Буркин Станислав. Остров Русь 2, или Принцесса Леокады

   • Первое
   • Второе
   • Напиток из бачка

   Несмотря на вызванную этим шедевром оторопь, на сей раз мы уже сумели определить на вкус, что есть что. «Первым» были щи, «вторым» – бигус с кусочком курятины, а «напиток из бачка», несмотря на зловещее название, оказался всего лишь компотом из мандаринов, сваренных прямо с кожурой...
 
   Клуб села Киреевского, куда мы с мальчишкой-проводником всей толпой явились за два часа до назначенного концерта, оказался неожиданно большим, мест на пятьсот. Нам со Стасом показалось, что и аппаратурой он оснащен очень неплохой: колонки, во всяком случае, по краям сцены стояли огромные. Но два наших звуковика, исследуя оборудование, то и дело хватались за головы и обреченно повизгивали. Ахая и охая, им вторили звезды помоложе. Разрядили напряжение ветераны.
   – Спокойно! – сказала Клавдия Самогудова. – Не надо истерик. Это вам не конкурс Евровидения. Я в начале своей карьеры пела в местах и похуже. И, как видите, жива. Народ нас спас, он хочет праздника, и он его получит!
   – Верно, Клавочка! – поддержал ее Комбинезонов. – Мы – народные артисты и должны быть с народом! Коровник спалили, заплатим концертом.
   – С чего начнем-то? – перешел к делу Перескоков. – С «Тот-Того»?
   – Я считаю, не надо, – возразил Шпулькин. – Проект новый, рисковать не стоит. Нужно на разогрев выпустить тех, кого публика давно знает и любит. Он покосился на примадонну с Комбинезоновым.
   – Пожалуй, вы правы, коллега, – признал Перескоков.
   – Давненько я не выступала на разогреве, – усмехнулась прима. – Но проект – дело общее. Тряхнем стариной. И все-таки, мне кажется, не с нас бы надо начинать, а с пташек помельче – с Кролика, например, или с «Натали»...
   – Не получится, – вмешался один из звукооператоров, кругленький лысенький усатый человек в потертом джинсовом костюме. – У них фанеры нет. Есть только ваши с Леликом, Комбинезонова и пацанов.
   – Как это, нет фанеры?! – возмутилась примадонна. – А чего они тогда с нами увязались?! Мы что, за всех отдуваться должны?
   – Ну, это не ко мне, – развел руками лысый оператор. – Мое дело маленькое – аппарат настроить, – и он с видом глубокой занятости склонился над звуковым пультом.
   – Эй вы, продюсеры хреновы! – набросилась прима на Перескокова и Шпулькина. – Вы-то куда смотрели?
   – Лично я занимаюсь проектом «Тот-Того», – заявил Перескоков, – а гастрольный директор этого тура – коллега Шпулькин. – Он схватил нас со Стасом за руки и потянул за кулисы. – Пора гримироваться и получать инструктаж!
   Шпулькин покраснел и захныкал:
   – Я тоже, я тоже хочу заниматься проектом! Но меня к нему не подпускают! Меня буквально третируют! Превращают в мальчика на побегушках!
   – Ладно, успокойся, – пожалела его примадонна. – Ты ни в чем не виноват. Уж о своей фонограмме каждый должен был позаботиться сам. Ничего! Пробьемся и без этих бездарей!
 
