Страница:
– Бог ты мой! – воскликнул Бестужев так, что старичок недоуменно отшатнулся. – Какой же я идиот! Конечно, от греческого…
Он наконец-то ухватил ту самую ниточку, что долго ускользала, сложил в воображении мозаику, так долго не дававшуюся. Такое частенько случается: легкий толчок, абсолютно незначительная на первый взгляд фраза или событие – и задача решена. Конечно, по-гречески!
Уже не обращая внимания на старичка, он быстрыми шагами пересек улицу, громко спросил еще издали:
– Василий, Всехсвятская, восемь, где-то неподалеку отсюда?
– Так точно, – ответил Зыгало. – Во-он, за угол завернуть, улицу перейти – и там он, восьмой, доходный дом купчихи…
– За мной! – крикнул Бестужев, опрометью кидаясь вперед.
Он бежал что есть мочи, придерживая шашку, прижимая к боку картонную папку со следственным делом, уже не боясь выглядеть со стороны смешно и нелепо, – сейчас такие мелочи нисколечко не волновали, потому что он более всего на свете боялся опоздать.
Сзади, словно сваезабоечная машина, топотал Зыгало. Едва не сшибив с ног шарахнувшегося прохожего в мещанской чуйке, Бестужев свернул за угол, пронесся по тротуару, чудом разминулся с выезжавшей со двора телегой, вбежал в парадное. Вырвав из кобуры браунинг, дослал патрон в ствол, засунул пистолет за кушак, чтобы был под рукой. Над ухом шумно дышал Зыгало.
– Достань наган, – распорядился Бестужев. – Сорок первая квартира, я пойду с главного входа, ты ломись с черного. Брать живым, непременно живым, кто бы там ни был, хоть губернатор… Ясно тебе?
– А чего ж, – пробасил великан-городовой, звонко взводя курок солдатского нагана. – Дело знакомое…
Взбежав по ступенькам, Бестужев принялся дергать шнур звонка, слыша, как в квартире отчаянно дребезжит колокольчик, – но не слышно ни шума, ни шагов, никакого шевеления…
Швырнув папку на пол, он отбежал к противоположной двери, примерился, выставил правое плечо вперед – и могучим рывком обрушился на двустворчатую дверь сорок первой квартиры. Дверь выдержала, а вот замок поддался, язычок с треском вылетел из паза. Держа пистолет наготове, отведя вниз предохранитель большим пальцем, Бестужев ворвался в квартиру.
И сразу увидел начищенные сапоги… Слева раздался жуткий шум – это, надо полагать, Зыгало вышиб дверь черного хода. Нет, поздно, тот успел скрыться, тишина…
Медленно подойдя, Бестужев присел на корточки над неподвижно лежавшим штабс-ротмистром Иваном Игнатьевичем Рокицким, однажды в жизненной лотерее вытащившим несчастливый билет, – а вот теперь и второй… Лицо было искажено гримасой, зубы оскалены, в воздухе еще чувствуется аромат горького миндаля.
«Боже мой, – подумал Бестужев, выпрямляясь. – Как я был к нему несправедлив. И ничего уже не исправить, никого не вернуть…»
– Никого, ваше благородие… ох!
– Беги, разыщи телефон, – сказал Бестужев, не оборачиваясь. – В аптеке, наверное, есть… Кого вызывать, сам знаешь… Живо!
Глава восьмая
Он наконец-то ухватил ту самую ниточку, что долго ускользала, сложил в воображении мозаику, так долго не дававшуюся. Такое частенько случается: легкий толчок, абсолютно незначительная на первый взгляд фраза или событие – и задача решена. Конечно, по-гречески!
Уже не обращая внимания на старичка, он быстрыми шагами пересек улицу, громко спросил еще издали:
– Василий, Всехсвятская, восемь, где-то неподалеку отсюда?
– Так точно, – ответил Зыгало. – Во-он, за угол завернуть, улицу перейти – и там он, восьмой, доходный дом купчихи…
– За мной! – крикнул Бестужев, опрометью кидаясь вперед.
Он бежал что есть мочи, придерживая шашку, прижимая к боку картонную папку со следственным делом, уже не боясь выглядеть со стороны смешно и нелепо, – сейчас такие мелочи нисколечко не волновали, потому что он более всего на свете боялся опоздать.
Сзади, словно сваезабоечная машина, топотал Зыгало. Едва не сшибив с ног шарахнувшегося прохожего в мещанской чуйке, Бестужев свернул за угол, пронесся по тротуару, чудом разминулся с выезжавшей со двора телегой, вбежал в парадное. Вырвав из кобуры браунинг, дослал патрон в ствол, засунул пистолет за кушак, чтобы был под рукой. Над ухом шумно дышал Зыгало.
– Достань наган, – распорядился Бестужев. – Сорок первая квартира, я пойду с главного входа, ты ломись с черного. Брать живым, непременно живым, кто бы там ни был, хоть губернатор… Ясно тебе?
– А чего ж, – пробасил великан-городовой, звонко взводя курок солдатского нагана. – Дело знакомое…
Взбежав по ступенькам, Бестужев принялся дергать шнур звонка, слыша, как в квартире отчаянно дребезжит колокольчик, – но не слышно ни шума, ни шагов, никакого шевеления…
Швырнув папку на пол, он отбежал к противоположной двери, примерился, выставил правое плечо вперед – и могучим рывком обрушился на двустворчатую дверь сорок первой квартиры. Дверь выдержала, а вот замок поддался, язычок с треском вылетел из паза. Держа пистолет наготове, отведя вниз предохранитель большим пальцем, Бестужев ворвался в квартиру.
И сразу увидел начищенные сапоги… Слева раздался жуткий шум – это, надо полагать, Зыгало вышиб дверь черного хода. Нет, поздно, тот успел скрыться, тишина…
Медленно подойдя, Бестужев присел на корточки над неподвижно лежавшим штабс-ротмистром Иваном Игнатьевичем Рокицким, однажды в жизненной лотерее вытащившим несчастливый билет, – а вот теперь и второй… Лицо было искажено гримасой, зубы оскалены, в воздухе еще чувствуется аромат горького миндаля.
«Боже мой, – подумал Бестужев, выпрямляясь. – Как я был к нему несправедлив. И ничего уже не исправить, никого не вернуть…»
– Никого, ваше благородие… ох!
– Беги, разыщи телефон, – сказал Бестужев, не оборачиваясь. – В аптеке, наверное, есть… Кого вызывать, сам знаешь… Живо!
Глава восьмая
Человек, которого звали дьяволом
Полковник Ларионов, насупясь, перебирал лежавшие перед ним предметы: пистолет «Байярд» девятимиллиметрового калибра с вынутой обоймой, жестянку из-под какао «Эйнем», почти до краев наполненную тусклой серо-желтой крупкой, карточку охранного отделения, выданную на имя Кузьмина (с фотографическим снимком Штычкова)… Брезгливо фыркнул:
– Каков подбор…
– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. – Идеальный набор улик.
