Страница:
В прихожей щелкнул замок, послышался безмятежный голос Мирского:
– Проходите, мадемуазель. Признаюсь, я немного удивлен вашим неожиданным визитом…
Он вдруг замолчал, послышался топот ног, шумная возня.
Судя по звукам, несколько человек грубо втолкнули Мирского в квартиру и заперли за собой дверь. Потом послышался голос Нади, спокойный и певучий:
– Стойте спокойно, никто вас не тронет, если не будете орать!
– Что все это значит, господа? Уберите оружие! Я стою, вы же видите, стою спокойно…
– Где мы можем поговорить?
– Если вам все равно, может, пройдем в спальню?
– Какой вы, право, легкомысленный! – послышался веселый голос Нади, и Сабинин словно воочию увидел ее задорную, дерзкую улыбку. – Я к вам не за этим пришла, господин Мирский…
– Да что вы, вы меня не так поняли…
– Я знаю, – серьезно сказала Надя. – Я просто шучу.
– А этитоже шутят?
– Никоим образом. И пистолеты у них настоящие. Так что извольте без глупостей. Оружие при себе имеете?
– Нет, что вы…
– Платон, обыщи его.
– Чистый.
– Ну что ж, господин Мирский, если у вас заведено принимать гостей в спальне, почему бы нам туда и не пройти? Мне, в общем, все равно…
Замерший Сабинин увидел в дырочку, как они входят: впереди – незнакомый детина с пистолетом в руке, за ним Мирский с Надей. Шествие замыкал белобрысый, Лошадиная Рожа, тоже щеголявший оружием.
Мирский направился к секретеру…
Дальше все замелькало – отчаянный прыжок белобрысого, короткая возня, общая суматоха…
– Ай-яй-яй, господин Мирский… – поморщилась Надя, разглядывая извлеченный белобрысым из верхнего ящика секретера пистолет. – Где вы воспитывались, право слово? Бросаться с пистолетом на гостей…
– Так это смотря какие гости, – глядя исподлобья, сказал растрепанный Мирский, которого с силой толкнули на стул и стояли над ним сейчас с грозным видом, поигрывая оружием у самого его носа.
– Ну, хорошо, мы хуже татар, согласна, – обворожительно улыбаясь, сказала Надя. – Но ничего тут не поделаешь, правда ведь? Не тряситесь, никто вас не собирается убивать…
– Я и не трясусь…
– Врете. Вам страшно.
– Мне всегда страшно, когда я чего-то не понимаю…
– Ну, хорошо, – сказала Надя. – Сейчас они уберут оружие… не вообще, а подальше от вашей хитрой головушки, и мы с вами поговорим спокойно…
– Вас видела привратница, – сказал Мирский. – Да и выстрелы будут слышны…
– Господи… – поморщилась Надя. – На этом свете есть множество способов покончить с человеком совершенно бесшумно, и эти господа многими из них владеют… Я же сказала, не тряситесь. Если мы придем к соглашению, останетесь живы, сможете и дальше наслаждаться бывшими казенными денежками.
– Откуда вы знаете? Кто вы вообще такая?
– Слышали что-нибудь про боевую организацию эсеров? – мило улыбнулась она. – По лицу вижу, наслышаны… Так вот, извольте заткнуться. Говорить будете, когда я сама вас о чем-нибудь спрошу… Вы взяли билеты на поезд? Для себя и… Тёмы?
– Да.
– Где они?
– В бумажнике…
– Бумажник.
– Извольте… Часы заодно возьмете?
– Еще раз попытаетесь меня оскорбить – получите по голове вот этим, – продемонстрировала Надя уже знакомый Сабинину браунинг. – Так, теперь рвите их в клочки, рвите… И не охайте, я вам возмещу их полную стоимость. Вот так, какой же вы молодец, как с вами легко и приятно иметь дело…
Сабинин видел из своего укрытия, как клочки бумаги летят на колени Мирскому, как он страдальчески морщится, но все же выполняет подкрепленный дулом пистолета приказ.
– Великолепно, – кивнула Надя. – Теперь слушайте меня внимательно, два раза повторять не собираюсь… Мне нужно, чтобы на завтрашний день вы оставили вашего друга Тёму в покое. Чтобы завтра вы не напоминали о себе никоим образом. Чтобы завтра вас и близко не было. Вам понятно?
– Да…
– Вы меня хорошо поняли?
– Зачем вам это нужно?
– А вот это уже не ваше дело, – отрезала Надя. – Повторяю: с этого вечера и до послезавтрашнего утра извольте забыть, что на свете вообще существует ваш друг Артемий Петрович. Вам совершенно не важно знать, что мною движет. Главное запомните – если вы все же заявитесь к нему завтра, вас прикончат к чертовой матери. Надеюсь, мы производим впечатление серьезных людей?
– Куда уж серьезнее…
Надя преспокойно вытянула руку, уперев дуло браунинга ему в лоб, постояла так некоторое время. Отвела оружие, сказала наставительно:
– Рада, что вы это поняли. С нами не шутят. Будете вести себя правильно – останетесь живы. Послезавтра делайте что угодно, хоть с цыганами и медведем к нам в квартиру вваливайтесь. Вам понятно?
– Понятно… Но я ведь обещал, что завтра…
– Есть в вашей берлоге перо и чернила?
– Найдутся… В гостиной.
– Платон, принеси. Спасибо. Садитесь вот сюда, к столику, и напишите вашему другу записку. Сейчас мы вместе подумаем над содержанием… Ага. Напишите, что вы извиняетесь тысячу раз, что вам чертовски несладко, но завтра вы с ним уехать в Будапешт не сможете – и предложите отложить вояж на послезавтра. Намекните, что возникли непредвиденные обстоятельства… с очаровательной женщиной познакомились, скажем, и знакомство продолжится до завтрашнего утра… нет, прямо об этом не пишите, придумайте какой-нибудь намек…
– Вот так – пойдет?
– Пожалуй, – сказала Надя, бегло просмотрев написанное им. – У вас есть несомненный литературный слог… – Она сложила письмо вчетверо и сунула в сумочку. – А теперь мы, с вашего позволения, откланяемся… И не вздумайте нас обмануть, душевно вас прошу…
Она вышла первой, следом направился белобрысый. Сабинин напрягся, положив руку на браунинг, но Платон вовсе не собирался предпринимать ничего жуткого, он попросту шагнул к Мирскому, спрятав оружие, громадной ручищей взял его за глотку и протянул с ленцой:
– Если обманешь, сучий прах, я из тебя самолично потроха вытяну – по вершку, неторопливо… Понял, воровская твоя морда? Чтобы до послезавтра о тебе – ни слуху ни духу!
