– А смысл?
– Что бы ты без меня делал, адмирал... Ладно. Слушай всю правду. Алмазы они, собственно, тырят не для себя. Не на личные нужды, а, так сказать, на общественные. До две тысячи восьмого года осталось не так уж много времени, всего ничего... Ну, ты еще не допер? Путин им не нужен – и надежный преемник оного тоже. Они хотят поставить с в о е г о. Я не интересовалась э т о й стороной дела, занималась только г л а в н ы м, поскольку это неразрывно связано с алмазами, а кто там у нас будет президентом, мне фиолетово. Мне, честно тебе скажу, и на страну совершенно наплевать, не хочу я там жить... В общем, «оранжевые», «бархатные» и прочие серо-буро-малиновые революции требуют денег. И немалых. Нужен серьезный фонд, причем, крайне желательно, н е у ч т е н к а. Если они начнут тратить на «восьмой год» свои легальные денежки, есть большой риск, что те, кого они намерены спихнуть, просекут все задолго до финала – и отреагируют соответственно, по кочкам пронесут. Один уже попробовал, теперь кукует во глубине сибирских руд. Сечешь? И вот тут им подворачивается президент, собравшийся смыться с родины... и неосмотрительно доверяет им два кило алмазов. В о б ы ч н ы х условиях они наверняка кидать бы его не стали. Но сейчас, когда позарез нужны бешеные бабки на «проблему-2008»... Теперь понял? Это, в некоторой степени, наша страховка. Если намекнуть им, что мы кое-что знаем, – может обойтись и без долгой погони по всем континентам... Они ж деловые люди, плюнут, поматерятся и начнут придумывать что-то другое, им скоро будет совершенно не до нас...
– Лихо...
– У меня совершенно точная информация, – сказала Анка. – Все так и обстоит. Они кидают президента, чтобы сделать жирную заначку на восьмой год. Не веришь?
– Отчего же? Верю, – сказал Мазур рассеянно.
Черт-те что творилось у него в голове. Он подумал с нешуточным ликованием, что Лаврик оказался прав: не было никакой пустышки, они все же нащупали н е ч т о, стоившее всех усилий и надорванных пупков. Похоже, она говорит правду. Это то, что нужно, это нешуточный успех Белой Бригады, триумф, джек-пот, звонкая удача... Есть!
Но как теперь прикажете выпутываться из сложившейся ситуации? Для девки это – сбывшаяся мечта, она ни за что не передумает, не даст заднего хода, не уступит...
– Ну, что молчишь?
– Думаю, – сказал Мазур.
– О чем? – вытаращилась она, словно на законченного идиота.
Мазур пожал плечами:
– Такие дела, как говорилось в классической комедии, с кондачка не решаются. Нужно будет посидеть, обдумать... В принципе, идея хорошая. Но думать и думать…
Анка смотрела на него пытливо, напряженно, зло. Мазур приготовился к долгой дискуссии, попрекам, быть может, ссоре – но она оставалась совершенно невозмутимой. Даже бесстрастной. Старательно, неторопливо, медленно выпуская дым, докурила сигарету до самого фильтра, окурок не отбросила, а уронила под ноги и тщательно затоптала высоким ботинком. Встала с кочки, отряхнула от сухих травинок все еще не просохшую толком одежду:
– Вообще-то правильно. Доберемся до более цивилизованных мест, обговорим все подробнее... Поехали.
И, не оглядываясь, направилась к машине. Мазур пошел следом. Все это ему чрезвычайно не нравилось – бесстрастие, невозмутимость, застывшее лицо – вместо жарких споров, весомых аргументов, попыток его все же убедить. Осталось впечатление, что она уже приняла решение – как-никак успел ее немного изучить...
И есть сильные подозрения, что решение это как две капли воды похоже на то, которое капитан Флинт принял в отношении своих матросов, помогавших ему закапывать клад на небезызвестном острове. Белоснежный скелет в высокой траве, остатки рыжих волос на черепушке – а, так это старина Аллардайс...
Вот именно. Очень уж демонстративно она играет спокойствие, даже равнодушие. Не стала размениваться на уговоры, не пыталась убеждать, прельщать миллионами... Серьезная девочка, опасная, как три крокодила сразу. Щелк – и готово решение.
Не хочется быть пессимистом, но жить ему, по Анкиным расчетам, остается всего ничего. Она не злая, в общем – она рациональная, как полдюжины компьютеров... ага, глянула искоса и вновь старательно изображает полное спокойствие... Ошибки быть не может. У нее есть план, пусть и недоработанный, она примерно представляет, что ей делать... зачем ей типчик, не согласившийся стать подельником?
Как обычно в таких случаях, в башке у Мазура щелкнул незримый выключатель. Страха, разумеется, не было – его столько раз пытались убить, что в этом не было ничего удивительного и уж тем более пугающего, – дело житейское... Просто-напросто следовало теперь врубить на полную все пять чувств и затребовать шестое, иначе эти унылые африканские перелески будут последним, что он увидит в своей богатой на впечатления жизни.
За руль ни в коем случае садиться не стоит – верная смерть, столько шансов у нее будет... Ага, сама, не вступая в дискуссии, полезла на водительское место. Это чуточку лучше. На полном ходу вряд ли что-то будет предпринимать... но г д е? Она уже, безусловно, придумала, где и как... нужно у г а д а т ь... Поставить себя на ее место... черт, совершенно другое поколение, другой менталитет, другая психология...
– А что за миссия? – спросила Анка, трогая джип с места.
– Никогда не видела? Обычное убогое заведение: церквушка, парочка домов, поле. Португальцы, да будет тебе известно, католики, вот и действовали соответственно.
– Говоришь, там можно остановиться?
– Конечно. Христианский долг у них...
Анка резко даванула газ, джип рванул вперед на кочковатой равнине, Мазур ухватился на поручень, а в следующий миг, после резкого торможения его швырнуло в сторону...
Рука с ножом метнулась к его горлу с невероятной быстротой. Успеть в секунду выхватить нож из ножен на поясе, нанести удар, продолжая левой вертеть рулем, а ногами – орудовать педалями… Высокий класс, чего уж там!
Уклонился он, честно признаться, чудом – потому что ждал чего-то подобного напряженно, собранно – и уже не доверял девке ни на копейку... Уклонился!
