Бушков Александр Александрович. Дети тумана

   — Но ведь такова жизнь, — сказал Савин. — Рано или поздно мы сами откроем эти тропинки…
   — И столкнетесь со множеством сложных проблем.
   — Естественно.
   — А не лучше ли ждать, когда вас пригласят?
   — По-моему, никак не лучше. Я не верю в то, что эти дела с перевозками настолько уж безобидны. Предчувствия. У вас разве не бывает предчувствий, милая ведьма?
   — Господи, какая я ведьма, — сказала Диана устало. — Вот что, я могу и сегодня взять тебя — туда. Хочешь?
   — Конечно, — сказал Савин. — Будем надеяться, что сегодня ночью в меня там палить не станут, а?
   — Я все же думаю, что над тобой кто-то подшутил.
   — Думай как тебе угодно, — сказал Савин. — А если они решат довести свою шуточку до логического конца, приди, пожалуйста, как-нибудь на кладбище с цветами. Мне будет приятно, если ты проявишь обо мне заботу — пусть даже таким образом.
   — Хватит тебе.
   — А что? — Савин улыбнулся дерзко и весело. — Что я могу поделать, если ты мне нравишься, это все и осложняет… Чертовски нравишься. Ведьма, я думаю, должна нравиться именно чертовски.
   — Бездна, конечно, обаятельной наглости…
   — Ну что ты, — сказал Савин. — Это я от смущения.
   — Ты и смущение — как-то не вяжется.
   — Черт его знает, — серьезно сказал Савин. — Журналистика вообще-то — это еще и умение никогда не смущаться. Главное — чтобы это умение не распространялось на все стороны жизни, я думаю.
   Он встал, улыбнулся:
   — За то, что вам гореть в огне
   на том и этом свете,
   поцеловать позвольте мне
   вам эти руки, леди…
   Диана смотрела на него устало и грустно.
   Видимо, тебе все же крепко не повезло в жизни, подумал Савин. И вот, получив от своей загадочной, то ли доброй, то ли злой феи необыкновенный дар, ты решила, что все это — твое, и только твое. Что вторжение чужаков неминуемо разрушит едва-едва возведенную крепость самоутверждения. Целую философскую теорию сочинила и сама в нее поверила, и не хочется перевоспитывать и убеждать — всего лишь пожалеть пока что, но кто знает, как ты отнесешься к жалости, кошки, которые гуляют сами по себе, не переносят обычно, когда их жалеют…
   — Ну, я пошел, — сказал он. — Итак, в то же время и на том же месте…
   Он медленно шел, окунаясь временами в полосы света из окон. Стояла свежая тишина, и Савин почувствовал, что обжился здесь. Так было всегда — первые день-два незнакомый город казался загадочно-неизвестным и чужим насквозь, потом становился близким и уютным, в конце концов просто жаль было уезжать. Если бы только не думать сейчас о пистолете в кармане…
   Окно полицейского участка светилось, но Савин не стал заходить туда — он ничем не мог порадовать Лесли, разве что преподнести еще одну загадку…
   Савин вошел в холл «Вереска», не обнаружив за конторкой хозяина, снял с доски ключ и пошел к себе.
   Ключ не вошел в замок. Савин растерянно погремел ручкой двери, нагнулся к скважине. Дверь была заперта изнутри. Он взглянул на номер комнаты — нет, никакой ошибки, — снова нажал на ручку. Послышались шаги, не крадущиеся, громкие, скрежетнул ключ, дверь распахнулась.
   — Прошу вас, — сказал мистер Геспер так радушно и уверенно, словно действительно был хозяином этой комнаты. Невыносимо элегантный, нестерпимо благообразный джентльмен.
   Савин, держась с таким же ледяным спокойствием, вошел, сел в кресло у окна и закурил. Он и в самом деле не удивился — визит Геспера мог иметь одно-единственное объяснение…
   — Начнем с презренного металла, — сказал он. — Вы мне должны, округляя, три тысячи шестьсот пятьдесят — за аппаратуру. Уборка номера тоже за ваш счет.
