«Марксистская идеология принуждала вкладывать огромные суммы в поддержку «братских революционных движений во всем мире». Да, революционные движения для нас братские. Швейцарцу это не понять. Но ответьте хотя бы, какая идеология принуждает американцев вкладывать огромные суммы во все контрреволюционные движения, в Израиль и т. д.
   «Марксистская идеология принуждала вкладывать огромные деньги в размещение войск в Вост. Европе». А вы знаете, что американские войска с 1945 года до сих пор находятся и в Германии и в Японии? Если не знаете, чего ж судите марксистскую идеологию?
   «Она побудила их в дек. 79 г. к безумному решения войти в Афганистан». Просто удивительно, сколько антисоветского вздора может поместиться в одной швейцарской голове. Во-первых, мы туда вошли после многочисленных просьб афганского правительства. Во-вторых, мы там не только воевали, но и строили дороги, больницы, школы. В-третьих, если бы не вошли мы, то вошли бы американцы. В-четвертых, как только мы ушли, они это и сделали. И война продолжается там до сих пор, как и в Ираке. Видели на днях, как американские солдаты ссут на трупы убитых пленников? Вот оно, безумие-то настоящее.
   Вы, конечно, не могли промолчать о «еврейских корнях» Ленина. Возможно, что мать его была наполовину еврейка. Но в России. сударь, это не работает. Даже наш самый великий национальный поэт имел кое-какие «африканские корни». О себе он однажды сказал: «Потомок негра безобразный…» И однако же он, как сказал другой поэт о нем самом и его трагической гибели в 37 лет, —
Любовь и горе всей земли…
   И только опять же лишь евреи любят порассуждать на сей счет о Пушкине, как предпринял это, например, возможно, известный вам советский журналист-международник Генрих Боровик на Х1Х партконференции.
   Запомните: Ленин – великий сын русского народа.
   А то, что вы вместе с Путиным почитаете грязного лжеца и русофоба Солженицына, это вполне закономерно.
   Вы пишете: «Кто, как автор этих строк пережил холодную войну, будучи гражданином Швейцарии, для того СССР был подлинным образом врага. Мы не хотели Берлинской стены, танков в Праге, процессов против диссидентов, очередей в магазинах. Мы были правы, когда не хотели этого». Я, переживший и Горячую и Холодную, будучи гражданином СССР, тоже кое-чего из перечисленного не хотел. Например, глупых процессов над диссидентами, которые только придавали им известность и делали из них «жертвы тоталитаризма». Их надо было просто высылать или высмеивать. Но для вас СССР как был, так и остался врагом. В этом вся суть.
   Так вот. милостивый государь, вы мните себя борцом против сионизма, а на самом деле советские и американские сионисты до такой степени оболванили вас, что вы со всем доступным вам старанием именно на них и работаете. Потому что недооцениваете сионистов, не понимаете, насколько тонки и ловки приемы их пропаганды.
   Позвольте на этом наше случайное знакомство считать законченным.
   ВБ».
 
   1 мая
   Сегодня в Москве был парад. Это парад победителей. Парад на Красной площади и Знамя Победы над рейхстагом. Какое это, вероятно, величественное зрелище – сегодняшний парад. А каким энтузиазмом охвачены люди! Первый парад после 41-го года. Думаю, что 7 ноября 1941 года Сталин предвидел этот майский парад. Интересно, была ли демонстрация. Может быть, и Нина на ней была.
   Перед праздниками я был все дни занят. Писали лозунги, плакаты, делали знамена. Я научится замечательно рисовать серп и молот. На это дело пошли немецкое тряпье, перины – замечательный материал! На одной улице с нами живут немцы, и они вывесили красные флаги над каждым домом.
   Вчера был вечер. Пименов сделал доклад. Потом выступил полковник Горбаренко. Вручали награды. «За отвагу» – Михайтину, Тупоносову, Тамаре Гусевой, Чевереву – многим. Между прочим, генерал все представления понизил на ступень. Откровенно говоря, было обидно и, вероятно, заметно по мне. Потому что когда выпили по первой и взялись за вторую, ко мне со спиртом в стакане подошел Михайлин и сказал «Володя, я тебя понимаю и всегда понимал. Давай чокнемся». Он хороший парень, но он может жить со всеми мирно. А я вот с Савчуком не могу. А ведь я ничего плохого ему не делал и потому не понимаю его вражду ко мне. Самоуверенный наглец! Между прочим, за два месяца пребывания в роте его уже наградили Красной Звездой. Его, должно быть, любит полковник
   Между прочим, сегодня зачитали приказ о присвоении мне капрала.
 