И вышел, насвистывая. Прошла добрая минута, прежде чем Сабинин решился покинуть свое убежище. Завидев его, Мирский печально улыбнулся:
– Бог ты мой, ну и девица… Как вы только с ней живете?
– Воспитанные люди на такие вопросы не отвечают, – хмуро сказал Сабинин. – У вас есть водка, Мирский? Вообще что-то спиртное?
– Вон там, в буфете. Что вы намерены делать?
– А что тут можно сделать? – пожал плечами Сабинин. – Буду сидеть и ждать, когда меня начнут резать, вот и все…
Глава седьмая
– Проходите, мадемуазель. Признаюсь, я немного удивлен вашим неожиданным визитом…
Он вдруг замолчал, послышался топот ног, шумная возня.
Судя по звукам, несколько человек грубо втолкнули Мирского в квартиру и заперли за собой дверь. Потом послышался голос Нади, спокойный и певучий:
– Стойте спокойно, никто вас не тронет, если не будете орать!
– Что все это значит, господа? Уберите оружие! Я стою, вы же видите, стою спокойно…
– Где мы можем поговорить?
– Если вам все равно, может, пройдем в спальню?
– Какой вы, право, легкомысленный! – послышался веселый голос Нади, и Сабинин словно воочию увидел ее задорную, дерзкую улыбку. – Я к вам не за этим пришла, господин Мирский…
– Да что вы, вы меня не так поняли…
– Я знаю, – серьезно сказала Надя. – Я просто шучу.
– А этитоже шутят?
– Никоим образом. И пистолеты у них настоящие. Так что извольте без глупостей. Оружие при себе имеете?
– Нет, что вы…
– Платон, обыщи его.
– Чистый.
– Ну что ж, господин Мирский, если у вас заведено принимать гостей в спальне, почему бы нам туда и не пройти? Мне, в общем, все равно…
Замерший Сабинин увидел в дырочку, как они входят: впереди – незнакомый детина с пистолетом в руке, за ним Мирский с Надей. Шествие замыкал белобрысый, Лошадиная Рожа, тоже щеголявший оружием.
Мирский направился к секретеру…
Дальше все замелькало – отчаянный прыжок белобрысого, короткая возня, общая суматоха…
– Ай-яй-яй, господин Мирский… – поморщилась Надя, разглядывая извлеченный белобрысым из верхнего ящика секретера пистолет. – Где вы воспитывались, право слово? Бросаться с пистолетом на гостей…
– Так это смотря какие гости, – глядя исподлобья, сказал растрепанный Мирский, которого с силой толкнули на стул и стояли над ним сейчас с грозным видом, поигрывая оружием у самого его носа.
– Ну, хорошо, мы хуже татар, согласна, – обворожительно улыбаясь, сказала Надя. – Но ничего тут не поделаешь, правда ведь? Не тряситесь, никто вас не собирается убивать…
– Я и не трясусь…
– Врете. Вам страшно.
– Мне всегда страшно, когда я чего-то не понимаю…
– Ну, хорошо, – сказала Надя. – Сейчас они уберут оружие… не вообще, а подальше от вашей хитрой головушки, и мы с вами поговорим спокойно…
– Вас видела привратница, – сказал Мирский. – Да и выстрелы будут слышны…
– Господи… – поморщилась Надя. – На этом свете есть множество способов покончить с человеком совершенно бесшумно, и эти господа многими из них владеют… Я же сказала, не тряситесь. Если мы придем к соглашению, останетесь живы, сможете и дальше наслаждаться бывшими казенными денежками.
– Откуда вы знаете? Кто вы вообще такая?
– Слышали что-нибудь про боевую организацию эсеров? – мило улыбнулась она. – По лицу вижу, наслышаны… Так вот, извольте заткнуться. Говорить будете, когда я сама вас о чем-нибудь спрошу… Вы взяли билеты на поезд? Для себя и… Тёмы?
– Да.
– Где они?
– В бумажнике…
– Бумажник.
– Извольте… Часы заодно возьмете?
– Еще раз попытаетесь меня оскорбить – получите по голове вот этим, – продемонстрировала Надя уже знакомый Сабинину браунинг. – Так, теперь рвите их в клочки, рвите… И не охайте, я вам возмещу их полную стоимость. Вот так, какой же вы молодец, как с вами легко и приятно иметь дело…
Сабинин видел из своего укрытия, как клочки бумаги летят на колени Мирскому, как он страдальчески морщится, но все же выполняет подкрепленный дулом пистолета приказ.
– Великолепно, – кивнула Надя. – Теперь слушайте меня внимательно, два раза повторять не собираюсь… Мне нужно, чтобы на завтрашний день вы оставили вашего друга Тёму в покое. Чтобы завтра вы не напоминали о себе никоим образом. Чтобы завтра вас и близко не было. Вам понятно?
– Да…
– Вы меня хорошо поняли?
– Зачем вам это нужно?
– А вот это уже не ваше дело, – отрезала Надя. – Повторяю: с этого вечера и до послезавтрашнего утра извольте забыть, что на свете вообще существует ваш друг Артемий Петрович. Вам совершенно не важно знать, что мною движет. Главное запомните – если вы все же заявитесь к нему завтра, вас прикончат к чертовой матери. Надеюсь, мы производим впечатление серьезных людей?
– Куда уж серьезнее…
Надя преспокойно вытянула руку, уперев дуло браунинга ему в лоб, постояла так некоторое время. Отвела оружие, сказала наставительно:
– Рада, что вы это поняли. С нами не шутят. Будете вести себя правильно – останетесь живы. Послезавтра делайте что угодно, хоть с цыганами и медведем к нам в квартиру вваливайтесь. Вам понятно?
– Понятно… Но я ведь обещал, что завтра…
– Есть в вашей берлоге перо и чернила?
– Найдутся… В гостиной.
– Платон, принеси. Спасибо. Садитесь вот сюда, к столику, и напишите вашему другу записку. Сейчас мы вместе подумаем над содержанием… Ага. Напишите, что вы извиняетесь тысячу раз, что вам чертовски несладко, но завтра вы с ним уехать в Будапешт не сможете – и предложите отложить вояж на послезавтра. Намекните, что возникли непредвиденные обстоятельства… с очаровательной женщиной познакомились, скажем, и знакомство продолжится до завтрашнего утра… нет, прямо об этом не пишите, придумайте какой-нибудь намек…
– Вот так – пойдет?
