Александр Бушков
Сходняк
(Карташ #3)

Часть первая
ПЛАТИНА И АЛЮМИНИЙ

   Почти нет таких поступков, признаваемых людьми преступлением и грехом, которые государство не совершало бы когда-нибудь, утверждая за собой право их совершать.
Б. А. Кистяковский, «Государство и личность»

Глава 1
ГОСТИНИЦА ТЮРЕМНОГО ТИПА

Четырнадцатое сентября 200* года, 16.52.
   …На первый взгляд это был обыкновенный гостиничный номер – одноместный, не из дешевых. Не президентского класса, конечно, однако далеко и не те апартаменты, кои несчастному командировочному в каком-нибудь провинциальном «Доме колхозника» приходится делить на равных правах с клопами, тараканами, ржавой водой из крана и серыми простынями на безбожно скрипучей кровати, продавленной телами многочисленных предшественников.
   Здесь все было чистенько, уютненько и пристойненько. Комната метров тридцать квадратных, в алькове – накрытый цветастым покрывалом сексодром, прикроватная тумбочка с трогательной вазочкой, в которой алеет одинокий тюльпанчик – настоящий, не пластмассовый, ковролин, телевизор «Эриссон» вещает приглушенно что-то там об увлекательной жизни обитателей морей-океанов, ослепительно белая ванна, а не какое-нибудь желтое корыто со скворчащим душем, даже минибар имеет место – предлагая откушать напитков всевозможных градусности и сладкости. Нормальный, одним словом, гостиничный номер, совсем как в иных отелях, стремящихся к европейскому уровню… ежели не считать некоторых мелочей, поначалу в глаза и не бросающихся.
   Во-первых, обязательный для таких номеров телефон отсутствовал. Во-вторых, отсутствовала и ручка с внутренней стороны двери – да и не только ручка, но и замочная скважина. Дверь представляла собой идеально гладкую дээспэшную плиту, без выпуклостей, отверстий и всяческих узоров, пригнанную к косяку столь плотно, что лезвие ножа не просунешь. И Алексей, сам не зная почему, голову готов был прозакладывать, что ДСП – это лишь отделка, внешнее покрытие, бутафория, и что на самом деле такую дверь не прошибешь и из гранатомета. Во-вторых, аналогичная ситуация была и с окном – огромным, почти, во всю стену, идеально чистым, с видом на таежные сопки… Вот только, опять же, ни шпингалетов, ни ручек на нем не наблюдалось, и как его открыть, было напрочь непонятно. Более того: легонько постучав по окну пальцем, Алексей обнаружил еще две странности: на стук оно отзывалось отнюдь не привычным стеклянным звуком – казалось, что стучишь по листу пластика; и потом, стекло это вибрировало. Мелко, часто, бесшумно и почти незаметно, однако ж – вибрировало. В-третьих: под самым потолком в углу над дверью в номер помещалась некая черная коробочка с мигающим красным огоньком, наводящая на мысль не столько о пожарной сигнализации или о датчике движения, сколько о миниатюрной телекамере –особливо если учесть, что оттуда, из-под потолка, вся комната просматривалась как на ладони. Из чего следовал вполне логичный вывод: помимо всего прочего, номер и «жучками» нашпигован не хуже, чем клопами те же самые апартаментики «Дома колхозника».
   А так, если на все эти странности внимания не обращать, то жить можно было вполне – если вспомнить те камеры-одиночки, где они провели последние две недели…
   – Как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались… – пробормотал Алексей, скрутил голову неприлично крошечной бутылочке «Смирновской» из минибара, винтом влил себе в рот, зажевал яблочком из вазы на столе, показал средний палец телекамере и завалился поперек сексодрома,
   – Фу, мон ами, – глядя в окно, поморщилась Маша, – где ваши манеры?
   – Примерно там же, беспечно ответствовал Алексей, хрустя яблоком, – где манеры наших весьма гостеприимных хозяев… Насколько я помню, задерживать подозреваемых без предъявления обвинения разрешено не более чем не семьдесят два часа. А мы тут торчим уже… Сколько мы тут уже торчим, кстати?
   – Двенадцать дней. С копейками, – хмуро сказал –Гриневский. – Но я оч-чень не уверен, что мы находимся в гостях многоуважаемых слуг МВД с их семьюдесятью двумя часами.
   – Ну, это к бабке не ходи, – махнул рукой Алексей. – Ясное дело, что это не менты… И это хорошо. Однако ж, что еще больше хорошо, это не бандиты и не друзья нашего покойного уголовного друга Пугача. Согласны?