   6 мая
   Провели подписку на заем. Я был во 2-м взводе. Взвод дал 9,4 тысячи. Я подписался на 500. Рота дала 48 тыс.
   Какое-то тревожное ожидающее настроение.
   Геббельсы застрелились. Их надо во что бы то ни стало найти.
   Ермаков усиленно изучает фотографии Гитлера – вдруг попадется.
   Против союзников немцы уже не воюют. И северная и южная группировки капитулируют. А вот здесь у нас на какой-то несчастной Фриш Нерунг огрызаются, как черти.
   Все чаще разговоры заходят о демобилизации. Ходит слух, что с 15-го будут отпускать девчат. Ах, не дожила Надя Платонова! И ведь как глупо погибла: прыгнула с полуторки, держа в руке карабин, а он был заряжен и на взводе, при ударе о землю прикладом – выстрел и прямо в голову…
 
   10 мая, Кенигсберг, Ротенштайн
   Второй день мирного времени. Как непривычно и странно: война кончилась… Вчера уже с двух часов ночи почти никто не спал. И до утра была пальба изо всех видов оружия. И раненые в госпиталях ликовали. Утром у репродуктора политотдела, когда еще раз передавали акт капитуляции, встретил Шевцова. Мы поздравили друг друга и поцеловались. Позже он пришел к нам нам на митинг, читал стихи.
   А вчера, в самый-то День Победы, я весь день гонял на велосипеде, которых здесь множество. Радость требовала физического выражения.
   Днем вчера на одном из перекрестков были танцы, танцевали генерал Гарнич и сам Озеров, наш новый командарм (Федор Петрович, 1899–1971. Два ордена Ленина и др.).
 
   Сейчас трудно нам понять все значение нынешних дней. Главное чувство – радость, торжество. Какое ликование в Москве, во всей стране! Как рада и Нина, теперь она ждет меня скоро.
   Все гадают: когда будут отпускать, кого в первую очередь.
   В такие дни, как сегодня, лучше молчать, все равно не выскажешь всей радости. Но не молчится!
 
   11 мая
   Вчера вечером пришел С.АШевцов с капитаном Марковым и дали редакторский заказ написать строк 12–16 о том, как мы слушали Сталина. Часам к 12 я принес Шевцову 16 строк Он уже спал. Встал, зажег свет, стали обсуждать. В трех местах он посоветовал исправить. Сейчас понесу в таком виде:
 
Если было б судьбой суждено мне
Жить до ста, даже тысячи лет,
И до тех бы времен я запомнил
Дня Победы и облик и цвет.
Слезы счастья и скорби на лицах…
Отстояли мы волю и честь!
Залпы тысячи пушек в столице,
О победе разнесшие весть,
И простое сердечное слово
Поздравленья отцом сыновей
В этот день мы услышали снова,
Дети разных земель и кровей.
Его слово нас в битвы водило,
В амбразуры бросало сердца.
И его беспощадную силу
Враг сегодня узнал до конца.
 
   Позже
 
О, кто без слез посмотрит ныне
На край, измученный от ран,
На разоренные святыни,
На жертвы хищных англичан!
 
   Это Байрон о Греции.
 
