязвим. Когда моя родная сестра посетила тебя, ты посчитал возможным над ней посмеяться, не ведая, что не ты проявляешь силу, а мы даем тебе незабываемый урок. Несколько капель воды ты превратил в червей, и одного из этих червяков моя сестра унесла из твоего вертепа. И сейчас его-то я и раздавил.
   “Красотка в лиловом плаще”, – пробилась сквозь хмарь нестерпимой боли внезапная мысль.
   А ведь было у него предчувствие насчет той красотки, было. Почему же он ему не поверил, глупец?
   Красавчик, придерживаясь рукою за бок, заковылял к шефу.
   – Ну а теперь можно его трогать? – спросил он Веселкова с опаской. – Не мумифицирует?
   – Не волнуйся, Аркаша, зло повержено. Аркаша недоверчиво глянул на Романа, но потом, осмелев, изо всей силы ударил лежащего в бок. Уж больно изобидил его проклятый колдун. Однако Роман даже не застонал. Боль, раздиравшая его грудь изнутри, была в тысячу раз злее, чем этот пинок. Кажется, это безразличие разозлило Аркашу, и он в ярости ударил еще раз и еще, шалея от собственной ярости, как от водки.
   – Как, нравится, б…?! Нравится? Я еще и не так могу! Знаешь, как я могу!
   И тут что-то неожиданно грохнуло. Аркадий, завизжав, как подраненный поросенок, покатился по земле. Услышав выстрел, Ник поначалу присел, а потом на четвереньках (буквально) ускакал в кусты с поразительной скоростью.
   Роман нашел силы приподнять голову. Надя шла к нему, держа в руке крошечный серебристый пистолетик, короткорылый, пузатенький, похожий на игрушку. Только что эта игрушечка раздробила Аркаше колено, и теперь раненый катался по земле и выл в голос. Для острастки, Надя выстрелила еще раз в воздух – чтобы Ник, удирая, не сбавлял скорости.
   – Никогда не стоит сбрасывать со счета материальную сторону дела. Колдовство не так всемогуще, как кажется, – усмехнулась Надя. – Ты как, живой?
   – Воду… из машины… бутылку… – прохрипел Роман.
   Надя, не спуская взгляда с кустов, в которых скрылся Веселков, вернулась к машине и достала полиэтиленовую бутыль с пустосвятовской водой. Несколько глотков заставили жгучую боль уняться. Только теперь Роман почувствовал, что одежда его вся промокла от пота, а руки и ноги сделались ватными от нахлынувшей слабости. И еще его переполняла злость – оттого что он так глупо, так нелепо попался в западню. Ведь он знал, что нельзя давать никому в руки даже мельчайшую частичку своей неизрасходованной колдовской силы. Правило, известное каждому начинающему: дед Севастьян называл его второй заповедью. А Роман попался, как мальчишка-неуч, решивший поиграть великой своею силушкой. До смерти так можно доиграться.
   Чертыхаясь, Роман поднялся и направился к машине.
   – А с этим что делать? – спросила Надя и ткнула пистолетом в стонущего на земле Аркадия.
   – Пусть лежит, я его добивать не намерен. – Роман на него даже не взглянул.
   – Он истечет кровью, если его так оставить.
   – Это его проблемы. Как говорит Эд.
   – А ты жесток, – усмехнулась Надя. – Хотя полчаса назад доказывал, что сердце у тебя доброе.
   Она смотрела на него насмешливо, с вызовом. А он, как всегда, не понимал, что она от него хочет. Что он должен проявить – жестокость или милосердие?
   Держа полупустую бутыль за горло, он подошел к раненому. Тот перестал стонать и метаться, и уставился на колдуна неподвижными, заледеневшими от ужаса глазами. Этот уж точно ожидал только жестокости. Роман наклонился, плеснул на раздробленное колено воды и прошептал свой обычный заговор – про остров Буян и красну девицу. Кровь нехотя унялась. Отойдя от раненого, Роман попытался прощупать ближние заросли – не притаился ли где в кустах или мелком ельнике поблизости Веселков. Или, вернее, Микола Медонос. Но нет, никого, кроме поверженных подручников огненного колдуна, рядом не было, во всяком случае, ничьей ауры Роман не обнаружил. Он вздохнул с облегчением – Николай начинал его раздражать. Вернее, примитивно пугать. Водный колдун испытывал перед этим типом невольный страх. Нет, колдовская сила в Медоносе была невелика, но хитрость его змеиная и способность ускользать поражали. Этой своей способностью он мог пересилить и перебороть самую непомерную колдовскую силу.