Вот только нижнюю челюсть с левой стороны обожгло, как огнем – это кончик острейшего клинка все же черкнул по лицу... Новый рывок машины в сторону, конечно же, намеренный – и Мазур, предупреждая дальнейшие события, не дожидаясь, когда вылетит за борт, выпрыгнул сам на полном ходу. Подобному его учили качественно, он полетел головой вперед, собрался, приземлился на согнутые расслабленные руки, тут же перекувыркнулся, одновременно выхватывая револьвер из кобуры.
Распрямиться, встать на ноги не успел, заходящее солнце на миг закрыл распластанный силуэт – это Анка в великолепном прыжке покинула остановившуюся машину. Раньше, чем Мазур смог отреагировать, удар ноги вышиб у него револьвер из поневоле разжавшихся пальцев – в нужную косточку, носком ботинка, все правильно, по руке к плечу словно разряд тока д е р н у л...
Он увернулся от нового удара ногой, нацеленного в висок, е р з н у л боком по траве, смог наконец вскочить и распрямиться, развернулся к нападающей лицом. И нож успел выхватить.
Анка наседала, как обкурившаяся рысь, с невероятной быстротой нанося удары, используя все четыре конечности почище любой шимпанзы, меняя позиции, направление атаки, так что не было никакой возможности у г а д а т ь следующий удар.
Сделав пару энергичных махов рукой с ножом, Мазур заставил ее чуток отпрыгнуть – и сорвал попытку развернуть его лицом к солнцу, уж эти фокусы он прекрасно знал... Впрочем, и она увернулась от его аналогичной попытки, и солнце било им в глаза исключительно сбоку. Та еще была пляска...
Куда упал его револьвер, Мазур не видел, и не было ни секунды времени отыскивать его взглядом. Не давала ему девка такой возможности: металась, как фурия, наседала в поразительном темпе, явно пытаясь измотать с ходу...
Задача перед Мазуром стояла труднейшая: во-первых, качественно отмахаться, избежать и удара любой из четырех к о с т е й, и сверкающего, заточенного до бритвенной остроты клинка. И, что важнее, нужно было сделать две взаимоисключающих вещи: и атаки отбивать, и не давать ей отодвинуться достаточно далеко, чтобы успела выхватить свой револьвер, у нее-то пушка осталась в кобуре...
Они кружили меж кочек, отчаянно пытаясь то повернуть противника лицом с ослепляющему солнцу, то достать так, чтобы упокоить с одного удара – да вдобавок то и дело Анка пыталась выхватить револьвер, а Мазур всякий раз это пресекал.
Увернулся в очередной раз – и сверху вниз по ребрам слева черкануло острие, моментально вспоров рубашку, расслоив кожу. Впервые у Мазура на миг сорвалось дыхание, задев пяткой очередную кочку, он потратил на сохранение равновесия и у х о д в сторону не мгновение, а парочку. Скверно. Никак нельзя сказать, что он выдохся, но повторялось то, что уже имело место в заграничном отеле: на него напирало создание, в два раза моложе, имевшее чисто технические преимущества – реакция лучше, связки гибче, организм не такой истрепанный тридцатилетними странствиями по белу свету... И все такое прочее.
Ох... Кончик клинка вспорол правое плечо в опасной близости к шее – но зато Мазур угодил ногой по наполовину вытащенному из кобуры револьверу, он отлетел куда-то, Анка, с исказившимся лицом зашипев от боли, в точности, как он, бесповоротно потеряла из виду свой огнестрел... Шансы, можно сказать, равные – но в глубине души прекрасно понимаешь, что не так все это, ох, не так, все труднее...
Он присел – нож, нацеленный в правый глаз, прошел мимо. Но не удалась попытка подсечь ее ногу, свалить в траву...
Где-то на самом донышке сознания предостерегающе, едва слышно тренькнул первый звоночек – не страх, не паника, но, безусловно, п р и б л и ж е н и е чего-то, панику чрезвычайно напоминавшего. Называлось это – с о м н е н и е, но хрен редьки не слаще, сомнение ведь – в своих силах, в стопроцентной уверенности в победе, так что ничего хорошего...
Мазур выдохнул:
– Брось нож, сучка, – живьем останешься... Слово.
– Ищи дураков... – так же тяжко, скупо цедя слова, выдохнула Анка, пытаясь зайти сбоку. – Два на два не делится...
Острие шло ему в горло. Мазур отбил руку, ушел, прицелился ребром левой ладони по сонной артерии – и ринулся вперед, сделав отвлекающий взмах рукой с ножом. Сорвалось...
Анка молниеносным движением перехватила нож за рукоять – но теперь уж Мазур, кинувшись вперед, сорвал попытку кинуть в него холодняком. За что поплатился ударом по ребрам – не ножом, ногой, так что не смертельно...
Пора было менять тактику. Кардинально.
И он, собрав всю волю, весь опыт, стал о т с т у п а т ь, играть утомившегося, выбившегося из сил гораздо больше, чем это обстояло на самом деле. Подпустил неуклюжести. Стараясь, чтобы все выглядело, как нельзя более естественно. Пропустил удар носком ботинка по бедру, недостаточно проворно ушел от нового сильного пинка.
Ага! Ее азартное, искаженное злобой личико озарилось подобием радостной улыбки – показалось девке, что явственно почуяла слабину, задавила старичка молодым напором, вымотала...
Воспрянувший духом Мазур продолжал игру в прежнем ключе: еще раз н е л о в к о ушел от удара рукой, позволил на миг – один-единственный – развернуть себя лицом к солнцу...
И это лицедейство, балансирование на опасной грани принесло должный результат: Анка, принимая все за чистую монету, стала легонько х а лт у р и т ь. Уверившись, будто переломила ситуацию и с м я л а противника, чуточку поддалась самоуверенности. Немного успокоилась, чего как раз и нельзя было делать... Ослабла прежняя отточенность, безукоризненность пируэтов, маневров, ударов, появилось самонадеянное нахальство – все это лишь наметками прорывалось, но ведь н а ч а л о с ь...
Мазур, увертываясь, уклоняясь, упрямо работал в том же ключе – почти не атаковал, главным образом отбиваясь и уходя, намеренно допустил шумный сбой дыхания, чтобы услышала, великолепно сымитировал, будто поскользнулся. Чем больше он «уставал» и «промахивался», тем больше дурной самоуверенности появлялось у атакующей фурии, она даже улыбнулась, тратя на это совершенно неуместное в такой момент действие лишние усилия мускулов и лишнюю секунду...
Мазур тщательно выбирал м о м е н т.