   12 мая
   Сегодня в «РВ» мое «Слово Сталина» напечатано. Я только начал было политинформацию, как приходит Шевцов и дает мне 5 экз. газеты: «Напечатали крупным шрифтом, как классика. Как Демьяна Бедного».
 
Последний выстрел где-то грохнул,
И хлынула внезапно тишь.
Ты от нее с отвычки глохнешь
И вдруг от радости молчишь.
А ведь какие, друг мой, речи,
Казалось, мог бы ты сказать!
Столица будет в этот вечер
Тебе опять салютовать.
То не привал настал короткий
Средь утомительных дорог.
Сегодня нету оперсводки
Советского Информбюро.
И воздух чист, синеет небо,
На листьях золотая пыль,
И зеленеют всходы хлеба…
Да, мир сегодня это быль!
 
   Потом переписал так
 
Где-то выстрел грохнул
И внезапно – тишь.
С непривычки глохнешь
И молчишь.
А какие речи
Надо бы сказать!
Будут в этот вечер
Нам салютовать.
Не привал короткий
Посреди дорог —
Нет сегодня сводки
Совинформбюро.
Голубое небо,
Золотится пыль,
И мечты из небыли
Превратились в быль.
 
   18 мая
   Стихи так и прут из меня в эти дни.
 
   ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
 
Теперь недолго ждать до встречи.
Во сне я вижу тот вокзал,
Где в долгожданный летний вечер
Опять гляжу тебе в глаза.
В них столько радостного света,
Что рядом меркнет свет огней.
Хоть в глубине и тлеет где-то
Тревога пережитых дней.
И в знак того, что все невзгоды
Теперь остались позади
И не вернутся больше годы,
Тоской щемившие в груди,
Я положу на плечи руки,
Как это часто снилось мне
Все годы долгие разлуки,
Что были отданы войне.
 
   20 мая
   Сегодня в «РВ» напечатано «После победы». Хотя Шевцов и сказал: «Чемоданное настроение».
   Сегодня открытие АДКА Вчера наши комсомолки мыли там полы, принесли цветов. А они, канальи, дали нам всего один билет. Я отдал его Якушевой. Но билет нужен, оказывается, только для буфета, а на концерте могли быть все, и в кино тоже. Ведь ДК рядом с нами. Сейчас там танцы. В нашей комнате слышно музыку…
   Сегодня уже второй выходной. Выходной!.. И особенно тоскливо: уж очень все напоминает мирную жизнь. А тут еще от Нины долго нет письма. Последнее написала 9-го и обещала скоро написать еще, и вот нет. Что с ней?
   А погода стоит чудесная. Весна в бурном расцвете. Распускается сирень. Я оборудовал неплохую спортплощадку. Еще 9 апреля в каком-то разбитом здании недалеко от Северного вокзала я заметил оборудованный спортзал. Вот туда и съездил на подводе два раза.
   Привез брусья, козлы, два турника, ядра, гири.
   Помогали мне немецкие ребята. А теперь есть и два хороших волейбольных мяча. Площадка для волейбола тоже готова уже. А парторг Гончаров ходит за Анькой, как хвост. Смотреть противно.
   Оказывается, полковник за моими стихами следит. Был у Швецова разговор с ним обо мне. Ш. хвалил ему меня, а он недоволен, что я не поехал на курсы, думает, что я увильнул.
 
   27 мая, воскресенье
   Писать дневник никакой охоты нет. Он превращается в стихотворный. А часто такие сильные чувства овладевают душой, но писать об этом в дневнике трудно.
   Например, как много я передумал, перечувствовал, читая выступление товарища Сталина на приеме командующих. С какой теплотой сказал он о нас, русских: «Спасибо ему, русскому народу…»
   Стихи пишутся гораздо охотнее, но иногда и стихи заставляю себя писать.
   К Швецову захожу частенько, читаю стихи. Когда был последний раз, он завел речь даже о моем «лирическом голосе», о сборнике. Я ему, вероятно, нравлюсь. И он мне определенно нравится – понимающий, умный, чуткий человек.
   Демобилизационные разговоры понемногу утихают. Никаких предпосылок. Тревожное чувство вызывает наглость лондонских поляков. Все еще артачатся. Пока не будет решен польский вопрос и обстановка вокруг Триеста, о демобилизации думать нечего.
 
