Его вены почти все вышли, вжались в кости, спасаясь бегством от ищущей их иглы. Иногда он использовал артерии, которые глубже чем вены (в них куда гораздо труднее попасть), для чего обзавелся специальными длинными иглами. От рук и ладоней, он переходил к венам на ногах, постоянно чередуя их. Со временем вены восстанавливались. Даже со всем этим, в половине случаев ему приходилось колоться под кожу. Впрочем, он сдавался и «подкожничал» только после мучительных полуторачасовых поисков, проб, неудачных контролей и кипячений иглы, покрытой запекшейся кровью.
Он постоянно находился на полуломке, его большие, жалобно взирающие на мир карие глаза слегка слезились, а длинный нос пребывал в перманентно прохудившемся состоянии. Ник ночевал по квартирам своих друзей и существовал на случайные, левые подачки неврастеничных, неустойчивых, идиотски подозрительных индивидуумов, которые могли послать и вышвырнуть его за дверь безо всякой причины или предупреждения. Для них он, в основном, и затаривался, надеясь, что в качестве благодарности ему позволят ковырнуть слегонца пакетик, чтобы хоть как-нибудь притупить свой вечный джанковский голод. Частенько, дело ограничивалось небрежным «спасибочки», и покупатель успокаивал свою совесть тем, что Нику каким-то образом уже удалось поживиться в другой инстанции. В итоге тот стал приворовывать понемногу из каждого пакетика, разрыхляя джанк так, что создавалась видимость полной упаковки.
Собственно от него самого не так много и осталось. Его постоянный, ненасытный и неугасимый голод сожрал и спалил дотла все остальные дела и заботы. Ему оставалось только нести бессвязный бред о поездке в Лексингтон для лечения, отправке в плавание на торговом судне или покупке парегорика в Конектикуте и постепенной завязке.
Ник познакомил меня Тони, который стоял за стойкой в Виллидж бар-ресторане. Раньше Тони торговал, пока его самого чуть не заловили и в квартиру не ворвалась толпа федеральных агентов. Ему едва хватило времени бросить под пианино 1/16-унциевый пакет Эйча. Федералы ничего не нашли, кроме техники, и оставили его в покое. Тони перестремался и напрочь завязал с продажей. Это был молодой, на все сто уверенный в себе итальянец, который ничего просто так не делает, производивший впечатление человека умеющего держать язык за зубами. Образчик хорошего покупателя.
Каждый день я заходил к нему в бар и заказывал кока-колу. Тони говорил сколько пакетиков ему надо, и я отправлялся в телефонную будку или клозет, где завертывал заказ в фольгу. Когда возвращался к своей коле, рядом, под видом сдачи, лежали деньги в уплату за героин. Затем сверточек небрежно ронялся в пепельницу на стойке, которую Тони незамедлительно вытряхивал, незаметно забирая свой товар. Вся эта конспиративная мотня была вынужденной, так как хозяин бара знал, что Тони в своё время торчал, и потребовал от него либо воздержаться от этой хреноты, либо искать себе другое место. А на самом деле, сын владельца тоже торчал и в то время парился в санатории на лечении. Когда он выбрался, то первым делом заявился ко мне за продуктом. Сказал, что не смог слезть.
Молоденький итальянский хипстер по имени Рэй также стал ежедневно наведываться в этот бар. На вид с ним всё было о'кей, так что я замутил и с ним, сваливая в пепельницу вместе с тониными и его пакетики. Бар Тони – небольшой полуподвальчик, всего несколько ступенек с улицы вниз. И только один выход. Всегда, когда заходил туда, чувствовал себя как в западне. От этого места на меня накатывала такая тоска и стрем, что я через силу переступал через порог.
Обслужив Рэя с Тони, по обыкновению встречался с Ником в кафетерии на Шестой авеню. У него всегда с собой было на несколько пакетиков. Конечно я знал, что он затаривается для других людей, но понятия не имел, кто они. Естественно, следует десять раз подумать, прежде чем связываться с такими как Ник, которых всё время ломает и перекручивает, и поэтому они не гнушаются брать любые деньги, пусть даже от первых встречных. Рано или поздно жди от них крутейших неприятностей. Некоторым людям – чужакам в городе, позарез необходим посредник, который для них затарится. А возможно, они недостаточно долго сидят для достойных завязок. Однако, и у пушера есть причина осторожничать и держаться подальше от людей, покупающих для кого-то ещё. В основном, человек не в состоянии затарится, потому что известен как «стремный» (левый, запареный, гнилой). И ему приходится обращаться к тому, кто может и не стремен или гнил, но просто рвет и мечет без джанка. Покупать для стукача дело, понятно, самое последнее. Очень часто человек от покупки для стукачей переходит к тому, что сам становится таким же.
Я был не в том положении, когда мог заворачивать деньги. Прибыль, как таковая, отсутствовала. Каждый день мне надо было продать достаточно пакетиков, чтобы хватило на следующую четверть унции, и я никогда не укладывался больше, чем в несколько долларов сверху. Так что я брал от Ника любые деньги и не задавал никаких вопросов.
Иногда вместе с Иззи появлялся его кореш Голди, который работал на той же посудине – худой парень с орлиным носом, предельно собранным лицом и родинками на каждой скуле. Среди остальных дружков Иззи выделялся бывший десантник по имени Мэтти – мощного сложения, красивый молодой человек с безжалостным лицом, безо всяких внешних признаков наркомана. Кроме того, Билл обслуживал ещё и двух блядей. Шлюхи, обычно, публика ненадёжная. Легавых тянет к ним магнитом, да к тому же большинство из них раскалывается как не хуя делать. Билл, впрочем, уверял, что именно с этими шлюхами дело обстоит в полном порядке.
Среди наших покупателей был и Старый Барт. Каждый день он брал по несколько пакетиков на комиссию. Его клиентов я не знал, да и не забивал себе этим голову, зная, что Барту вполне можно доверять. Если бы ему шили дело, единственное, на что могли рассчитывать агенты – это признание собственной вины. Да и какой смысл рассуждать – человек тридцать лет сидел на джанке и прекрасно знал, чем занимается.
