Страница:
На углу его дожидался Планше. Увидев сумрачно бредущего хозяина, малый проворно кинулся навстречу и заступил дорогу, не давая д’Артаньяну сделать ни шагу:
– Сударь, подождите! Может, вам и не стоит спешить домой…
– Что случилось? – поинтересовался д’Артаньян без особого интереса – даже божансийское вино, обычно им любимое, не смогло сегодня поднять настроение.
– Сразу столько событий, сударь, что и не знаю даже, с какого начать…
– Начинай с самого плохого, друг Планше, – вяло сказал д’Артаньян с видом трагического героя из пьесы великого Корнеля, на коего в течение первого действия несчастья сыпались, как зерно из распоротого мешка. – Начинай с того, что ты сам полагаешь особенно плохим…
Ненадолго призадумавшись, сметливый слуга решительно сказал:
– Во-первых, сударь, господин Бриквиль отдал богу душу в тюрьме Консьержери…
– Не знаю, что там насчет остального, но это и впрямь самое плохое, – согласился д’Артаньян, еще сильнее ощутив себя персонажем Корнеля. – Что же, эти звери-тюремщики запытали его до смерти? Безобразие, куда смотрит король…
– Да что вы, сударь… Его и пальцем никто не успел тронуть. Сам помер, как мне шепнул писец комиссара де Морнея. Едва его привели в Консьержери, он брыкнулся на пол и помер… Лекарь говорит, все из-за обширного разлития желчи и общей меланхолии становых жил…
– Надеюсь, вдова безутешна и себя не помнит от горя? – с надеждой спросил гасконец.
– Надо вам признаться, сударь, не так чтобы уж… – сказал Планше с хитрым видом. – Она, конечно, на людях сохраняет приличествующую безутешность, но уже три раза спрашивала меня, когда же, наконец, появится господин д’Артаньян, потому что ей в столь глубоком горе необходима поддержка кого-то близкого…
– Плохи дела, Планше, – сказал д’Артаньян.
– Пожалуй что, сударь. А еще я собственными ушами слышал, как она, думая, что никто не видит и не слышит, посмотрелась на кухне в зеркало и с мечтательной физиономией протянула: "Луиза де Батц д’Артаньян де Кастельмор…"
– Не добивай меня, Планше! – прямо-таки взвыл д’Артаньян.
– Именно так и было, сударь, клянусь моей бывшей мельницей…
– На войну бы куда-нибудь ускакать, но ведь нет ни войны, ни мятежа! – в сердцах сказал д’Артаньян. – Боже мой, куда катится Французское королевство? Ни войны, ни мятежа! Что происходит с прекрасной Францией?
– А еще, сударь, приходили сыщики с каким-то судейским… Расспрашивали про вас с видом грозным и загадочным, все выпытывали, куда вы ушли. Сказали, что еще вернутся. Они поминали кварталы Веррери…
– Беда никогда не приходит одна, – сказал д’Артаньян, и без того слишком удрученный, чтобы печалиться новой напасти. – Надеюсь, это все?
– Не совсем, сударь… В-третьих и в-последних, вас там дожидаются два гвардейца кардинала. Они появились вскоре после ухода сыщиков, сказали, что будут ждать вашу милость, даже если им придется обратиться в статуи, потому что у них приказ…
– Чей? И касаемо чего?
– Они не сказали, сударь. Вид у них еще более загадочный и грозный, чем у сыщиков… Осмелюсь заметить, ваша милость, а не бежать ли вам в Нидерланды? Все молодые люди из хороших семей, оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, бегут за границы, так уж в этом Париже принято… До Испании далеко, в Англию нужно пробираться морем, а вот Нидерланды ближе всего… Я, со своей стороны, буду вам сопутствовать, ибо негоже покидать того, кто был щедр к своему слуге во времена процветания… Можете мне даже не платить, пока дела ваши не поправятся… А там, глядишь, что-нибудь и переменится и мы вернемся…
– Спасибо, Планше, ты верный слуга, – растроганно сказал д’Артаньян, гордо выпрямившись. – Но это не тот случай, когда гасконец бежит от опасности. Черт побери, когда скверные новости сыплются, как град, нужно грудью встречать невзгоды! По крайней мере, даже если меня и уведут в Бастилию…
– Типун вам на язык, сударь! Что вы уж сразу про Бастилию!
– Даже если меня и уведут в Бастилию, – повторил д’Артаньян, находя некоторое удовлетворение в смакованиисвалившихся на него бед, – то, по крайней мере, там меня не оженят на прекрасной Луизе… Пошли, Планше!
Он приосанился, надел шляпу набекрень и двинулся к меблированным комнатам, чувствуя себя храбрее пророка Даниила, который бесстрашно встретил льва в печи огненной, куда его бросили враги. [14]
Навстречу ему вышли двое незнакомых мушкетеров кардинала, сохранявших на лицах именно то грозное и загадочное выражение, о коем упоминал Планше.
– Господин д’Артаньян? – спросил один отрывисто.
– Он самый, – гордо подбоченился гасконец. – Я должен отдать вам шпагу, господа?
– Шпагу? – гвардейцы переглянулись словно бы растерянно. – Нет, такого приказа у нас нет, шевалье. Нам попросту велено доставить вас в особняк господина де Кавуа, нашего капитана…
– Кем велено? Самим капитаном?
– Не совсем… – еще более смутился гвардеец. – Но нам велено… И приказано, если вы будете упорствовать, применить силу…
– Кажется, я кое о чем начинаю догадываться, – вслух подумал д’Артаньян. – Что же, извольте, я готов следовать за вами. Планше, не стоит делать столь трагического лица. Кажется, я поторопился насчет Бастилии…
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
– Сударь, подождите! Может, вам и не стоит спешить домой…
– Что случилось? – поинтересовался д’Артаньян без особого интереса – даже божансийское вино, обычно им любимое, не смогло сегодня поднять настроение.
– Сразу столько событий, сударь, что и не знаю даже, с какого начать…
– Начинай с самого плохого, друг Планше, – вяло сказал д’Артаньян с видом трагического героя из пьесы великого Корнеля, на коего в течение первого действия несчастья сыпались, как зерно из распоротого мешка. – Начинай с того, что ты сам полагаешь особенно плохим…
Ненадолго призадумавшись, сметливый слуга решительно сказал:
– Во-первых, сударь, господин Бриквиль отдал богу душу в тюрьме Консьержери…
– Не знаю, что там насчет остального, но это и впрямь самое плохое, – согласился д’Артаньян, еще сильнее ощутив себя персонажем Корнеля. – Что же, эти звери-тюремщики запытали его до смерти? Безобразие, куда смотрит король…
– Да что вы, сударь… Его и пальцем никто не успел тронуть. Сам помер, как мне шепнул писец комиссара де Морнея. Едва его привели в Консьержери, он брыкнулся на пол и помер… Лекарь говорит, все из-за обширного разлития желчи и общей меланхолии становых жил…
– Надеюсь, вдова безутешна и себя не помнит от горя? – с надеждой спросил гасконец.