   — Он показал на стену с полусмытыми пятнами крови и угрожающей надписью.
   — Разумеется, — Геспер молча и степенно выписал чек. — Вы мне нравитесь, Савин. Вы хорошо владеете собой.
   — Пустяки, — сказал Савин. — То, что вы здесь, может означать только одно, верно?
   — Вы правы, давайте играть в открытую. Прежде всего я хотел бы извиниться за глупую выходку моих людей там, на карнавале. К сожалению, человек, руководивший ими, обладает неистребимой страстью к театральным эффектам, мне следовало учесть это заранее. Правда, у них был приказ, как бы это выразиться…
   — Чуточку припугнуть? — любезно помог ему Савин.
   — Ну, если хотите, да. Приказ он выполнил несколько своеобразно…
   — Полностью с вами согласен.
   — Я могу принести за него извинения…
   — Не утруждайте себя, — великодушно махнул рукой Савин.
   — Что ж, тогда давайте поговорим по-деловому.
   — Я вас слушаю, — не без любопытства сказал Савин.
   — Вы, без сомнения, уже догадались, что невольно вмешались в дела разветвленной и сильной организации,
   — Догадался, — заверил Савин.
   — Естественно, не было необходимости являться к вам лично, можно было и подождать…
   — Со временем я бы обязательно на вас вышел, вам не кажется?
   — Не исключено, — сказал Геспер. — Пятьдесят на пятьдесят. Но, понимаете ли, мне не нравится, когда на меня выходят. Так что мое появление здесь продиктовано не бравадой, а свойством характера. Я это подчеркиваю для того, чтобы вы не чувствовали себя победителем, а меня — загнанным в угол. Истинное положение дел далеко от такой картины.
   — Согласен, — сказал Савин.
   — Я считаю, что появился вовремя, не раньше и не позже. Сейчас как раз то время, когда мы можем договориться.
   — Не уверен, — сказал Савин.
   — Вы заранее отметаете всякую попытку соглашения?
   — Да нет, — сказал Савин. — Просто, по-моему, серьезный разговор еще не начался, идет преамбула…
   — Вы правы, перейдем к делу. Итак, вы впутались в чужие игры…
   — У меня впечатление, что уголовное право именует эти игры несколько иначе…
   — Да? — Геспер посмотрел на него почти весело. — Интересно, найдется ли в земном уголовном праве хотя бы один параграф, запрещающий вести торговлю с иномерными пространствами? Как по-вашему?
   — Вы правы, — медленно сказал Савин. — Занятный юридический казус… Чего же вы в таком случае боитесь?
   — Не прикидывайтесь простачком, — сказал Геспер. — Предав происходящее здесь гласности, вы все разрушите, и вы прекрасно это понимаете.
   — Понимаю.
   — Вот видите, — сказал Геспер. — Вы переступили уже тот рубеж, за которым вас следует опасаться. Куда вы отправили сегодня вашего подручного?
   Савин хорошо владел собой, но на этот раз едва сдержал удивление: Геспер понятия не имел, что Гролл — это Гралев! Может быть, Геспер полностью передоверил диверсии своим людям и не вникал в детали. Может быть, и сам Геспер не более чем среднее звено в цепочке. Возможно также, что те, кто поддерживал контакты с Кетсби и следил за Савиным в Монгеруэлле, просто не успели доложить Гесперу, кем на самом деле является скромный турист, незаметный Гролл. Как бы там ни обстояло дело, у Савина имелся лишний козырь. Правда, особых преимуществ это не давало…
   — Мой помощник? — сказал Савин. — Не беспокойтесь. Он уютно разместился неподалеку, запасшись кое-какими документами, которые, я уверен, помогут предотвратить кое-какие случайности…
   — И сделают вашу преждевременную кончину отнюдь не бессмысленной? — понимающе добавил Геспер. — Да, вы прекрасно понимаете, что принадлежите к людям, которые не могут умереть или исчезнуть незаметно…
   — Вот именно, — сказал Савин.