Когда я пришёл в кафетерий, где забивалась стрелка, они уже сидели там за столиком – Билл, чью хрупкую фигуру облегало очередное чужое пальто и Старый Барт, выглядевший как заурядный неприметный оборванец, с задумчивым видом макавший пончик в кофе. Билл сообщил мне, что успел разобраться с Иззи и на сегодня можно уже сворачиваться. Я выдал Барту десять пакетиков на продажу и, взяв такси, отправился вместе с Биллом ко мне. Вмазавшись по приезде, пересчитали дневную выручку, отложив в сторону 90 долларов на следующую четверть унции.
После укола на лице Билла проступал легкий румянец, и он становился необычайно жеманным, даже кокетливым. Зрелище, доложу вам, самое отвратное. Помню, однажды он рассказал мне про педрилу, который до него домогался, предлагая за сеанс аж двадцать долларов. Билл отказал, холодно заметив: «За такие деньги ты и хорошую блядь снимешь, не то, что меня. Глядишь, и удовлетворишься». Изложив это, он ощупал свои костлявые бедра и пропищал: «Да, видел бы ты меня в неглиже. Я такая милашка…»
Одна из наиболее противных фишек Билла заключалась в наиподробнейшем отчёте о состоянии своего желудка.
– Так иногда хреново, – говорил он, – что суешь два пальца поглубже и блюешь до желчи. Блюешь, как детей рожаешь. Просто нестерпимая боль.
– Послушай, – прерывал я его излияния, – этот поставщик продолжает нас наебывать. Разбодяжив вчера последнюю партию, я получил только восемьдесят пакетиков.
– Да ладно, не слишком-то губу раскатывай. А вот, если бы я сейчас пошёл в больницу и мне там сделали хорошую клизму! Да ведь, гады, ничего не сделают, пока не пройдешь полное обследование… Чего я, по понятным причинам, сделать не смогу. А продержат там, по меньшей мере, сутки. Я говорил им: «Вы же вроде считаетесь больницей. Ну и вот, я пришёл к вам, больной, помогите, в конце концов. Почему бы просто, без лишних разговоров, не вызвать санитара и не вставить мне…
И тут его понесло… Когда люди начинают пиздить о своих желудочнокишечных заворотах и наворотах, они столь же маловосприимчивы и неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.
Худшим из худших в этой клоаке был Джин Дули, маленький сухопарый ирландец с манерами гибрида между педиком и сутенером. Стукач до мозга костей. Вероятно он всю жизнь копался в грязном человеческом белье в поисках компромата, ставя затем в известность представителей закона – его руки всегда были в дерьме: Это он торопливо пробирался сквозь толпу в штабы «Чёрных и Коричневых» (Black and Tans) во время ирландских волнений, одетый в грязную серую тогу, закладывал христиан, давал информацию Гестапо и ГПУ, сидя в кафетерии докладывал нарко-агенту. И всё время перед тобой одно и тоже вытянутое крысиное личико, потрёпанная, вышедшая из моды одежда, дрожащий, пронзительный голос.
Из всего, что было связано с ним, самым невыносимым был его голос. Пробирало аж до корней волос. Именно этот голос впервые известил меня о факте существования его владельца. Не успел Ник переступить порог моей комнаты, как затрещал зуммер и меня позвали в холл к телефону.
– Меня зовут Джин Дули, – представился голос. – Я жду Ника, и жду уже очень давно.
На «очень давно» тембр его голоса подскочил вверх, сбившись на пронзительный, раздражающий скулеж.
– Да, он сейчас здесь, – сказал я, – думаю, ждать тебе осталось совсем недолго, – и повесил трубку.
На следующий день Дули позвонил снова.
– Слушай, я тут оказался поблизости. Не возражаешь, если зайду? Лучше, чтоб я пересекся с тобой без свидетелей.
Он бросил трубку, прежде чем я успел что-либо произнести и, спустя десять минут, стоял в дверях.
Когда впервые встречаются два прежде незнакомых человека, сперва происходит изучение друг друга на интуитивном уровне чувств и отождествления. С Дули же оказался невозможен любой вариант такого контакта. Он был средоточием враждебной, навязчивой силы. Ты чувствовал, как он влезал в твое нутро, выискивая, чем там можно поживиться. Я попятился от двери, пытаясь избежать рукопожатия. Он и не претендовал – протиснулся в комнату, немедленно завалился на кровать и закурил сигарету.
– Да, с тобой лучше встречаться наедине, как сейчас.
Его улыбка была двусмысленно похабна.
– Ник оч-чень нехороший чувак.
Он привстал и протянул мне четыре доллара.
– Не возражаешь, если впердолю прямо здесь? – спросил он, скидывая с себя куртку.
В жизни ещё не сталкивался с таким выражением. О том, что он хочет сделать, я догадался только по интонации. Бросив куртку на кровать, Дули деловито засучил рукава рубашки. Я принёс ему два пакетика и стакан воды. Технику он притащил свою, за что я был ему весьма признателен. Чисто из любопытства понаблюдал за ним, как он попал, двинул поршень и скатал рукава обратно.
Когда ты стабильно сидишь, действие укола проходит незамеченным для неискушенного глаза. Однако опытный наблюдатель, прекрасно зная, на что обращать внимание, тут же заметит моментальную работу джанка в крови и клетках другого наркота. И тут я с ужасом констатировал, что с Дули вообще не произошло никаких изменений. Он натянул куртку, взял сигарету, тлевшую в пепельнице и глянул на меня своими бледно-голубыми глазами, настолько плоскими и пустыми, что они казались искусственными.
– Позволь мне кое-что тебе сообщить, – сказал он. – Ты круто ошибаешься, доверяя Нику. Несколько дней назад я забрел вечером в кафетерий Томпсона и случайно столкнулся с Роджерсом, агентом. Он мне и говорит: «Я в курсе, Ник покупает для всех ваших чёртовых джанки здесь, в Виллидже. Ты ведь тоже достаешь хороший товар – около шестнадцати или двадцати процентов. Ну да ладно, можешь передать Нику, что мы возьмем его в любой момент, когда захотим. А как провернем с ним воздержаловку, то он сразу согласится с нами работать. Я уже его однажды так расколол. И расколю снова. Мы собираемся выяснить, откуда поступает этот товар…»
Дули посмотрел на меня, затянулся сигаретой и продолжил:
– Когда они возьмут Ника, они возьмут тебя. Я бы на твоем месте предупредил Ника, что если он заговорит, то его закатают в цементную бочку и пустят поплавать по Ист-Ривер. Больше ничего тебе присоветовать не могу. Сам видишь, какая ситуация.