– Пожалуй, – сказала Надя, бегло просмотрев написанное им. – У вас есть несомненный литературный слог… – Она сложила письмо вчетверо и сунула в сумочку. – А теперь мы, с вашего позволения, откланяемся… И не вздумайте нас обмануть, душевно вас прошу…
Она вышла первой, следом направился белобрысый. Сабинин напрягся, положив руку на браунинг, но Платон вовсе не собирался предпринимать ничего жуткого, он попросту шагнул к Мирскому, спрятав оружие, громадной ручищей взял его за глотку и протянул с ленцой:
– Если обманешь, сучий прах, я из тебя самолично потроха вытяну – по вершку, неторопливо… Понял, воровская твоя морда? Чтобы до послезавтра о тебе – ни слуху ни духу!
И вышел, насвистывая. Прошла добрая минута, прежде чем Сабинин решился покинуть свое убежище. Завидев его, Мирский печально улыбнулся:
– Бог ты мой, ну и девица… Как вы только с ней живете?
– Воспитанные люди на такие вопросы не отвечают, – хмуро сказал Сабинин. – У вас есть водка, Мирский? Вообще что-то спиртное?
– Вон там, в буфете. Что вы намерены делать?
– А что тут можно сделать? – пожал плечами Сабинин. – Буду сидеть и ждать, когда меня начнут резать, вот и все…
Глава седьмая
В двух шагах от императора
Ночь выдалась одной из самых беспокойных в его жизни – он попросту
боялсяуснуть, опасаясь не без оснований, что планы господ эсеров в той части, что именно его касается, будут претворены в жизнь как раз под покровом столь любимого готическими романистами ночного мрака. Сам он на их месте ради вящей надежности
проделалбы все утром, в самый последний момент, – но нельзя же ждать, чтобы их мысли настолько совпадали…
Оставалась еще зыбкая вероятность, что они всего лишь хотят поставить его перед фактом, устроить нечто вроде испытания, прочно привязав к себе пролитой кровью, но трезвый рассудок подсказывал: им в данном случае гораздо выгоднее оставленный полиции зримый и вещественный ложный след, нежели еще один новобранец, какой бы находкой для дела он ни выглядел.
Поэтому спал он плохо – при малейшем звуке, движении, то ли истинном, то ли почудившемся расстроенному воображению, открывал глаза, оглядывался, готовый выхватить лежавший под подушкой браунинг. Хорошо еще, что Надя не видела ничего необычного именно в таком местоположении оружия ночью, она и сама держала свой пистолет под подушкой…
Обошлось. Пришел рассвет, наступило утро, а он все еще оставался жив и невредим. Он был один в постели, браунинг мирно покоился под подушкой, и никто даже не пытался ночью вытащить обойму. Ну что же, умираем только раз, а пока живы – надо бороться…
Потом вошла Надя, полностью одетая, свежая и улыбчивая. Не отдергивая штор, сказала:
– Крепенько дрыхнуть изволите, ваше степенство, господин аргентинский авантюрист… Девятый час, пани Янина уже завтрак готовит, а вы валяетесь законченным сибаритом…
– Подошли бы вы поближе, мадемуазель, а еще лучше – прилегли рядом…
– Увы, – сказала Надя с сожалением. – Начались женские сложности… понимаешь?
– Я ж был женат. Жаль…
Оглянувшись, Надя поплотнее прикрыла дверь спальни и подошла к нему:
– Не унывай. Легкомысленные французы, люди с фантазией, для таких случаев кое-что придумали…
И, беззаботно улыбаясь, опустилась на колени у постели.
Сознание Сабинина раздвоилось самым причудливым образом, достойным нескольких строчек в трудах знаменитого Ломброзо: одна его часть блаженно успокоилась в приливе незнакомого прежде наслаждения, другая, рассудочная, по-звериному чуткая, лихорадочно искала ответа на один-единственный вопрос.
Если все произойдет так, как он предвидит, каким именно образом его попытаются привести в состояние то ли хладного трупа, то ли в облик бесчувственного бревна?
Пуля? Удар по голове? Первое легко получить даже от хрупкой женщины, да и второго от нее же можно ожидать. И женщина может огреть по затылку чем-нибудь вроде стоявшей на столике хрустальной вазы или тяжелой бронзовой статуэтки Орлеанской Девственницы, украшающей dressoir.
И все же… Выстрел могут услышать, а бить по голове бронзовой Жанной д’Арк слишком рискованно – ну как не удастся оглушить с первого удара?
Как он сам поступил бы на их месте?
Да попросту постарался бы подмешать какую-нибудь гадость в еду или питье. В любой аптеке даже без врачебного рецепта можно купить немало снадобий, в натуральном своем виде или при увеличенной дозе способных надежно привести в полную бесчувственность, и надолго. Говорят даже, что безобидную героиновую настойку, которой эскулапы лечат от множества легких хворей, наркотические маньяки приспособились использовать вместо морфия – что-то там выпаривают, кажется… А уж опийных растворов у всякого провизора можно приобрести хоть бочку…
– Бог ты мой, – прошептал он расслабленно, когда все кончилось. – Ты где этому научилась, в Париже?
С невинным взором, утирая нежный рот кружевным платочком, Надя ответила:
– Нет нужды ехать в Африку, чтобы попробовать ананас… Одевайся, пора к завтраку.
И выплыла из спальни, грациозная, невозмутимая лесная нимфа. Глядя ей вслед, Сабинин прямо-таки застонал от злой тоски: он страстно хотел ошибиться, верить, что зря нагромоздил в уме все эти ужасы, – и в то же время доверял своему трезвому рассудку, подвергшему аналитике не пустые фантазии, а точные факты…
Оделся он как раз вовремя, чтобы открыть дверь на звонок. Ожидал бог весть кого, а это оказался краснорожий старший дворник. Он с надлежащим почтением предупредия господина квартиросъемщика, что в самом ближайшем времени по улице князя Меттерниха изволит проследовать в сопровождении наследника престола и свиты государь император Франц-Иосиф Первый, король Венгрии и верховный главнокомандующий, владыка Цислайтании и Транслайтании. [41]В связи с чем власти посредством императорско-королевской полиции, а та, в свою очередь, посредством управляющих и старших дворников доводит до сведения благонамеренного населения, что таковое обязано строго соблюдать должные предписания, как-то: не открывать окон во время проезда кортежа, не выходить на балконы, не вылазить на крыши, а также не выскакивать за линию полицейских даже с самыми что ни на есть верноподданническими целями вроде вручения прошения или цветов.
