Страница:
– Я же сказал – это не допрос. Гражданин Черский в любой момент может покинуть это здание. Следите, пожалуйста, за моей мыслью внимательнее – я просто хочу сказать, что гражданин Черский добровольно пожелал дать п и с ь м е н н ы е показания как по делу, в котором проходит свидетелем, так и по фактам, связанным с задержанием нами гражданина Шимко…
Лева открыл было рот, но Данил остановил его взглядом. Кажется, он догадался, в чем сок: старлей недвусмысленно дал понять, что хочет наклеить на Есаула как можно больше официальных бумажек, закреплявших чернявого на нарах словно якоря. Будь старлей ссученным, он так себя не вел бы. Но Данилу Есаул нужнее на свободе… или нет? Ситуация… Если Есаул прикорнет на нарах подольше, есть шанс передать его Георгину. А на свободе лови его потом…
Клебанов, словно бы помогая ему, спросил:
– По-моему, вы хотели заявить, что гражданин Шимко проник в квартиру, принадлежащую покойному гражданину Ивлеву?
Данил решился:
– Вот именно. Проник. То, что американцы называют «бэрглэри». Мы, знаете ли, собрались помянуть усопшего, и тут с помощью неизвестно как оказавшихся у него ключей гражданин Шимко самым нахальным образом проник в квартиру. Мы, как добропорядочные граждане, немедленно повезли его в районное отделение милиции, но по дороге пришлось заехать на мою дачу, чтобы забрать рацию, которую я там оставил.
Клебанов быстро писал. Вообще-то он мог задать массу ехидных вопросов, спросить хотя бы, как случилось, что по дороге от квартиры Вадима до дачи они миновали целых три райотдела милиции – но не спросил. Значит, Данил угадал, и Есаул старлею необходим как украшение коллекции…
– Напишите здесь…
– «С моих слов записано верно», – подхватил Данил. – В самом деле, верно, что и удостоверяю… С этим нахальным вторжением все?
– Все, – Клебанов положил перед собой чистый лист. – Благодарю вас.
– Ну, а в свидетели чего я затесался?
– Вы сегодня посещали гражданку Светлану Викторовну Глаголеву?
– Посещал, – сказал Данил почти сразу же, вновь ощутив знакомое неудобство под ложечкой.
– Сообщили о смерти бывшего мужа?
– Да.
– В интимные отношения не вступали?
– Не вступал, – сказал Данил, вновь тормознув взглядом Леву.
– Когда вы покинули квартиру гражданки Глаголевой?
– Примерно в десять утра.
– Куда поехали потом?
– На Кутеванова, в квартиру Ивлева.
– Долго там пробыли?
– Минут сорок.
– Кто-нибудь вас видел, когда входили?
– Соседка из четырнадцатой. Фамилии не знаю, зовут Катей.
– Куда направились потом?
– На Чкалова, в офис «Интеркрайта». Туда я приехал около одиннадцати и безвылазно пребывал примерно до половины шестого, что может подтвердить масса свидетелей – начиная от Лалетина и кончая охранниками.
– А кроме Кати, кто-нибудь может подтвердить, что вы с… ну скажем, с десяти пятнадцати до десяти сорока пяти находились в квартире на Кутеванова?
– Вряд ли, – взвешивая каждое слово, сказал Данил. – Да и Катя может подтвердить одно: в квартиру я вошел… Возможно она слышала, как я там крутил музыку… Но в квартире со мной не было ни Кати, ни кого другого…
– В каких отношениях вы находились с гражданкой Глаголевой?
– Н а х о д и л с я? – спросил Данил медленно. – В прошедшем времени?
– Так в каких отношениях?
– В дружеских.
– А спать с ней вам не случалось?
– Случалось. Но потом перестало… случаться.
– Вы ее не ревновали?
– И не думал. Есть женщины, которых никогда не придет в голову ревновать.
– Она вам не показалась чем-то обеспокоенной? Встревоженной?
– Она в жизни не беспокоилась и не тревожилась, – сказал Данил. – Не та натура.
– Вы многих ее знакомых знаете?
– Трудно сказать…
– Этого?
Клебанов продемонстрировал ему большой черно-белый снимок – мосье Хилкевич, выходящий из подъезда. Не нужно даже ломать голову, прикидывая, с какой точки снято, все и так ясно – «Кинг-Конг»…
Данил внимательно изучил снимок, выпятил нижнюю губу:
– Вроде видел где-то…
– А в квартире Глаголевой вы с ним не встречались?
– Ни разу. На лестнице вчера вроде и разминулись… Но не уверен, он ли.
– Присмотритесь получше.
– Уже присмотрелся. – Данил отодвинул фотографию и сказал, не глядя на собеседника: – Как ее убили? И когда? Только не надо вчерашних подначек, ладно? Я, повторяю, не пацан…
– Судя по всему… Когда она открыла дверь, ее ударили, втолкнули в квартиру. И задушили чем-то узким, скорее твердым, чем мягким – возможно, куском тонкого провода в резиновой изоляции.
– Ну, мне-то не было нужды вырубать ее сразу, на пороге, меня бы она впустила…
– Уверены? А вдруг не впустила бы?
– Впустила бы непременно. – Он пытался представить Светку мертвой и не мог. Тем более – задушенной куском тонкого провода…
– Так и запишем… Какие у вас отношения с гражданкой Ратомцевой Ольгой Валерьевной?
– Самые близкие, – сказал Данил.
– А ее вы способны ревновать?
Данил явственно увидел под ногами тоненький стальной волосок – натяжку от мины.
– Пожалуй, да, – сказал он. И решил, что пора переходить в атаку. – Ваши ребятки из «Кинг-Конга» что, отлучались пописать? Оба сразу? Если они бдительно несли службу, должны бы знать, что я в квартиру не возвращался…
Клебанов не спросил, откуда Данилу вдруг ведомо о наблюдательном пункте в «Кинг-Конге» – то ли мгновенно просчитал все сам (они, конечно, доложили о «рэкетирах», а дальше догадаться нетрудно), то ли его в данный момент это не интересовало. Второе гораздо хуже – без веской причины принципиальный старлей не стал бы д в а ж д ы упускать верную возможность помучить ехидными вопросиками…
Клебанов достал из стола пухлый конверт, а из конверта – пачку глянцевых цветных снимков, с первого взгляда ясно, отщелканных «Полароидом», «Кэноном» либо иной аналогичной машинкой, мгновенно проявлявшей фотографии.
– Вы можете опознать лиц, заснятых на этих фотографиях?
Лева заинтересованно придвинулся, засопел над ухом.
Данил перебирал фотографии лениво, непонимающе – и вдруг замер с довольно пикантной картинкой в руке, лицо залила жаркая волна, кончики ушей, такое ощущение, прямо-таки завернулись в трубочку.