Он буравил меня глазами, пытаясь оценить произведенный своей речью эффект. Я не мог произнести ни слова, просто потому, что стремительно решал какой части этой телеги можно было безоговорочно поверить. Конечно, это витиеватый способ просто сказать: «Не догадываешься, кто тебя в скором времени заложит? Будешь ли ты и дальше иметь дело с Ником, таким явно подозрительным типом, после такого предупреждения?»
– Может выдашь мне один пакетик в долг? – спросил Дули. – То, что я тебе рассказал, наверное чего-то стоит.
Я выдал ему пакетик, который он молча сунул в карман и двинулся к двери:
– Ладно, до встречи. Я звякну завтра в тоже время.
Пытаясь проверить рассказ Дули я немедленно навел о нём справки. Никто не мог сообщить ничего определенного. Тони-бармен сказал от души: «Первый кандидат в стукачи, если уже не на крючке». Но и это были всего лишь эмоции, конкретного же ничего. Да, было известно, что Ник в своё время раскололся. Но, судя по фактам, Дули также был втянут в это дело, вот только роль его осталась невыясненной. А раз так, он наравне с Ником мог быть источником информации для Роджерса.
Спустя несколько дней после эпизода с Джином Дули, когда я выходил из метро на площади Вашингтона, ко мне подошел какой-то худощавый белокурый парень.
– Билл, – сказал он, – Думаю, ты совсем меня не знаешь. Я покупал у тебя через Ника, который своими отсыпками из моих пакетиков совершенно уже достал. Может я буду брать у тебя без посредника, а?
«Что за чёрт? После Джина Дули, почему именно после Джина Дули?» – лихорадочно думал я.
– Ну ладно, парень. Сколько ты хочешь?
Он протянул мне четыре доллара.
– Давай-ка прогуляемся, – сказал я ему и зашагал в сторону Шестой Авеню.
Держа в руке два пакетика, я ждал, когда мы будем проходить мимо одного из пустырей, на которых так часто и неожиданно оказываешься в большом городе.
– Готовься принять, – предупредил его, и, как только вышли на место, кинул ему в руки товар.
Договорился встретиться с ним на следующий день в Бикфорде на площади Вашингтона.
Блондина звали Крис. Я слышал от Ника, что он живет на подачки из дома от своей денежной родни. На первой же встрече в Бикфорде он моментально покатил телегу на тему: «должен-предупредить-тебя-насчёт-Ника».
– Ника сейчас всё время пасут. Сам знаешь, когда чувака так опускают, он слетает с тормозов. Превращается в гонимое животное. Вот видишь, кому ты даешь свой адрес и номер телефона.
– Я всё об этом знаю.
Крис притворился обиженным:
– Да ладно, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. А теперь послушай меня внимательно – это вовсе не фуфло. Я обязательно должен получить сегодня чек от своей тети. Смотри сюда.
И он вытащил из кармана телеграмму. Я мельком взглянул на неё. Там вскользь упоминалось о каком-то чеке. А Крис, доверительно взяв меня за руку и, гипнотизируя своим кристально честным взглядом, продолжал что-то втирать насчёт финансовой поддержки из дома. Я чувствовал, что не смогу вынести этого ласкового душещипательного надувательства. Чтобы хоть как-то его обломать, всучил ему пакетик и быстро ушел, пока не успел влететь на два или на три.
На следующий день он приперся с долларом-восемьдесят. О чеке ничего не сказал. Так и пошло-поехало. Приходил, имея либо меньше, либо совсем ничего. Но всегда вот-вот должен был получить деньги от своей тети, тещи, друзей своей собаки и им подобных. Эти байки он подтверждал письмами и телеграммами. Почти такой же надоедливый тип, как прилипала Джин Дули.
Ещё один клиент-подарочек – Марвин, работавший по договоренности несколько часов официантом в одном из ночных клубов Виллиджа. Вечно небритый и запущенный. У него была только одна рубашка, которую он стирал примерно раз в неделю и сушил на радиаторе. Ну и полный финиш – отсутствие носков. Я доставлял ему продукт прямо на дом, в грязную, меблированную комнатушку в кирпичном доме на Джейн-Стрит, полагая, что лучше его обслуживать на его же территории, чем в каком-либо другом месте.
У некоторых людей бывает аллергическая реакция на джанк. Помню случай, когда я занес Марвину пакетик и задержался, пока он вмазывался. Я выглянул из окна на улицу – надо иметь стальные нервы, чтобы наблюдать за персонажем, зондирующим свои вены – а когда обернулся, заметил, что в шприце полно крови. Марвин наглухо отъехал, а кровь продолжала стекать в машинку. Я крикнул Нику, тот вытащил иглу и шлепнул на Марвина мокрое полотенце. Медленно приходя в себя, он что-то невнятно бормотал.
– Похоже, он в порядке, – сказал я Нику. – Скипаем.
Марвин походил на труп, брошенный на эту грязную, раздолбанную кровать: обмякшие распростертые руки, и пятнышко крови, медленно распухавшее под локтем.
Пока мы спускались по лестнице, Ник сообщил, что Марвин выпытывал у него мой адрес.
– Слушай меня внимательно, – раздраженно заметил я, – если ты его дашь, то можешь искать себе нового продавца. Не хватало ещё, чтобы какой-то хмырь дал дуба в моей квартире.
Ник выглядел кровно задетым. «Да разумеется, и чего ты так взъелся, я и не собирался давать ему твой адрес».
– А как насчёт Дули?
– Да я понятия не имею откуда он узнал адрес. Клянусь, не знаю.
С его подачи я вышел ещё на одного покупателя. Малого звали Луис. Чертовски красивый парень с восковым лицом, изящными манерами и пышными чёрными усами. Просто ходячий портрет образца 1890 года. Будучи довольно удачливым вором, Луис обычно находился при деньгах. Когда он спрашивал о кредите, а это случалось крайне редко, то всегда на следующий день расплачивался с лихвой. Иногда вместо денег приносил часы или пиджак, что меня вполне устраивало. Один раз, в уплату за пять пакетиков, он сунул мне пятидесятидолларовые часы.