   — Это придает вам уверенность, не спорю. Но может настать момент, когда эти соображения не смогут больше служить защитой.
   — Не исключено, — сказал Савин.
   — Рад, что вы это понимаете. Теперь, мне кажется, самое время попробовать договориться. Думается, бессмысленно соблазнять вас суетными благами, которые пока все еще ценятся частью человечества. И на испуг вас не возьмешь. Ну, а на логику?
   — То есть?
   — Это же так просто, — сказал Геспер. — Что противозаконного в том, что мы получаем оттуда товары, посылая в обмен свои? Что противозаконного в том, что несколько деловых людей подключились к цепочке, идущей неизвестно откуда неизвестно куда? И если бы мы попросили вас по-человечески — оставьте нас в покое, ради бога, не кричите о нас на всю планету? Не предлагая взятку и не угрожая — просто попросили. Что вы на это скажете?
   — Любопытно, — сказал Савин.
   — Мы могли бы предоставить вам материал для двух-трех фильмов, аналогичных вашим прежним, — загадки Истории, которые до сих пор не раскрыты. Не считайте это взяткой — всего лишь компенсация за вашу здешнюю неудачу. Итак?
   — Трудно решать… — сказал Савин. — Знаете, я, в конце концов, тоже человек. И не стремлюсь к одному — любой ценой сделать сенсационный репортаж, И ваша деятельность в самом деле не подлежит разбору в уголовном суде, но… — Он наклонился вперед и, строжа взглядом лицо собеседни-ка, закончил резко: — Но вот организация диверсий и убийств — это уже совсем другое дело…
   Взгляд Геспера метнулся, как вспугнутая птица. Он тут же овладел собой, но эта секундная растерянность сказала о многом, расставила все точки и отбросила последние имевшиеся у Савина сомнения.
   — О чем вы? — спросил Геспер совершенно спокойно.
   — Бросьте, — сказал Савин столь же спокойно. — Вы прекрасно понимаете, о чем я, — о бомбах, которые Кетсби подкладывал в лаборатории, и о том, что он убит, а не покончил с собой. Вы же первый предложили играть в открытую.
   Лицо Геспера стало таким, что невольно захотелось пересесть подальше и вынуть пистолет. Но и это продолжалось одно мгновение, он снова стал чопорным и благообразным пожилым джентльменом.
   — Вот даже как… — сказал он, — Вот даже как… Что вам рассказал Кетсби?
   — Значит, вы признаетесь? Геспер ничего не ответил. Он смотрел мимо Савина, в окно. Потом сказал чуточку севшим голосом:
   — Боже, до чего не повезло… Все было так хорошо, так безоблачно шли годы, и вдруг появилась эта проклятая Т-физика… Я очень сожалею, но мы вынуждены были так поступать. У нас не было другого выхода.
   — Еще немного, и я начну вас жалеть, — сказал Савин.
   — Не иронизируйте, мальчишка! Вам не понять, что это такое, когда рассыпается дело, которому отданы десятилетия. Да, нам пришлось так поступать, потому что ничего другого не оставалось.
   — Бедные жертвы фатума…
   — Если хотите, да, — сказал Геспер. — Итак, вы знаете гораздо больше, чем мы думали… Но преимуществ это вам не дает никаких. И наш разговор автоматически переходит в другую плоскость. У вас нет никаких доказательств. Я уверен, что и письменных показаний Кетсби у вас нет, иначе вы не стали бы с пальбой убегать от моих людей в Монгеруэлле — вы обратились бы к полиции. Вы бессильны, вы даже не можете арестовать меня. Даже продолжать съемки вы не можете — нет аппаратуры. Вы в цейтноте, Савин. И диктовать условия, как это ни прискорбно для вашего самолюбия, будем мы. Либо вы завтра утром уедете отсюда и никогда больше сюда не вернетесь и перестанете заниматься этим делом, либо… — он сделал многозначительную паузу. — Вы стали для нас опасны, и при крайней необходимости нам, как это ни прискорбно, придется пойти на крайние меры. Не забывайте, мы всегда можем уйти туда, где земное правосудие бессильно…
   — Можете, — сказал Савин.