Сабинин заверил, что он свято намерен эти предписания соблюдать, и отпустил краснорожего восвояси. Подойдя к высокому окну гостиной, посмотрел вниз. Вообще-то, пан Колодзей не врал – отсюда и в самом деде открывался великолепный обзор. На тротуарах уже собралось достаточно публики, которую умело сдерживала пешая и конная полиция, над чьими касками гордо вздымались султаны из петушиных перьев. Как и в России, могучие полицейские лошади были обучены осаживать крупами толпу. Сабинин вспомнил, что именно здесь доискался ответа на загадку: отчего в России уголовный мир именует полицию «ментами»?
Оказалось все просто. Австро-венгерские полицейские в непогоду носили короткий плащ без рукавов вроде пелерины, именовавшийся как раз «мент». Постепенно это слово стало жаргонным прозвищем австрийских служителей закона, а потом через польских воров перекочевало в западные губернии России уже применительно к тамошним городовым и сыщикам…
Он прошел в столовую, где уже накрывала на стол приходящая прислуга пани Янина – пожилая чопорная особа со следами былой красоты, похожая скорее на классную даму или попечительницу женской гимназии. Добавить пенсне – и сходство будет полное. Один бог ведает, где контора по найму прислуги ее откопала, но манеры у старой дамы были столь безукоризненны, словно она прежде служила у князя Виндишгреца или графа Тисы… [42]Под ее ледяным взором Сабинин поневоле чувствовал себя тем, кем, собственно, и являлся, – авантюристом, выскочкой, парвеню.
Завтрак преподнес еще одно тягостное испытание – Сабинин боялся есть и пить. Дурманящее снадобье могло оказаться в любом положенном им в рот куске…
Нет, не стоит паниковать излишне. Большинство из тех зелий, которых он опасался, отнюдь не безвкусны, и человек опытный тщательно все продумает…
А посему не нужно бояться ломтиков свежайшего хлеба и горячих булочек, равно как и сыра с маслом – все это подается на общем блюде, в общей корзиночке, общей масленке, заранее невозможно предугадать, кто какой кусок, ломтик, булочку облюбует. Кофе… Нет, пани Янина разливает ароматную жидкость опять-таки из кофейника, и Надя преспокойно пьет, а чашка Сабинина была сухой и чистой, ничто не было в нее предварительно подсыпано. Господи, это ведь сущее умственное расстройство, мания… нет, лучше лишний раз спраздновать труса, опасаться всего и вся, чем попасться на уловку…
И все же он постарался покончить с завтраком как можно быстрее, отговариваясь отсутствием аппетита, что, слава богу, не повлекло повышенного внимания со стороны Нади, она с течением времени тоже становилась все более напряженной, нервозной…
О поездке в Будапешт они и не говорили – все было обговорено вчера, когда посыльный – то ли настоящий, то ли ряженый, что в данной ситуации и не важно, – принес то самое письмо от Мирского, написанное на глазах Сабинина под дулом браунинга. Читая его, он чувствовал напряженный взгляд Нади – и выдержал нелегкое испытание с блеском, сначала изобразив хорошо разыгранную досаду, а потом с печальным вздохом поведав любовнице, что Вася Мирский снова в своем репертуаре, – несомненно, его вновь сбила с пути истинного некая доступная красотка, что с ним регулярно происходило еще в родном отечестве…
Вставая из-за стола, он был напряжен, как натянутая тетива лука. Перефразируя оперную арию – уж время близится, а снадобья все нет… Лишь бы ошибиться, боже, как хочется ошибиться…
– Ну что, откупорим шампанское и займем места в ложе, то бишь у окна? – безмятежно спросил он Надю. – Никогда не видел столь близко ни одного монарха…
– Да, конечно… – рассеянно отозвалась она. – Иди в спальню, хорошо? Хочу тебе кое-что сказать…
Он послушно направился в спальню – словно по тонкому льду, способному в любой миг провалиться под ногами. Сердце тоскливо сжалось.
Надя вошла буквально через минуту, держа в руках два бокала, почти до краев налитых белым вином, протянула ему один.
– Давай выпьем, а потом я тебе сообщу нечто радостное…
– Что?
– Это сюрприз, – улыбнулась она напряженно. – Пей…
И пригубила из своего. Поднеся бокал к губам обычным движением, не медленным и не быстрым, Сабинин лихорадочно искал выход. Обострившееся звериное чутье вопило, что дело неладно: почему она принесла вот так бокалы в спальню, именно в спальню, без бутылки и закуски на подносе? Никогда за все время их знакомства так не делала. Если случится, то непременно сейчас…
Судя по аромату, в бокале – итальянский вермут, чей резковатый запах и терпкий специфический вкус как раз и способны отбить характерный привкус чего-то вроде лауданума. Еще несколько мгновений – и она начнет беспокоиться… Что же, сослаться на полнейшее нежелание пить?
– Черт! – воскликнул он, так и не отпив из бокала. – Вон там, у тебя за спиной! Мышь под столиком!
Надя отреагировала на эту новость так, как это и было всегда свойственно особам ее пола, – не завизжала, правда, не стала вскакивать на постель, но инстинктивно шарахнулась, посмотрела в ту сторону. Сабинин находился вне поля ее зрения достаточно долго времени, чтобы выполнить задуманное.
– Где? – обернулась она.
Сабинин отнимал от губ пустой бокал со столь безмятежным видом, словно только что осушил его до донышка. Вытер губы тыльной стороной ладони:
– Вон там пробежала, под столиком… Дать тебе браунинг?
– Глупости какие… – сказала она, но все же отодвинулась подальше от столика с гнутыми точеными ножками.
– Так что за сюрприз ты мне приготовила?
– Сейчас… Что ты морщишься?
– Вино, по-моему, какое-то не такое… Привкус странный, – произнес он и собрался было понюхать бокал.
Надя проворно забрала бокал у него из рук, отставила подальше:
– Не мели вздора, отличное вино… Так вот, я решила принять твое предложение.
– Милая! – проникновенно сказал Сабинин, шагнул к ней и обнял.
Она не противилась, но в теле ощущалась та же напряженность. Сабинин более не сомневался, теперь он знал. Что оказался прав, что предвидел все наперед, что в его бокале был то ли яд, то ли сонная отрава. Она держится странно, совсем не так, как подобает женщине, решившейся-таки бросить подполье и бежать с богатым любовником за тридевять земель на поиски пиратской фортуны…
Что дальше? Знать бы, чего она в бокал набуровила, вдруг он изобразитне те симптомы… А впрочем, нет, ведь не существует каких-то каноническихсимптомов для сонной отравы, всякий человек реагирует, в общем, сугубо индивидуально. Пожалуй, все-таки не яд – яд можно и открыть при вскрытии трупа, а к чему им это?!