Торговля джанком – постоянное нервное переутомление. Рано или поздно начинается «полицейская измена» (или «копопатия»), когда любой человек кажется копом. Люди, снующие туда сюда по подземке, похоже стараются незаметно придвинуться ближе, чтобы успеть схватить тебя до того, как ты успеешь выбросить джанк.
Каждый день заявлялся нахальный, доставучий и невыносимый Джин Дули. И каждый раз выдавал новую информационную сводку по ситуации «Ник-Роджерс». Ему было просто начхать на то обстоятельство, что он сам ставит меня в известность о своём постоянном контакте с Роджерсом. «Роджерс, конечно, по своему умен, но во всем наглухо упертый», – рассказывал Дули. «Повторяет как заведенный: „Мне насрать на всех ваших говенных джанки. Я нацелен только на тех, кто делает на этом деньги. Когда мы возьмем Ника, он выложит всю подноготную. Я его уже однажды раскрутил и раскручу снова“.
Крис продолжал вымаливать кредиты, хныкая, лапая меня и, сообщая о деньгах, которые он как пить дать получит через несколько дней, а то и через несколько часов.
Ник выглядел затравленным и обреченным. Я догадывался, что он вообще не тратит деньги на еду, перебиваясь на случайных подачках. Создавалось впечатление, что перед тобой стоит человек, которого истерзала некая изнурительная болезнь, вступившая в свою последнюю стадию.
Доставив продукт Марвину, уходил, не дожидаясь, пока он успеет вмазаться. Я был уверен, что джанк его вскорости доконает, и не хотел оказаться поблизости, когда это случиться.
В довершение ко всему я почти с трудом сводил концы с концами. Оптовик продолжал недосыпать, халявщики урывали своё по минимуму, покупатели недоплачивали двадцать пять, пятьдесят, а то и доллар, плюс моя собственная подсадка. Все это урезало прибыль до сущей безделицы.
Когда я жаловался на оптовика, Билл Гейнз становился не в меру язвителен и говорил, что надо больше разбавлять продукт: «У тебя лучшие дозняки во всем Нью-Йорке. Кто ещё продаёт на улице шестнадцатипроцентный товар. Если твоим покупателям это не понравится, пусть попытают счастья у „Уолгрина“.
Мы продолжали переносить место деловых встреч из одного кафетерия в другой. Их хозяева быстро вычисляли среди завсегдатаев подпольных букмекеров и джанк-пушеров. У нас в городе было около шести постоянных клиентов, создававших довольно насыщенный график передвижений. Так что мы продолжали перемещаться.
От бара Тони меня просто трясло. И в один прекрасный день копопатия достигла своего логического завершения. На улице лило как из ведра, поэтому я отправился к Тони, опаздывая на полчаса. На подходе к бару из двери какой-то закусочной высунулся Рэй, хипстер-итальянец, и окликнув, позвал меня внутрь. Закусочная уровня буфета на бензозаправке, с кабинетами вдоль стены. Сев в один, я заказал чаю.
– Снаружи агент в светлой полушинели, – сообщил Рэй. – Шёл за мной по пятам прямо из бара Тони, и теперь я боюсь выходить.
Направив под столом мою руку, Рэй указал на открытый конец в одной из металлических труб, бывших в креплении стола. Я продал ему два пакетика. Он завернул их в салфетку, засунул в трубу и сказал: «Выйду сперва чистым, на тот случай, если повяжут».
Допив чашку чая, поблагодарил его за информацию и двинулся первым на выход. Свой товар я держал в сигаретной пачке, которую был готов при любом напряге немедленно выкинуть в залитую водой сточную канаву. И точно – рядом с выходом околачивался здоровенный молодой человек в светлой полушинели. Увидев меня, он не торопясь, гуляючи побрел впереди. Затем завернул за угол, рассчитывая, что я пройду мимо, а он, навалившись сзади, застанет меня врасплох. Я же повернулся и помчался в обратном направлении. Когда добежал до Шестой Авеню, нас разделяли около пятидесяти метров. Перепрыгнув через турникет, сунул пачку с джанком между игральными автоматами. Пробежав один уровень, сел на поезд до Сквера.
За столом в кафетерии с циничным видом сидел Билл Гейнз в очередном свистнутом пальто, другое лежало на коленях. Он был явно доволен. Рядом с ним сидел Старый Барт и Келли, безработный таксист, который, тусуясь на Сорок второй улице, периодически добывал несколько долларов торговлей вразнос презервативами и стабильно таскал пятидесятицентовые переключатели – эти его акции попадали под один из многочисленных вариантов «мелких хищений». Я рассказал им об агенте и отправил Старого Барта за брошенным товаром.
Гейнз выглядел раздосадованным и раздраженно воскликнул: «Да ты смотри хоть, ради бога, чьи деньги берешь».
– Если бы я не взял денег Рэя, то был бы уже на пути в Федеральную контору.
– Ладно, будь внимательнее.
Пока мы ждали Барта, Келли принялся втирать нам долгую телегу про то, как он обругал охранника в Томбз. Вскоре с товаром вернулся Барт и доложил, что чувак в светлой полушинели всё ещё расхаживает по платформе. Я передал ему под столом два пакетика.
Затем мы с Гейнзом пошли к нему домой вмазываться. По пути Билл размышлял вслух : «На самом деле я в натуре собираюсь сказать Барту, что не смогу ему больше давать на комиссию». Гейнз жил в дешевой меблированной комнате на Уэст-Фотиз. Открыв дверь, он сказал: «Входи и немного меня подожди. Я сгоняю за техникой». Как и многие джанки, Билл прятал свою технику и дозняки где-нибудь вне своей квартиры. По его возвращении незамедлительно втерлись.
* * *
Одним из моих первых клиентов был персонаж из Виллиджа по имени Ник, единственным родом занятия которого была живопись. Его миниатюрные картинки выглядели как будто их сплюснуло, сдавило, изуродовало огромным прессом. «Плод извращенной фантазии», – важно заявил агент отдела по борьбе с наркотиками, увидев один из рисунков Ника.Он постоянно находился на полуломке, его большие, жалобно взирающие на мир карие глаза слегка слезились, а длинный нос пребывал в перманентно прохудившемся состоянии. Ник ночевал по квартирам своих друзей и существовал на случайные, левые подачки неврастеничных, неустойчивых, идиотски подозрительных индивидуумов, которые могли послать и вышвырнуть его за дверь безо всякой причины или предупреждения. Для них он, в основном, и затаривался, надеясь, что в качестве благодарности ему позволят ковырнуть слегонца пакетик, чтобы хоть как-нибудь притупить свой вечный джанковский голод. Частенько, дело ограничивалось небрежным «спасибочки», и покупатель успокаивал свою совесть тем, что Нику каким-то образом уже удалось поживиться в другой инстанции. В итоге тот стал приворовывать понемногу из каждого пакетика, разрыхляя джанк так, что создавалась видимость полной упаковки.