   — Я не хочу выглядеть торжествующим победителем, но вы проиграли и должны это признать. Вариантов, повторяю, всегда два: либо вы уезжаете утром, получив компенсацию, о которой мы говорили, либо Глобовидение лишится одного из лучших репортеров, а городок… — Он холодно улыбнулся. — А городок лишится своей первой красавицы. Не смотрите на меня зверем, Савин,
   — правила игры таковы, что поделать… Соглашайтесь. Никогда не стыдно отказаться от борьбы, если знаешь наперед, что никаких шансов у тебя нет…
   — Но вы понимаете, что такое положение не сможет сохраняться долго?
   — Разумеется, — кивнул Геспер. — Но, во-первых, лет через двадцать меня перестанут интересовать какие бы то ни было проблемы…
   — Вы рассчитываете задержать развитие Т-физики на двадцать лет?
   — Попытаемся. Кетсби — не единственный сговорчивый партнер. А во-вторых, как я уже говорил, в любой момент я могу оказаться вне досягаемости земной юрисдикции. И хватит об этом. Думайте лучше о себе… и о ней. Я не сторонник экстремальных мер, но у меня есть компаньоны, и кое-кто из них довольно суров… Итак, завтра утром я приду к вам, и мы обсудим вопрос о компенсации. Что касается сегодняшней ночи — можете ее использовать для улаживания личных дел. До завтра, Савин…
   Дверь тихо затворилась за ним. Савин подошел к окну, распахнул его и жадно вдохнул свежий прохладный воздух. Самое время появиться из стены проницательному инспектору, чтобы расставить последние точки…
   Но ведь не будет инспектора. А из него, Савина, не получилось частного сыщика, способного шутя загнать противника в угол. Скорее уж его самого в угол загнали, но особой его вины в этом нет — противник с самого начала был в более выгодном положении. Геспер прав — никаких улик, никаких доказательств, даже съемки продолжать невозможно. И в том, что они в любую минуту могут оказаться по ту сторону тумана, их сила, Геспер прав и здесь.
   Но Геспер многого не знает. Не знает о Гралеве. Не знает, что и смертью Кетсби, и загадками туманных берегов заинтересовалось серьезное ведомство. Все это, вместе взятое, позволяет питать определенные надежды и не опускать руки. Одно плохо — времени они ему не дают. Предположим, удастся выторговать у Геспера завтрашний день, сославшись на личные дела, — и что дальше, что этот день даст? Есть два пути: можно укрыться в Монгеруэлле и оттуда, поддерживая контакт с Лесли, готовить Гесперу ловушку; можно попытаться уговорить Диану помочь — хотя бы раздобыть сегодня на том берегу нечто осязаемо вещественное, несомненное доказательство. К Лесли идти опасно, но, может быть, у Дианы отыщется фотоаппарат?
   Идиот, выругал он себя. Что тебе стоило купить сегодня в Монгеруэлле кинокамеру? Одну серьезную ошибку ты все-таки сделал — посчитал, что время работает на тебя, что противник не всполошится так быстро. Но кто мог предполагать? Предугадать сегодняшний визит? Я же не сыщик, в конце-то концов, вся уголовщина, которой мне приходилось до сих пор заниматься, относилась к былым столетиям, а Санта-Кроче не в счет, там все было по-иному…
   Он взглянул на часы — пора идти седлать Лохинвара.
   …Луна стояла уже высоко. Лохинвар легко взял подъем, и Савин натянул поводья. Что-то шевельнулось неподалеку в густой тени невысокого округлого холма, легонько звякнуло. Савин подумал, что представляет собой идеальную мишень, сунул руку в карман, коснулся теплого металла. Теперь он явственно различал силуэт человека в короткой куртке, с непокрытой головой.