Кое-какие снимки были довольно безобидными – чуть поддавшие девочки дурачатся, щелкая друг друга в рискованных позах с намеком на лесбос. Но дальше лесбос пошел самый недвусмысленный, прилежно запечатлены все фазы процесса, дураку ясно, что любовь пошла всерьез. Полузакрытые глаза, переплетенные нагие тела, лица в откровенном оргазме. Поздно было отпихивать Леву.
– Итак? Опознаете кого-нибудь?
В глазах Клебанова не было ни издевки, ни даже насмешки – только усталость и напряженное внимание.
– Да, – сказал Данил, чувствуя, что сутулится самым позорным образом. – Светлана Глаголева и Ольга Ратомцева. Третья женщина мне неизвестна.
Клебанов черканул еще пару строчек, придвинул ему протокол:
– Подпишите, пожалуйста.
Данил подписал. Вопросительно поднял глаза.
– Я вас больше не задерживаю. Если вы мне еще понадобитесь, мы созвонимся.
Данил рванулся к двери. Стыд навалился столь огромный, что его как бы и не ощущалось вовсе…
– Данил Петрович!
Он не оглянулся, не остановился.
– Данил Петрович! Вы забыли…
Данил резко развернулся к столу. Клебанов протягивал ему конверт – другой, обычный почтовый:
– Это ведь вы на столе забыли?
Данил хотел рявкнуть, что не оставлял на столе ничегошеньки, но сообразил вдруг остатками подавленного стыдом и яростью профессионального чутья, протянул руку, неловко сказал:
– Спасибо…
И вывалился в коридор, увлекая за собой Леву.
Сонный сержант проверил их пропуска, и они вышли на свежий воздух из неуютно-безличного предбанника управления по борьбе с организованной преступностью. Было тихо. У крыльца стояли только их машины.
Данил рванул дверцу Левиного «Мерседеса», плюхнулся на сиденье. Лева уселся за руль, протянул ему сигареты:
– Нюанс…
У Данила вновь вертелась на слуху ленивая Светкина фразочка: «Олечка у тебя, конечно, золотце…» Такого стыда он в жизни не испытывал.
– Ну, не переживай, – сказал Лева. – Было бы хуже, окажись там Оленек с негром или ты со мной. Бабам нужно иногда оттянуться, ну их… Я, понятно, могила. Да чего ты накуксился, я двух своих законных вытаскивал из-под стебарей, и ничего. Лучшим лекарством от баб могут быть только бабы… У тебя вовсе похоронное настроение или ты способен работать?
– Способен, – сказал Данил севшим, ватным голосом.
– Ну и зачем ты меня вытаскивал? Сверхурочные, само собой, вещь приятная, но меня даже больше устроил бы и изящный поединок с нахальным мусором. Но не было ни поединка, ни особого с его стороны нахальства. По-моему, вы с ним довольно мило ворковали… что с твоей стороны весьма даже странно. Почему ты с ним держался столь благостно? Не послал вопреки своему обыкновению? Я еще не забыл, как мы с тобой два часа виртуозно отлаивались в областной ментовке… Никакого сравнения.
– Господи, – сказал Данил. – Да ты ж еще ничего не знаешь? Ты когда в последний раз был в офисе?
– В пятницу днем.
Значит, Кузьмич не считал положение столь уж опасным – пока в драку бросил одного Данила в качестве первого эшелона, а интеркрайтовских стряпчих придержал на потом. Что ж, хозяин – барин…
– Потом расскажу, – сказал Данил. – Пока что я тебе этого мальчишечку просто-напросто п о к а з а л. В самое ближайшее время, чует моя душа, перехлестнутся наши дорожки…
– Ты мне скажи как другу – Светку ты задавил?
– Нет.
– Тогда какие пересечения? Даже если у тебя нет четкого алиби, на что, весьма похоже, и смахивает, аргументов у них нет, кроме этих фоток. Я бы из такой передряги вытащил и Ваньку-слесаря, не то что тебя… Обратил внимание, он не стал скрупулезно гонять тебя по минутам и секундам. А мог бы. Вот только зачем он тебе отдал половину фоток?
«Потому что за истекшие сутки произошло нечто, заставившее Мальчиша-Кибальчиша малость поумнеть, поумерить гордыню и честолюбие, – мысленно произнес про себя Данил. – Парень все-таки оказался неплохим профессионалом, наступил на горло собственной песне и недвусмысленно тянет руку на дружбу. Крепенькой, должно быть, оказалась возникшая перед старлеем стена… кто же это, Пожидаев или Скаличев?»
– Ты, главное, не особенно налегай на девочку, – сказал Лева. – Она у тебя неплохая. Просто другое поколение. Плюс десять лет перестройки, им же незаметно вбили в голову, что нету никаких запретов, что ничто не грешно, что все на свете стоит попробовать…
– Лева, а у тебя-то что стряслось? – спросил Данил.
– У меня?
– Не увиливай, – сказал Данил. – Обычно ты просыпаешься звонка после десятого. Возможно, у тебя под боком спала лялька и оттого ты дрых чутко, но вот уголки рта у тебя всегда опущены, когда неприятности…
– Мегрэ долбаный.
– А все же? Контракт такой, Левушка – при любых неприятностях окрест тебя ты меня немедленно обязан ставить в известность… Не забыл?
Лева вздохнул, полез в роскошный мерседесовский бардачок и извлек сложенный пополам листок белой плотной бумаги.
«Ты, жидовская морда, или умотаешь в свой Израиль, или тут же и закопаем».
– Ни единой грамматической ошибки, – сказал Данил. – Отпечатано либо на импортной машинке с русским шрифтом, либо на принтере… Лева, это блеф. Все наши «черные», на которых паразитирует демократическая пресса, домашние мальчики, болтуны-теоретики… И вообще, ты мне можешь показать хоть одного еврея, которого бы за последние десять лет побили?
Он видел, что Леву не убедил – уверить еврея, что никаких погромщиков давно уже не существует, столь же трудно, как уверить русского, что всем своим неприятностям он обязан не мифическим русофобам, а самому себе… В шкафу должен жить Бука, и все тут.
– Прикинь, Лева, – продолжал Данил. – Любой болван с парой извилин начал бы в первую очередь с синагоги или политизированных ребятишек в кипочках… Кто-то решил тебе потрепать нервы, и дело не в пятом пункте, а в твоей работе на «Интеркрайт». Все прекрасно вписывается в общую картину… Бьют по ключевым фигурам.
– Кто?