   – Чует мое сердце, что этот Медонос нам подгадит еще не раз, – сказал Роман, садясь в машину.
   – Неужели? А мне показалось, что у него на время пропала охота к подобным приключениям. Особенно после того, как он бросил друзей своих на дороге совершенно беспомощных. Как он это объяснит?
   – Как и все ему подобные в подобных случаях. Пользой дела.
   Роман покосился на Надин пистолет, который она опять спрятала под комбинезон. А ведь он не почувствовал эту злую игрушку, хотя Надя сидела к нему почти вплотную. Отчего так? Может быть, виной тому Надин талант, дарованный ожерельем? Неведомый талант.
   – Ты катался по земле, как будто к тебе подвели двести двадцать вольт. Что он сделал с тобой? – подивилась Надя.
   – У него была частичка моей неизрасходованной колдовской силы. И он ее раздавил.
   – Это опасно?
   – Если умело направить удар, то можно колдуна убить.
   – Надо же, я и не знала, что ты так уязвим. Нехорошее подозрение тут же пребольно кольнуло сердце. Зачем он так откровенен с нею? Зачем рассказывает то, что надо прятать под семью замками и не открывать ни одной живой душе, пусть даже самой родной и близкой. А уж Надя не близка ему и вовсе не родня, а существо совершенно чужое, пусть и нестерпимо желанное.
   Она разгадала его внезапный испуг.
   – Не волнуйся, – рассмеялась Надя. – Я не хочу тебя раздавить.
   – О, это не так просто. – Он зло усмехнулся. – Впредь я подобной глупости не сделаю. Лучшая защита – это предусмотрительность.
   – Разве можно предусмотреть таких людей, как Веселков? – спросила она.
   Он не ответил, потому что не знал ответа.
   Со второй попытки машина наконец выкарабкалась из кювета. После этого Роман, оставив Надю в машине, подошел к разложенной поперек дороги металлической ленте и приложил к ней ладонь. Через несколько минут на дороге осталась лишь полоса ржавой пыли. Путь свободен. Они могут ехать. Роман огляделся, и вновь странное беспокойство охватило его. Что-то было не так. Дорога. Лес. Тишина. Казалось, никакой опасности. Тишина. Вот именно… С того времени, как его “шестерка” свернула с дороги, ни в одну, ни в другую сторону не проехало ни одной машины. Место здесь, конечно, не особенно людное, но не настолько же!
   Роман закрыл глаза, вздохнул глубоко полной грудью и задержал дыхание. Влаги в воздухе было достаточно, чтобы даже на расстоянии почувствовать дальнюю, но грозную опасность. Будто рокот грома прикатился издалека и заставил колдуна вздрогнуть. Колодин уже готовился и спешно отгораживал свою добычу от остального мира. Веселков, правда, каким-то образом проскочил внутрь очерченного круга. Неизвестно только, удастся ли Николаю вырваться обратно. Впрочем, если он не просто Николай, а Микола Медонос, он вырвется – в этом сомневаться не приходилось.
   Ну что ж, пора уезжать. Но, вместо того чтобы возвращаться в мнимое Беловодье, Роман развернул машину и поехал назад.
   – Ты забыл еще что-нибудь купить в магазине? – поинтересовалась Надя.
   – Я должен искупаться в реке. Эти паразиты отняли у меня почти всю силу. Если ее не удастся восстановить, через пару часов мираж Беловодья просто-напросто исчезнет.
   Роман ехал очень медленно, прощупывая дорогу не только глазами, но и своим пусть и ослабленным шестым чувством. Правда, в машине, создании механическом, металлическом, начиненном бензином, его способность была гораздо ниже, чем на открытом воздухе, но ее бы достало, чтобы ощутить близкую опасность. Пока все было безмятежно. Вокруг царствовала тишина, и серое полотно оставалось пустынным. Пи одной самой захудалой тачки. Их никто не обогнал, и никто не попался навстречу. Получалось, что дорогу перегородили у самой развилки. Купили гаишников, те и стараются, стоят себе возле загородки да жезликами машинки заворачивают.
   Около реки тоже никто им не встретился. Па всякий случай Роман спрятал “шестерку” в кустах и, спустившись к воде, принялся спешно сбрасывать одежду.
   – Я пойду с тобой, – сказала Надя.
