Бушков Александр Александрович. Дикое золото

   – Кто ведет работу на вашем участке? Поручик!
   – Есть такой купец…
   – Ефим Даник?
   Польщиков согласно опустил ресницы:
   – Мало того, что документы выправлены по всем правилам, губерния подтвердила его полномочия… Понимаете мое положение?
   – Кто подтвердил?
   –  Сверху, – показал поручик в потолок пальцем.
   Бестужев видел, что более детального ответа ни за что не добьется, – у тихого бунта есть свои пределы, и они как раз только что были достигнуты…
   – С какого? – все же переспросил он.
   И ответа не дождался, поручик без надобности принялся ворошить бумаги на столе.
   – Ладно, – сказал Бестужев. – Анонимку на Гнездакова не выкинули?
   – Как можно? Зарегистрировано-с, срок хранения не истек…
   Еще не дочитав бумагу до конца, Бестужев понял, что она составлена и написана тем же неизвестным интриганом, что сочинил донос на недотепу Покитько, – тот же почерк, тот же стиль, даже водяные знаки на бумаге те же…

Глава седьмая
Дикое золото

   – Все в полном порядке, ваше благородие, – приложил руку к козырьку рослый железнодорожный жандарм. – Подозрительного ничего в полосе отчуждения не усмотрено, по-моему, все в точности как всегда. Прикажете давать отправление?
   Бестужев бросил под ноги окурок и тщательно придавил его носком сапога. Огляделся, стараясь проделать это незаметно, как учили. В общем, жандарм был прав – куда ни посмотри, не видно ровным счетом ничего подозрительного: люди на небольшом перроне такие, каким им и подобает быть, обычные, никто не выламываетсяиз общей истины ни подозрительным любопытством, ни, наоборот, деланным безразличием (безразличие тоже нужно уметь изобразить, неумелая игра режет опытный глаз)…
   – Отправляйте, – кивнул он, нахлобучив поплотнее инженерную фуражку – этомуперсонажу еще рано было уходить со сцены.
   Жандарм вновь откозырял, гораздо торопливее, побежал мимо черного тендера к паровозу. Уперевшись носком сапога в подножку, Бестужев одним прыжком оказался в теплушке. Коротко, звонко лязгнула сцепка, паровоз пронзительно свистнул, мощно фыркнул – и товарный поезд тронулся, постепенно набирая ход. Аккуратное здание вокзала, коричневое с белой каймой, осталось позади, а за ним и поднятый семафор. Какое-то время еще тянулись простые крестьянские домишки, потом пропали и они, паровоз свистнул, наддал, двигаясь меж подступивших совсем близко сосен, словно снаряд в пушечном жерле.
   Бестужев, стоя в дверях, оглядел теплушку. Все было в полном казенном порядке – за невысокой деревянной решеткой лежали кожаные сумки, опечатанные орленой казенной печатью, и возле них, зажав карабины меж колен, сидели на скамеечке двое стражников. Семен с Пантелеем помещались в другом углу. Два длинных зеленых ящика стояли как раз посередине, напротив двери. Мышеловка была взведена и старательно оснащена вкусным кусочком сыра. Вопрос только, имеется ли в пределах досягаемости сырного духа хоть одна мышь…
   Хоть в горле уже першило, он зажег очередную папиросу, пуская дым в распахнутую дверь, прихваченную к стене изнутри железным крюком. До сих пор не отпускало напряжение девятичасового путешествия от приисков до Аннинска, когда в любой момент мог произойти очередной, новый, непредвиденный сюрприз.
   Обошлось. Никто ни разу не побеспокоил золотой караван с преступными намерениями, что немедленно вызывало вопросы и раздумья. Они либо отказались от налета, либо…
   Самое грустное, что у него по-прежнему оставался не один твердо, уверенно подозреваемый, а двое. И Енгалычев, и Мельников, окажись они все же замешаны, получили разнуюложь, но нынешняя ситуация с равным успехом могла оказаться следствием деятельности либо первого, либо второго. И тот, и другой могли по своимпричинам дать сообщникам сигнал об отмене налета…
   – Все помните? – сурово обернулся он к стражникам.