– Не знаю пока, – сказал Данил. – Но вот что тебе скажу: держи свою контору в повышенной боевой. Будь готов защищать меня от обвинений в изнасиловании попугая в парке Островского, Кузьмича – от обвинений в попытке продать Шантарск с прилегающими землями исландской разведке. Началась нехорошая возня, Лева… В моей старой системе об этом не любили вспоминать, поскольку по тем временам считалось идеализмом и мистикой, но в шестьдесят девятом, когда Ильин пальнул по кортежу, многие волкодавы с утра места себе от нехороших предчувствий не находили. Хороший волкодав обязан быть телепатом, Лева…
…Будь ему лет на двадцать моложе, пройди он жизненную школу небезобиднее, обязательно бы разбудил Ольгу, едва вернувшись домой в третьем часу ночи.
Он дотерпел до утра. Спокойно лег, настроил внутренний будильник на семь утра – и в семь проснулся. Сварил кофе, а поскольку настали нехорошие времена, спрятал малышку ПСМ в сейф и извлек оттуда «Беретту». Разложил на кухонном столике газету, тщательно разобрал и смазал килограммовую итальянскую дуру, заодно приводя себя этим в полное душевное спокойствие перед предстоящей тягостной разборкой.
Ольга, как обычно, зашевелилась в половине восьмого. Сбегала в туалет и появилась на кухне – глаза самую чуточку подпухшие, приятно пахнет свежей постелью и свежим телом. Потянулась чмокнуть его в щеку, но Данил заслонился вымазанными ружейным маслом ладонями. Тщательно вытер их комком легнина, вставил обойму, не загоняя патрона в ствол, щелкнул боковым предохранителем.
– Рэмбо на горизонте появился? – чуть хрипловатым со сна голосом поинтересовалась Ольга, наливая кофе.
– Скорее уж Эммануэль из последней серии, – сухо сказал Данил.
И, чтобы не растравлять рану и не терять времени зря, бросил перед ней веером штук шесть фотографий, до того лежавших тут же картинкой вниз. Спросил, нехорошо прищурившись:
– Знакомых лиц не находишь?
Ольга потянулась к ярким фотографиям – и уронила руку, залилась краской от кончиков ушей до глубокого выреза халатика. Закрыла лицо ладонями, то ли охнув, то ли всхлипнув.
Данил безжалостно ждал, хлебая кофе, как хлебают водичку с похмелья.
– Ну хватит, – сказал он минуты через две. – Открой-ка личико, Гюльчетай, бить не буду…
Ольга зажимала лицо ладонями, пару раз мотнула головой.
– Только не хнычь. Руки убери! – прикрикнул он. – И рассказывай, как вляпалась в греческие забавы. Ну!
Она отвела руки, но взглядом с ним упорно старалась не встречаться. Лицо горело.
– Возьми сигарету, – лишенным эмоций тоном предложил Данил. – И чирикай, времени мало. На всех этих веселых картинках ты еще натуральная блондинка, значит, дамские кувырканья имели место самое позднее в апреле… ну! Я ведь и вмазать могу…
«Хроника конца века, – отметил он про себя с горькой иронией. – Мужик, которому любовница изменила с парочкой лесбиянок, – лет двадцать назад такая сексуальная коллизия, как ни крути, проходила больше по ведомству снежного человека и встречалась редко, как ананасы в обычных магазинах…»
– В конце марта, – сказала Ольга севшим голосом. – Ну, сидели у Светки, выпили, потом стали мерить купальники, она привезла из Сеула целую дюжину, а параллельно крутили видак, еще пили… Дурачились, щелкали друг друга, и как-то незаметно они меня начали заводить всерьез – и поехало…
– Что, в жизни все надо попробовать?
– Не знаю… Просто было интересно. Знаешь, иногда тянет попробовать разное запредельное, любопытно же…
– Ну, молодец, – сказал Данил. – Хоть не пытаешься мне ввинтить, будто тебе подсыпали конского возбудителя… Брюнетка – это кто?
– Рамона. Из газеты откуда-то.
– Из какой?
– Не знаю, я с журналистами не контачила…
Данил вспомнил: в противоположность большинству шантарских газет «Бульварный листок» не сопровождал статейки фотографиями их авторов – поначалу пытался было, но у борзописцев из «Листка» начались неприятности с разными гражданами, придерживавшимися старозаветной морали, заклейменной ныне как устаревшее наследие тоталитаризма, пару раз доходило до легкого мордобития в общественных местах…
– Рамона – это Светкина знакомая, – сказала Ольга. – Я и раньше что-то такое замечала, да думать не думала…
– Хорошо, что нет негативов… – сказал Данил задумчиво, скорее самому себе. – Ну, бедное изнасилованное дите, коли уж начала, валяй до самого донышка…
– Ты что, посылал кого-то за мной следить?
– Валяй, – сказал Данил. – Исповедуйся.
– Светка… со Светкой больше ничего подобного не было. Ни намека. У меня такое впечатление, что она этим… этого… в общем, редко, для экзотики. А Рамона – наоборот, вся в этом по уши. – Ольга отвернулась. – Я потом у нее была два раза. Ну пойми ты, затмение нашло, как тебе объяснить… Порой такое чувство, что я у тебя числюсь в домашних принадлежностях, как эта кофеварка… А она ласковая, все понимает, кажется сначала – вот настоящая любовь, нежность… Только не вышло идиллии. Про третий раз не надо, ладно? Благо, последний…
– Нет уж, давай хоть в общих чертах, – безжалостно сказал Данил.
– Ну, она привела еще какую-то… Вытащили всякие наручники, вибраторы и хотели, чтобы я все это попробовала, а они еще вдобавок будут фотографировать… – она и вовсе повернулась спиной. – Словом, когда я отказалась, стукнули пару раз по почкам и натуральным образом изнасиловали, Рамона сильная баба, а та, вторая, вообще культуристка какая-то…
– Фотографировали?
– Нет. Фотоаппарат так и остался лежать… Рамона мне потом звонила пару раз, извинялась, звала мириться. Я не пошла.
– Все?
– Все, честное слово. – Она повернулась к нему, попыталась улыбнуться. – Вот такие сексуальные эксперименты на стороне…
– А самое главное – так компромат и подбирают, – сказал Данил. – Классическим образом.
– Но ведь, кроме этих фотографий, других не было… Прошло три месяца – и ничего… – она взглянула чуточку смелее. – Послушай, а что тебя больше всего мучает, – то, что меня могли скомпрометировать, то, что я тебе изменила, или то, что изменила с бабами?
Данил молча взял ножницы, аккуратно вырезал из одной фотографии голову Рамоны и спрятал вырезку в бумажник. Ушел в комнату, взял рацию.
– Седьмой. Дежурный пост.
– Отыщи Японца, пусть немедленно приедет ко мне на хату. Роджер.
– Ты меня выгоняешь? – спросила вошедшая следом Ольга.
– Не было у мужика хлопот, связался мужик с девочкой на двадцать лет младше… – сказал Данил. – Да не выгоняю я тебя. Черт его знает, может, в самом деле век такой дурацкий, а критерии плывут, как дерьмо по реке…
– Кто тебе дал фотки? Светка?
