Айк сообщил мне:
– Он спрашивает, ты всегда такой ненормальный. А я ему говорю, нет, только ты иногда с котами забавляешься.
Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:
– Esto senor huele muy malo and quirre saber por que. (Этот человек плохо пахнет, и он хочет знать, почему).
Врач объяснил, что это была уремия в начальной стадии, но на данном этапе, опасность миновала. Поднял пустую бутылку из-под текилы. «Ещё одна такая и вы труп».
Убрав свои инструменты, он выписал рецепт на антацидные препараты, которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне и Айку, и свалил.
На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать всё съестное, которое только попадалось на глаза. Три дня провалялся в постели. Метаболическая структура алкоголизма приостановила своё действие. Когда я снова стал пить, то пил умеренно, и никогда до позднего вечера. И воздерживался от джанка.
Я сидел в «Лоле» и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от чтива, посмотрел по сторонам. За соседним столиком кто-то оживленно говорил о применении лоботомии: «Они кастрируют нервную систему». За другим, двое молодых парней пытались развести каких-то мексиканочек. «Mi amigo es muy, muy…» И один из парней запнулся, подыскивая слово. Девицы захихикали. До охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических стульях, дезинтегрированные в космическом умопомешательстве человеческие совокупности, беспорядочный и бесмысленный поток новостей в умирающей вселенной.
Уже два месяца я был вне джанка. Когда с ним завязываешь, всё кажется безжизненным, лишь в памяти сохранился ритм вмазочного конвейра, застывший ужас перед джанком, и твоя жизнь, втекающая в вену, три раза в день.
С соседнего столика взял подборку комиксов двухдневной свежести… Положил обратно. Нечего делать. Некуда пойти. Моя жена была в Акапулько. По дороге домой, за квартал, заметил впереди спину Старого Айка.
Некоторых людей вычисляешь на предельном от себя расстоянии, тогда как в личности других не уверен, пока не приблизишься вплотную. В большинстве своём, джанки чётко выделяются в фокусе глазного объектива. Прошло достаточно времени, чтобы при виде Старого Айка у меня от удовольствия забурлила кровь в жилах. Когда ты на джанке, пушер – как любимая для влюбленного. С нетерпением ждёшь его особых шагов в коридоре, условного стука, пристально разглядываешь мелькающие перед тобой лица на городских улицах. Мысленно обсасываешь каждую деталь его появления, как будто он уже наяву стоит в дверях и толкает старую пушерскую наёбку: «Извини за такой облом, но я просто не смог затариться». А затем, смакуя ощущение силы личного выбора, воли дать или отказать, наблюдает, как на лице собеседника отражается мучительная игра надежд и сомнений. Пэт в Новом Орлеане всегда следовал этой мотне. Как и Билл Гейнз в Нью-Йорке. Старый Айк мог клясться, что у ничего нет, а затем сунуть пакетик в мой карман и сказать: «Смотри-ка, а ты всё время его с собой таскал».
Но сейчас я был вне джанка. Хотя по-прежнему, редкий укол морфия перед сном мог быть весьма приятен, а ещё лучше – спидбол («качели»), наполовину морфий, наполовину кокаин. Айка я застал врасплох у входа в свою квартиру. Хлопнул его по плечу, и он обернулся, его беззубая, старушечья, джанковая физиономия расплылась при виде меня в улыбке.
– Привет, – сказал он.
– Старый, целую вечность не виделись. Куда ты запропал?
Айк рассмеялся.
– Да загремел тут ненадолго в тюрягу. Да и в любом случае, не хотел объявляться, зная, что ты слез. А ты совсем завязал?
– Да, завязал.
– Ну тогда, наверное, уколоться хочешь?
Он ехидно посмеивался.
– Та-а-к…
Я почувствовал прикосновение старого кайфа, словно неожиданно встретил старого любовника или любовницу, и нас захлестнула волна забытого наслаждения, и мы оба понимаем, что снова окажемся вместе в постели.
И тут Айк пошёл cоблазнять:
– У меня здесь около десяти сантиграммов. Мне всё равно этого мало. И немного кокса есть.
– Тогда заходи, – решился я.
Открыл дверь. В квартире было темно, воздух затхлый. Одежда, книги, газеты, немытая посуда валялись в полном беспорядке на стульях, столах и грязном полу. С неубранной кровати я сбросил кипу журналов и позвал Айка.
– Присаживайся. Продукт при себе?
– Да, только я его конкретно засунул.
Покопавшись в одежде, он извлек из-под подкладки прямоугольный бумажный пакет – типично джанковая фальцовка, один конец заткнут в другой. Внутри него оказались два маленьких, точно также завернутых. Пакетики он положил на стол, посматривая на меня своими блестящими карими глазами и так плотно сжав губы, что со стороны казалось, будто их намертво зашили.
Я сходил в ванную за техникой. Игла, пипетка и кусочек ватки. В груде грязных тарелок, сваленных в мойку, нашел чайную ложечку. Айк вырезал длинную полоску бумаги, послюнявил, и обмотал кончик пипетки. Поверх обслюнявленного бумажного воротника насадил иглу. Осторожно раскрыл один из пакетиков, стараясь не просыпать содержимое, что часто бывает, если торопливо развернуть вощёную бумагу.
– Это Чарли, – сообщил он. – Будь осторожен, продукт мощный.
Я высыпал содержимое морфяного пакетика в ложку, добавил немного воды. Около пол-грана, определил я на глазок. Больше похоже на четыре сантиграмма, чем на десять. Держал ложку над зажигалкой, пока не растворился морфий. А вот кокс никогда не надо нагревать. На кончик лезвия ножа я насыпал немного кокаина, ссыпал в ложку и он моментально растворился, как хлопья снега, падающие в воду. Истертым жгутом перехватил руку выше локтя. От волнения дыхание стало прерывистым, пальцы дрожали.
– Айк, ты не вмажешь меня?
Старый Айк деликатно провел по вене, аккуратно держа пипетку между большим и указательным пальцем. Он знал своё дело. Я едва почувствовал попадание. Тёмно-красная кровь струйкой брызнула в шприц.
– О'кей, – сказал Айк сквозь зубы. – Контроль есть, поехали.