Собственно от него самого не так много и осталось. Его постоянный, ненасытный и неугасимый голод сожрал и спалил дотла все остальные дела и заботы. Ему оставалось только нести бессвязный бред о поездке в Лексингтон для лечения, отправке в плавание на торговом судне или покупке парегорика в Конектикуте и постепенной завязке.
Ник познакомил меня Тони, который стоял за стойкой в Виллидж бар-ресторане. Раньше Тони торговал, пока его самого чуть не заловили и в квартиру не ворвалась толпа федеральных агентов. Ему едва хватило времени бросить под пианино 1/16-унциевый пакет Эйча. Федералы ничего не нашли, кроме техники, и оставили его в покое. Тони перестремался и напрочь завязал с продажей. Это был молодой, на все сто уверенный в себе итальянец, который ничего просто так не делает, производивший впечатление человека умеющего держать язык за зубами. Образчик хорошего покупателя.
Каждый день я заходил к нему в бар и заказывал кока-колу. Тони говорил сколько пакетиков ему надо, и я отправлялся в телефонную будку или клозет, где завертывал заказ в фольгу. Когда возвращался к своей коле, рядом, под видом сдачи, лежали деньги в уплату за героин. Затем сверточек небрежно ронялся в пепельницу на стойке, которую Тони незамедлительно вытряхивал, незаметно забирая свой товар. Вся эта конспиративная мотня была вынужденной, так как хозяин бара знал, что Тони в своё время торчал, и потребовал от него либо воздержаться от этой хреноты, либо искать себе другое место. А на самом деле, сын владельца тоже торчал и в то время парился в санатории на лечении. Когда он выбрался, то первым делом заявился ко мне за продуктом. Сказал, что не смог слезть.
Молоденький итальянский хипстер по имени Рэй также стал ежедневно наведываться в этот бар. На вид с ним всё было о'кей, так что я замутил и с ним, сваливая в пепельницу вместе с тониными и его пакетики. Бар Тони – небольшой полуподвальчик, всего несколько ступенек с улицы вниз. И только один выход. Всегда, когда заходил туда, чувствовал себя как в западне. От этого места на меня накатывала такая тоска и стрем, что я через силу переступал через порог.
Обслужив Рэя с Тони, по обыкновению встречался с Ником в кафетерии на Шестой авеню. У него всегда с собой было на несколько пакетиков. Конечно я знал, что он затаривается для других людей, но понятия не имел, кто они. Естественно, следует десять раз подумать, прежде чем связываться с такими как Ник, которых всё время ломает и перекручивает, и поэтому они не гнушаются брать любые деньги, пусть даже от первых встречных. Рано или поздно жди от них крутейших неприятностей. Некоторым людям – чужакам в городе, позарез необходим посредник, который для них затарится. А возможно, они недостаточно долго сидят для достойных завязок. Однако, и у пушера есть причина осторожничать и держаться подальше от людей, покупающих для кого-то ещё. В основном, человек не в состоянии затарится, потому что известен как «стремный» (левый, запареный, гнилой). И ему приходится обращаться к тому, кто может и не стремен или гнил, но просто рвет и мечет без джанка. Покупать для стукача дело, понятно, самое последнее. Очень часто человек от покупки для стукачей переходит к тому, что сам становится таким же.
Я был не в том положении, когда мог заворачивать деньги. Прибыль, как таковая, отсутствовала. Каждый день мне надо было продать достаточно пакетиков, чтобы хватило на следующую четверть унции, и я никогда не укладывался больше, чем в несколько долларов сверху. Так что я брал от Ника любые деньги и не задавал никаких вопросов.
* * *
Как уже говорилось выше, мы торговали с Биллом Гейнзом, который шуровал по этим делам в верхней части города. Закончив в Виллидже, я встречался с ним в кафетерии на Восьмой Авеню. В его обойме было несколько хороших покупателей. Иззи, повар на буксирном судне в Нью-Йоркской гавани, наверное, самый лучший. Он входил в компанию Сто третьей улицы, отбыл срок за торговлю, и был известен как настоящий кремень, имевший к тому же постоянный заработок. Образцовый клиент.Иногда вместе с Иззи появлялся его кореш Голди, который работал на той же посудине – худой парень с орлиным носом, предельно собранным лицом и родинками на каждой скуле. Среди остальных дружков Иззи выделялся бывший десантник по имени Мэтти – мощного сложения, красивый молодой человек с безжалостным лицом, безо всяких внешних признаков наркомана. Кроме того, Билл обслуживал ещё и двух блядей. Шлюхи, обычно, публика ненадёжная. Легавых тянет к ним магнитом, да к тому же большинство из них раскалывается как не хуя делать. Билл, впрочем, уверял, что именно с этими шлюхами дело обстоит в полном порядке.
Среди наших покупателей был и Старый Барт. Каждый день он брал по несколько пакетиков на комиссию. Его клиентов я не знал, да и не забивал себе этим голову, зная, что Барту вполне можно доверять. Если бы ему шили дело, единственное, на что могли рассчитывать агенты – это признание собственной вины. Да и какой смысл рассуждать – человек тридцать лет сидел на джанке и прекрасно знал, чем занимается.
Когда я пришёл в кафетерий, где забивалась стрелка, они уже сидели там за столиком – Билл, чью хрупкую фигуру облегало очередное чужое пальто и Старый Барт, выглядевший как заурядный неприметный оборванец, с задумчивым видом макавший пончик в кофе. Билл сообщил мне, что успел разобраться с Иззи и на сегодня можно уже сворачиваться. Я выдал Барту десять пакетиков на продажу и, взяв такси, отправился вместе с Биллом ко мне. Вмазавшись по приезде, пересчитали дневную выручку, отложив в сторону 90 долларов на следующую четверть унции.