– Мент мне их дал, – сказал Данил устало. – Мент, мусор, легаш, тихарь – нужное подчеркнуть… Светку, радость моя, вчера кто-то придушил, так что ты посиди и хорошенько подумай, что тебе говорить и как говорить, если, паче чаяния, потащат вдруг на спрос…
Она отшатнулась:
– Задушили?
– Ага, – сказал Данил. – Говоришь, там была этакая культуристка? Опишешь потом внешность поподробнее…
Но в эту версию он не особенно верил – как не верил в пытавшийся протаранить их «ЗИЛ». И все еще стоял в раздумье посреди комнаты, когда в дверь позвонили.
Глава десятая
Лева открыл было рот, но Данил остановил его взглядом. Кажется, он догадался, в чем сок: старлей недвусмысленно дал понять, что хочет наклеить на Есаула как можно больше официальных бумажек, закреплявших чернявого на нарах словно якоря. Будь старлей ссученным, он так себя не вел бы. Но Данилу Есаул нужнее на свободе… или нет? Ситуация… Если Есаул прикорнет на нарах подольше, есть шанс передать его Георгину. А на свободе лови его потом…
Клебанов, словно бы помогая ему, спросил:
– По-моему, вы хотели заявить, что гражданин Шимко проник в квартиру, принадлежащую покойному гражданину Ивлеву?
Данил решился:
– Вот именно. Проник. То, что американцы называют «бэрглэри». Мы, знаете ли, собрались помянуть усопшего, и тут с помощью неизвестно как оказавшихся у него ключей гражданин Шимко самым нахальным образом проник в квартиру. Мы, как добропорядочные граждане, немедленно повезли его в районное отделение милиции, но по дороге пришлось заехать на мою дачу, чтобы забрать рацию, которую я там оставил.
Клебанов быстро писал. Вообще-то он мог задать массу ехидных вопросов, спросить хотя бы, как случилось, что по дороге от квартиры Вадима до дачи они миновали целых три райотдела милиции – но не спросил. Значит, Данил угадал, и Есаул старлею необходим как украшение коллекции…
– Напишите здесь…
– «С моих слов записано верно», – подхватил Данил. – В самом деле, верно, что и удостоверяю… С этим нахальным вторжением все?
– Все, – Клебанов положил перед собой чистый лист. – Благодарю вас.
– Ну, а в свидетели чего я затесался?
– Вы сегодня посещали гражданку Светлану Викторовну Глаголеву?
– Посещал, – сказал Данил почти сразу же, вновь ощутив знакомое неудобство под ложечкой.
– Сообщили о смерти бывшего мужа?
– Да.
– В интимные отношения не вступали?
– Не вступал, – сказал Данил, вновь тормознув взглядом Леву.
– Когда вы покинули квартиру гражданки Глаголевой?
– Примерно в десять утра.
– Куда поехали потом?
– На Кутеванова, в квартиру Ивлева.
– Долго там пробыли?
– Минут сорок.
– Кто-нибудь вас видел, когда входили?
– Соседка из четырнадцатой. Фамилии не знаю, зовут Катей.
– Куда направились потом?
– На Чкалова, в офис «Интеркрайта». Туда я приехал около одиннадцати и безвылазно пребывал примерно до половины шестого, что может подтвердить масса свидетелей – начиная от Лалетина и кончая охранниками.
– А кроме Кати, кто-нибудь может подтвердить, что вы с… ну скажем, с десяти пятнадцати до десяти сорока пяти находились в квартире на Кутеванова?
– Вряд ли, – взвешивая каждое слово, сказал Данил. – Да и Катя может подтвердить одно: в квартиру я вошел… Возможно она слышала, как я там крутил музыку… Но в квартире со мной не было ни Кати, ни кого другого…
– В каких отношениях вы находились с гражданкой Глаголевой?
– Н а х о д и л с я? – спросил Данил медленно. – В прошедшем времени?
– Так в каких отношениях?
– В дружеских.
– А спать с ней вам не случалось?
– Случалось. Но потом перестало… случаться.
– Вы ее не ревновали?
– И не думал. Есть женщины, которых никогда не придет в голову ревновать.
– Она вам не показалась чем-то обеспокоенной? Встревоженной?
– Она в жизни не беспокоилась и не тревожилась, – сказал Данил. – Не та натура.
– Вы многих ее знакомых знаете?
– Трудно сказать…
– Этого?
Клебанов продемонстрировал ему большой черно-белый снимок – мосье Хилкевич, выходящий из подъезда. Не нужно даже ломать голову, прикидывая, с какой точки снято, все и так ясно – «Кинг-Конг»…
Данил внимательно изучил снимок, выпятил нижнюю губу:
– Вроде видел где-то…
– А в квартире Глаголевой вы с ним не встречались?
– Ни разу. На лестнице вчера вроде и разминулись… Но не уверен, он ли.
– Присмотритесь получше.
– Уже присмотрелся. – Данил отодвинул фотографию и сказал, не глядя на собеседника: – Как ее убили? И когда? Только не надо вчерашних подначек, ладно? Я, повторяю, не пацан…
– Судя по всему… Когда она открыла дверь, ее ударили, втолкнули в квартиру. И задушили чем-то узким, скорее твердым, чем мягким – возможно, куском тонкого провода в резиновой изоляции.
– Ну, мне-то не было нужды вырубать ее сразу, на пороге, меня бы она впустила…
– Уверены? А вдруг не впустила бы?
– Впустила бы непременно. – Он пытался представить Светку мертвой и не мог. Тем более – задушенной куском тонкого провода…
– Так и запишем… Какие у вас отношения с гражданкой Ратомцевой Ольгой Валерьевной?
– Самые близкие, – сказал Данил.
– А ее вы способны ревновать?
Данил явственно увидел под ногами тоненький стальной волосок – натяжку от мины.
– Пожалуй, да, – сказал он. И решил, что пора переходить в атаку. – Ваши ребятки из «Кинг-Конга» что, отлучались пописать? Оба сразу? Если они бдительно несли службу, должны бы знать, что я в квартиру не возвращался…
Клебанов не спросил, откуда Данилу вдруг ведомо о наблюдательном пункте в «Кинг-Конге» – то ли мгновенно просчитал все сам (они, конечно, доложили о «рэкетирах», а дальше догадаться нетрудно), то ли его в данный момент это не интересовало. Второе гораздо хуже – без веской причины принципиальный старлей не стал бы д в а ж д ы упускать верную возможность помучить ехидными вопросиками…
Клебанов достал из стола пухлый конверт, а из конверта – пачку глянцевых цветных снимков, с первого взгляда ясно, отщелканных «Полароидом», «Кэноном» либо иной аналогичной машинкой, мгновенно проявлявшей фотографии.