   Вопрос был чисто риторическим, и никто на него не ответил. По тому, как в Ашхабаде молчаливые и сосредоточенные люди в штатском аккуратно и бесшумно погрузили их, минуя все и всяческие таможенные и паспортные контроли, на борт самолета (всецело транспортного снаружи, а изнутри оборудованного исключительно под пассажирские перевозки) и за каких-то три часа курсом на северо-восток переправили куда-то обратно, в места до икоты знакомые – таежные; по оборудованию недавно покинутых камер-одиночек и этой, с позволения сказать, «гостиницы» – по одним этим вводным уже можно было сделать вывод, что оказались они в гостях у одной из контор. Которой именно из в изобилии расплодившихся за последнее время – понять сходу было трудно, но тот факт, что организация сия является насквозь государственной и достаточно могущественной, сомнению не подлежал.
   Без малого две недели с момента принудительной переправки в таежные места они провели раздельно, как уже говорилось, – в одиночных камерах и абсолютно одинаковых условиях; и это выяснилось только теперь, когда всех троих наконец-таки собрали вместе в этом гостиничном номере и они смогли обсудить пережитое.
   Там, в камерах, их не допрашивали, не били, не пытали, не кололи всяческими сыворотками правды. Напротив: камеры были хоть и крохотными, но опрятными, с пружинной кроватью, прикроватным столиком и чистым сортиром в закутке, да и кормили исправно и весьма сносно – не хуже, по крайней мере, чем в иных офицерских столовых.
   Однако – это были несомненно камеры.
   А с другой стороны – не допрашивали и не били.
   И вот это последнее пугало больше всего.
   Раз в сутки, по утрам после завтрака, появлялась молчаливая невзрачная барышня в серой форме без знаков различия, с папочкой в холеной руке, и равнодушно предлагала письменно рассказать все, что с ними произошло с момента бунта на зоне под Пармой, – как можно детальнее и подробнее. Каждый день после завтрака, блин, появлялась и предлагала. Каждый день! Причем, что раздражало больше всего, всякий раз принадлежности для письма оказывались разными – сегодня, скажем, это был остро отточенный карандаш и стопка писчей бумаги, завтра – дорогой блокнот и китайский «паркер», послезавтра – синий фломастер и лист ватмана калибра А2… и ни разу сии принадлежности не повторялись. А описывать приходилось одно и то же. Каждый раз одно и то же. Ну не издевательство ли?!.
   На пятый день заточения Карташ взбунтовался. В ответ на бесстрастную просьбу приступить к очередным мемуарам он аккуратнейшим образом отодвинул в сторону одноразовую шариковую ручку «Bic» и бледно-зеленую, советскую еще тетрадку в клеточку с изображением товарища Пушкина на обложке, скрестил руки на груди и ласково сообщил, что отказывается заниматься всяческой ерундой до тех самых пор, пока ему не предоставят официального обвинения, а также свидания с товарищами по оному обвинению… или хотя бы сведений об их, товарищах, судьбе. На это барышня пожала плечами, молча забрала ручку и тетрадку и вышла из камеры.
   А некоторое время спустя Карташ обнаружил, что сортир заперт, причем вроде как изнутри. Алексей крепился часика три, отказался от обеда… потом не выдержал и, скрипя зубами от бессилия и унижения, напустил лужу в углу у двери.
   Что ничего не изменило – кроме, разумеется, камерной атмосферы. Как говорится: а запах!.. Ужин барышня принесла вовремя, на этот раз, правда, в сопровождении команды поддержки – группы немногословных шкафов в камуфляже, кои достаточно вежливо, но настойчиво воспрепятствовали Карташу размазать ужин по барышневой мордашке. В результате ужин оказался на полу, а Карташ в патовой ситуации: ни пожрать, ни пос…ть. И, что характерно, – никаких репрессий за этим не последовало. Ему ясно дали понять: не хочешь изливать правду в отчетах – не надо. Но и ничего большего изливать из себя не смей. Равно как и извергать.
   И это уже не настораживало. Это уже не пугало.
   Это просто бесило.
   На следующее утро Алексей сдался и беспрекословно принялся в очередной раз расписывать их приключения (перьевой ручкой на криво выдранных листах из детского альбома для рисования). Пока безмолвные хлопцы деловито подтирали лужу, а невзрачная коза в сером расставляла перед ним завтрак (два горячих бутерброда с ветчиной, сыром и майонезом, чашка растворимого кофе, взбитые сливки с джемом), он сосредоточенно грыз колпачок ручки и раздумывал над содержанием очередного отчета. А в чем еще можно отчитываться-то – в черте какой раз подряд?!