– Надо вам признаться, сударь, не так чтобы уж… – сказал Планше с хитрым видом. – Она, конечно, на людях сохраняет приличествующую безутешность, но уже три раза спрашивала меня, когда же, наконец, появится господин д’Артаньян, потому что ей в столь глубоком горе необходима поддержка кого-то близкого…
– Плохи дела, Планше, – сказал д’Артаньян.
– Пожалуй что, сударь. А еще я собственными ушами слышал, как она, думая, что никто не видит и не слышит, посмотрелась на кухне в зеркало и с мечтательной физиономией протянула: "Луиза де Батц д’Артаньян де Кастельмор…"
– Не добивай меня, Планше! – прямо-таки взвыл д’Артаньян.
– Именно так и было, сударь, клянусь моей бывшей мельницей…
– На войну бы куда-нибудь ускакать, но ведь нет ни войны, ни мятежа! – в сердцах сказал д’Артаньян. – Боже мой, куда катится Французское королевство? Ни войны, ни мятежа! Что происходит с прекрасной Францией?
– А еще, сударь, приходили сыщики с каким-то судейским… Расспрашивали про вас с видом грозным и загадочным, все выпытывали, куда вы ушли. Сказали, что еще вернутся. Они поминали кварталы Веррери…
– Беда никогда не приходит одна, – сказал д’Артаньян, и без того слишком удрученный, чтобы печалиться новой напасти. – Надеюсь, это все?
– Не совсем, сударь… В-третьих и в-последних, вас там дожидаются два гвардейца кардинала. Они появились вскоре после ухода сыщиков, сказали, что будут ждать вашу милость, даже если им придется обратиться в статуи, потому что у них приказ…
– Чей? И касаемо чего?
– Они не сказали, сударь. Вид у них еще более загадочный и грозный, чем у сыщиков… Осмелюсь заметить, ваша милость, а не бежать ли вам в Нидерланды? Все молодые люди из хороших семей, оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, бегут за границы, так уж в этом Париже принято… До Испании далеко, в Англию нужно пробираться морем, а вот Нидерланды ближе всего… Я, со своей стороны, буду вам сопутствовать, ибо негоже покидать того, кто был щедр к своему слуге во времена процветания… Можете мне даже не платить, пока дела ваши не поправятся… А там, глядишь, что-нибудь и переменится и мы вернемся…
– Спасибо, Планше, ты верный слуга, – растроганно сказал д’Артаньян, гордо выпрямившись. – Но это не тот случай, когда гасконец бежит от опасности. Черт побери, когда скверные новости сыплются, как град, нужно грудью встречать невзгоды! По крайней мере, даже если меня и уведут в Бастилию…
– Типун вам на язык, сударь! Что вы уж сразу про Бастилию!
– Даже если меня и уведут в Бастилию, – повторил д’Артаньян, находя некоторое удовлетворение в смакованиисвалившихся на него бед, – то, по крайней мере, там меня не оженят на прекрасной Луизе… Пошли, Планше!
Он приосанился, надел шляпу набекрень и двинулся к меблированным комнатам, чувствуя себя храбрее пророка Даниила, который бесстрашно встретил льва в печи огненной, куда его бросили враги. [14]
Навстречу ему вышли двое незнакомых мушкетеров кардинала, сохранявших на лицах именно то грозное и загадочное выражение, о коем упоминал Планше.
– Господин д’Артаньян? – спросил один отрывисто.
– Он самый, – гордо подбоченился гасконец. – Я должен отдать вам шпагу, господа?
– Шпагу? – гвардейцы переглянулись словно бы растерянно. – Нет, такого приказа у нас нет, шевалье. Нам попросту велено доставить вас в особняк господина де Кавуа, нашего капитана…
– Кем велено? Самим капитаном?
– Не совсем… – еще более смутился гвардеец. – Но нам велено… И приказано, если вы будете упорствовать, применить силу…
– Кажется, я кое о чем начинаю догадываться, – вслух подумал д’Артаньян. – Что же, извольте, я готов следовать за вами. Планше, не стоит делать столь трагического лица. Кажется, я поторопился насчет Бастилии…
Глава двадцать вторая
Крутой поворот в судьбе
На сей раз д’Артаньяна в доме де Кавуа не только не потчевали дичью и бургундским, но даже не предложили сесть. Госпожа де Кавуа так и заявила, едва он вошел:
– Извольте оставаться на ногах, господин д’Артаньян! В вашем положении нотации следует выслушивать стоя!
Капитан де Кавуа, присутствовавший здесь же, смирнехонько сидел в уголке с таким видом, будто он надеялся быть принятым за безобидный предмет меблировки, от коего не требуется участие в людских беседах. Зато его супруга, брызжа энергией, достаточной для двоих, подошла к д’Артаньяну и, потрясая возле самого его носа указательным пальчиком, вопросила:
– Несчастный вы человек, вы хоть понимаете свое положение?
– Мое положение? – переспросил д’Артаньян крайне осторожно. – Оно, разумеется, не из блестящих, хотя я и не рискнул бы назвать его безнадежным…
И он умолк, надеясь, что услышит какие-нибудь разъяснения.
– Вы слышите, Луи? – с трагическим пафосом спросила мадам де Кавуа своего безмолвного супруга. – Наш милейший д’Артаньян не согласен с тем, что его положение безнадежно… Боже мой, какая самонадеянность!
Капитан де Кавуа ответил неопределенным пожатием плеч и движением бровей, что можно было толковать как угодно.
– Ах, да помолчите вы, Луи! – в сердцах воскликнула его жена, хотя капитан и так молчал. – От вас, я вижу, никакого толку… Д’Артаньян, вы понимаете, что стоите на краю пропасти?
– Я, мадам?!
– Да, вы! Именно вы! Объяснить вам подробнее?
– Сделайте одолжение, госпожа де Кавуа… – пробормотал гасконец растерянно.
– Будьте благонамеренны, сделаю! Исключительно ради того, что вы мне кажетесь все же не совсем пропащим… Итак, сударь! Вы, помнится, хотели, чтобы о вас заговорил Париж? Ну что же, извольте радоваться: о вас уже говорит весь Париж… Только не смейте так глупо и широко улыбаться! – прикрикнула она с интонациями драгунского сержанта. – Вам вообще не следует улыбаться! Потому что о вас говорят главным образом как о прелюбодее, развратнике, бретёре, забияке, разбойнике и убийце…
– Мадам…
– Молчите, я сказала! – Сейчас очаровательная госпожа де Кавуа напоминала гасконцу древнегреческую богиню мести, которая именовалась вроде бы "гурия". – Я нисколечко не прибавляю от себя, я только повторяю то, о чем болтают в Париже… Начнем с шашней меж вами и вашей квартирной хозяйкой. Будете отрицать?