Я ослабил жгут, и он выжал пипетку мне в вену. Кокс зацепил голову, приятное перенапряжение в мозге, пока морфий распостраняется волнами релаксации по всему телу.
– Нормально получилось? – спросил, улыбаясь, Айк.
– Если Господь и придумал что-нибудь по-лучше, то наверняка заначил это для себя.
Прокипятивший иглу Айк выпустил поршнем остатки кипяченой воды и с глупым видом сказал:
– Да ладно, когда там огласят список претендентов, мы как пить дать в нём окажемся, верно?
Я сел на кровать и закурил. Старый Айк отправился на кухню заварить чайку. И завел очередную серию нескончаемой саги о Чёрном Ублюдке.
– Чёрный Ублюдок сейчас пашет на трех чуваков. Все трое – карманники и неплохо, кстати, зашибают на рынке. По полной подмазывают легавых. Он даёт им на дозу четыре сантиграмма за пятнадцать песо. Со мной теперь не заговаривает, поднялся, грязная скотина. Ты увидишь, он и месяца не продержится. Как только один из этих чуваков залетит, то сдаст его с полпинка!
Он появился у кухонной двери и щелкнул пальцами.
– Говорю тебе, месяца не протянет.
И его беззубый рот перекосило от ненависти.
Находясь в безопасном Мехико, я с интересом наблюдал как разворачивается анти-джанковая компания. Читал о подростках-наркоманах и о Сенаторах, требовавших смертной казни для торговцев наркотиками. Мне это резало слух. Какой идиот хочет видеть молодняк среди своих покупателей? У них никогда не хватает денег, они всегда раскалываются на допросах. Когда их родители узнают, что любимые чада сидят на джанке, то немедленно бегут в полицию. Я полагал, что либо у всех Штатовских барыг коллективно поехала крыша, либо подростковая наркомания выросла настолько, что раздула и без того отрицательное к джанку общественное мнение к принятию новых карательных законов.
Хипстеры-беженцы разрозненными кучками прибывали в Мехико. «Шесть месяцев за следы от уколов, согласно закону против бродяг и наркотов в Калифорнии». «Восемь лет за шприц в Вашингтоне». «От двух до десяти за продажу в Нью-Йорке». Каждый день в мое обиталище покурить траву заваливала компания молодых хипстеров.
Кэш – музыкант, игравший на трубе. Пэт, здоровенный блондин, который мог бы с успехом позировать на постер образцового «Американского Мальчика». Джонни Уайт, приехавший с женой и тремя детьми, выглядевший как обыкновенный средний молодой американец. И Мартин, темноволосый, привлекательный парень итальянского происхождения. Ни одного цивила. Хипстеры стали андеграундом.
Я выучил новый хипстерский жаргон: «шмаль» вместо травы, «повинтить» вместо повязать, и «клёво», всеобъемлющее слово, обозначавшее всё, что тебе нравится, или относившееся к ситуации не сопряженной столкновением с законом. А всё, что тебе не по кайфу, считалось «лажей». Слушая этих персонажей, я получил полное представление о нынешней ситуации в Штатах. Государство полного хаоса, где никогда не знаешь, кто есть кто, и на чьей ты стороне. Олдовые джанки, помнится, поучали: «Если хоть раз увидишь, как тот или иной человек колет себе в вену, можешь быть уверен, он не Федеральный агент».
Теперь эта старая заповедь сыграла в ящик. Мартин рассказал мне следующее: «На них якобы случайно выходит один мужик, и говорит, что у него ломка. Называет имена некоторых друзей из наших во Фриско. Так что те двое чуваков сажают его на Эйч, и он спокойно торчит с ними неделю. А потом их всех берут. Меня бог миловал, когда это случилось. С тем мужиком было общаться в лом, да я тогда на Эйче и не зависал. А адвокат тех двоих, которых повинтили, выяснил, что мужик в натуре Федеральный наркоагент. Не стукач, а агент! Даже узнал его имя».
А Кэш, в свою очередь, поведал о случаях, когда два хипа вмазывались вместе, а потом один из них предъявлял другому полицейское удостоверение.
– И как их можно распознать? – риторически вопрошал Кэш. – Я имею в виду, что эти парни тоже хипы. Выглядят также, как ты и я, с одной маленькой разницей – они работают на Дядю.
И теперь, после того как в «Отделе по Борьбе с Наркотиками» вбили себе в голову, что они обязаны засадить всех наркоманов Соединенных Штатов, им требуется расширение штата агентов. И не просто агенты, а различные типы агентов. Тоже самое творилось во времена сухого закона, когда в Департамент Государственных Сборов хлынул нескончаемый поток бродяг и аферистов. Только теперь в Департаменте ошиваются агенты-наркоманы, выбивая для себя даровой джанк и юридическую неприкосновенность. Прикинуться наркоманом практически невозможно. Наркоманов на мякине не проведешь. И торчкам-агентам приходится всячески скрывать привыкание, а возможно, их просто терпят за хорошие результаты. Агент, который вынужден покупать или садиться, относится к своей работе с особым рвением.
Кэш – трубач, который сидел шесть месяцев по статье за бродяжничество и наркоманию, был высокого роста, худющий молодой человек в темных очках и с небрежной эспаньолкой. Он ходил в ботинках на толстой микропорке, носил дорогие рубашки из верблюжьей шерсти, и кожаную куртку, подпоясанную ремнём. При ближайшем рассмотрении его прикид тянул на сто долларов. Деньги добывала его старушка, а Кэш успешно тратил. Когда я с ним повстречался, он был практически на нуле. Говорил: «Ну липнут ко мне женщины. А я плевать на них хотел. Единственное, от чего по-настоящему тащусь, когда дую на трубе».
Кэш оказался пробивным джанковым халявщиком. Делал так, что ему было трудно отказать. Одалживал мне маленькие суммы – не соизмеримые с его обычными расходами на джанк – а потом заявлял, что отдал мне все свои последние деньги, и теперь ему не хватает на кодеиновые пилюли. Сказал, что слезает с джанка. Когда он приехал в Мехико, я отдал ему пол-грана Эмми. Вмазавшись, он конкретно отъехал. Я догадываюсь, что продукт, который теперь продают в Штатах, бодяжат даже ниже уровня Люпитиных пакетиков.