Мы свято чтим и помним всех,
Кто жизнь за родину отдали.
Но я хочу сказать о тех,
Которым не салютовали.
Кто пал в начале дней войны,
Не увидав зари победы,
На берегах Березины
Всей горечи тех дней отведав.
Или в предгориях Карпат,
Или на западной границе,
Где мертвые с живыми в ряд
С врагами продолжали биться.
Кто даже, может быть, не знал,
Свой путь под пулями кончая,
Что другом вождь его назвал,
Судьбу страны ему вручая.
Они, как те, имеют право
На память вечную людей,
Кто путь войны прошел со славой
От первых до последних дней.
 
   Завтра комсомольское собрание, первое после окончания войны. Вероятно, Завязкин будет вручать награды.
 
   3 июня
   Швецов обещает напечатать песню на мотив «Священной войны»:
 
Прошли огнем объятые
Военные года.
Разгромлена проклятая
Фашистская орда.
 
 
Припев:
Ликуй, страна свободная,
Прекрасна и сильна.
Окончилась народная
Священная война.
 
 
Весь мир спасла от ужаса,
От рабства и оков
Своим великим мужеством
Страна большевиков.
 
 
И мы стоим уверенно
На вахте боевой.
Оружие проверено —
Мы вновь готовы в бой.
 
   4 июня
   Назревает большое событие для роты: мы куда-то едем. Вся армия остается на месте, а мы едем. Уже заготавливают на месяц продуктов, договариваются о вагонах, упаковывают, ремонтируют… Неизвестно только – куда. Есть слух, что на Дальний Восток Я не верю, надеюсь, поедем не дальше Москвы. Конечно, хорошо бы из этой Пруссии вернуться в Россию. Адаев рассказывает, что Дунюшкин поехал за пополнением Да, это пахнет ДВ.
 
   7 июня
   Сегодня покинули Ротенштайн и направились на станцию в р-не Понарт, т. е. с северной окраины Кенигсберга перешли на юго-восток Расположились в трехэтажном доме вблизи станции. Там пока делать нечего. Состав наш еще не подан. Все наше имущество лежит на путях. Погрузка, вероятно, будет завтра. Число вагонов для нас увеличили с 10 до 18. До сих пор неизвестно, куда едем. Хорошо бы дней на десять позже: во-первых, в ближайшие дни должны быть напечатаны «Бочонок» и «Ликуй, страна свободная»; во-вторых, в эти дня я уже мог бы получить, возможно, медаль «За отвагу». Впрочем, и по почте можно потом получить выписку из приказа.
   Сейчас по Кенигсбергу шатаются группки наших пацанов. Я все больше встречал витебских и великолукских, но, говорят, есть и ивановские, даже куйбышевские. Вездесущие российские пацаны! Они отправляются за границу с буханкой хлеба и пол-литром молока. От Витебска до Кенигсберга едут три дня. А сейчас разъезжают по Кенигсбергу на велосипедах без шин, носятся с колясками, собирают трофеи. Как приятно видеть здесь, в Кенигсберге, русских пацанов!
 
   12 июня, Режица
   Понарт покинули 10-го в 10.45. Эшелон шел через Гутен-фельд, Инстербург, Шталлпенен, Эйдкунен.
 
Протяжный ласковый свисток
Прошел над эшелоном.
И поезд двинул на восток
Со скрежетом и звоном.
 