– Конечно, некое увлечение имело место…
– Увлечение? Да все говорят, что вы с ней миловались чуть ли не на глазах законного мужа! Которого едва не проткнули прилюдно шпагой. А потом, подкупив полицию, сгноили его в тюрьме по насквозь вымышленным обвинениям, где бедняга и нашел свой конец…
– Все было совсем не так… – осмелился заикнуться д’Артаньян. – Не совсем так, я бы сказал…
– Молчите, несчастный! Я как-никак немного разбираюсь в жизни, я второй раз замужем и произвела на свет восемь детей… Голову могу прозакладывать, что ваша возлюбленная – обычная вертихвостка, которая решила охомутать глупого юнца… Вообще-то, и вы сами хороши – где были ваши глаза? Не видели, с кем связываетесь?
– Мирей, юношеские чувства… – робко вставил словечко де Кавуа.
– Не пытайтесь его защищать, Луи! Мне лучше знать, как следует воспитывать таких вот дурачков! Так вот, д’Артаньян, сама я верю, что ваша дражайшая Луиза – беззастенчивая и развратная хищница… но попробуйте убедить в этом сплетников! Люди, знаете ли, верят не тому, что происходит на самом деле, а тому, что говорят многие! "Все говорят" – эта фраза губила и людей посерьезнее вас! Ясно вам? Злая молва убивает вернее шпаги. Или, по крайней мере, безвозвратно разрушает доброе имя… В доме Бриквилей лежит покойник… Это факт?
– Увы… – кивнул д’Артаньян.
– Это факт. Весомо, грубо, зримо… И вы можете из кожи вон вывернуться, но не оживите этого скота Бриквиля. Положение усугубляется тем, что его кончину кое-кто объясняет происками кардиналистов, а отсюда вытекает, что найдутся охотники раздуть сплетню до небес ради выгоды для своей партии… Наконец, есть еще его величество. Король крайне не одобряет подобных вещей – откровенного прелюбодейства, нарушения святости домашнего очага и тому подобных вещей… Вам крупно повезло, д’Артаньян, что короля нет в Париже. Придворные сплетники любят развлекать его рассказами о всех парижских новостях, а ваши похождения – сущий клад для сплетников… Король лежит в постели в Компьене. Он простудился, встречая английское посольство во главе с милордом Бекингэмом… или решил, что простудился, что, в общем, никакой разницы не составляет. Короче говоря, он слег в постель, никого не хочет видеть, и даже сплетни его не радуют. Будь он в Париже, все обстояло бы для вас еще печальнее – а так есть надежда, что дело удастся замять… Или вы и в самом деле собрались жениться на этой особе, у которой в любовниках перебывала половина квартала?
– Да боже упаси! – воскликнул д’Артаньян с неподдельным ужасом.
Госпожа де Кавуа чуточку смягчилась:
– Что же, вы хотя бы не потеряли голову, а это уже кое-что… Пойдем далее. Где были ваши глаза, когда вы связались с Пишегрю и его шайкой? Это – законченный прохвост, нечистый на руку игрок, завсегдатай всех веселых домов Парижа… – Она прищурилась. – Впрочем, вы ведь, кажется, тоже? Мне ужасно не хочется произносить слова, которые благородной даме и примерной матери семейства и знать-то не пристало, но вы меня вынуждаете! Вы веселитесь со шлюхами во всех парижских борделях! Жоржетта, Жанетта, Лизетта, Мюзетта… Кварталы Веррери, улица Сен-Дени, заведение под названием "Флорентийская роза" на Сен-Мартен…
Капитан де Кавуа кротко поправил:
– Мирей, заведение на Сен-Мартен именуется "Флорентийская лилия"…
Супруга зловеще прищурилась:
– Интересно, Луи, откуда вам известны такие тонкости? – спросила она медоточивым голоском.
Капитан в ужасе замолчал, но госпожа де Кавуа, к его несказанному облегчению, вновь обернулась к д’Артаньяну:
– Сударь, я смело могу назвать себя особой достаточно широких взглядов. Я понимаю, что есть вещи, от которых юнцов-ветрогонов вроде вас ни за что не удержать… но должны же быть какие-то рамки! Вы же стали завсегдатаем всех парижских борделей…
– Честное слово, не всех… – пролепетал гасконец.
– По крайней мере, большей их части, – безжалостно оборвала госпожа де Кавуа. – И в какой компании, Создатель! Сущий сброд вроде Пишегрю и его приятелей. Пишегрю, которого держат в роте только потому, что его дядя служит дворецким у принца Конде и протежирует беспутному родственнику… Де Пютанж, изгнанный из гвардии за подделку завещания… Самозванный граф де Герлен… И прочие, столь же гнуснопрославленные! Одного всерьез подозревают в шпионаже в пользу испанцев и мантуанцев, другой заливает кости свинцом, третий чудом выскользнул из петли, потому что не нашлось свидетеля в деле об ограблении почтовой кареты, у четвертого рукава набиты запасными козырными картами… Хорошенькая компания для молодого человека из столь древнего рода! Самые подходящие кандидаты на поездку четверней, когда лошади скачут в разные стороны! [15]Улица Дыбы по ним плачет и когда-нибудь дождется! [16]И, наконец, вы докатились до того, что оказались замешаны в деле о нападении на англичан, которых ваша компания хотела убить и ограбить! Где была ваша голова? Даже англичан нельзя безнаказанно резать и грабить в столице нашего христианнейшего королевства!
– Но я…
– Молчите! Между прочим, ваши беспутные дружки задержаны все до одного… и они твердят, что именно вы были зачинщиком всего, что вы все придумали!
– Да что вы такое говорите! – воскликнул д’Артаньян, у которого при этаком известии волосы форменным образом встали дыбом.
– Экий вы недотепа! – чуть понизила голос госпожа де Кавуа. – Вы что, незнакомы с нравами таких вот субъектов? Они готовы все свалить на дурачка вроде вас, чтобы избежать наказания… Ладно, ладно, не вздумайте в моем доме падать в обморок… по крайней мере, пока я не закончила выволочку… Вам крупно повезло, дорогой д’Артаньян. Слышите? Тот, второй англичанин оказался благородным человеком. Как ни удивительно, приходится признать, что и среди англичан попадаются порядочные люди, вроде белых ворон… Да и парижская полиция имеет некоторый опыт, и компания Пишегрю ей прекрасно известна. Вас никто не будет преследовать, прыгайте от радости, а лучше молитесь, если вы еще не забыли, как это делается… Благодарите бога – и ваших искренних друзей.