   Роман оглянулся. Она стояла возле кромки воды уже нагая. Необыкновенно тонкая талия, а грудь высока и упруга, и бедра округлы, отчего Надя напоминала точеную из слоновой кости шахматную королеву, а желание сомкнуть пальцы на восхитительном утончении, поднять и перенести неведомо куда недостижимую королеву становилось почти неодолимым.
   – Холодной воды не боишься? – спросил Роман.
   – Для меня любая вода теплая, – засмеялась Надя и нырнула в пенистую темную воду.
   Роман прыгнул следом и сразу же ушел на дно, здесь он лег, раскинув руки, и затаился, будто сом под корягою, глядя широко раскрытыми глазами вверх. Сквозь зеленую толщу воды различал он слабый свет иссякающего дня. Надино тело мелькнуло над ним белым светящимся пятном. Энергия воды почти мгновенно наполнила его, кожу стало покалывать тысячами мелких иголочек, а ощущение силы принялось выталкивать колдуна наверх. Оставаться возле дна становилось все труднее и труднее. Наконец река пересилила, и Роман поплыл на мелководье, где Надя уже стояла по пояс в воде, дожидаясь его. Он выпрыгнул на поверхность, взбив шапку белой пены и обдав Надю потоком брызг. Она наигранно завизжала, поскользнулась и упала в воду. Тут-то он и ухватил свою добычу, его руки сомкнулись в замок на ее талии.
   – Я еще не сказала “да”, – усмехнулась она, но не попыталась освободиться.
   – Я его слышу внутренним слухом, – шепнул Роман, прижимая ее к себе все сильнее.
   Он уже вознамерился проделать с нею то, что и с другими красотками до нее, то есть стереть на время из ее памяти воспоминания о прежней любви. Пусть самой невинной, самой короткой, самой незначительной, и возвратить телу утраченную девственность. Но не успел.
   Он полагал, что она хотя бы для виду немного поломается, прежде чем уступить. И ошибся. Ее искушенное тело бурно откликнулось на его ласки, и она, еще час назад холодно говорившая “нет”, сама соединила их тела, сама направляла его, выбирая самые немыслимые и фантастические пути к наслаждению. Каждая новая вспышка ее страсти, обжигающая, как лед, заставляла замереть ее лишь на мгновение, а потом требовала – еще и еще.
   Но когда жгучий лед растает, не остается ничего, даже лужицы воды.
   – Не думай, что после этого ты стал значить для меня хоть чуточку больше. И не потому, что ты лучше других или, наоборот, плох, – сказала Надя, натягивая свой серебристый комбинезон. – Просто для меня никто не имеет значения. Любить сильно – слишком унизительно. – Он молчал, обескураженный ее словами, и она продолжала. – Чувства должны быть легкими и приятными. А с тобой… Ты ведь повяжешь по рукам и ногам и сведешь с ума. Не так ли, колдун?
   Роман не ответил: что толку возражать, даже если он уловил фальшь в ее словах? Одно его поразило: она повторила его фразу о легких чувствах почти слово в слово. Но в ее устах они прозвучали слишком цинично. Колдун боролся с собой, вернее, со своим желанием приворожить навсегда, заставить сходить с ума и страдать всю жизнь до самого последнего часа. Ведь стоило ему только пожелать, и ходила бы Надя за ним тенью. Но он не хотел этого, вот в чем дело. Всею душою – нет. И потому пересилил себя и не поддался искушению. Но он надеялся. Да нет, не надеялся, а стремился. Желал. Мечтал… Все высшие степени, пригодные для слов, не могли передать силу его желания. Покорить то, что не покоряется в принципе, подчинить то, что не подчинимо, владеть тем, чем овладеть нельзя. Но он не хотел, чтобы она изменилась. Нет, милая, добрая, покорная кошечка, умильно заглядывающая в глаза, не могла и на минуту взволновать его сердце. Другое дело – львица, на время спрятавшая когти. Львица, царапающая прутья невидимой клетки. Какое наслаждение – смотреть в ее ореховые глаза, не зная наперед, что ожидает тебя – нежная ласка или удар сильной лапы, способной переломить хребет. Но как привлечь или удержать львицу? Изощренным сексом? Ну, разве что на лишнюю минуту-другую. Преданностью? Она бы ее даже не оценила. Силой? Таковая лишь оскорбит ее, но никак не подчинит.
   – Я хочу, чтобы ты меня любила. А более ничего. И неволить не буду.
   Она рассмеялась:
   – Можешь ничего не обещать. Я сама себя не приневолю – вот главное. Я – сильная – так зачем мне еще твоя сила, колдун?