После этого он стал заявляться каждый день и клянчил на «полдозы». Или разводил на джанк Старого Айка, который патологически не мог завернуть кого-нибудь с ломкой. Я сказал Айку, чтобы тот окончательно его отвадил, и объяснил Кэшу, что мы с Айком не завязаны в джанковом бизнесе. И уж конечно, Айк не будет мутить за просто так с первым встречным. Короче, мы не благотворительное общество Белого Порошка. С тех пор Кэша я видел только мельком.
– Конечно, – ответил тот. – Здесь всё это продаёт один торговец травами. Кстати, он всех нас приглашал к себе домой на пробу. Хочешь, присоединяйся. Собираюсь выяснить, есть у него достойные продукты, которые я смогу захватить в Штаты на продажу.
– А почему не взять с собой пейот?
– Не сохранится. Сгниет или засохнет в считанные дни и потеряет свою силу.
Когда мы пришли к этому торговцу, он вынес к столу вазочку с пейотом, терку и банку с чаем.
Пейот – небольшой кактус, у которого годится в употребление только верхняя часть, так называемые бутоны. С бутонов снимают кожицу, размельчают на терке, пока растительная масса не станет похожа на салат из авокадо. Обычная доза для начинающего – четыре бутона.
Пейот обильно запили чаем. Несколько раз я чуть не подавился, но в итоге всё доел, и удобно расселся, ожидая результатов. Торговец притащил какую-то пыль, заверяя, что она действует вроде опия. Джонни скрутил сигарету этой дури и пустил по кругу. Пит с Джонни воскликнули в один голос:
– Чума! Это нечто!
Немного выкурив, я почувствовал легкое головокружение, в горле запершило. А Джонни купил немного этой отвратительно пахнущей пыльцы, намереваясь впаривать её, в скором времени, отчаявшимся штатовским хипстерам.
Через десять минут мне стало от пейота хреново. Все вокруг говорили: «Держись, старый». Я продержался ещё десять минут, а затем направился в клозет, надеясь спустить всё в унитаз, и не смог сблевать. Мое тело свело в судорожной спазме, но пейот принципиально не вылезал. Или же окончательно закрепился в организме.
В конце концов, с неимоверным трудом, пейот нехотя вырвало плотной массой, походившей на слипшийся комок волос в раковине. Если бы я мог представить себе весь этот физиологически неприятный процесс, то не тронулся бы с места. И тут меня стало медленно накрывать.
Кайф пейота чем-то похож на бензедрин. Не можешь заснуть, зрачки расширяются. И всё становится похожим на сам кактус. На обратном пути я вёл машину, где сидела ещё супружеская чета Уайтов, и Кэш с Питом. Ехали к Кэшу в Ломас. Джонни неожиданно закричал:
– Эй, смотрите, там на насыпи, вдоль дороги… Похоже на кактус пейот.
Я обернулся посмотреть, а в голове мелькнуло: «Что за чертовски глупая идея. Люди могут убедить себя в чём угодно». Однако предмет действительно напоминал кактус. И всё, на что я обращал свой взор, его напоминало.
У всех нас под глазами набухли мешки, губы разнесло, видимо из-за действия наркотика. Мы стали внешне походить на настоящих индейцев. Остальные заявляли, что чувствуют себя будто в первобытном состоянии, валяются на траве, и пытались имитировать характерные, как они полагали, индейские телодвижения и артикуляцию. Я же не чувствовал ничего экстраординарного, кроме кайфа, схожего с Бенни.
Зависнув на всю ночь у Кэша, трепались и слушали его пластинки. Кэш рассказал мне о нескольких чуваках из Фриско, которые с помощью пейота слезли с джанка.
– Похоже, после того, как они стали закидываться пейотом, их к джанку больше не тянет.
Один из этих джанки спешно отправился в Мехико, и начал принимать пейот вместе с индейцами. Он потреблял его постоянно, и в огромных количествах: до двенадцати бутонов на дозу. Умер в состоянии, которое диагностировали как полиомиелит. Мне пришло на ум, что возможно симптомы полиомиелита и отравления пейотом одинаковы.
Заснуть не смог до рассвета следующего утра, а затем, каждый раз, когда я погружался в короткие яркие сны, меня преследовали кошмары. В одном из них, я превратился в оборотня. Смотрел на себя в зеркало, и мое лицо внезапно преобразилось. Я жутко завыл. А в другом сне, у меня было привыкание к хлорофиллу. Я и ещё пятеро хлорофилльных торчков ждали товар на лестничной площадке захудалого мексиканского отеля. Наша кожа зеленела, и ни один не мог слезть. Один укол хлорофилла и, прощай житуха. Мы превращались в растения.
Я обнаружил, что их интересы весьма ограничены. Особенно было заметно их безразличие к сексу, чем они разительно отличались от моего поколения. А некоторые утверждали, что не получают от секса вообще никакого удовольствия. Наблюдая за равнодушным отношением некоторых молодых людей к женщинам, я частенько ошибался, полагая, что они педики. Позднее я убеждался в отсутствии и намека на гомосексуальность, просто чуваки были полностью не заинтересованы в предмете.
Билл был из «олдовых» и знал в отрасли каждого. Имея отличную репутацию, он мог покупать до тех пор, пока не исчезнут последние барыги. Я понял, что ситуация стала просто отчаянной, если и Биллу пришлось свернуть дела и покинуть Штаты.
– Конечно, я могу брать без проблем, – заявил он мне. – Но если останусь в Штатах, то для меня всё закончится десятилетней отсидкой.
Я укололся с ним за компанию, и тут пошла загрузка на тему «что случилось с тем-то и тем-то».
– Старый Барт умер на Айленде. Коридорный Луи скурвился. Тони с Ником туда же, заделались стукачами. Германа досрочно не выпустили. «Доход» получил от пяти до десяти. Марвин, официант, умер от передозняка.
Я вспомнил, как Марвин каждый раз вырубался после укола. Представил себе его с посиневшим лицом лежащим на кровати в какой-нибудь дешевой гостинице, со шприцом, полным крови, торчащим из вены, как стеклянная пиявка.