– Госпожа де Кавуа, у меня нет слов, я готов броситься к вашим ногам…
– Успеется! Слушайте дальше. Давайте подведем кое-какие итоги, как выразился бы его высокопреосвященство. Вы ославлены как записной прелюбодей, запутанный в скверную историю с кончиной мужа вашей любовницы. Вы шатаетесь по самым подозрительным кварталам Парижа, веселитесь в борделях, играете в кости и карты – в экарте, пикет…
"А также в ландскнехт, бассет и гальбик", – мог бы уточнить гасконец, но благоразумно промолчал.
– Одним словом, вы катитесь под уклон по скользкой дорожке, – твердо заключила госпожа де Кавуа. – Вы на счету у полиции, ваше имя треплют сплетники, о ваших беспутных похождениях, того и гляди, может узнать король – и тогда вы пропали… Вы в полной мере осознаете свое печальное положение?
– Да, – промолвил д’Артаньян.
– Честное слово?
– Честное слово… – промямлил он, понурив голову и опустив глаза – и вовсе не кривя душой.
– Попробую вам поверить, – сказала госпожа де Кавуа, глядя на него испытующе и сурово.
– Но откуда вы все это знаете?
Она ответила ледяным тоном:
– Запомните, д’Артаньян: кое в чем я осведомлена не хуже парижской полиции… а то и получше. В особенности когда задеты интересы не только моего Луи, в чьем доме вы были приняты, но и самого кардинала. Я уже говорила об этом, но теперь объясню подробнее… Вас многие считают кардиналистом – вы то и дело деретесь с королевскими мушкетерами, вы приняты в доме капитана гвардейцев кардинала, вы знаете графа Рошфора…
– Вообще-то, я ничего не имею против такого обо мне мнения…
– Похвально слышать. Но беда-то как раз в том, что ваше поведение бросает на кардиналистов тень. Именно вас иные выставляют в качестве примера того, как растленны и преступны сторонники кардинала… Понимаете вы это?
– Теперь понимаю…
– И это мне отрадно слышать… – призналась госпожа Кавуа. – Надеюсь, вы в достаточной степени прониклись?
– Да, – покаянно признался гасконец.
– Дело зашло слишком далеко, – продолжала госпожа де Кавуа. – Нужно принимать немедленные и решительные меры. Я не могу позволить, чтобы из-за вас был нанесен ущерб великому кардиналу… А потому говорю вам со всей определенностью: я настроена решительно. Вы верите?
– Вот в этом я нисколечко не сомневаюсь…
– Прекрасно. Итак… Право же, я готова отправиться в Пале-Кардиналь и убедить монсеньёра выслать вас из Парижа в Беарн. С запрещением возвращаться назад под страхом самых суровых мер – что в устах его высокопреосвященства никогда не звучало пустой угрозой. Если нет другого способа вас спасти от вас же самого – что ж, пусть будет так… Я самолично напишу вашим родителям, изложу причины, по которым вы были высланы из Парижа…
– О сударыня! – вырвалось прямо-таки стоном у д’Артаньяна.
– Мирей, ему всего восемнадцать… – тихо осмелился вставить слово капитан де Кавуа. – Он еще может исправиться…
– Ну что же, попытаемся, как истинные христиане, дать еще одну возможность покаявшемуся грешнику… – самую чуточку ласковее сказала госпожа де Кавуа. – Д’Артаньян, если вы обманете мои ожидания, я буду беспощадна. По-настоящему. Все, что я вам обещала, будет пущено в ход, и даже более. Людей, не оправдавших доверия, не стоит и щадить… Вы готовы следовать моим указаниям?
– Всецело.
– Вы немедленно развяжетесь с Луизой Бриквиль.
– Клянусь.
– И нынче же днем съедете оттуда.
– Обещаю.
– Отныне вы незнакомы с Пишегрю и его шайкой…
– Уже незнаком.
– И не станете связываться с им подобными.
– Обещаю.
– Вы будете играть только в достойной компании… а месяц-другой, пока все не забудется, лучше вообще не играть.
– Клянусь.
– Вы будете посещать бордели… ну, скажем, не чаще раза в неделю – а месяц-другой вообще не будете туда ходить.
– Я уже забыл туда дорогу… – сказал д’Артаньян. И воскликнул с ужасом: – Надеюсь, вы не собираетесь запретить мне драться на дуэли с королевскими мушкетерами?
– Пожалуй, это вам можно разрешить, – подумав, сказала госпожа де Кавуа. – Но соблюдайте при этом должную осторожность…
– Клянусь, – сказал д’Артаньян, с радостью отметивший, что понятие "должная осторожность" – чересчур расплывчатое и лишено четких формулировок.
– Ну вот, мы вроде бы ничего не упустили… – задумчиво подвела итог госпожа де Кавуа.
Д’Артаньян ничуть не удивился бы, заставь она его в завершение прочитать изрядное количество "Pater Nocter" и "Ave Maria" [17], наложив форменную епитимью, – но госпожа де Кавуа при всей своей суровости все же не зашла настолько далеко, чтобы присваивать себе права и прерогативы духовного лица. Спасибо судьбе и на том…
– Оноре! – громко позвала госпожа де Кавуа.
С похвальной быстротой появился почтенный седой дворецкий и выжидательно поклонился.
– Оноре, – не мешкая, сказала хозяйка. – Вы подобрали господину д’Артаньяну подходящие квартиры, как я наказывала?
– Разумеется, мадам… Жак и Анри с утра обходили прилегающие кварталы… – Он достал из-за обшлага камзола листы бумаги и близоруко поднес к глазам. – Улица Ла Арп, неподалеку от Сорбонны…
– Это не подходит, – сказала госпожа де Кавуа. – Тамошние студенты – не самая лучшая компания для молодого человека в подобных обстоятельствах.
– Возле отеля Люин…
– Там очень уж близко игорный дом.
– Улица Сен-Жак, восемнадцать, неплохие комнаты…
– Кто хозяева? И кто там еще живет?
– Нотариус с супругой и дочкой девятнадцати лет…
– С дочкой? – насторожилась госпожа де Кавуа. – Девятнадцати лет? Нет, и это не годится… Неужели все?
– Есть еще улица Могильщиков, одиннадцать. Владелец – почтенных лет галантерейщик, его жена служит кастеляншей в гардеробе королевы… Дочки нет, у них вообще нет детей…
– Кастелянша в гардеробе королевы… – задумчиво повторила госпожа де Кавуа. – Наверняка пожилая особа… Что ж, это, пожалуй что, нам подходит… Вы слышите, д’Артаньян?
– Разумеется.
