Карташ вслушался в бормотание вертухайского приемника на волне «Шантарск 101.4 FM». Там как раз заглохли визги очередной попсятины и ведущий, вспомнив о викторине, стал принимать звонки радиослушателей. Но правильного ответа про Поту-дай никто пока не давал, приз оставался неразыгранным. Возможно, Карташу так и не суждено дождаться правильного ответа. Как он понимал, ехать им предстоит от силы несколько часов.
Вагон им под путешествие, против ожиданий, предоставили простой, безо всякой хитрой,начинки вроде камер скрытого наружного наблюдения, вмонтированных в стены теплушки мониторов, спутниковых антенн и прочих удумок, коих вполне можно было ожидать от ведомства. Ничегошеньки даже отдаленно похожего не наблюдалось. Не считать же, право, хитрой начинкой решетчатую загородку для перевозимых заключенных, холодную сейчас печку-буржуйку, стол с лавками из грубых досок да слегка помятый контейнер в углу, где, как полагал Карташ, помещается нечто вроде биотуалета. Вот только убедиться в последнем не суждено – вряд ли поведут их на оправку, даже если очень приспичит. Прапорщик буркнет в ответ на просьбу что-нибудь вроде: «Не ведено», «По прибытии», «А для чего вас перед отъездом водили?», – и беснуйся, тряси решетку, осыпай проклятьями: все бесполезно. Если и добьешься чего, так это успокоительного по почкам или усыпляющего ребром ладони по шее. В чем можно не сомневаться, так это в том, что солдаты у белобрысого викинга выучены исполнять приказы начальства. И если начальством приказано: «Никуда не выпущать!», – то даже женскому полу скидок не последует.
Вот так и предстоит ехать из пункта «А» до столичного пункта «Б» трем неудачливым авантюристам с двумя ящиками платины, тремя караульными солдатами и одним прапорщиком. А со стороны глядя – например, выйдя из лесу или из окна придорожного строения, – в составе рядового товарного поезда катит по просторам преобычнейшая с виду теплушка. Посторонний глаз пройдется по ней, не задержится, тем более обе двери наглухо закрыты на щеколду, щеколда, небось, прикручена для пущей надежности снаружи проволокой, а то, не исключено, и вовсе замкнута на замок. И то ли товары в той теплушке везут, то ли скотину какую, то ли вовсе порожняк гонят – поди догадайся со стороны. По всем сопроводительным документам, полагал Карташ, вагон перегоняют порожним. Чтоб ни одна любопытная тварь вагончиком не заинтересовалась.
Сутки назад трех пленников завели в вагон, где уже стояли в углу, прижимаясь друг к другу деревянными боками, многострадальные ящики с платиной, уже подбитые деревянными колодками, чтобы вдруг не заходила-загуляла тяжесть по вагону. В этот судьбоносный момент сами собой придумались два афоризма: «Все мы вышли из теплушки – в теплушку же и войдем» и «Дважды не ступить в одну и ту же теплушку». Записывать их, равно как и произносить вслух, Карташ не стал.
Пленников – за что они, наверное, имеют все основания благодарить белокурую сволочь – не связали, ни к чему не приковали, ограничились наручниками. И вот с этих самых пор пленники уже не могли видеть, что происходит снаружи, зато слушать могли сколько влезет. Они слушали и слышали, как вагон взял на буксир маневровый локомотив, как громыхали, выпуская сцепку в штатский мир, металлические ворота затерянной в сопках секретной части. Потом некоторое время ехали в абсолютной тишине – не иначе, по лесу. А потом нахлынули шумы, свойственные любой железнодорожной станции: гудки, лязг и скрежет, грохот проносящихся составов, перебранки по громкой связи. Их вагон сразу же прицепили к какому-то попутному грузовому составу, и этот состав без малейшей задержки был отправлен по назначению. И шли они по сибирской железке хорошо, скоро, без длительных остановок. Карташ не мог со стопроцентной уверенностью утверждать, что караулом (или правильнее сказать – конвоем?) командует именно прапорщик, а не капитан или майор. По возрасту он мог быть даже полковником, правда, это ж как надо полковнику проштрафиться, чтобы его отправили со столь малопочетной миссией, как вертухайская! А что физиономия у старшего караула чересчур простецкая и хитрая, типично прапорщицкая… ну так и порученец викинга по фамилии Кацуба – вылитый учитель физкультуры из глухой провинции, а не боец невидимого фронта… Одет старший караула в камуфляж без знаков различия, который теоретически может носить хоть генералиссимус… Тогда почему же все-таки прапорщик? Потому что солдаты обращаются к своему командиру «старшина». А так в армии принято обращаться именно к прапорщикам, и ни к кому другому. Хотя, конечно, в ведомстве наверняка хитрят на каждом шагу, надо это или не надо, разводят необъяснимую таинственность на пустом месте. Полковника запросто выдадут за сержанта, а лейтенанта – за старшего лейтенанта. Да и сам викинг –поди разбери, кто он по званию на самом деле: то ли генерал, то ли полкаш…
Не в первый раз Карташ услышал тепловозный гудок. Чтобы занять мозги, как занимал речкой Потудай, Алексей прикинул расстояние до локомотива. Ну что тут можно сказать… разделяет их примерно вагонов восемь. Если состав стандартной длины, то их теплушка располагается аккурат в середине состава. «И что это тебе дает?», – сам себя спросил Карташ. И сам же себе ответил: «Да ни хрена не дает».
А на этот раз гудок вышел протяженнее прежних, словно машинист, с каждой секундой все более раздражаясь, настойчиво сгонял с рельсов неожиданную помеху – навроде выскочившего на путь и ошалевшего лося или бредущего по шпалам глуховатого грибника. И сие обстоятельство Карташа насторожило. Когда на пути внезапно оказываются глуховатые грибники, равно как и менее экзотические помехи, эт-то, знаете ли… Алексей сбросил ноги с лавки на пол.