И когда он настал, действовал с предельной собранностью, превратив все тело в нерассуждающий механизм, проворный и смертоубойный. Обманным движением инсценировав атаку справа, ушел влево, рухнул на колено – и вместо того, чтобы уклониться, как она несомненно ожидала по логике событий, нанес удар, выбросив вперед руку...
Нож вошел м я г к о, идеально. Левой рукой захватив ее запястье, Мазур увел нож в сторону – и почувствовал неописуемые словами п е р е м е н ы в теле нападавшей. Ее рука д р о г н у л а, наливаясь вялостью, лицо изменилось, застыло, искажаясь безмерным удивлением и о с о з н а н и е м – и на нем появилась едва ли не детская обида... а потом глаза тем же неуловимым манером п о г а с л и, утратив некую искру, остались прежними, но н е ч т о ушло безвозвратно...
Выдернув нож, Мазур отпрянул – и Анка рухнула лицом вниз, в траву, на лобастые кочки, нелепо вывернув руку с ножом, конвульсивно подергивая ногами, что длилось недолго.
Он стоял, уронив руку с ножом. Легкие работали, как кузнечные меха, все порезы моментально заболели – пекло, жгло, ощущалась липкая кровь. Солнце опускалось к верхушкам деревьев, стояла тишина, наполненная резким запахом мяты, вытоптанной травы, – и Мазур, как никогда прежде, ощутил нечеловеческую усталость, не тела, а д у ш и. Это навалилось, как ливень. Он вдруг понял, как бесконечно устал – бродяжничать по свету, разгадывать козни и уворачиваться от опасностей, взрывать, стрелять, убивать, побеждать, переигрывать, одолевать...
Это сотрясало тело, как приступ тропической лихорадки, а то, что творилось в голове, описать нормальными человеческими словами было решительно невозможно. Он стоял посреди знойной, жаркой Африки, уронив руки, таращась пустым взглядом на лежавший у его ног труп, чувствуя невероятную тяжесть, пригибавшую к земле... В голове билось одно: когда э т о м у придет конец? Слишком долго для нормального человека все это продолжается...
А потом он справился со всей этой напастью – моментально и бесповоротно, словно смял и отбросил пустую сигаретную пачку. Как-никак он был сугубым профессионалом и не мог позволить себе передышки, предстояла еще масса хлопот: и понадежнее упрятать тело, сделав все, чтобы его не смогли опознать, и от лишней поклажи избавиться, и убраться отсюда до возможного появления нежеланных свидетелей, а ведь до конечной точки маршрута оставался еще изрядный кусок, так что он, собственно говоря, был на полпути... Один, бравый.
Шумно выдохнув, помотав головой, о т о ш е л. Стал прежним.
Глава шестнадцатая
– Что бы ты без меня делал, адмирал... Ладно. Слушай всю правду. Алмазы они, собственно, тырят не для себя. Не на личные нужды, а, так сказать, на общественные. До две тысячи восьмого года осталось не так уж много времени, всего ничего... Ну, ты еще не допер? Путин им не нужен – и надежный преемник оного тоже. Они хотят поставить с в о е г о. Я не интересовалась э т о й стороной дела, занималась только г л а в н ы м, поскольку это неразрывно связано с алмазами, а кто там у нас будет президентом, мне фиолетово. Мне, честно тебе скажу, и на страну совершенно наплевать, не хочу я там жить... В общем, «оранжевые», «бархатные» и прочие серо-буро-малиновые революции требуют денег. И немалых. Нужен серьезный фонд, причем, крайне желательно, н е у ч т е н к а. Если они начнут тратить на «восьмой год» свои легальные денежки, есть большой риск, что те, кого они намерены спихнуть, просекут все задолго до финала – и отреагируют соответственно, по кочкам пронесут. Один уже попробовал, теперь кукует во глубине сибирских руд. Сечешь? И вот тут им подворачивается президент, собравшийся смыться с родины... и неосмотрительно доверяет им два кило алмазов. В о б ы ч н ы х условиях они наверняка кидать бы его не стали. Но сейчас, когда позарез нужны бешеные бабки на «проблему-2008»... Теперь понял? Это, в некоторой степени, наша страховка. Если намекнуть им, что мы кое-что знаем, – может обойтись и без долгой погони по всем континентам... Они ж деловые люди, плюнут, поматерятся и начнут придумывать что-то другое, им скоро будет совершенно не до нас...
– Лихо...
– У меня совершенно точная информация, – сказала Анка. – Все так и обстоит. Они кидают президента, чтобы сделать жирную заначку на восьмой год. Не веришь?
– Отчего же? Верю, – сказал Мазур рассеянно.
Черт-те что творилось у него в голове. Он подумал с нешуточным ликованием, что Лаврик оказался прав: не было никакой пустышки, они все же нащупали н е ч т о, стоившее всех усилий и надорванных пупков. Похоже, она говорит правду. Это то, что нужно, это нешуточный успех Белой Бригады, триумф, джек-пот, звонкая удача... Есть!
Но как теперь прикажете выпутываться из сложившейся ситуации? Для девки это – сбывшаяся мечта, она ни за что не передумает, не даст заднего хода, не уступит...
– Ну, что молчишь?
– Думаю, – сказал Мазур.
– О чем? – вытаращилась она, словно на законченного идиота.
Мазур пожал плечами:
– Такие дела, как говорилось в классической комедии, с кондачка не решаются. Нужно будет посидеть, обдумать... В принципе, идея хорошая. Но думать и думать…
Анка смотрела на него пытливо, напряженно, зло. Мазур приготовился к долгой дискуссии, попрекам, быть может, ссоре – но она оставалась совершенно невозмутимой. Даже бесстрастной. Старательно, неторопливо, медленно выпуская дым, докурила сигарету до самого фильтра, окурок не отбросила, а уронила под ноги и тщательно затоптала высоким ботинком. Встала с кочки, отряхнула от сухих травинок все еще не просохшую толком одежду:
– Вообще-то правильно. Доберемся до более цивилизованных мест, обговорим все подробнее... Поехали.
И, не оглядываясь, направилась к машине. Мазур пошел следом. Все это ему чрезвычайно не нравилось – бесстрастие, невозмутимость, застывшее лицо – вместо жарких споров, весомых аргументов, попыток его все же убедить. Осталось впечатление, что она уже приняла решение – как-никак успел ее немного изучить...
И есть сильные подозрения, что решение это как две капли воды похоже на то, которое капитан Флинт принял в отношении своих матросов, помогавших ему закапывать клад на небезызвестном острове. Белоснежный скелет в высокой траве, остатки рыжих волос на черепушке – а, так это старина Аллардайс...