– Надюша, милая, – сказал он растроганно. – Даже и не знаю, что тебе сказать… Как я рад… – Он отстранился, потер рукой лоб: – То ли я сегодня не выспался, то ли… Не пойму, что со мной. Слабость накатывается, голову туманит…
– Да, бледный ты какой-то… – ответила она, ничуть не удивившись. – Присядь.
Он сделал два шага назад, присел на краешек постели, где за его подушкой как раз и промокло покрывало от молниеносно выплеснутого туда содержимого бокала.
Надя вела себя так, словно ничего экстраординарного и не происходило, – стояла у постели, глядя на него с испытующим видом, напоминавшим холодное научное любопытство ученого-вивисектора. Добросовестно делая вид, что борется с неведомым недомоганием, Сабинин моргал, тер глаза, проговорил что-то заплетающимся языком, склонил голову – и наконец виновато улыбнулся:
– Положительно, в сон клонит…
Даже не сбросив штиблеты, прилег на постель лицом вниз, обхватил подушку и застыл, бормоча что-то под нос. Надя держалась с прежним, леденящим душу спокойствием: даже не сделала попытки подойти к нему, что-то сказать. Прошуршал подол шелкового платья, скрипнуло отодвигаемое кресло, шумно, трескуче вспыхнула спичка. Она, судя по звукам, преспокойно уселась и курила. Кожей, затылком, всем существом Сабинин чувствовал ее взгляд – пристальный, холодный.
Он не знал, сколько времени прошло, лежал в прежней позе, шумно, умиротворенно дыша, временами легонько ворочаясь. Снова скрип кресла, шорох платья – Надя подошла, одним рывком забросила его ноги в штиблетах на постель, наклонилась над ним, потрясла:
– Коля! Коля!
Он не отзывался, старательно сопя. Стоически выдержал и крик в самое ухо, и дерганье за волосы обеими руками, и в завершение пару оплеух, нанесенных изо всех женских сил. Он лежал без сознания, одурманенный неведомым зельем, – и она в конце концов поверила…
Ее быстрые шаги удалились в гостиную. Шевеля лишь рукой, Сабинин осторожно вытянул из-под подушки браунинг с патроном в стволе и сунул его во внутренний карман. В душе смешались тоска и ярость, сожаление и азарт.
Странный скрежет – непонятный, тихий. Новые шаги – мужские, быстрые, уверенные. Дверь в спальню Надя не затворила, и до него отчетливо доносилось каждое слово:
– Болван дрыхнет?
Это белобрысый, сволочь такая…
– Как колода, – звенящий голосок Нади. – Быстрее, быстрее! У нас остались считанные минуты!
– Спешка здесь неуместна, – рассудительно произнес Джузеппе. – Я все сделаю как надлежит… дайте мне дорогу, взрыватели уже вставлены, не хватало только… Вот так… Сумеете выбить стекло, как я учил?
– Постараюсь, – резко бросил белобрысый. – Не нервничайте.
– Я не нервничаю, синьор. Хочу знать, что каждый выполнит свою часть плана с надлежащей сноровкой, вот и все. И вот что: повторяю, сам я не собираюсь стрелять в этого недотепу. Это не по мне, господа, я террорист, а не…
– Да помолчите вы! – прервала Надя. – Это сделают и без вас… Николас, где его паспорт?
– Вот, возьмите, – послышался голос белобрысого. – Или…
– Оставьте пока у себя. Потомбыстренько сунете ему в карман. – Надя наставительно добавила: – И стреляйте непременно в грудь, переверните его сначала. Он не должен быть убит в затылок, наоборот, перестрелка меж сообщниками…
– Я все помню. Где палка? Ага… Что они там орут?
– Показались первые верховые, – откликнулась Надя, судя по отдалившемуся голосу, уже подошедшая к окну. – Передовые кортежа, так что время есть… Ну, с богом, по местам, господа!
Сабинин и сам слышал, как на улице цокают копыта по брусчатке, как раздались крики толпы. Нельзя было медлить, и он, вынув браунинг, на цыпочках пробежал в гостиную, встал в безопасном отдалении, громко приказал, целя в них из пистолета:
– Оставайтесь на месте! Замереть! Стреляю при первом движении!
Повторилась финальная сцена классического «Ревизора» – вся троица застыла у окна в нелепых позах. Слева помещался белобрысый Николас, державший длинную толстую палку, коей намеревался вышибить высокое стекло. В центре, у придвинутого к подоконнику столика, стоял Джузеппе, бережно касаясь пальцами двух больших металлических коробок, представлявших собою самые обычные упаковки из-под дорогого китайского чая, вот только начинка была гораздо более неудобоварима и опасна. Надя застыла с левой стороны, у шторы. Ни у кого из них в руках, конечно же, не было оружия.
На их лицах появилось давно ожидаемое им выражение – смесь ошеломления и ярости, – но Сабинин не имел времени к ним приглядываться. Отметив, что громоздкий dressoir стоит под прямым углом к стене, являя собою скорее распахнутую настежь дверь, за которой видна соседняя комната – самая обычная, со вкусом обставленная, – он чуть приподнял пистолет, звонко взвел большим пальцем курок и прикрикнул:
– Говорю, не шевелиться! Кто двинется – пуля!
Надя издала тихий, совершенно звериный стон. Приветственные крики на улице достигли высшей точки – очень похоже, экипаж императора двигался прямо под окнами…
– Руки прочь! – рявкнул Сабинин, глядя на толстые пальцы Джузеппе, все еще касавшиеся коробок. – Все в угол, в тот, где дама! Живо, перестреляю, твари! Вот так, во-от так, хорошие мои, послушные, а то…
Шорох за спиной?!