– Вы все поняли? Нынче же днем вы переберетесь на улицу Могильщиков, в дом номер одиннадцать, к… Как там его зовут, вашего галантерейщика, Оноре?
– Бонасье, – без запинки ответил дворецкий. – Его зовут Бонасье.
– До чего плебейская фамилия… – сказала госпожа де Кавуа. – Однако это не имеет никакого значения. Так даже лучше. Уж наверняка почтенная пожилая кастелянша королевы не станет для вас, милейший д’Артаньян, очередным подводным камнем…
– Ну разумеется! – с готовностью ответил гасконец, сразу же представивший себе старуху ханжеского вида, с четками в руках, высохшую и неприветливую.
– В таком случае, отправляйтесь перевозить вещи.
– Непременно…
– Что же вы топчетесь?
Д’Артаньян, в тщетных попытках оттянуть неизбежное, столь решительные перемены в жизни, крутой поворот в судьбе, осмелился даже не на робкий протест, а на почтительное замечание:
– Название улицы, дорогая госпожа де Кавуа, очень уж мрачное и – угнетающее…
– Ничего, вам не повредит, – безапелляционно сказала госпожа де Кавуа. – Живут же люди даже на улице Дыбы – и не слышно что-то, чтобы это оказалось для них каким-то зловещим предзнаменованием. Есть вот, кстати, старинное поверье: тот, кто поселится рядом с кладбищем, будет жить долго и счастливо.
– У нас в Беарне нет такого поверья…
– А в Париже есть. Постойте-постойте… – у госпожи де Кавуа был вид человека, внезапно озаренного великолепной идеей. – Может быть, вы и правы… В том смысле… А почему бы не поселить вас у нас в доме, любезный д’Артаньян? Уж тогда вы будете у меня на глазах, и я смогу как следует заняться вашим воспитанием. У меня на шее – шесть детей, орава бестолковых слуг, которыми постоянно нужно руководить, да вдобавок любимый муж – но я чувствую в себе достаточно сил и умения, чтобы заняться еще и вами…
– Уж это несомненно, – пробормотал себе под нос гасконец.
И форменным образом затрепетал, как колеблемый ветром сухой осенний лист. Осуществи мадам де Кавуа свое намерение, жизнь гасконца, что он прекрасно понимал, обратилась бы в сущую каторгу, некое подобие затворничества девиц из хороших семей, которых до совершеннолетия отдают на воспитание в пользующиеся хорошей репутацией монастыри. Безусловно, госпожа де Кавуа превзошла бы любую строгую аббатису…
Что хуже всего, на лице капитана де Кавуа моментально расцвела одобрительная улыбка – как догадался тут же д’Артаньян, супруг госпожи де Кавуа тут же сообразил, что в этом случае сам он непременно избавится от толики бдительной опеки жены, переложенной частью на гасконца, и даже не скрывал эгоистичной радости…
– Нет, к сожалению, не получится, – подумав, сказала госпожа де Кавуа. – Дом у нас определенно тесноват, как ни ломаю голову, не могу придумать, как выделить вам комнату… Придется вам все же отправляться на улицу Могильщиков…
– Как жаль! – лицемерно воскликнул д’Артаньян, себя не помня от радости.
В отличие от него, капитан де Кавуа огорчился непритворно.
– Да, и вот еще что, – сказала госпожа де Кавуа. – До меня дошли слухи, что вы наравне с самыми отъявленными парижскими повесами развлекаетесь тем, что глотаете дым этой отвратительной американской травы, как ее там… Что за ужасное новшество! Есть в этом что-то от козней врага рода человеческого: вспомните, кто пускает дым изо рта… То-то! И, наконец, это вдобавок ко всему еще и портит дыхание. Луи однажды из любопытства предался этому новомодному пороку – и я его заставила полчаса полоскать рот ароматной кельнской водой, потому что при попытке его меня поцеловать ощутила столь неприятное дуновение, что описать невозможно…
– Госпожа де Кавуа, – истово произнес гасконец. – Даю вам слово дворянина, что собственными ушами слышал, как заслуживающий всякого доверия господин де Ла Валет, недавно вернувшийся из Нового Света, рассказывал, что дымом никотианы там дышат многие, в том числе и духовные лица, даже один кардинал…
С типично женской логикой госпожа де Кавуа отпарировала:
– Ну и что? Духовным лицам не приходится целоваться с женщинами – по крайней мере, так им предписано… Обещайте покончить и с этой омерзительной привычкой, слышите?
– Обещаю, – уныло ответил д’Артаньян, готовый принести любые обеты и даже попытаться их выполнить, лишь бы покончить, наконец, с пребыванием в этом пыточном зале, где роль палача выполняла молодая и очаровательная женщина, способная, пожалуй что, и впрямь руководить каким-нибудь министерством.
– Ступайте, – смилостивилась хозяйка. – И хорошенько зарубите себе на носу, что наблюдать за вами я буду пристально. Горе вам, если не сдержите обещаний!
– Извольте оставаться на ногах, господин д’Артаньян! В вашем положении нотации следует выслушивать стоя!
Капитан де Кавуа, присутствовавший здесь же, смирнехонько сидел в уголке с таким видом, будто он надеялся быть принятым за безобидный предмет меблировки, от коего не требуется участие в людских беседах. Зато его супруга, брызжа энергией, достаточной для двоих, подошла к д’Артаньяну и, потрясая возле самого его носа указательным пальчиком, вопросила:
– Несчастный вы человек, вы хоть понимаете свое положение?
– Мое положение? – переспросил д’Артаньян крайне осторожно. – Оно, разумеется, не из блестящих, хотя я и не рискнул бы назвать его безнадежным…
И он умолк, надеясь, что услышит какие-нибудь разъяснения.
– Вы слышите, Луи? – с трагическим пафосом спросила мадам де Кавуа своего безмолвного супруга. – Наш милейший д’Артаньян не согласен с тем, что его положение безнадежно… Боже мой, какая самонадеянность!
Капитан де Кавуа ответил неопределенным пожатием плеч и движением бровей, что можно было толковать как угодно.
– Ах, да помолчите вы, Луи! – в сердцах воскликнула его жена, хотя капитан и так молчал. – От вас, я вижу, никакого толку… Д’Артаньян, вы понимаете, что стоите на краю пропасти?
– Я, мадам?!
– Да, вы! Именно вы! Объяснить вам подробнее?
– Сделайте одолжение, госпожа де Кавуа… – пробормотал гасконец растерянно.