 
Рябит от скорости в глазах,
Бегут дома Понарта,
Как будто кто-то их назад
Отбрасывал с азартом…
 
   Приехали в Литву. Дальше – на Вильно. Там для лошадей взяли сена на продпункте. От Вильно повернули на север – на Двинск Каунас я проспал. Проезжали его утром, часов в пять. Когда я проснулся, поезд стоял. Пошла Латвия – холмистые зеленые поля, красивые озера. После Двинска начались разговоры, что едем в Ленинград. Но ведь туда нас могли перебросить морем. В Двинске судьба не решилась: поехали на Режицу, где возможен поворот направо – на Москву. С пяти утра стоим в Режице. Соседний эшелон прошел на Москву. Неужели увижу?..
 
Поезд шел, подхлестывая даты,
Версты расстилая за собой.
На платформах ехали солдаты,
Только что окончившие бой…
Пили, балагурили, курили,
О родной мечтали стороне,
О войне, конечно, говорили…
О какой такой еще войне?
 
   15 июня, ст. Шарья
   В эшелоне творится безобразие. Большинство пьяны. Не проходит дня без драки. Все чаще отстают. Как только эшелон подходит к станции, сразу возникает базар. Продают перины, одеяла, простыни – все, что захватили. О, братья-славяне! Люди будут правы, если смотрят на нас презрительно. Я уже слыхал, как на платформе говорили: «Гляди, они все пьяные…»
   Но можно ли осуждать нас, едущих с фронта на фронт, когда других демобилизуют… Уже поют: «Уходили комсомольцы на Японскую войну…» Да, теперь ясно: сегодня или завтра – новая война.
   Кольку Шибаева на какой-то станции встретили мать и сестры. Только и успел сказать «Здравствуйте!» и «До свидания!» да обнять – и поезд пошел дальше. Солдату не суждены долгие встречи.
   Но как отрадно ехать по России. Какой милый народ! Особенно восхищают женщины. Ей-богу, на каждой станции влюбляюсь. Поразила меня молодая женщина в Рыбинске. Высокая, статная красавица. Может быть, потому так понравилась, что русыми волосами, свежестью лица напоминает Нину.
   Ах, Нина, Нина, еще не скоро мы увидимся. Если увидимся
 
   18 июня
   Сегодня минули Молотов. Стояли часа три. Весь эшелон помылся в бане. Порядок в эшелоне заметно улучшился.
   Пишу после перерыва, вызванного пожаром в соседнем вагоне. Загорелось сено.
   На разъезде Мулевка местная девчонка играла на гармошке и пела частушки. И все они были не плохи. Но спела и такую:
 
Лейтенанты, лейтенанты,
Лейтенанты модные.
Хлеб разносите по бабам,
А бойцы голодные.
 
   19 июня, Тюмень
   Ни дня не обходится без ЧП. На последнем перегоне в соседнем вагоне один боец по пьянке застрелил другого. Поезд остановили только минут через 30–40 после выстрела. Ранение в голову, едва ли выживет.
 
   23 июня
   Рассказывают, что вчера на ХII сессии Верх. Совета начальник Генштаба Антонов внес предложение о демобилизации 13 возрастов. Одни говорят, что демобилизации подлежал до 1908 года рождения, другие – до 1905-го. Будто бы всю зарплату за время войны выплатят снова. Старики, конечно, рады.
   Эшелон двигается очень медленно. Прошлую ночь почти всю простояли недалеко от Новосибирска. Уж не усомнились ли в нашей необходимости на ДВ.
   Сегодня опять было ЧП. На каком-то полустанке сукин сын сержант войск железнодорожной охраны выстрелил из нагана в живот инвалиду, зачем-то подошедшему к вагону. Инвалид упал. Солдаты все это видели. Кто-то крикнул: «Бей его, мента!» И сразу орава озверевших солдат бросилась на сержанта, и началось страшное избиение. Били долго, ожесточенно, яростно и кулаками и сапогами коваными. Я видел, что вмешиваться в дело, значит, разделить участь сержанта: настолько солдат возмутила его дурость, настолько ярость овладела толпой. Его хотели бросить под поезд, но поезд стоял. Я побежал к Павлову, но он не согласился идти со мной. Все же, кажется, не добили. Но все равно он уже не жилец.
   Но как трогательны встречи с населением! Всюду, куда приезжаем, начинаются танцы, пляски, девушки кидают цветы, передают записки. И сколько их, хороших, красивых, милых..
 