Вот именно. Очень уж демонстративно она играет спокойствие, даже равнодушие. Не стала размениваться на уговоры, не пыталась убеждать, прельщать миллионами... Серьезная девочка, опасная, как три крокодила сразу. Щелк – и готово решение.
Не хочется быть пессимистом, но жить ему, по Анкиным расчетам, остается всего ничего. Она не злая, в общем – она рациональная, как полдюжины компьютеров... ага, глянула искоса и вновь старательно изображает полное спокойствие... Ошибки быть не может. У нее есть план, пусть и недоработанный, она примерно представляет, что ей делать... зачем ей типчик, не согласившийся стать подельником?
Как обычно в таких случаях, в башке у Мазура щелкнул незримый выключатель. Страха, разумеется, не было – его столько раз пытались убить, что в этом не было ничего удивительного и уж тем более пугающего, – дело житейское... Просто-напросто следовало теперь врубить на полную все пять чувств и затребовать шестое, иначе эти унылые африканские перелески будут последним, что он увидит в своей богатой на впечатления жизни.
За руль ни в коем случае садиться не стоит – верная смерть, столько шансов у нее будет... Ага, сама, не вступая в дискуссии, полезла на водительское место. Это чуточку лучше. На полном ходу вряд ли что-то будет предпринимать... но г д е? Она уже, безусловно, придумала, где и как... нужно у г а д а т ь... Поставить себя на ее место... черт, совершенно другое поколение, другой менталитет, другая психология...
– А что за миссия? – спросила Анка, трогая джип с места.
– Никогда не видела? Обычное убогое заведение: церквушка, парочка домов, поле. Португальцы, да будет тебе известно, католики, вот и действовали соответственно.
– Говоришь, там можно остановиться?
– Конечно. Христианский долг у них...
Анка резко даванула газ, джип рванул вперед на кочковатой равнине, Мазур ухватился на поручень, а в следующий миг, после резкого торможения его швырнуло в сторону...
Рука с ножом метнулась к его горлу с невероятной быстротой. Успеть в секунду выхватить нож из ножен на поясе, нанести удар, продолжая левой вертеть рулем, а ногами – орудовать педалями… Высокий класс, чего уж там!
Уклонился он, честно признаться, чудом – потому что ждал чего-то подобного напряженно, собранно – и уже не доверял девке ни на копейку... Уклонился!
Вот только нижнюю челюсть с левой стороны обожгло, как огнем – это кончик острейшего клинка все же черкнул по лицу... Новый рывок машины в сторону, конечно же, намеренный – и Мазур, предупреждая дальнейшие события, не дожидаясь, когда вылетит за борт, выпрыгнул сам на полном ходу. Подобному его учили качественно, он полетел головой вперед, собрался, приземлился на согнутые расслабленные руки, тут же перекувыркнулся, одновременно выхватывая револьвер из кобуры.
Распрямиться, встать на ноги не успел, заходящее солнце на миг закрыл распластанный силуэт – это Анка в великолепном прыжке покинула остановившуюся машину. Раньше, чем Мазур смог отреагировать, удар ноги вышиб у него револьвер из поневоле разжавшихся пальцев – в нужную косточку, носком ботинка, все правильно, по руке к плечу словно разряд тока д е р н у л...
Он увернулся от нового удара ногой, нацеленного в висок, е р з н у л боком по траве, смог наконец вскочить и распрямиться, развернулся к нападающей лицом. И нож успел выхватить.
Анка наседала, как обкурившаяся рысь, с невероятной быстротой нанося удары, используя все четыре конечности почище любой шимпанзы, меняя позиции, направление атаки, так что не было никакой возможности у г а д а т ь следующий удар.
Сделав пару энергичных махов рукой с ножом, Мазур заставил ее чуток отпрыгнуть – и сорвал попытку развернуть его лицом к солнцу, уж эти фокусы он прекрасно знал... Впрочем, и она увернулась от его аналогичной попытки, и солнце било им в глаза исключительно сбоку. Та еще была пляска...
Куда упал его револьвер, Мазур не видел, и не было ни секунды времени отыскивать его взглядом. Не давала ему девка такой возможности: металась, как фурия, наседала в поразительном темпе, явно пытаясь измотать с ходу...
Задача перед Мазуром стояла труднейшая: во-первых, качественно отмахаться, избежать и удара любой из четырех к о с т е й, и сверкающего, заточенного до бритвенной остроты клинка. И, что важнее, нужно было сделать две взаимоисключающих вещи: и атаки отбивать, и не давать ей отодвинуться достаточно далеко, чтобы успела выхватить свой револьвер, у нее-то пушка осталась в кобуре...
Они кружили меж кочек, отчаянно пытаясь то повернуть противника лицом с ослепляющему солнцу, то достать так, чтобы упокоить с одного удара – да вдобавок то и дело Анка пыталась выхватить револьвер, а Мазур всякий раз это пресекал.
Увернулся в очередной раз – и сверху вниз по ребрам слева черкануло острие, моментально вспоров рубашку, расслоив кожу. Впервые у Мазура на миг сорвалось дыхание, задев пяткой очередную кочку, он потратил на сохранение равновесия и у х о д в сторону не мгновение, а парочку. Скверно. Никак нельзя сказать, что он выдохся, но повторялось то, что уже имело место в заграничном отеле: на него напирало создание, в два раза моложе, имевшее чисто технические преимущества – реакция лучше, связки гибче, организм не такой истрепанный тридцатилетними странствиями по белу свету... И все такое прочее.
Ох... Кончик клинка вспорол правое плечо в опасной близости к шее – но зато Мазур угодил ногой по наполовину вытащенному из кобуры револьверу, он отлетел куда-то, Анка, с исказившимся лицом зашипев от боли, в точности, как он, бесповоротно потеряла из виду свой огнестрел... Шансы, можно сказать, равные – но в глубине души прекрасно понимаешь, что не так все это, ох, не так, все труднее...
Он присел – нож, нацеленный в правый глаз, прошел мимо. Но не удалась попытка подсечь ее ногу, свалить в траву...
Где-то на самом донышке сознания предостерегающе, едва слышно тренькнул первый звоночек – не страх, не паника, но, безусловно, п р и б л и ж е н и е чего-то, панику чрезвычайно напоминавшего. Называлось это – с о м н е н и е, но хрен редьки не слаще, сомнение ведь – в своих силах, в стопроцентной уверенности в победе, так что ничего хорошего...