– Будьте благонамеренны, сделаю! Исключительно ради того, что вы мне кажетесь все же не совсем пропащим… Итак, сударь! Вы, помнится, хотели, чтобы о вас заговорил Париж? Ну что же, извольте радоваться: о вас уже говорит весь Париж… Только не смейте так глупо и широко улыбаться! – прикрикнула она с интонациями драгунского сержанта. – Вам вообще не следует улыбаться! Потому что о вас говорят главным образом как о прелюбодее, развратнике, бретёре, забияке, разбойнике и убийце…
– Мадам…
– Молчите, я сказала! – Сейчас очаровательная госпожа де Кавуа напоминала гасконцу древнегреческую богиню мести, которая именовалась вроде бы "гурия". – Я нисколечко не прибавляю от себя, я только повторяю то, о чем болтают в Париже… Начнем с шашней меж вами и вашей квартирной хозяйкой. Будете отрицать?
– Конечно, некое увлечение имело место…
– Увлечение? Да все говорят, что вы с ней миловались чуть ли не на глазах законного мужа! Которого едва не проткнули прилюдно шпагой. А потом, подкупив полицию, сгноили его в тюрьме по насквозь вымышленным обвинениям, где бедняга и нашел свой конец…
– Все было совсем не так… – осмелился заикнуться д’Артаньян. – Не совсем так, я бы сказал…
– Молчите, несчастный! Я как-никак немного разбираюсь в жизни, я второй раз замужем и произвела на свет восемь детей… Голову могу прозакладывать, что ваша возлюбленная – обычная вертихвостка, которая решила охомутать глупого юнца… Вообще-то, и вы сами хороши – где были ваши глаза? Не видели, с кем связываетесь?
– Мирей, юношеские чувства… – робко вставил словечко де Кавуа.
– Не пытайтесь его защищать, Луи! Мне лучше знать, как следует воспитывать таких вот дурачков! Так вот, д’Артаньян, сама я верю, что ваша дражайшая Луиза – беззастенчивая и развратная хищница… но попробуйте убедить в этом сплетников! Люди, знаете ли, верят не тому, что происходит на самом деле, а тому, что говорят многие! "Все говорят" – эта фраза губила и людей посерьезнее вас! Ясно вам? Злая молва убивает вернее шпаги. Или, по крайней мере, безвозвратно разрушает доброе имя… В доме Бриквилей лежит покойник… Это факт?
– Увы… – кивнул д’Артаньян.
– Это факт. Весомо, грубо, зримо… И вы можете из кожи вон вывернуться, но не оживите этого скота Бриквиля. Положение усугубляется тем, что его кончину кое-кто объясняет происками кардиналистов, а отсюда вытекает, что найдутся охотники раздуть сплетню до небес ради выгоды для своей партии… Наконец, есть еще его величество. Король крайне не одобряет подобных вещей – откровенного прелюбодейства, нарушения святости домашнего очага и тому подобных вещей… Вам крупно повезло, д’Артаньян, что короля нет в Париже. Придворные сплетники любят развлекать его рассказами о всех парижских новостях, а ваши похождения – сущий клад для сплетников… Король лежит в постели в Компьене. Он простудился, встречая английское посольство во главе с милордом Бекингэмом… или решил, что простудился, что, в общем, никакой разницы не составляет. Короче говоря, он слег в постель, никого не хочет видеть, и даже сплетни его не радуют. Будь он в Париже, все обстояло бы для вас еще печальнее – а так есть надежда, что дело удастся замять… Или вы и в самом деле собрались жениться на этой особе, у которой в любовниках перебывала половина квартала?
– Да боже упаси! – воскликнул д’Артаньян с неподдельным ужасом.
Госпожа де Кавуа чуточку смягчилась:
– Что же, вы хотя бы не потеряли голову, а это уже кое-что… Пойдем далее. Где были ваши глаза, когда вы связались с Пишегрю и его шайкой? Это – законченный прохвост, нечистый на руку игрок, завсегдатай всех веселых домов Парижа… – Она прищурилась. – Впрочем, вы ведь, кажется, тоже? Мне ужасно не хочется произносить слова, которые благородной даме и примерной матери семейства и знать-то не пристало, но вы меня вынуждаете! Вы веселитесь со шлюхами во всех парижских борделях! Жоржетта, Жанетта, Лизетта, Мюзетта… Кварталы Веррери, улица Сен-Дени, заведение под названием "Флорентийская роза" на Сен-Мартен…
Капитан де Кавуа кротко поправил:
– Мирей, заведение на Сен-Мартен именуется "Флорентийская лилия"…
Супруга зловеще прищурилась:
– Интересно, Луи, откуда вам известны такие тонкости? – спросила она медоточивым голоском.
Капитан в ужасе замолчал, но госпожа де Кавуа, к его несказанному облегчению, вновь обернулась к д’Артаньяну:
– Сударь, я смело могу назвать себя особой достаточно широких взглядов. Я понимаю, что есть вещи, от которых юнцов-ветрогонов вроде вас ни за что не удержать… но должны же быть какие-то рамки! Вы же стали завсегдатаем всех парижских борделей…
– Честное слово, не всех… – пролепетал гасконец.
– По крайней мере, большей их части, – безжалостно оборвала госпожа де Кавуа. – И в какой компании, Создатель! Сущий сброд вроде Пишегрю и его приятелей. Пишегрю, которого держат в роте только потому, что его дядя служит дворецким у принца Конде и протежирует беспутному родственнику… Де Пютанж, изгнанный из гвардии за подделку завещания… Самозванный граф де Герлен… И прочие, столь же гнуснопрославленные! Одного всерьез подозревают в шпионаже в пользу испанцев и мантуанцев, другой заливает кости свинцом, третий чудом выскользнул из петли, потому что не нашлось свидетеля в деле об ограблении почтовой кареты, у четвертого рукава набиты запасными козырными картами… Хорошенькая компания для молодого человека из столь древнего рода! Самые подходящие кандидаты на поездку четверней, когда лошади скачут в разные стороны! [15]Улица Дыбы по ним плачет и когда-нибудь дождется! [16]И, наконец, вы докатились до того, что оказались замешаны в деле о нападении на англичан, которых ваша компания хотела убить и ограбить! Где была ваша голова? Даже англичан нельзя безнаказанно резать и грабить в столице нашего христианнейшего королевства!
– Но я…
– Молчите! Между прочим, ваши беспутные дружки задержаны все до одного… и они твердят, что именно вы были зачинщиком всего, что вы все придумали!
– Да что вы такое говорите! – воскликнул д’Артаньян, у которого при этаком известии волосы форменным образом встали дыбом.
– Экий вы недотепа! – чуть понизила голос госпожа де Кавуа. – Вы что, незнакомы с нравами таких вот субъектов? Они готовы все свалить на дурачка вроде вас, чтобы избежать наказания… Ладно, ладно, не вздумайте в моем доме падать в обморок… по крайней мере, пока я не закончила выволочку… Вам крупно повезло, дорогой д’Артаньян. Слышите? Тот, второй англичанин оказался благородным человеком. Как ни удивительно, приходится признать, что и среди англичан попадаются порядочные люди, вроде белых ворон… Да и парижская полиция имеет некоторый опыт, и компания Пишегрю ей прекрасно известна. Вас никто не будет преследовать, прыгайте от радости, а лучше молитесь, если вы еще не забыли, как это делается… Благодарите бога – и ваших искренних друзей.