После укола на лице Билла проступал легкий румянец, и он становился необычайно жеманным, даже кокетливым. Зрелище, доложу вам, самое отвратное. Помню, однажды он рассказал мне про педрилу, который до него домогался, предлагая за сеанс аж двадцать долларов. Билл отказал, холодно заметив: «За такие деньги ты и хорошую блядь снимешь, не то, что меня. Глядишь, и удовлетворишься». Изложив это, он ощупал свои костлявые бедра и пропищал: «Да, видел бы ты меня в неглиже. Я такая милашка…»
Одна из наиболее противных фишек Билла заключалась в наиподробнейшем отчёте о состоянии своего желудка.
– Так иногда хреново, – говорил он, – что суешь два пальца поглубже и блюешь до желчи. Блюешь, как детей рожаешь. Просто нестерпимая боль.
– Послушай, – прерывал я его излияния, – этот поставщик продолжает нас наебывать. Разбодяжив вчера последнюю партию, я получил только восемьдесят пакетиков.
– Да ладно, не слишком-то губу раскатывай. А вот, если бы я сейчас пошёл в больницу и мне там сделали хорошую клизму! Да ведь, гады, ничего не сделают, пока не пройдешь полное обследование… Чего я, по понятным причинам, сделать не смогу. А продержат там, по меньшей мере, сутки. Я говорил им: «Вы же вроде считаетесь больницей. Ну и вот, я пришёл к вам, больной, помогите, в конце концов. Почему бы просто, без лишних разговоров, не вызвать санитара и не вставить мне…
И тут его понесло… Когда люди начинают пиздить о своих желудочнокишечных заворотах и наворотах, они столь же маловосприимчивы и неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.
* * *
В течение нескольких недель ничего не менялось. Постепенно, один за другим, на меня стали выходить знакомые Ника. Посредничество Ника, его право первой пробы с пакетика, всех их достало. Что за выводок! Нищие, педерасты, мелкое жулье, стукачи, бродяги, нерасположенные работать, неспособные воровать, почти всегда безденежные, вечно вымаливающие в кредит. И во всей этой кодле не найдется ни одного человека, который не спасует и не распустит язык, если в один прекрасный день некто расквасит ему губу и вкрадчиво пронизывающе спросит: «Где ты это достал?»Худшим из худших в этой клоаке был Джин Дули, маленький сухопарый ирландец с манерами гибрида между педиком и сутенером. Стукач до мозга костей. Вероятно он всю жизнь копался в грязном человеческом белье в поисках компромата, ставя затем в известность представителей закона – его руки всегда были в дерьме: Это он торопливо пробирался сквозь толпу в штабы «Чёрных и Коричневых» (Black and Tans) во время ирландских волнений, одетый в грязную серую тогу, закладывал христиан, давал информацию Гестапо и ГПУ, сидя в кафетерии докладывал нарко-агенту. И всё время перед тобой одно и тоже вытянутое крысиное личико, потрёпанная, вышедшая из моды одежда, дрожащий, пронзительный голос.
Из всего, что было связано с ним, самым невыносимым был его голос. Пробирало аж до корней волос. Именно этот голос впервые известил меня о факте существования его владельца. Не успел Ник переступить порог моей комнаты, как затрещал зуммер и меня позвали в холл к телефону.
– Меня зовут Джин Дули, – представился голос. – Я жду Ника, и жду уже очень давно.
На «очень давно» тембр его голоса подскочил вверх, сбившись на пронзительный, раздражающий скулеж.
– Да, он сейчас здесь, – сказал я, – думаю, ждать тебе осталось совсем недолго, – и повесил трубку.
На следующий день Дули позвонил снова.
– Слушай, я тут оказался поблизости. Не возражаешь, если зайду? Лучше, чтоб я пересекся с тобой без свидетелей.
Он бросил трубку, прежде чем я успел что-либо произнести и, спустя десять минут, стоял в дверях.
Когда впервые встречаются два прежде незнакомых человека, сперва происходит изучение друг друга на интуитивном уровне чувств и отождествления. С Дули же оказался невозможен любой вариант такого контакта. Он был средоточием враждебной, навязчивой силы. Ты чувствовал, как он влезал в твое нутро, выискивая, чем там можно поживиться. Я попятился от двери, пытаясь избежать рукопожатия. Он и не претендовал – протиснулся в комнату, немедленно завалился на кровать и закурил сигарету.
– Да, с тобой лучше встречаться наедине, как сейчас.
Его улыбка была двусмысленно похабна.
– Ник оч-чень нехороший чувак.
Он привстал и протянул мне четыре доллара.
– Не возражаешь, если впердолю прямо здесь? – спросил он, скидывая с себя куртку.
В жизни ещё не сталкивался с таким выражением. О том, что он хочет сделать, я догадался только по интонации. Бросив куртку на кровать, Дули деловито засучил рукава рубашки. Я принёс ему два пакетика и стакан воды. Технику он притащил свою, за что я был ему весьма признателен. Чисто из любопытства понаблюдал за ним, как он попал, двинул поршень и скатал рукава обратно.
Когда ты стабильно сидишь, действие укола проходит незамеченным для неискушенного глаза. Однако опытный наблюдатель, прекрасно зная, на что обращать внимание, тут же заметит моментальную работу джанка в крови и клетках другого наркота. И тут я с ужасом констатировал, что с Дули вообще не произошло никаких изменений. Он натянул куртку, взял сигарету, тлевшую в пепельнице и глянул на меня своими бледно-голубыми глазами, настолько плоскими и пустыми, что они казались искусственными.
– Позволь мне кое-что тебе сообщить, – сказал он. – Ты круто ошибаешься, доверяя Нику. Несколько дней назад я забрел вечером в кафетерий Томпсона и случайно столкнулся с Роджерсом, агентом. Он мне и говорит: «Я в курсе, Ник покупает для всех ваших чёртовых джанки здесь, в Виллидже. Ты ведь тоже достаешь хороший товар – около шестнадцати или двадцати процентов. Ну да ладно, можешь передать Нику, что мы возьмем его в любой момент, когда захотим. А как провернем с ним воздержаловку, то он сразу согласится с нами работать. Я уже его однажды так расколол. И расколю снова. Мы собираемся выяснить, откуда поступает этот товар…»
Дули посмотрел на меня, затянулся сигаретой и продолжил:
– Когда они возьмут Ника, они возьмут тебя. Я бы на твоем месте предупредил Ника, что если он заговорит, то его закатают в цементную бочку и пустят поплавать по Ист-Ривер. Больше ничего тебе присоветовать не могу. Сам видишь, какая ситуация.