   – Точно так, ваше благородие, – торопливо ответил тот, что постарше. – Ежели, не дай бог, нападут – ружья бросать и пощады просить…
   Видно было, что оба испуганы, вышиблены из колеи странными распоряжениями начальства, – но не посвящать же их в детали… Обойдутся. Итак, можно решительно сказать, что Польщиков ни при чем – он-то как раз проверен самим фактом ненападения…
   Он передвинул кобуру с наганом на живот, так, чтобы бросалась в глаза. Думать о Тане не было времени – и слава богу, потому что все повисло в самой мучительной неопределенности. Они даже не увиделись перед…
   Бестужев вздрогнул и сбился с мысли – паровоз испустил длиннейший, душераздирающий свист, а там начал свистеть и вовсе беспрерывно. Что-то там происходило впереди!
   Он успел подумать, что паровозная бригада – из соседней губернии, из Новониколаевска, совершенно не посвященная в здешние уголовные хроники. Что ж, так даже лучше…
   Высунулся, держась за косяк. Отчаянно заскрежетали колеса – машинист тормозил. Теплушка была расположена непосредственно за тендером, железная дорога выполняла здесь плавный поворот – и потому Бестужев сразу разглядел стоящую прямо на путях накренившуюся телегу, лишившуюся одного из задних колес, увидел, как храпит и прижимает уши замухрышка-лошадка, как один мужик держит ее под уздцы и вроде бы пытается свести с «чугунки», но отчего-то все время получается так, что она лишь пятится – именно на рельсы. Второй просто бегал рядом, хватаясь за голову и вопя.
   Поезд остановился окончательно, шумно выпустил струи пара. Слышно было, как испуганно храпит лошадь. Вслед за тем Бестужев услышал ругань машиниста – мастерскую, в три загиба, – а в следующий миг справа от него раздался громкий и, такое впечатление, даже веселый голос:
   – Руки задери, шкура!
   Повернув голову, он узрел не далее чем в полуаршине от своей физиономии черный зрачок пистолетного дула. Машинально отметил, что это «Бергман», машинка надежная и убойная. Тут же, одним прыжком проскочив мимо него, в теплушку метнулся второй, выстрелил в потолок и яростно заорал:
   – Сидеть смирно!
   Краем глаза Бестужев успел заметить, что оба мужичка уже вскарабкались на паровоз, а потом тот, что проник в теплушку, дернул его за шиворот так, что ротмистр улетел внутрь. Ухитрился все же не упасть, остался на ногах и поднял руки – как и остальные четверо.
   – Туда иди! – показал ему пистолетом налетчик.
   Бестужев послушно отодвинулся в угол, к остальным четырем, – стражники уже побросали карабины. Слышно было, как справа, со стороны вагонов, кто-то возится, гремя сцепкой.
   Налетчик, стоя на широко расставленных ногах, приказал:
   – Кобуры снимайте, шкуры охранные! Кидайте в угол! Тогда еще поживете…
   Судя по движениям и по голосу, он был довольно молод. Лицо закрывал матерчатый капюшон с прорезями – как у палача или неуловимого бандита Фантомаса из французской фильмы, виденной Бестужевым в Австро-Венгрии.
   Бестужев снял пояс с кобурой и кинул в указанный угол. Так же поступили и Пантелей с Сёмой.
   – А теперь стойте тихо, драконы! – распорядился нападавший, прочно привалившись к дощатой стене теплушки. – А то живо на небеса отправлю!
   Он никоим образом не производил впечатления истеричного или неопытного – говорил скупо, оружием не размахивал, держал его вполне уверенно. « Битый» – оценил Бестужев.
   В теплушку запрыгнул второй, чье лицо скрывал такой же капюшон. Послышался резкий свист, и поезд фыркнул, дернулся.