– Вы можете опознать лиц, заснятых на этих фотографиях?
Лева заинтересованно придвинулся, засопел над ухом.
Данил перебирал фотографии лениво, непонимающе – и вдруг замер с довольно пикантной картинкой в руке, лицо залила жаркая волна, кончики ушей, такое ощущение, прямо-таки завернулись в трубочку.
Кое-какие снимки были довольно безобидными – чуть поддавшие девочки дурачатся, щелкая друг друга в рискованных позах с намеком на лесбос. Но дальше лесбос пошел самый недвусмысленный, прилежно запечатлены все фазы процесса, дураку ясно, что любовь пошла всерьез. Полузакрытые глаза, переплетенные нагие тела, лица в откровенном оргазме. Поздно было отпихивать Леву.
– Итак? Опознаете кого-нибудь?
В глазах Клебанова не было ни издевки, ни даже насмешки – только усталость и напряженное внимание.
– Да, – сказал Данил, чувствуя, что сутулится самым позорным образом. – Светлана Глаголева и Ольга Ратомцева. Третья женщина мне неизвестна.
Клебанов черканул еще пару строчек, придвинул ему протокол:
– Подпишите, пожалуйста.
Данил подписал. Вопросительно поднял глаза.
– Я вас больше не задерживаю. Если вы мне еще понадобитесь, мы созвонимся.
Данил рванулся к двери. Стыд навалился столь огромный, что его как бы и не ощущалось вовсе…
– Данил Петрович!
Он не оглянулся, не остановился.
– Данил Петрович! Вы забыли…
Данил резко развернулся к столу. Клебанов протягивал ему конверт – другой, обычный почтовый:
– Это ведь вы на столе забыли?
Данил хотел рявкнуть, что не оставлял на столе ничегошеньки, но сообразил вдруг остатками подавленного стыдом и яростью профессионального чутья, протянул руку, неловко сказал:
– Спасибо…
И вывалился в коридор, увлекая за собой Леву.
Сонный сержант проверил их пропуска, и они вышли на свежий воздух из неуютно-безличного предбанника управления по борьбе с организованной преступностью. Было тихо. У крыльца стояли только их машины.
Данил рванул дверцу Левиного «Мерседеса», плюхнулся на сиденье. Лева уселся за руль, протянул ему сигареты:
– Нюанс…
У Данила вновь вертелась на слуху ленивая Светкина фразочка: «Олечка у тебя, конечно, золотце…» Такого стыда он в жизни не испытывал.
– Ну, не переживай, – сказал Лева. – Было бы хуже, окажись там Оленек с негром или ты со мной. Бабам нужно иногда оттянуться, ну их… Я, понятно, могила. Да чего ты накуксился, я двух своих законных вытаскивал из-под стебарей, и ничего. Лучшим лекарством от баб могут быть только бабы… У тебя вовсе похоронное настроение или ты способен работать?
– Способен, – сказал Данил севшим, ватным голосом.
– Ну и зачем ты меня вытаскивал? Сверхурочные, само собой, вещь приятная, но меня даже больше устроил бы и изящный поединок с нахальным мусором. Но не было ни поединка, ни особого с его стороны нахальства. По-моему, вы с ним довольно мило ворковали… что с твоей стороны весьма даже странно. Почему ты с ним держался столь благостно? Не послал вопреки своему обыкновению? Я еще не забыл, как мы с тобой два часа виртуозно отлаивались в областной ментовке… Никакого сравнения.
– Господи, – сказал Данил. – Да ты ж еще ничего не знаешь? Ты когда в последний раз был в офисе?
– В пятницу днем.
Значит, Кузьмич не считал положение столь уж опасным – пока в драку бросил одного Данила в качестве первого эшелона, а интеркрайтовских стряпчих придержал на потом. Что ж, хозяин – барин…
– Потом расскажу, – сказал Данил. – Пока что я тебе этого мальчишечку просто-напросто п о к а з а л. В самое ближайшее время, чует моя душа, перехлестнутся наши дорожки…
– Ты мне скажи как другу – Светку ты задавил?
– Нет.
– Тогда какие пересечения? Даже если у тебя нет четкого алиби, на что, весьма похоже, и смахивает, аргументов у них нет, кроме этих фоток. Я бы из такой передряги вытащил и Ваньку-слесаря, не то что тебя… Обратил внимание, он не стал скрупулезно гонять тебя по минутам и секундам. А мог бы. Вот только зачем он тебе отдал половину фоток?
«Потому что за истекшие сутки произошло нечто, заставившее Мальчиша-Кибальчиша малость поумнеть, поумерить гордыню и честолюбие, – мысленно произнес про себя Данил. – Парень все-таки оказался неплохим профессионалом, наступил на горло собственной песне и недвусмысленно тянет руку на дружбу. Крепенькой, должно быть, оказалась возникшая перед старлеем стена… кто же это, Пожидаев или Скаличев?»
– Ты, главное, не особенно налегай на девочку, – сказал Лева. – Она у тебя неплохая. Просто другое поколение. Плюс десять лет перестройки, им же незаметно вбили в голову, что нету никаких запретов, что ничто не грешно, что все на свете стоит попробовать…
– Лева, а у тебя-то что стряслось? – спросил Данил.
– У меня?
– Не увиливай, – сказал Данил. – Обычно ты просыпаешься звонка после десятого. Возможно, у тебя под боком спала лялька и оттого ты дрых чутко, но вот уголки рта у тебя всегда опущены, когда неприятности…
– Мегрэ долбаный.
– А все же? Контракт такой, Левушка – при любых неприятностях окрест тебя ты меня немедленно обязан ставить в известность… Не забыл?
Лева вздохнул, полез в роскошный мерседесовский бардачок и извлек сложенный пополам листок белой плотной бумаги.
«Ты, жидовская морда, или умотаешь в свой Израиль, или тут же и закопаем».
– Ни единой грамматической ошибки, – сказал Данил. – Отпечатано либо на импортной машинке с русским шрифтом, либо на принтере… Лева, это блеф. Все наши «черные», на которых паразитирует демократическая пресса, домашние мальчики, болтуны-теоретики… И вообще, ты мне можешь показать хоть одного еврея, которого бы за последние десять лет побили?
Он видел, что Леву не убедил – уверить еврея, что никаких погромщиков давно уже не существует, столь же трудно, как уверить русского, что всем своим неприятностям он обязан не мифическим русофобам, а самому себе… В шкафу должен жить Бука, и все тут.
– Прикинь, Лева, – продолжал Данил. – Любой болван с парой извилин начал бы в первую очередь с синагоги или политизированных ребятишек в кипочках… Кто-то решил тебе потрепать нервы, и дело не в пятом пункте, а в твоей работе на «Интеркрайт». Все прекрасно вписывается в общую картину… Бьют по ключевым фигурам.