Полковник вскинул на него глаза, но промолчал. Повертев в сильных пальцах пистолет, спросил:
– Ничего больше не удалось обнаружить?
– Пока все, – сказал Бестужев. – На Всехсвятской, восемь сейчас работает судебный следователь, когда я уходил, приехал Баланчук с офицерами, так что, не исключено, будут еще находки.
– Нет, но каков мерзавец! – сокрушенно промолвил Ларионов. – И я сам, собственной волей взял его в помощники, хотя, обозревая его прошлое, следовало загнать куда-нибудь в Туруханск тамошним начальником пункта… Жалость одолела: как-никак не он первый придумал… Отблагодарил, подлец… Полной мерою. Нужно теперь нам с вами сесть и крепенько подумать, как свести негативные последствия к минимуму. Вы, надеюсь, поможете? Ситуация щекотливейшая – иных причастных лиц мы категорически не можем не то что арестовать, но даже допросить…
– Вы Олечку Серебрякову имеете в виду?
– Конечно. Я уже ничуть не сомневаюсь, что именно эта стерва, цветик якобы лилейный и непорочный, и убила Струмилина по наущению Рокицкого, но папенька Серебряков, доложу я вам, – фигура пресерьезнейшая. Здесь ему вовсе не обязательно пускать в ход свое влияние – наймет психиатров, светил, и они в два счета превратят ее в безвинную жертву наркотиков и гипнотизма, совершенно недосягаемую для юстиции… С его капиталами станется… Что это вы, Алексей Воинович, на потолке усмотрели? Так уставились…
– Вспомнил стихотворение, – сказал Бестужев. – Стихи одного забавного юного студента…
– Ротмистр, я отдаю должное вашему вкладу в расследование, но не кажется ли вам, что для стихов время определенно неподходящее?
– Как знать… – усмехнулся Бестужев. – Как знать… Очень уж стихи подходят к случаю. Потому что это – о вас, Василий Львович, вы, так уж получилось, прислуживали всевозможным господам… – Он наклонился вперед, не сводя глаз с Ларионова. – Потому что не Рокицкий, а вы за всем этим стояли, это вы – дьявол из Олечкиного полубреда… Это вы. Знаете, я не сразу зацепился за одну из Олечкиных обмолвок. Сначала она проговорилась, что этот ее дьявол, вынудивший убить Струмилина, – уже в годах. В постели, несмотря на свои года, показал себя неплохо. Мне подумалось, что это – не зацепка. Для безжалостных юных барышень не только вы, но и Баланчук, и Рокицкий, и я – порой люди в годах, пожилые. Это еще не улика. Но потом я вспомнил другуюее фразу. О том, что даже имя ее «дьявола» означает «владыку». Вы, случайно, не помните, что означает по-гречески «Василий», происходящее от византийского титула «базилевс»? Правда не помните? Почему вы молчите? Почему не возмущаетесь?
С поразительным хладнокровием Ларионов сказал:
– Полноте, кто же спорит с бредом сумасшедшего или возмущается таковым?
– Это у вас не пройдет, – усмехнулся Бестужев.
– Как знать, милейший ротмистр, как знать. Светил психиатрии у нас нет, но сумасшедший дом имеется. Чует мое сердце, вам бы не мешало его навестить. – Ларионов улыбнулся. – Отличный метод вы мне тут излагаете. Определение вины по имени подозреваемого. Василий, по вашей теории, убийца… Михаил, надо полагать, контрабандист, а интересно, кто ж Алексей-то будет в вашей интерпретации?
– Ну, не передергивайте, полковник, – поморщился Бестужев. – Несолидно. Я понимаю, что вы защищены прекрасно, вы обрубили часть концов, ведущих к вам, а те, что остались, чрезвычайно трудно будет распутать… Но ведь «трудно» еще не означает, что невозможно вовсе?
Усмотрев резкое движение полковника, он отодвинулся, поднял над столешницей руку с браунингом. От этогочеловека следовало ожидать всего.
Однако полковник Ларионов всего лишь тянулся за серебряным с эмалью портсигаром. Сунув в рот папиросу, прошел к двери, спокойно повернул ключ и, вернувшись к столу, с тем же поразительным самообладанием спросил:
– Интересно, на чем же ваша уверенность основана? Надеюсь, не на одних излияниях кокаинистки Олечки?
– Ну, разумеется, нет, – сказал Бестужев, кладя браунинг на колени.
– Уберите пистолетик, право. Это несерьезно.
– Простите, нет. Очень уж я вам не доверяю, полковник, от вас, при вашем уме и хитрости, можно ожидать всего.
– Спасибо хоть, что признаете за мной эти качества… Итак?
– Честно признаться, я почти до последнего момента подозревал именно Рокицкого, – сказал Бестужев, – движимый обывательскими побуждениями: уж если он в свое время создал фальшивую типографию, чтобы получить за нее орденок, то, по этой логике, мог и заняться ограблениями караванов с золотом. У него, как у вашего помощника, были нешуточные возможности. Но Рокицкий не укладывалсяв версию. Его возможностей, по размышлении, было все же мало. Главныйдолжен был обладать гораздо большей властью… Это время от времени прослеживалось. Например, Рокицкий был бы не в состоянии самостоятельно изъять розыскной список на Мельникова так надежно, что Инженера долгое время считали вовсе отсутствующим в стране. Ну, и кое-что другое… Думаю, ни Ирина Аргамакова, ни другие люди не испугались бы так нашего незадачливого Рокицкого. Нашли бы способ его нейтрализовать – хотя бы через вас. Уж вы-то, любовник Аргамаковой, могли бы ее надежно защитить… Это васони все боялись – и те, кто точно знал, и те, кто только подозревал… Вы ведь, полковник, мне подтвердили шитую белыми нитками версию о запоях Аргамакова… Вы просили не заниматься Мельниковым, поскольку он якобы работает на охрану. Ах, Василий Львович… Тут вы не продумали. Во-первых, волка вроде Мельникова ни за что не сломалибы в далекой сибирской провинции, где на него нет и быть не может материала. Во-вторых, будь он заагентурен, его не имело смысла использовать здесь, секретных сотрудников такого полета вводят непременно в нелегальные бомонды… Я понимаю: промахи были неизбежны. Невозможно избежать логических противоречий, особенно когда строишь защиту на ходу, подлаживаясь к непредсказуемым ходам противника. Знаете, как я его поймал? И вас тоже – касаемо Енгалычева? Еще на приисках я им поднес разнуюложь. Мельников считал, что в ящиках у меня – ручные пулеметы, и его люди у меня их потребовали в поезде. О мнимых пулеметах я сказал ему одному, хотя он и думал, что не только ему. А Енгалычеву я поведал чистую правду – что в сумках будет не золото, а свинец. У него не было никакого резона вешаться. А у «сообщников» – никакого резона ему угрожать. Будь тут замешан именно он, всего-то навсего передал бы через связного, что груз состоит из свинца, – и нападение преспокойно отложили бы до лучших времен. Тут я вас подловил, не правда ли?