   Правда, по той легкости, с какой он пошел с места, стало ясно, что из всего состава только их теплушка и осталась. То-то второй со сцепкой возился…
   Судя по всему, нападавшие на сей раз применили тактику, давно и успешно освоенную бандитами в Североамериканских Соединенных Штатах. Под дулом пистолета машинист отгонит поезд на несколько верст, к заранее выбранному месту, где уже ждут сообщники с лошадьми. Чтобы увезти все кожаные сумы, достаточно парочки сильных, не заморенных коней. После чего вся шайка благополучно растворится в таежной необозримости, предварительно испортив что-то в паровозе или заперев всех в теплушке. Пока они освободятся и доберутся до ближайшего телеграфа, до Аннинска, небольшой отряд верховых окончательно растворится в спасительной безвестности, обнаружить их будет невозможно. В округе – несколько больших сел, где можно спрятать добычу, их лиц никто не видел, опознать невозможно. План нападавших был предельно ясен. Они не собираются никого убивать, иначе не прятали бы лиц…
   Поезд набирал скорость. Оба замаскированных субъекта то и дело косились за загородку, на раздувшиеся кожаные сумы, золото притягивало их, как магнит.
   – Закурить можно? – спросил Бестужев обычным голосом.
   – Я т-те закурю, шкура охранная! Стой смирно! Ишь, инженером прикинулся…
   – Зря вы так, – сказал Бестужев. – Мы – люди подневольные, что приказано, то исполняем…
   Он пытался их разговорить, сбить немного внимание, заставить ослабить бдительность.
   – Стой уж… подневольный, – фыркнул налетчик (второй так и не проронил ни словечка). – А впрочем… где пулеметы? Здесь? – он кивнул на зеленые ящики.
   – Здесь, – угрюмо сказал Бестужев, притворяясь удивленным и раздосадованным. – Откуда вы знаете?
   – Сорока на хвосте принесла… Открой ящик!
   – Не имею права, – сказал Бестужев. – Оружие казенное.
   – Пулю меж глаз захотел?
   – Да кто же себе такую неприятность добровольно захочет? – пожал плечами Бестужев. – Сумасшедший разве что, а я вроде бы здоров…
   – Болтаешь много.
   – Это я от нервов, – признался Бестужев с обезоруживающей простотой.
   – Ящики открывай, говорю!
   – Сейчас, – сказал Бестужев. – Только вы нас свяжите потом, парочку синяков, что ли, поставьте… Чтобы было видно: казенное оружие мы защищали со всем усердием и смирились лишь перед превосходящими силами…
   – Трясешься, как овечий хвост, ротмистр? – с удовольствием протянул замаскированный. – Ладно, и свяжем, и синяки от этого самого сапога я тебе лично обещаю… Пошел!
   – И все же… – сказал Бестужев. – Где гарантии сохранения нам жизни?
   – Не дури, – судя по тону, говоривший поморщился под маской. – Тебе что, на бумажке написать гарантии? Где я тебе возьму здесь бумагу… да и какой от нее толк? Не трясись. Уцелеет твоя поганая шкура. Не по доброте душевной, а оттого, что руки пачкать неохота. Ну, валяй!
   Бестужев, старательно изображая непреходящий испуг перед пистолетным дулом, приблизился к ящику – и, оказавшись на миг спиной к налетчику, послал Пантелею многозначительный взгляд, молясь про себя, чтобы тот понял его правильно.
   Наклонился, стал вытаскивать простой деревянный колышек, просунутый в железную петлю вместо замка. И передернулся от истошного вопля – но в следующий же миг ощутил острую радость: правильно понял Пантелей, самородок медниковской обработки! Работатьначал!
   Вопя, воя, причитая и всхлипывая, Пантелей ползал на коленях перед охранявшим всю группу налетчиком, по лицу у него катились натуральнейшие слезы, а в голосе не было ничего, кроме животного страха:
   – Родненькие, помилосердствуйте, подневольные мы! Отпустите душу на покаяние, Христом богом клянусь, уйду из охраны! Только не убивайте, миленькие!