– Кто?
– Не знаю пока, – сказал Данил. – Но вот что тебе скажу: держи свою контору в повышенной боевой. Будь готов защищать меня от обвинений в изнасиловании попугая в парке Островского, Кузьмича – от обвинений в попытке продать Шантарск с прилегающими землями исландской разведке. Началась нехорошая возня, Лева… В моей старой системе об этом не любили вспоминать, поскольку по тем временам считалось идеализмом и мистикой, но в шестьдесят девятом, когда Ильин пальнул по кортежу, многие волкодавы с утра места себе от нехороших предчувствий не находили. Хороший волкодав обязан быть телепатом, Лева…
…Будь ему лет на двадцать моложе, пройди он жизненную школу небезобиднее, обязательно бы разбудил Ольгу, едва вернувшись домой в третьем часу ночи.
Он дотерпел до утра. Спокойно лег, настроил внутренний будильник на семь утра – и в семь проснулся. Сварил кофе, а поскольку настали нехорошие времена, спрятал малышку ПСМ в сейф и извлек оттуда «Беретту». Разложил на кухонном столике газету, тщательно разобрал и смазал килограммовую итальянскую дуру, заодно приводя себя этим в полное душевное спокойствие перед предстоящей тягостной разборкой.
Ольга, как обычно, зашевелилась в половине восьмого. Сбегала в туалет и появилась на кухне – глаза самую чуточку подпухшие, приятно пахнет свежей постелью и свежим телом. Потянулась чмокнуть его в щеку, но Данил заслонился вымазанными ружейным маслом ладонями. Тщательно вытер их комком легнина, вставил обойму, не загоняя патрона в ствол, щелкнул боковым предохранителем.
– Рэмбо на горизонте появился? – чуть хрипловатым со сна голосом поинтересовалась Ольга, наливая кофе.
– Скорее уж Эммануэль из последней серии, – сухо сказал Данил.
И, чтобы не растравлять рану и не терять времени зря, бросил перед ней веером штук шесть фотографий, до того лежавших тут же картинкой вниз. Спросил, нехорошо прищурившись:
– Знакомых лиц не находишь?
Ольга потянулась к ярким фотографиям – и уронила руку, залилась краской от кончиков ушей до глубокого выреза халатика. Закрыла лицо ладонями, то ли охнув, то ли всхлипнув.
Данил безжалостно ждал, хлебая кофе, как хлебают водичку с похмелья.
– Ну хватит, – сказал он минуты через две. – Открой-ка личико, Гюльчетай, бить не буду…
Ольга зажимала лицо ладонями, пару раз мотнула головой.
– Только не хнычь. Руки убери! – прикрикнул он. – И рассказывай, как вляпалась в греческие забавы. Ну!
Она отвела руки, но взглядом с ним упорно старалась не встречаться. Лицо горело.
– Возьми сигарету, – лишенным эмоций тоном предложил Данил. – И чирикай, времени мало. На всех этих веселых картинках ты еще натуральная блондинка, значит, дамские кувырканья имели место самое позднее в апреле… ну! Я ведь и вмазать могу…
«Хроника конца века, – отметил он про себя с горькой иронией. – Мужик, которому любовница изменила с парочкой лесбиянок, – лет двадцать назад такая сексуальная коллизия, как ни крути, проходила больше по ведомству снежного человека и встречалась редко, как ананасы в обычных магазинах…»
– В конце марта, – сказала Ольга севшим голосом. – Ну, сидели у Светки, выпили, потом стали мерить купальники, она привезла из Сеула целую дюжину, а параллельно крутили видак, еще пили… Дурачились, щелкали друг друга, и как-то незаметно они меня начали заводить всерьез – и поехало…
– Что, в жизни все надо попробовать?
– Не знаю… Просто было интересно. Знаешь, иногда тянет попробовать разное запредельное, любопытно же…
– Ну, молодец, – сказал Данил. – Хоть не пытаешься мне ввинтить, будто тебе подсыпали конского возбудителя… Брюнетка – это кто?
– Рамона. Из газеты откуда-то.
– Из какой?
– Не знаю, я с журналистами не контачила…
Данил вспомнил: в противоположность большинству шантарских газет «Бульварный листок» не сопровождал статейки фотографиями их авторов – поначалу пытался было, но у борзописцев из «Листка» начались неприятности с разными гражданами, придерживавшимися старозаветной морали, заклейменной ныне как устаревшее наследие тоталитаризма, пару раз доходило до легкого мордобития в общественных местах…
– Рамона – это Светкина знакомая, – сказала Ольга. – Я и раньше что-то такое замечала, да думать не думала…
– Хорошо, что нет негативов… – сказал Данил задумчиво, скорее самому себе. – Ну, бедное изнасилованное дите, коли уж начала, валяй до самого донышка…
– Ты что, посылал кого-то за мной следить?
– Валяй, – сказал Данил. – Исповедуйся.
– Светка… со Светкой больше ничего подобного не было. Ни намека. У меня такое впечатление, что она этим… этого… в общем, редко, для экзотики. А Рамона – наоборот, вся в этом по уши. – Ольга отвернулась. – Я потом у нее была два раза. Ну пойми ты, затмение нашло, как тебе объяснить… Порой такое чувство, что я у тебя числюсь в домашних принадлежностях, как эта кофеварка… А она ласковая, все понимает, кажется сначала – вот настоящая любовь, нежность… Только не вышло идиллии. Про третий раз не надо, ладно? Благо, последний…
– Нет уж, давай хоть в общих чертах, – безжалостно сказал Данил.
– Ну, она привела еще какую-то… Вытащили всякие наручники, вибраторы и хотели, чтобы я все это попробовала, а они еще вдобавок будут фотографировать… – она и вовсе повернулась спиной. – Словом, когда я отказалась, стукнули пару раз по почкам и натуральным образом изнасиловали, Рамона сильная баба, а та, вторая, вообще культуристка какая-то…
– Фотографировали?
– Нет. Фотоаппарат так и остался лежать… Рамона мне потом звонила пару раз, извинялась, звала мириться. Я не пошла.
– Все?
– Все, честное слово. – Она повернулась к нему, попыталась улыбнуться. – Вот такие сексуальные эксперименты на стороне…
– А самое главное – так компромат и подбирают, – сказал Данил. – Классическим образом.
– Но ведь, кроме этих фотографий, других не было… Прошло три месяца – и ничего… – она взглянула чуточку смелее. – Послушай, а что тебя больше всего мучает, – то, что меня могли скомпрометировать, то, что я тебе изменила, или то, что изменила с бабами?
Данил молча взял ножницы, аккуратно вырезал из одной фотографии голову Рамоны и спрятал вырезку в бумажник. Ушел в комнату, взял рацию.