– Теперь я понимаю, что нашел в вас Герасимов, – кивнул полковник, не выказывавший никакого беспокойства. – На Олечку вышли через Тутушкина?
– Разумеется, – сказал Бестужев. – Видите ли, полковник, это звучит несколько парадоксально, но в пользу того, что главный виновник сидит повыше Рокицкого, как раз свидетельствовало отсутствиеулик и следов. Только человек весьма высокопоставленный, имеющий доступ к ключевым секретам жандармерии и охраны, мог организовать подобную «яму». Только он знал о точном времени выхода с приисков золотых обозов – ведь Польщиков регулярно сообщал о датах шифродепешами в управление… Только с вашей санкции мелкоте вроде Даника могли выдавать билеты охранного отделения – хотя вы и в этом случае выставили вперед Рокицкого. Только вы могли «спрятать» Мельникова от Петербурга. Только люди вроде вас могли пренебречь деньгами и пистолетом в комнате Штычкова… Кстати, Баланчук сознательно работает с вами или вы его тоже играете втемную? Мне почему-то кажется, что вернее всего – первое. Очень уж непонятным выглядело упорство, с которым столь опытный жандарм, розыскник, заверял меня в виновности Енгалычева – на основании чертовски шатких улик… Собственно, и не улик даже, так, чепухи… Баланчук работает с вами?
– Предположим, – кивнул полковник, глядя на него иронично и спокойно.
– Я понимаю, отчего вы так уверенно держитесь, – кивнул Бестужев. – Чувствуете определенную неуязвимость ваших позиций. Мельников выскользнет из рук. С Даником вы что-то проделали… или, по крайней мере, успели вбить ему в голову убедительную версию, которой он будет держаться изо всех сил. Олечка недосягаема… вы ведь выбрали на роль убийцы именно ее, а не посвященного во все хмурого сообщника только из-за ее папаши? Умышленное убийство чина охранного отделения – вещь крайне серьезная, любой сообщник может занервничать, выдать вас из страха за свою шкуру, а то и шантажировать начнет. Меж тем Ольга недосягаема из-за отца и ввиду полнейшей ненадежности ее свидетельств – даже без трудов папаши опытный врач вынесет решение о серьезных нарушениях в работе затуманенного кокаином мозга… Неплохо. В чем-то даже талантливо.
– Рад, что вы это признаете.
– Полковник, – с любопытством спросил Бестужев, – а почему вы мне не угрожаете? Или не пытаетесь подкупить?
– Вы ж не возьмете, правда? – хмыкнул Ларионов. – Из-за гонора…
– Я бы это назвал иначе – офицерской…
– Бросьте, ротмистр! Хороша честь, когда нечего есть…
– С голоду пухнете? – усмехнулся Бестужев. – Знаете, я изучал кое-какие ученые труды по психологии преступников, наши и иностранные. Хотите, скажу, от чего вы поденно страдаете? От невозможности выговориться. Похвастаться перед понимающим человеком вашей хитростью и умом…
– А чем вам поможет моя исповедь? Не имеющая никакой юридической силы? – Полковник хохотнул. – Ротмистр, я, простите, лишний раз убеждаюсь в превосходстве моегопоколения. Никаких ваших психологий мы не знали – но работали недурно-с. А?
– Бесспорно, – согласился Бестужев. – Но я хотел бы сказать вам в лицо, что вы…
– Позвольте-с! – поднял ладонь полковник. – Алексей Воинович, вот этого не надо… Во-первых, я все равно не приму никаких ваших картелей, [32]как бы вы меня ни пытались оскорбить. Как можно доверять неизбежным случайностям полета пули, руководимым исключительно баллистикой и мышечной рефлексией? Во-вторых, я могу рассердиться на ваши оскорбления, я как-никак живой человек. Вы уж держитесь в рамках… Неужели идеализм настолько уж бродит у вас в голове? Что, собственно, произошло? Иванихин лишился нескольких пудов золота. Он вам дороже отца и брата? Сволочь толстобрюхая, купчишка, мизерабль… Он и на вас-то смотрит как, простите, на дерьмо… Думаете, не знаю, чем окончилось ваше сватовство? И вы все еще питаете к нему расположение?
– Ну, предположим, не к нему, а к законам… Кстати, это ведь вы навелиего на меня в ту ночь?
– Нужно же было с вами что-то делать… Алексей Воинович, вы только не делайте из меня монстра, чудовище. Подумаешь, несколько облегчил иванихинские закрома… Вам напомнить, что творят наши великие князья, члены августейшей фамилии? Алексей Михайлович нагрел руки на авантюре с концессией Безобразова в Маньчжурии, смахнул в карман огромные суммы, предназначенные на постройку военных кораблей. Михаил Николаевич спекулирует земельными участками на Кавказе. Алексей Александрович, высочайший шеф военно-морского флота, миллионы рублей из казенных сумм изволил присвоить. Самый безобидный из всех – Николай Константинович, этот, как гимназистик, у матери-императрицы брильянты украл для любовницы-певички, за что, бедняга, в Ташкент выслан… Только не говорите, будто ничего этого не знаете: пребывая в питерском охранном, будучи правой рукой Герасимова, невозможно такого не ведать-с… Даже мы, медведи сибирские, осведомлены… Ну, попробуйте бросить в меня камень. Да, облегчил купчишку…
– В трогательном единении с одним из видных эсдековских боевиков?
– Да полноте, какой Георгий Владиславович эсдек. С кем не бывало, ошибки молодости… Вполне разумный человек, понимает свою выгоду… Я, откровенно скажу, все же подозреваю, что некоторую часть своей доли, не такую уж и большую, он все же передает на партийные нужды. Ну да бог ему судья. Очень все это несерьезно – большевики, меньшевики, эсеры… Триста лет стоит дом Романовых и будет стоять еще тысячу.
– Быть может, вы мне еще «Боже, царя храни» споете? – усмехнулся Бестужев.