– А что с Роем? – спросил я.
– Разве ты не слыхал? Он стал стукачом и повесился в «Томбз».
Похоже, что легавые имели Роя по трем пунктам: двум воровским и одному по наркотикам. Они обещали снять все обвинения, если Рой заложит Эдди Крампа – старого пушера. Эдди обслуживал только тех людей, которых очень хорошо знал. Рою он доверял. А после того как легавые взяли Эдди, Роя попросту надули. Они сняли обвинение по наркотикам, но оставили два ограбления. И Рою засветила перспектива составить Эдди компанию на Райкер-Айлэнд, где он отбывал непонятный срок, максимальный в городской тюрьме – три года, пять месяцев и шесть дней. Рой повесился в «Томбз», где ожидал скорого перевода в Райкер.
Рой всегда придерживался нетерпимого, пуританского взгляда на стукачей.
– Не понимаю, как стукач может жить с таким грузом, – сказал он мне однажды.
Я спросил Билла о подростках-наркоманах. Он хитро кивнул и злорадно улыбнулся.
– Чистая правда, в Лексингтоне теперь полно молодых ребят.
– Возможно, – ответил я. – Сколько?
– Они хотят пятьсот долларов.
Я переговорил с Гейнзом, и он сказал: «Подходяще. Если это всё рядом и чисто, то я возьму. Но, разумеется, не кота в мешке. Надо сначала попробовать».
Я договорился с политиком и мы пришли в его ведомство. Надев напальчники, он вытащил из ящика продукт и положил на письменный стол рядом с автоматическим пистолетом 45-го калибра.
– Ничего в этом товаре не понимаю, – заметил он. – Я употребляю только кокаин.
Я отсыпал немного на листок бумаги. На вид продукт не катил. Цвет тёмно-серый. Похоже «они» готовили продукт на кухонной плите. Гейнз попробовал, но поскольку уже закинулся до этого дураколами и «Эмми», то ничего не мог разобрать, находясь в полной прострации. Пришлось вмазаться и мне, после чего я сказал Биллу: «Это точно Эйч, но что-то в нём меня всё-таки настораживает». Тем временем, в конторе был обычный рабочий день. Люди спокойно входили и выходили, не обращая ни малейшего внимания на двух персонажей, сидевших в кабинете на кушетке с закатанными рукавами и пытавшихся попасть себе в вену. В офисах мексиканских политиков напрягов не бывает, и никто ничему не удивляется.
Билл, тем не менее, купил Эйч. Отправившись потом по своим делам я увидел его только на следующий день, около одиннадцати часов утра. Он стоял подле моей кровати, мертвенно-бледное лицо резко контрастировало с тёмно-синей курткой, а глаза, мерцая в темноте занавешенной комнаты, блестели ярче, чем я когда-либо их видел. Его мозг обволокла грязь кустарного Эйча – спермы барыг-любителей.
– Ну что, так и будешь валяться? – спросил он. – А как же с намеченными поставками?
– А почему бы и не поваляться? – раздраженно отозвался я, так ещё и не отойдя от сна. – Это не какая-нибудь ёбаная ферма… Какие к чёрту поставки? Чего?
– Хорошей, чистой морфы, – сказал он и как был, в ботинках, куртке и всем остальном, завалился ко мне прямо под одеяло.
– Что с тобой случилось? Ты спятил?
И взглянув в его блестящие, бесмысленные глаза, я понял – спятил. Перетащив Гейнза в его комнату, я конфисковал всё, что оставалось от партии Эйча.
Появился Старый Айк. Вместе с ним мы влили Биллу в глотку полкружки опийной настойки. После этого он перестал нести бред о «поставках хорошей, чистой морфы» и тихо заснул.
– А вдруг он помрёт, – запаниковал тут Старый Айк, – а эти возьмут и свалят всё на меня.
– Если он умрёт, ты на время заляжешь под корягу. Слушай, у него в бумажнике должно остаться шестьсот долларов. Неужто мы оставим их на прокорм мексиканским легавым?
В поисках бумажника мы перевернули дом вверх дном, но ничего не нашли. Посмотрели всюду, кроме как под матрасом, на котором лежал Билл.
На следующее утро Билл был как новенький, но на поисках бумажника это не отразилось.
– Должно быть ты его запрятал, – сказал я. – Посмотри под матрасом.
– Он спрашивает, ты всегда такой ненормальный. А я ему говорю, нет, только ты иногда с котами забавляешься.
Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:
– Esto senor huele muy malo and quirre saber por que. (Этот человек плохо пахнет, и он хочет знать, почему).
Врач объяснил, что это была уремия в начальной стадии, но на данном этапе, опасность миновала. Поднял пустую бутылку из-под текилы. «Ещё одна такая и вы труп».
Убрав свои инструменты, он выписал рецепт на антацидные препараты, которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне и Айку, и свалил.
На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать всё съестное, которое только попадалось на глаза. Три дня провалялся в постели. Метаболическая структура алкоголизма приостановила своё действие. Когда я снова стал пить, то пил умеренно, и никогда до позднего вечера. И воздерживался от джанка.
* * *
В то время, курсанты Джи Ай облюбовали для своих сборищ два бара – днём – «Лола», а вечером – «На корабле!». Хотя назвать «Лолу» баром, в полном смысле этого слова, язык не повернется. Маленькая закусочная с ограниченным ассортиментом – пивом и газировкой. Прямо на входе, слева от двери, прилавок, набитый пивом, содовой и льдом. С одной стороны – длинная стойка почти во всю стену, вплоть до патефон-автомата, с высокими стульями на металлических ножках, жёлтым глянцевым покрытием. Напротив, вдоль стены, были поставлены столики. Ножки стульев давно уже лишились своих резиновых оснований, и когда прислуга сдвигала их, подметая, они ужасающе пронзительно скрипели. Сзади прилавка находилась кухня, где неопрятный повар жарил всякую жратву исключительно с прогорклым салом. В «Лоле» не было ни прошлого, ни будущего. Это место напоминало зал ожидания.Я сидел в «Лоле» и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от чтива, посмотрел по сторонам. За соседним столиком кто-то оживленно говорил о применении лоботомии: «Они кастрируют нервную систему». За другим, двое молодых парней пытались развести каких-то мексиканочек. «Mi amigo es muy, muy…» И один из парней запнулся, подыскивая слово. Девицы захихикали. До охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических стульях, дезинтегрированные в космическом умопомешательстве человеческие совокупности, беспорядочный и бесмысленный поток новостей в умирающей вселенной.