Мазур выдохнул:
– Брось нож, сучка, – живьем останешься... Слово.
– Ищи дураков... – так же тяжко, скупо цедя слова, выдохнула Анка, пытаясь зайти сбоку. – Два на два не делится...
Острие шло ему в горло. Мазур отбил руку, ушел, прицелился ребром левой ладони по сонной артерии – и ринулся вперед, сделав отвлекающий взмах рукой с ножом. Сорвалось...
Анка молниеносным движением перехватила нож за рукоять – но теперь уж Мазур, кинувшись вперед, сорвал попытку кинуть в него холодняком. За что поплатился ударом по ребрам – не ножом, ногой, так что не смертельно...
Пора было менять тактику. Кардинально.
И он, собрав всю волю, весь опыт, стал о т с т у п а т ь, играть утомившегося, выбившегося из сил гораздо больше, чем это обстояло на самом деле. Подпустил неуклюжести. Стараясь, чтобы все выглядело, как нельзя более естественно. Пропустил удар носком ботинка по бедру, недостаточно проворно ушел от нового сильного пинка.
Ага! Ее азартное, искаженное злобой личико озарилось подобием радостной улыбки – показалось девке, что явственно почуяла слабину, задавила старичка молодым напором, вымотала...
Воспрянувший духом Мазур продолжал игру в прежнем ключе: еще раз н е л о в к о ушел от удара рукой, позволил на миг – один-единственный – развернуть себя лицом к солнцу...
И это лицедейство, балансирование на опасной грани принесло должный результат: Анка, принимая все за чистую монету, стала легонько х а лт у р и т ь. Уверившись, будто переломила ситуацию и с м я л а противника, чуточку поддалась самоуверенности. Немного успокоилась, чего как раз и нельзя было делать... Ослабла прежняя отточенность, безукоризненность пируэтов, маневров, ударов, появилось самонадеянное нахальство – все это лишь наметками прорывалось, но ведь н а ч а л о с ь...
Мазур, увертываясь, уклоняясь, упрямо работал в том же ключе – почти не атаковал, главным образом отбиваясь и уходя, намеренно допустил шумный сбой дыхания, чтобы услышала, великолепно сымитировал, будто поскользнулся. Чем больше он «уставал» и «промахивался», тем больше дурной самоуверенности появлялось у атакующей фурии, она даже улыбнулась, тратя на это совершенно неуместное в такой момент действие лишние усилия мускулов и лишнюю секунду...
Мазур тщательно выбирал м о м е н т.
И когда он настал, действовал с предельной собранностью, превратив все тело в нерассуждающий механизм, проворный и смертоубойный. Обманным движением инсценировав атаку справа, ушел влево, рухнул на колено – и вместо того, чтобы уклониться, как она несомненно ожидала по логике событий, нанес удар, выбросив вперед руку...
Нож вошел м я г к о, идеально. Левой рукой захватив ее запястье, Мазур увел нож в сторону – и почувствовал неописуемые словами п е р е м е н ы в теле нападавшей. Ее рука д р о г н у л а, наливаясь вялостью, лицо изменилось, застыло, искажаясь безмерным удивлением и о с о з н а н и е м – и на нем появилась едва ли не детская обида... а потом глаза тем же неуловимым манером п о г а с л и, утратив некую искру, остались прежними, но н е ч т о ушло безвозвратно...
Выдернув нож, Мазур отпрянул – и Анка рухнула лицом вниз, в траву, на лобастые кочки, нелепо вывернув руку с ножом, конвульсивно подергивая ногами, что длилось недолго.
Он стоял, уронив руку с ножом. Легкие работали, как кузнечные меха, все порезы моментально заболели – пекло, жгло, ощущалась липкая кровь. Солнце опускалось к верхушкам деревьев, стояла тишина, наполненная резким запахом мяты, вытоптанной травы, – и Мазур, как никогда прежде, ощутил нечеловеческую усталость, не тела, а д у ш и. Это навалилось, как ливень. Он вдруг понял, как бесконечно устал – бродяжничать по свету, разгадывать козни и уворачиваться от опасностей, взрывать, стрелять, убивать, побеждать, переигрывать, одолевать...
Это сотрясало тело, как приступ тропической лихорадки, а то, что творилось в голове, описать нормальными человеческими словами было решительно невозможно. Он стоял посреди знойной, жаркой Африки, уронив руки, таращась пустым взглядом на лежавший у его ног труп, чувствуя невероятную тяжесть, пригибавшую к земле... В голове билось одно: когда э т о м у придет конец? Слишком долго для нормального человека все это продолжается...
А потом он справился со всей этой напастью – моментально и бесповоротно, словно смял и отбросил пустую сигаретную пачку. Как-никак он был сугубым профессионалом и не мог позволить себе передышки, предстояла еще масса хлопот: и понадежнее упрятать тело, сделав все, чтобы его не смогли опознать, и от лишней поклажи избавиться, и убраться отсюда до возможного появления нежеланных свидетелей, а ведь до конечной точки маршрута оставался еще изрядный кусок, так что он, собственно говоря, был на полпути... Один, бравый.
Шумно выдохнув, помотав головой, о т о ш е л. Стал прежним.
Глава шестнадцатая
Под сенью христианской благодати
Католическая миссия выглядела примерно так, как Мазур и ожидал, – ему уже доводилось в здешних местах видывать подобные заведения. За двадцать лет мало что, в общем, изменилось. Недавно побеленная церквушка с острой зеленой крышей и католическим крестом на гребне, несколько глинобитных хижин, крытых банановыми листьями, три домишки из неизменного рифленого железа, низкая изгородь – загон для скота, тронутый ржавчиной водонапорный бак на треножнике из железных труб, небольшое поле, крохотные банановые посадки. На крыше одной из «рифленок» – убогонькая спутниковая тарелка, а возле другого домишки – джип с брезентовым тентом. И то, и другое Мазура чрезвычайно порадовало – и новости можно узнать, и машину до Инкомати нанять... ну, а в крайнем случае нарушить одну из заповедей...