– Извольте-с такимивещами не шутить! – рявкнул Ларионов, но опомнился, бледно улыбнулся. – Так о чем бишь мы? Алексей Воинович, не бог весть какие прегрешения. Подумаешь, пощипал купчишку, их испокон веков облегчалии дальше будут стараться…
– Снова передергиваете, – сказал Бестужев неприязненно. – Вам напомнить весьсинодик? Струмилин, Штычков, Акимов, Жарков, Енгалычев, Анечка Белякова, Петр Сажин, Рокицкий, ваш Савелий, тот неизвестный боевик… подозреваю, и Коновалов, а? И дураку Покитько вы в комбинациинезавидную роль отвели – он у вас, похоже, и должен стать тем злоумышленником, что подсунул яд Рокицкому? Не столь уж необычайный случай: агент, убивающий от расстроенных нервов и отчаяния своего агентуриста… Да? На вашей совести, полковник, и только на вашей – все эти мертвецы…
Впервые за время разговора Ларионов проявил нечто вроде смущения. Вильнул взглядом, уставясь в стол, потерянно промолвил:
– Да тут уж, Алексей Воинович, обстоятельства сами требовали. Одно за другое цеплялось, как хохлы выражаются – попала собака в колесо, пищи, да бежи…
И тут же стал прежним – ироничным, уверенным. Бестужева передернуло от омерзения, но он старался держать себя в руках.
– И что же я теперь, по-вашему, должен предпринять, дорогуша? – Тон Ларионова был прямо-таки отеческим. – Выйти на площадь и заорать, подобно Раскольникову: «Вяжите меня, православные!» Глупость какая… У меня супруга, детей растить надлежит. Вот будут у вас дети, ротмистр, узнаете, каково-то печься о их здравии и благополучии… Самоубиться? Еще глупее. – Он открыто посмотрел в глаза Бестужеву. – Давайте забудем, а, ротмистр? Кто из нас не без греха… Все зависит от точки зрения. То, к примеру, что вы с Танечкой Иванихиной постельку мяли, для вас предстает шекспировской любовью, а вот для ее батюшки либо людей старого закала – блуд горчайший…
– Не смейте!
– Экий вы… Ну, не буду. А хотите, Алексей Воинович, с Костей Иванихиным беда в тайге приключится? Варнаков там бродит несчитанно, и многие на него злы. А? Да вы не стесняйтесь, юноша. Вы себе только представьте: осиротевшая Танюшка, коей необходимо мужское плечо, золотое царство Иванихина в качестве приданого… Да вы с министрами за одним столом сиживать будете, а карета ваша золотая грязью меня забрызгает… Как вам идея, Алексей Воинович? Вы ее в сознание-то впустите, обдумайте, вам и делать ничего не придется, все помимо вас обтяпают, так, что комаришка носа не подточит…
– Вы и в самом деле дьявол! – вскинулся Бестужев.
– Да не сверкайте глазками, хе-хе… Ну какой из меня дьявол? Одна видимость…
– Наш разговор становится бесполезным.
– А вот и нет-с, – с ухмылочкой протянул полковник. – Настоящий разговор только начинается… Значит, не хотите в наследнички иванихинские? Ну, ваша воля… Давайте посмотрим на последствия сей печальной истории и вместе их просчитаем. Меня вы ни с какой стороны не сможете достать. Олечка бесполезна. Тутушкин… да кто к нему всерьез отнесется? И потом, ему еще дожить нужно до серьезных разборов… – Он выложил на стол две бумаги. – Право слово, Алексей Воинович, уберите вы свой дурацкий пистолетик да почитайте черновики моего отчета. Существующего в двухвариантах. Согласно первому, мы все вместе – я, вы, Баланчук и даже, черт с ним, пристав Мигуля – провели грандиознейшую работу по срыву грабежей и выявлению виновных. К превеликому сожалению, главный виновник, штабс-ротмистр Рокицкий, мразь человеческая, пал от руки агента… ну ладно, ладно, пожалеем вашего Покитько, плотвичку. Не пал от руки разнервничавшегося агента, а принял цианистый калий из страха перед грядущим неминуемым разоблачением, сулившим позор и крах… Если составить умело – а ваш покорный слуга на составлении отчетов собаку съел, – всем поименованным могут и звезды повесить, даже Аргамакову – медальку или крестик… От вас всего и требуется, что поддакивать в нужном месте в нужное время… Мигуля промолчит, он умен, ссать против ветра не станет…
– Есть одна неувязочка, – сказал Бестужев, демонстрируя лист гербовой бумаги с аптечной печатью. – Это – своего рода экспертиза, проведенная Рокицким. Он долгое время ничего не подозревал, но потом я умышленно выбил его из колеи, он занервничал, кое-что сопоставил – как-никак, несмотря на прегрешения, жандарм был хваткий, – понял, кто всем этим заправляет, сообразил, что козлом отпущения вы хотите сделать именно его. Изъял пулю от «Байярда», извлеченную из черепа Струмилина, пошел в аптеку, взвесил пули, акт составил. Полное несоответствие пули от «Байярда» и найденной в номере гильзы…
– Вот как? – почти не раздумывая, сказал полковник. – Помилуйте, а что сия писулька меняет? Мы и так знаем, что Рокицкий подвигнул Ольгу на убийство Струмилина, а она по неопытности да в кокаиновом забытьи немного напортачила… Конечно, несоответствие! И в деле отражено! Только как вы докажете, что это не Рокицкий? С того света дух вызовете посредством спиритического блюдечка? Нет-с, ротмистр, эта писулька ничегошеньки не стоит, можете ее в нужник употребить. На ложный след нас наводил Рокицкий, от себя отводя подозрения…
– Да вы…
– Успокойтесь. И слушайте дальше. Теперь разберем второй вариант моего отчета. В нем количество отличившихся, толковых и заслуживших ордена, уменьшено ровно наполовину. А вот вам в сем варианте отведена роль незавидная. Вы свою часть работы с треском провалили. Агентов погубили своих, мою явку провалили, Рокицкого упустили из-под носа, не распознали сразу, что Енгалычева злодей Рокицкий убил и оклеветал посмертно в качестве козла отпущения.
Да-с, вот именно. Илья Баланчук под любой присягой подтвердит, что в моем присутствии сомневался в виновности Енгалычева, но вы настаивали на обратном… Вы не смотрите на меня так, Алексей Воинович, я не монстр, я защищаться вынужден – у меня жена, детишки, положение в обществе. Своя рубашка ближе к телу, хе-хе… А все почему? Да оттого, что вы, прельстившись Танечкою Иванихиной, потеряли голову настолько, что забыли службу и долг, проводя все время в эротических забавах с объектом вашей страсти. И настолько были неосмотрительны, что папенька прознали, гоняли вас по тайге, как зайчика, из ружей стреляли – срам на всю губернию-с, ежели умело подать… Георгий Владиславович Мельников, человек молодой и холостой, тоже за Танечкой ухаживая, соперником вам мнился – так вы в раже дело ему начали шить с собутыльником вашим приставом, на коего матерьяльчик накоплен изрядный: взятки с купцов, прочие упущения… Ну кто вам дал право производить обыск у Мельникова и арест? Охранное отделение, как вам прекрасно известно, лишь ведет сбор информации и наблюдение, а обыски и аресты – прерогатива жандармского управления. Чтобы выбить на него должные показания, опять-таки противу всех законов и установлений безвинного купца Даника истязаниям подвергли…
– Что-о?