Он так и не успел повернуть голову – удар повыше локтя чем-то тяжелым швырнул его к стене, указательный палец непроизвольно нажал на спуск, и браунинг выстрелил, а в следующий миг пальцы невольно разжались, и оружие грянулось об пол. Левой рукой Сабинин успел перехватить тяжелые щипцы для камина – камин здесь был декоративным, но все принадлежности к нему выкованы из железа – и отвел удар от головы, но сила инерции этой импровизированной дубинки все же бросила его на пол. Падая, он видел, как Надя бросается к dressoir, ныряет в проем и громадное сооружение с неожиданной легкостью и быстротой затворяется за ней; как двое мужчин замерли в полнейшей растерянности, не зная, что же теперь предпринять, но их руки уже тянутся к спрятанному под одеждой оружию; как пани Янина, проворно выпустив щипцы, нагибается за его браунингом, подхватывает с пола и, полусогнув руку, вполне умело целится в него…
Все, что он видел, происходило слишком быстро – чтобы сделать что-то, он не успевал…
Черная резиновая палка, со свистом рассекши воздух, метко и безжалостно опустилась мнимой прислуге на плечо – и она, громко ахнув от боли, выпустила пистолет… Еще не успев ничего понять, Сабинин как лежал, так и метнулся в ту сторону, перехватил браунинг онемевшей рукой…
В двух шагах от него стоял добрейший доктор Багрецов, наведя на двух мужчин у окна дуло черного крупнокалиберного «Бульдога». Его лицо по-прежнему оставалось приятной, доброй физиономией Дедушки Мороза с рождественской открытки, вот только глаза…
Оставалась еще зыбкая вероятность, что они всего лишь хотят поставить его перед фактом, устроить нечто вроде испытания, прочно привязав к себе пролитой кровью, но трезвый рассудок подсказывал: им в данном случае гораздо выгоднее оставленный полиции зримый и вещественный ложный след, нежели еще один новобранец, какой бы находкой для дела он ни выглядел.
Поэтому спал он плохо – при малейшем звуке, движении, то ли истинном, то ли почудившемся расстроенному воображению, открывал глаза, оглядывался, готовый выхватить лежавший под подушкой браунинг. Хорошо еще, что Надя не видела ничего необычного именно в таком местоположении оружия ночью, она и сама держала свой пистолет под подушкой…
Обошлось. Пришел рассвет, наступило утро, а он все еще оставался жив и невредим. Он был один в постели, браунинг мирно покоился под подушкой, и никто даже не пытался ночью вытащить обойму. Ну что же, умираем только раз, а пока живы – надо бороться…
Потом вошла Надя, полностью одетая, свежая и улыбчивая. Не отдергивая штор, сказала:
– Крепенько дрыхнуть изволите, ваше степенство, господин аргентинский авантюрист… Девятый час, пани Янина уже завтрак готовит, а вы валяетесь законченным сибаритом…
– Подошли бы вы поближе, мадемуазель, а еще лучше – прилегли рядом…
– Увы, – сказала Надя с сожалением. – Начались женские сложности… понимаешь?
– Я ж был женат. Жаль…
Оглянувшись, Надя поплотнее прикрыла дверь спальни и подошла к нему:
– Не унывай. Легкомысленные французы, люди с фантазией, для таких случаев кое-что придумали…
И, беззаботно улыбаясь, опустилась на колени у постели.
Сознание Сабинина раздвоилось самым причудливым образом, достойным нескольких строчек в трудах знаменитого Ломброзо: одна его часть блаженно успокоилась в приливе незнакомого прежде наслаждения, другая, рассудочная, по-звериному чуткая, лихорадочно искала ответа на один-единственный вопрос.
Если все произойдет так, как он предвидит, каким именно образом его попытаются привести в состояние то ли хладного трупа, то ли в облик бесчувственного бревна?
Пуля? Удар по голове? Первое легко получить даже от хрупкой женщины, да и второго от нее же можно ожидать. И женщина может огреть по затылку чем-нибудь вроде стоявшей на столике хрустальной вазы или тяжелой бронзовой статуэтки Орлеанской Девственницы, украшающей dressoir.
И все же… Выстрел могут услышать, а бить по голове бронзовой Жанной д’Арк слишком рискованно – ну как не удастся оглушить с первого удара?
Как он сам поступил бы на их месте?
Да попросту постарался бы подмешать какую-нибудь гадость в еду или питье. В любой аптеке даже без врачебного рецепта можно купить немало снадобий, в натуральном своем виде или при увеличенной дозе способных надежно привести в полную бесчувственность, и надолго. Говорят даже, что безобидную героиновую настойку, которой эскулапы лечат от множества легких хворей, наркотические маньяки приспособились использовать вместо морфия – что-то там выпаривают, кажется… А уж опийных растворов у всякого провизора можно приобрести хоть бочку…
– Бог ты мой, – прошептал он расслабленно, когда все кончилось. – Ты где этому научилась, в Париже?
С невинным взором, утирая нежный рот кружевным платочком, Надя ответила:
– Нет нужды ехать в Африку, чтобы попробовать ананас… Одевайся, пора к завтраку.
И выплыла из спальни, грациозная, невозмутимая лесная нимфа. Глядя ей вслед, Сабинин прямо-таки застонал от злой тоски: он страстно хотел ошибиться, верить, что зря нагромоздил в уме все эти ужасы, – и в то же время доверял своему трезвому рассудку, подвергшему аналитике не пустые фантазии, а точные факты…
Оделся он как раз вовремя, чтобы открыть дверь на звонок. Ожидал бог весть кого, а это оказался краснорожий старший дворник. Он с надлежащим почтением предупредия господина квартиросъемщика, что в самом ближайшем времени по улице князя Меттерниха изволит проследовать в сопровождении наследника престола и свиты государь император Франц-Иосиф Первый, король Венгрии и верховный главнокомандующий, владыка Цислайтании и Транслайтании. [41]В связи с чем власти посредством императорско-королевской полиции, а та, в свою очередь, посредством управляющих и старших дворников доводит до сведения благонамеренного населения, что таковое обязано строго соблюдать должные предписания, как-то: не открывать окон во время проезда кортежа, не выходить на балконы, не вылазить на крыши, а также не выскакивать за линию полицейских даже с самыми что ни на есть верноподданническими целями вроде вручения прошения или цветов.
Сабинин заверил, что он свято намерен эти предписания соблюдать, и отпустил краснорожего восвояси. Подойдя к высокому окну гостиной, посмотрел вниз. Вообще-то, пан Колодзей не врал – отсюда и в самом деде открывался великолепный обзор. На тротуарах уже собралось достаточно публики, которую умело сдерживала пешая и конная полиция, над чьими касками гордо вздымались султаны из петушиных перьев. Как и в России, могучие полицейские лошади были обучены осаживать крупами толпу. Сабинин вспомнил, что именно здесь доискался ответа на загадку: отчего в России уголовный мир именует полицию «ментами»?