   – У нас с тобой разная сила. Ты меня не пересилишь – я тебя не переборю.
   – Но возьмешь и околдуешь потихонечку. – Она погрозила ему пальцем. – Чтобы сохла я по тебе и вздыхала тайком. А я такой маеты больше не хочу.
   Вот так-то. Львица просила отпустить ее на волю. И он не смел настаивать. Он мог лишь немного поиграть с нею и припугнуть. Опять же играючи.
   – Боишься, что приворожу? Так давно бы уже это сделал, коли захотел. Только никогда никого к себе не привораживал и впредь не собираюсь.
   – Не боюсь, – она вызывающе тряхнула головой, – на меня твое зелье даже и не подействует – могу поспорить.
   Он смотрел в ее ореховые глаза и не мог понять – чего она хочет – убедить себя, что не боится, или в самом деле просит приворожить? Ну почему ожерелье не одарило его способностью слышать чужие мысли, как слышит Лена, или чувствовать чужую душу, как это может Юл!
   Поколебавшись, он решился. Достал из багажника бутыль с пустосвятовской водой, отлил в колпачок влаги и сделал вид, что произносит над водой заклинание. На самом деле ничего он не шептал. Ни дурных слов, ни хороших. И вода несла в себе лишь свою собственную силу – силу чистой воды.
   – Коли не боишься, так испей, – проговорил он, протягивая Наде пластиковый крошечный стаканчик. – И поглядим, смогу ли я с тобой сладить.
   Она поколебалась, но лишь секунду, потом, изобразив на лице отчаянную решимость, взяла из его рук колпачок и опрокинула влагу в рот. Может, понадеялась на помощь Гамаюнова? Один колдун присушит, другой наведенное заклятие снимет, и не останется ничего в душе, кроме сладкого привкуса отведанного удовольствия? Неужто осмелится поведать мужу про такое? А почему бы нет? Толковала же она только что о милых и приятных чувствах, значит, и у нее с учителем точно так – он ее голубит, она его тешит, и чувства их похожи на ощущение сытости после приятного обеда.
   – И когда это должно подействовать? – Она поморщилась, будто выпила отраву.
   – Не знаю. Может, через несколько часов, а может, и через год.
   – Через год? – Она рассмеялась, – Через год я не буду помнить, как тебя зовут.
   – Речку эту и берег этот запомни. А более ничего не прошу.
   Надя не нашлась, что ответить. Молча протянула колпачок от бутыли и направилась к машине.
   Но и возвращение в Беловодье было для Романа не особенно приятным. Когда он сгрузил на “кухне” продукты, Лена, с милой улыбкой взиравшая на гору коробок и пакетов, неожиданно повернулась к нему и впилась ногтями в щеку, как разъяренная кошка. Роман взвыл совершенно не воинственно и отступил к двери.
   – Это тебе за твой коронный фокус. – Она мстительно улыбнулась.
   – Я старался, чтобы все выглядело натуральным, и Стен поверил. Он поверил?
   В ответ Лена стиснула зубы и беззвучно произнесла целый каскад ругательств – все, какие только знала.
   – Неужели парень справился с заданием? Молодец! Нет, честно, рад и ни капли не ревную. Поздравляю вас обоих, ребята, – весело подмигнул ей Роман.
   Затем вытащил из кармана флягу, плеснул на ладонь несколько капель и провел рукою по расцарапанной щеке. Красные полосы тут же исчезли.
   – Разреши, детка, пожелать вам обоим счастья. – Он шагнул к Лене и поцеловал ее в лоб.
   Тут же утерянная на время способность слышать чужие мысли к ней вернулась, и она даже успела уловить последнюю мысль Романа: “Как я завидую Лешке. Ему просто”.
   И раздражение, и гнев мгновенно растаяли. Лена взглянула на колдуна с сочувствием.
   – Кстати, хочу тебя предупредить: Надя – жена Гамаюнова.
   – Я уже знаю.
   – Она врет.
   – Нет. Это правда.
   – Может быть, она его не любит? – попыталась утешить колдуна Лена.
   – Разумеется, не любит. Но это как раз не имеет значения.
   Роман поднял глаза вверх, к потолку, и неожиданно хмыкнул.
   – Леночка, убери поскорей натюрморт, пока другие не видели.
   Лена обернулась. Под потолком, зацепившись за ржавый гвоздь, висел ее собственный лифчик. Лена вспыхнула до корней волос и спешно сдернула неуместное украшение.