«И чего тебе дергаться, – продолжил он разговор с самим собой, – тут есть кому дергаться акромя тебя –тому, кому зарплату за это платят. Вон Таксист, ни о чем не волнуется, уткнул харю в ладони и медитирует себе, вон Маша сидит, закрыв глаза, сложив руки на груди, слова не произнесла с самой посадки, – вот и ты сиди, бывший старлей Карташ, как примерный правильный зек, кем ты сейчас, собственно говоря, и являешься…»
Алексей кинул взгляд на прапорщика. Ага, тот тоже насторожился. Подобрался, скучающее выражение с рожи стерлось, из вяловато-простецкой рожа сделалась резкой, очерченной, в ней явственно прорезались волчьи черты. Если он и в самом деле прапор, то, ежу понятно, не из вороватой складской или продовольственной братии. Да и солдатики, судя по тому, как они уловили перемену в настроении командира и тоже подобрались, имеют за плечами неплохую выучку…
Гудок не умолкал. Даже Гриневский встрепенулся, оторвал лицо от ладоней, поднял голову, недоуменно взглянул на Карташа. А прапор выключил карманный приемник (как раз в тот момент выключил, когда ведущий сказал, что так и быть, вот вам правильный ответ про речку Потудай, раз слушатели все такие тупые)…
И тут гудок стих.
Снова ничто не мешало слушать перестук колес, снова поезд летел на северо-восток, и машинист не видел причин оглашать окрестности воплями паровозного ревуна. Видимо, грибники вернулись в леса, а коровы убрались с путей на пастбища – короче, все, кажись, нормализовалось. Тревога должна отпустить, тем паче, что Карташ увидел, как успокоился старший караула. Но вместо этого Алексей отчего-то испытал еще большую тревогу. Чутье не желало успокаиваться, чутье прямо-таки вопило об опасности, словно унюхало ее сквозь вагонные доски. И, похоже, только он один о чем-то беспокоился.
Рука старшего караула уже потянулась к приемнику, чтобы восстановить звучание радиостанции «Шантарск 101.4 FM»: почему бы, собственно, не позволить солдатикам маленькую вольность – музыку послушать? Чем навредит?
А тревога, бля, не оставляла. М-да, непонятка……
Все-таки что-то до крайности неправильное было в этой истории с гудком… вот только что? И более чем неправильное – опасное. Однако что, скажите на милость, в своем нынешнем положении он может сделать? Разве что поделиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно, так он и станет тебя слушать…
– Эй! – все ж таки позвал Алексей. – Охрана…
– Отставить беседы! – заученно рявкнул прапор. –Не то…
Карташа швырнуло спиной на стену, приложило затылком о доски. Оглушительным скрежетом заложило уши. Алексей, валясь со скамьи на пол, взглядом сумел ухватить и сфотитъ, как летит с лавки, раскинув руки, один из солдатиков, как, сбитый солдатиком, с лавки грохается об пол «калашник» и катится по полу термос, из горлышка которого плещет чай, как прапор, умело падая на бок, успевает схватиться за ножку стола, чтоб не впечатало в стену… Что-то долго и омерзительно трещало над головой, будто гнут на излом толстую прочную доску и все никак не могут сломать…
Началось, твою маму…
Какое-то время после резкого торможения состав продолжал двигаться по инерции. Алексей, оказавшись на полу, перевернулся на спину, вытянул руки и вцепился в лавку, наручники больно врезались в запястья. В глазах после удара затылком об стену плавали радужные круги, накатила волна тошноты. И эта дурнота помешала ему сразу разглядеть, что за темный, огромный предмет несется сквозь вагон в их сторону. Хотя какое, к черту, помешало – ящик это с платиной сорвало с креплений…
Пусть и готовили вагон к отправке в серьезном ведомстве, но занимались этим все те же срочники – лишнюю колодку лень поставить, лишний гвоздь лень прибить: дескать, чего стараться, куда оно денется, доедет как милая, не на американских же горках граждане будут кататься! А вот что вышло – вышло, пожалуй, покруче тех горок. И тяжеленный ящик отправился в свободное скольжение. Во фристайл, бляха-муха.
Потом поезд окончательно встал. Последним толчком руки Карташа все-таки оторвало от лавки, и напоследок старшего лейтенанта еще разок хорошенько вмазало в стену вагона. Этой же последней, агонической судорогой состава платиновый ящик бросило на решетку, огораживающую арестантский закуток.
При этом две мысли одновременно вспыхнули в мозгу Карташа: «Ящик разлетится в щепы» и «Вдруг им вышибет решетку». Сразу представилось, как рассыпается платина, как по вагону катятся маленькие тускло-серые комки, столь мало напоминающие классическое сокровище… Однако гребаный ящик выдержал испытание решеткой, хрустнул, вздрогнул и не развалился. Все ж таки умеют еще делать для армии.
Решетка тоже устояла.
И наступило затишье. В результате всех этих передряг вагон слегка накренило – видимо, передняя колесная пара соскочила с рельсов. Кто-то может сказать: «Ну и плевать, могло быть значительно хуже, еще легко отделались». Однако у старлея Карташа на этот счет имелось особое мнение, и заключалось оно в следующем: отделались ровно тем, чем и должны были отделаться – по замыслу неких теоретиков. Вот разве что сорвавшийся и загулявший сам по себе платиновый ящик в планы теоретиков входить никак не мог.
Карташ поднялся с пола, ощущая в голове гудение, какое бывает наутро после вчерашнего, оглядел теплушку, а в первую очередь посмотрел, как там Маша. Машка сидела на полу, живая и невредимая… И хохотала. Ясный хрен: бабья истерика, что ж еще…
Прапорщик же, стоя на широко расставленных ногах и в правой руке сжимая «Макаров», левой выдирал из бокового кармана камуфляжной куртки рацию. Солдаты поднимались, подбирали оружие, потирали ушибленные места. Шмякнулся об пол карманный приемник товарища прапорщика. Невезение электроники на глазах Карташа усугубил солдатский сапог, со смачным хрустом додавивший вещицу. Поди, на роду написано не узнать Карташу сегодня про Потудай…
– Ну и что это было, начальник? – подошел, прихрамывая, Гриневский.
– По-моему, Таксист, нас сейчас будут грабить. Как в лучших традициях фильмов про ковбоев и почтовые дилижансы, – сказал Карташ. – Хотя, конечно, я – человек, а значит, могу и ошибаться.
Все еще могло оказаться случайным совпадением. Но Алексею история виделась так: машинист углядел на путях каких-то людей, тут же дал предупредительный гудок, а поскольку люди на сигнал не реагировали, гудок затянулся надолго. Видимо, некие постановщики сознательно обращали внимание машиниста на определенное место, чтобы тот был готов к экстренному торможению. В планы неизвестных тактиков никак не входила серьезная катастрофа – ведь при слишком резком торможении поезд мог капитально сойти с рельсов, вагоны могли перевернуться, скатиться по насыпи, а цистерны с горюче-смазочными веществами при этом еще и имеют обыкновение взрываться. Заложенный заряд разметал рельсы по пути следования поезда, машинист вовремя затормозил, остановился аккурат перед поврежденным участкам. Зачем, спрашивается, нужны такие сложности? Да так для того нужны, чтобы притаившиеся в засаде хлопцы смогли бы из засады выскочить и быстренько добраться до цели. И крайне сомнительно, что охота затеяна на иную дичь, что среди вагонов товарного поезда имеется более лакомый кусок, чем два ящика с платиной…
Глава 3
– Эй, начальник! – заорал Гриневский. – Открывай, на хрен! Хочешь, чтоб нас здесь как курей почикали?