   В том, как Алексей Карташ, Петр Гриневский по кличке Таксист и Маша Топтунова оказались владельцами двух ящиков платины, добытой самым что ни на есть незаконнейшим образом, – ящиков, на которые положили глаз ФСБ и уркаганы во главе с авторитетом Пугачом? Как Алексей, Маша и Гриневский увезли эту платину в Туркмению, чтобы перепродать ее и на вырученные бабки умотать в теплые края? В том, как вместо этого невольно оказались замешанными в возню вокруг покушения на Ниязова – и, что характерно, спасли-таки бессменного президента Туркменистана? И все это – только для того, чтобы в результате очутиться в застенках непонятно чьего гестапо*?!.Так всю их одиссею он уже описывал, четырежды!..
   Но больше всего Карташа нервировала неопределенность. Где они, в чьих лапах оказались, что с Машей и Таксистом и, в конце концов, что их всех ждет?..
   Что их всех ждет выяснилось чуть менее чем через две недели, когда всех троих наконец-таки собрали вместе – в месте, которое один в один напоминало бы гостиничный номер, ежели б не несколько мелочей вроде отсутствия ручки на двери…
   * См. романы А. Бушкова «Тайга и зона» и «Ашхабадский вор». –Прим. редактора.
   В телевизоре в это время тупоглазая белая акула с остервенением терзала кусок мяса, источающего облачка розовой крови. Вокруг меланхолично плавали аквалангисты и фотографировали акулу с разных ракурсов.На память, должно быть.
   – Раз, раз, раз, проверка, как слышите, товарищ майор? – громко сказал Алексей и подмигнул телекамере в углу над дверью. Повернулся к своим и уже серьезно спросил: – Итак, господа аферисты, ваши соображения по поводу?
   – Полагаю, следствие по нашему делу закончено, – подал голос Таксист, развалясь в кресле перед телевизором. – Уж коли мы здесь вместе, да еще и в одноместном номере, стало быть, они уже проверили все наши отчеты и сделали оргвыводы… И очень скоро огласят приговор.
   – Расстрелять в ближайшем подвале и похоронить в общей могиле, – кивнул Алексей.
   – А что, запросто, – спокойно сказал Гриневский. – Пулю в затылок можно схлопотать и за меньшее… Стойте-ка…
   Он дотянулся до пульта, сделал телевизор погромче.
   Дикая природа уступила место смазливой дикторше из «Вестей», которая тараторила бодренько:
   – …вооруженных столкновений между бандитскими группировками, имевших место в других районах Шантарска и так же повлекших за собой человеческие жертвы. Как сообщила нашему корреспонденту Дарья Шевчук, старший…
   – Беспредел, – сказал Гриневский. – Опять одно и то же, – и переключил канал. По другой программе хулиганский кот Том азартно гонял по дому мышь по имени Джерри, круша все на своем пути. Простая бытовуха, одним словом. Гриневский убавил звук.
   – А Ниязов? – тихо спросила Маша. – Ведь если б не мы, он бы уже давно того… беседовал со своим Аллахом. А наш с Туркменбаши, насколько я понимаю, пока дружит… Это нам никак не зачитывается?
   – Вот как раз это можно словить не одну «маслину» в затылок, а парочку – чтоб уж наверняка… –вздохнул Таксист.
   – Эт-точно, – сказал Карташ. – Мы, душа моя, как это ни унизительно звучит, оказались пешками в каких-то политических игрищах, нас успешно разыграли – и теперь можно смело убрать с доски. Потому как интереса мы боле ни для одной сторон не представляем, зато можем ляпнуть что-нибудь не то кому-нибудь не тому…
   – …Удивительно верно подмечено, – раздалось со стороны двери. – А кроме того, уже официально объявлено, что спасение Ниязова есть целиком и полностью заслуга туркменского Комитета Национальной безопасности, и никакие посторонние личности в операции участия не принимали.
   Они обернулись.