   – Не смущайся, с кем не бывает. Я однажды пришел на свидание и промочил ноги. Пришлось повесить носки на батарею. Уходя, я перепутал свои носки с носками мужа своей любовницы. Вот это уже неприятно.
   – У него был грибок на ногах и ты заразился? – засмеялась Лена.
   – Ко мне никакие болезни не пристают, да будет тебе известно, даже СПИД. Просто на следующий день разъяренный муж попытался переехать меня машиной на улице. А парень работал на “КамАЗе”. С тех пор я стараюсь не связываться с замужними женщинами.
   – А как же Надя? Колдун вздохнул:
   – Даже мне иногда приходится отступать от собственных принципов.
   Они явились вечером. Тимофей провел их в просторную комнату Игорька. Остряков с любопытством разглядывал обстановку. Все стены комнаты были завешаны картинами – сплошь авангард, в буковых гладких рамах, по три-четыре в ряд. Зато бронзовая люстра и бра на стенах были старинными с зеленоватой благородной патиной, а кресла с изогнутыми ножками и округлыми, как женские прелести, спинками, обитые кремовым атласом, сделали бы честь любому музею.
   Бабка, пришедшая с Остряковым, смотрела хмуро и неприязненно. У нее было темное худое лицо, белоснежные, сверкающие, как серебро, волосы и черные, будто насурьмленные брови. А зубы белые, ровные, но не вставные – свои, самоделанные, как у Романа. Старое зимнее пальто с облезлым воротником она снимать не стала, а лишь распахнула на груди и откинула с головы платок. За гостями Тимофей внес огромную матерчатую сумку и поставил ее на пол у входа.
   – Вот, как просили, – весело объявил Остряков, потирая руки. – Доставил в лучшем виде. Знакомьтесь – Марья Севастьяновна Воробьева, потомственная колдунья. Сплетет водное ожерелье в лучшем виде.
   – В самом деле? – Игорь недоверчиво поглядел на старуху.
   Светлые ее глаза, узкие и чуть косо прорезанные, очень напоминали глаза того парня, что вытащил Игоря из “мерса”.
   – Сплету, – пообещала Марья Севастьяновна, – но только учти: наденешь – так носить будешь до скончания века. Никто не снимет с живого, а с мертвого оно само спадет.
   – Так уж и никто? – хитро прищурился Колодин.
   – А коли снимет – тебе хуже станет, чем мертвецу, – пообещала старуха.
   – Что ж, плети, – повелел Колодин. – Дорого берешь?
   Марья Севастьяновна задумалась:
   – Ты первый, кто ожерелье купить хочет. Ведь это не радость какая, не удовольствие. Ожерелье убить может.
   – Сколько возьмешь? – повторил свой вопрос Колодин.
   – По сотне за штуку. Сколько плести? – Старуха склонилась над принесенной сумкой и принялась выставлять на пол полиэтиленовые бутылки из-под колы, наполненные родниковой водой такой прозрачности, что она отливала голубым.
   – Пустосвятовская вода, наичистейшая вода на свете, – сообщил Остряков, потирая руки.
   – Мне и вот ему сплетешь. – Игорь кивнул на Тимофея.
   – По одной штуке? – равнодушно спросила старуха, по-прежнему не снимая пальто, хотя в комнате было жарко.
   – А что, можно и больше?
   – Отчего же. Можно и больше. Других водяков чуять лучше будешь, коли трижды окольцуешься.
   – Отлично. А ты выйди, в коридоре подожди, тебе при этом быть не обязательно, – кивнул он Острякову. – Ты здесь лишний.
   Остряков запротестовал, но напрасно – Тимофей вмиг выпроводил его в холл.
   Оставшись наедине со старухой, Колодин добавил:
   – Мне одно ожерелье сплетешь, а охраннику моему – сразу три.
   Тимофей спорить не решился. Старуха вытащила кухонный, остро отточенный ножик и только тогда наконец скинула пальто, но не до конца, а лишь обнажив плечо и руку. Закатав рукав старой фланелевой кофты, она четырежды провела острием ножа по дряблой бесцветной коже. Белесые борозды разошлись, но кровь не выступила. Прошептав заклинание, она стала лить в ранки воду. Несколько раз Игорь порывался спросить, что она делает, но всякий раз старуха предостерегающе поднимала палец. И он не решался нарушить царящую в комнате торжественную тишину. Волосяную основу старуха плела из своих седых длинных волос, и они, замкнув в себе водную нить, вмиг сделались разноцветными. Первому ожерелье она надела на шею Колодину, потом занялась его подручным.