– Госпожа де Кавуа, у меня нет слов, я готов броситься к вашим ногам…
– Успеется! Слушайте дальше. Давайте подведем кое-какие итоги, как выразился бы его высокопреосвященство. Вы ославлены как записной прелюбодей, запутанный в скверную историю с кончиной мужа вашей любовницы. Вы шатаетесь по самым подозрительным кварталам Парижа, веселитесь в борделях, играете в кости и карты – в экарте, пикет…
"А также в ландскнехт, бассет и гальбик", – мог бы уточнить гасконец, но благоразумно промолчал.
– Одним словом, вы катитесь под уклон по скользкой дорожке, – твердо заключила госпожа де Кавуа. – Вы на счету у полиции, ваше имя треплют сплетники, о ваших беспутных похождениях, того и гляди, может узнать король – и тогда вы пропали… Вы в полной мере осознаете свое печальное положение?
– Да, – промолвил д’Артаньян.
– Честное слово?
– Честное слово… – промямлил он, понурив голову и опустив глаза – и вовсе не кривя душой.
– Попробую вам поверить, – сказала госпожа де Кавуа, глядя на него испытующе и сурово.
– Но откуда вы все это знаете?
Она ответила ледяным тоном:
– Запомните, д’Артаньян: кое в чем я осведомлена не хуже парижской полиции… а то и получше. В особенности когда задеты интересы не только моего Луи, в чьем доме вы были приняты, но и самого кардинала. Я уже говорила об этом, но теперь объясню подробнее… Вас многие считают кардиналистом – вы то и дело деретесь с королевскими мушкетерами, вы приняты в доме капитана гвардейцев кардинала, вы знаете графа Рошфора…
– Вообще-то, я ничего не имею против такого обо мне мнения…
– Похвально слышать. Но беда-то как раз в том, что ваше поведение бросает на кардиналистов тень. Именно вас иные выставляют в качестве примера того, как растленны и преступны сторонники кардинала… Понимаете вы это?
– Теперь понимаю…
– И это мне отрадно слышать… – призналась госпожа Кавуа. – Надеюсь, вы в достаточной степени прониклись?
– Да, – покаянно признался гасконец.
– Дело зашло слишком далеко, – продолжала госпожа де Кавуа. – Нужно принимать немедленные и решительные меры. Я не могу позволить, чтобы из-за вас был нанесен ущерб великому кардиналу… А потому говорю вам со всей определенностью: я настроена решительно. Вы верите?
– Вот в этом я нисколечко не сомневаюсь…
– Прекрасно. Итак… Право же, я готова отправиться в Пале-Кардиналь и убедить монсеньёра выслать вас из Парижа в Беарн. С запрещением возвращаться назад под страхом самых суровых мер – что в устах его высокопреосвященства никогда не звучало пустой угрозой. Если нет другого способа вас спасти от вас же самого – что ж, пусть будет так… Я самолично напишу вашим родителям, изложу причины, по которым вы были высланы из Парижа…
– О сударыня! – вырвалось прямо-таки стоном у д’Артаньяна.
– Мирей, ему всего восемнадцать… – тихо осмелился вставить слово капитан де Кавуа. – Он еще может исправиться…
– Ну что же, попытаемся, как истинные христиане, дать еще одну возможность покаявшемуся грешнику… – самую чуточку ласковее сказала госпожа де Кавуа. – Д’Артаньян, если вы обманете мои ожидания, я буду беспощадна. По-настоящему. Все, что я вам обещала, будет пущено в ход, и даже более. Людей, не оправдавших доверия, не стоит и щадить… Вы готовы следовать моим указаниям?
– Всецело.
– Вы немедленно развяжетесь с Луизой Бриквиль.
– Клянусь.
– И нынче же днем съедете оттуда.
– Обещаю.
– Отныне вы незнакомы с Пишегрю и его шайкой…
– Уже незнаком.
– И не станете связываться с им подобными.
– Обещаю.
– Вы будете играть только в достойной компании… а месяц-другой, пока все не забудется, лучше вообще не играть.
– Клянусь.
– Вы будете посещать бордели… ну, скажем, не чаще раза в неделю – а месяц-другой вообще не будете туда ходить.
– Я уже забыл туда дорогу… – сказал д’Артаньян. И воскликнул с ужасом: – Надеюсь, вы не собираетесь запретить мне драться на дуэли с королевскими мушкетерами?
– Пожалуй, это вам можно разрешить, – подумав, сказала госпожа де Кавуа. – Но соблюдайте при этом должную осторожность…
– Клянусь, – сказал д’Артаньян, с радостью отметивший, что понятие "должная осторожность" – чересчур расплывчатое и лишено четких формулировок.
– Ну вот, мы вроде бы ничего не упустили… – задумчиво подвела итог госпожа де Кавуа.
Д’Артаньян ничуть не удивился бы, заставь она его в завершение прочитать изрядное количество "Pater Nocter" и "Ave Maria" [17], наложив форменную епитимью, – но госпожа де Кавуа при всей своей суровости все же не зашла настолько далеко, чтобы присваивать себе права и прерогативы духовного лица. Спасибо судьбе и на том…
– Оноре! – громко позвала госпожа де Кавуа.
С похвальной быстротой появился почтенный седой дворецкий и выжидательно поклонился.
– Оноре, – не мешкая, сказала хозяйка. – Вы подобрали господину д’Артаньяну подходящие квартиры, как я наказывала?
– Разумеется, мадам… Жак и Анри с утра обходили прилегающие кварталы… – Он достал из-за обшлага камзола листы бумаги и близоруко поднес к глазам. – Улица Ла Арп, неподалеку от Сорбонны…
– Это не подходит, – сказала госпожа де Кавуа. – Тамошние студенты – не самая лучшая компания для молодого человека в подобных обстоятельствах.
– Возле отеля Люин…
– Там очень уж близко игорный дом.
– Улица Сен-Жак, восемнадцать, неплохие комнаты…
– Кто хозяева? И кто там еще живет?
– Нотариус с супругой и дочкой девятнадцати лет…
– С дочкой? – насторожилась госпожа де Кавуа. – Девятнадцати лет? Нет, и это не годится… Неужели все?