Уже два месяца я был вне джанка. Когда с ним завязываешь, всё кажется безжизненным, лишь в памяти сохранился ритм вмазочного конвейра, застывший ужас перед джанком, и твоя жизнь, втекающая в вену, три раза в день.
С соседнего столика взял подборку комиксов двухдневной свежести… Положил обратно. Нечего делать. Некуда пойти. Моя жена была в Акапулько. По дороге домой, за квартал, заметил впереди спину Старого Айка.
Некоторых людей вычисляешь на предельном от себя расстоянии, тогда как в личности других не уверен, пока не приблизишься вплотную. В большинстве своём, джанки чётко выделяются в фокусе глазного объектива. Прошло достаточно времени, чтобы при виде Старого Айка у меня от удовольствия забурлила кровь в жилах. Когда ты на джанке, пушер – как любимая для влюбленного. С нетерпением ждёшь его особых шагов в коридоре, условного стука, пристально разглядываешь мелькающие перед тобой лица на городских улицах. Мысленно обсасываешь каждую деталь его появления, как будто он уже наяву стоит в дверях и толкает старую пушерскую наёбку: «Извини за такой облом, но я просто не смог затариться». А затем, смакуя ощущение силы личного выбора, воли дать или отказать, наблюдает, как на лице собеседника отражается мучительная игра надежд и сомнений. Пэт в Новом Орлеане всегда следовал этой мотне. Как и Билл Гейнз в Нью-Йорке. Старый Айк мог клясться, что у ничего нет, а затем сунуть пакетик в мой карман и сказать: «Смотри-ка, а ты всё время его с собой таскал».
Но сейчас я был вне джанка. Хотя по-прежнему, редкий укол морфия перед сном мог быть весьма приятен, а ещё лучше – спидбол («качели»), наполовину морфий, наполовину кокаин. Айка я застал врасплох у входа в свою квартиру. Хлопнул его по плечу, и он обернулся, его беззубая, старушечья, джанковая физиономия расплылась при виде меня в улыбке.
– Привет, – сказал он.
– Старый, целую вечность не виделись. Куда ты запропал?
Айк рассмеялся.
– Да загремел тут ненадолго в тюрягу. Да и в любом случае, не хотел объявляться, зная, что ты слез. А ты совсем завязал?
– Да, завязал.
– Ну тогда, наверное, уколоться хочешь?
Он ехидно посмеивался.
– Та-а-к…
Я почувствовал прикосновение старого кайфа, словно неожиданно встретил старого любовника или любовницу, и нас захлестнула волна забытого наслаждения, и мы оба понимаем, что снова окажемся вместе в постели.
И тут Айк пошёл cоблазнять:
– У меня здесь около десяти сантиграммов. Мне всё равно этого мало. И немного кокса есть.
– Тогда заходи, – решился я.
Открыл дверь. В квартире было темно, воздух затхлый. Одежда, книги, газеты, немытая посуда валялись в полном беспорядке на стульях, столах и грязном полу. С неубранной кровати я сбросил кипу журналов и позвал Айка.
– Присаживайся. Продукт при себе?
– Да, только я его конкретно засунул.
Покопавшись в одежде, он извлек из-под подкладки прямоугольный бумажный пакет – типично джанковая фальцовка, один конец заткнут в другой. Внутри него оказались два маленьких, точно также завернутых. Пакетики он положил на стол, посматривая на меня своими блестящими карими глазами и так плотно сжав губы, что со стороны казалось, будто их намертво зашили.
Я сходил в ванную за техникой. Игла, пипетка и кусочек ватки. В груде грязных тарелок, сваленных в мойку, нашел чайную ложечку. Айк вырезал длинную полоску бумаги, послюнявил, и обмотал кончик пипетки. Поверх обслюнявленного бумажного воротника насадил иглу. Осторожно раскрыл один из пакетиков, стараясь не просыпать содержимое, что часто бывает, если торопливо развернуть вощёную бумагу.
– Это Чарли, – сообщил он. – Будь осторожен, продукт мощный.
Я высыпал содержимое морфяного пакетика в ложку, добавил немного воды. Около пол-грана, определил я на глазок. Больше похоже на четыре сантиграмма, чем на десять. Держал ложку над зажигалкой, пока не растворился морфий. А вот кокс никогда не надо нагревать. На кончик лезвия ножа я насыпал немного кокаина, ссыпал в ложку и он моментально растворился, как хлопья снега, падающие в воду. Истертым жгутом перехватил руку выше локтя. От волнения дыхание стало прерывистым, пальцы дрожали.
– Айк, ты не вмажешь меня?
Старый Айк деликатно провел по вене, аккуратно держа пипетку между большим и указательным пальцем. Он знал своё дело. Я едва почувствовал попадание. Тёмно-красная кровь струйкой брызнула в шприц.
– О'кей, – сказал Айк сквозь зубы. – Контроль есть, поехали.
Я ослабил жгут, и он выжал пипетку мне в вену. Кокс зацепил голову, приятное перенапряжение в мозге, пока морфий распостраняется волнами релаксации по всему телу.
– Нормально получилось? – спросил, улыбаясь, Айк.
– Если Господь и придумал что-нибудь по-лучше, то наверняка заначил это для себя.
Прокипятивший иглу Айк выпустил поршнем остатки кипяченой воды и с глупым видом сказал:
– Да ладно, когда там огласят список претендентов, мы как пить дать в нём окажемся, верно?
Я сел на кровать и закурил. Старый Айк отправился на кухню заварить чайку. И завел очередную серию нескончаемой саги о Чёрном Ублюдке.
– Чёрный Ублюдок сейчас пашет на трех чуваков. Все трое – карманники и неплохо, кстати, зашибают на рынке. По полной подмазывают легавых. Он даёт им на дозу четыре сантиграмма за пятнадцать песо. Со мной теперь не заговаривает, поднялся, грязная скотина. Ты увидишь, он и месяца не продержится. Как только один из этих чуваков залетит, то сдаст его с полпинка!