   — Эй! — негромко окликнул Савин, наполовину вытащив из кармана пистолет.
   — Тихо! — откликнулся человек из темноты голосом сержанта Лесли. — Тише, Кон, они близко, в тень!
   Ничего пока не соображая, Савин повернул коня в тень от ближайшей скалы. Лохинвар нетерпеливо приплясывал, подкова звонко брякнула о камень.
   — Тише!
   Два черных силуэта, два зверя неслись по равнине, преисполненные нездешнего, непонятного веселья, гибкие, сильные, чуточку, казалось, хмельные от этой силы, ловкости, вересковой лунной ночи. Савин замер — как и в прошлый раз, он не смог бы облечь в слова свои ощущения и мысли.
   И тогда неожиданно звонко застучал автомат.
   Он был такой маленький, что Лесли без усилия удерживал его в вытянутой руке. Зеленая струйка трассирующих пуль коснулась переднего зверя, и зверь покатился кубарем, распластался, замер. Вспых-нули фары, заревел мотор — к ним неслась машина. Перекрывая ее гул, раздался яростный тоскующий вопль — в нем не было ничего человеческого, но и звериного ничего не было. Вразнобой захлопали пистолетные выстрелы.
   Лохинвар взметнулся на дыбы, Савин полетел на землю, ударился плечом. Его ослепил на секунду свет фар, он вскочил и, прихрамывая, побежал туда, где кричали люди и ревел мотор. Застучали копыта — мимо него пронеслась Диана, с маху спрыгнула с седла у машины. Фары погасли, вспыхнули несколько мощных фонарей, осветили скрюченное в темной луже тело, покрытое короткой лоснящейся шерстью, широко раскрытые застывшие глаза. Тяжело дыша, Лесли обогнал Савина. Несколько человек стояли вокруг зверя, одни смотрели на него, другие озирались, держа пистолеты наготове.
   Снова послышался не то рев, не то вопль, и кто-то наугад выстрелил в темноту.
   Савин бежал и слышал крик Дианы:
   — Подонки! Убийцы!
   Кто-то осторожно и неловко попробовал оттеснить ее от неровных, колышущихся пятен света. Она оттолкнула полицейского и вскочила в седло, храпящий конь понес, едва не сшибив грудью Савина. Савин понял, куда она скачет. Кажется, ему что-то кричали вслед, но мир для него сейчас состоял лишь из удаляющегося стука копыт, сумасшедшего бега вниз по склону и плеска ударявшихся по спокойной воде весел.
   Стена тумана колыхалась довольно далеко от берега, и к ней на всех парусах уходил корабль, неправдоподобное видение — прозрачный, словно отлитый из стекла и освещенный изнутри мерцающими радужными сполохами. Отблески приплясывали на волнах. Алый, удивительно чистый и ясный свет переходил в синий, лимонно-желтый — в оранжевый, фиолетовое, сиреневое, зеленое, лиловое пламя трепетало, пробегая по прозрачным реям и вантам, буйствовало беззвучной фантасмагорией на хрустальных полотнищах выгнутых парусов — рассветный сон, прекрасный призрак, игрушка со стола волшебника… И силуэт девушки на корме. Она не смотрела на покинутый берег.
   Савин рванулся вперед, вслед, забрел по колена в воду и не почувствовал ее холода. Все, чего не было и никогда уже не будет, уплывало с этим волшебным кораблем — целая жизнь, любовь и нежность. И не было за туманом другого берега, был только один, этот, посеребренный прохладным и равнодушным лунным светом.
   Корабль вошел в туман, растворился в нем, погасло многоцветное сияние, и туман неспешно поплыл к берегу. Савин не шевелился. Волны шлепали его по коленям, словно выпроваживая на землю. Ну почему так должно было случиться?
   — горько подумал он. Почему мы не решаемся говорить то, что думаем, и верить тому, что слышим?