   В какой момент – непонятно, но входная дверь уже была открыта, причем совершенно бесшумно. А на пороге, прислонившись к косяку, стоял высоченный престарелый дядька и с брезгливо-заинтересованным видом, как обычно смотрят на различных гадов, копошащихся в террариуме, разглядывал троицу. Дядька был громаден, белокур и голубоглаз, как викинг, и чем-то неуловимо напоминал убитого на прииске фээсбэшника Гену. И несмотря на то, что облачен он был в безупречно вычищенную и отглаженную серую цивильную пару, чувствовалась, ну вот чувствовалась в нем белая офицерская кость. Генеральская как минимум. И Карташ с Таксистом непроизвольно вскочили чуть ли не во фрунт. Алексей почувствовал неприятный холодок под ложечкой: это явственно был не простой опер или, скажем, следак из прокуратуры. Эта была рыбка покрупнее. Белая акула, не меньше, совсем как давешняя из телевизора, но, в отличие от той, со взглядом умным и пронизывающем насквозь, от которого не то что мороз по коже, а возникает прямо-таки непреодолимое желание свернуться калачиком и накрыться одеялом с головой.
   – Стало быть, не было вас на площади Огуз-хана, не было – и все… – развел он руками.
   – А вот и оглашение приговора… – пробормотал Гриневский.
   Дядька шагнул в комнату, рывком отодвинул стул от стола, сел по-хозяйски, поддернув брюки, бросил на столешницу кожаную папку. Сказал устало, ни на кого не глядя:
   – Садитесь, соколы, садитесь, не в суде. Разговор у нас недолгий, но лучше мы будем беседовать сидя. Как свои. Барышня, миль пардон, но вы тоже извольте-ка присесть. Не люблю, понимаете ли, когда над душой стоят… Тем более дама.
   Разместились. Карташ и Маша сели на постель, Гриневский опустился обратно в кресло перед телевизором. Маша взяла Алексея за руку, крепко сжала. Пальцы ее были холодными.
   Меж тем викинг распахнул папку и вперился в верхний лист с таким вниманием, будто видел материалы впервые. Несколько секунд не происходило ничего, даже казалось, что слышно, как мелко дрожит оконное стекло. Все молчали.
   Наконец дядька проговорил:
   – Итак, что мы имеем? Алексей Карташ, тридцать три года, старший лейтенант внутренних войск, последнее место службы – исправительно-трудового учреждения номер ***, числится пропавшим без вести с двадцать седьмого июля сего года. Заключенный Петр Гриневский, тридцать шесть лет, погоняло Таксист, последнее место отсидки – все то же исправительно-трудовое учреждение номер ***, находится в розыске с двадцать седьмого июля сего года… и Мария Топтунова, дочь начальника исправительно-трудового учреждения опять же номер ***, числится пропавшей без вести с двадцать седьмого июля сего года… И – два ящика платины с нелегального прииска, кои означенные пропавшие тайком вывезли за пределы Российской Федерации, – он со злостью папку захлопнул, раздраженно отодвинул от себя и обвел присутствующих колючим взглядом водянистых глаз. – Ну что, графы монте-кристы, остапы бендеры хреновы, искатели золота инков, доигрались? – сквозь зубы спросил он. – Допрыгались, с-сучьи дети? Деньжат по-легкому срубить захотелось, да?!
   –Простите, а с кем, собственно, имеем честь?.. –архивежливо поинтересовался Карташ.
   – Не имеешь чести! – взорвался викинг. – Ни хера у тебя чести нет, сопляк!.. Ты хоть понимаешь, старлей, во что вы ввязались? Понимаешь, сколько статей и законов нарушили – международных законов, между прочим, твою мать?!.
   – Что с отцом? – глухо спросила Маша.
   – Мертв ваш отец, – сбавил обороты блондин. –Погиб. Еще вопросы?
   – Про адвоката и два телефонных звонка, думаю, спрашивать не имеет смысла, – буркнул Карташ и был, ясное дело, проигнорирован.
   Том в телевизоре перестал гонять за мышонком, начались очередные новости.
   – Вопросы есть, начальник, – подал голос Гриневский. – Где мы находимся? Что с моей женой? Что с Дангатаром?.. Что с Джумагуль?
   – А что ждет лично вас, тебя не интересует? – викинг неспешно выбрал из вазы грушу, фруктовым ножичком располовинил ее, сочно надкусил. – Потому как делов вы натворили выше крыши…
   – Вот пугать только не надо, – перебила Маша, голос ее дрожал – то ли от злости, то ли от страха. –Если б не мы, до платины вы бы так и не добрались, а в Туркмении уже началась бы гражданская война!
   – Действительно, начальник, – поморщился Гриневский, – давай-ка без этой лирики. Чего тебе от нас надо? Коли мы насквозь виноваты, то оформляй дело и вызывай конвой. А коли не торопишься, значит зачем-то мы нужны.