– Есть еще улица Могильщиков, одиннадцать. Владелец – почтенных лет галантерейщик, его жена служит кастеляншей в гардеробе королевы… Дочки нет, у них вообще нет детей…
– Кастелянша в гардеробе королевы… – задумчиво повторила госпожа де Кавуа. – Наверняка пожилая особа… Что ж, это, пожалуй что, нам подходит… Вы слышите, д’Артаньян?
– Разумеется.
– Вы все поняли? Нынче же днем вы переберетесь на улицу Могильщиков, в дом номер одиннадцать, к… Как там его зовут, вашего галантерейщика, Оноре?
– Бонасье, – без запинки ответил дворецкий. – Его зовут Бонасье.
– До чего плебейская фамилия… – сказала госпожа де Кавуа. – Однако это не имеет никакого значения. Так даже лучше. Уж наверняка почтенная пожилая кастелянша королевы не станет для вас, милейший д’Артаньян, очередным подводным камнем…
– Ну разумеется! – с готовностью ответил гасконец, сразу же представивший себе старуху ханжеского вида, с четками в руках, высохшую и неприветливую.
– В таком случае, отправляйтесь перевозить вещи.
– Непременно…
– Что же вы топчетесь?
Д’Артаньян, в тщетных попытках оттянуть неизбежное, столь решительные перемены в жизни, крутой поворот в судьбе, осмелился даже не на робкий протест, а на почтительное замечание:
– Название улицы, дорогая госпожа де Кавуа, очень уж мрачное и – угнетающее…
– Ничего, вам не повредит, – безапелляционно сказала госпожа де Кавуа. – Живут же люди даже на улице Дыбы – и не слышно что-то, чтобы это оказалось для них каким-то зловещим предзнаменованием. Есть вот, кстати, старинное поверье: тот, кто поселится рядом с кладбищем, будет жить долго и счастливо.
– У нас в Беарне нет такого поверья…
– А в Париже есть. Постойте-постойте… – у госпожи де Кавуа был вид человека, внезапно озаренного великолепной идеей. – Может быть, вы и правы… В том смысле… А почему бы не поселить вас у нас в доме, любезный д’Артаньян? Уж тогда вы будете у меня на глазах, и я смогу как следует заняться вашим воспитанием. У меня на шее – шесть детей, орава бестолковых слуг, которыми постоянно нужно руководить, да вдобавок любимый муж – но я чувствую в себе достаточно сил и умения, чтобы заняться еще и вами…
– Уж это несомненно, – пробормотал себе под нос гасконец.
И форменным образом затрепетал, как колеблемый ветром сухой осенний лист. Осуществи мадам де Кавуа свое намерение, жизнь гасконца, что он прекрасно понимал, обратилась бы в сущую каторгу, некое подобие затворничества девиц из хороших семей, которых до совершеннолетия отдают на воспитание в пользующиеся хорошей репутацией монастыри. Безусловно, госпожа де Кавуа превзошла бы любую строгую аббатису…
Что хуже всего, на лице капитана де Кавуа моментально расцвела одобрительная улыбка – как догадался тут же д’Артаньян, супруг госпожи де Кавуа тут же сообразил, что в этом случае сам он непременно избавится от толики бдительной опеки жены, переложенной частью на гасконца, и даже не скрывал эгоистичной радости…
– Нет, к сожалению, не получится, – подумав, сказала госпожа де Кавуа. – Дом у нас определенно тесноват, как ни ломаю голову, не могу придумать, как выделить вам комнату… Придется вам все же отправляться на улицу Могильщиков…
– Как жаль! – лицемерно воскликнул д’Артаньян, себя не помня от радости.
В отличие от него, капитан де Кавуа огорчился непритворно.
– Да, и вот еще что, – сказала госпожа де Кавуа. – До меня дошли слухи, что вы наравне с самыми отъявленными парижскими повесами развлекаетесь тем, что глотаете дым этой отвратительной американской травы, как ее там… Что за ужасное новшество! Есть в этом что-то от козней врага рода человеческого: вспомните, кто пускает дым изо рта… То-то! И, наконец, это вдобавок ко всему еще и портит дыхание. Луи однажды из любопытства предался этому новомодному пороку – и я его заставила полчаса полоскать рот ароматной кельнской водой, потому что при попытке его меня поцеловать ощутила столь неприятное дуновение, что описать невозможно…
– Госпожа де Кавуа, – истово произнес гасконец. – Даю вам слово дворянина, что собственными ушами слышал, как заслуживающий всякого доверия господин де Ла Валет, недавно вернувшийся из Нового Света, рассказывал, что дымом никотианы там дышат многие, в том числе и духовные лица, даже один кардинал…
С типично женской логикой госпожа де Кавуа отпарировала:
– Ну и что? Духовным лицам не приходится целоваться с женщинами – по крайней мере, так им предписано… Обещайте покончить и с этой омерзительной привычкой, слышите?
– Обещаю, – уныло ответил д’Артаньян, готовый принести любые обеты и даже попытаться их выполнить, лишь бы покончить, наконец, с пребыванием в этом пыточном зале, где роль палача выполняла молодая и очаровательная женщина, способная, пожалуй что, и впрямь руководить каким-нибудь министерством.
– Ступайте, – смилостивилась хозяйка. – И хорошенько зарубите себе на носу, что наблюдать за вами я буду пристально. Горе вам, если не сдержите обещаний!
Глава двадцать третья
О том, как легко сделать счастливым бравого швейцарца
Выйдя из дома де Кавуа, д’Артаньян побрел, не разбирая дороги, столь удрученный и подавленный, что, вполне возможно, он не обратил бы даже никакого внимания на громкие насмешки мушкетеров короля в его адрес, прозвучи они рядом.
В таком расстройстве чувств он оказался впервые в жизни. Точности ради необходимо уточнить, что на главном месте, конечно, был страх – страх лишиться пусть и скромных, но достижений, пусть и подмоченной, но репутации победителя гвардейцев де Тревиля, покинуть Париж не по собственной воле, вернуться в свой глухой и сонный Беарн, где, конечно же, придется столкнуться с неприкрытыми насмешками. Люди склонны ненавидеть своих земляков, совершивших ослепительный взлет из окраинной провинции, – но еще более яростно они издеваются над теми, кто потерпел неудачу и вынужден был вернуться назад, в унылую глушь…
В таком расстройстве чувств он оказался впервые в жизни. Точности ради необходимо уточнить, что на главном месте, конечно, был страх – страх лишиться пусть и скромных, но достижений, пусть и подмоченной, но репутации победителя гвардейцев де Тревиля, покинуть Париж не по собственной воле, вернуться в свой глухой и сонный Беарн, где, конечно же, придется столкнуться с неприкрытыми насмешками. Люди склонны ненавидеть своих земляков, совершивших ослепительный взлет из окраинной провинции, – но еще более яростно они издеваются над теми, кто потерпел неудачу и вынужден был вернуться назад, в унылую глушь…