– Седьмой. Дежурный пост.
– Отыщи Японца, пусть немедленно приедет ко мне на хату. Роджер.
– Ты меня выгоняешь? – спросила вошедшая следом Ольга.
– Не было у мужика хлопот, связался мужик с девочкой на двадцать лет младше… – сказал Данил. – Да не выгоняю я тебя. Черт его знает, может, в самом деле век такой дурацкий, а критерии плывут, как дерьмо по реке…
– Кто тебе дал фотки? Светка?
– Мент мне их дал, – сказал Данил устало. – Мент, мусор, легаш, тихарь – нужное подчеркнуть… Светку, радость моя, вчера кто-то придушил, так что ты посиди и хорошенько подумай, что тебе говорить и как говорить, если, паче чаяния, потащат вдруг на спрос…
Она отшатнулась:
– Задушили?
– Ага, – сказал Данил. – Говоришь, там была этакая культуристка? Опишешь потом внешность поподробнее…
Но в эту версию он не особенно верил – как не верил в пытавшийся протаранить их «ЗИЛ». И все еще стоял в раздумье посреди комнаты, когда в дверь позвонили.
Глава десятая
Ехал есаул…
Посмотрев в глазок, Данил сразу же открыл дверь. Демонстративно обозрел лестничную площадку, даже перегнулся через перила, глянул вниз. Пожал плечами:
– А где эти милые мальчики с автоматами? Я как-то незаметно уже привык видеть вас непременно в окружении верной лейб-гвардии…
Не было мальчиков. Даже рыжей кожанки на Клебанове на сей раз не обнаружилось, как и деталей милицейской формы – Мальчиш-Кибальчиш напялил обыкновенный джинсовый костюм с клетчатой рубашечкой, отчего казался еще моложе. Но наплечную кобуру, как подметил Данил, старлей нацепил.
Данил хотел сказать еще что-то язвительное, но внимательнее присмотрелся к надоедливому гостю, хмыкнул и спросил в лоб:
– Когда его выпускают? Не делайте большие глаза, такой вариант мог бы предвидеть и салажонок, нет у меня стукачей в вашем окружении, право… Ну?
– В девять, – сказал Клебанов глухо. – Никак не раньше, ребята мне обещали…
– Из какого СИЗО?
– Из второго.
– Понятно, – Данил спокойно направился в квартиру. – Тогда заходите. Времени масса. Успеем кофе попить…
Он провел Клебанова в кухню, пояснив на ходу:
– Это я без задних мыслей, просто в комнате девушка одевается… – и мимоходом плотно затворил дверь в комнату.
На сей раз Клебанов, не отнекиваясь, принял у него чашку кофе. Данил покуривал, внимательно разглядывая принципиального мента.
Похоже, принципами его гостю пришлось немного-таки поступиться. Облик старшего лейтенанта был труден для описания и являл собою пикантную смесь уязвленной гордости и подчинения неизбежному – точь-в-точь самолюбивая гимназисточка, которой пришлось выйти на панель, чтобы заработать на краюху хлеба для старой маменьки и заплатить за квартиру выжиге-домовладельцу.
Кое-какие его мысли Клебанов, должно быть, просек близким к телепатии путем – потому что набычился еще больше.
– Давайте сразу внесем ясность, – сказал Данил. – Я не люблю, когда того, кто в данный момент оказался слабее, толчет более сильный – или попросту в о з о м н и в ш и й себя более сильным на данный отрезок времени. В вас я этого поганого качества не заметил. И у меня его, смею заверить, вроде бы нет. Посему не делайте столь трагического лица. Вы не разорившаяся юная графиня, вынужденная спать с разбогатевшим конюхом, а я не конюх. Никто никого не ломает, никто не продается… никто, кстати, и не покупает. Просто жизнь так повернулась, что в данный момент небольшая помощь требуется именно вам. У меня тут нет магнитофонов и потайных видеокамер. И вербовать вас я не собираюсь. Не из благородства души – просто некогда мне заниматься такими глупостями. Но, коли уж пришли, и на канате вас никто сюда не тянул, кое-что вам рассказать придется. Я не покушаюсь на ваши милицейские тайны, но все, что у вас есть на Есаула, вы мне выложите – еще и для того, чтобы я мог его качественно прижать.
– А если я пришел не из-за него?
– Из-за него, бросьте, – сказал Данил доброжелательно. – Вы его упускаете, а вот мы способны опять пригласить в гости и поговорить резко. Я не демонстрирую превосходства и не хвалюсь – староват для таких забав, перебесился. Повторяю, такова жизнь… Кто из шантарских хитрожопых адвокатов заявился к вашему начальству поутру – Тимошевский, Зарубин, Бацаев?
– Зарубин.
– Ага, – сказал Данил. – Мы-то с вами – взрослые мальчики и прекрасно знаем: там, где гуляет Зарубин, ищи милягу Беса… А поскольку мальчики мы не только взрослые, но и в меру циничные, продвинемся дальше и признаем: даже Зарубин, хоть и оборотист, все ж не Перри Мэйсон, а град наш – не Чикаго. Отсюда следует, что потребовалась как минимум одна отзывчивая душа, декорированная погонами с большим количеством звезд… кто же этот «астроном», Пожидаев или Скаличев?
Клебанов зло молчал. «Вообще-то корпоративная солидарность и честь мундира – вещи въедливые, – подумал Данил. – Я бы тоже не откровенничал, будь мое начальство сколь угодно ссученным…»
– Ладно, это лирика, – сказал он. – В такие дебри мы забредать не будем.
– Я хочу сразу поставить дело ясно: мы работаем вместе от и до. В четко очерченных рамках. Один-единственный раз.
– Ну разумеется, разумеется, – согласился Данил.
«Мы работаем, – хмыкнул он про себя. – Это я работаю, а ты пришел отдаться. Будь на моем месте кто-то гнилой, или имей я на твой счет четкие указания, вербанули бы тебя, мальчик, как проститутку Георгина, не отходя от кассы. Хотя нет, такие мальчики способны на резкие финты – либо сам застрелится, либо тебя сначала изрешетит…»
– У нас в запасе минут сорок, – сказал Данил.
– Но придется организовать…
– Я ведь вчера не шутил, – сказал Данил. – И у обоих СИЗО, и у тюрьмы прописались мои ребята. А также на обоих автовокзалах, на ЖД, в аэропорту. Увы, перекрыть все ведущие из Шантарска дороги даже я не могу. Но вряд ли его повезут в глубинку. Или попытаются спрятать на неспаленной хате, или сунут в самолет. На поезд я не особенно рассчитываю – поезд долго еще будет ползти по Шантарской области, не рискнут… А если его, не исключено, захотят убрать, это опять-таки потребует времени и места… Итак… Кто он вообще такой?