   4 июля
   Итак, проехав 24 дня, сегодня выгружаемся на ст. Куйбышевка-Восточная. До нее осталось 152 км. Там стоит штаб фронта. Что же нас ждет? Все убеждает в том, что Японию будем бить. Уж скорее бы. Раздолбать бы ее, сердешную, и делу конец, и по домам.
   Я начал эту тетрадь 25 января 1944 года и кончаю ее сегодня, 4 июля 45-го. Почти полтора года я делал записи от случая к случаю. Но все же главные события, кажется, не оставил без внимания. События, но не мысли, мысли я записывал редко. Вероятно, потому, что не умею это делать.
   Я начал эту тетрадь в белорусском лесу и, пройдя с нею всю Белоруссию, Польшу и Восточную Пруссию, оканчиваю на Дальнем Востоке.
   За дорогу было много интересного, но в движении не всегда была возможность записать. Дневник буду продолжать вести, хотя пишу его неинтересно, но думаю, что и при этом он будет очень интересен потом.
   Итак, моя старая тетрадь, отправляйся в вещмешок На твое место появится новая, дальневосточная тетрадь. Долго ли она будет иметь право так называться? Поживем – увидим. Сейчас я смотрю в будущее спокойно. Все самое трудное – позади.
 
   18 июля, ст. Куйбышевка-Восточная
   Сегодня пятый день, как мы прибыли на место. Везли нас из Кенигсберга больше месяца. Понемногу начинаем привыкать к новым условиям. Вся рота пока в сборе. Отвели нам, я бы сказал, хорошую казарму. Она громадная! По углам две большущие печки, посредине шесть столбов, справа и слева по четыре окна. Этот зал мне напоминает тот, в котором я провел первые дни армейской жизни в училище химслужбы под Москвой. Только то помещение было еще больше.
   Личный состав сейчас заново разбили по постам и говорят, что скоро посты будут выброшены. Комроты Савчук говорит, что удаленность постов от взвода управления будет огромная – до 200 км.
   В этом городишке неплохо. В километре от нас протекает быстрая река Томь. Мы уже два раза ходили туда купаться – замечательно. А жара здесь стоит ужасная, изнуряющая, солнце не яркое, но печет так, будто его приблизили в два раза к Земле.
   Вчера мы ходили в театр Дома Красной Армии. Правда, билеты не по солдатским карманам, от 18 до 25 рублей, но все-таки нашлись 40 человек любителей. Здесь дает гастроли Московский театр комедии под руководством Рощина. Ставили «Испанского священника» Флетчера. Несмотря на то, что я уже более трех лет не был в театре, мне не смогло понравиться их искусство. Между прочим, с некоторыми девчатами из труппы я познакомился на реке, когда был там в первый раз. Среди них одна оказалась из Измайлова, с Третьей Парковой, соседка.
   Полезное, что я извлек из этого посещения – там имеются читальный зал и библиотека. Спрашиваю у барышни: «Можно записаться в библиотеку?» Не отрывая глаз от тетради, в которой она что-то пишет, отвечает: «Пожалуйста». Потом поднимает глаза на мои погоны и спохватывается: «Ах, я думала… Библиотека только для офицеров». Но читальней-то, слава Богу, можно пользоваться всем. Да, здесь, в тылу, где живут по мирным порядкам, чувствуется грань, которую проводят между солдатами и офицерами. Я ее воспринимаю как оскорбительную. Беркович, чертов сын, все пророчит «Погодите, скоро на воротах парков и театров будет написано: «Собакам и солдатам вход воспрещен». Когда-нибудь он договорится!
   Думаю воспользоваться читальней. Но беда, что здесь шагу не сделаешь без увольнительной. Вообще бумажка здесь царит. Может, оно так и надо – аборигенам знать лучше. Парторг Гончаров ходил в политотдел и рассказывает, что для того, чтобы добраться до какого-нибудь начальничка, надо прежде через отдел подать заявку, получить пропуск, и уж потом вас соизволят пустить. У нас до самого Александрова легче было дойти, чем здесь до какого-нибудь лейтенанта. Это же замораживает, тормозит работу. Гончаров спросил, почему так много волокиты, ему девушки из партучета объяснили это бдительностью. На фронте, дескать, бдительности нет, а вот у нас… Но потом они все же сознались, что все это от избытка времени и людей. Люди здесь служат подолгу. Двадцатилетнего лейтенанта не встретишь. С наградами почти нет. На нас смотрят как на мамонтов: «Фронтовики!»
   Вчера Савчук решил подвести итоги нашего переезда. Развалился перед всей ротой в кресле, задымил папиросой – и начал. Просто неохота писать все то, что он говорил.
   До сих пор не могут прикрепиться на почте!
 