Он буравил меня глазами, пытаясь оценить произведенный своей речью эффект. Я не мог произнести ни слова, просто потому, что стремительно решал какой части этой телеги можно было безоговорочно поверить. Конечно, это витиеватый способ просто сказать: «Не догадываешься, кто тебя в скором времени заложит? Будешь ли ты и дальше иметь дело с Ником, таким явно подозрительным типом, после такого предупреждения?»
– Может выдашь мне один пакетик в долг? – спросил Дули. – То, что я тебе рассказал, наверное чего-то стоит.
Я выдал ему пакетик, который он молча сунул в карман и двинулся к двери:
– Ладно, до встречи. Я звякну завтра в тоже время.
Пытаясь проверить рассказ Дули я немедленно навел о нём справки. Никто не мог сообщить ничего определенного. Тони-бармен сказал от души: «Первый кандидат в стукачи, если уже не на крючке». Но и это были всего лишь эмоции, конкретного же ничего. Да, было известно, что Ник в своё время раскололся. Но, судя по фактам, Дули также был втянут в это дело, вот только роль его осталась невыясненной. А раз так, он наравне с Ником мог быть источником информации для Роджерса.
Спустя несколько дней после эпизода с Джином Дули, когда я выходил из метро на площади Вашингтона, ко мне подошел какой-то худощавый белокурый парень.
– Билл, – сказал он, – Думаю, ты совсем меня не знаешь. Я покупал у тебя через Ника, который своими отсыпками из моих пакетиков совершенно уже достал. Может я буду брать у тебя без посредника, а?
«Что за чёрт? После Джина Дули, почему именно после Джина Дули?» – лихорадочно думал я.
– Ну ладно, парень. Сколько ты хочешь?
Он протянул мне четыре доллара.
– Давай-ка прогуляемся, – сказал я ему и зашагал в сторону Шестой Авеню.
Держа в руке два пакетика, я ждал, когда мы будем проходить мимо одного из пустырей, на которых так часто и неожиданно оказываешься в большом городе.
– Готовься принять, – предупредил его, и, как только вышли на место, кинул ему в руки товар.
Договорился встретиться с ним на следующий день в Бикфорде на площади Вашингтона.
Блондина звали Крис. Я слышал от Ника, что он живет на подачки из дома от своей денежной родни. На первой же встрече в Бикфорде он моментально покатил телегу на тему: «должен-предупредить-тебя-насчёт-Ника».
– Ника сейчас всё время пасут. Сам знаешь, когда чувака так опускают, он слетает с тормозов. Превращается в гонимое животное. Вот видишь, кому ты даешь свой адрес и номер телефона.
– Я всё об этом знаю.
Крис притворился обиженным:
– Да ладно, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. А теперь послушай меня внимательно – это вовсе не фуфло. Я обязательно должен получить сегодня чек от своей тети. Смотри сюда.
И он вытащил из кармана телеграмму. Я мельком взглянул на неё. Там вскользь упоминалось о каком-то чеке. А Крис, доверительно взяв меня за руку и, гипнотизируя своим кристально честным взглядом, продолжал что-то втирать насчёт финансовой поддержки из дома. Я чувствовал, что не смогу вынести этого ласкового душещипательного надувательства. Чтобы хоть как-то его обломать, всучил ему пакетик и быстро ушел, пока не успел влететь на два или на три.
На следующий день он приперся с долларом-восемьдесят. О чеке ничего не сказал. Так и пошло-поехало. Приходил, имея либо меньше, либо совсем ничего. Но всегда вот-вот должен был получить деньги от своей тети, тещи, друзей своей собаки и им подобных. Эти байки он подтверждал письмами и телеграммами. Почти такой же надоедливый тип, как прилипала Джин Дули.
Ещё один клиент-подарочек – Марвин, работавший по договоренности несколько часов официантом в одном из ночных клубов Виллиджа. Вечно небритый и запущенный. У него была только одна рубашка, которую он стирал примерно раз в неделю и сушил на радиаторе. Ну и полный финиш – отсутствие носков. Я доставлял ему продукт прямо на дом, в грязную, меблированную комнатушку в кирпичном доме на Джейн-Стрит, полагая, что лучше его обслуживать на его же территории, чем в каком-либо другом месте.
У некоторых людей бывает аллергическая реакция на джанк. Помню случай, когда я занес Марвину пакетик и задержался, пока он вмазывался. Я выглянул из окна на улицу – надо иметь стальные нервы, чтобы наблюдать за персонажем, зондирующим свои вены – а когда обернулся, заметил, что в шприце полно крови. Марвин наглухо отъехал, а кровь продолжала стекать в машинку. Я крикнул Нику, тот вытащил иглу и шлепнул на Марвина мокрое полотенце. Медленно приходя в себя, он что-то невнятно бормотал.
– Похоже, он в порядке, – сказал я Нику. – Скипаем.
Марвин походил на труп, брошенный на эту грязную, раздолбанную кровать: обмякшие распростертые руки, и пятнышко крови, медленно распухавшее под локтем.
Пока мы спускались по лестнице, Ник сообщил, что Марвин выпытывал у него мой адрес.
– Слушай меня внимательно, – раздраженно заметил я, – если ты его дашь, то можешь искать себе нового продавца. Не хватало ещё, чтобы какой-то хмырь дал дуба в моей квартире.
Ник выглядел кровно задетым. «Да разумеется, и чего ты так взъелся, я и не собирался давать ему твой адрес».
– А как насчёт Дули?
– Да я понятия не имею откуда он узнал адрес. Клянусь, не знаю.