– А вот, извольте медицинское заключение прочитать, – охотно подсунул бумагу полковник. – Вся спина бедолаги покрыта сеткою свежих перекрещивающихся рубцов, происходящих от порки нагайкою… Документик подлинный, врач, между нами говоря, непосвященный – зато либерал большой, нас на дух не переносит, сейчас письма в столичные газетки сочиняет о зверствах столичного ротмистра во глубине сибирских руд. Чего доброго, запросец по вашему поводу в Государственной думе последует… Спина у бедняги и впрямь исполосована, мы даже фотографический снимок сделали. Мы ж не звери, ротмистр, к чему Даника в Шантару спускать, коли он будет больше полезен в роли вашей истерзанной жертвы? Он не дурак, понимает, что ему лучше с исхлестанной спинушкой полежать, чем отправиться туда, где ни печали, ни воздыхания… Букетец, а? Да вас с Мигулей в порошок сотрут на основании сего букетца… Пинком под зад, одного из полиции, другого из Корпуса. Отчеты, оба варианта, признаюсь вам, уже набело закончены, могут уйти в Питер, либо один, либо другой, уже через четверть часа. Вам-то еще на самом быстром поезде до Петербурга несколько дней добираться… А по телеграфу-то – фьюить! Когда приедете, будете уж вываляны в грязи по самые по уши… – Он деловито спросил: – А может, в сумасшедший дом вас отправить? Для пущей надежности? Подберем полдюжины свидетелей странного поведения вашего, свяжем, посидите там месячишко – и потом-то вам и вовсе никакой веры не будет. Тихонько в отставку спровадят с пенсией – и шагайте себе на все четыре стороны…
– Вы не посмеете, – сквозь зубы сказал Бестужев, вновь опустив руку на пистолет.
– Посмел бы, могу вас заверить… да нет нужды. И без того отчет по второму варианту ваше положение отягощает до полной, простите, безнадежности… Ах, Алексей Воинович, ну куда вам, щеночку резвому, против стариков? Я, милейший, графа Игнатьева помню, с Зубатовым в столице работал, в Варшавской губернии с боевиками комбинации играл, с Медниковым беседы душевные за графинчиком вели. Старики – это школа… Вы, положим, умны и толковы, но против меня зубками не вышли-с… Сожру, – сказал он деловито, почти равнодушно. – Брыкаться будете – сожру…
– Посмотрим, – Бестужев встал. – Вот что я хочу вам сказать… – голос его сорвался, потому что ему увиделись мертвые, и он не сразу совладал с собой. – Я вам ничего и никого не прощу – ни Колю Струмилина, ни моих людей, ни остальных… Знаете, о чем только что подумалось? Вы не сможете остановиться. Это – как запой. Запойный пьет не по поводам, а оттого, что остановиться не может, покуда есть на свете водка. Так и вы. На Дальнем Востоке, знаете ли, случается, что попробует тигр человечины – и к прежнему своему рациону уже вернуться не в силах. Так и будет на людей бросаться, пока не пристрелят. Вы
– Каков подбор…
– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. – Идеальный набор улик.
Полковник вскинул на него глаза, но промолчал. Повертев в сильных пальцах пистолет, спросил:
– Ничего больше не удалось обнаружить?
– Пока все, – сказал Бестужев. – На Всехсвятской, восемь сейчас работает судебный следователь, когда я уходил, приехал Баланчук с офицерами, так что, не исключено, будут еще находки.
– Нет, но каков мерзавец! – сокрушенно промолвил Ларионов. – И я сам, собственной волей взял его в помощники, хотя, обозревая его прошлое, следовало загнать куда-нибудь в Туруханск тамошним начальником пункта… Жалость одолела: как-никак не он первый придумал… Отблагодарил, подлец… Полной мерою. Нужно теперь нам с вами сесть и крепенько подумать, как свести негативные последствия к минимуму. Вы, надеюсь, поможете? Ситуация щекотливейшая – иных причастных лиц мы категорически не можем не то что арестовать, но даже допросить…
– Вы Олечку Серебрякову имеете в виду?
– Конечно. Я уже ничуть не сомневаюсь, что именно эта стерва, цветик якобы лилейный и непорочный, и убила Струмилина по наущению Рокицкого, но папенька Серебряков, доложу я вам, – фигура пресерьезнейшая. Здесь ему вовсе не обязательно пускать в ход свое влияние – наймет психиатров, светил, и они в два счета превратят ее в безвинную жертву наркотиков и гипнотизма, совершенно недосягаемую для юстиции… С его капиталами станется… Что это вы, Алексей Воинович, на потолке усмотрели? Так уставились…
– Вспомнил стихотворение, – сказал Бестужев. – Стихи одного забавного юного студента…
Ларионов мягко сказал:
Увы, растаяла свеча молодчиков каленых,
Что хаживали вполплеча в камзольчиках зеленых.
Что пересиливали срам и чумную заразу
И всевозможным господам прислуживали сразу…
– Ротмистр, я отдаю должное вашему вкладу в расследование, но не кажется ли вам, что для стихов время определенно неподходящее?
– Как знать… – усмехнулся Бестужев. – Как знать… Очень уж стихи подходят к случаю. Потому что это – о вас, Василий Львович, вы, так уж получилось, прислуживали всевозможным господам… – Он наклонился вперед, не сводя глаз с Ларионова. – Потому что не Рокицкий, а вы за всем этим стояли, это вы – дьявол из Олечкиного полубреда… Это вы. Знаете, я не сразу зацепился за одну из Олечкиных обмолвок. Сначала она проговорилась, что этот ее дьявол, вынудивший убить Струмилина, – уже в годах. В постели, несмотря на свои года, показал себя неплохо. Мне подумалось, что это – не зацепка. Для безжалостных юных барышень не только вы, но и Баланчук, и Рокицкий, и я – порой люди в годах, пожилые. Это еще не улика. Но потом я вспомнил другуюее фразу. О том, что даже имя ее «дьявола» означает «владыку». Вы, случайно, не помните, что означает по-гречески «Василий», происходящее от византийского титула «базилевс»? Правда не помните? Почему вы молчите? Почему не возмущаетесь?
С поразительным хладнокровием Ларионов сказал:
– Полноте, кто же спорит с бредом сумасшедшего или возмущается таковым?
– Это у вас не пройдет, – усмехнулся Бестужев.