   Он упал на бок, подпрыгивая в этой нелепой позе всем телом, дергаясь, валялся у ног налетчика, от растерянности даже не отодвинувшегося. Потом тот неуверенно тронул Пантелея носком сапога:
   – Эй, заткнись!
   – У него падучая, – быстро сказал Бестужев, выдергивая колышек и поднимая крышку. – Теперь не остановить…
   – Черт с ним, пусть воет, – бросил через плечо напарнику тот, что говорил с Бестужевым. – Ну, доставай пулемет, тебе уже ни к чему, а нам в хозяйстве пригодится…
   – Берите, – сказал Бестужев, отступая на шаг.
   Замаскированный заглянул в ящик, за собственные деньги заказанный Бестужевым у столяра. И оторопел на миг – как любой, кто вместо ожидаемого ручного пулемета, о наличии которого твердо знал из верных источников, вдруг узрел ржавую железную трубу и еще какой-то скобяной хлам, положенный для тяжести…
   – Бей! – рявкнул Бестужев.
   Тот, что стоял над Пантелеем, опустив пистолет, явно не знал о приеме, с помощью которого лежащий способен вмиг сшибить с ног стоящего. Зато Пантелей этот прием прекрасно знал – и в мгновение ока претворил в жизнь, так что налетчик, нелепо взмахнув руками – он успел нажать на спуск, но пуля ушла в потолок, – опрокинулся навзничь, стукнувшись затылком об пол, и на него тут же насели Пантелей с Сеней. Буквально в этот самый миг Бестужев распрямился, словно отпущенная пружина, согнутой левой ладонью подшиб запястье врага, уводя его вправо, – а выпрямленной, как дощечка, правой, наоборот, ударил по пистолету, направляя его влево. Послышался отчаянный, нечеловеческий вопль – пальцы налетчика вмиг оказались то ли вывихнуты, то ли сломаны, смотря по его невезению, пуля зыкнула далеко слева от Бестужева, а там «Бергман» вывалился из руки…
   Молниеносно и безжалостно Бестужев нанес удар локтем в лицо, подцепив носком сапога ногу противника.
   Тот полетел назад, мотая руками, все еще вопя от боли, – и, потеряв равновесие, головой вперед вывалился в раскрытую дверь теплушки. Мелькнуло оскаленное лицо, разорванный криком рот, тело мотнулось нелепо, тряпично– и исчезло под колесами, снизу послышался жуткий, тут же оборвавшийся вопль.
   Выхватив браунинг, заткнутый сзади за ремешок, Бестужев одним взглядом оценил ситуацию. Его филеры крепко держали поверженного противника, заломив ему руки за спину, уткнув физиономией в пол. Стражники так и сидели в своем углу – то ли полагали, что это и далее входит в их задачу, то ли просто потеряли голову.
   – Свяжите его быстренько! – распорядился Бестужев. – Вон веревка! Живо! И приготовьтесь, сейчас тряхнет!
   Убедившись, что пленник надежно связан, он кивком велел Сёме достать маузер, прянул в угол, подпрыгнул и ухватился за вычурный, начищенный рычаг стоп-крана. Рванул его, повиснув всей тяжестью.
   И тут же уцепился за деревянную решетку – машинист послушно отреагировал, затормозив на всем ходу согласно профессиональному условному рефлексу, всех бросило к задней стенке, пленник покатился по полу, как сноп, остальные едва на ногах удержались.
   Спрыгнув на насыпь, Бестужев крикнул:
   – Прикрывайте огнем!
   И, распластавшись на жесткой зеленой травке, вскинул пистолет, навел на паровозную будку. Оттуда высунулась голова, за ней появилась рука с пистолетом – но над головой хлестко зачастили выстрелы из маузера. Семен не зацепил высунувшегося, он и не ставил перед собой такой задачи, – но звонкое цоканье пуль по металлической стене будки способно было произвести должное впечатление. Так и вышло: голова проворно спряталась.