Он появился у кухонной двери и щелкнул пальцами.
– Говорю тебе, месяца не протянет.
И его беззубый рот перекосило от ненависти.
* * *
Когда я забил на суд и покинул Штаты, гонения на джанк, казалось, вступали в новую и особую, по своей нетерпимости, фазу. Уже отчётливо проявились первые симптомы общенациональной истерии. Луизиана приняла закон, согласно которому наркоманы считались преступниками. Но пока не определены условия (Что и Когда), пока не дана точная формулировка юридического термина «наркоман», не требуется доказательств вины, пусть даже явно попадающих под действие закона, сформулированного таким образом. Нет доказательств, и соответственно, нет судебного разбирательства. Это полицейское законодательство штата делало уголовно наказуемым сам образ жизни человека. Другие штаты стремились превзойти Луизиану в формах юридических извращений. Я понимал, что возможность избежать наказания тает для меня с каждым днём по мере того, как анти-джанковские настроения перерастают в параноидальную, навязчивую идею национального масштаба, сравнимую с антисемитизмом в нацистской Германии. Так что я на всё забил, и решил постоянно жить вне Соединенных Штатов.Находясь в безопасном Мехико, я с интересом наблюдал как разворачивается анти-джанковая компания. Читал о подростках-наркоманах и о Сенаторах, требовавших смертной казни для торговцев наркотиками. Мне это резало слух. Какой идиот хочет видеть молодняк среди своих покупателей? У них никогда не хватает денег, они всегда раскалываются на допросах. Когда их родители узнают, что любимые чада сидят на джанке, то немедленно бегут в полицию. Я полагал, что либо у всех Штатовских барыг коллективно поехала крыша, либо подростковая наркомания выросла настолько, что раздула и без того отрицательное к джанку общественное мнение к принятию новых карательных законов.
Хипстеры-беженцы разрозненными кучками прибывали в Мехико. «Шесть месяцев за следы от уколов, согласно закону против бродяг и наркотов в Калифорнии». «Восемь лет за шприц в Вашингтоне». «От двух до десяти за продажу в Нью-Йорке». Каждый день в мое обиталище покурить траву заваливала компания молодых хипстеров.
Кэш – музыкант, игравший на трубе. Пэт, здоровенный блондин, который мог бы с успехом позировать на постер образцового «Американского Мальчика». Джонни Уайт, приехавший с женой и тремя детьми, выглядевший как обыкновенный средний молодой американец. И Мартин, темноволосый, привлекательный парень итальянского происхождения. Ни одного цивила. Хипстеры стали андеграундом.
Я выучил новый хипстерский жаргон: «шмаль» вместо травы, «повинтить» вместо повязать, и «клёво», всеобъемлющее слово, обозначавшее всё, что тебе нравится, или относившееся к ситуации не сопряженной столкновением с законом. А всё, что тебе не по кайфу, считалось «лажей». Слушая этих персонажей, я получил полное представление о нынешней ситуации в Штатах. Государство полного хаоса, где никогда не знаешь, кто есть кто, и на чьей ты стороне. Олдовые джанки, помнится, поучали: «Если хоть раз увидишь, как тот или иной человек колет себе в вену, можешь быть уверен, он не Федеральный агент».
Теперь эта старая заповедь сыграла в ящик. Мартин рассказал мне следующее: «На них якобы случайно выходит один мужик, и говорит, что у него ломка. Называет имена некоторых друзей из наших во Фриско. Так что те двое чуваков сажают его на Эйч, и он спокойно торчит с ними неделю. А потом их всех берут. Меня бог миловал, когда это случилось. С тем мужиком было общаться в лом, да я тогда на Эйче и не зависал. А адвокат тех двоих, которых повинтили, выяснил, что мужик в натуре Федеральный наркоагент. Не стукач, а агент! Даже узнал его имя».
А Кэш, в свою очередь, поведал о случаях, когда два хипа вмазывались вместе, а потом один из них предъявлял другому полицейское удостоверение.
– И как их можно распознать? – риторически вопрошал Кэш. – Я имею в виду, что эти парни тоже хипы. Выглядят также, как ты и я, с одной маленькой разницей – они работают на Дядю.
И теперь, после того как в «Отделе по Борьбе с Наркотиками» вбили себе в голову, что они обязаны засадить всех наркоманов Соединенных Штатов, им требуется расширение штата агентов. И не просто агенты, а различные типы агентов. Тоже самое творилось во времена сухого закона, когда в Департамент Государственных Сборов хлынул нескончаемый поток бродяг и аферистов. Только теперь в Департаменте ошиваются агенты-наркоманы, выбивая для себя даровой джанк и юридическую неприкосновенность. Прикинуться наркоманом практически невозможно. Наркоманов на мякине не проведешь. И торчкам-агентам приходится всячески скрывать привыкание, а возможно, их просто терпят за хорошие результаты. Агент, который вынужден покупать или садиться, относится к своей работе с особым рвением.
Кэш – трубач, который сидел шесть месяцев по статье за бродяжничество и наркоманию, был высокого роста, худющий молодой человек в темных очках и с небрежной эспаньолкой. Он ходил в ботинках на толстой микропорке, носил дорогие рубашки из верблюжьей шерсти, и кожаную куртку, подпоясанную ремнём. При ближайшем рассмотрении его прикид тянул на сто долларов. Деньги добывала его старушка, а Кэш успешно тратил. Когда я с ним повстречался, он был практически на нуле. Говорил: «Ну липнут ко мне женщины. А я плевать на них хотел. Единственное, от чего по-настоящему тащусь, когда дую на трубе».
Кэш оказался пробивным джанковым халявщиком. Делал так, что ему было трудно отказать. Одалживал мне маленькие суммы – не соизмеримые с его обычными расходами на джанк – а потом заявлял, что отдал мне все свои последние деньги, и теперь ему не хватает на кодеиновые пилюли. Сказал, что слезает с джанка. Когда он приехал в Мехико, я отдал ему пол-грана Эмми. Вмазавшись, он конкретно отъехал. Я догадываюсь, что продукт, который теперь продают в Штатах, бодяжат даже ниже уровня Люпитиных пакетиков.