   За кулисами Перескоков завел нас в какую-то комнатку, вынул из чемодана два костюма – один серебристый, другой – золотистый, и сказал:
   – Одевайтесь и помните: сегодня – ваше боевое крещение.
   – Что будем петь? – натягивая золотые штанишки, спросил Стас с дрожью в голосе, и я прекрасно его понимал. Хотя нам и нужно было только кривляться и открывать рот, волновался я ужасно. – Песенку Леокадии?
   – Нет, это здесь ни к чему, – махнул рукой Перескоков. – Здесь нет ни радио, ни телевидения, и она все равно не узнает, что вы ее обворовываете. Сегодня у вас дебют, так что ограничимся нашим ударным номером – гимном «Ночной позор».
   – Давайте! – выдохнул Стас почти благодарно.
   Послышалось многоголосое гудение, шарканье шагов, постукивание откидных сидений... Стало ясно, что зал заполняется зрителями.
   – Теперь наденьте вот это, – продолжал Перескоков, выдавая нам странные приспособления – что-то среднее между плавками и собачей шлейкой, тех же серебристого и золотистого цветов.
   – Что это?! – поразился я.
   – Это изобретение коллеги Шпулькина. Креатив беспрецедентный. Дистанционные мочеиспускатели. Вот эту трубку-бурдючок пропускаем между ног, а вот этот пояс застегиваем тут... Видите, вообще незаметно! А вы думали, Лелик с Грелкиным в самолете все взаправду делали? Как бы не так! Человеческий организм – штука капризная, а нам в работе сбои не нужны.
   – Что там, в этой трубке? – спросил я, смирившись и приготовившись к самому худшему.
   – Можешь успокоиться, – усмехнулся Перескоков. – Ананасовый сок. Нам ведь нужно, чтобы был вид, а не запах. Значит, так. Запомните: на микрофоне есть кнопка. Нажмете на нее, он включится, и можете говорить с залом – здороваться, выкрикивать что-нибудь. Но как только начнется песня, сразу жмите снова – отключайтесь. Ясно?!
   – А с этим хозяйством как обращаться? – постучал себя Стас по креативному приспособлению.
   – Не парься, это не ваша забота. Дистанционные пульты будут у нас за кулисами.
   В зале послышались овации, а затем мощный зрительский хор начал скандировать:
   – Са-мо-гу-до-ва! Ком-би-не-зо-нов! Са-мо-гу-до-ва! Ком-би-не-зо-нов!
   – Пойдем посмотрим? – предложил Перескоков.
   Мы выбежали из комнатки. Там, за кулисами, уже толпились все наши, подглядывая за тем, что происходит на сцене. Мы со Стасом втиснулись рядом и тоже уставились – каждый в свою щелку.
   В зале был аншлаг. Тут сидели и дети, и старики, но больше всего было здоровенных мужиков и баб среднего возраста. Мужики хлопали и орали, а бабы деловито раскладывали на коленках принесенную с собой в сумках снедь – вареные картофелины и луковицы – и разливали по стаканам мутную жидкость.
   – Неужели самогон?! – не поверил я своим глазам.
   – Да не-ет, – успокоил меня Стас. – Вода, подкрашенная молоком. Привычка у них. Ну, не могут они без этого. Как Веня без сахарной пудры.
   – Но как морщатся-то натурально! – заметил я, когда один из мужиков на первом ряду, хыкнув, опрокинул стакан, охнул, побагровел и занюхал рукавом. Вот это рефлексы!
   Тут на сцену вышел Комбинезонов, и зал взорвался бурей аплодисментов.
   – Здравствуйте, здравствуйте, дорогие наши сельчане! – начал он, и я заметил, как перед этим он тронул заветную кнопочку микрофона.
   – У-у-у! А-а-а! О-о-о!!! – прокричали зрители в ответ что-то неразборчивое, но восторженное.
   – Знали бы вы, как давно уже мечтал я вот так, по-простому, выйти перед нашими тружениками села и спеть им, то есть вам, свои самые любимые песни, – как по писаному врал ветеран сцены. Тем временем за его спиной появились музыканты-аккомпаниаторы и стали делать вид, что настраивают свои бутафорские инструменты. – Но столичная суета, она затягивает, затягивает... – продолжал маэстро. – Однако есть на земле справедливость, и есть некая высшая сила. И, как говорят в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло! Наша вынужденная посадка на вашей гостеприимной земле сделала мою мечту реальностью. И песней, которая сейчас зазвучит, я хочу выразить всю ту благодарность и любовь, которую я к вам испытываю...
   Комбинезонов нажал на кнопочку, отключая микрофон. Зазвучало инструментальное вступление. Музыканты принялись усердно изображать игру, а певец стал как-то затравленно озираться по сторонам. Мне показалось, он вдруг растерялся, и вскоре я понял, в чем дело. Когда началась песня, артист так четко задвигал губами, что у меня никогда и сомнения не возникло бы в том, что он действительно поет... Вот он – профессионализм!
   Но удивило то, что поет он женским голосом.

 
...Ах ты, родина моя
Под Полынь-звездою...
 

   — хрипловатым сопрано примадонны «пел» перепуганный Комбинезонов, —

 
Встречи с милым у ручья,
Песни козодоя!..
 

   — Звуковики – дауны! – прошептал Перескоков. – Фанеры перепутали!
   И тут настоящим профи вновь показал себя Шпулькин.
   – Грелкин! – зашипел он. – Грелкин! Маскируйся под Комбинезонова! Выручай!
   Тот показал пальцами нолик, мол, все будет о’кей, и кинулся в гримерную. Буквально минуту спустя он выскочил из нее одетым в точности так же, как мэтр, и даже лицо его за счет толстенных накрашенных бровей стало таким же мафиозным. А еще миг спустя он скорчил постную гримасу, и теперь я реально мог бы их перепутать.
   Тем временем бедолага-ветеран с мрачным как туча лицом кружился по сцене в проигрыше, голосом примы завывая:

 
А-а-а-а, а-а-а-а...
 