Он оглядел себя. После того, как радиатор окончательно закипел и сдох, Мазур прошагал пешком километров пять, основательно покрывшись сухой желтоватой пылью. Одежда, сначала вымокшая напрочь, потом высохшая на теле, и без того выглядела предосудительно, а порезы от ножа ее тем более не украсили. В разрезах виднелись полосы пластыря, и нижняя челюсть залеплена пыльным пластырем. Кобура и ножны на поясе... Мазур выпростал рубашку из брюк – так, конечно, совершенно оружия не скроешь, но демонстративности все же меньше, Божий дом как-никак, и контингент соответствующий... Автомат, увы, не спрячешь, так и висит на плече. Ну, что поделать – места довольно глухие, здесь как-то редко встречаются щеголи в смокингах и лаковых бальных туфлях. Должны были притерпеться к странноватому народу, выходящему из лесов. Кроме того, у обитателей подобных мест есть одно ценнейшее качество: они в силу служебного положения стремятся не влезать особенно в мирские дрязги, не принимать ничью сторону в гремящих вокруг конфликтах, а также, что характерно, не спешат стучать полиции и властям касаемо каждого подозрительного путника. Тайна исповеди опять же... ну, до этого, уверен, не дойдет, нужно же заботиться о душевном здоровье Божьих людей. Вроде бы ко всему на свете притерпелись – но можно представить, что с ними будет, вздумай Мазур подробно и обстоятельно исповедоваться... Людей жалко, точно.
Он направился к миссии открыто, не таясь, по обочине пыльной дороги. Приблизившись метров на пятьдесят, услышал доносящееся из церкви заунывное пение на местном наречии. Ускорил шаг – хотелось есть и пить, тело требовало отдыха.
Навстречу ему бросилось с полдюжины худых разномастных барбосов. Обступили кольцом, побрехали малость для поддержания своего имиджа неподкупных сторожей, а потом, лениво повиливая хвостами, разбрелись в тенек.
Мазур остановился, оглядываясь. Хлопнула дверь того домика, что был украшен спутниковой тарелкой. Невольно присвистнув, Мазур, демонстративно складывая руки на груди, следил за приближавшимся индивидуумом.
Тот безусловно заслуживал внимания – колоритнейший тип, ага. Громадный негр средних лет, в полосатой, серо-бело-черной накидке-бубу и черной шапочке на манер ермолки. Все бы ничего, но обаятельный облик... Нос давным-давно переломан и свернут на сторону, на щеке жуткий шрам – непонятно, чем могло так прилететь, но кто-то старался на совесть. И на правой руке тянется от локтя к плечу двойной шрам, похожий на зигзаг молнии. Что-то непохоже это на следы звериных когтей – скорее уж этот субъект в свое время крупно поскандалил с родственными индивидуумами, вооруженными чем-то примитивным, но чертовски эффективным, вроде вил и затейливых боевых дубин, какие до сих пор в ходу у иных лесных племен. Дискуссия, надо полагать, была жаркая, но что-то не похож этот великан на страдающую сторону...
В руке у незнакомца был увесистый посох с резным навершием, больше напоминавший добрую оглоблю, – и держал его человек сноровисто, с таким видом, словно готов был показать во всем блеске классическую «фалубу», смертоубойные приемы драки на палках.
Мазур стоял, сложив руки на груди. Великан неторопливо к нему приближался. Даже учитывая местную специфику, он что-то не походил на священника. Нательный крест, правда, красуется на могучей груди – но именно что нательный, а не священнический. Размером, правда, с ладонь – под стать габаритам. А за поясом-то у нас... А за поясом у нас определенно нешуточных размеров пистолетище, укрытый полой накидки. Ну, точно, не поп. Когда это последние двести лет католические патеры разгуливали при оружии? Давненько прошли времена воинствующей церкви и лично руководившего осадой крепостей кардинала Ришелье...
Великан остановился. Их разделяло метра три, и Мазур на всякий случай изготовился отразить удар посоха.
Незнакомец произнес что-то, судя по звукам, на португальском.
– А нельзя ли по-английски? – спросил Мазур кротко, с надлежащим христианским смирением.
– Да можно, пожалуй что, – пробасил великан. – Какие у вас надобности, сэр? – он сделал паузу, выразительно оглядывая Мазура и его автомат. – По служебным делам путешествуете, или у вас личные... странствия?
– Собственно говоря, и то, и другое, – сказал Мазур спокойно, ровно. – Я инспектор Лесного корпуса. Был в командировке в здешних местах, угодил в район боевых действий, лишился машины. Километрах в пяти отсюда полетел радиатор. Шел пешком... Извините за навязчивость, но пожелания у меня, можно сказать, классические: ночлег и приют... Я человек скромный, и много мне не нужно. В состоянии даже на Божий храм пожертвовать...
Он достал закатанное в пластик удостоверение и предъявил великану. Тот сделал небрежный жест свободной рукой:
– Господь не требовал, сын мой, проверять документы у путников, просящих приюта...
Но сам, Мазур мог поклясться, зорко и внимательно успел прочитать документ. Мазур спрятал удостоверение в нагрудный карман мятой пыльной рубашки, посмотрел выжидательно. Великан посторонился, указал на домик, из которого вышел:
– Входи, сын мой, пользуйся гостеприимством...
Собрав всю свою светскость, Мазур осведомился:
– Позволено ли будет узнать ваше имя, падре?
– Увы, сын мой, – сказал великан с хорошо разыгранным смирением и лукавством во взоре, – недостоин я сана, какового и не имею. Я – Педро, скромный здешний причетник...
Должность эта Мазуру была смутно знакома исключительно по «Трем мушкетерам», и он не стал задавать излишние вопросы – ну, понятно и так, нечто вроде прислужника при храме, помнится... Вошел в дом. Прозаически повесил автомат на вешалку у двери рядом с широкополой соломенной шляпой, уселся на лавку у стены. Великан Педро что-то крикнул на местном наречии, вскоре вошел в комнатушку, уселся на лавку рядом с Мазуром. Посох, что характерно, поставил меж колен.
– Солнце садится, – сказал он непринужденно. – Намерен остаться на ночлег, сын мой?
– Если возможно, – сказал Мазур.
– Нельзя же отказать усталому страннику...
– Нельзя ли будет утром нанять вашу машину? До Инкомати?
– Нужно будет спросить разрешения у отца Себастьяна, – без раздумий отозвался Педро. – Я так подозреваю, сын мой, ты не принадлежишь к римской церкви? Впрочем, это несущественно, я полагаю... Приют и помощь всякому гарантированы.
– А где отец Себастьян? – поинтересовался Мазур.
– На мессе, в храме. Недавно началась поминальная служба по президенту...
– По какому?! – встрепенулся Мазур.