   – Выходи, бросай оружие! – крикнул Бестужев, подперев левой ладонью руку с пистолетом. – Ваши уже арестованы, бомбами забросаю!
   Со стороны будки раздался выстрел, явно сделанный наугад, вслепую, пуля прошла так высоко над головой, что Бестужев даже не услышал характерного зыканья. И сам два раза выстрелил по стене будки, рядом с окошком. Пули срикошетили с противным визгом. Повинуясь взмаху руки Бестужева, Семен выпрыгнул на насыпь, залег, прижимая к плечу деревянную кобуру-приклад. Бестужев кивнул – и они выпустили по парочке пуль.
   Потом, завидев какое-то шевеление на той стороне, Бестужев опустил голову к самой земле и увидел меж колесами, как на той стороне путей мелькают бегущие ноги – две пары. Тут же выпустил в ту сторону всю обойму, не особенно и стараясь попасть, перевернулся на бок, проворно загнал новую. Прислушался.
   Стояла тишина, нарушавшаяся неподалеку хрустом ломаемых веток. Потом из будки послышался вопль:
   – Не стреляйте за ради Христа! Они в тайгу убегли!
   Приходилось рисковать… Вскочив на ноги, держа пистолет наготове, Бестужев ринулся к паровозу, вмиг взлетел по железной лесенке. Человек в кителе паровозного машиниста лежал на гладком полу, от страха пытаясь вцепиться в него растопыренными пальцами. На тендере, на куче угля, лежал чумазый кочегар, прикрывая руками голову, судя по всему, живехонький.
   Облегченно вздохнув, Бестужев прикрикнул:
   – Ну, чего разлеглись? Живо, крутите рычаги или как там у вас полагается… Задний ход со всей возможной скоростью! Пока не вернемся к составу! Сёма, побудь с ними… – крикнул он, высунувшись в окно.
   Соскочил и побыстрее вернулся в теплушку, где стражники уже пришли в себя настолько, чтобы подобрать с пола карабины. Поезд тронулся, за дверью замелькали сосны. Присев на корточки, Бестужев сорвал с пленника капюшон, кратко пояснив:
   – Мы не на маскараде…
   Обнаружилось лицо совсем молодого человека – без особых примет, европейского типа, совершенно незнакомое. Он уже оценил свое незавидное положение и таращился со смесью злобы и страха.
   – Ну вот, – сказал Бестужев почти ласково. – Наконец-то свиделись хоть с кем-то из вас, господа члены кружка любителей самородного золота…
   Поперек лба у пленника тянулась длинная, не успевшая еще подсохнуть царапина, в схватке ему успели подшибить глаз, но, не считая этих несмертельных повреждений, он казался в добром здравии, совершенно готовым к употреблению. На душе сделалось невыразимо приятно – наконец-то у него был «язык»…
 
   …Пантелей, подталкивая в спину связанного по рукам пленника, завел его в избу. Бестужев вошел следом, распорядился:
   – Положи его на пол, что ли, да ноги свяжи, – и, придвинув ногой табуретку, сидел рядом, пока Пантелей сноровисто спутывал нижние конечности изловленного. Убедившись, что дело сделано, распорядился, отвернувшись от пленника: – Скажи Савелию, пусть седлает коня, нужно скакать на прииски…
   Пантелей воззрился недоумевающе, но, увидев подмигиванье, браво рявкнул:
   – Слушаюсь!
   И проворно выкатился во двор. Медленно выпустив дым, Бестужев осведомился:
   – Поговорим?
   Зло глядя на него снизу вверх, пленник попытался плюнуть, но в его неудобном положении это привело лишь к тому, что слюна попала на физиономию ему самому. Тогда он выругался, поминая по матушке и самого Бестужева, и все охранное отделение в полном составе.