   Полицейская машина подъехала вплотную к воде, полоснула по ней снопом света, показавшимся удивительно блеклым после красок корабля. Савина не грубо, но непреклонно вытащили на берег и заставили влезть в фургончик. Там на двух металлических лавочках лицом друг к другу сидели люди в штатском, а между ними на полу лежало накрытое брезентом длинное тело.
   — Лошади… — заикнулся было Савин.
   — Ничего, придут сами, — сказал кто-то. Савин нашел взглядом Лесли:
   — Ну зачем ты так?
   — А ты? Она? Все? — Сержант почти кричал. — Почему вы все молчите? Если я сделал что-нибудь не так, сделайте лучше, но теперь у нас есть доказательства…
   Савина знобило. Он ничего не ответил.
   Фургончик петлял, повторяя загогулины обвивавшей холмы узкой дороги, подпрыгивая на случайных камнях, и полицейские придерживали каблуками длинное тело под брезентом, чтобы оно не ерзало по полу. Лесли сидел рядом с водителем, мертвой хваткой вцепившись в поручень. У него было напряженное лицо всадника, сосредоточенно несущегося вскачь к цели, которой могло и не оказаться там, впереди…
   Кто-то включил радио, долго искал громкую музыку, и Савин понял, что полицейские не так спокойны, как выглядят. Неаполь транслировал в записи выступление ансамбля Пелчицкого. Зыбкие акварельные переплетения трех мелодий, неощутимо проникавших друг в друга, призывали забыть о серых скалах и тумане. Савин поймал себя на мысли, что плохо верит в существование солнечного Неаполя с его нереально синим заливом. Был только лендровер, был только один берег. Савин механически переводил — он знал и эту песню, и самого Пелчицкого.
   Мы не увидимся с тобой. Я ничего уже не значу, я не успел решить задачу: как лихо справиться с судьбой. Мы не увидимся с тобой.
   Кажется, и Времени не было. Дорога, по которой они петляли, холмы, пустоши, вересковые кусты — все это ни капельки не изменилось со времен битв с датчанами, со времен людей, мало озабоченных сложностью жизни и предпочитавших ту сложность не замечать.
   Я на песке писал сонет. А для воды легка работа — смывать неизданное что-то, блеск ненадетых эполет. Я на песке писал сонет.
   В глаза настойчиво лез брезент — старый и пыльный.
   Они сидели у заваленного прошлогодними журналами столика в маленькой стерильно-безличной приемной и сосредоточенно опустошали второй по счету кофейник. Из-за двери доносились временами постукивание, дзенькающий лязг и еще какие-то медицинские звуки, сопутствующие тому, что там происходило.
   — Ты не сомневайся, — сказал Савину Лесли. — Доктор Данвуди — это такой мастер, каждую молекулу отпрепарирует, не только клетку…
   — Да, — сказал Савин, чтобы только не молчать,
   — И очень интересный человек, — продолжал Лесли с упорством, в котором было что-то жалкое. — Сильный клиницист, отказался от весьма высокого поста в Министерстве здравоохранения.
   — Да, — повторил Савин. Перед глазами у него стоял корабль и зеленая строчка трассеров.
   Бесшумно отворилась узкая белая дверь, в приемную шагнул доктор Данвуди, снявший уже халат и перчатки, — грузный громадный блондин с оплывшим лицом, таким замкнутым сейчас, что оно казалось добродушным. Он удивительно тихими для своего веса шагами подошел к столу, сел и шепотом рявкнул в пространство:
   — Сигарету!
   Его толстые пальцы дрожали на белоснежной крышке стола. Лесли торопливо, расплескивая, налил ему кофе, Савин подал пачку «Модекс». Доктор шумно опорожнил чашку, губами вытянул из пачки сигарету и, не оборачиваясь, захлопнул каблуком приоткрытую дверь операционной — туда попытался было заглянуть Лесли.