На призывы Таксиста прапор внимания не обратил. «И не обратит, – понял Алексей. – Он-то уверен, что это наши дружки нагрянули…»
Закончив с рацией, прапор уже отдавал распоряжения подчиненным:
– Любая попытка сдвинуть дверь считается нападением! Огонь открывать без предупреждения, бить на поражение!..
Пока, правда, было тихо. Никто двери не отодвигал, подозрительных звуков снаружи не доносилось.
Старший караула наверняка знал, как можно изнутри открыть дверь теплушки, которая вроде бы наглухо заперта снаружи, – ясно, что такая возможность предусмотрена на всякий пожарный случай (в том числе и на случай пожара реального). Типа, под дверную щеколду заложен заряд, который приводится в действие радиосигналом и который снесет запор к чертовой матери, назрей в том необходимость. Но делать этого прапор, разумеется, не станет – зачем самим открывать доступ противнику и подставляться под выстрелы? Гораздо разумнее в создавшемся положении выжидать до последнего момента…
А Гриневский никак не желал мириться с положением:
– Открывай, начальник! Слышь, старшой, швырни хотя бы ключи от браслетов!..
Карташ подсел к Маше – та уже справилась с истерикой, пришла в себя.
– Похоже, влипли, – сказал Алексей.
– Похоже, с нами по-другому и не бывает, – она нервно хохотнула.
– Булавка есть?
– Хочешь наручники снять?
– Попробую.
Если бравые казаки-разбойники в курсе того, на чей караул нарвались, и, стало быть, врубаются, какой отпор им дадут, то нас заваруха ждет серьезная. Или все-таки случайности в этом мире существуют и с составом действительно приключилась заурядная железнодорожная неприятность?.:
– Булавки нет, есть иголка.
–Давай.
Послышалось ему, как шуршит щебень под чьими-то ногами или показалось? Впрочем, если и шуршит, то это может быть кто-то из тепловозной бригады, бегущий вдоль состава. Алексей обернулся, чтобы посмотреть на реакцию старшего караула…
И в этот самый момент случилось.
Нет, дверь теплушки не отъехала в сторону и не разлетелась в щепы. Дверь вздрогнула, будто в нее шарахнули тараном, донеслись приглушенные, похожие на петардные, разрывы, и в обрамлении белого дыма внутрь вагона ввалился квадратный кусок двери. «Кумулятивные заряды малой мощности, – отстучало у Карташа в мозгу. – Скорее всего, пластит. И как аккуратненько сработали, уроды…»
– Огонь!!! – это заорал прапорщик, вскидывая «Макаров»…
Черт его знает, почему Алексей закрыл глаза за мгновение до первой вспышки. Не иначе, в очередной раз сработало чутье.
Не раз Карташ пытался уяснить для себя, что есть на самом деле это пресловутое чутье. Возможности разума ограничены. За считанные мгновения рассудок не в состоянии адекватно оценить ситуацию, не в состоянии просчитать огромное количество вариантов и выбрать единственно верный… Но успевает интуиция. Это потом, задним числом понимаешь, почему вдруг рефлексы сработали именно так, а не иначе. Вот, например, сейчас. Скрупулезнейше спланированная, тщательно выверенная операция, о чем нетрудно догадаться по ее началу, где нападавшая сторона вряд ли испытывает недостаток в техническом оснащении и явно имеет представление о приеме, который их ожидает в вагоне, – о приеме, который грозит перерасти в непредсказуемый, затяжной бой. И как в таком случае действовать нападающей стороне, чтобы самим избежать потерь и не застрять у вагона до тех пор, пока к обороняющимся не подоспеет подмога? Газ или шоковые гранаты. Вот такой просчет мог сделать бы разум, будь у него время. Но времени не было, и разум бездействовал, передоверив работу интуиции. И этот чертов биокомпьютер справился. Да надо каждый день хвалу возносить этому дару, совмещающему дарованные природой возможности и память ушедших предков, холить его и лелеять! Нужно только научиться его включать, или, вернее сказать, научиться не препятствовать его включению – и нюх вытащит из любых передряг…
Короче, повинуясь безотчетному порыву, Карташ зажмурил глаза – за мгновение до того, как в вагой залетела первая световая граната.
Впервые в жизни Алексей испытал на себе поражающее воздействие шоковых гранат, хотя испытал и не в полной мере. Однако вполне хватило и того, что он хватанул. Даже сквозь сомкнутые веки обожгла глаза невыносимой яркости вспышка, просочилась-таки сквозь тонкую кожу век, достав, казалось, до самого мозга. А что ж тогда творилось с остальными, которые глаза не прикрыли! И если еще учесть, что полыхнуло в сумрачном помещении…
Ничуть не играя, Алексей завалился на пол, ошарашенный, на миг потерявший контроль над собой, как бывает с боксерами, которые пропускают сильный акцентированный удар. Но все же Алексей не потерял сознания… думается, в отличие от всех остальных, кто был в вагоне. И падая, подумал, что было бы совсем здорово, если б он вовремя повернулся к вспышке спиной. Но нельзя же требовать от чутья столь многого…
Едва коснувшись пола, он услышал топот ног по доскам настила. Команд типа: «Бери того, хватай этого, заходи, обыскивай», – слышно не было, нападавшие действовали молча, видимо, знали, что и как им делать, видимо, были хорошо проинструктированы.
Зазвенели ключи, щелкнул отпираемый замок решетчатой загородки. Алексей осторожно, самую малость приоткрыл глаза и увидел фигуры все в том же камуфляже, натянутые на лица шерстяные маски с прорезями для глаз. По вагону шарились примерно с десяток бойцов, вооруженных главным образом короткоствольными автоматами. Некоторые из них сейчас склонились над распростертыми караульными. Алексей вновь закрыл глаза, потому что все равно уже ничего не мог разобрать из-за ручьями хлынувших слез.