   – Интересно, – сказал Бестужев, – а с чего ты взял, собственно, сучий потрох, что мы – непременно из охранного отделения? И почему твой дружок, столь неосторожно сорвавшийся под колеса, называл меня ротмистром? Предположим, мы действительно из охраны и я в самом деле ротмистр, но откуда ты это мог узнать? Не поделишься секретом?
   – Ты еще сдохнешь, сатрап…
   – Да, разумеется, – рассеянно сказал Бестужев.
   Вслед за тем встал и принялся вытирать грязные подошвы сапог о рубаху на груди пленника – обстоятельно, неторопливо, со всей возможной заботой о чистоте обуви. Пленник извивался, пытаясь отползти, но, когда это не удалось, прямо-таки взревел:
   – Как вы смеете?!
   Бестужев моментально прервал свое занятие, вновь сел на табурет и усмехнулся:
   – Вот и выдали себя, милостивый государь! Не правда ли? Судя по содержанию реплики и интонации, с коей она была выкрикнута, судя по возмущению, с коим были встречены мои хамские действия, вы, любезный, вряд ли принадлежите к простонародью… Нет уж, вы, несомненно, принадлежите к тому образованному слою, для коего невыносимо унизительно видеть, как жандарм вытирает о него ноги в самом что ни на есть прямом смысле… А я сейчас еще и о вашу нахальную физиономию сапоги вытру… – и привстал.
   Пленник, отчаянно пытаясь придать себе гордое положение фигуры – что в его ситуации было решительно недостижимо, – яростно посмотрел Бестужеву в глаза:
   – Извольте соблюдать уважение, ротмистр!
   – Хорошее заявление, – невозмутимо сказал Бестужев. – Опять-таки подразумевает вашу принадлежность к строго определенной категории лиц… В просторечии именуемых либо «мы с гонором», либо «из благородных»… А?
   – Я требую, чтобы вы прекратили эти подлости!
   – Ради бога, в любой момент, – сказал Бестужев. – Как только вы мне докажете, что имеете право на благородное обхождение. Может, представитесь для начала?
   – Голубая крыса!
   – Ну что же, никаких сомнений, вообще-то, не осталось, – сказал Бестужев. – Значит, вы, сударь, непременно хотите быть политическим узником, с которым следует обращаться со всей предписываемой правилами галантностью? Вполне понятное желание. Одно дело – сидеть в охранном отделении или жандармерии, и совсем другое – быть переданным полиции, где и сапогом под копчик могут… Так что, назоветесь?
   – И не подумаю.
   – Голубчик, – сказал Бестужев беззлобно. – Назоветесь. Куда вы денетесь? Собственно, а почему вы решили, что вас станут куда-то передавать? Я имею в виду, передавать в руки служителей закона? Нет, конечно, никто вас не собирается отпускать, тут другое… – он выдержал хорошо рассчитанную паузу. – Неужели еще не догадались, милейший?
   Он молча курил, с удовольствием глядя, как лицо пленника искажается от нехороших предчувствий.
   – Вы правильно понимаете, – сказал Бестужев доверительно. – Я верю, что вы – не из уголовных, что вы – политический. Но это не облегчает мне задачу, а, наоборот, усложняет. Попробуем представить дальнейший ход событий. Мы отвезем вас в Шантарск, в охранное отделение. Начнем допрашивать, соблюдая предписанный инструкциями такт, боже упаси, без всякого физического воздействия и даже грубого слова. Вы, конечно, станете запираться и вилять. Возможно, вашу личность установят, а возможно, и нет. Рано или поздно появится мнимая невеста, будет вам передавать всякие вкусности вроде ветчины и апельсинов, каковые мы будем вынуждены позволить вам жрать на нарах… Одновременно вам станут готовить побег… И даже если это не удастся, что в итоге? Вы предстанете перед судом, где ловкие адвокаты, хорошо оплаченные краснобаи, станут выжимать слезу из присяжных, упирая на вашу пылкую, неразумную юность, искренние заблуждения и полное отсутствие трупов при налетах. Истеричные курсистки станут бросать вам цветы, либеральные господа – устраивать сборы в вашу пользу… В конце концов получите пару лет, неважно, отсидите вы их или сбежите – при любом раскладе станете для сообщников авторитетом, примером, озаренным славою политического каторжанина, героического борца с царскими сатрапами… Судя по вашей физиономии, вы, как и я, прекрасно понимаете, что все произойдет примерно так, как я описываю… Но у меня, слава богу, есть возможность сделать так, чтобы все завершилось совершенно иначе.