– Как знать, милейший ротмистр, как знать. Светил психиатрии у нас нет, но сумасшедший дом имеется. Чует мое сердце, вам бы не мешало его навестить. – Ларионов улыбнулся. – Отличный метод вы мне тут излагаете. Определение вины по имени подозреваемого. Василий, по вашей теории, убийца… Михаил, надо полагать, контрабандист, а интересно, кто ж Алексей-то будет в вашей интерпретации?
– Ну, не передергивайте, полковник, – поморщился Бестужев. – Несолидно. Я понимаю, что вы защищены прекрасно, вы обрубили часть концов, ведущих к вам, а те, что остались, чрезвычайно трудно будет распутать… Но ведь «трудно» еще не означает, что невозможно вовсе?
Усмотрев резкое движение полковника, он отодвинулся, поднял над столешницей руку с браунингом. От этогочеловека следовало ожидать всего.
Однако полковник Ларионов всего лишь тянулся за серебряным с эмалью портсигаром. Сунув в рот папиросу, прошел к двери, спокойно повернул ключ и, вернувшись к столу, с тем же поразительным самообладанием спросил:
– Интересно, на чем же ваша уверенность основана? Надеюсь, не на одних излияниях кокаинистки Олечки?
– Ну, разумеется, нет, – сказал Бестужев, кладя браунинг на колени.
– Уберите пистолетик, право. Это несерьезно.
– Простите, нет. Очень уж я вам не доверяю, полковник, от вас, при вашем уме и хитрости, можно ожидать всего.
– Спасибо хоть, что признаете за мной эти качества… Итак?
– Честно признаться, я почти до последнего момента подозревал именно Рокицкого, – сказал Бестужев, – движимый обывательскими побуждениями: уж если он в свое время создал фальшивую типографию, чтобы получить за нее орденок, то, по этой логике, мог и заняться ограблениями караванов с золотом. У него, как у вашего помощника, были нешуточные возможности. Но Рокицкий не укладывалсяв версию. Его возможностей, по размышлении, было все же мало. Главныйдолжен был обладать гораздо большей властью… Это время от времени прослеживалось. Например, Рокицкий был бы не в состоянии самостоятельно изъять розыскной список на Мельникова так надежно, что Инженера долгое время считали вовсе отсутствующим в стране. Ну, и кое-что другое… Думаю, ни Ирина Аргамакова, ни другие люди не испугались бы так нашего незадачливого Рокицкого. Нашли бы способ его нейтрализовать – хотя бы через вас. Уж вы-то, любовник Аргамаковой, могли бы ее надежно защитить… Это васони все боялись – и те, кто точно знал, и те, кто только подозревал… Вы ведь, полковник, мне подтвердили шитую белыми нитками версию о запоях Аргамакова… Вы просили не заниматься Мельниковым, поскольку он якобы работает на охрану. Ах, Василий Львович… Тут вы не продумали. Во-первых, волка вроде Мельникова ни за что не сломалибы в далекой сибирской провинции, где на него нет и быть не может материала. Во-вторых, будь он заагентурен, его не имело смысла использовать здесь, секретных сотрудников такого полета вводят непременно в нелегальные бомонды… Я понимаю: промахи были неизбежны. Невозможно избежать логических противоречий, особенно когда строишь защиту на ходу, подлаживаясь к непредсказуемым ходам противника. Знаете, как я его поймал? И вас тоже – касаемо Енгалычева? Еще на приисках я им поднес разнуюложь. Мельников считал, что в ящиках у меня – ручные пулеметы, и его люди у меня их потребовали в поезде. О мнимых пулеметах я сказал ему одному, хотя он и думал, что не только ему. А Енгалычеву я поведал чистую правду – что в сумках будет не золото, а свинец. У него не было никакого резона вешаться. А у «сообщников» – никакого резона ему угрожать. Будь тут замешан именно он, всего-то навсего передал бы через связного, что груз состоит из свинца, – и нападение преспокойно отложили бы до лучших времен. Тут я вас подловил, не правда ли?
– Теперь я понимаю, что нашел в вас Герасимов, – кивнул полковник, не выказывавший никакого беспокойства. – На Олечку вышли через Тутушкина?
– Разумеется, – сказал Бестужев. – Видите ли, полковник, это звучит несколько парадоксально, но в пользу того, что главный виновник сидит повыше Рокицкого, как раз свидетельствовало отсутствиеулик и следов. Только человек весьма высокопоставленный, имеющий доступ к ключевым секретам жандармерии и охраны, мог организовать подобную «яму». Только он знал о точном времени выхода с приисков золотых обозов – ведь Польщиков регулярно сообщал о датах шифродепешами в управление… Только с вашей санкции мелкоте вроде Даника могли выдавать билеты охранного отделения – хотя вы и в этом случае выставили вперед Рокицкого. Только вы могли «спрятать» Мельникова от Петербурга. Только люди вроде вас могли пренебречь деньгами и пистолетом в комнате Штычкова… Кстати, Баланчук сознательно работает с вами или вы его тоже играете втемную? Мне почему-то кажется, что вернее всего – первое. Очень уж непонятным выглядело упорство, с которым столь опытный жандарм, розыскник, заверял меня в виновности Енгалычева – на основании чертовски шатких улик… Собственно, и не улик даже, так, чепухи… Баланчук работает с вами?
– Предположим, – кивнул полковник, глядя на него иронично и спокойно.
– Я понимаю, отчего вы так уверенно держитесь, – кивнул Бестужев. – Чувствуете определенную неуязвимость ваших позиций. Мельников выскользнет из рук. С Даником вы что-то проделали… или, по крайней мере, успели вбить ему в голову убедительную версию, которой он будет держаться изо всех сил. Олечка недосягаема… вы ведь выбрали на роль убийцы именно ее, а не посвященного во все хмурого сообщника только из-за ее папаши? Умышленное убийство чина охранного отделения – вещь крайне серьезная, любой сообщник может занервничать, выдать вас из страха за свою шкуру, а то и шантажировать начнет. Меж тем Ольга недосягаема из-за отца и ввиду полнейшей ненадежности ее свидетельств – даже без трудов папаши опытный врач вынесет решение о серьезных нарушениях в работе затуманенного кокаином мозга… Неплохо. В чем-то даже талантливо.
– Рад, что вы это признаете.
– Полковник, – с любопытством спросил Бестужев, – а почему вы мне не угрожаете? Или не пытаетесь подкупить?
– Вы ж не возьмете, правда? – хмыкнул Ларионов. – Из-за гонора…
– Я бы это назвал иначе – офицерской…
– Бросьте, ротмистр! Хороша честь, когда нечего есть…
– С голоду пухнете? – усмехнулся Бестужев. – Знаете, я изучал кое-какие ученые труды по психологии преступников, наши и иностранные. Хотите, скажу, от чего вы поденно страдаете? От невозможности выговориться. Похвастаться перед понимающим человеком вашей хитростью и умом…
– А чем вам поможет моя исповедь? Не имеющая никакой юридической силы? – Полковник хохотнул. – Ротмистр, я, простите, лишний раз убеждаюсь в превосходстве моегопоколения. Никаких ваших психологий мы не знали – но работали недурно-с. А?