– По президенту страны, его высокопревосходительству Кавулу, – сказал Педро. – Покойный не проявлял, скажу тебе по совести, никакого интереса к римской церкви, не говоря уж о том, чтобы к ней принадлежать... Но наш долг – молиться об убиенном главе государства...
– Убиенном? – вырвалось у Мазура с неподдельным удивлением. – Я торчал в лесах без радио, ничегошеньки не знаю... Это что, переворот? Мятеж?
– Бог миловал, сын мой, – пробасил Педро. – Бог миловал... Быть может, это чуточку кощунственно звучит, но о б о ш л о с ь без мятежа и прочих заварушек. Одна из тех трагических случайностей, которые людская воля не в силах предотвратить – потому что это, собственно говоря, не случайность, а Божьи жернова, каковые мелют медленно, но верно... Средь бела дня, знаешь ли, все произошло, прямо во дворце. Его высокопревосходительство как раз направлялся на заседание кабинета. Некий майор, пронеся под мундиром два пистолета, открыл вдруг пальбу, смертельно поразил президента, убил адъютанта, еще двух человек ранил...
– И что он говорит? Не дошли еще такие новости?
– Если он что-то и говорит, сын мой, то исключительно в местах, людской юриспруденции не подвластных. Телохранители его застрелили там же. В решето, как говорится...
– А это, простите, достоверно известно? – спросил Мазур недоверчиво. – Может, слухи?
– Увы, увы... По телевизору было официальное сообщение, потом все подробно рассказывали в специальных выпусках новостей. Храни, Господи, не особенно и праведную душу нашего президента... – Педро старательно перекрестился лопатообразной ручищей. – Все, знаешь ли, достоверно... Омрачилось твое лицо, это заметно. Доводилось встречаться с президентом?
– Откровенно говоря, он мне пару-тройку дней назад вручал орден, – сказал Мазур, решив, что такая подробность лишь пойдет ему на пользу, подчеркнув благонадежность. – И вот как обернулось...
– Человек предполагает, а Бог располагает.
– Когда?
Выслушав ответ, Мазур надолго погрузился в угрюмые раздумья: выходило, что означенный злокозненный майор открыл пальбу по своему верховному главнокомандующему аккурат через час после того, как покойный Шарль сообщил в столицу о вылете самолета с бесценным грузом. Прикажете считать это случайностью? Простите старого циника, но в случайность совершенно не верится. Очень уж кстати она произошла, очень уж у д о б н а я. Вот т е п е р ь президент Кавулу никому не станет надоедать бестактными вопросами, выясняя у своих бледнолицых сообщников, куда, к черту, делись его два кило алмазов. У Олеси и ее друзей руки развязаны, камешки можно преспокойно считать своими. Вполне возможно, Кавулу посвятил в тайну кого-то из с в о и х – зная местные нравы, это может оказаться какой-нибудь любимый племянничек, особо доверенный дядя, незаконный, но любимый сыночек (есть у него штук несколько таковых в дополнение к законному). Но с н и м и, без сомнения, справиться будет гораздо легче, если начнут выдвигать глупые претензии на наследство покойного. Беспроигрышный ход, ага...
Он оглядел себя. После того, как радиатор окончательно закипел и сдох, Мазур прошагал пешком километров пять, основательно покрывшись сухой желтоватой пылью. Одежда, сначала вымокшая напрочь, потом высохшая на теле, и без того выглядела предосудительно, а порезы от ножа ее тем более не украсили. В разрезах виднелись полосы пластыря, и нижняя челюсть залеплена пыльным пластырем. Кобура и ножны на поясе... Мазур выпростал рубашку из брюк – так, конечно, совершенно оружия не скроешь, но демонстративности все же меньше, Божий дом как-никак, и контингент соответствующий... Автомат, увы, не спрячешь, так и висит на плече. Ну, что поделать – места довольно глухие, здесь как-то редко встречаются щеголи в смокингах и лаковых бальных туфлях. Должны были притерпеться к странноватому народу, выходящему из лесов. Кроме того, у обитателей подобных мест есть одно ценнейшее качество: они в силу служебного положения стремятся не влезать особенно в мирские дрязги, не принимать ничью сторону в гремящих вокруг конфликтах, а также, что характерно, не спешат стучать полиции и властям касаемо каждого подозрительного путника. Тайна исповеди опять же... ну, до этого, уверен, не дойдет, нужно же заботиться о душевном здоровье Божьих людей. Вроде бы ко всему на свете притерпелись – но можно представить, что с ними будет, вздумай Мазур подробно и обстоятельно исповедоваться... Людей жалко, точно.
Он направился к миссии открыто, не таясь, по обочине пыльной дороги. Приблизившись метров на пятьдесят, услышал доносящееся из церкви заунывное пение на местном наречии. Ускорил шаг – хотелось есть и пить, тело требовало отдыха.
Навстречу ему бросилось с полдюжины худых разномастных барбосов. Обступили кольцом, побрехали малость для поддержания своего имиджа неподкупных сторожей, а потом, лениво повиливая хвостами, разбрелись в тенек.
Мазур остановился, оглядываясь. Хлопнула дверь того домика, что был украшен спутниковой тарелкой. Невольно присвистнув, Мазур, демонстративно складывая руки на груди, следил за приближавшимся индивидуумом.
Тот безусловно заслуживал внимания – колоритнейший тип, ага. Громадный негр средних лет, в полосатой, серо-бело-черной накидке-бубу и черной шапочке на манер ермолки. Все бы ничего, но обаятельный облик... Нос давным-давно переломан и свернут на сторону, на щеке жуткий шрам – непонятно, чем могло так прилететь, но кто-то старался на совесть. И на правой руке тянется от локтя к плечу двойной шрам, похожий на зигзаг молнии. Что-то непохоже это на следы звериных когтей – скорее уж этот субъект в свое время крупно поскандалил с родственными индивидуумами, вооруженными чем-то примитивным, но чертовски эффективным, вроде вил и затейливых боевых дубин, какие до сих пор в ходу у иных лесных племен. Дискуссия, надо полагать, была жаркая, но что-то не похож этот великан на страдающую сторону...
В руке у незнакомца был увесистый посох с резным навершием, больше напоминавший добрую оглоблю, – и держал его человек сноровисто, с таким видом, словно готов был показать во всем блеске классическую «фалубу», смертоубойные приемы драки на палках.