   – Отлично, – сказал Колодин, трогая пальцем серебряную водную нить. – И что же с ним можно делать?
   – А все, что ни пожелаешь, на что силы твоей хватит. Какой талант скрытый в человеке сидит, то ожерелье и откроет, высвободит и укротить поможет, – отвечала Марья Севастьяновна. – Тут все от человека зависит. Вон сынок мой непутевый мог бы весь мир подчинить, а он сидит в Темногорске да беглых мужей бабам разыскивает. Глупец! – Она в сердцах плюнула на пол.
   Игорь отсчитал старухе обещанные четыре сотни, и она, тщательно обсмотрев каждую бумажку и про каждую спросив “не фальшивая ли?”, спрятала добычу во внутренний самодельный карманчик в пальто. После чего несказанно подобрела, и теперь расспрашивать ее сделалось сплошным удовольствием. Сама Марья Севастьяновна могла многое. Исцеляла по мелочи – бородавки там или прыщи, порой и похуже заразу усмирять ей доводилось. Ну а лучше всего удавались ей наводнения, ливни, паводки и прочие напасти. Дождь могла вызывать, и сын ее теперь этим балуется иногда. А вот чего ей не передалось от предков – это бриллианты с помощью воды делать. Сказывали, бабка ее тем занималась и богато жила, трое мужей ее состояние мотали и промотать не могли, безвылазно в Монте-Карло на зеленое сукно деньги метали, проигрывались в пух и прах и через это частенько помирали. А на следующий год, глянь, новый супруг катит за границу на воды с новыми пухлыми пачками кредиток и опять все спускает, а дом Марьи Гавриловны – бабку тоже Марьей звали – краше и богаче прежнего. Было у Марьи Гавриловны два малолетних сынка: один куда-то сгинул еще в революцию, а куда – неведомо, а второй – Севастьян – в бега кинулся. Потом уже, при Советах, в детдоме воспитывался, сказывая, что не помнит, кто он и откуда. Хотя помнил все прекрасно: и бабкины наговоры, и многие ее штучки с водой, но – хитрая бестия – все это скрыл, ни словечком не обмолвился. А бабку ту в “парилке” большевички от души попарили, бриллиантики ее хотели найти, да так ничего и не нашли, кроме водички нашенской, пустосвятовской. Слышал, наверное, милый, про “парилки”, которые большевички придумали для тех, у кого золото припрятано или хотя бы предполагалось, что припрятано? Слышал, конечно. Теперь про это пишут в газетах. А в прежнее время об этом не по газетам знали, глаза у людей лопались от жара в этих самых парилках. Говорят, Марья Гавриловна там и померла, не вынесла многочасового жара, сердце остановилось. Да и как вынести, коли студеная вода – ее стихия? Водное ожерелье ее там, в жару-то, и придушило. Чем вам, скажите, не Пиковая дама двадцатых годов?
   – Воду, говоришь, нашли вместо бриллиантов? – задумчиво переспросил Игорь и стиснул пальцы в замок, чтобы унять внезапную дрожь. – А принеси-ка ты нам чайку, Тимофей, – велел охраннику. – Ну и конфеток для гостьи не пожалей. Пожилые сладкое любят.
   – Я не люблю, – отвечала старуха, – но конфетку, может, и съем.
   Конфеток она съела три штуки – до того оказались вкусные.
   – Это откуда ж такие? Из Франции наверняка.
   – Как же бриллианты из воды-то получаются, – недоверчиво усмехнулся Колодин. – Бриллианты – это углерод, а вода – аш-два-о.
   – Слово главное, а что под ним – не столь важно, – засмеялась старуха. – Если заклятие умело наложено – после этого хоть в лупу смотри, хоть в микроскоп, – одно увидишь: алмаз природный чистейшей воды. Слышал, милый, такое выражение?
   – А если ваши бриллиантики поддельные кинуть в огонь, что будет?
   – В огне они испарятся, как капли влаги. Но это не имеет значения. Кто же так бриллианты проверять станет? Однако в давние времена был, сказывают, случай. Красотка одна на бал собиралась, колье бриллиантовое достала и ну вертеть так и сяк перед зеркалом. А подле канделябр стоял с четырьмя свечами. Она колье над свечами пронесла, и бриллиантики фьюить – и испарились! Одна оправа осталась. Только я думаю, все это враки. Хорошее заклятие одну стихию от другой отделяет. И уж от жара свечи оборонит. В печке, конечно, такой водяной камешек не выдержит, ну а против свечи устоит.