Оказалось все просто. Австро-венгерские полицейские в непогоду носили короткий плащ без рукавов вроде пелерины, именовавшийся как раз «мент». Постепенно это слово стало жаргонным прозвищем австрийских служителей закона, а потом через польских воров перекочевало в западные губернии России уже применительно к тамошним городовым и сыщикам…
Он прошел в столовую, где уже накрывала на стол приходящая прислуга пани Янина – пожилая чопорная особа со следами былой красоты, похожая скорее на классную даму или попечительницу женской гимназии. Добавить пенсне – и сходство будет полное. Один бог ведает, где контора по найму прислуги ее откопала, но манеры у старой дамы были столь безукоризненны, словно она прежде служила у князя Виндишгреца или графа Тисы… [42]Под ее ледяным взором Сабинин поневоле чувствовал себя тем, кем, собственно, и являлся, – авантюристом, выскочкой, парвеню.
Завтрак преподнес еще одно тягостное испытание – Сабинин боялся есть и пить. Дурманящее снадобье могло оказаться в любом положенном им в рот куске…
Нет, не стоит паниковать излишне. Большинство из тех зелий, которых он опасался, отнюдь не безвкусны, и человек опытный тщательно все продумает…
А посему не нужно бояться ломтиков свежайшего хлеба и горячих булочек, равно как и сыра с маслом – все это подается на общем блюде, в общей корзиночке, общей масленке, заранее невозможно предугадать, кто какой кусок, ломтик, булочку облюбует. Кофе… Нет, пани Янина разливает ароматную жидкость опять-таки из кофейника, и Надя преспокойно пьет, а чашка Сабинина была сухой и чистой, ничто не было в нее предварительно подсыпано. Господи, это ведь сущее умственное расстройство, мания… нет, лучше лишний раз спраздновать труса, опасаться всего и вся, чем попасться на уловку…
И все же он постарался покончить с завтраком как можно быстрее, отговариваясь отсутствием аппетита, что, слава богу, не повлекло повышенного внимания со стороны Нади, она с течением времени тоже становилась все более напряженной, нервозной…
О поездке в Будапешт они и не говорили – все было обговорено вчера, когда посыльный – то ли настоящий, то ли ряженый, что в данной ситуации и не важно, – принес то самое письмо от Мирского, написанное на глазах Сабинина под дулом браунинга. Читая его, он чувствовал напряженный взгляд Нади – и выдержал нелегкое испытание с блеском, сначала изобразив хорошо разыгранную досаду, а потом с печальным вздохом поведав любовнице, что Вася Мирский снова в своем репертуаре, – несомненно, его вновь сбила с пути истинного некая доступная красотка, что с ним регулярно происходило еще в родном отечестве…
Вставая из-за стола, он был напряжен, как натянутая тетива лука. Перефразируя оперную арию – уж время близится, а снадобья все нет… Лишь бы ошибиться, боже, как хочется ошибиться…
– Ну что, откупорим шампанское и займем места в ложе, то бишь у окна? – безмятежно спросил он Надю. – Никогда не видел столь близко ни одного монарха…
– Да, конечно… – рассеянно отозвалась она. – Иди в спальню, хорошо? Хочу тебе кое-что сказать…
Он послушно направился в спальню – словно по тонкому льду, способному в любой миг провалиться под ногами. Сердце тоскливо сжалось.
Надя вошла буквально через минуту, держа в руках два бокала, почти до краев налитых белым вином, протянула ему один.
– Давай выпьем, а потом я тебе сообщу нечто радостное…
– Что?
– Это сюрприз, – улыбнулась она напряженно. – Пей…
И пригубила из своего. Поднеся бокал к губам обычным движением, не медленным и не быстрым, Сабинин лихорадочно искал выход. Обострившееся звериное чутье вопило, что дело неладно: почему она принесла вот так бокалы в спальню, именно в спальню, без бутылки и закуски на подносе? Никогда за все время их знакомства так не делала. Если случится, то непременно сейчас…
Судя по аромату, в бокале – итальянский вермут, чей резковатый запах и терпкий специфический вкус как раз и способны отбить характерный привкус чего-то вроде лауданума. Еще несколько мгновений – и она начнет беспокоиться… Что же, сослаться на полнейшее нежелание пить?
– Черт! – воскликнул он, так и не отпив из бокала. – Вон там, у тебя за спиной! Мышь под столиком!
Надя отреагировала на эту новость так, как это и было всегда свойственно особам ее пола, – не завизжала, правда, не стала вскакивать на постель, но инстинктивно шарахнулась, посмотрела в ту сторону. Сабинин находился вне поля ее зрения достаточно долго времени, чтобы выполнить задуманное.
– Где? – обернулась она.
Сабинин отнимал от губ пустой бокал со столь безмятежным видом, словно только что осушил его до донышка. Вытер губы тыльной стороной ладони:
– Вон там пробежала, под столиком… Дать тебе браунинг?
– Глупости какие… – сказала она, но все же отодвинулась подальше от столика с гнутыми точеными ножками.
– Так что за сюрприз ты мне приготовила?
– Сейчас… Что ты морщишься?
– Вино, по-моему, какое-то не такое… Привкус странный, – произнес он и собрался было понюхать бокал.
Надя проворно забрала бокал у него из рук, отставила подальше:
– Не мели вздора, отличное вино… Так вот, я решила принять твое предложение.
– Милая! – проникновенно сказал Сабинин, шагнул к ней и обнял.
Она не противилась, но в теле ощущалась та же напряженность. Сабинин более не сомневался, теперь он знал. Что оказался прав, что предвидел все наперед, что в его бокале был то ли яд, то ли сонная отрава. Она держится странно, совсем не так, как подобает женщине, решившейся-таки бросить подполье и бежать с богатым любовником за тридевять земель на поиски пиратской фортуны…
Что дальше? Знать бы, чего она в бокал набуровила, вдруг он изобразитне те симптомы… А впрочем, нет, ведь не существует каких-то каноническихсимптомов для сонной отравы, всякий человек реагирует, в общем, сугубо индивидуально. Пожалуй, все-таки не яд – яд можно и открыть при вскрытии трупа, а к чему им это?!
– Надюша, милая, – сказал он растроганно. – Даже и не знаю, что тебе сказать… Как я рад… – Он отстранился, потер рукой лоб: – То ли я сегодня не выспался, то ли… Не пойму, что со мной. Слабость накатывается, голову туманит…
– Да, бледный ты какой-то… – ответила она, ничуть не удивившись. – Присядь.
Он сделал два шага назад, присел на краешек постели, где за его подушкой как раз и промокло покрывало от молниеносно выплеснутого туда содержимого бокала.