   23 июля
   Нет охоты браться за дневник А дни ползут, ползут… И до сих пор наше положение (да и не только наше, а общее) неопределенно. До сих пор продолжают идти на восток эшелоны. Трудно себе представить, сколько сил здесь сейчас собрано. Будет ли в конце концов война с Японией? В официальной политике пока никаких изменений нет. Все с интересом ждут конца Берлинской конференции. Может быть, это определит. Но я думаю, что если с Японией что-то будет у нас, то это пройдет скоротечно: у нас подавляющее превосходство. И все-таки 13 возрастов к 46-му году домой поедут.
   Положение нашей роты тоже неопределенно. Савчук поехал в штаб фронта в Хабаровск Вероятно, там решится вопрос о нас. Есть предположения, что мы будем фронтовой ротой.
   В армейской газете «За счастье Родины» уже было напечатано одно мое стихотворение. Послал еще «на конкурс», еще – в «Тревогу», «Амурскую правду» и «Тихоокеанскую звезду». Я не из ленивых…
   На почтовой базе, которая рядом с нами, служит очаровательный ефрейтор, которая очень недружелюбно относится к нам с Райсом.
 
   26 июля
   Вчера в дивизионе бронепоездов капитан из политотдела прочитал доклад о международном положении. Капитан молодой, лет двадцати шести, с правильной, культурной речью, что встретить нелегко. Весь доклад он именно читал, изредка подымая глаза на аудиторию. Это, может быть, и неплохо, не отвлекает слушателей созерцанием своей персоны. На мой вопрос о сущности происходящих во Франции событий, связанных с Генеральными штатами, ассамблеей и т. п., путем не ответил. Говорил о борьбе демократии с реакцией – одним словом, отделался общими словами. А мне хотелось бы это уяснить себе, я как-то не обратил на это внимание в газетах. Доклад он закончил призывом: «Водрузим знамя победы над Токио!»
   Старшину Басова заменили – ст. с-т Чабан из пульроты. В первый же вечер, когда он повел нас на прогулку, произошла неприятность. Мы отнеслись к нему сначала с недоверием и даже с некоторой враждебностью, отчужденностью. Дескать, мы воевали четыре года, а ты нас, не нюхавший пороху, учить будешь. Такое мнение чувствовалось. Это вздорное мнение, конечно. Ведь дальневосточники не виноваты в том, что они не были на фронте. Их пребывание здесь было необходимо. А если бы они попали на фронт, они бы, конечно, показали себя не хуже тех, кто там был. Я представляю себе их недовольство судьбой, досаду. И в будущем со стороны дураков можно ожидать выкриков: «Сидели в тылу, а мы воевали за вас!» Вот против этого надо бороться умно, умело, настойчиво. Но ни в коем случае нельзя умалять и заслуги фронтовиков, как это делает Савчук, который просто издевается над ротой. А что он видел сам?