До поры до времени Карташ почел за лучшее притвориться бревном. В случае чего, то есть возникни действительно серьезная надобность в действии, эффект внезапности останется за ним. Хотя, конечно, дергаться надо, если только уж совсем припечет. Потому как безоружным, с обраслеченными руками переть на взвод откормленных, несомненно подготовленных бойцов – это даже не авантюра, это уже из серии голой пяткой против сабли или польского варианта «конница против танков»…
Рядом заскрипели доски, Карташ опять приоткрыл глаза и увидел совсем близко от себя высокие шнурованные ботинки. Напрягся. Хотели бы их уничтожить любой ценой, не возились бы с шоковыми гранатами, забросали бы простыми. Но кто их разберет, этих незваных граждан. Может, им как раз позарез необходимо горла жертвам перерезать, может, господами налетчиками задумана инсценировка, для которой нужны лишь определенным образом убиенные жмуры. Если раздастся характерный звук, с которым нож выходит из ножен, подсечь ближайшего, вырвать автомат, ну и… и, по крайней мере, постараться захватить с собой в Валгаллу побольше врагов.
Убивать не стали. Карташа рывком подняли, усадили, придерживая, надели на голову плотный полотняный мешок, слегка припахивающий табаком. Стянули горловину шнуром. «Мешок – это хорошо, –подумал Карташ. —Мешок – это значит куда-то повезут, мешок – это не для того, чтобы выволочь из вагона и расстрелять».
И Алексей оказался прав. Из вагона выволокли, но не расстреляли – заместо расстрела погрузили в грузовик. Карташ продолжал прикидываться беспомощным, поэтому его именно что погрузили: одни подняли, другие приняли и втащили наверх, ухватив за шкирятник, волоком протащили по доскам кузова и оставили лежать на груде ветоши переднего борта. Судя по размерам кузова и по мощному тарахтению движка, Карташ оказался в армейском «бэмсе» или в чем-то аналогичном. А совсем рядом тарахтел еще один грузовик.
Карташ вдруг услышал голос Гриневского – Таксист, очухавшись и обнаружив на голове мешок, видимо, взвился, задергался в чужих захватах. Уперся, не давая себя тащить. И почем зря поливал пле-нителей:
–Суки! Козлы вонючие, лидеры гнойные! Петушня долбаная!
– Лягается, гад!
За частоколом этих криков Карташу удалось расслышать чеканную команду:
– Укол ему. Быстро.
И спустя несколько мгновений крики Таксиста стихли. Эти незванно нагрянувшие ребятки явно не намерены были добиваться своего уговорами да ласками, а также попусту терять время. Да и подготовились к операции они основательно, что невольно вызывало уважение к организации, кою они представляли, будь то истинные хозяева прииска, оргпре-ступность, конкуренты викинга али еще какая сила. Но всяко это не коллеги перекинувшегося Пугача: не та, понимаете ли, высота полета у «уголков», не тот «эшелон», как говорят летчики, – ну не стали бы «угловые» кумулятив применять и спецукольчики делать… Хотя, по нынешнем-то временам, всяко бывает…
А потом Карташ вновь услышал все тот же голос, что допрежь давал команду на укол. Сейчас этот голос увещевал. И нетрудно было догадаться, кого именно. Не своих же подчиненных, не караульных же. Ха, стал бы он тратить на них время! Значит, пришла в себя и Машка. Ага! Подтверждением тому стал Машин голос. Правда, из ее слов Карташ разобрал всего пару-тройку, малоинформативных, зато выразительных, кои, как считается, барышням употреблять вроде бы не положено. Диалог, состоявшийся между неизвестным атаманом налетчиков и Машей, можно было угадать без большого мыслительного труда. Удовлетворенное: «Вижу, очухалась, девочка. Лежи тихо, и все обойдется». В ответ – нечто яростное: кое-что по поводу сексуальной жизни атамановой матушки с престарелыми четвероногими представителями семейства псовых обоего пола. Преспокойно-вежливое возражение: «Тоже желаете несколько „кубиков“ успокоительного?» И тэ дэ, и тэ пэ… В конце концов Машка взяла себя в руки, успокоилась без всяких уколов и притихла. Похоже, атаман умел говорить веско. По обе стороны Карташа разместили два тела – одно бесчувственное и одно явственно женское. Гриневский и Маша. Прикидываться дальше никакого смысла не имело, Алексей застонал, пошевелился, изображая отходняк и приближая голову поближе к боевой подруге. Спросил шепотом:
– Ты как?
– Потрясающе, – негромко ответила боевая подруга. – Вот только, знаешь ли, надоело малость по пленам-то мотаться…
Донесся незнакомый равнодушный голос:
– Молчать. Плохо будет.
И настолько буднично это было сказано, что как-то не возникло никаких сомнений: обязательно будет и обязательно плохо.
Громыхнул закрываемый задний борт, завелся мотор. Тронулись, наконец. Куда подавались прапорщик и его подчиненные, так и осталось загадкой. Может, сложены штабелем во втором грузовике?..
Ехали молча, покачиваясь из стороны в стороны, изредка взрыкивал движок, преодолевая наиболее крутые склоны. Бойцы из армии черномасочников песен не пели, анекдоты не травили, начальству косточки не перемывали. Сидели тихо, как мыши. Вышколенно сидели, в общем. Считать километры смысла не было никакого – сибирские стежки-дорожки порой столь извилисты и серпантинисты, что протрястись можно несколько часов, хотя по прямой выйдет минут тридцать… вот только кто ж ломанет напрямик, через тайгу-то…
Иголку, полученную от Маши, Карташ, между прочим, не выронил. Сперва сжимал пальцами, потом воткнул в рукав. Идею отомкнуть наручники он не оставлял, но не заниматься же этим на глазах у конвоя! Могут не так понять. Поэтому сперва требовалось повернуться, спрятать руки от посторонних глаз и поработать над замком. А вот что он станет делать, после того как отомкнет наручники, Карташ понятия не имел. Однако ж гораздо лучше строить планы, имея руки несвязанными, не правда ли? Сразу образуется возможностей намного больше прежнего.
Но стоило Карташу чуть пошевелиться, как он незамедлительно получил под дых. Двинули ему деловито, точно, но без всякого садистского удовольствия, лишь по обязанности. Так же и пристрелят его, в случае чего: без пылающих ненавистью взглядов, без прочувствованных прощальных речей, по одной лишь нелегкой обязанности.
– Лежать смирно. Последнее предупреждение, –услышал Карташ. – Потом укол.