После этого он стал заявляться каждый день и клянчил на «полдозы». Или разводил на джанк Старого Айка, который патологически не мог завернуть кого-нибудь с ломкой. Я сказал Айку, чтобы тот окончательно его отвадил, и объяснил Кэшу, что мы с Айком не завязаны в джанковом бизнесе. И уж конечно, Айк не будет мутить за просто так с первым встречным. Короче, мы не благотворительное общество Белого Порошка. С тех пор Кэша я видел только мельком.
* * *
В Штатах пошла мода на пейот, который ещё не попал под закон Харрисона. Его покупают у торговцев лекарственными травами, выписав по почте. Я никогда пейот не пробовал и спросил Джонни Уайта, можно ли затариться им в Мехико.– Конечно, – ответил тот. – Здесь всё это продаёт один торговец травами. Кстати, он всех нас приглашал к себе домой на пробу. Хочешь, присоединяйся. Собираюсь выяснить, есть у него достойные продукты, которые я смогу захватить в Штаты на продажу.
– А почему не взять с собой пейот?
– Не сохранится. Сгниет или засохнет в считанные дни и потеряет свою силу.
Когда мы пришли к этому торговцу, он вынес к столу вазочку с пейотом, терку и банку с чаем.
Пейот – небольшой кактус, у которого годится в употребление только верхняя часть, так называемые бутоны. С бутонов снимают кожицу, размельчают на терке, пока растительная масса не станет похожа на салат из авокадо. Обычная доза для начинающего – четыре бутона.
Пейот обильно запили чаем. Несколько раз я чуть не подавился, но в итоге всё доел, и удобно расселся, ожидая результатов. Торговец притащил какую-то пыль, заверяя, что она действует вроде опия. Джонни скрутил сигарету этой дури и пустил по кругу. Пит с Джонни воскликнули в один голос:
– Чума! Это нечто!
Немного выкурив, я почувствовал легкое головокружение, в горле запершило. А Джонни купил немного этой отвратительно пахнущей пыльцы, намереваясь впаривать её, в скором времени, отчаявшимся штатовским хипстерам.
Через десять минут мне стало от пейота хреново. Все вокруг говорили: «Держись, старый». Я продержался ещё десять минут, а затем направился в клозет, надеясь спустить всё в унитаз, и не смог сблевать. Мое тело свело в судорожной спазме, но пейот принципиально не вылезал. Или же окончательно закрепился в организме.
В конце концов, с неимоверным трудом, пейот нехотя вырвало плотной массой, походившей на слипшийся комок волос в раковине. Если бы я мог представить себе весь этот физиологически неприятный процесс, то не тронулся бы с места. И тут меня стало медленно накрывать.
Кайф пейота чем-то похож на бензедрин. Не можешь заснуть, зрачки расширяются. И всё становится похожим на сам кактус. На обратном пути я вёл машину, где сидела ещё супружеская чета Уайтов, и Кэш с Питом. Ехали к Кэшу в Ломас. Джонни неожиданно закричал:
– Эй, смотрите, там на насыпи, вдоль дороги… Похоже на кактус пейот.
Я обернулся посмотреть, а в голове мелькнуло: «Что за чертовски глупая идея. Люди могут убедить себя в чём угодно». Однако предмет действительно напоминал кактус. И всё, на что я обращал свой взор, его напоминало.
У всех нас под глазами набухли мешки, губы разнесло, видимо из-за действия наркотика. Мы стали внешне походить на настоящих индейцев. Остальные заявляли, что чувствуют себя будто в первобытном состоянии, валяются на траве, и пытались имитировать характерные, как они полагали, индейские телодвижения и артикуляцию. Я же не чувствовал ничего экстраординарного, кроме кайфа, схожего с Бенни.
Зависнув на всю ночь у Кэша, трепались и слушали его пластинки. Кэш рассказал мне о нескольких чуваках из Фриско, которые с помощью пейота слезли с джанка.
– Похоже, после того, как они стали закидываться пейотом, их к джанку больше не тянет.
Один из этих джанки спешно отправился в Мехико, и начал принимать пейот вместе с индейцами. Он потреблял его постоянно, и в огромных количествах: до двенадцати бутонов на дозу. Умер в состоянии, которое диагностировали как полиомиелит. Мне пришло на ум, что возможно симптомы полиомиелита и отравления пейотом одинаковы.
Заснуть не смог до рассвета следующего утра, а затем, каждый раз, когда я погружался в короткие яркие сны, меня преследовали кошмары. В одном из них, я превратился в оборотня. Смотрел на себя в зеркало, и мое лицо внезапно преобразилось. Я жутко завыл. А в другом сне, у меня было привыкание к хлорофиллу. Я и ещё пятеро хлорофилльных торчков ждали товар на лестничной площадке захудалого мексиканского отеля. Наша кожа зеленела, и ни один не мог слезть. Один укол хлорофилла и, прощай житуха. Мы превращались в растения.
* * *
Молодым хипстерам, на мой взгляд, недоставало энергии и умения спонтанно наслаждаться жизнью. Упоминание вскользь о шмали или джанке возбуждало их как укол кокаина. Они начинали скакать и орать: «Ну, чума! Чувак, давай замутим! Давай удолбимся!» Но после укола, они тяжело опускались на стул, точно смиренные дитяти, к которым возвращается жизнь, только когда им надо снова потребовать бутылочку с молоком.Я обнаружил, что их интересы весьма ограничены. Особенно было заметно их безразличие к сексу, чем они разительно отличались от моего поколения. А некоторые утверждали, что не получают от секса вообще никакого удовольствия. Наблюдая за равнодушным отношением некоторых молодых людей к женщинам, я частенько ошибался, полагая, что они педики. Позднее я убеждался в отсутствии и намека на гомосексуальность, просто чуваки были полностью не заинтересованы в предмете.