   Когда он в очередной раз проносился мимо нашего края, Перескоков и Шпулькин одновременно поймали его за полы пиджака и выдернули за кулисы. Не успел он и рта открыть, как Грелкин сорвал с него парик, натянул его на себя, выхватил микрофон и, выскочив из-за кулис, продолжил танец.
   Когда песня была допета, в свет рампы выбежала Самогудова.
   – Ну, здравствуйте, здравствуйте! – закудахтала она. – Вы, конечно же, узнали нашего молодого, но способного пародиста Грелкина! Ну, что за талантище! Что за уникальная способность к перевоплощению! Петь моим голосом и в то же время как две капли воды походить на моего дорогого коллегу Комбинезонова! Похлопаем, похлопаем ему, друзья!
   Сорвав парик, Грелкин изо всех сил раскланивался и посылал зрителям воздушные поцелуи. Зал просто бушевал от восторга.
   – Ну все, птенчик мой, – сказала примадонна Грелкину, – отправляйся в свое гнездышко. А я, пожалуй, спою теперь вам сама! А?! Как вы на это смотрите?
   Зал одобрительно зашумел, и артистка затянула свой знаменитый хит всех времен и народов – «Сотня синих незабудок».
   ...Комбинезонов пережил такой стресс, что больше на сцену уже не выходил. После нескольких песен, исполненных то в одиночку, то дуэтом с Леликом, примадонна объявила:
   – Ну а теперь встречайте виновников нашего торжества. Тех, ради кого мы и отправились на эти гастроли! Самые молодые и, что греха таить, самые талантливые из нас – дуэт «Тот-Того»!
   Скажу честно, героизм и находчивость старших товарищей произвели на меня впечатление, и я настроился не ударить в грязь лицом. Зазвучало вступление нашего фирменного рэпа, подогретые знаменитостями колхозники что-то заорали, и мы со Стасом выскочили в свет прожекторов.
   Да-а... Стоять за кулисами – это одно, а работать на сцене – совсем другое. Однако я понял, что Стас настроен также по-боевому, и мы, освещенные разноцветными пульсирующими фонарями, синхронно принялись отплясывать рэп. И получалось, между прочим, довольно недурно. Вообще-то когда-то, в глубоком детстве, мы занимались танцами, но что мы сможем сейчас чуть ли не профессионально выделывать такие фортели, этого я не ожидал. Энергия зала и впрямь подпитывает и вызывает настоящее вдохновение!

 
Жили-были на свете два брата – Стас с Костей, —
 

   «запели» мы, тыча пальцами сперва друг в друга, а затем в зал. —

 
И они, то есть мы, прилетели к вам в гости.
Показать вам, как стильнее стать и умней,
Как забить на условности глупых людей!
 

   Все шло как по маслу. Зрители аплодировали в такт... Десять симпатичных полуголых девочек на заднем плане плясали и вставали в такие позы, что их и одних было бы достаточно, чтобы завести народ, тем более такой неизбалованный развлечениями, как этот. Я уже чувствовал себя так, словно тут на сцене и родился... Пока мы не дошли до последней строчки припева, который нам помогали петь ребята из «Наталипортман»:

 
И меркнет свет, в ночи текут ручьи в узор,
Ну, кто сказал, что энурез – «ночной позор», —
 