   – В самом деле? – с ухмылкой бросил лежащий.
   – Да уж поверьте, – серьезно сказал Бестужев. – Вас еще не удивило то, что мы несколько отступили от заведенного шаблона – чуть-чуть не доезжая до Аннинска, сняли вас с поезда, привели сюда лесом? Что наш хозяин по моему приказу седлает коня, чтобы скакать на иванихинские прииски? – Он наклонился к лежащему и широко, открыто улыбнулся. – Там, в поезде, сейчас работают местные жандармы, ну и бог с ними… Официально будет считаться, что мы искренне пытались доставить вас по начальству, но вы по дороге ухитрились бежать. Интересно, кто докажет обратное? Вот именно, милейший. Посудите сами, для чего мне представлять вас по начальству? Чтобы вы отделались минимальными неприятностями, которые я только что подробно описал? Нет уж, хороший вы мой. Я вас передам людям Иванихина. Изволили слышать про Луку Лукича Гнездакова? Судя по вашему изменившемуся личику, имели такую честь. Вот онибудут с вами душевно беседовать – где-то в таежной глуши, вдали от прокуроров и восторженной либеральной печати. Гнездаков мне омерзителен, но он, в отличие от меня, не скован статьями Уголовного уложения и ведомственными инструкциями. А я вовсе не обязан знать, какими методами Лука станет вырывать у вас имена и явки… Что-то вы побледнели? Ну да, этот таежный мизерабль вам ремни со спины нарежет… Уж ему-то, будьте уверены, выложите все, что только знаете. А потом… Ну кто же станет оставлять свидетеля? Вас и закапывать не будут, бросят труп в тайге, зверье управится…
   – Вы не посмеете…
   – Интересно, почему это? – с искренним недоумением спросил Бестужев. – При том, что мне никто не способен помешать, а люди мои, могу вас заверить, сохранят полнейшее молчание… Простите, я сатрап. Голубая крыса. Высокой моралью не отягощен, а такие, как вы, у меня стоят поперек горла. Честно вам признаюсь, все равно никому не расскажете… Ну да, цапнуля с Иванихина хорошую взятку. Благо его устремления полностью совпадали с моими, так что насилия над собой делать не пришлось. Все просто прекрасно устроилось: впоследствии Гнездаков поделится со мной всей добытой у вас информацией, я ее представлю по начальству, и все будут довольны? Иванихин, я, мое начальство… Все, кроме вас – ваши-то косточки будут раскиданы по всей тайге…
   – Вы не посмеете… – повторил пленник, судя по его лицу, уже придерживавшийся абсолютно противоположного мнения.
   – Да посмею, посмею, – скучным голосом сказал Бестужев. – Ну кто мне помешает? Экий вы, право… Возможно, с вашей точки зрения я и поступаю дурно, но кого интересует ваша точка зрения? Какие глупости… Знаете, я больше ни о чем вас не буду спрашивать. Подите вы к черту, любезный. Возиться с вами… Все равно уже через несколько часов, когда прибудет с приисков Лука Гнездаков, из вас с помощью совершенно нецивилизованных методов вытряхнут все, что знаете. К чему мне себя утруждать, оскорбления ваши слушать? Желаю удачи… хотя в вашем положении об удаче говорить смешно и неуместно…