   – А, жить хочется? Компромиссов ищете?
   Белобрысый черт докушал грушу, вытер руки салфеткой.
   – Что ж, хотите без лирики, будет вам без лирики… – согласился он, неторопливо выудил из папки чистый лист бумаги, положил перед собой.. – Нуте-с, что мы имеем на одной, так сказать, чаше весов? Вооруженное нападение, кража госимущества, незаявление о преступлении, несколько убийств, использование летательного аппарата без лицензии и прочих соответствующих документов, незаконное проникновение на территорию иностранного государства, недонесение о готовящемся преступлении, плюс еще куча подобных мелочей – за такие дела, знаете ли… Бонни и Клайд, короче, повесились бы от зависти. А нашенские, продолжая аналогию, коллеги ихних фэбээровцев и прочих копов сейчас прямо-таки слюной исходят от желания вцепиться вам в глотки… И я, со своей стороны, не вижу никаких оснований для того, чтобы им в этом желании воспрепятствовать, – я свою работу выполнил, вас нашел и доставил обратно, теперь пусть другие разбираются. В общем, – он вздохнул, – приключение закончилось, товарищи авантюристы. Завтра, если все будет хорошо, вы, должным образом упакованные, отправитесь прямиком в ласковые объятия товарища Бортко. Слыхали о таком? И нехай он сам решает, подрасстрельные к нему в медвежьи лапки попались преступнички или всего лишь пожизненные. Потому как мне вы, признаться, уже порядком надоели…
   Повисла тяжелая пауза.
   – А если завтра не все будет хорошо? – наконец спросил Гриневский.
   – И, кстати, что у нас лежит на второй чаше весов? – добавил Карташ.
   – На второй… – усмехнулся викинг, перевернул чистый лист другой, не менее чистой стороной и внимательно на него посмотрел. А потом сказал голосом оракула: – Зрю я! Воистину, на второй чаше видится мне некоторая альтернатива. Для вас. Правда, тума-анненькая. Призрачная, я бы сказал… Арестованный Карташ, Алексей свет-Аркадьевич, был абсолютно прав: вы, ребята, оказались всего лишь пешками в игре больших дяденек. Пешками, скажу откровенно, продвинувшимися вперед весьма изрядно, однако, к сожалению для вас, до восьмой горизонтали так и не дошедшими… Ладно, гражданин Гриневский просил без лирики. Так что отвечаю на его вопросы. С Дангатаром Махмудовым, кличка Поджигай, порядок. После… известных событий Махмудова, насколько я в курсе, взяли в личную охрану президента Ниязова. По приказу самого Сапармурата. В чужом тайпе ему, конечно, придется несладко, но это поначалу – потом, с его-то способностями и связями, он, разумеется, отвоюет себе местечко. Что там еще вы хотели знать? Ах да. Мы находимся в пятидесяти километрах от Байкальска, в одном уютном местечке, не указанном ни на одной карте, на которой нет грифа «государственная тайна». Улавливаете? Такие дела… – он встал, резко отодвинув стул, подошел к окну. – Теперь что касается вашей троицы. И вот тут я весь полон сомнений. Вы для меня – сплошная головная боль… Как поет один излишне политизированный рок-хрипун: что же делать с платиной и с вами?.. Честно скажу: я бы с превеликим удовольствием отдал вас на растерзание эмвэдэшникам. Но, с другой стороны глядючи, без вашего участия – вольного или невольного – платина ушла бы так далеко, что и концов не найти, тут барышня абсолютно права. Что заставляет задуматься. А во-вторых… Во-вторых, президент Ниязов, ознакомившись с материалами следствия, лично просил Москву о снисхождении к трем идиотам, которые устроили заварушку на площади Огуз-хана в Ашхабаде. И в подтверждение просьбы…
   Он вернулся к столу, достал из папки лист мелованной бумаги жутко официального вида, брезгливо толкнул через стол к Карташу.
   «Указ Президента Туркменистана, – прочитал Алексей. – О награждении граждан России А. А. Карташа, П. И. Гриневского и М. А. Топтуновой орденом Президента Туркменистана „Garassyz Turkmenistana bolan beyik soygusi ucin“.
   За особые заслуги перед нейтральным государством Туркменистан и его сплоченным народом наградить граждан России А. А. Карташа, П. И. Гриневского и М. А. Топтуновой орденом Президента Туркменистана «Garassyz Turkmenistana bolan beyik soygusi ucin».
   Президент Туркменистана Сапармурат ТУРК-МЕНБАШИ.