Вагон им под путешествие, против ожиданий, предоставили простой, безо всякой хитрой,начинки вроде камер скрытого наружного наблюдения, вмонтированных в стены теплушки мониторов, спутниковых антенн и прочих удумок, коих вполне можно было ожидать от ведомства. Ничегошеньки даже отдаленно похожего не наблюдалось. Не считать же, право, хитрой начинкой решетчатую загородку для перевозимых заключенных, холодную сейчас печку-буржуйку, стол с лавками из грубых досок да слегка помятый контейнер в углу, где, как полагал Карташ, помещается нечто вроде биотуалета. Вот только убедиться в последнем не суждено – вряд ли поведут их на оправку, даже если очень приспичит. Прапорщик буркнет в ответ на просьбу что-нибудь вроде: «Не ведено», «По прибытии», «А для чего вас перед отъездом водили?», – и беснуйся, тряси решетку, осыпай проклятьями: все бесполезно. Если и добьешься чего, так это успокоительного по почкам или усыпляющего ребром ладони по шее. В чем можно не сомневаться, так это в том, что солдаты у белобрысого викинга выучены исполнять приказы начальства. И если начальством приказано: «Никуда не выпущать!», – то даже женскому полу скидок не последует.
Вот так и предстоит ехать из пункта «А» до столичного пункта «Б» трем неудачливым авантюристам с двумя ящиками платины, тремя караульными солдатами и одним прапорщиком. А со стороны глядя – например, выйдя из лесу или из окна придорожного строения, – в составе рядового товарного поезда катит по просторам преобычнейшая с виду теплушка. Посторонний глаз пройдется по ней, не задержится, тем более обе двери наглухо закрыты на щеколду, щеколда, небось, прикручена для пущей надежности снаружи проволокой, а то, не исключено, и вовсе замкнута на замок. И то ли товары в той теплушке везут, то ли скотину какую, то ли вовсе порожняк гонят – поди догадайся со стороны. По всем сопроводительным документам, полагал Карташ, вагон перегоняют порожним. Чтоб ни одна любопытная тварь вагончиком не заинтересовалась.
Сутки назад трех пленников завели в вагон, где уже стояли в углу, прижимаясь друг к другу деревянными боками, многострадальные ящики с платиной, уже подбитые деревянными колодками, чтобы вдруг не заходила-загуляла тяжесть по вагону. В этот судьбоносный момент сами собой придумались два афоризма: «Все мы вышли из теплушки – в теплушку же и войдем» и «Дважды не ступить в одну и ту же теплушку». Записывать их, равно как и произносить вслух, Карташ не стал.
Пленников – за что они, наверное, имеют все основания благодарить белокурую сволочь – не связали, ни к чему не приковали, ограничились наручниками. И вот с этих самых пор пленники уже не могли видеть, что происходит снаружи, зато слушать могли сколько влезет. Они слушали и слышали, как вагон взял на буксир маневровый локомотив, как громыхали, выпуская сцепку в штатский мир, металлические ворота затерянной в сопках секретной части. Потом некоторое время ехали в абсолютной тишине – не иначе, по лесу. А потом нахлынули шумы, свойственные любой железнодорожной станции: гудки, лязг и скрежет, грохот проносящихся составов, перебранки по громкой связи. Их вагон сразу же прицепили к какому-то попутному грузовому составу, и этот состав без малейшей задержки был отправлен по назначению. И шли они по сибирской железке хорошо, скоро, без длительных остановок. Карташ не мог со стопроцентной уверенностью утверждать, что караулом (или правильнее сказать – конвоем?) командует именно прапорщик, а не капитан или майор. По возрасту он мог быть даже полковником, правда, это ж как надо полковнику проштрафиться, чтобы его отправили со столь малопочетной миссией, как вертухайская! А что физиономия у старшего караула чересчур простецкая и хитрая, типично прапорщицкая… ну так и порученец викинга по фамилии Кацуба – вылитый учитель физкультуры из глухой провинции, а не боец невидимого фронта… Одет старший караула в камуфляж без знаков различия, который теоретически может носить хоть генералиссимус… Тогда почему же все-таки прапорщик? Потому что солдаты обращаются к своему командиру «старшина». А так в армии принято обращаться именно к прапорщикам, и ни к кому другому. Хотя, конечно, в ведомстве наверняка хитрят на каждом шагу, надо это или не надо, разводят необъяснимую таинственность на пустом месте. Полковника запросто выдадут за сержанта, а лейтенанта – за старшего лейтенанта. Да и сам викинг –поди разбери, кто он по званию на самом деле: то ли генерал, то ли полкаш…
Не в первый раз Карташ услышал тепловозный гудок. Чтобы занять мозги, как занимал речкой Потудай, Алексей прикинул расстояние до локомотива. Ну что тут можно сказать… разделяет их примерно вагонов восемь. Если состав стандартной длины, то их теплушка располагается аккурат в середине состава. «И что это тебе дает?», – сам себя спросил Карташ. И сам же себе ответил: «Да ни хрена не дает».
А на этот раз гудок вышел протяженнее прежних, словно машинист, с каждой секундой все более раздражаясь, настойчиво сгонял с рельсов неожиданную помеху – навроде выскочившего на путь и ошалевшего лося или бредущего по шпалам глуховатого грибника. И сие обстоятельство Карташа насторожило. Когда на пути внезапно оказываются глуховатые грибники, равно как и менее экзотические помехи, эт-то, знаете ли… Алексей сбросил ноги с лавки на пол.
«И чего тебе дергаться, – продолжил он разговор с самим собой, – тут есть кому дергаться акромя тебя –тому, кому зарплату за это платят. Вон Таксист, ни о чем не волнуется, уткнул харю в ладони и медитирует себе, вон Маша сидит, закрыв глаза, сложив руки на груди, слова не произнесла с самой посадки, – вот и ты сиди, бывший старлей Карташ, как примерный правильный зек, кем ты сейчас, собственно говоря, и являешься…»
Алексей кинул взгляд на прапорщика. Ага, тот тоже насторожился. Подобрался, скучающее выражение с рожи стерлось, из вяловато-простецкой рожа сделалась резкой, очерченной, в ней явственно прорезались волчьи черты. Если он и в самом деле прапор, то, ежу понятно, не из вороватой складской или продовольственной братии. Да и солдатики, судя по тому, как они уловили перемену в настроении командира и тоже подобрались, имеют за плечами неплохую выучку…
Гудок не умолкал. Даже Гриневский встрепенулся, оторвал лицо от ладоней, поднял голову, недоуменно взглянул на Карташа. А прапор выключил карманный приемник (как раз в тот момент выключил, когда ведущий сказал, что так и быть, вот вам правильный ответ про речку Потудай, раз слушатели все такие тупые)…
И тут гудок стих.