– Бесспорно, – согласился Бестужев. – Но я хотел бы сказать вам в лицо, что вы…
– Позвольте-с! – поднял ладонь полковник. – Алексей Воинович, вот этого не надо… Во-первых, я все равно не приму никаких ваших картелей, [32]как бы вы меня ни пытались оскорбить. Как можно доверять неизбежным случайностям полета пули, руководимым исключительно баллистикой и мышечной рефлексией? Во-вторых, я могу рассердиться на ваши оскорбления, я как-никак живой человек. Вы уж держитесь в рамках… Неужели идеализм настолько уж бродит у вас в голове? Что, собственно, произошло? Иванихин лишился нескольких пудов золота. Он вам дороже отца и брата? Сволочь толстобрюхая, купчишка, мизерабль… Он и на вас-то смотрит как, простите, на дерьмо… Думаете, не знаю, чем окончилось ваше сватовство? И вы все еще питаете к нему расположение?
– Ну, предположим, не к нему, а к законам… Кстати, это ведь вы навелиего на меня в ту ночь?
– Нужно же было с вами что-то делать… Алексей Воинович, вы только не делайте из меня монстра, чудовище. Подумаешь, несколько облегчил иванихинские закрома… Вам напомнить, что творят наши великие князья, члены августейшей фамилии? Алексей Михайлович нагрел руки на авантюре с концессией Безобразова в Маньчжурии, смахнул в карман огромные суммы, предназначенные на постройку военных кораблей. Михаил Николаевич спекулирует земельными участками на Кавказе. Алексей Александрович, высочайший шеф военно-морского флота, миллионы рублей из казенных сумм изволил присвоить. Самый безобидный из всех – Николай Константинович, этот, как гимназистик, у матери-императрицы брильянты украл для любовницы-певички, за что, бедняга, в Ташкент выслан… Только не говорите, будто ничего этого не знаете: пребывая в питерском охранном, будучи правой рукой Герасимова, невозможно такого не ведать-с… Даже мы, медведи сибирские, осведомлены… Ну, попробуйте бросить в меня камень. Да, облегчил купчишку…
– В трогательном единении с одним из видных эсдековских боевиков?
– Да полноте, какой Георгий Владиславович эсдек. С кем не бывало, ошибки молодости… Вполне разумный человек, понимает свою выгоду… Я, откровенно скажу, все же подозреваю, что некоторую часть своей доли, не такую уж и большую, он все же передает на партийные нужды. Ну да бог ему судья. Очень все это несерьезно – большевики, меньшевики, эсеры… Триста лет стоит дом Романовых и будет стоять еще тысячу.
– Быть может, вы мне еще «Боже, царя храни» споете? – усмехнулся Бестужев.
– Извольте-с такимивещами не шутить! – рявкнул Ларионов, но опомнился, бледно улыбнулся. – Так о чем бишь мы? Алексей Воинович, не бог весть какие прегрешения. Подумаешь, пощипал купчишку, их испокон веков облегчалии дальше будут стараться…
– Снова передергиваете, – сказал Бестужев неприязненно. – Вам напомнить весьсинодик? Струмилин, Штычков, Акимов, Жарков, Енгалычев, Анечка Белякова, Петр Сажин, Рокицкий, ваш Савелий, тот неизвестный боевик… подозреваю, и Коновалов, а? И дураку Покитько вы в комбинациинезавидную роль отвели – он у вас, похоже, и должен стать тем злоумышленником, что подсунул яд Рокицкому? Не столь уж необычайный случай: агент, убивающий от расстроенных нервов и отчаяния своего агентуриста… Да? На вашей совести, полковник, и только на вашей – все эти мертвецы…
Впервые за время разговора Ларионов проявил нечто вроде смущения. Вильнул взглядом, уставясь в стол, потерянно промолвил:
– Да тут уж, Алексей Воинович, обстоятельства сами требовали. Одно за другое цеплялось, как хохлы выражаются – попала собака в колесо, пищи, да бежи…
И тут же стал прежним – ироничным, уверенным. Бестужева передернуло от омерзения, но он старался держать себя в руках.
– И что же я теперь, по-вашему, должен предпринять, дорогуша? – Тон Ларионова был прямо-таки отеческим. – Выйти на площадь и заорать, подобно Раскольникову: «Вяжите меня, православные!» Глупость какая… У меня супруга, детей растить надлежит. Вот будут у вас дети, ротмистр, узнаете, каково-то печься о их здравии и благополучии… Самоубиться? Еще глупее. – Он открыто посмотрел в глаза Бестужеву. – Давайте забудем, а, ротмистр? Кто из нас не без греха… Все зависит от точки зрения. То, к примеру, что вы с Танечкой Иванихиной постельку мяли, для вас предстает шекспировской любовью, а вот для ее батюшки либо людей старого закала – блуд горчайший…
– Не смейте!
– Экий вы… Ну, не буду. А хотите, Алексей Воинович, с Костей Иванихиным беда в тайге приключится? Варнаков там бродит несчитанно, и многие на него злы. А? Да вы не стесняйтесь, юноша. Вы себе только представьте: осиротевшая Танюшка, коей необходимо мужское плечо, золотое царство Иванихина в качестве приданого… Да вы с министрами за одним столом сиживать будете, а карета ваша золотая грязью меня забрызгает… Как вам идея, Алексей Воинович? Вы ее в сознание-то впустите, обдумайте, вам и делать ничего не придется, все помимо вас обтяпают, так, что комаришка носа не подточит…
– Вы и в самом деле дьявол! – вскинулся Бестужев.
– Да не сверкайте глазками, хе-хе… Ну какой из меня дьявол? Одна видимость…
– Наш разговор становится бесполезным.