Мазур стоял, сложив руки на груди. Великан неторопливо к нему приближался. Даже учитывая местную специфику, он что-то не походил на священника. Нательный крест, правда, красуется на могучей груди – но именно что нательный, а не священнический. Размером, правда, с ладонь – под стать габаритам. А за поясом-то у нас... А за поясом у нас определенно нешуточных размеров пистолетище, укрытый полой накидки. Ну, точно, не поп. Когда это последние двести лет католические патеры разгуливали при оружии? Давненько прошли времена воинствующей церкви и лично руководившего осадой крепостей кардинала Ришелье...
Великан остановился. Их разделяло метра три, и Мазур на всякий случай изготовился отразить удар посоха.
Незнакомец произнес что-то, судя по звукам, на португальском.
– А нельзя ли по-английски? – спросил Мазур кротко, с надлежащим христианским смирением.
– Да можно, пожалуй что, – пробасил великан. – Какие у вас надобности, сэр? – он сделал паузу, выразительно оглядывая Мазура и его автомат. – По служебным делам путешествуете, или у вас личные... странствия?
– Собственно говоря, и то, и другое, – сказал Мазур спокойно, ровно. – Я инспектор Лесного корпуса. Был в командировке в здешних местах, угодил в район боевых действий, лишился машины. Километрах в пяти отсюда полетел радиатор. Шел пешком... Извините за навязчивость, но пожелания у меня, можно сказать, классические: ночлег и приют... Я человек скромный, и много мне не нужно. В состоянии даже на Божий храм пожертвовать...
Он достал закатанное в пластик удостоверение и предъявил великану. Тот сделал небрежный жест свободной рукой:
– Господь не требовал, сын мой, проверять документы у путников, просящих приюта...
Но сам, Мазур мог поклясться, зорко и внимательно успел прочитать документ. Мазур спрятал удостоверение в нагрудный карман мятой пыльной рубашки, посмотрел выжидательно. Великан посторонился, указал на домик, из которого вышел:
– Входи, сын мой, пользуйся гостеприимством...
Собрав всю свою светскость, Мазур осведомился:
– Позволено ли будет узнать ваше имя, падре?
– Увы, сын мой, – сказал великан с хорошо разыгранным смирением и лукавством во взоре, – недостоин я сана, какового и не имею. Я – Педро, скромный здешний причетник...
Должность эта Мазуру была смутно знакома исключительно по «Трем мушкетерам», и он не стал задавать излишние вопросы – ну, понятно и так, нечто вроде прислужника при храме, помнится... Вошел в дом. Прозаически повесил автомат на вешалку у двери рядом с широкополой соломенной шляпой, уселся на лавку у стены. Великан Педро что-то крикнул на местном наречии, вскоре вошел в комнатушку, уселся на лавку рядом с Мазуром. Посох, что характерно, поставил меж колен.
– Солнце садится, – сказал он непринужденно. – Намерен остаться на ночлег, сын мой?
– Если возможно, – сказал Мазур.
– Нельзя же отказать усталому страннику...
– Нельзя ли будет утром нанять вашу машину? До Инкомати?
– Нужно будет спросить разрешения у отца Себастьяна, – без раздумий отозвался Педро. – Я так подозреваю, сын мой, ты не принадлежишь к римской церкви? Впрочем, это несущественно, я полагаю... Приют и помощь всякому гарантированы.
– А где отец Себастьян? – поинтересовался Мазур.
– На мессе, в храме. Недавно началась поминальная служба по президенту...
– По какому?! – встрепенулся Мазур.
– По президенту страны, его высокопревосходительству Кавулу, – сказал Педро. – Покойный не проявлял, скажу тебе по совести, никакого интереса к римской церкви, не говоря уж о том, чтобы к ней принадлежать... Но наш долг – молиться об убиенном главе государства...
– Убиенном? – вырвалось у Мазура с неподдельным удивлением. – Я торчал в лесах без радио, ничегошеньки не знаю... Это что, переворот? Мятеж?
– Бог миловал, сын мой, – пробасил Педро. – Бог миловал... Быть может, это чуточку кощунственно звучит, но о б о ш л о с ь без мятежа и прочих заварушек. Одна из тех трагических случайностей, которые людская воля не в силах предотвратить – потому что это, собственно говоря, не случайность, а Божьи жернова, каковые мелют медленно, но верно... Средь бела дня, знаешь ли, все произошло, прямо во дворце. Его высокопревосходительство как раз направлялся на заседание кабинета. Некий майор, пронеся под мундиром два пистолета, открыл вдруг пальбу, смертельно поразил президента, убил адъютанта, еще двух человек ранил...
– И что он говорит? Не дошли еще такие новости?
– Если он что-то и говорит, сын мой, то исключительно в местах, людской юриспруденции не подвластных. Телохранители его застрелили там же. В решето, как говорится...
– А это, простите, достоверно известно? – спросил Мазур недоверчиво. – Может, слухи?
– Увы, увы... По телевизору было официальное сообщение, потом все подробно рассказывали в специальных выпусках новостей. Храни, Господи, не особенно и праведную душу нашего президента... – Педро старательно перекрестился лопатообразной ручищей. – Все, знаешь ли, достоверно... Омрачилось твое лицо, это заметно. Доводилось встречаться с президентом?
– Откровенно говоря, он мне пару-тройку дней назад вручал орден, – сказал Мазур, решив, что такая подробность лишь пойдет ему на пользу, подчеркнув благонадежность. – И вот как обернулось...
– Человек предполагает, а Бог располагает.
– Когда?
Выслушав ответ, Мазур надолго погрузился в угрюмые раздумья: выходило, что означенный злокозненный майор открыл пальбу по своему верховному главнокомандующему аккурат через час после того, как покойный Шарль сообщил в столицу о вылете самолета с бесценным грузом. Прикажете считать это случайностью? Простите старого циника, но в случайность совершенно не верится. Очень уж кстати она произошла, очень уж у д о б н а я. Вот т е п е р ь президент Кавулу никому не станет надоедать бестактными вопросами, выясняя у своих бледнолицых сообщников, куда, к черту, делись его два кило алмазов. У Олеси и ее друзей руки развязаны, камешки можно преспокойно считать своими. Вполне возможно, Кавулу посвятил в тайну кого-то из с в о и х – зная местные нравы, это может оказаться какой-нибудь любимый племянничек, особо доверенный дядя, незаконный, но любимый сыночек (есть у него штук несколько таковых в дополнение к законному). Но с н и м и, без сомнения, справиться будет гораздо легче, если начнут выдвигать глупые претензии на наследство покойного. Беспроигрышный ход, ага...