Снова ничто не мешало слушать перестук колес, снова поезд летел на северо-восток, и машинист не видел причин оглашать окрестности воплями паровозного ревуна. Видимо, грибники вернулись в леса, а коровы убрались с путей на пастбища – короче, все, кажись, нормализовалось. Тревога должна отпустить, тем паче, что Карташ увидел, как успокоился старший караула. Но вместо этого Алексей отчего-то испытал еще большую тревогу. Чутье не желало успокаиваться, чутье прямо-таки вопило об опасности, словно унюхало ее сквозь вагонные доски. И, похоже, только он один о чем-то беспокоился.
Рука старшего караула уже потянулась к приемнику, чтобы восстановить звучание радиостанции «Шантарск 101.4 FM»: почему бы, собственно, не позволить солдатикам маленькую вольность – музыку послушать? Чем навредит?
А тревога, бля, не оставляла. М-да, непонятка……
Все-таки что-то до крайности неправильное было в этой истории с гудком… вот только что? И более чем неправильное – опасное. Однако что, скажите на милость, в своем нынешнем положении он может сделать? Разве что поделиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно, так он и станет тебя слушать…
– Эй! – все ж таки позвал Алексей. – Охрана…
– Отставить беседы! – заученно рявкнул прапор. –Не то…
Карташа швырнуло спиной на стену, приложило затылком о доски. Оглушительным скрежетом заложило уши. Алексей, валясь со скамьи на пол, взглядом сумел ухватить и сфотитъ, как летит с лавки, раскинув руки, один из солдатиков, как, сбитый солдатиком, с лавки грохается об пол «калашник» и катится по полу термос, из горлышка которого плещет чай, как прапор, умело падая на бок, успевает схватиться за ножку стола, чтоб не впечатало в стену… Что-то долго и омерзительно трещало над головой, будто гнут на излом толстую прочную доску и все никак не могут сломать…
Началось, твою маму…
Какое-то время после резкого торможения состав продолжал двигаться по инерции. Алексей, оказавшись на полу, перевернулся на спину, вытянул руки и вцепился в лавку, наручники больно врезались в запястья. В глазах после удара затылком об стену плавали радужные круги, накатила волна тошноты. И эта дурнота помешала ему сразу разглядеть, что за темный, огромный предмет несется сквозь вагон в их сторону. Хотя какое, к черту, помешало – ящик это с платиной сорвало с креплений…
Пусть и готовили вагон к отправке в серьезном ведомстве, но занимались этим все те же срочники – лишнюю колодку лень поставить, лишний гвоздь лень прибить: дескать, чего стараться, куда оно денется, доедет как милая, не на американских же горках граждане будут кататься! А вот что вышло – вышло, пожалуй, покруче тех горок. И тяжеленный ящик отправился в свободное скольжение. Во фристайл, бляха-муха.
Потом поезд окончательно встал. Последним толчком руки Карташа все-таки оторвало от лавки, и напоследок старшего лейтенанта еще разок хорошенько вмазало в стену вагона. Этой же последней, агонической судорогой состава платиновый ящик бросило на решетку, огораживающую арестантский закуток.
При этом две мысли одновременно вспыхнули в мозгу Карташа: «Ящик разлетится в щепы» и «Вдруг им вышибет решетку». Сразу представилось, как рассыпается платина, как по вагону катятся маленькие тускло-серые комки, столь мало напоминающие классическое сокровище… Однако гребаный ящик выдержал испытание решеткой, хрустнул, вздрогнул и не развалился. Все ж таки умеют еще делать для армии.
Решетка тоже устояла.
И наступило затишье. В результате всех этих передряг вагон слегка накренило – видимо, передняя колесная пара соскочила с рельсов. Кто-то может сказать: «Ну и плевать, могло быть значительно хуже, еще легко отделались». Однако у старлея Карташа на этот счет имелось особое мнение, и заключалось оно в следующем: отделались ровно тем, чем и должны были отделаться – по замыслу неких теоретиков. Вот разве что сорвавшийся и загулявший сам по себе платиновый ящик в планы теоретиков входить никак не мог.
Карташ поднялся с пола, ощущая в голове гудение, какое бывает наутро после вчерашнего, оглядел теплушку, а в первую очередь посмотрел, как там Маша. Машка сидела на полу, живая и невредимая… И хохотала. Ясный хрен: бабья истерика, что ж еще…
Прапорщик же, стоя на широко расставленных ногах и в правой руке сжимая «Макаров», левой выдирал из бокового кармана камуфляжной куртки рацию. Солдаты поднимались, подбирали оружие, потирали ушибленные места. Шмякнулся об пол карманный приемник товарища прапорщика. Невезение электроники на глазах Карташа усугубил солдатский сапог, со смачным хрустом додавивший вещицу. Поди, на роду написано не узнать Карташу сегодня про Потудай…
– Ну и что это было, начальник? – подошел, прихрамывая, Гриневский.
– По-моему, Таксист, нас сейчас будут грабить. Как в лучших традициях фильмов про ковбоев и почтовые дилижансы, – сказал Карташ. – Хотя, конечно, я – человек, а значит, могу и ошибаться.
Все еще могло оказаться случайным совпадением. Но Алексею история виделась так: машинист углядел на путях каких-то людей, тут же дал предупредительный гудок, а поскольку люди на сигнал не реагировали, гудок затянулся надолго. Видимо, некие постановщики сознательно обращали внимание машиниста на определенное место, чтобы тот был готов к экстренному торможению. В планы неизвестных тактиков никак не входила серьезная катастрофа – ведь при слишком резком торможении поезд мог капитально сойти с рельсов, вагоны могли перевернуться, скатиться по насыпи, а цистерны с горюче-смазочными веществами при этом еще и имеют обыкновение взрываться. Заложенный заряд разметал рельсы по пути следования поезда, машинист вовремя затормозил, остановился аккурат перед поврежденным участкам. Зачем, спрашивается, нужны такие сложности? Да так для того нужны, чтобы притаившиеся в засаде хлопцы смогли бы из засады выскочить и быстренько добраться до цели. И крайне сомнительно, что охота затеяна на иную дичь, что среди вагонов товарного поезда имеется более лакомый кусок, чем два ящика с платиной…
Глава 3
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ПОТУДАЙ
Пятнадцатое сентября 200*года, 15.26.