   «пропели» мы, и в этот миг я краем глаза заметил, как из-за кулис с моей стороны высунулся Перескоков и вытянул руку с чем-то вроде телевизионного пульта. И тут же у меня между ног забулькало, и мощная струя облила три передних ряда зала. Нет! Две струи! Со Стасовой стороны выглянула плутовская рожа Шпулькина и его рука с пультом. Я глянул на Стаса. Он стоял с выпученными глазами, расставив ноги и выпятив живот, словно боялся испачкать колени, и поливал зрителей из «дистанционного мочеиспускателя», как из шланга.
   Продюсеры исчезли, и наши струйки тут же иссякли. Мы снова стали танцевать и «петь». Но что-то было уже не так. Что-то подсказывало мне, что шоу пошло наперекосяк. И я понял, в чем дело. Зал перестал хлопать. Люди в передних рядах брезгливо утирались и морщились. Я подумал, что нужно как-то дать знать Перескокову, что номер не прошел, что больше его повторять не надо... Но как раз тут-то на сцену и прилетела первая бутыль.
   Стукнувшись о дощатый пол, она разбилась вдребезги, и в воздухе отчетливо запахло сивухой. Мы продолжали «петь», но еще одна бутыль, не задев меня только чудом, пронеслась возле уха и влетела внутрь большого барабана, а другая угодила в софит, и сверху посыпались стекла и искры. Сразу стало сильно неуютно. Кто-то с первого ряда прорычал:
   – Ах вы, сволочи столичные! Ишь, чего удумали!
   – Нахалы! – вторил визгливый женский голос. – Бей похабников!
   Через десять секунд в душном зале мало уже кого волновало наше музыкальное шоу. Мужики повскакали с мест и, держа в руках кто ножку стула, кто бутыль, ринулись к сцене. Бабы истошно вопили, а дети швырялись в нас всем, что попадалось им под руки.
   – Костя, они не добрые! – крикнул мне Стас. И я понял, что он, наверное, прав. Неужели в эту глухомань песенки Леокадии еще не добрались? А ведь тогда мы этих людей кровно сейчас оскорбили. И они нас сейчас убивать будут... Надо делать ноги! Но именно они, эти самые ноги, перестали с перепугу слушаться меня, и я все продолжал прыгать под дурацкую музычку, улыбаясь приклеенной улыбкой.
   Тут с первого ряда вскочил председатель Ядрышников, повернулся к зрителям и закричал:
   – Спокойно, спокойно, товарищи! Ну, погорячились наши гости, ну, такие нынче в столице веяния! Давайте смотреть на вопрос ширше!
   Но обиженные до глубины души колхозники не пожелали «смотреть на вопрос ширше» и, подмяв председателя под себя, полезли на сцену.
   – Костя, блин! Бегом отсюда! – взвизгнул Стас и схватил меня за рукав.
   Я тут же опомнился, и мы сломя голову бросились за кулисы.

Глава шестая.
Про страшный амбар и про поющие гранаты

   Мы влетели в гримерку, и я захлопнул дверь. Тут отдыхали Самогудова, Лелик и Грелкин. Они вспоминали эпизоды своего выступления, давились со смеху и, похоже, находились в состоянии легкой эйфории.
   – А я им, а я им, – уже почти шептала задохнувшаяся от хохота примадонна, – «конечно же, вы узнали нашего талантливого пародиста»...
   – А они... А они... – вторил ей Грелкин, но ЧТО они, выговорить уже не смог и перепрыгнул на другое. – А Комбинезонов себя по лысине... – но и эту мысль закончить не сумел.
   Что касается Лелика, то тот просто лежал животом на столе и только слегка подергивался, повизгивал и постанывал.
   – Хватит ржать! – закричал Стас, как и я, отстегивая проклятый «пояс шахида» и швыряя его в угол.
   – Вы почему покинули зрителей? – строго спросила певица. – Разве можно уходить со сцены до конца фонограммы? Вы что, хотите нам концерт сорвать?
   – Он уже сорван! – выпалил я.
   Тут в дверь раздался такой чудовищный удар, словно в нее врезался настоящий средневековый таран.
   – Выходите!!! – послышалось из-за нее.
   – Что значит «сорван»?! – воскликнула прима. – Вы видите, как вас любят! Одна песня – и ваши фанаты готовы сломать двери, чтобы с вами пообщаться.
   – Дура! – заорал Стас. – Они хотят нас убить!
   – Надо бежать через окно, – перешел я к конструктивному решению, – но сперва нужно забаррикадировать дверь. – Я вцепился в громадный шкаф, но не смог сдвинуть его с места. – Да помогите же мне кто-нибудь!
   Но, кроме Стаса, никто и не шелохнулся. Дверь хрустнула под очередным могучим ударом, и со стен посыпалась штукатурка. Вдвоем мы все-таки придвинули шкаф на нужное место.
   – Зачем это им нас убивать? – спросил Лелик, слегка придя в себя и повернув к нам малиновое от смеха лицо. – Мы же их кумиры, мы их фавориты и любимчики...
   – Уже не любимчики! – выкрикнул Стас. – Сматываться надо!
   – Открывайте, уроды московские! – донеслось из-за двери. – Открывайте, а то хуже будет!..
   – Конечно, надо открыть! – воскликнул Лелик, садясь. – Общение со зрителем – часть нашего тяжкого артистического труда.
   Раздался еще один удар, замок не выдержал, и выбитая дверь с грохотом уперлась в заднюю стенку шкафа.