   Подпись, дата».
   И все.
   Карташ перечитал еще раз. Помотал головой, передал листок остальным.
   – Вот такая вот фигня, соколы вы мои орденоносные, – вздохнул викинг. – Ноу комментс, как говорится.
   – И? – осторожно поинтересовался Гриневский. Викинг уселся за стол, сцепил пальцы в замок.
   – И предлагаю я вам послужить родине еще раз. Поставить точку в этом деле. Завтра в Москву я отправляю литерный поезд с этой долбаной платиной. Вы отправитесь с ним. Под конвоем. Сдадите ящики, и пусть в столице решают, как с вами быть. Но обещаю: то, что вы помогли моей структуре, вам зачтется. Будет официальное расследование, но ничего страшного, обычная бюрократия. Я замолвил за вас словечко… Ясно?
   – Не очень, – медленно проговорила Маша. – То есть мы сами повезем платину?
   – Ага. Вы ее нашли, отбили у уголовников, вы ее и доставите по назначению… По-моему, логично.
   – А какие гарантии, что ваши московские коллеги не упекут нас по полной программе? – спросил Гриневский.
   – Господь с вами, какие гарантии?! Никаких гарантий, кроме слова офицера. Покойный Гена Голованов выполнял мой приказ, операция по поиску рудника с самого начала была под моим контролем, стало быть, вы оказали услугу лично мне. А я умею быть благодарным. Максимум через две недели будете свободны, как ветер, включая гражданина Гриневского, с ксивами и даже кой-какими деньгами…
   Карташ и Гриневский переглянулись.
   – А что, у вас есть другие предложения? – ласково спросил викинг. – Могу вернуться к первому варианту и передать вас товарищу Бортко, раз плюнуть, только скажите…
   – Не надо Бортко, – решил за всех Таксист. – Едем на паровозе, начальник.
   – …и на период с двадцать первого по двадцать пятое сентября эти улицы будут закрыты для движения, – в наступившей тишине сказала очередная дикторша из телевизора. – Как нам стало известно, это связано с возобновившимися строительными работами на ветке метрополитена, которая должна соединить левый и правый берега Шантары…

Глава 2
ПОСТОЙ, ПАРОВОЗ…

Пятнадцатое сентября 200* года, 10.13.
   Существует ли в действительности река Потудай или это плод писательской фантазии? Вопрос из радиовикторины занимал сейчас Карташа более всего остального. Вопрос залетел в ухо, когда приемник ненадолго сделали чуть громче, и теперь река Потудай не давала уму покоя: в уме она выходила из берегов после многодневных ливневых дождей, разливалась в половодье, рыбколхозы добывали из нее бьющуюся в сетях рыбу, из ржавых труб в нее обрушивались вонючие химикалии, эту хитрую реку перегораживали плотинами, заставляя ее разливаться и затапливать деревни, и только шпили церквей торчали над Потудай…
   Потому что, когда перестанешь думать о реке Потудай, тут же начнешь думать о делах наших скорбных. И тогда совсем закиснешь.
   Таким ли он, Алексей Карташ, мыслил свое возвращение в родные пенаты – или, говоря понятнее, нах хаузе? Будем честны перед собой: Карташ вовсе и не мыслил себе никакого возвращения. Как-то не рисовала фантазия езду домой, а рисовала она все больше шик и блеск иноземных отелей, собственные бассейны на собственных виллах, купленные на честно украденную платину катера и яхты, «бентли» и «феррари», а также горнолыжные спуски в Доламитовых Альпах – утеху беззаботно веселящихся буржуев. Но вместо Доламитовых Альп и урчания «феррариевского» мотора придется, похоже, очень и очень долго хлебать баланду, нюхать кирзу и смотреть на небо сквозь решеточку. А из потенциального богатея придется переквалифицироваться в реальные нищие. Ну вот не верил он отчего-то белокурому викингу, ни на грош не верил, что тот замолвил за них словечко перед москвичами, – зачем ему? Уже и думать, небось, забыл о троих искателях приключений на собственные задницы, вертит дырку под орден. Но не поспоришь же с конторой…
   Ладно, хоть несколько недель побыл миллионером. Или даже миллиардером? За всеми делами и заботами так и не перемножили они шестьсот тридцать девять у. е. (то есть стоимость одной унции платины), на вес драгметалла, который таскали за собой в зеленых армейских ящиках. Так до сих пор и неизвестно, чего лишились. А может, даже оно и к лучшему, что неизвестно?