   — Огоньку, — сказал он сварливым басом. — Спасибо. Что ж, ребята, не сержусь за то, что подняли среди ночи — работу вы подсунули насквозь интересную. На Нобелевскую это, возможно, и не потянет, но многие биологи продали бы душу дьяволу, чтобы только оказаться на моем месте. Лесли, за каким чертом вам понадобилось сбивать летающую тарелочку? Что она вам такого сделала? Бедняжка пилот…
   Савин смотрел на сержанта. Он видел однажды такое лицо — в Амазонии, на Укаями, когда миньокао, химерическим созданием взмывший из вонючего болота, схватил Пакито, вздернул в воздух, и автоматные очереди бесцельно распороли гнилую зеленую трясину — динозавр молниеносно исчез со своей жертвой, а они оцепенело застыли в хлипкой лодочке, качавшейся на взбаламученной жиже… Он думал, что никогда больше не доведется увидеть таких лиц.
   — Да, — сказал доктор Данвуди, уграбистой ладонью придавив плечо Лесли. — Сидеть! Без истерик — некогда… Вот именно, Роб. К той твари, что изглодала Мак-Тига, ваш зверь не имеет никакого отношения. Да и какой это, к дьяволу, зверь… Совершенный мозг и речевой аппарат. Вы ухлопали разумное существо, ребята. — Он упер в столешницу внушительные кулаки, губы свело в грустной усмешке. — Когда мы только похороним эту ублюдочную привычку — палить по непонятному… Не пытайся пригвоздить к кресту свою душу, Роб Виноват в итоге не сержант уголовной полиции Робин Лесли как конкретная личность, а старые предрассудки, болтавшиеся в мозгу бог знает с каких времен…
   — Доктор прав, — сказал Савин. — Но как бы там ни было, зачем ты стрелял? Разве не было других средств? Газ, сети? Однако ты взял автомат…
   — А ты, когда стрелял там, где испугался Лохинвар? Почему-то ты в первую очередь подумал о пистолете, хотя это мой инструмент, а не твой.
   — Но я же не знал, что там может оказаться!
   — А я знал? Я что-нибудь, выходит, знал?
   — Тихо! — рыкнул доктор Данвуди. — Ребята, я здорово умею обрывать истерики, — он поднял широкую ладонь, — так что прошу без соплей. Глотните бренди, вы оба. Бутылка там, в столе. Я, конечно, понимаю, что искать конкретного виновника — профессиональная черта журналистов и полицейских, но я не уверен, что есть конкретный виновник…
   — Ладно, — сказал Лесли. — Конкретного виновника нет, а убил его я. На этом и остановимся. Пищите подробный отчет, доктор.
   — Разумеется, — прогудел доктор Данвуди. — На вашем месте, Роб, я бы немедленно позвонил в Дублин, штаб-квартиру Международной службы безопасности. Или сначала в их лондонское региональное.
   — Буду соблюдать субординацию, — сказал Лесли. — Утром позвоню начальству в Эдинбург, и пусть все идет своим чередом… Спокойной ночи, доктор. Ты едешь, Кон?
   Савин вышел следом за сержантом, сел в машину. Полицейских там уже не было, но радио работало, выплескивая в ночь лазурные неаполитанские синкопы. Они курили, слушали легкую, как дым костра, неуместную здесь музыку, над крышами повисла круглая желтая луна, светилось окно больницы, и не существовало Времени.
   — Ты видел… корабль? — тихо спросил Савин.
   Лесли промолчал так, что это было красноречивее слов. Сигаретный дым, смешиваясь с музыкой, уплывал за окно.
   — Почему ты не сказал раньше, куда плавал с ней?
   — А что это изменило бы? — спросил Савин. — Ты можешь ручаться, что не стал бы стрелять? Можешь ручаться?
   — Нет… — сказал Лесли после короткого молчания. — Можешь называть меня как угодно — подонком, сволочью. Я застрелил разумное существо неизвестно из какого измерения, верно. Но, господи… — вырвалось у него едва ли не с мольбой. — Как ты не понимаешь — у меня служба, нужно же как-то завершить это дело…