* * *
Помимо этих удодов мне попалась и пара хороших клиентов. Однажды, я случайно повстречался с Бертом – персонажем, которого знавал ещё по бару «Энгл». Берт был известен как лютый качок – крепко сбитый, круглолицый, обманчиво добродушного вида конкретный молодой человек, занимавшийся мотнями, где требовалась недюжинная физическая сила, и вымогательствами. Я и не подозревал, что его интересы не ограничиваются травой, и был немало удивлен, когда он спросил, есть ли у меня что-нибудь из джанка. «Да есть, я торгую», – ответил я. И он с ходу купил десять пакетиков. Оказалось, что Берт сидит уже шесть месяцев.С его подачи я вышел ещё на одного покупателя. Малого звали Луис. Чертовски красивый парень с восковым лицом, изящными манерами и пышными чёрными усами. Просто ходячий портрет образца 1890 года. Будучи довольно удачливым вором, Луис обычно находился при деньгах. Когда он спрашивал о кредите, а это случалось крайне редко, то всегда на следующий день расплачивался с лихвой. Иногда вместо денег приносил часы или пиджак, что меня вполне устраивало. Один раз, в уплату за пять пакетиков, он сунул мне пятидесятидолларовые часы.
Торговля джанком – постоянное нервное переутомление. Рано или поздно начинается «полицейская измена» (или «копопатия»), когда любой человек кажется копом. Люди, снующие туда сюда по подземке, похоже стараются незаметно придвинуться ближе, чтобы успеть схватить тебя до того, как ты успеешь выбросить джанк.
Каждый день заявлялся нахальный, доставучий и невыносимый Джин Дули. И каждый раз выдавал новую информационную сводку по ситуации «Ник-Роджерс». Ему было просто начхать на то обстоятельство, что он сам ставит меня в известность о своём постоянном контакте с Роджерсом. «Роджерс, конечно, по своему умен, но во всем наглухо упертый», – рассказывал Дули. «Повторяет как заведенный: „Мне насрать на всех ваших говенных джанки. Я нацелен только на тех, кто делает на этом деньги. Когда мы возьмем Ника, он выложит всю подноготную. Я его уже однажды раскрутил и раскручу снова“.
Крис продолжал вымаливать кредиты, хныкая, лапая меня и, сообщая о деньгах, которые он как пить дать получит через несколько дней, а то и через несколько часов.
Ник выглядел затравленным и обреченным. Я догадывался, что он вообще не тратит деньги на еду, перебиваясь на случайных подачках. Создавалось впечатление, что перед тобой стоит человек, которого истерзала некая изнурительная болезнь, вступившая в свою последнюю стадию.
Доставив продукт Марвину, уходил, не дожидаясь, пока он успеет вмазаться. Я был уверен, что джанк его вскорости доконает, и не хотел оказаться поблизости, когда это случиться.
В довершение ко всему я почти с трудом сводил концы с концами. Оптовик продолжал недосыпать, халявщики урывали своё по минимуму, покупатели недоплачивали двадцать пять, пятьдесят, а то и доллар, плюс моя собственная подсадка. Все это урезало прибыль до сущей безделицы.
Когда я жаловался на оптовика, Билл Гейнз становился не в меру язвителен и говорил, что надо больше разбавлять продукт: «У тебя лучшие дозняки во всем Нью-Йорке. Кто ещё продаёт на улице шестнадцатипроцентный товар. Если твоим покупателям это не понравится, пусть попытают счастья у „Уолгрина“.
Мы продолжали переносить место деловых встреч из одного кафетерия в другой. Их хозяева быстро вычисляли среди завсегдатаев подпольных букмекеров и джанк-пушеров. У нас в городе было около шести постоянных клиентов, создававших довольно насыщенный график передвижений. Так что мы продолжали перемещаться.
От бара Тони меня просто трясло. И в один прекрасный день копопатия достигла своего логического завершения. На улице лило как из ведра, поэтому я отправился к Тони, опаздывая на полчаса. На подходе к бару из двери какой-то закусочной высунулся Рэй, хипстер-итальянец, и окликнув, позвал меня внутрь. Закусочная уровня буфета на бензозаправке, с кабинетами вдоль стены. Сев в один, я заказал чаю.
– Снаружи агент в светлой полушинели, – сообщил Рэй. – Шёл за мной по пятам прямо из бара Тони, и теперь я боюсь выходить.
Направив под столом мою руку, Рэй указал на открытый конец в одной из металлических труб, бывших в креплении стола. Я продал ему два пакетика. Он завернул их в салфетку, засунул в трубу и сказал: «Выйду сперва чистым, на тот случай, если повяжут».
Допив чашку чая, поблагодарил его за информацию и двинулся первым на выход. Свой товар я держал в сигаретной пачке, которую был готов при любом напряге немедленно выкинуть в залитую водой сточную канаву. И точно – рядом с выходом околачивался здоровенный молодой человек в светлой полушинели. Увидев меня, он не торопясь, гуляючи побрел впереди. Затем завернул за угол, рассчитывая, что я пройду мимо, а он, навалившись сзади, застанет меня врасплох. Я же повернулся и помчался в обратном направлении. Когда добежал до Шестой Авеню, нас разделяли около пятидесяти метров. Перепрыгнув через турникет, сунул пачку с джанком между игральными автоматами. Пробежав один уровень, сел на поезд до Сквера.
За столом в кафетерии с циничным видом сидел Билл Гейнз в очередном свистнутом пальто, другое лежало на коленях. Он был явно доволен. Рядом с ним сидел Старый Барт и Келли, безработный таксист, который, тусуясь на Сорок второй улице, периодически добывал несколько долларов торговлей вразнос презервативами и стабильно таскал пятидесятицентовые переключатели – эти его акции попадали под один из многочисленных вариантов «мелких хищений». Я рассказал им об агенте и отправил Старого Барта за брошенным товаром.
Гейнз выглядел раздосадованным и раздраженно воскликнул: «Да ты смотри хоть, ради бога, чьи деньги берешь».
– Если бы я не взял денег Рэя, то был бы уже на пути в Федеральную контору.
– Ладно, будь внимательнее.
Пока мы ждали Барта, Келли принялся втирать нам долгую телегу про то, как он обругал охранника в Томбз. Вскоре с товаром вернулся Барт и доложил, что чувак в светлой полушинели всё ещё расхаживает по платформе. Я передал ему под столом два пакетика.
Затем мы с Гейнзом пошли к нему домой вмазываться. По пути Билл размышлял вслух : «На самом деле я в натуре собираюсь сказать Барту, что не смогу ему больше давать на комиссию». Гейнз жил в дешевой меблированной комнате на Уэст-Фотиз. Открыв дверь, он сказал: «Входи и немного меня подожди. Я сгоняю за техникой». Как и многие джанки, Билл прятал свою технику и дозняки где-нибудь вне своей квартиры. По его возвращении незамедлительно втерлись.