Похоже, точно так же полагал и старший караула. Сейчас он, втопив кнопку на рации, сыпал в эфир кодовыми фразами: «Ситуация семнадцать бис! Повторяю: ситуация семнадцать бис! „Акрил“ просит салют, повторяю, „Акрил“ просит салют!»– Эй, начальник! – заорал Гриневский. – Открывай, на хрен! Хочешь, чтоб нас здесь как курей почикали?
На призывы Таксиста прапор внимания не обратил. «И не обратит, – понял Алексей. – Он-то уверен, что это наши дружки нагрянули…»
Закончив с рацией, прапор уже отдавал распоряжения подчиненным:
– Любая попытка сдвинуть дверь считается нападением! Огонь открывать без предупреждения, бить на поражение!..
Пока, правда, было тихо. Никто двери не отодвигал, подозрительных звуков снаружи не доносилось.
Старший караула наверняка знал, как можно изнутри открыть дверь теплушки, которая вроде бы наглухо заперта снаружи, – ясно, что такая возможность предусмотрена на всякий пожарный случай (в том числе и на случай пожара реального). Типа, под дверную щеколду заложен заряд, который приводится в действие радиосигналом и который снесет запор к чертовой матери, назрей в том необходимость. Но делать этого прапор, разумеется, не станет – зачем самим открывать доступ противнику и подставляться под выстрелы? Гораздо разумнее в создавшемся положении выжидать до последнего момента…
А Гриневский никак не желал мириться с положением:
– Открывай, начальник! Слышь, старшой, швырни хотя бы ключи от браслетов!..
Карташ подсел к Маше – та уже справилась с истерикой, пришла в себя.
– Похоже, влипли, – сказал Алексей.
– Похоже, с нами по-другому и не бывает, – она нервно хохотнула.
– Булавка есть?
– Хочешь наручники снять?
– Попробую.
Если бравые казаки-разбойники в курсе того, на чей караул нарвались, и, стало быть, врубаются, какой отпор им дадут, то нас заваруха ждет серьезная. Или все-таки случайности в этом мире существуют и с составом действительно приключилась заурядная железнодорожная неприятность?.:
– Булавки нет, есть иголка.
–Давай.
Послышалось ему, как шуршит щебень под чьими-то ногами или показалось? Впрочем, если и шуршит, то это может быть кто-то из тепловозной бригады, бегущий вдоль состава. Алексей обернулся, чтобы посмотреть на реакцию старшего караула…
И в этот самый момент случилось.
Нет, дверь теплушки не отъехала в сторону и не разлетелась в щепы. Дверь вздрогнула, будто в нее шарахнули тараном, донеслись приглушенные, похожие на петардные, разрывы, и в обрамлении белого дыма внутрь вагона ввалился квадратный кусок двери. «Кумулятивные заряды малой мощности, – отстучало у Карташа в мозгу. – Скорее всего, пластит. И как аккуратненько сработали, уроды…»
– Огонь!!! – это заорал прапорщик, вскидывая «Макаров»…
Черт его знает, почему Алексей закрыл глаза за мгновение до первой вспышки. Не иначе, в очередной раз сработало чутье.
Не раз Карташ пытался уяснить для себя, что есть на самом деле это пресловутое чутье. Возможности разума ограничены. За считанные мгновения рассудок не в состоянии адекватно оценить ситуацию, не в состоянии просчитать огромное количество вариантов и выбрать единственно верный… Но успевает интуиция. Это потом, задним числом понимаешь, почему вдруг рефлексы сработали именно так, а не иначе. Вот, например, сейчас. Скрупулезнейше спланированная, тщательно выверенная операция, о чем нетрудно догадаться по ее началу, где нападавшая сторона вряд ли испытывает недостаток в техническом оснащении и явно имеет представление о приеме, который их ожидает в вагоне, – о приеме, который грозит перерасти в непредсказуемый, затяжной бой. И как в таком случае действовать нападающей стороне, чтобы самим избежать потерь и не застрять у вагона до тех пор, пока к обороняющимся не подоспеет подмога? Газ или шоковые гранаты. Вот такой просчет мог сделать бы разум, будь у него время. Но времени не было, и разум бездействовал, передоверив работу интуиции. И этот чертов биокомпьютер справился. Да надо каждый день хвалу возносить этому дару, совмещающему дарованные природой возможности и память ушедших предков, холить его и лелеять! Нужно только научиться его включать, или, вернее сказать, научиться не препятствовать его включению – и нюх вытащит из любых передряг…
Короче, повинуясь безотчетному порыву, Карташ зажмурил глаза – за мгновение до того, как в вагой залетела первая световая граната.
Впервые в жизни Алексей испытал на себе поражающее воздействие шоковых гранат, хотя испытал и не в полной мере. Однако вполне хватило и того, что он хватанул. Даже сквозь сомкнутые веки обожгла глаза невыносимой яркости вспышка, просочилась-таки сквозь тонкую кожу век, достав, казалось, до самого мозга. А что ж тогда творилось с остальными, которые глаза не прикрыли! И если еще учесть, что полыхнуло в сумрачном помещении…
Ничуть не играя, Алексей завалился на пол, ошарашенный, на миг потерявший контроль над собой, как бывает с боксерами, которые пропускают сильный акцентированный удар. Но все же Алексей не потерял сознания… думается, в отличие от всех остальных, кто был в вагоне. И падая, подумал, что было бы совсем здорово, если б он вовремя повернулся к вспышке спиной. Но нельзя же требовать от чутья столь многого…
Едва коснувшись пола, он услышал топот ног по доскам настила. Команд типа: «Бери того, хватай этого, заходи, обыскивай», – слышно не было, нападавшие действовали молча, видимо, знали, что и как им делать, видимо, были хорошо проинструктированы.
Зазвенели ключи, щелкнул отпираемый замок решетчатой загородки. Алексей осторожно, самую малость приоткрыл глаза и увидел фигуры все в том же камуфляже, натянутые на лица шерстяные маски с прорезями для глаз. По вагону шарились примерно с десяток бойцов, вооруженных главным образом короткоствольными автоматами. Некоторые из них сейчас склонились над распростертыми караульными. Алексей вновь закрыл глаза, потому что все равно уже ничего не мог разобрать из-за ручьями хлынувших слез.