Надя вела себя так, словно ничего экстраординарного и не происходило, – стояла у постели, глядя на него с испытующим видом, напоминавшим холодное научное любопытство ученого-вивисектора. Добросовестно делая вид, что борется с неведомым недомоганием, Сабинин моргал, тер глаза, проговорил что-то заплетающимся языком, склонил голову – и наконец виновато улыбнулся:
– Положительно, в сон клонит…
Даже не сбросив штиблеты, прилег на постель лицом вниз, обхватил подушку и застыл, бормоча что-то под нос. Надя держалась с прежним, леденящим душу спокойствием: даже не сделала попытки подойти к нему, что-то сказать. Прошуршал подол шелкового платья, скрипнуло отодвигаемое кресло, шумно, трескуче вспыхнула спичка. Она, судя по звукам, преспокойно уселась и курила. Кожей, затылком, всем существом Сабинин чувствовал ее взгляд – пристальный, холодный.
Он не знал, сколько времени прошло, лежал в прежней позе, шумно, умиротворенно дыша, временами легонько ворочаясь. Снова скрип кресла, шорох платья – Надя подошла, одним рывком забросила его ноги в штиблетах на постель, наклонилась над ним, потрясла:
– Коля! Коля!
Он не отзывался, старательно сопя. Стоически выдержал и крик в самое ухо, и дерганье за волосы обеими руками, и в завершение пару оплеух, нанесенных изо всех женских сил. Он лежал без сознания, одурманенный неведомым зельем, – и она в конце концов поверила…
Ее быстрые шаги удалились в гостиную. Шевеля лишь рукой, Сабинин осторожно вытянул из-под подушки браунинг с патроном в стволе и сунул его во внутренний карман. В душе смешались тоска и ярость, сожаление и азарт.
Странный скрежет – непонятный, тихий. Новые шаги – мужские, быстрые, уверенные. Дверь в спальню Надя не затворила, и до него отчетливо доносилось каждое слово:
– Болван дрыхнет?
Это белобрысый, сволочь такая…
– Как колода, – звенящий голосок Нади. – Быстрее, быстрее! У нас остались считанные минуты!
– Спешка здесь неуместна, – рассудительно произнес Джузеппе. – Я все сделаю как надлежит… дайте мне дорогу, взрыватели уже вставлены, не хватало только… Вот так… Сумеете выбить стекло, как я учил?
– Постараюсь, – резко бросил белобрысый. – Не нервничайте.
– Я не нервничаю, синьор. Хочу знать, что каждый выполнит свою часть плана с надлежащей сноровкой, вот и все. И вот что: повторяю, сам я не собираюсь стрелять в этого недотепу. Это не по мне, господа, я террорист, а не…
– Да помолчите вы! – прервала Надя. – Это сделают и без вас… Николас, где его паспорт?
– Вот, возьмите, – послышался голос белобрысого. – Или…
– Оставьте пока у себя. Потомбыстренько сунете ему в карман. – Надя наставительно добавила: – И стреляйте непременно в грудь, переверните его сначала. Он не должен быть убит в затылок, наоборот, перестрелка меж сообщниками…
– Я все помню. Где палка? Ага… Что они там орут?
– Показались первые верховые, – откликнулась Надя, судя по отдалившемуся голосу, уже подошедшая к окну. – Передовые кортежа, так что время есть… Ну, с богом, по местам, господа!
Сабинин и сам слышал, как на улице цокают копыта по брусчатке, как раздались крики толпы. Нельзя было медлить, и он, вынув браунинг, на цыпочках пробежал в гостиную, встал в безопасном отдалении, громко приказал, целя в них из пистолета:
– Оставайтесь на месте! Замереть! Стреляю при первом движении!
Повторилась финальная сцена классического «Ревизора» – вся троица застыла у окна в нелепых позах. Слева помещался белобрысый Николас, державший длинную толстую палку, коей намеревался вышибить высокое стекло. В центре, у придвинутого к подоконнику столика, стоял Джузеппе, бережно касаясь пальцами двух больших металлических коробок, представлявших собою самые обычные упаковки из-под дорогого китайского чая, вот только начинка была гораздо более неудобоварима и опасна. Надя застыла с левой стороны, у шторы. Ни у кого из них в руках, конечно же, не было оружия.
На их лицах появилось давно ожидаемое им выражение – смесь ошеломления и ярости, – но Сабинин не имел времени к ним приглядываться. Отметив, что громоздкий dressoir стоит под прямым углом к стене, являя собою скорее распахнутую настежь дверь, за которой видна соседняя комната – самая обычная, со вкусом обставленная, – он чуть приподнял пистолет, звонко взвел большим пальцем курок и прикрикнул:
– Говорю, не шевелиться! Кто двинется – пуля!
Надя издала тихий, совершенно звериный стон. Приветственные крики на улице достигли высшей точки – очень похоже, экипаж императора двигался прямо под окнами…
– Руки прочь! – рявкнул Сабинин, глядя на толстые пальцы Джузеппе, все еще касавшиеся коробок. – Все в угол, в тот, где дама! Живо, перестреляю, твари! Вот так, во-от так, хорошие мои, послушные, а то…
Шорох за спиной?!
Он так и не успел повернуть голову – удар повыше локтя чем-то тяжелым швырнул его к стене, указательный палец непроизвольно нажал на спуск, и браунинг выстрелил, а в следующий миг пальцы невольно разжались, и оружие грянулось об пол. Левой рукой Сабинин успел перехватить тяжелые щипцы для камина – камин здесь был декоративным, но все принадлежности к нему выкованы из железа – и отвел удар от головы, но сила инерции этой импровизированной дубинки все же бросила его на пол. Падая, он видел, как Надя бросается к dressoir, ныряет в проем и громадное сооружение с неожиданной легкостью и быстротой затворяется за ней; как двое мужчин замерли в полнейшей растерянности, не зная, что же теперь предпринять, но их руки уже тянутся к спрятанному под одеждой оружию; как пани Янина, проворно выпустив щипцы, нагибается за его браунингом, подхватывает с пола и, полусогнув руку, вполне умело целится в него…
Все, что он видел, происходило слишком быстро – чтобы сделать что-то, он не успевал…
Черная резиновая палка, со свистом рассекши воздух, метко и безжалостно опустилась мнимой прислуге на плечо – и она, громко ахнув от боли, выпустила пистолет… Еще не успев ничего понять, Сабинин как лежал, так и метнулся в ту сторону, перехватил браунинг онемевшей рукой…
В двух шагах от него стоял добрейший доктор Багрецов, наведя на двух мужчин у окна дуло черного крупнокалиберного «Бульдога». Его лицо по-прежнему оставалось приятной, доброй физиономией Дедушки Мороза с рождественской открытки, вот только глаза…