– Шимко Дмитрий Степанович. «Есаул», «Цыган», «Дима Бешеный». Четыре ходки – разбой, грабеж, хранение наркотиков. Пытался пробиться в воры в законе, но не вышло. Обосновался в Краснодаре. Тамошние ребята подозревают его в трех, как минимум, заказных устранениях, но концов не нашли пока. От них и пришла ориентировка – по оперативным данным Есаул собрался в Шантарск. Четыре дня назад мы его зафиксировали в городе…
– С кем контактировал?
– С людьми Беса.
– А конкретно?
– С Фантомасом, Хилем и Гнедым.
– Так… – сказал Данил. – И раскопали на него что-нибудь?
– А где эти милые мальчики с автоматами? Я как-то незаметно уже привык видеть вас непременно в окружении верной лейб-гвардии…
Не было мальчиков. Даже рыжей кожанки на Клебанове на сей раз не обнаружилось, как и деталей милицейской формы – Мальчиш-Кибальчиш напялил обыкновенный джинсовый костюм с клетчатой рубашечкой, отчего казался еще моложе. Но наплечную кобуру, как подметил Данил, старлей нацепил.
Данил хотел сказать еще что-то язвительное, но внимательнее присмотрелся к надоедливому гостю, хмыкнул и спросил в лоб:
– Когда его выпускают? Не делайте большие глаза, такой вариант мог бы предвидеть и салажонок, нет у меня стукачей в вашем окружении, право… Ну?
– В девять, – сказал Клебанов глухо. – Никак не раньше, ребята мне обещали…
– Из какого СИЗО?
– Из второго.
– Понятно, – Данил спокойно направился в квартиру. – Тогда заходите. Времени масса. Успеем кофе попить…
Он провел Клебанова в кухню, пояснив на ходу:
– Это я без задних мыслей, просто в комнате девушка одевается… – и мимоходом плотно затворил дверь в комнату.
На сей раз Клебанов, не отнекиваясь, принял у него чашку кофе. Данил покуривал, внимательно разглядывая принципиального мента.
Похоже, принципами его гостю пришлось немного-таки поступиться. Облик старшего лейтенанта был труден для описания и являл собою пикантную смесь уязвленной гордости и подчинения неизбежному – точь-в-точь самолюбивая гимназисточка, которой пришлось выйти на панель, чтобы заработать на краюху хлеба для старой маменьки и заплатить за квартиру выжиге-домовладельцу.
Кое-какие его мысли Клебанов, должно быть, просек близким к телепатии путем – потому что набычился еще больше.
– Давайте сразу внесем ясность, – сказал Данил. – Я не люблю, когда того, кто в данный момент оказался слабее, толчет более сильный – или попросту в о з о м н и в ш и й себя более сильным на данный отрезок времени. В вас я этого поганого качества не заметил. И у меня его, смею заверить, вроде бы нет. Посему не делайте столь трагического лица. Вы не разорившаяся юная графиня, вынужденная спать с разбогатевшим конюхом, а я не конюх. Никто никого не ломает, никто не продается… никто, кстати, и не покупает. Просто жизнь так повернулась, что в данный момент небольшая помощь требуется именно вам. У меня тут нет магнитофонов и потайных видеокамер. И вербовать вас я не собираюсь. Не из благородства души – просто некогда мне заниматься такими глупостями. Но, коли уж пришли, и на канате вас никто сюда не тянул, кое-что вам рассказать придется. Я не покушаюсь на ваши милицейские тайны, но все, что у вас есть на Есаула, вы мне выложите – еще и для того, чтобы я мог его качественно прижать.
– А если я пришел не из-за него?
– Из-за него, бросьте, – сказал Данил доброжелательно. – Вы его упускаете, а вот мы способны опять пригласить в гости и поговорить резко. Я не демонстрирую превосходства и не хвалюсь – староват для таких забав, перебесился. Повторяю, такова жизнь… Кто из шантарских хитрожопых адвокатов заявился к вашему начальству поутру – Тимошевский, Зарубин, Бацаев?
– Зарубин.
– Ага, – сказал Данил. – Мы-то с вами – взрослые мальчики и прекрасно знаем: там, где гуляет Зарубин, ищи милягу Беса… А поскольку мальчики мы не только взрослые, но и в меру циничные, продвинемся дальше и признаем: даже Зарубин, хоть и оборотист, все ж не Перри Мэйсон, а град наш – не Чикаго. Отсюда следует, что потребовалась как минимум одна отзывчивая душа, декорированная погонами с большим количеством звезд… кто же этот «астроном», Пожидаев или Скаличев?
Клебанов зло молчал. «Вообще-то корпоративная солидарность и честь мундира – вещи въедливые, – подумал Данил. – Я бы тоже не откровенничал, будь мое начальство сколь угодно ссученным…»
– Ладно, это лирика, – сказал он. – В такие дебри мы забредать не будем.
– Я хочу сразу поставить дело ясно: мы работаем вместе от и до. В четко очерченных рамках. Один-единственный раз.
– Ну разумеется, разумеется, – согласился Данил.
«Мы работаем, – хмыкнул он про себя. – Это я работаю, а ты пришел отдаться. Будь на моем месте кто-то гнилой, или имей я на твой счет четкие указания, вербанули бы тебя, мальчик, как проститутку Георгина, не отходя от кассы. Хотя нет, такие мальчики способны на резкие финты – либо сам застрелится, либо тебя сначала изрешетит…»
– У нас в запасе минут сорок, – сказал Данил.
– Но придется организовать…
– Я ведь вчера не шутил, – сказал Данил. – И у обоих СИЗО, и у тюрьмы прописались мои ребята. А также на обоих автовокзалах, на ЖД, в аэропорту. Увы, перекрыть все ведущие из Шантарска дороги даже я не могу. Но вряд ли его повезут в глубинку. Или попытаются спрятать на неспаленной хате, или сунут в самолет. На поезд я не особенно рассчитываю – поезд долго еще будет ползти по Шантарской области, не рискнут… А если его, не исключено, захотят убрать, это опять-таки потребует времени и места… Итак… Кто он вообще такой?
– Шимко Дмитрий Степанович. «Есаул», «Цыган», «Дима Бешеный». Четыре ходки – разбой, грабеж, хранение наркотиков. Пытался пробиться в воры в законе, но не вышло. Обосновался в Краснодаре. Тамошние ребята подозревают его в трех, как минимум, заказных устранениях, но концов не нашли пока. От них и пришла ориентировка – по оперативным данным Есаул собрался в Шантарск. Четыре дня назад мы его зафиксировали в городе…
– С кем контактировал?
– С людьми Беса.
– А конкретно?
– С Фантомасом, Хилем и Гнедым.
– Так… – сказал Данил. – И раскопали на него что-нибудь?