До поры до времени Карташ почел за лучшее притвориться бревном. В случае чего, то есть возникни действительно серьезная надобность в действии, эффект внезапности останется за ним. Хотя, конечно, дергаться надо, если только уж совсем припечет. Потому как безоружным, с обраслеченными руками переть на взвод откормленных, несомненно подготовленных бойцов – это даже не авантюра, это уже из серии голой пяткой против сабли или польского варианта «конница против танков»…
Рядом заскрипели доски, Карташ опять приоткрыл глаза и увидел совсем близко от себя высокие шнурованные ботинки. Напрягся. Хотели бы их уничтожить любой ценой, не возились бы с шоковыми гранатами, забросали бы простыми. Но кто их разберет, этих незваных граждан. Может, им как раз позарез необходимо горла жертвам перерезать, может, господами налетчиками задумана инсценировка, для которой нужны лишь определенным образом убиенные жмуры. Если раздастся характерный звук, с которым нож выходит из ножен, подсечь ближайшего, вырвать автомат, ну и… и, по крайней мере, постараться захватить с собой в Валгаллу побольше врагов.
Убивать не стали. Карташа рывком подняли, усадили, придерживая, надели на голову плотный полотняный мешок, слегка припахивающий табаком. Стянули горловину шнуром. «Мешок – это хорошо, –подумал Карташ. —Мешок – это значит куда-то повезут, мешок – это не для того, чтобы выволочь из вагона и расстрелять».
И Алексей оказался прав. Из вагона выволокли, но не расстреляли – заместо расстрела погрузили в грузовик. Карташ продолжал прикидываться беспомощным, поэтому его именно что погрузили: одни подняли, другие приняли и втащили наверх, ухватив за шкирятник, волоком протащили по доскам кузова и оставили лежать на груде ветоши переднего борта. Судя по размерам кузова и по мощному тарахтению движка, Карташ оказался в армейском «бэмсе» или в чем-то аналогичном. А совсем рядом тарахтел еще один грузовик.
Карташ вдруг услышал голос Гриневского – Таксист, очухавшись и обнаружив на голове мешок, видимо, взвился, задергался в чужих захватах. Уперся, не давая себя тащить. И почем зря поливал пле-нителей:
–Суки! Козлы вонючие, лидеры гнойные! Петушня долбаная!
– Лягается, гад!
За частоколом этих криков Карташу удалось расслышать чеканную команду:
– Укол ему. Быстро.
И спустя несколько мгновений крики Таксиста стихли. Эти незванно нагрянувшие ребятки явно не намерены были добиваться своего уговорами да ласками, а также попусту терять время. Да и подготовились к операции они основательно, что невольно вызывало уважение к организации, кою они представляли, будь то истинные хозяева прииска, оргпре-ступность, конкуренты викинга али еще какая сила. Но всяко это не коллеги перекинувшегося Пугача: не та, понимаете ли, высота полета у «уголков», не тот «эшелон», как говорят летчики, – ну не стали бы «угловые» кумулятив применять и спецукольчики делать… Хотя, по нынешнем-то временам, всяко бывает…
А потом Карташ вновь услышал все тот же голос, что допрежь давал команду на укол. Сейчас этот голос увещевал. И нетрудно было догадаться, кого именно. Не своих же подчиненных, не караульных же. Ха, стал бы он тратить на них время! Значит, пришла в себя и Машка. Ага! Подтверждением тому стал Машин голос. Правда, из ее слов Карташ разобрал всего пару-тройку, малоинформативных, зато выразительных, кои, как считается, барышням употреблять вроде бы не положено. Диалог, состоявшийся между неизвестным атаманом налетчиков и Машей, можно было угадать без большого мыслительного труда. Удовлетворенное: «Вижу, очухалась, девочка. Лежи тихо, и все обойдется». В ответ – нечто яростное: кое-что по поводу сексуальной жизни атамановой матушки с престарелыми четвероногими представителями семейства псовых обоего пола. Преспокойно-вежливое возражение: «Тоже желаете несколько „кубиков“ успокоительного?» И тэ дэ, и тэ пэ… В конце концов Машка взяла себя в руки, успокоилась без всяких уколов и притихла. Похоже, атаман умел говорить веско. По обе стороны Карташа разместили два тела – одно бесчувственное и одно явственно женское. Гриневский и Маша. Прикидываться дальше никакого смысла не имело, Алексей застонал, пошевелился, изображая отходняк и приближая голову поближе к боевой подруге. Спросил шепотом:
– Ты как?
– Потрясающе, – негромко ответила боевая подруга. – Вот только, знаешь ли, надоело малость по пленам-то мотаться…
Донесся незнакомый равнодушный голос:
– Молчать. Плохо будет.
И настолько буднично это было сказано, что как-то не возникло никаких сомнений: обязательно будет и обязательно плохо.
Громыхнул закрываемый задний борт, завелся мотор. Тронулись, наконец. Куда подавались прапорщик и его подчиненные, так и осталось загадкой. Может, сложены штабелем во втором грузовике?..
Ехали молча, покачиваясь из стороны в стороны, изредка взрыкивал движок, преодолевая наиболее крутые склоны. Бойцы из армии черномасочников песен не пели, анекдоты не травили, начальству косточки не перемывали. Сидели тихо, как мыши. Вышколенно сидели, в общем. Считать километры смысла не было никакого – сибирские стежки-дорожки порой столь извилисты и серпантинисты, что протрястись можно несколько часов, хотя по прямой выйдет минут тридцать… вот только кто ж ломанет напрямик, через тайгу-то…
Иголку, полученную от Маши, Карташ, между прочим, не выронил. Сперва сжимал пальцами, потом воткнул в рукав. Идею отомкнуть наручники он не оставлял, но не заниматься же этим на глазах у конвоя! Могут не так понять. Поэтому сперва требовалось повернуться, спрятать руки от посторонних глаз и поработать над замком. А вот что он станет делать, после того как отомкнет наручники, Карташ понятия не имел. Однако ж гораздо лучше строить планы, имея руки несвязанными, не правда ли? Сразу образуется возможностей намного больше прежнего.
Но стоило Карташу чуть пошевелиться, как он незамедлительно получил под дых. Двинули ему деловито, точно, но без всякого садистского удовольствия, лишь по обязанности. Так же и пристрелят его, в случае чего: без пылающих ненавистью взглядов, без прочувствованных прощальных речей, по одной лишь нелегкой обязанности.
– Лежать смирно. Последнее предупреждение, –услышал Карташ. – Потом укол.