* * *
Наконец, спасовал и такой зубр, как Билл Гейнз, перебравшись в Мехико. Я встречал его в аэропорту. Перед отъездом он основательно загрузился Эйчем и дураколами. Штаны Гейнза были запачканы кровью в тех местах, куда он вмазывался с помощью английской булавки. Сначала вы делаете булавкой маленькую дырочку, затем над ней (а не внутри) пристраиваете пипетку, и раствор попадаёт прямо по назначению. При использовании этого способа отпадает надобность в игле, хотя всё грамотно провернуть может лишь матёрый джанки. Пуская раствор, необходимо ювелирно рассчитать давление на поршень. Я так однажды облажался, что джанк весь пропал, разбрызгавшись по сторонам. Но когда дырочку в своей плоти вертел Билл Гейнз, она затягивалась только после приема джанка.Билл был из «олдовых» и знал в отрасли каждого. Имея отличную репутацию, он мог покупать до тех пор, пока не исчезнут последние барыги. Я понял, что ситуация стала просто отчаянной, если и Биллу пришлось свернуть дела и покинуть Штаты.
– Конечно, я могу брать без проблем, – заявил он мне. – Но если останусь в Штатах, то для меня всё закончится десятилетней отсидкой.
Я укололся с ним за компанию, и тут пошла загрузка на тему «что случилось с тем-то и тем-то».
– Старый Барт умер на Айленде. Коридорный Луи скурвился. Тони с Ником туда же, заделались стукачами. Германа досрочно не выпустили. «Доход» получил от пяти до десяти. Марвин, официант, умер от передозняка.
Я вспомнил, как Марвин каждый раз вырубался после укола. Представил себе его с посиневшим лицом лежащим на кровати в какой-нибудь дешевой гостинице, со шприцом, полным крови, торчащим из вены, как стеклянная пиявка.
– А что с Роем? – спросил я.
– Разве ты не слыхал? Он стал стукачом и повесился в «Томбз».
Похоже, что легавые имели Роя по трем пунктам: двум воровским и одному по наркотикам. Они обещали снять все обвинения, если Рой заложит Эдди Крампа – старого пушера. Эдди обслуживал только тех людей, которых очень хорошо знал. Рою он доверял. А после того как легавые взяли Эдди, Роя попросту надули. Они сняли обвинение по наркотикам, но оставили два ограбления. И Рою засветила перспектива составить Эдди компанию на Райкер-Айлэнд, где он отбывал непонятный срок, максимальный в городской тюрьме – три года, пять месяцев и шесть дней. Рой повесился в «Томбз», где ожидал скорого перевода в Райкер.
Рой всегда придерживался нетерпимого, пуританского взгляда на стукачей.
– Не понимаю, как стукач может жить с таким грузом, – сказал он мне однажды.
Я спросил Билла о подростках-наркоманах. Он хитро кивнул и злорадно улыбнулся.
– Чистая правда, в Лексингтоне теперь полно молодых ребят.
* * *
Как-то раз, в буфете оперного театра Мехико-Сити, я столкнулся с одним своим знакомым политиком. Он стоял у стойки, с салфеткой за воротником, и ел бифштекс. Прожевав кусок, спросил, знаю ли я кого-нибудь, кто может быть заинтересован в покупке унции героина.– Возможно, – ответил я. – Сколько?
– Они хотят пятьсот долларов.
Я переговорил с Гейнзом, и он сказал: «Подходяще. Если это всё рядом и чисто, то я возьму. Но, разумеется, не кота в мешке. Надо сначала попробовать».
Я договорился с политиком и мы пришли в его ведомство. Надев напальчники, он вытащил из ящика продукт и положил на письменный стол рядом с автоматическим пистолетом 45-го калибра.
– Ничего в этом товаре не понимаю, – заметил он. – Я употребляю только кокаин.
Я отсыпал немного на листок бумаги. На вид продукт не катил. Цвет тёмно-серый. Похоже «они» готовили продукт на кухонной плите. Гейнз попробовал, но поскольку уже закинулся до этого дураколами и «Эмми», то ничего не мог разобрать, находясь в полной прострации. Пришлось вмазаться и мне, после чего я сказал Биллу: «Это точно Эйч, но что-то в нём меня всё-таки настораживает». Тем временем, в конторе был обычный рабочий день. Люди спокойно входили и выходили, не обращая ни малейшего внимания на двух персонажей, сидевших в кабинете на кушетке с закатанными рукавами и пытавшихся попасть себе в вену. В офисах мексиканских политиков напрягов не бывает, и никто ничему не удивляется.
Билл, тем не менее, купил Эйч. Отправившись потом по своим делам я увидел его только на следующий день, около одиннадцати часов утра. Он стоял подле моей кровати, мертвенно-бледное лицо резко контрастировало с тёмно-синей курткой, а глаза, мерцая в темноте занавешенной комнаты, блестели ярче, чем я когда-либо их видел. Его мозг обволокла грязь кустарного Эйча – спермы барыг-любителей.
– Ну что, так и будешь валяться? – спросил он. – А как же с намеченными поставками?
– А почему бы и не поваляться? – раздраженно отозвался я, так ещё и не отойдя от сна. – Это не какая-нибудь ёбаная ферма… Какие к чёрту поставки? Чего?
– Хорошей, чистой морфы, – сказал он и как был, в ботинках, куртке и всем остальном, завалился ко мне прямо под одеяло.
– Что с тобой случилось? Ты спятил?
И взглянув в его блестящие, бесмысленные глаза, я понял – спятил. Перетащив Гейнза в его комнату, я конфисковал всё, что оставалось от партии Эйча.
Появился Старый Айк. Вместе с ним мы влили Биллу в глотку полкружки опийной настойки. После этого он перестал нести бред о «поставках хорошей, чистой морфы» и тихо заснул.
– А вдруг он помрёт, – запаниковал тут Старый Айк, – а эти возьмут и свалят всё на меня.
– Если он умрёт, ты на время заляжешь под корягу. Слушай, у него в бумажнике должно остаться шестьсот долларов. Неужто мы оставим их на прокорм мексиканским легавым?
В поисках бумажника мы перевернули дом вверх дном, но ничего не нашли. Посмотрели всюду, кроме как под матрасом, на котором лежал Билл.
На следующее утро Билл был как новенький, но на поисках бумажника это не отразилось.
– Должно быть ты его запрятал, – сказал я. – Посмотри под матрасом.