Лукьяненко Сергей Васильевич. Остров Русь

зубами, рот захлопнул. А Илья продолжил:
- "Налево пойдешь, в избу читальню попадешь, - на том
камне писано, - направо пойдешь, славу себе сыщешь, а прямо
пойдешь, голову свою сложишь". Ну, думаю, налево мне не надо,
грамоте-то я не шибко обучен. За славой мне тоже недосуг
бегать, пусть она за мной бегает. И двинул я коня прямой
дороженькой. На Киев. И любой богатырь бы так поступил, верно я
говорю?
Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на
радостях свои чарки в глотки. Вокруг раздался одобрительный
гул. Впервые, доселе увлеченный беседой, Иван украдкой
огляделся. В кабаке за столами дубовыми сидело по меньшей мере
три десятка бравых молодцев. И все устремили свое внимание к
столу его новых товарищей.
- Ну вот, - продолжал Илья, - не прошел мой конь и десятка
верст, как услышал я посвист змеиный, да окрик звериный. Конь
мой встал, как вкопанный, а я, хоть и не робкого десятку
уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в
жилах, прямо скажу, стынет.
Глянул я по сторонам, никого нетути. Глянул вверх и вижу:
на трех дубах корявых гнездо огромадное свито. Тут слетает с
него и встает передо мной птица-не птица, человек-не человек...
- Соловей разбойник, - не выдержав, вставил словечко Боян
и испуганно прикрыл рот ладонью.
- Точно, - сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом
смерив старца, - соловей.
- Молчу, молчу, - затравленно втянул голову в плечи
сказитель.
- Правильно, - одобрил Илья, - и вот говорит мне соловьище
этот поганый: "Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с
тобой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названным.
Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить
богатырские". Ничего я ему не ответил, только вынул свой
булатный меч, да и срубил чудищу буйну голову...
- За что?! - поразился Иван.
- А так, - объяснил Илья, - что б не лез с любовью со
своей.
- Темный ты, - сказал тихонько Боян Ивану на ухо, - былин
не знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с
Тугариным тоже, и Добрыня...
А Муромец рассказывал дальше:
- Положил я соловьеву голову в чемодан и дальше двинул.
Чуть-чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь,
та из петель-то и выскочила. А в сенях - девица красная стоит,
в руках кочерга: от врага обороняться. Как ударила она мне той
кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.
- Ну наконец-то, до дела добрался, - радостно потер ладони
Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:
- А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там,
у ней какие, остальное все...
- Какая? - переспросил Илья и тут же ответил: - А мне как
раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.
- А ноги-то, ноги? - настаивал Добрыня.
- Ноги?.. - Илья задумался, потом пожал плечами, - ноги
как ноги, шестьдесят восьмой размер.
Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал
губами. А Иван вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь
утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.
- "Красна девица, - спрашиваю я ее, - как звать тебя?"
"Алена", - отвечает. "А будь ты, Алена, женой мне", - говорю.
Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу:
полюбился я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут
же мы с ней и повенчались - под ракитовым кустом.
- Вот это по нашему! - хлопнул себя по коленке Алеша и от
избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от
алкоголя и грез о Марье мечтательно произнес:
- И жили они долго и счастливо...
- Если бы! - горестно осадил его Илья, - эх, если бы. И
умерли бы мы в один день... Уж кто-нибудь позаботился бы. Так
нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня
нечистый похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол чемодан
свой да и говорю: "Глянь, Алена, от какого чудища я землю
русскую избавил!" И крышку-то отворил. Как на голову соловьиную
Алена глянула, закручинилась. "Что ж ты, богатырь, наделал, -
говорит, - это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал,
Илюша, да отец - дороже. Поеду я теперича в Киев-град на тебя,
богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красно
Солнышка". Сказала так, вскочила в седло моего коня и была
такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.
Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.
- А дальше, дальше, что было? - спросил он, всхлипывая.
- А дальше вот что было, - ответил Илья, ликом чернее тучи
став, - пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С
чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: "Не по
смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену
Владимир послушает..." Вот пришел я в Киев, двинул сразу в
палаты княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со
свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся
и Владимиру, и Василисе-княжне, и боярам, и богатырям...
- Вот это я уже помню! - обрадовался Добрыня, - как ты
Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать,
со стороны-то виднее.
- Рассказ этот ноша мне тяжкая, - молвил Илья Муромец, -
не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.
Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной.
Наконец, он вновь нарушил ее:
- Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней
сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за
попа Гапона сосватать...
- А это еще кто? - спросил Иван.
- Не знаешь? - удивился Боян, - ничего, узнаешь еще.
- Гапон - это Владимиров главный советник, - пояснил
Добрыня. - Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси
станет, после Василисы. Но сам поп - прохиндей тот еще.
Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем.
Да доказательств нету.
- Как вошел я в княжескую гридню столовую, - продолжал
Илья, - встретил меня Владимир неласково. "Это кто еще, -
говорит, - к нам пожаловал, словно пес пешком, не на коне
лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да
убогие..." А рядом с князем попик сидит. Тот так надо мной
насмехается: "То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает,
как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке". Осерчал
я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на
него кинул да и вон пошел...
- Ой, погоди, Илья, - снова влез Добрыня, язык которого
слегка заплетался, - дай я хоть расскажу, что у князя потом
было, ты же не видел. Когда ты вышел, да дверью хлопнул, стены
в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там -
голова соловьева. Потом прибегает стражник: "Князь, - кричит, -
Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а
теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит."
Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к
нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал
трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его
так переведется. Говорит: "Видно спутал я Илью-богатыря с кем
другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его, да скажите,
что приму его с великими почестями." Тут мы с Алешей и
вызвались. Ох, и погудели!
- Да-а, - протянул Алеша, жмурясь от приятного
воспоминания, - пока все маковки золотые с Ильей на троих не
пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к
Владимиру да и говорим: "Прими, князь, Илью в дружину, мы ему
даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним
вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим". Ну
куда ему деваться было? Принял?
- А Алена-то как? - поинтересовался Иван, несколько
обескураженный услышанным.
- А что Алена? - горестно тряхнул головой Илья, -
похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном
сосватанная и осталась. Говорят и свадьба скоро. Поймал я ее
как-то в княжеских сенях, зажал в угол, а она кричит: "Отстань,
видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон - мужчина