– А вот и нет-с, – с ухмылочкой протянул полковник. – Настоящий разговор только начинается… Значит, не хотите в наследнички иванихинские? Ну, ваша воля… Давайте посмотрим на последствия сей печальной истории и вместе их просчитаем. Меня вы ни с какой стороны не сможете достать. Олечка бесполезна. Тутушкин… да кто к нему всерьез отнесется? И потом, ему еще дожить нужно до серьезных разборов… – Он выложил на стол две бумаги. – Право слово, Алексей Воинович, уберите вы свой дурацкий пистолетик да почитайте черновики моего отчета. Существующего в двухвариантах. Согласно первому, мы все вместе – я, вы, Баланчук и даже, черт с ним, пристав Мигуля – провели грандиознейшую работу по срыву грабежей и выявлению виновных. К превеликому сожалению, главный виновник, штабс-ротмистр Рокицкий, мразь человеческая, пал от руки агента… ну ладно, ладно, пожалеем вашего Покитько, плотвичку. Не пал от руки разнервничавшегося агента, а принял цианистый калий из страха перед грядущим неминуемым разоблачением, сулившим позор и крах… Если составить умело – а ваш покорный слуга на составлении отчетов собаку съел, – всем поименованным могут и звезды повесить, даже Аргамакову – медальку или крестик… От вас всего и требуется, что поддакивать в нужном месте в нужное время… Мигуля промолчит, он умен, ссать против ветра не станет…
– Есть одна неувязочка, – сказал Бестужев, демонстрируя лист гербовой бумаги с аптечной печатью. – Это – своего рода экспертиза, проведенная Рокицким. Он долгое время ничего не подозревал, но потом я умышленно выбил его из колеи, он занервничал, кое-что сопоставил – как-никак, несмотря на прегрешения, жандарм был хваткий, – понял, кто всем этим заправляет, сообразил, что козлом отпущения вы хотите сделать именно его. Изъял пулю от «Байярда», извлеченную из черепа Струмилина, пошел в аптеку, взвесил пули, акт составил. Полное несоответствие пули от «Байярда» и найденной в номере гильзы…
– Вот как? – почти не раздумывая, сказал полковник. – Помилуйте, а что сия писулька меняет? Мы и так знаем, что Рокицкий подвигнул Ольгу на убийство Струмилина, а она по неопытности да в кокаиновом забытьи немного напортачила… Конечно, несоответствие! И в деле отражено! Только как вы докажете, что это не Рокицкий? С того света дух вызовете посредством спиритического блюдечка? Нет-с, ротмистр, эта писулька ничегошеньки не стоит, можете ее в нужник употребить. На ложный след нас наводил Рокицкий, от себя отводя подозрения…
– Да вы…
– Успокойтесь. И слушайте дальше. Теперь разберем второй вариант моего отчета. В нем количество отличившихся, толковых и заслуживших ордена, уменьшено ровно наполовину. А вот вам в сем варианте отведена роль незавидная. Вы свою часть работы с треском провалили. Агентов погубили своих, мою явку провалили, Рокицкого упустили из-под носа, не распознали сразу, что Енгалычева злодей Рокицкий убил и оклеветал посмертно в качестве козла отпущения.
Да-с, вот именно. Илья Баланчук под любой присягой подтвердит, что в моем присутствии сомневался в виновности Енгалычева, но вы настаивали на обратном… Вы не смотрите на меня так, Алексей Воинович, я не монстр, я защищаться вынужден – у меня жена, детишки, положение в обществе. Своя рубашка ближе к телу, хе-хе… А все почему? Да оттого, что вы, прельстившись Танечкою Иванихиной, потеряли голову настолько, что забыли службу и долг, проводя все время в эротических забавах с объектом вашей страсти. И настолько были неосмотрительны, что папенька прознали, гоняли вас по тайге, как зайчика, из ружей стреляли – срам на всю губернию-с, ежели умело подать… Георгий Владиславович Мельников, человек молодой и холостой, тоже за Танечкой ухаживая, соперником вам мнился – так вы в раже дело ему начали шить с собутыльником вашим приставом, на коего матерьяльчик накоплен изрядный: взятки с купцов, прочие упущения… Ну кто вам дал право производить обыск у Мельникова и арест? Охранное отделение, как вам прекрасно известно, лишь ведет сбор информации и наблюдение, а обыски и аресты – прерогатива жандармского управления. Чтобы выбить на него должные показания, опять-таки противу всех законов и установлений безвинного купца Даника истязаниям подвергли…
– Что-о?
– А вот, извольте медицинское заключение прочитать, – охотно подсунул бумагу полковник. – Вся спина бедолаги покрыта сеткою свежих перекрещивающихся рубцов, происходящих от порки нагайкою… Документик подлинный, врач, между нами говоря, непосвященный – зато либерал большой, нас на дух не переносит, сейчас письма в столичные газетки сочиняет о зверствах столичного ротмистра во глубине сибирских руд. Чего доброго, запросец по вашему поводу в Государственной думе последует… Спина у бедняги и впрямь исполосована, мы даже фотографический снимок сделали. Мы ж не звери, ротмистр, к чему Даника в Шантару спускать, коли он будет больше полезен в роли вашей истерзанной жертвы? Он не дурак, понимает, что ему лучше с исхлестанной спинушкой полежать, чем отправиться туда, где ни печали, ни воздыхания… Букетец, а? Да вас с Мигулей в порошок сотрут на основании сего букетца… Пинком под зад, одного из полиции, другого из Корпуса. Отчеты, оба варианта, признаюсь вам, уже набело закончены, могут уйти в Питер, либо один, либо другой, уже через четверть часа. Вам-то еще на самом быстром поезде до Петербурга несколько дней добираться… А по телеграфу-то – фьюить! Когда приедете, будете уж вываляны в грязи по самые по уши… – Он деловито спросил: – А может, в сумасшедший дом вас отправить? Для пущей надежности? Подберем полдюжины свидетелей странного поведения вашего, свяжем, посидите там месячишко – и потом-то вам и вовсе никакой веры не будет. Тихонько в отставку спровадят с пенсией – и шагайте себе на все четыре стороны…
– Вы не посмеете, – сквозь зубы сказал Бестужев, вновь опустив руку на пистолет.
– Посмел бы, могу вас заверить… да нет нужды. И без того отчет по второму варианту ваше положение отягощает до полной, простите, безнадежности… Ах, Алексей Воинович, ну куда вам, щеночку резвому, против стариков? Я, милейший, графа Игнатьева помню, с Зубатовым в столице работал, в Варшавской губернии с боевиками комбинации играл, с Медниковым беседы душевные за графинчиком вели. Старики – это школа… Вы, положим, умны и толковы, но против меня зубками не вышли-с… Сожру, – сказал он деловито, почти равнодушно. – Брыкаться будете – сожру…
– Посмотрим, – Бестужев встал. – Вот что я хочу вам сказать… – голос его сорвался, потому что ему увиделись мертвые, и он не сразу совладал с собой. – Я вам ничего и никого не прощу – ни Колю Струмилина, ни моих людей, ни остальных… Знаете, о чем только что подумалось? Вы не сможете остановиться. Это – как запой. Запойный пьет не по поводам, а оттого, что остановиться не может, покуда есть на свете водка. Так и вы. На Дальнем Востоке, знаете ли, случается, что попробует тигр человечины – и к прежнему своему рациону уже вернуться не в силах. Так и будет на людей бросаться, пока не пристрелят. Вы